…неожиданно удар нежданный по всему телу сразу пришёлся и оказался очень тяжёл, несмотря на медленное до того момента продвижение. «Какого чёрта я свернул налево?» — подумал Красилин и, с трудом отходя от последствий столкновения со стеной, развернулся обратно к выходу. За поворотом стало светло: из коридора в первое колено тупика падает довольно яркий свет, отражаемый, к тому же, здесь — зеркальными, стенами и потолком. А она стояла у входа левым плечом к нему и смотрела куда-то вдаль по коридору. Если бы под его ногой не хрустнул камешек, она бы и не заметила — прошла бы, наверное, дальше. Но, услыша шорох, моментально обернулась и увидела того, кого искала — Красилина. Оба остановились, она — не успев продолжить своего движения, он — прекратив своё. Внимательно и открыто она попыталась пробиться сквозь жёстко отстранившийся взгляд. Зачем? Зачем не даёт пройти мимо? Красилин никогда и ничего никому не доказывал и доказывать не собирается!
— Володя, ты почему ушёл?
— Потому что всё это глупо и странно... — пока его молчание не прервалось её словами, он продолжил, замедляя. — …и никому не нужно.
Сообразив, что делать, он шагнул назад к стене и, прислонившись спиной к зеркалу, сполз на корточки и устроился поудобнее, всем видом своим заявляя, что, если потребуется, может выдержать так очень долго.
— Это тебе не нужно? — внутренне сжавшись, спросила она.
— Да нет, тебе, Светлана. Ты не хочешь видеть меня рядом.
— Но ведь не я тебя выгнала, — возразила Светлана, располагаясь у выхода таким же образом, как и Красилин, — ты сам вдруг ни с того, ни с сего встал и пошёл!
— Потому я и ушёл сам… потому что твоего желания нет.
— То есть как это — нет? Я ничего не понимаю!
Зачем? Зачем она не даёт пройти мимо? Не хочет он никакой борьбы. Не желает. Его дело — предложить. Способность же умного человека — принимать или отвергать предложенное. Он, Красилин, никогда и ничего не доказывал и доказывать не собирается.
— Володя, ну почему ты ушёл?
— Я ушёл потому, что ты не желаешь быть вместе со мной.
— Неправда! Я желаю, поэтому я здесь, а не там!
— Да, наверно, это есть плюс, но…
Глаза их снова встретились, Красилин хлопнул себя по карману с сигаретами, сделал вид, что целиком поглощён процессом закуривания, и, наконец, закончил:
— …но — не согласие. Да! Это не согласие.
— А что же тогда?!
— Не знаю, — он замялся, пожимая плечами. — Отказ, скорее всего, не смотря на то, что ты — здесь.
— Подожди, — она ладонью остановила его и, глубоко вздохнув, стала разбирать завал.
Вот сейчас можно спокойно разглядывать её и любоваться ею. Светлана смотрит внутрь, а это значит, он относительно свободен. Пышные и лёгкие белые волосы, серёжка-звёздочка слегка подрагивает в такт её размышлений, два малюсеньких звёнышка невозможно тихо — разумеется, абсолютно неслышно — играют музыку её чувств. Она обратила на него взгляд, до дна исполненный надежды и готовых вот-вот сорваться слёз:
— Но это не отказ, — она снова глубоко вздохнула. — Это не отказ. Но пойми, пожалуйста, Володенька: то, что требуешь ты — невозможно!
— Я не требую, я предлагаю. Поэтому и ухожу, когда предложение не принято.
— Но тогда я требую!
Красилин устало затушил об пол сигарету:
— Я не принимаю чужих требований, как никогда не выставляю своих.
— Но так жить невозможно!
Он затаил дыхание, прислушиваясь к ударам собственного сердца, потом попытался услышать её, но кровь зазвенела в голове, раскачав её, и очень спокойно — внешне — он ответил:
— Возможно, Светлана, ещё как возможно. Более того, это естественно — жить так.
Минут пять они отсидели молча. Когда Светлане удалось вновь убедить себя, что правы, как всегда, оба, каждый — по-своему, она проговорила, тоже неожиданно уставшим голосом:
— С тобой трудно. Очень трудно с тобой.
— С тобой — ничуть не легче, — ответил Красилин и повторил, вслушиваясь в красоту впервые расслышанного слова. — Ничуть.
Если произнести внимательно, получается имя. Нежное женское имя… или имя симпатичного и ласкового пушистого… всё-таки женского… существа. Почему бы нет? «Ничуть повела своим мягким ушком по его щеке, едва касаясь, и спросила вкрадчиво: «А ты меня любишь?» Да, Ничуть, милая моя, счастливая Ничутушка, пушистик белобрысый. Ничутка, Ничуташка, Ничутанька, Ничутик и Ничуток…»
Светлану и Володю я, проходя мимо, увидел в окне-витрине кафе-стекляшки: они стояли за крайней стойкой лицом ко мне, отделены от шумного зала своим разговором, а от улицы — толстым стеклом. Я остановился и, обнаружив рядом скамейку — здесь была автобусная остановка, сел вполоборота к кафе, открыл для отвода глаз книгу и стал наблюдать за ними, прислушиваясь к их диалогу, что рождается во мне. А они — Володя Красилин и Светлана Тернова — спокойны, свободны и рассудительны. Как всегда.
— Ты посмотрел «Балладу»?
— Какую балладу? — он почти с трудом отвлёкся от Ничуть.
— Ну, фильм-то этот нашумевший, западногерманский?
— А-а! Ну, да. Посмотрел... — он вдруг испуганно понял, что система заработала в прежнем режиме. В таком случае, лучше молчать. Но ещё не всё потеряно, только ноги затекли — сесть на пол и протянуть их — вот в чём всё дело.
— И как тебе?
— Ничуть, если ты говоришь о натурализме. Это никакая не гласность и не свобода слова или там… творчества, понимаешь? Не прикалывает меня натурализм в чистом виде. Я тоже в состоянии что-нибудь пикантное набросать… как в том анекдоте про любовь мимоходом на рояле, пока муж пошёл чаёк заварить. Такое заварить — нефиг делать. Но всё равно это — порнография, а не гласность и не свобода — ни творчества, ни вообще. Писали бы уж тогда в титрах: «учебно-методический фильм о том, что надо делать в постели с женщиной, чтоб ей скучно не было. Рекомендуется старшеклассникам». А в том, что большинство мало чем отличается от животных, для меня нет никакой неожиданности.
Светлана спокойно спросила:
— Дай закурить.
— Не дам.
— Почему?
— Потому что вредно.
— Ну и не надо. Между прочим, в этом ты — весь: «большинство, я, меня, мне…» Тебя с этим твоим сознательным эгоизмом порой просто противно слушать. И страшно. Дай закурить, пожалуйста.
— Не эгоизм, а эгоцентризм, — поправил он, бросив ей пачку сигарет.
Она достала одну и бросила пачку обратно:
— Какая, блин, разница?
Красилин запустил в неё коробком:
— Есть разница.
Она поймала:
— Даже если есть. Слушать тебя от этого НИЧУТЬ не легче.
Как странно прозвучало прекрасное имя в её устах! Нисколько не одушевлённо. Мёртвым словом — словно нет никакой Ничути на белом свете. А разве есть? — спросит она. Ответ прост: а разве нет? И тут она повторила:
— Ничуть!
Он вздрогнул — столько ненависти к незнакомке вдруг прозвучало, столько неосознанной ревности! Глоток кофе, и Володя решил не поддаваться страшному циклу заработавшей на полную катушку машины:
— Но ведь ты — вот даже сейчас — сама захотела послушать мои речи умные, поэтому и завела, собственно, разговор о фильме. Не так ли?
— Не так. Просто…
Но он не стал дожидаться, пока, закурив, она закончит свою фразу, и развернулся сам, намеренно мелочно и занудно:
— Просто странно получается, оч-чень-но интересно и глупо: тебе со мной не скучно, хотя слушать меня и противно. Наверное, даже и интересно-то именно оттого, что страшно и противно. Ты просто очень стараешься, чтоб я побольше говорил и поменьше действовал — и у тебя это получается. Но мне надоело это, Светлана. Мне надоело быть дежурным шутом.
Поймал брошенный ею коробок, глотнул кофе.
— Володя, ты в очередной раз всё выдумал, твоя мнительность тебя погубит. На самом-то деле ведь всё не так, как ты говоришь… — и оба почувствовали, что она в меньшей степени готова к подобному разговору, чем кажется.
— Понимаешь, Света, теоретические распри, философские упражнения — это не отношения между мужчиной и женщиной, тем более, что собеседник в этом смысле из тебя — никудышный. Мне ужасно надоело молотить языком. Знаю, что тебе многое, если не сказать — всё, ну, по крайней мере, нравится во мне, но как только речь не об искусстве, а о наших с тобой отношениях, ясность слов и круглость фраз пропадают, начинается какой-то дым. Ты постоянно замалчиваешь, уходишь от ответа.
Ни от сигареты не отрываясь, ни от кофе, она выслушала и, не взглянув в его сторону, по-прежнему обыденно спросила:
— Володенька, ты в постель ко мне хочешь? Ты ведь об этом сейчас? Говоришь?
— Да. — взорвалось в лабиринте.
— Да!!! — далёким и бесцветным эхом, только для двоих, в кафе. Красилин ответил:
— Да, именно о постели я сейчас и говорю. Как это ни цинично, может быть. Хотя… почему бы об этом не научиться говорить откровенно? Мне слишком надоела эта неполнота. Враньё. Никогда и никому мне не приходилось говорить об этом вот так… цинично. Просто я очень устал. Я хочу тебя полностью, Светлана.
Вообще-то, мне очень не по кайфу, когда женщина курит. Тем более, девушка. Зачем заимствовать у мужчины его пороки? Ведь и своих, чисто бабьих, недостатков — наверное, по горло, так ведь? Маринка возразила мне однажды, что, мол, курение — это не изначально мужской недостаток, а так же приобретённый мужчинами, как и женщинами, только раньше. Тогда я Маринке рассказал историю про одного моего друга, отучившего свою теперешнюю жену от сигарет, гася их у неё на виду о собственные ладони. На это Маринка ответила, что они оба — дураки. Она — потому что курит, а он потому что пытается ей это запретить. Тогда я позволил себе не согласиться с ней, и она достала из кухонного тайничка своей мамаши её сигареты и попросила огоньку.
Как ни странно, гнилой базар в забегаловке «Тупичок» по-прежнему свободен, спокоен и всё более мелочен и рассудителен. Эта ахинея, думается мне вдруг и непроизвольно, начинает круто вонять дешёвой рыбой вразвес.
— А зачем я тебе полностью, а, Володенька?
— А тебя, значит, всё устраивает, как есть, да?
— Н-ну, не совсем. Знаешь, наверное, и это уже слишком.
Красилин распилил на части, аккуратно разглядел и внимательно сложил в бесформенную кучу танграм её прекрасного лица, тёмный на белом фоне выхода из глухого тупика в большой коридор:
— Да-а. Действительно, это уж слишком. Я так больше не могу и не хочу. И не подумаю захотеть. Может, ты так устроена, любимая, а я замучился. Честное слово. Ну, ты подумай сама… хотя бы о том, что таким образом ты сегодня, прямо вот сейчас, меня теряешь.
— Наоборот, я сохраню твою верность.
Он поджёг кучу из обрезков профиля её прекрасного лица и чуть было не расхохотался — внутренне:
— Держите меня: она до сих пор ещё не врубилась. Но это уже не важно. — Он оттолкнулся мысленно всеми четырьмя конечностями от её глаз, поставил стену и уже из-за неё досказал. — Реши, пожалуйста, для себя: нужен я тебе или нет. И сообщи мне. Поверь, обид не будет: я хочу или тебя, или свободы…
Наконец я понял, чем досаждает мне диалог моих друзей, длящийся незаметно и привычно уже второй, как мне кажется, год. В сегодняшнем дуэте усталых сердец и пустых душ фатально отсутствует мелодия. Да и разнообразием ритмов эта жвачка давно уже не блещет. Не пора ли сменить тональность — модуляцию какую-нибудь хотя б на полтона задвинуть?! Ведь любой тупик хорош тем, что, вовремя остановив заблудшего, даёт право и возможность вернуться к тому повороту, где была совершена ошибка, туда, откуда пошла-есть лажа. Что может возразить Светлана Тернова? Ах, да! — совсем забыл:
— Я не имею права…
Привычка, говорят вторая натура. Что-то вроде копии или дубликата, правда? В таком случае, куда же девается первая — настоящая — натура (характер, ум, индивидуальность)? Куда она девается в тот самый момент, когда жизнь и всё, что дано ею, становится только привычкой?
Те, что в лабиринте, уже замолкли: она не выпустит его, а он… он доволен — ведь считает, что движется… медленно, но верно — к цели, и продолжают свою нудь двое за стойкой в кафе.
— Не надо, Светлана, сказок про лебединую верность и так далее…
— А я… да, я не забыла, и это никакие не сказки…
— Ты вспоминаешь только тогда, когда тебе это выгодно. Да только ведь он-то такой же обыкновенный человек, как и все. Как большинство. Обыкновенный мужик, свой — нормальный пацан он, понимаешь? А для большинства…
— Не надо так… в отсутствие… о том, кого даже не знаешь лично… ты просто не имеешь…
Я закрываю книгу. Я оставляю всё как есть, ибо лучший способ общения с чужой жизнью — проходя мимо, смотреть. Автобус отвезёт меня домой. А Володя и Света? Что там — Володя и Света! Они нашли свой тупичок под названием «Тупичок», в котором им достаточно уютно и безопасно, где можно провести, пожалуй, и всю жизнь…
Я зажёг спичку, Маринка закурила, мы просидели с ней ещё целый вечер проведя его достаточно приятно и не без пользы. А потом я ушёл из её жизни навсегда… Я ведь не умею тушить сигарет на собственной ладони.