Ильзе Айхингер Зеркальная новелла

Алексгет
 Если твою койку выносят из палаты, если ты видишь, что небо становится зеленым, и если ты хочешь избавить священника от надгробной речи, то тебе пришло время встать, тихо, как встают дети, когда утром свет пробивается сквозь ставни, тихо, чтобы не видела сестра – и быстро!
 Но вот священник уже начал читать: ты слышишь его юный, усердный голос, он читает, не останавливаясь. Пусть будет так! Пусть его добрые слова растворятся в слепом дожде. Твоя могила раскрыта. Пусть он верит, что его бесполезные слова помогут тебе. Если ты это ему позволишь, то в конце он уже не будет знать, начинал ли он вообще. И поскольку он этого не знает, то дает могильщикам знак. Они без лишних слов вновь поднимают твой гроб. Они берут венок с крышки гроба и отдают его молодому человеку, который стоит у могилы, опустив голову. Молодой человек берет венок и смущенно разглаживает все ленточки, на мгновение он поднимает голову, и тогда дождь роняет на его щеки несколько слезинок. Потом вся процессия движется обратно вдоль стен. Опять зажигают свечи в маленькой некрасивой часовне, а священник читает заупокойную, чтобы ты могла жить. Он крепко пожимает руку молодому человеку и, растерявшись, желает ему счастья. Это его первое погребение: он краснеет до ушей. Прежде чем он смог себя поправить, молодой человек уже исчез. Что же теперь делать? Если желаешь скорбящему счастья, не остается ничего иного, кроме как отправить покойника домой.
Сразу после этого катафалк с гробом едет опять вверх по длинной улице. Справа и слева дома, на всех подоконниках стоят желтые нарциссы, такие же, как и те, что были вплетены во все венки, и с этим ничего не поделаешь. Дети прильнули к стеклам закрытых окон, идет дождь, но, не смотря на это, один из них все же выбежит на улицу. Он цепляется сзади катафалка, его сбрасывает на землю, и он остается позади. Ребенок складывает руки козырьком и зло смотрит вслед. К чему же еще можно прицепляться, если он живет на Кладбищенской улице?
 Твоя машина ждет на перекрестке зеленого света. Дождь уже стихает. Капли танцуют на крыше катафалка. Издалека пахнет сеном. Улицы мокры от дождя, а во всех крышах домов отражается небо. Из вежливости твоя машина едет какое-то время вровень с трамваем. Двое ребят на обочине дороги спорят. Но тот, кто запрыгнет в трамвай, проиграет. Ты могла бы его предупредить, но ради такого спора еще никто не вставал из гроба.
Будь терпелива. Лето раннее, и утро медленно превращается в ночь. Вы приедете вовремя. Еще до того как на улицах совсем стемнеет, и дети разойдутся по домам, катафалк свернет в больничный двор, свет луны упадет на ворота. Сейчас придут санитары и снимут твой гроб с катафалка. И он радостно поедет домой.
Они несут свой гроб через вторые ворота по двору в морг. Там ждет тебя постамент, черный, наклонный, высокий, они ставят на него гроб и опять открывают; один из них ругается, потому что гвозди забиты слишком сильно. Эта проклятая основательность!
 Сразу после этого приходит молодой человек и приносит обратно венок, уже пора. Санитары поправляют на венке ленты и кладут его к подножью, ты можешь быть спокойна: венок лежит как надо. За ночь увядшие цветы станут свежими, и бутоны закроются. Всю ночь напролет ты будешь одна с крестом в руках, следующий день ты проведешь тоже в полном покое. Позже тебе еще долго не удастся полежать так спокойно.
На следующий день молодой человек приходит опять. Дождя нет, он не плачет, а смотрит в пустоту и крутит свою фуражку. Только перед тем как они снова снимают твой гроб с постамента, он закрывает лицо руками. Он плачет. Ты больше не останешься в морге. Почему он плачет? Гроб не заколочен, и за окном ясное утро. Воробьи радостно чирикают. Они не знают, что мертвых будить нельзя. Молодой человек подходит к твоему гробу осторожно, как будто ступая по тонкому льду. Прохладный ветерок разыгрался как капризный ребенок.
Тебя снова вносят в здание и несут вверх по лестнице. Тебя вынимают из гроба. Твоя постель только что застелена. Молодой человек пристально смотрит в окно. Внизу во дворе воркует пара голубей, и он с омерзением отворачивается.
Они положили тебя обратно в постель и снова подвязали тебе челюсть платком, он делает тебя такой чужой. Молодой человек кричит и кидается к тебе. Его осторожно уводят. «Соблюдайте тишину!» – написано на всех стенах. Больницы в это время переполнены, мертвым нельзя просыпаться слишком рано.
В порту гудят корабли. Отчаливают они или причаливают? Кто их знает? Тихо! Соблюдайте тишину! Не будите мертвых, пока не придет время – у них чуткий сон. Но корабли продолжают гудеть. Немного позже им придется снять платок с твоей головы, независимо от того, хотят они этого или нет. Тебя обмоют и поменяют рубашку, один из них прослушает тебе сердце, быстро, пока ты еще мертва. Времени осталось не так много, и в этом виноваты корабли. Утро уже темнеет. Тебе открывают глаза, видны белки. Они больше не говорят, что ты хорошо выглядишь, - и слава Богу, что они не смогут этого выговорить. Подожди еще! Вот они уходят. Никто не хочет быть свидетелем, потому что за такое сжигают и сегодня.
 Они оставляют тебя в таком одиночестве, что ты открываешь глаза и видишь зеленое небо, - в таком одиночестве, что ты начинаешь дышать, тяжело, хрипло, глубоко, как если бы разматывалась якорная цепь. Ты корчишься и зовешь мать. Небо такое зеленое!
«Бред проходит, - говорит чей-то голос позади тебя. –Начинается агония!»
Да что они понимают?
Теперь иди! Время пришло! Все ушли по своим делам. Иди, пока они не вернулись, и их шепот не стал опять громким, иди вниз по лестнице, мимо привратника, сквозь утро, которое становится ночью. Птицы кричат во тьме, боль торжествует над тобой. Иди домой! И ложись в свою смятую постель. Там ты быстрее выздоровеешь! Три дня ты будешь метаться под зеленым небом, три дня ты будешь отталкивать суп, который тебе приносит женщина сверху, на четвертый – ты съешь его.
 А на седьмой день, день отдыха, ты уйдешь. Боль гонит тебя, ты найдешь путь. Налево, затем направо и снова налево, через портовые переулки, которые настолько убоги, что не могут ничего другого, кроме как вести к морю. Если бы только тот молодой человек был с тобой, но его нет рядом. В гробу ты была красивее. А сейчас твое лицо искажено от боли. Но боль утихает. А пока ты идешь, твой лоб все время покрыт потом. Нет, в гробу ты была намного красивее!
На дороге дети играют в шары. Ты натыкаешься на них, как если бы ты бежала спиной вперед. Тут нет твоего ребенка. Как кто-то из них может быть твоим ребенком, если ты идешь к старухе, которая живет у пивной? Весь порт знает, на какие деньги старуха покупает свой шнапс.
 Она уже стоит в дверях. Дверь открыта, и она протягивает тебе грязную руку. Там всё очень грязно. На камине стоят желтые цветы, те самые, что вплетают в венки. Это опять они. Старуха слишком приветлива. Ступеньки здесь скрипят, и корабли гудят, они гудят везде. Ты содрогаешься, но тебе нельзя кричать. Кораблям можно гудеть, но тебе нельзя кричать. Дай старухе деньги на шнапс! Но когда ты отдаешь ей деньги, она двумя руками зажимает тебе рот. Старуха из-за большого количества шнапса трезва. Ей не снятся нерождённые дети. Невинные дети не осмеливаются жаловаться на неё святым. Но ты – ты осмеливаешься!
 «Верни жизнь моему ребенку!»
Этого еще никто не требовал от старухи, но ты требуешь. Зеркало дает тебе силы. Тусклое засиженное мухами зеркало позволяет тебе потребовать тебе того, чего еще никто не требовал.
 «Верни ему жизнь, иначе я опрокину твои желтые цветы, иначе я выцарапаю тебе глаза, иначе я распахну окно и закричу на весь переулок, чтобы им пришлось услышать то, что они и так знают, я закричу…»
И тогда старуха пугается. Охваченная ужасом, в тусклом зеркале она исполняет твою просьбу. Она не знает, что она делает, но в тусклом зеркале ей это удается. Страх становится безграничным, и, наконец, снова торжествует боль. И прежде чем ты закричишь, ты вспомнишь колыбельную: Спи, мое дитя, усни! И прежде чем ты закричишь, зеркало сталкивает тебя вниз по темной лестнице и заставляет тебя идти, оно заставляет тебя бежать. Не беги слишком быстро!
Не смотри в землю, иначе может случиться так, что ты за забором вокруг пустой стройки столкнешься с юношей, что крутит в руках фуражку. По ней ты узнаешь его. Это тот, который недавно крутил в руках фуражку у твоего гроба, это снова он! Вот он стоит, прислонившись к забору, словно никуда и не уходил. Ты бросаешься в его объятья. Ему опять не хватает слез, дай ему свои. Попрощайся с ним, прежде чем ты схватишь его за руку. Попрощайся с ним! Ты этого не забудешь, даже если он забудет: в начале прощаются. Прежде чем идти вместе дальше, нужно навсегда расстаться у забора на пустой стройке.
Потом вы пойдете дальше, мимо угольных шахт к морю. Вы молчите. Ты ждешь его первого слова, чтобы последнее не осталось за тобой. Что он скажет? Быстро, прежде чем вы окажитесь у моря, которое делает неосторожным! Что он скажет? Каким будет его первое слово? Может ли быть так трудно произнести это слово, что его приходиться бормотать, потупив взгляд? Или это кучи угля, которые громоздятся за забором, бросают тень на его лицо и ослепляют его чернотой? Первое слово – наконец-то он его произнес: это название переулка. Так называется переулок, в котором живет старуха. Разве может такое быть? Прежде чем он узнает, что ты ждешь ребенка, он называет тебе имя старухи, прежде чем он скажет, что любит тебя, он назовет ее имя. Успокойся! Он не знает, что ты уже была у старухи, он и не может этого знать, ведь он не знает о зеркале. И едва он это произнес, как опять забыл. В зеркале все говорится, чтобы быть забытым. И едва ты сказала о том, что ждешь ребенка, ты умолчала об этом. Зеркало отражает все. Кучи угля остаются позади вас, вы уже на море и видите на горизонте белые паруса лодок, напоминающие знаки вопросов, успокойтесь, море заберет ваши ответы и поглотит то, что вы еще хотели сказать.
Теперь вы будете много раз приходить на берег, будто бы уходя с него, идти домой, будто бы убегая, и уходить прочь, будто бы возвращаясь.
 Что они шепчут в своих белых шапочках? «Это агония!»- им бы только говорить.
Однажды небо станет достаточно бледным, таким бледным, что начнет блестеть. Может ли небо блестеть по-другому?
 В этот день тусклое зеркало отразит проклятый дом. Проклятым люди называют дом, который будет снесен, они называют его проклятым, потому что другого они и не могут сказать. Но это не должно вас пугать. Небо сейчас достаточно бледное. И так же как бледное небо, дом после проклятия ожидает блаженство. От долгого смеха легко выступают слезы. Ты уже довольно наплакалась. Забери обратно свой венок. Скоро тебе снова можно будет расплести косы. И то, что вы делаете, и зеленое море позади вас – все отражено в зеркале. Когда вы покидаете дом, море лежит перед вами. Когда вы снова вылезаете из разбитого окна, вы уже снова все забыли. В зеркале делают все для того, чтобы это было забыто.
Он так хочет, чтобы ты вошла с ним туда. Но в пылу страсти вы отдаляетесь от дома и уходите с берега. Вы не оборачиваетесь. Проклятый дом остается позади вас. Вы идете вверх по течению реки, вас охватывает страсть и уходит. Теперь он уже не так настойчив. И в тот же самый момент ты уже больше не готова, вы робеете. Это отлив, который заставляет море отступить от берегов. Даже реки мелеют во время отлива. На той стороне показываются вершины деревьев, за которыми спят белые тесовые крыши.
 Будь внимательна, сейчас он заговорит о будущем, о множестве детей и о долгой жизни. Его щеки горят от страсти и твои тоже. Вы заспорите о том, кого вы хотите больше: сыновей или дочерей – ты бы хотела больше… но вы уже далеко зашли вверх по реке. Ужас охватывает вас. Тесовые крыши исчезли, кругом только заливные луга. А теперь? Не сбейтесь с пути! Смеркается так буднично, как смеркается только по утрам. Будущее прошло. Будущее – это дорога вдоль реки, которая исчезает вдали. Возвращайтесь!
 Что будет дальше?
 Через три дня он уже не осмелится обнять тебя за плечи. Еще три дня спустя он спросит, как тебя зовут, а ты спросишь его. Теперь вы уже не знаете имен друг друга. Вы больше ни о чем не спрашиваете. Тем лучше. Теперь вы друг для друга – тайна.
Теперь вы наконец идете рядом молча. Если он тебя сейчас о чем-то и спросит, то он спросит, пойдет ли дождь. Кто может это знать? Вы становитесь все более чужими. Вы уже давно перестали говорить о будущем. Вы видитесь все реже, но все еще не стали достаточно чужими друг другу. Подождите, будьте терпеливы. Однажды это произойдет: он станет тебе совсем чужим. В темном переулке у раскрытых ворот ты поймешь, что любишь его. Всему свое время. Теперь оно пришло.
 «Это не продлится долго, - говорит кто-то позади тебя. – Конец близок!»
Да что они могут знать? Не сейчас ли все только начинается?
Наступит день, когда ты увидишь его впервые. А он увидит тебя. «Впервые» означает «никогда снова». Но не пугайся! Вам не нужно будет прощаться, это вы уже давно сделали. Как хорошо, что вы это уже сделали!
 Наступит осенний день, наполненный ожиданием того, что все фрукты снова станут цветами. Как она прекрасна, эта осень с светлым запахом и тенями, которыми осколками лежат под ногами и могут порезать ноги, если ты на них наступишь. Когда тебя пошлют за яблоками на рынок, тебя охватят надежда и радость. Молодой человек придет тебе на помощь. Он просто так накинул куртку, смеется, вертит фуражку и не знает, что сказать. Но вам так радостно среди этого последнего света. Ты благодаришь его и встряхиваешь головой: прибранные косы расплетаются и поэтому становятся видны. «Ах,- говорит он, - ты еще ходишь в школу?» Он разворачивается и уходит, насвистывая мелодию. Так вы расстаетесь: ни разу не взглянув друг на друга, совсем без боли и даже не зная, что вы расстаетесь.
Сейчас тебе можно снова играть с маленькими братьями и гулять с ними вдоль реки, по дороге среди ольховых деревьев, и как всегда за их вершинами белые тесовые крыши. Что принесет будущее? Никаких сыновей. Братьев оно тебе принесет, косы, чтобы тебе можно было танцевать, балы, чтобы летать. Не злись, это лучшее, из того что оно имеет. Можно начинать учебу в школе.
 Ты еще слишком большая, ты еще должна ходить строем по школьному двору во время большой перемены, и шептать, и краснеть, и смеяться, прикрывая рот ладошкой. Но подожди еще год, и тебе снова будет можно прыгать через веревочку и ловить ветки, которые нависают над стеной. Иностранные языки ты уже выучила, но больше так легко не будет. Родной язык намного труднее. Еще труднее будет научиться читать и писать, но самое трудное – все забыть. И если на первом экзамене тебе надо все знать, то после него тебе уже ничего нельзя будет знать. Выдержишь ли ты это? Сможешь ли ты быть достаточно молчаливой? Если ты будешь достаточно испугана, чтобы не открыть рот, все будет хорошо.
Ты вешаешь на крючок синюю шляпку, что носят все школьники, и покидаешь школу. Снова осень. Цветы снова стали почками, почки ничем, а ничто снова плодами. Повсюду маленькие дети снова идут домой. Все они, как и ты, сдали экзамен. Все вы уже ничего не знаете. Ты идешь домой, твой отец ждет тебя, а маленькие братья кричат изо всех сил и дергают тебя за волосы. Ты успокаиваешь их и утешаешь своего отца.
Скоро придет лето с длинными днями. Скоро умрет твоя мама. Твой отец и ты, вы вдвоем заберете ее с кладбища. Три дня она будет лежать среди потрескивающих свечей, как когда-то ты. Задуй все свечи, прежде чем она проснется! Но она ощутит запах воска, приподнимется на локтях и тихо пожалуется на расточительство. Потом она встанет и переоденется.
 Хорошо, что твоя мать не умерла, потому что ты больше не смогла бы одна справляться с маленькими братьями. Сейчас она здесь. Теперь она обо всем заботится и учит тебя играть в прекрасные игры, но ты никогда не выучишься играть в них достаточно хорошо. Это нелегкое искусство. Но и это все еще не самое трудное.
Самое трудное – это разучиться говорить и ходить, бесконечно лепетать и ползать по полу, чтобы наконец быть завернутой в пеленки. Самое трудное – выносить все эти нежности и только смотреть. Будь терпелива! Скоро все будет хорошо. Бог знает день, в который ты станешь достаточно слаба.
Это день твоего рождения. Ты появишься на свет, откроешь глаза и закроешь их снова от этого яркого света. Свет согревает твое тело, ты радуешься солнцу, ты здесь, ты живешь. Твой отец склоняется над тобой.
«Все кончено, - говорит кто-то позади тебя, - она мертва».
Тихо! Пусть они говорят!