Приложение 2. Пушкин. Часть 1

Андрей Назаров
ПРИЛОЖЕНИЕ 2 к повести "Колыбельная для сивого мерина"

Пушкин - солнце мужской поэзии


Александр Сергеевич Пушкин – великий поэт всех времён и народов. Его поэтическое творчество явилось квинтэссенцией литературной традиции, существовавшей более века в России. Одновременно оно, безусловно, оказалось новым этапом в художественной жизни творческих людей всего мира. Наследие Пушкина обогатило духовное состояние человечества, определило бурный рост мужского самосознания. Современный характер российского мужчины вобрал в себя великое Пушкинское начало. Как справедливо утверждал Ф. М. Достоевский: «Вся великая русская литература вышла прямо из Пушкина», а другой русский классик А. М. Горький сказал еще конкретнее: «Пушкин у нас – начало всех начал».

Не подлежит никакому сомнению тот факт, что одной из составляющих феноменального таланта Пушкина была его сексуальная ориентация. Мужская любовь вдохновила поэта на создание целого ряда выдающихся стихотворений и внесла огромный вклад во все его творчество.

Поэт, переполненный мужской силой, с гением, столь же неугасимым в страстных стихах, как и в чудесной трезвой прозе, вел открытый образ жизни, располагая большим количеством друзей и возлюбленных. Он, будучи человеком клокочущей жизнеобильности, с душой ясной и прямой, презирал царящую в те времена общественную мораль, осуждающую мужскую любовь.

После смерти Пушкина царское правительство, осознавая всю величину таланта поэта и его заслуженное место в истории и опасаясь нежелательного влияния на подрастающие поколения, решило переделать жизнь и творчество Пушкина по своему усмотрению. Архив поэта был опечатан, каждый лист в нем проштемпелеван. Из библиотек были изъяты книги Пушкина, в которых имелись произведения, прославляющие мужскую любовь и дружбу. Царем Николаем Первым было дано распоряжение псевдолитераторам и лжедрузьям поэта о создании произведений, представляющих жизнь Пушкина в искаженном свете. Появились многочисленные лживые мемуары, в которых описывались страстные увлечения поэта женским полом; появились стихотворения, якобы написанные Пушкиным для своих любовниц. Но сколько бы фальсификаторы ни подделывали, ни подкрашивали Пушкина под свой жалкий сероватый стиль, солнце пушкинской правды фатально разогнало тьму их обманов и отбросило в навозную кучу все фальшивое, все лживое, что приписывалось поэту. Попытка украсть великого поэта у своих искренних почитателей провалилась!

В речи, посвященной открытию памятника Пушкину, Иван Тургенев утверждал: «Каждый, кому открылась поэзия Пушкина, становится более мужественным и более свободным человеком! В поэзии главное – освободительный, возвышающий мужской дух!», а Аполлон Григорьев сказал короче, но в этой бездонной по содержанию фразе сосредоточилась вся наша любовь к поэту: «Пушкин – наше все».

Используя архивные материалы и воспоминания искренних друзей Пушкина, мы рассмотрим их сквозь призму лирических произведений поэта, связанных с его истинным сексуальным влечением и посвященных друзьям и возлюбленным.

Широко известно, что еще в лицейские годы у Пушкина сложились свободные взгляды на любовь и дружбу. Лицей был своеобразным учебным заведением, который должен был подготавливать молодых людей нового поколения – образованных и свободных. Среди товарищей Пушкина были юноши с консервативными взглядами, привитыми им с детства; но основная масса лицеистов была проникнута духом вольномыслия и жила дружной, братской семьей.

В лицее Пушкин установил дружеские связи со многими учениками, а с Пущиным, Дельвигом, Кюхельбекером и Гурьевым его связывала искренняя, глубокая юношеская любовь. Безусловно, первой любовью юного Александра являлся Иван Пущин. Юноши подружились с первых же дней. Они вместе сидели в классе, вместе гуляли в Летнем саду и даже в лицейской спальне их кровати находились рядом, поэтому общение происходило не только днем, но продолжалось и ночью. Они откровенно сообщали друг другу свои мысли, обменивались впечатлениями, делились проблемами. Еще пятнадцатилетним подростком Пушкин обращает к своему другу следующие откровенные строки:

Любезный именинник,
О Пущин дорогой!
Прибрел к тебе пустынник
С открытою душой;
С пришельцем обнимися –
Но доброго певца
Встречать не суетися
С парадного крыльца.
Он гость без этикета,
Не требует привета
Лукавой суеты;
Прими ж его лобзанья
И чистые желанья
Сердечной простоты!

Иван Пущин в юношеские годы был довольно-таки милой особой, с тонкими и нежными чертами женственного лица. Пушкин был очарован его красотой. Если до сих пор все отроческие стихотворные опыты Пушкина были веселой забавой, то теперь вместе с первой любовью пришло вдохновение, и из под пера поэта стали выходить чудесные лирические стихотворения.

Дитя харит и вдохновенья,
В порыве пламенной души,
Небрежной кистью наслажденья
Мне друга сердца напиши;

Красу невинности прелестной,
Надежды милые черты,
Улыбку радости небесной
И взоры самой красоты.

Представь мечту любви стыдливой,
Тому, которым я дышу,
Рукой любовника счастливой
Внизу я имя подпишу.

Эти строки были написаны в 1815 году и обращены к известному живописцу того времени Ф. Верне, написавшему через некоторое время по просьбе поэта портрет Ивана Пущина, по которому мы и можем судить о действительной красоте друга Пушкина. По воспоминаниям самого Пущина, он получал огромное удовлетворение от общения с Пушкиным и с нетерпением ждал следующей ночи, чтобы вновь соединиться с любимым другом. В 1817 году Пушкин написал в альбом Пущина следующее стихотворение:

Взглянув когда-нибудь на тайный сей листок,
Исписанный когда-то мною,
На время улети в лицейский уголок
Всесильной, сладостной мечтою.
Ты вспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей,
Размолвки дружества и сладость примиренья, -
Что было и не будет вновь…
И с тихими тоски слезами
Ты вспомни первую любовь.
Мой друг, она прошла…но с первыми друзьями
Не резвою мечтой союз твой заключен;
Пред грозным временем, пред грозными судьбами,
О, милый, вечен он!

Пушкин пронес любовь к Пущину через всю свою жизнь. Несмотря на то что в дальнейшем их пути разошлись, он никогда не забывал своего друга. Великий поэт, уже находясь присмерти, очень жалел, что при нем нет Пущина, его первой любви.

Одним из самых близких друзей поэта в лицее был Константин Гурьев. Невзирая на то, что он был на год-два моложе своих однокашников, Гурьев принимал активное участие во всех проказах лицеистов. Учителя и надзиратели отмечали его моментальную вспыльчивость и непочтительную дерзость. Пушкину, конечно же, не мог не понравиться такой темпераментный мальчик; ему импонировали отчаянная смелость и чрезвычайная пылкость этого юноши. Вдобавок ко всему Гурьев был наделен красивым лицом и был недурно сложен. По вечерам друзья соединялись в самых разнообразных местах и предавались любовным страстям. Об этих «интимных встречах» Пушкин поведал нам в стихотворении «Красный тюльпан»:

Везде искал его следов,
Об нем задумывался нежно,
Весь день интимной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал…

К большому сожалению Пушкина, Константин Гурьев пробыл в лицее менее двух лет. В сентябре 1813 года надзиратель застал Гурьева и двух его друзей в самый пикантный момент любовного свидания. Двое друзей Гурьева убежали, а он сам, с дерзким выражением лица и едкими ухмылками, остался на месте. Может быть, все и обошлось бы мелким замечанием, ибо начальство знало о наклонностях своих учеников, но на этот раз директор лицея был взбешен не самим поведением юношей, а местом, выбранным для встречи. Любовное свидание происходило в зале для торжеств под бюстом императора Александра Первого. Гурьев не выдал своих друзей, за что и был жестоко наказан: тринадцатилетний мальчик был исключен из лицея. Благодаря усиленным хлопотам матери Гурьева, в бумагах было отмечено, что он не исключен из лицея, а «возвращен родителям», и не за мужеложство, а за «греческие вкусы»; эти поправки давали ему возможность впоследствии поступить в другое элитарное учебное заведение. Юный Пушкин, узнав об исключении из лицея близкого друга, несколько дней проплакал в своей постели. Немного позже, в 1815 году, в память о смелом и строптивом юноше, он написал грустное стихотворение «Слеза».

Вчера за чашей пуншевою
С гусаром я сидел
И молча с мрачною душою
На дальний путь глядел.

«Скажи, что смотришь на дорогу? –
Мой храбрый вопросил. –
Еще по ней ты, слава богу,
Друзей не проводил».

К груди поникнув головою,
Я скоро прошептал:
«Гусар! уж нет его со мною!..»
Вздохнул – и замолчал.

Слеза повисла на реснице
И канула в бокал.
«Дитя! ты вспомнил о строптивце,
Не плач!» – он закричал.

«Оставь, гусар… ох! сердцу больно.
Ты, знать, не горевал.
Увы! одной слезы довольно,
Чтоб отравить бокал!..»

А читая печальное стихотворение «Константину Г.», мы отчетливо осознаем, какую трепетную любовь питал Пушкин к Гурьеву и какое горе он испытал при расставании с ним.

Когда пробил последний счастью час,
Когда в слезах над бездной я проснулся
И, трепетный, уже в последний раз
К устам твоим я нежно прикоснулся –
Да! помню все; я сердцем ужаснулся,
Но заглушал несносную печаль;
Я говорил: «Не вечная разлука
Все радости уносит ныне вдаль.
Забудемся, в мечтах потонет мука;
Уныние, губительная скука
Пустынника приют не посетят;
Мою печаль усладой муза встретит;
Утешусь я – и дружбы тихий взгляд
Души моей холодный мрак осветит».

К счастью, в лицее оставались другие юноши, которые смогли «осветить холодный мрак души» Пушкина своею искреннею дружбой. Один из них – барон Антон Дельвиг. Этот сонный ленивец умел иногда очаровать товарищей своими рассказами, исполненными живости и воображения. Он первым угадал в Пушкине гения, и Пушкин отплатил ему признанием в нем лирической прелести:

С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел…

Дельвиг отличался феноменальной леностью и за время пребывания в лицее не проявил никакой склонности к наукам. В игры школьников, требовавшие проворства и силы, он никогда не вмешивался, предпочитая прогулку по аллеям Царского Села. Многие лицеисты его не понимали, и только один Пушкин до конца понимал его, и сам был ему понятен.

О Дельвиг! начертали
Мне музы мой удел;
Но ты ль мои печали
Умножить захотел?
В объятиях Морфея
Беспечный дух лелея,
Еще хоть год один
Позволь мне полениться
И негой насладиться, –
Я, право, неги сын!

Несмотря на всю степенность, Дельвиг не вызывал одобрения начальства. «Поведение его достойно осуждения, ибо он груб в обращении, дерзок на словах, непослушен и упрям» – так характеризовали юношу его учителя. Разумеется, Пушкин и его ближайшие друзья еще лучше знали своего приятеля; только они могли видеть, как Дельвиг из скучного школьника преображался в горячего любовника.

Дай руку, Дельвиг! Что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой сидишь,
Латынью усыпленный.
Взгляни: здесь круг твоих друзей,
Бутыль вином налита;
За здравье нашей музы пей,
Парнасский волокита!

Любовь к поэзии у Дельвига пробудилась очень рано. В тринадцать лет он знал наизусть собрание русских стихотворений, изданное Жуковским. Уже в лицее он изучил Шиллера, Гете и Горация. Писать стихи Дельвиг начал на первом курсе и именно на этой стезе близко сошелся с Пушкиным. Разумеется, их дружба не ограничивалась только увлечением поэзией; юноши были не прочь пропустить по чаше вина, а затем «потешиться в темном уголке». Об этом нам поведал Пушкин в своем стихотворении «Воспоминание».

Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?

Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Кюхлей тешились игриво,
Школьной стражи вдалеке?

Закипев, о, сколь прекрасно
Ласки сладкие текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…

Убегаем торопливо –
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяный цвет игривый,
Ум и сердце на устах.

О друзья мои сердечны!
Вам клянуся, за столом
Всякий год в часы беспечны
Поминать лицей вином.

Кроме Пущина, Гурьева и Дельвига, поэта привлекал еще один однокашник, весьма неординарная личность, – Кюхля, он же Вильгельм Кюхельбекер. С наружи он был ужасно смешон: длинный, тощий, с выпученными глазами, с кривящимся при разговоре ртом, весь какой-то извивающийся, настоящая «глиста» – такое ему и было прозвище среди товарищей. Кюхельбекер был вспыльчив до полной необузданности, самолюбив, обидчив, легко возбуждался и тогда терял всякий внутренний регулятор. Однажды за обедом один из одноклассников вылил ему на голову тарелку супу. Кюхельбекер так был потрясен, что выбежал из столовой и бросился в пруд, чтобы утопиться. К счастью, его вытащили, но событие сделалось предметом злых издевательств лицеистов. Однако под смешной наружностью Кюхельбекера, под его нелепыми действиями таился чистейший энтузиаст, горевший мечтами о добре и красоте, восторженный любитель поэзии, добрейший и незлопамятный человек. Позже Пушкин так вспоминал своего друга:

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся – но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг –
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

После исключения из лицея Гурьева друзья стали более осмотрительными в выборе места встречи. Тайные ночные свидания происходили в самых неприспособленных местах, как писал Пушкин – «в наших темных уголках», и это обстоятельство придавало интимным встречам яркий оттенок романтичности и еще более разжигало юных любовников. Именно об этих тайных свиданиях написано в следующем стихотворении Пушкина.

Пройдет любовь, умрут желанья;
Разлучит нас холодный свет;
Кто вспомнит тайные свиданья,
Мечты, восторги прежних лет?..
Позволь в листах воспоминанья
Оставить им свой легкий след.

О характере этих свиданий говорит написанное в шутливом стиле другое стихотворение Пушкина, которое так и называется – «Кюхельбекеру»:

Как широко,
Как глубоко!
Но, бога ради,
Нежнее сзади!

Кюхельбекер окончил лицейский курс с серебряной медалью и поступил в университетский Благородный пансион старшим преподавателем русской и латинской словесности. Многие современники признавали за ним большие дарования. Поэт Евгений Баратынский писал: «Кюхельбекер человек занимательный по многим отношениям и рано или поздно, вроде Руссо, очень будет заметен между нашими писателями. Он с большими дарованиями, и характер его очень сходен с характером женевского чудака: та же чувствительность и недоверчивость, та же восторженная любовь к правде, к добру, к прекрасному, которой он все готов принести в жертву». По окончании лицея Пушкин посвятил Кюхельбекеру задушевное стихотворение «Разлука»:

В последний раз, в сени уединенья,
Моим стихам внимает наш пенат.
Лицейской жизни милый брат,
Делю с тобой последние мгновенья.
Прошли лета соединенья;
Разорван он, наш верный круг.
Прости! Хранимый небом,
Не разлучайся, милый друг,
С свободою и Фебом!
Узнай любовь, неведомую мне,
Любовь надежд, восторгов, упоенья:
И дни твои полетом сновиденья
Да пролетят в счастливой тишине!
Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?),
Пусть будут счастливы все, все твои друзья!

Еще одним любимцем Пушкина в лицее, несомненно, был юный князь Александр Горчаков. Это был юноша исключительной красоты, с быстрой речью и с быстрыми движениями. Правда, за присущие ему самовлюбленность и чванливость товарищи не любили его. Но Пушкин, не находясь с ним в тесных дружеских отношениях, как-то тянулся к нему; по-видимому, его привлекал к себе Горчаков как образец всесторонней удачливости, как человек, которому судьба не отказала ни в одном из своих даров. Их связывали не только общие сексуальные интересы, но и любовь к искусству, и в первую очередь, конечно же, к поэзии. О довольно близких отношениях Пушкина с Горчаковым мы имеем несколько свидетельств. В 1814 году Пушкин написал порнографическую балладу «Тень Баркова», и Горчаков был одним из первых, кто взял ее на прочтение, а затем, пользуясь своим влиянием на Пушкина, побудил поэта отказаться от этого произведения, объявив автору, что это недостойно его имени. С Горчаковым Пушкин сблизился в последние годы лицейского периода, но долгой их дружба не была, так как юный поэт чувствовал, что между ними лежит сословное неравенство, и князь все дальше отдаляется от него. Этому недолгому любовному периоду Пушкин в 1817 году посвятил печальное стихотворение, которое так и озаглавил «Князю А. М. Горчакову»:

Встречаюсь я с осьмнадцатой весной.
В последний раз, быть может, я с тобой,
Задумчиво внимая шум дубравный,
Над озером иду рука с рукой.
Где вы, лета беспечности недавной?
С надеждами во цвете юных лет,
Мой милый друг, мы входим в новый свет;
Но там удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный, –
Моя стезя печальна и темна;
И нежная краса тебе дана,
И нравиться блестящий дар природы,
И быстрый ум, и верный, милый нрав;
Ты сотворен для сладостной свободы,
Для радости, для славы, для забав.

Твоя заря – заря весны прекрасной;
Моя ж, мой друг, - осенняя заря.
Я знал любовь, но я не знал надежды,
Страдал один, в безмолвии любил.
Безумный сон покинул томны вежды,
Но мрачные я грезы не забыл.
Душа полна невольной, грустной думой;
Мне кажется: на жизненном пиру
Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый,
Явлюсь на час – и одинок умру.
И не придет друг сердца незабвенный
В последний миг мой томный взор сомкнуть,
И не придет на холм уединенный
В последний раз любовию вздохнуть!

Александр Горчаков окончил курс с золотой медалью и получил от учителей и надзирателей самые блистательные отзывы. Бывая в Петербурге, Горчаков встречался с Пушкиным и в одно из свиданий советовал ему оставить «подростковые забавы», свойственные юному возрасту, и серьезно обратить внимание на карьеру и успехи в свете. Пушкин ответил ему новым посланием:

Питомец мод, большого света друг,
Обычаев блестящий наблюдатель,
Ты мне велишь оставить мирный круг,
Где, красоты беспечный обожатель,
Я провожу незнаемый досуг;
Как ты, мой друг, в неопытные лета,
Опасною прельщенный суетой,
Терял я жизнь и чувства и покой;
Но угорел в чаду большого света
И отдохнуть убрался я домой.
И, признаюсь, мне во сто крат милее
Младых повес счастливая семья,
Где ум кипит, где в мыслях волен я,
Где спорю вслух, где чувствую живее,
И где мы все – прекрасного друзья…
И ты на миг оставь своих вельмож
И тесный круг друзей моих умножь.
Я жду тебя, любовник своевольный,
Приятный льстец, язвительный болтун,
По-прежнему остряк небогомольный,
По-прежнему философ и шалун.

Честолюбивый Горчаков, разумеется, не внял посланию и не «оставил своих вельмож» ради «тесного круга друзей»; он посвятил себя дипломатической службе и в своем карьерном росте дошел до должности министра иностранных дел.

О жизни Пушкина в лицее, о его увлечениях и любовных забавах нам может рассказать озорное и шутливое стихотворение, сочиненное в 1816 году, обращенное к Александру Шишкову, царскосельскому товарищу поэта:

Шалун, увенчанный Эратой и Венерой,
Ты ль узника манишь в владения свои,
В поместье мирное меж Пиндом и Цитерой,
Где нежился Тибулл, Мелецкий и Парни?
Тебе, балованный питомец Аполлона,
С их лирой соглашать игривую свирель:
Веселье резвое и нимфы Геликона
Твою счастливую качали колыбель.
Друзей любить открытою душою,
В молчанье чувствовать, пленяться красотою –
Вот жребий мой; ему я следовать готов,
Но, милый, сжалься надо мною,
Не требуй от меня стихов!

А в своем другом стихотворении, написанном в 1817 году, поэт с помощью полунамеков, впрочем достаточно прозрачных, еще ярче рисует обстановку, царившую в лицее.

Друзья! немного снисхожденья –
Оставьте красный мне колпак,
Пока его за прегрешенья
Не променял я на шишак,
Пока ленивому возможно,
Не опасаясь лишних трат,
Еще рукой неосторожной
В постели распахнуть халат.

Однокурсник поэта Модест Корф, по всей видимости латентный гомосексуалист, в своих записках о лицейской жизни Пушкина не без зависти напишет: «У него господствовали только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обеих он ушел далеко».

Нужно сказать, что юный Александр дружил не только с сокурсниками по лицею, но и с некоторыми преподавателями, а с одним из них – Александром Галичем у Пушкина сложились особенно короткие отношения. Тридцатилетний профессор проводил занятия совершенно не по-школьному; сухие уроки превратились в веселые, непринужденные, чисто товарищеские беседы о литературе и искусстве. За школьной дисциплиной он не следил. По отзывам бывших лицеистов, он озорничал вместе с учениками и вместе с ними дурачил начальство. Пушкин часто посещал Галича в отведенной ему квартире. В 1815 году, из-за появившихся сплетен о его сексуальных связях с учениками, Галич был вынужден уволиться из лицея и покинуть Царское Село. О близких взаимоотношениях между учеником и преподавателем говорит стихотворение, написанное уже после отъезда Галича, так и озаглавленное – «Послание к Галичу»:

Где ты, ленивец мой?
Любовник наслажденья!
Ужель уединенья
Не мил тебе покой?
Ужели мне с тобой
Лишь помощью бумаги
Минуты провождать
И больше не видать
Парнасского бродяги?

…Оставь же город скучный,
С друзьями съединись
И с ними неразлучно
В пустыне уживись.
Беги, беги столицы,
О Галич мой, сюда!
Здесь розовой денницы
Не видя никогда,
Ленясь под одеялом,
С Тибурским мудрецом
Мы часто за бокалом
Проснемся – и заснем.

Пушкин был человек общительный, любопытный, нередко переходил от одного круга друзей к другому, и недаром члены конспиративного литературного кружка «Арзамас» за его яркую и непоседливую натуру присвоили ему кличку «Сверчок»; потому, когда воспитанникам старших курсов лицея разрешили посещать дома знакомых, живущих в Царском Селе, он широко воспользовался этим разрешением. В 1816 году поэт начал посещать дом Карамзина, где познакомился со многими молодыми офицерами гвардейского гусарского полка, среди которых выделялись Петр Каверин – член Союза Благоденствия, отчаянный кутила и дуэлянт, Памфамир Молоствов – лейб-гусар и, как говорили современники, очень большой оригинал, и Яков Сабуров – поручик и любитель острых ощущений. С этими офицерами у Пушкина завязалась настоящая мужская дружба. Пушкину нравилось, что гусары смотрели на него не как на школьника, а как на равного и считались с ним как с поэтом, остряком и горячим любовником. Молодой поэт проводил в их тесном кругу не только дни, но и ночи. Возвращаясь в лицей под утро, Пушкин давал швейцару на водку, и ночное приключение оставалось начальству не известным.

«Во время пребывания лейб-гусарского полка в Царском Селе, – напишет затем очевидец тех событий Михаил Жихарев, – между офицерами полка и воспитанниками лицея образовались непрестанные ежедневные и очень веселые отношения. Воспитанники поминутно пропадали в тенистых вековых аллеях царско-сельских садов, а иногда даже в переходах и различных помещениях самого царского дворца, и появлялись на свет в помятой одежде и с всклоченными волосами, словно молодые общипанные петушки, но весьма довольные собой».

Связь с любвеобильными гусарами вовлекла поэта в круговорот романтических приключений, дуэлей, бесшабашных застолий. Молодые, мужественные, исполненные достоинства и чувства независимости офицеры вселили в Пушкина уверенность в правильности выбранного им пути и окончательно сформировали его сексуальную ориентацию. Несмотря на то что Пушкин был на пять-шесть лет моложе своих новых друзей, его неодолимо влекло в их разухабистую компанию. В 1817 году Пушкин написал стихотворение «К Каверину»:

Забудь, любезный мой Каверин,
Минутной резвости нескромные стихи.
Люблю я первый, будь уверен,
Твои счастливые грехи.
Все чередой идет определенной,
Всему пора, всему свой миг;
Смешон и ветреный старик,
Смешон и юноша степенный.
Пока живется нам, живи,
Гуляй в мое воспоминанье;
Молись и Вакху и любви
И черни презирай ревнивое роптанье;
Она не ведает, что дружно можно жить
С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом;
Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом.

Спустя один год Пушкин посвятил своему другу Петру Каверину, который славился не только своими «счастливыми грехами» и разгульным поведением, но также великолепным телосложением, железным здоровьем (купался зимой в проруби) и пленяющей красотой, еще одно стихотворение:

Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный
Без томной робости твой ловит светлый взор,
Движенья милые, игривый разговор
И след улыбки незабвенной.

На войне Каверин получил золотое оружие «За храбрость», а в мирное время прославился гомерическими кутежами и фантастическими приключениями. Само собою разумеется, что такой отчаянный мужчина был покорителем сердец. Пушкин посвящает ему еще один катрен:

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,
На Марсовых полях он грозный был воитель,
Друзьям он верный друг, любовникам мучитель,
И всюду он гусар.

Петр Каверин был самым ярким представителем разгульной молодежи, в кругу которой вращался Пушкин в эти годы. Ему старались подражать, повторяли за ним его любимые остроты и поговорки. Весельчак, известный повеса, легко делавший и плохо отдававший долги, Каверин закончил Геттингенский университет, который был одним из наиболее либеральных учебных заведений не только Германии, но и Европы. О характере Каверина и о его внешнем облике можно судить по роману «Евгений Онегин», так как он явился прототипом для создания образа Владимира Ленского. Вот характерная строфа из романа:

В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И столь же строгому разбору
В соседстве повод подавал.
По имени Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.

Несмотря на то, что Пушкин уже отошел от круга своих ровесников-лицеистов, которые неприкрыто и по-юношески ревновали поэта к его новым друзьям, он никогда их не забывал и время от времени возвращался в их компанию. Правда, возвращался уже немного другим, повзрослевшим человеком, по-новому взглянувшим на свои детские любовные увлечения, о чем убедительно говорит стихотворение «Элегия», написанное в последний год учебы.

Опять я ваш, о юные друзья!
Туманные сокрылись дни разлуки:
И брату вновь простерлись ваши руки,
Ваш резвый круг увидел снова я.
Все те же вы, но сердце уж не тоже:
Уже не вы ему всего дороже,
Уж я не тот… Невидимой стезей
Ушла пора веселости беспечной,
Ушла навек, и жизни скоротечной
Луч утренний бледнеет надо мной.
…О дружество! предай меня забвенью;
В безмолвии покорствую судьбам,
Оставь меня сердечному мученью,
Оставь меня пустыням и слезам.

Весною 1817 года по каким-то соображениям было решено досрочно назначить выпускные экзамены и выдать двадцати девяти лицеистам их дипломы. Пушкин в последние месяцы учился очень небрежно, ибо все помыслы были обращены не на учебу, а на веселое времяпрепровождение в обществе гусар. Разумеется, Пушкин получил на экзамене плохие отметки и в списке окончивших лицей воспитанников первого курса по успехам в науках оказался четвертым с конца. Рядом, третьим с конца, оказался и друг Пушкина – Антон Дельвиг.

По окончании лицея Пушкин не покидает гусарский круг и проводит в их залихватской компании несчетное количество дней и ночей. Застольные оргии – любимое развлечение гусар – часто заканчивались групповыми сексуальными утехами. Пушкин старался не отставать от своих старших друзей и с удовольствием принимал участие в этих забавах. Жить в постоянном напряжении страстей требовал неуемный темперамент, а мужская любовь была знаком этого непрерывного жизненного горения. Чинному порядку аристократического Петербурга они противопоставили свое разгульное времяпрепровождение как протест против условных норм приличия и отказ принимать моральные ценности общества. Вспоминая те годы, уже вышеупомянутый нами завистник поэта Модест Корф, живший с Пушкиным в одном доме, с изрядной долей цинизма напишет: «В свете Пушкин предавался распутствам всех родов, проводил дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий. Можно только дивиться, как здоровье и талант его выдержали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались и частые гнусные болезни, низводившие его на край могилы. Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, блудливыми юнцами и петербургскими потаскунами, Пушкин представлял тип самого грязного разврата». Впрочем, если бы у нас не было этих свидетельств о разгульном поведении Пушкина, мы знали бы обо всех его приключениях из его собственных признаний. В 1819 году Пушкин напишет следующее стихотворение, посвященное незабываемым дням, проведенным в бесшабашном кругу любвеобильных гусар:

Нет, нет, напрасны ваши пени,
Я вас люблю, все тот же я.
Дни наши, милые друзья,
Бегут, как утренние тени,
Как воды быстрого ручья.
Давно ли тайными судьбами
Нам жизни чаша подана!
Еще для нас она полна,
К ее краям прильнув устами,
Мы пьем восторги и любовь,
Для нас надежды, наслажденья,
Для нас все новы заблужденья!

В 1818-1819 годах Пушкин встречался с Федором Толстым «Американцем», который жил в Москве, но изредка наведывался и в Петербург. Граф Федор Толстой славился своей оригинальностью, был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку и литературу, много читал и охотно сближался с артистами и поэтами. Также он был известен удивительной красноречивостью, безудержными страстями и полнейшим пренебрежением к моральным нормам, принятым в обществе. Человек дикого самолюбия, вызывающе дерзкий в отношениях с людьми, отчаянный бретер и карточный игрок, он постоянно стрелялся на дуэлях и без промаху убивал своих противников. Толстой был дважды разжалован за дуэли в солдаты, но безумной храбростью во время Отечественной войны вернул себе офицерский чин и заслужил Георгиевский крест. В 1803 году Толстой отправился в кругосветное плавание в экспедиции адмирала Крузенштерна. За развратные действия, которые выразились в совращении части команды, Крузенштерн высадил Толстого на один из островов в Северной Америке. Два года Толстой прожил среди дикарей Алеутских островов (отсюда и прозвище «американец»). В Россию он вернулся сухим путем через Сибирь. Разумеется, юный Пушкин, любивший все яркое, что выделялось из серой обывательской массы, был восхищен своим необыкновенным другом, его смелостью и мятежностью. Поэт оставил потомкам одну из лучших характеристик Федора Толстого:

Американец и цыган!
На свете нравственном загадка,
Которого, как лихорадка,
Мятежных склонностей дурман
Или страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край,
Из рая в ад, из ада в рай!
Которого душа есть пламень,
А ум – холодный эгоист!
Под бурей рока – твердый камень,
В волненьи страсти – легкий лист!

Однако вскоре их отношения круто изменились. До Пушкина дошла информация, что распространившийся в Петербурге слух, будто его за вольные стихи высекли в Тайной канцелярии, был пущен Толстым. Юный поэт чересчур болезненно воспринял эту сплетню, бывшей по своей сути всего лишь неудачной шуткой. Он решил вызвать Толстого на дуэль, но тот в это время находился в Москве, поэтому, к счастью для всех, поэт ограничился только злой эпиграммой:

В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он, -
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор
И теперь он, - слава богу, -
Только что картежный вор.

Впоследствии общим друзьям удалось примирить врагов. Пушкин, с присущей ему душевной щедростью, простил Толстого и нередко видался с ним в свои приезды в Москву.

Но не только гусарами и военными ограничивался круг любовников Пушкина в послелицейские годы. В 1819 году возникает литературно-театральное общество «Зеленая лампа», по вечерам собиравшееся в доме 19-летнего богача Никиты Всеволожского на Екатериногофском проспекте. В это общество входили такие самобытные личности, как Антон Дельвиг, Николай Гнедич, Яков Толстой, Павел Мансуров, Сергей Трубецкой, Александр Улыбышев, Федор Глинка. О собраниях в доме Всеволожского в светском обществе носились туманные сплетни. Еще долго после распада этого чисто мужского объединения, не просуществовавшего и год, не утихали пересуды, рисовавшие его как сборище разнузданной и развратной молодежи, в котором устраивались непристойные оргии. «Зеленая лампа» соединяла свободолюбивые и серьезные намерения с атмосферой игры и буйного веселья, олицетворяя собой демонстративный вызов закостенелому современному миру.

Здорово, рыцари лихие
Любви, свободы и вина!
Для нас, союзники младые,
Надежды лампы зажжена!
Здорово, молодость и счастье,
Заздравный кубок и бордель,
Где с громким смехом сладострастье
Ведет нас пьяных на постель!

Так Пушкин приветствовал члена «Зеленой лампы» лейб-улана Юрьева. Таким же озорным настроением пронизаны его послания и к другим членам кружка. Вот, к примеру, стихотворение, написанное в письме другому участнику «Зеленой лампы» Якову Толстому:

Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Все те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Гермеса и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, Лени и Безделья?

А теперь процитируем небезызвестное письмо Пушкина, которое 27 октября 1819 года было написано другу по «Зеленой лампе» Павлу Мансурову. В этом письме ярко отразился весь стиль жизни общества «Зеленая лампа»: шампанское и бунтарство, беззаботное сожительство неординарных мужчин и пренебрежение нормами общественной морали. «Любезный Мансуров, чудо-черкес! – писал Пушкин. – Здоров ли ты, моя радость; весел ли ты, моя прелесть – помнишь ли нас, друзей твоих мужеского полу. У нас все идет по прежнему: шампанское, слава богу, льется, а Юрьев все так же е***ся. Так и должно. У Юрьева х**, слава богу, здоров; у меня открывается маленький, но и то хорошо. Всеволожский е***ся – дым столбом! Толстой болен – не скажу чем – у меня и так уже много подробностей в моем письме. Зеленая лампа нагорела – кажется гаснет – а жаль – масло еще есть (т. е. шампанское). Пишешь ли ты, мой собрат – напишешь ли мне, мой холосенький. Поговори мне о себе. Это все мне нужно – потому что я люблю тебя. Прощай, лапочка» и подпись: «Твой Сверчок».

Завсегдатаем так называемых «литературных собраний», которые устраивала «Зеленая лампа», был молодой черноусый красавец Федор Юрьев, ставший впоследствии знаменитым благодаря часто цитируемому вышеуказанному письму Пушкина. Ему обращено еще одно стихотворение этого периода:

Увы! язык любви немой,
Сей вздох души красноречивый,
Быть должен сладок, милый мой,
Беспечности самолюбивой.
И счастлив ты своей судьбой.
А я, повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний.

В Петербурге Пушкин сблизился с молодым поэтом Евгением Баратынским. Сын генерал-адъютанта, Евгений Баратынский воспитывался в Пажеском корпусе, но в 16 лет попал в ту же историю, что и Константин Гурьев в царскосельском лицее. Баратынского и трех его друзей исключили из корпуса «за негодное поведение» без права поступления на какую-либо службу. Но нет худа без добра – юноша увлекся поэзией и вскоре достиг в стихосложении блестящих результатов. Пушкин высоко ценил Баратынского и относился к его поэзии восторженно. «Если впредь Баратынский зашагает так, как шагал до сих пор, – писал Пушкин Петру Вяземскому, – то мы оставим ему все эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет». А Александру Бестужеву писал следующее: «Баратынский – прелесть и чудо; после него никогда не стану печатать своих элегий». Именно к Евгению Баратынскому, как теперь точно установлено авторитетными пушкиноведами, обращено стихотворение «К нему».

Евгений, милый друг! приди, подай мне руку.
Я вяну, прекрати тяжелый жизни сон;
Скажи, увижу ли, на долгую ль разлуку
Я роком осужден?

Ужели никогда на друга друг не взглянет?
Иль вечной темнотой покрыты дни мои?
Ужели никогда нас утро не застанет
В объятиях любви?

Евгений! почему в часы глубокой ночи
Я не могу тебя с восторгом обнимать,
На милого стремить томленья полны очи
И страстью трепетать?

И в радости немой, в блаженстве наслажденья
Твой шепот сладостный и тихий стон внимать,
И тихо в скромной тьме для неги пробужденья
Близ милого дремать?

Впоследствии Пушкин не раз брал стихи Баратынского эпиграфами к своим произведениям, а Баратынский, со своей стороны, в целом ряде стихотворений с искренней любовью упоминал о Пушкине. Уже находясь в южной ссылке, Пушкин напишет послание Баратынскому, заключительные строки которого говорят о близких отношениях между поэтами:

Сия пустынная страна
Священна для души поэта:
Она Державиным воспета
И славой русскою полна.
Еще доныне тень Назона
Дунайских ищет берегов;
Она летит на сладкий зов
Питомцев муз и Аполлона,
И с нею часто при луне
Брожу вдоль берега крутого;
Но, друг, обнять милее мне
В тебе Овидия живого.

Конечно же, не стоит рисовать жизнь поэта в эти годы в сплошных розово-голубых тонах: случались неудачи, разочарования и тяжелые разлуки. Так в 1819 году Пушкин написал грустные строчки, направленные одному из своих возлюбленных, с которым поэту, по неизвестным для нас причинам, пришлось расстаться. К сожалению, исследователи не смогли точно выяснить, кому обращено послание, ибо пушкинский текст не дает достаточно оснований для идентификации лирического героя.

Напрасно, милый друг, я мыслил утаить
Обманутой души холодное волненье.
Пойми же, друг, меня – проходит упоенье,
Перестаю тебя любить…
Исчезли навсегда часы очарованья,
Пора прекрасная прошла,
Погасли юные желанья,
Надежда в сердце умерла.

К числу величайших и все еще не разгаданных загадок пушкиноведения принадлежит так называемая «утаенная любовь» Пушкина. Мы не можем однозначно сказать от любви к каким юношам или, быть может, мужчинам родились лирические признания, наполненные сильной и мучительной страстью. Вот одно из них:

Безумец! полно! перестань,
Не оживляй тоски напрасной,
Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань –
Опомнись; долго ль, узник томный,
Тебе оковы лобызать
И в свете лирою нескромной
Свое безумство разглашать?

Описание любовных переживаний, которое помогает нам понять глубоко сокровенную жизнь поэта, перерастает в самые яркие и романтически возвышенные шедевры его поэзии. В это время впервые в поэзии Пушкина появляется тема смерти, соединенная с темой несчастливой любви. Еще в семнадцатилетнем возрасте Пушкин написал стихотворение «Желание», в котором отчетливо звучит мотив неизлечимой безумной страсти.

Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
Но я молчу; не слышен ропот мой;
Я слезы лью; мне слезы утешенье;
Моя душа, плененная тоской,
В них горькое находит наслажденье,
О жизни час! лети, не жаль тебя,
Исчезни в тьме, пустое привиденье;
Мне дорого любви моей мученье –
Пускай умру, но пусть умру любя!

В ряде стихотворений Пушкина зазвучали элегические нотки, которые отражали его страдания от не разделенной, а оттого еще более пылкой любви. К числу лирических признаний, образующих целый цикл под емкой поэтической формулой «утаенная любовь», мы можем смело отнести еще одну элегию, написанную в 1818 году. В этом произведении поэт говорит о безнадежной страсти, в которой он не может сам себе признаться без ужаса.

Счастлив, кто в страсти сам себе
Без ужаса признаться смеет;
Кого в неведомой судьбе
Надежда робкая лелеет;
Кого луны туманный луч
Ведет с улыбкой сладострастной;
Кому тихонько верный ключ
Отворит дверь в ночи прекрасной!

Но мне в унылой жизни нет
Отрады тайных наслаждений;
Увял надежды ранний цвет:
Цвет жизни сохнет от мучений!
Печально младость улетит,
Услышу старости угрозы,
Но я, любовью позабыт,
Моей любви забуду ль слезы!

Закончить тему «утаенной любви» хотелось бы еще одним замечательным стихотворением, которое, на наш взгляд, является наиболее колоритным из поэтического цикла любовных признаний к неназванным друзьям и возлюбленным, сокрытым под покрывалом истории.

Умолкну скоро я. Но если в день печали
Задумчивой игрой мне струны отвечали;
Но если юноши, внимая молча мне,
Дивились долгому любви моей мученью;
Но если ты и сам, предавшись умиленью,
Печальные стихи твердил мне в тишине
И сердца моего язык любил ты страстный;
Но если я любим, - позволь, о милый друг,
Позволь одушевить прощальный лиры звук
Мечтой любовника, заветной и прекрасной.
Когда меня навек обымет смертный сон,
Над урною моей промолви с умиленьем:
Он мною был любим, он мне был одолжен
И песен и любви последним вдохновеньем.

В послелицейские годы, под влиянием вольнолюбивых гусар и передовой молодежи, объединившейся в «Зеленой лампе», у Пушкина формируются свободные политические взгляды. Он не скрывает своей ненависти к некоторым лицемерным чиновникам правительства, которые выступают гонителями новой свободной морали, а сами втайне, в аристократических салонах, встречаются со своими любовниками. В 1819 году из-под острого пера поэта выходит саркастическое стихотворение «На князя А. Н. Голицына», бывшего в то время министром просвещения и духовных дел:

Вот Хвостовой покровитель.
Вот холопская душа,
Просвещения губитель,
Покровитель Бантыша!
Напирайте, бога ради,
На него со всех сторон!
Не попробовать ли сзади?
Там всего слабее он.

Одновременно с ростом политического сознания Пушкин старается сблизиться с революционно настроенными личностями. Однако непонимание особенностей пушкинской позиции рождало в революционных кругах представление о том, что он еще «незрел» и не заслуживает доверия. Так видный участник декабристского движения Игорь Горбачевский, честный и редкой стойкости человек, сказал: «Пушкин по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству о существовании Тайного общества». И с этими словами согласились такие революционные авторитеты, как Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин.

Постоянно соприкасаясь с участниками Тайного общества, Пушкин, конечно же, страстно желал войти в его круг. Иван Пущин, лучший друг поэта, вступив в Тайное общество, поначалу хотел открыться Пушкину, но затем заколебался. Распущенный, на взгляд революционеров, образ жизни, неразборчивость в связях, легкомыслие – все это заставило Пущина отказаться от своего намерения; он так и не решился вверить Пушкину тайну, не ему одному принадлежавшую. Пушкин заметил перемену в Пущине, начал подозревать, что он что-то от него скрывает, усердно расспрашивал его, но так ничего и не добился. То, что он не получал приглашения и даже наталкивался на вежливый, но твердый отказ со стороны близких ему людей, разумеется, учитывая характер Пушкина, безмерно его уязвляло. Находясь в гнетущем расположении духа, Пушкин по самым ничтожным поводам вызывает на дуэли своего дядю Павла Исааковича Ганнибала, однокурсника по лицею Модеста Корфа, майора Денисевича, видных членов Союза Благоденствия – Николая Тургенева и Кондратия Рылеева, своего друга Вильгельма Кюхельбекера и, видимо, многих других. Екатерина Карамзина писала по этому поводу своему брату Петру Вяземскому: «…у г. Пушкина всякий день дуэли; слава Богу, не смертоносные…» Пушкин, обиженный на своих друзей, не желающих видеть в нем серьезного, готового на революционную борьбу человека, в эти дни сочинил окрашенное горечью четверостишие, посвященное дружбе:

Что дружба? Легкий пыл похмелья.
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.

В этот период исканий и душевной смуты спасительным для Пушкина оказалось сближение с Петром Чаадаевым. Получивший блестящее домашнее образование, Чаадаев шестнадцати лет вступил в гвардейский Семеновский полк, с которым проделал путь от Бородина до Парижа. Он знал четыре языка и обладал великолепными внешними данными: белый, с нежным румянцем, стройный, изящный. Как затем напишет Дмитрий Свербеев, ровесник и друг Пушкина: «Чаадаев был красив собою, отличался не гусарскими, а какими-то английскими, чуть ли даже не байроновскими манерами и имел блистательный успех в тогдашнем петербургском обществе». Чаадаев был известен не только свободолюбием, независимостью суждений, но и утонченным аристократизмом и щегольством в одежде. Близко знавший Чаадаева Михаил Жихарев сказал, что «искусство одеваться Чаадаев возвел почти на степень исторического значения», а сам Пушкин в описании некоторых черт Евгения Онегина конкретно указывал на Петра Чаадаева, иронически обыгрывая его необычные для русского мужчины манеры:

Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
 
Без каких-либо сомнений, Чаадаев стал самым большим другом Пушкина в послелицейский период и до самой ссылки поэта. Чаадаев обладал отменными духовными качествами и редкими для гусарского офицера интеллектуальными достоинствами, что резко выделяло его среди других военных приятелей поэта и, безусловно, возвышало в глазах Пушкина. Неудивительно, что сразу после знакомства Пушкин попал под обаяние личности Чаадаева, занявшего положение старшего друга-учителя. Впоследствии именно его Пушкин назовет своим первым учителем в любовной науке. По воспоминаниям современников влияние Чаадаева на Пушкина было «изумительно». Под воздействием Чаадаева Пушкин постепенно отстранялся от офицерской компании. Возлияния Бахусу и усердие Венере на гусарских вечеринках начали утомлять юношу и заставили удалиться его в среду людей противоположного настроения. Пушкин ежедневно бывал на квартире Чаадаева, который в то время жил в Демутовом трактире Петербурга, где они уединялись. Пушкин из беззаботного юноши вырастал в высокоодухотворенного мужчину. Вот строки из известного стихотворения «К Чаадаеву»:

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман.

Яркие чувства ранней юности постепенно переросли у Пушкина в трепетное благоговение перед этим мужчиной. Вспоминая годы собственной молодости, Пушкин говорил, что Чаадаев помог ему осмыслить философскую сторону жизни. Выводы и соображения, которые высказывал Чаадаев, поражали Пушкина своей новизной и делали старшего друга в его глазах «мудрецом». Не без помощи Чаадаева молодой поэт переосмыслил одно из важнейших понятий своего творчества – понятие свободы, отожествляя ее с беспрепятственными удовлетворениями любого порыва человеческого естества. В этот переломный момент своей жизни им была написана ода «Вольность», вызвавшая большой резонанс в обществе и резкое неприятие Александра Первого, который хотел сослать поэта в Сибирь или даже в Соловецкий монастырь. За Пушкина вступились друзья, Чаадаев и Жуковский, в результате чего удалось изменить место ссылки – его послали не на север, а на юг. Неотвратимость разлуки еще более сблизило влюбленных. Почти все оставшееся до отъезда поэта время они проводят вместе. Последние слова любви, клятвы, обещания, поцелуи, слезы. Стихотворение Пушкина, написанное после последней встречи с Чаадаевым, говорит само за себя:
 
В твою светлицу, друг мой нежный,
Я прихожу в последний раз.
Любви, отрады безмятежной
Делю с тобой последний час.
Вперед один в надежде томной
Не жди меня средь ночи темной,
До первых утренних лучей
Не жги свечей.

6 мая 1820 года Пушкин отбыл из Петербурга. Судьба разлучила их более чем на шесть лет. Великий поэт тяжело переживал расставание с Петром Чаадаевым. Душевная опустошенность Пушкина, невозможность проститься с прежним чувством, с пережитыми им счастливыми минутами вносят в поэзию этого периода пессимистические мотивы.

Забудь меня: твоей любви,
Твоих восторгов я не стою.
Оставь былого тлен со мною;
Другого юношу зови.
Его любовь тебе заменит
Моей души печальный хлад;
Он будет верен, он оценит
Твою красу, твой милый взгляд,
И жар божественных лобзаний,
И нежность пламенных речей;
Без упоенья, без желаний
Я вяну жертвою страстей.
Ты видишь след любви несчастной,
Душевной бури след ужасный;
Забудь меня; но пожалей
О скорбной участи моей!

Мир интимных переживаний и воспоминаний поэта окрашивает поэзию Пушкина в меланхолические тона, овеянные скорбью о несостоявшемся счастье. В следующих строках отчетливо звучат те же элегические мотивы, оживают знакомые лирические образы:

Когда так медленно, так нежно
Ты пьешь лобзания мои,
И для тебя часы любви
Проходят быстро, безмятежно, -
Снедая слезы в тишине,
Тогда рассеянный, унылый
Перед собою, как во сне,
Я вижу образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю;
Тебе в забвенье предаюсь
И тайный призрак обнимаю.
Об нем в пустыне слезы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою.
Оставь же мне мои железы,
Уединенные мечты,
Воспоминанья, грусть и слезы:
Их разделить не можешь ты.

Находясь в ссылке, Пушкин был окружен новой и совершенно незнакомой вначале средой, его жизнь отличалась сложностью и напряженными исканиями. В эти трудные для себя дни Пушкин постоянно вспоминал своего старого друга, своего Брута, как он любовно его называл. Весной 1821 года он записал в кишиневском дневнике: «Получил письмо от Чаадаева. Друг мой, упреки твои жестоки и несправедливы; никогда я тебя не забуду. Твоя дружба мне заменила счастье, одного тебя может любить холодная душа моя». В первый год своей ссылки Пушкин написал одно из своих лучших стихотворений, по праву вошедшее в Золотую Антологию Голубого Братства, которое так и называется – «Чаадаеву»:

...Но дружбы нет со мной: печальный, вижу я
Лазурь чужих небес, полдневные края;
Ни музы, ни труды, ни радости досуга,
Ничто мне не заменит дорогого друга.
Ты был ценителем моих душевных сил;
О неизменный друг, тебе я посвятил
И краткий век, уже испытанный судьбою,
И чувства, может быть спасенные тобою!
Ты сердце знал мое во цвете юных дней;
Ты видел тонущим меня в реке страстей!
Я тайно изнывал, страдалец утомленный;
В минуту гибели над бездной потаенной
Ты поддержал меня недремлющей рукой;
Ты другу заменил надежду и покой;
Во глубину души вникая строгим взором,
Ты оживлял ее советом иль укором;
Твой жар воспламенял к высокому любовь;
Терпенье смелое во мне рождалось вновь…

Одно желание: останься ты со мной!
Небес я не томил молитвою другой.
О, скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?
Когда соединим слова любви и руки?
Когда услышу я сердечный твой привет?
Как обниму тебя! Увижу кабинет,
Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель
И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель.

Дружба с Чаадаевым занимала в жизни Пушкина важное место, но оторванность от друга и желание всегда иметь собеседника и любовника неизбежно привели Пушкина к новым знакомствам. Поэт обладал удивительной способностью быстро влюбляться и влюблять в себя других. Едва Пушкин приехал на место ссылки, в начале это был Екатеринослав, как он немедленно познакомился с генералом Раевским и его семейством. С сыном генерала – Николаем, тогда еще шестнадцатилетним мальчиком, поэт несколько раз встречался в 1817 году на интимных вечерах у Чаадаева и уже тогда проникся к нему глубокой симпатией; сейчас же юношеская влюбленность выпестовалась в мужскую любовь, и между ними завязался долгий и прочный любовный роман, отличающийся абсолютным доверием и искренностью отношений. Стихи, в которых без труда угадывается образ Николая Раевского, написаны летом 1820 года:

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к его ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!
 
По просьбе сына генерал ходатайствовал перед главным попечителем колонистов Инзовым о переводе Пушкина на Кавказ, куда направлялась семья Раевских. Вместе с Николаем Раевским Пушкин поехал сначала в Пятигорск, а затем они переехали в Крым. Вспоминая об этом времени, Пушкин писал своему брату: «Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновению. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада. Сын его (ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные), сын его предложил мне путешествие к Кавказским водам, лекарь, который с ним ехал, обещал меня в дороге не уморить, Инзов благословил меня на счастливый путь – я лег в коляску больной; через неделю вылечился. Два месяца я жил на Кавказе. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видел великолепную цепь Кавказских гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными. Суди, был ли я счастлив: свободная беспечная жизнь в компании милого Николая; жизнь, которую я так люблю и которой никогда так не наслаждался, – счастливое полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение – горы, сады, море».

За два месяца, проведенные с Николаем Раевским, поэт выздоровел не только физически, но и обрел душевное спокойствие. Этому способствовали прекрасная природа юга, теплое море и, конечно же, взаимная любовь.

И сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.

Испытывая чувство покоя и физическое блаженство, Пушкин мечтает о новой жизни. Ему кажется, что он добровольно покинул родные края, добровольно оставил своих неугомонных петербургских приятелей. Поэт с сожалением вспоминает о своей недавней непоседливой жизни, но честно признается себе, что и в этой довольно рассеянной жизни он испытал глубокие, сердечные переживания:

Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсники порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменники младые,
Друзья игривые моей весны златыя,
И вы забыты мной… Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило…
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Николай Раевский был на два года моложе Пушкина, любил музыку, литературу и сам писал стихи, обладал пылким характером и на людях держался очень свободно. Он был высок ростом, имел великолепную фигуру и тонкие черты лица. О близких отношениях Пушкина с Николаем Раевским говорит и тот факт, что именно ему он посвятил свой главный труд последнего времени – поэму «Кавказский пленник». Искренние строки о взаимной любви лишний раз подтверждают наши слова:

Прими с улыбкою, мой друг,
Свободной музы приношенье:
Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье
И вдохновенный свой досуг.
Когда я погибал, безвинный, безотрадный,
И шепот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладный,
Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили,
Я близ тебя еще спокойство находил;
Я сердцем отдыхал – друг друга мы любили:
И бури надо мной свирепость утомили,
Я в мирной пристани богов благословил.

В эти годы Пушкин определил три качества, что обусловливают полную самореализацию личности. Свобода, творчество, любовь – это те константы нравственного мира человека, без которой нет истинной личности.

На Кавказе Пушкин познакомился и со старшим братом Николая – Александром Раевским, бывшим в то время гусарским полковником. В Александре он нашел «нового Чаадаева», духовного наставника и учителя. Разумеется, Пушкин продолжал встречаться и с Николаем; в этих встречах поэта привлекала легкость, непринужденность их любовных отношений, тогда как при встречах с Александром неизменно присутствовало высокое, философское начало. Пушкина притягивал к себе сладкий яд бесед и споров с умным, загадочным и немного циничным человеком. Александр Раевский – высокий, костлявый, с тонкими насмешливыми губами, с маленькими изжелта-карими глазами, светящимися сквозь стекла очков никогда не потухающей едкой насмешкой, – оказывал на Пушкина демоническое влияние. Поэт, чтобы чувствовать себя свободно, тушил в комнате свечи, и они разговаривали в темноте.

Мне было грустно, тяжко, больно,
Но, одолев мой ум в борьбе,
Он сочетал меня невольно
Своей таинственной судьбе.
Мою задумчивую младость
Он для восторгов охладил.
Я неописанную сладость
В его беседах находил;
Я стал взирать его очами;
С его печальными речами
Мои слова звучали в лад;
Открыл я жизни бедный клад
В замену прежних заблуждений,
В замену веры и надежд…

Надо признаться, что отношения Пушкина с Александром Раевским были чисто духовными; Александр не был гомосексуалистом, поэтому он по-дружески подтрунивал над любовными увлечениями поэта; Пушкин так и не сумел – или, точнее, не посмел – добиться физической близости с Александром, удовлетворясь душевными беседами, которые, впрочем, ценил не менее. От незабываемых впечатлений, полученных Пушкиным при встречах с Александром Раевским, рождается известное стихотворение «Демон»:

…Когда возвышенные чувства,
Свобода, слава и любовь
И вдохновенные искусства
Так сильно волновали кровь,
Часы надежд и наслаждений
Тоской внезапно осеня,
Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел –
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.

В сентябре 1820 года Пушкин прибыл в Кишинев, куда перевели попечительский комитет о колонистах и где проживал теперь генерал Инзов, исполнявший обязанности начальника Новороссийского края, и, как было уже сказано, погрузился в совершенно незнакомую среду. Благодаря своему открытому характеру Пушкин быстро сблизился с Николаем Алексеевым, у которого он и стал жить в Кишиневе. А уже Алексеев, будучи старожилом, ввел Пушкина в кишиневское общество. Алексеев был старше Пушкина, имел степенный благородный вид, пользовался общим уважением и хорошо играл в карты. Позже Пушкин писал об Алексееве: «Мы некогда жили вместе, часто одно думали, одно делали и почти одно любили, иногда ссорились, но расстались друзьями». Алексеев полюбил поэта всей душой и ревновал его к другим, более молодым избранникам. Пушкин на эту тему написал в стихотворении «Алексееву»:

Мой милый, как несправедливы
Твои ревнивые мечты:
Я позабыл любви призывы
И плен опасной красоты;
Свободы друг миролюбивый,
В толпе красавцев молодых,
Я, равнодушный и ленивый,
Своих богов не вижу в них.
Их томный взор, приветный лепет
Уже не властны надо мной.
Забыло сердце нежный трепет
И пламя юности живой.
Оставя счастья призрак ложный,
Без упоительных страстей,
Я стал наперсник осторожный
Моих неопытных друзей…
Зачем же в цвете юных лет
Мне изменило сладострастье?
Зачем же вдруг увяло счастье
И ни к чему надежды нет?
И что ж, изменой хладнокровной
Я ль стану дружество бесить,
И снова тактики любовной
Уроки тайные твердить?
Нет, милый! если голос томный,
Обман улыбки, нежный взор,
Умильный вид печали скромной
Тобой владеют до сих пор,
Люби; ласкай свои желанья,
Надежде и цыганке верь.
Как тень пройдут любви мечтанья,
И станешь то, что я теперь.

О большой дружбе Пушкина с Алексеевым нам может сказать письмо, написанное поэтом спустя шесть лет:

«Приди, о друг, дай прежних вдохновений.
Минувшею мне жизнию повей!..

Не могу изъяснить тебе моего чувства при получении твоего письма. Милый мой, ты возвратил меня Бессарабии! Я опять в своих развалинах – в моей тесной комнате или у тебя, мой милый, в светлой, чистой избушке. Как ты умен, что написал ко мне первый! Мне бы эта счастливая мысль никогда в голову не пришла, хоть и часто о тебе вспоминаю и жалею, что не могу ни бесить тебя, ни наблюдать твои маневры вокруг острога… По крайней мере пиши же мне почаще. Я готов доныне идти по твоим следам, утешаясь мыслию, что орогачу друга.

Прощай, отшельник бессарабский,
Лукавый друг души моей –
Порадуй же меня не сказочкой арабской,
Но русской правдою своей».

Интимным другом Пушкина в Кишиневе был Владимир Горчаков, прапорщик Генерального штаба, меломан и версификатор, ровесник поэта. Горчаков обладал великолепными мужскими достоинствами, любил искусство и, по словам Пушкина, был «натурой пылкой и восторженной». Об этом же нам говорят и поэтические строки, оставленные после незабываемых ночей, проведенных вместе:

Я буду помнить, друг любимый,
В уединенной тьме ночей
Твой поцелуй неутолимый
И жар томительный очей.

Друзья встречались в загородном доме общего знакомого Егора Варфоломея, где устраивались вечеринки, в которых нередко принимали участие цыгане. Об этом времени Пушкин оставит следующие строки в небольшом стихотворении «Записка В. П. Горчакову»:

Зима мне рыхлою стеною
К воротам заградила путь,
Пока тропинки пред собою
Не протопчу я как-нибудь.
Сижу я дома, как бездельник,
Но ты, душа души моей,
Узнай, что будет в понедельник,
Что скажет наш Варфоломей.

В этом же доме Пушкин познакомился с еще одним двадцатидвухлетним офицером Генштаба – Михаилом Полторацким. Наблюдательный Иван Липранди, офицер Генерального штаба, близко знавший поэта в Кишиневе, в своих откровенных мемуарах сказал: «Пушкин любил всех хорошеньких, всех свободных болтунов и никого не пропускал мимо себя». Этот стройный, галантный «хорошенький болтун», к которому Пушкин питал чувственные симпатии, привлекал внимание не только поэта. Он был обласкан огромной толпой поклонников, прельщенных сказочной красотой юного офицера. Не раз Пушкин бросал Полторацкому ревнивые упреки и однажды написал ему стихотворное письмо:

Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты верен мне: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Ты окружен поклонников толпой,
Зачем же всем давать им шансы, милый?
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверен ты в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда, в толпе их страстной
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой;
Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокий!
Хочу ль бежать, – с боязнью и мольбой
Твои глаза не следуют за мной.
Скажи еще: соперник вечный мой,
Наедине застав меня с тобой,
Зачем тебя приветствует лукаво?..
Что ж он тебе? Скажи, какое право
Имеет он бледнеть и ревновать?..
В нескромный час меж вечером и светом,
С свечей в руке, один, полуодетым,
Зачем его ты должен принимать?..
Но я любим… Наедине со мною
Ты нежен так! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

Сердечные муки поэта в своей наивной наготе волнуют откровенностью, удивительной и трогательной. Михаил Полторацкий не скупился, как нам известно, на ответные чувства, но Пушкин изнемогал от ревности и, даже обладая красавцем, не был уверен в его любви. Античная красота Михея, как ласково называли Михаила Полторацкого его друзья, покоряла многих; его фигура с классическими пропорциями напоминала древнегреческое изваяние. Иван Липранди в своих мемуарах написал: «Полторацкий был высокого роста, с широкими плечами, мускулистым торсом и стройными бедрами. Было трудно вообразить себе что-либо более совершенное, чем юная безбородая голова с короткими светлыми кудрями и правильными чертами лица, и что-либо более изящное, чем крепкое и упругое, благородно красивое и естественно-соразмерное во всех своих частях тело». Немудрено было влюбиться в такого Адониса. Как говорит видный пушкиновед академик Гималай Балалайкин, Полторацкий был из тех мужчин, «которые оплодотворяли поэзию». Мы располагаем еще одним лирическим письмом, которое Пушкин адресовал одному из своих соперников.

Ведь ты любить, как я, не можешь;
Зачем же хладной красотой
Ты сердце слабое тревожишь?
Оставь Михея мне: он мой;
На мне горят его лобзанья,
Он клятвы страшные мне дал,
Давно все думы, все желанья
Михей с моими сочетал;
Меня убьет его измена…
Я плачу; видишь, я колена
Теперь склоняю пред тобой,
Молю, винить тебя не смея,
Отдай мне радость и покой,
Отдай мне прежнего Михея…
Не возражай мне ничего;
Он мой; он ослеплен тобою.
Презреньем, просьбою, тоскою,
Чем хочешь, отврати его.

Любовь к красивому, но легкомысленному офицеру длилась недолго. Довольно скоро Пушкин убедился в том, что внешние качества Михаила Полторацкого заметно превосходили умственные и духовные.

Все кончено: меж нами связи нет.
В последний раз обняв твои колени,
Произносил я горестные пени.
Все кончено – и это мой ответ.
Обманывать себя не стану вновь,
Тебя тоской преследовать не буду,
Прошедшее быть может позабуду –
Не для меня сотворена любовь.
Ты молод и лицо твое прекрасно,
И многие полюбят это страстно.

Он оставляет изящное, но бездушное тело охотникам до внешнего блеска и знакомится с более опытным и солидным мужчиной. Этим мужчиной был двадцативосьмилетний князь Георгий Ипсиланти, с которым Пушкин, по свидетельству очевидцев, несколько раз уезжал в Скуляны, где у князя был загородный дом, откуда они возвращались лишь под утро. Вспоминая встречи с Ипсиланти, Пушкин в 1823 году напишет всего восемь, но каких прекрасных, вылившихся из самого сердца, строк:

Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит поздное молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча,
Текут, ручьи любви, текут, полны тобою.
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются, и звуки слышу я:
Мой друг, мой нежный друг… люблю… люблю тебя.

В 1823 году Пушкин несколько раз встречался с греческим поэтом Иваном Скиной, который приезжал в Кишинев. К глубокому сожалению Пушкина, этот молодой и талантливый поэт страдал неизлечимой болезнью и должен был вскорости умереть. Эти трагические обстоятельства вылились в незаконченное стихотворение, пожалуй одно из самых печальных и драматичных, когда-либо написанных Пушкиным:

Придет ужасный час… твои небесны очи
Покроются, мой друг, туманом вечной ночи,
Молчанье вечное твои сомкнет уста,
Ты навсегда сойдешь в те мрачные места,
Где прадедов твоих почиют мощи хладны.
Но я, дотоле твой поклонник безотрадный,
В обитель скорбную сойду я за тобой
И сяду близ тебя, печальный и немой,
У милых ног твоих – себе их на колена
Сложу – и буду ждать печально… но чего?
Что силою……………. Мечтанья моего
……………………………………………

В Кишиневе Пушкин прожил почти три года. Несмотря на то что поэт немало времени проводил со своими друзьями, он много работал, писал поэмы и стихотворения. Иногда, в часы печали, на Пушкина накатывали ностальгические воспоминания о прошедшей юности, о своем первом любовном переживании, и тогда рождались следующие задушевные строки, обращенные к Ивану Пущину:

Мой друг, забыты мной следы минувших лет
И младости моей мятежное теченье.
Не спрашивай меня о том, чего уж нет,
Что было мне дано в печаль и в наслажденье,
Что я любил, что изменило мне.
Пускай я радости вкушаю не вполне;
Но ты невинен, ты рожден для счастья.
Беспечно верь ему, летучий миг лови:
Душа твоя жива для дружбы, для любви,
Для поцелуев сладострастья;
Душа твоя чиста: унынье чуждо ей;
Светла, как ясный день, младенческая совесть.
К чему тебе внимать безумства и страстей
Незанимательную повесть?
Она твой тихий ум невольно возмутит;
Ты слезы будешь лить, ты сердцем содрогнешься;
Доверчивой души беспечность улетит,
И ты моей любви, быть может, ужаснешься.
Быть может, навсегда… Нет, драгоценный мой,
Лишиться я боюсь последних наслаждений.
Не требуй от меня опасных откровений:
Сегодня счастлив я, любовь опять со мной.

В июле 1823 года Пушкин благодаря хлопотам Александра Раевского перебирается в Одессу. В Одессе он знакомится со многими прогрессивными людьми. Особенностью характера поэта была искренность и прямота: он не скрывал своей сексуальной ориентации, действовал смело и прямо – так, как считал нужным. Это и создало ему шумную и скандальную славу. В Одессе он вновь встречается с Александром Раевским и живет у него некоторое время. Младший брат – Николай часто приезжает в Одессу для свиданий с поэтом. Взаимные симпатии Пушкина и Николая Раевского с годами только усиливались. Жалея о том, что он сам не мог приезжать к Николаю, Пушкин пишет:

Ты ждал, ты звал… я был окован;
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я…

А спустя еще несколько дней, пребывая в томительном ожидании встречи с милым Николаем, Пушкин пишет следующее четверостишие:

Там на брегу, где дремлет лес священный,
Любимого я имя повторял;
Там часто я бродил уединенный
И в даль глядел… и с милым встречи ждал.

Во время отсутствия Николая Раевского Пушкин познакомился с молодым поэтом Василием Туманским. Юный поэт относился к Пушкину с восторженным почитанием, называя его «Соловьем» и «Иисусом Христом нашей поэзии». Пушкину нравился этот юноша как пылкий любовник, но к его поэтическим достижениям он относился несколько снисходительно, видя в нем очередного подражателя Парни.

Туманский, Фебу и Фемиде
Полезно посвящая дни,
Дозором ездит по Тавриде
И проповедует Парни.

Туманский, потеряв голову от близости с великим поэтом, пишет в Петербург своим друзьям: «Пушкин открыл мне немедленно свое сердце и портфель, свою любовь и постель». Наивный юноша, вообразив себя сказочной пассией, забрасывает Пушкина страстными любовными письмами, на которые великий поэт отвечает небольшим стихотворением, пленительным своею нежной шутливостью:

Василий, я люблю твой смелый, вольный взор,
Неутолимый жар, открытые желанья,
И непрерывные лобзанья,
И страсти полный разговор.
Люблю горящих уст я вызовы немые,
Восторги быстрые и пальчики живые.

Одним из самых необычных друзей Пушкина являлся мавр Али. Вряд ли кто из друзей поэта вызвал у исследователей столько догадок, споров и сомнений, не разрешенных и поныне, как этот человек. Это была загадочная фигура. Высокого роста, красивый, прекрасно сложенный, с бронзовым лицом; из-под белой чалмы пробивались седые волосы и глядели огненные черные глаза, которые придавали особый колорит его физиономии. Поверх красной рубахи была наброшена красная суконная куртка, роскошно вышитая золотом; богатая турецкая шаль опоясывала короткие шаровары, из-за нее выглядывали ручки пистолетов. Али прекрасно говорил по-итальянски и немного по-французски, был человек очень веселый, дружил с одесской золотой молодежью и неизменно присутствовал на всех пирушках и сборищах. Ходили слухи, что Али раньше был морским разбойником и этим ремеслом нажил несметные богатства. Пушкин был с ним в большой дружбе и иначе не называл как «мой корсар». Липранди пишет, что однажды вечером зашел в номер к Пушкину и застал его в самом веселом расположении духа, сидящим на коленях у Али в одном исподнем. Пушкин, не сходя с колен мавра, отрекомендовал его Липранди и прибавил: «У меня лежит к нему душа». Затем он принялся целовать Али, и Липранди, пригласив обоих к себе в номер пить чай, вышел. Пушкин посвятил своему необычному другу небольшое стихотворение «Корсар»:

Завидую тебе, питомец моря смелый,
Под сенью парусов и в бурях поседелый!
Спокойной пристани давно ли ты достиг –
Давно ли тишины вкусил отрадный миг –
И вновь тебя зовут заманчивые волны.
Дай руку – в нас сердца единой страстью полны.

Одним из любовников Пушкина в Одессе был также лейб-гусар Яков Сабуров, с которым поэт встречался еще в Петербурге. Сабуров был высок ростом, обладал прекрасным, выразительным лицом и великолепной черной шевелюрой, вел себя экстравагантно и вызывающе. В этот период жизни Пушкин тесно сблизился с ним и пережил к нему сильное, хотя и непродолжительное чувство. Исследователи колеблются в определении стихотворений, навеянных этим чувством. Следует, в частности, назвать шуточное восьмистишие, написанное в 1823 году, в котором поэт иносказательно обыгрывает некоторые физические достоинства Сабурова:

Кто, волны, вас остановил,
Кто оковал ваш бег могучий,
Кто в пруд безмолвный и дремучий
Поток мятежный обратил?
Чей жезл волшебный поразил
Во мне надежду, скорбь и радость
И душу бурную и младость
Дремотой лени усыпил?

В первых числах апреля 1824 года Сабуров покинул Одессу, однако к этому времени Пушкин совсем охладел к нему, более того перед самым отъездом выяснилось, что Сабуров писал доносы на Пушкина и докладывал губернатору графу Воронцову обо всех своих отношениях с поэтом, не исключая интимных подробностей. У них произошла серьезная размолвка – не закончившаяся дуэлью только благодаря убытию Сабурова, – которая привела уже к совсем нешуточным стихам Пушкина, обвиняющим бывшего любовника в коварстве:

Когда твой друг на глас твоих речей
Ответствует язвительным молчаньем;
Когда свою он от руки твоей,
Как от змеи, отдернет с содроганьем;
Как, на тебя взор острый пригвоздя,
Качает он с презреньем головою, –
Не говори: «Он болен, он дитя,
Он мучится безумною тоскою»;
Не говори: «Неблагодарен он;
Он слаб и зол, он дружбы недостоин;
Вся жизнь его какой-то тяжкий сон»…
Ужель ты прав? Ужели ты спокоен?
Ах, если так, он в прах готов упасть,
Чтоб вымолить у друга примиренье.
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье;
Но если ты затейливо язвил
Пугливое его воображенье
И гордую забаву находил
В его тоске, рыданьях, униженье;
Но если сам презренной клеветы
Ты про него невидимым был эхом;
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом,
И он прочел в немой душе твоей
Все тайное своим печальным взором, –
Тогда ступай, не трать пустых речей –
Ты осужден последним приговором.
 
Вскоре после отъезда Сабуров, желая отомстить Пушкину, опубликовал шокирующие светское общество мемуары, в которых в самых откровенных подробностях описал любовные похождения поэта и назвал имена его ста любовников. Автор явно стремился досадить отвергнувшему его любовь поэту и изобразил петербургскую, а также одесскую жизнь Пушкина в гипертрофированном виде. В своих записках он перечислил большое количество имен – известных нам и вовсе безвестных, – но вряд ли этому «мемуаристу» можно полностью доверять. Бесспорно, что Пушкин, как, впрочем, и все гениальные личности, имел нескольких любовников одновременно – это доказанный факт, однако Сабуров в своей книге выставил его чуть ли не сексуальным маньяком. У неискушенного читателя, бездумно проглотившего «творение» Сабурова, могло сложиться впечатление, что Пушкин тащил в постель каждого встречного и поперечного. После этого предательства Пушкин написал стихотворение «К Сабурову»:

Сабуров, ты оклеветал
Мои гусарские затеи,
Как я с Кавериным гулял,
Бранил Россию с Молоствовым,
С моим Чедаевым читал,
Как, все заботы отклоня,
Провел меж ими год я круглый.
Но Зубов не прельстил меня
Своею задницею смуглой.

Александр Зубов – это друг Сабурова, который тоже принимал участие в гусарских оргиях и неоднократно, но тщетно домогался физической близости с Пушкиным, из-за чего между ними даже произошла дуэль, а в скандальных мемуарах он указан как первейший любовник поэта.

После разрыва любовных отношений с Сабуровым в душе поэта поселилось новое, не менее напряженное чувство. Филипп Филиппович Вигель был на тринадцать лет старше Пушкина, однако выглядел довольно молодо, был хорош собой и отличался утонченной любезностью. Вигель был человеком образованным, умным и колким, но в тоже время самолюбивым и обидчивым. С ним Пушкин познакомился еще в Петербурге – оба были членами литературного общества «Арзамас». В 1823 году Вигель был назначен на службу к губернатору графу Воронцову. Когда Филипп Филиппович приехал в Одессу, он остановился в гостинице Рено, где жил в то время и Пушкин. Поэт быстро сдружился с этим импозантным человеком. Привычное внимание к обходительному и красивому мужчине переросло в глубокое и серьезное чувство. Вигель был известен в миру своими гомосексуальными наклонностями, которые он, впрочем, и не старался скрывать, будто бы специально выставляя их напоказ; он демонстративно пренебрегал лицемерными законами светской морали и строгими правилами поведения в обществе и его совершенно не беспокоило «мнение света». В ноябре 1823 года Вигель был командирован в Кишинев. Оттуда он написал Пушкину письмо, в котором просил поэта порекомендовать ему нескольких кишиневских мальчиков. В своем ответном послании, которое без лишних комментариев проливает свет на общие сексуальные интересы друзей, Пушкин помещает шутливое стихотворение:

Проклятый город Кишинев!
Тебя бранить язык устанет.
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром конечно грянет,
И – не найду твоих следов!
Падут, погибнут, пламенея,
И пестрый дом Варфоломея,
И лавки грязные жидов:
Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишинев ровнять не смею,
Я слишком с библией знаком
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами,
Где лились речи нараспев.
Как жаль, что ранними громами
Его сразил Еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый богом человек
И член верховного совета,
Провел бы я смиренно век
В Париже ветхого завета!
Но в Кишиневе, знаешь сам,
Нельзя найти ни мудрых лам,
Ни сводни, ни книгопродавца.
Жалею о твоей судьбе!
Не знаю, придут ли к тебе
Под вечер милых три красавца;
Однако ж кое-как, мой друг,
Лишь только будет мне досуг,
Явлюся я перед тобою;
Тебе служить я буду рад –
Стихами, прозой, всей душою,
Но, Вигель, – пощади мой зад!

И добавляет в прозе: «Это стихи, следственно шутка – не сердись и усмехнись, любезный Филипп Филиппович, – ты скучаешь в вертепе, где скучал я три года. Желаю тебя, милый друг, рассеять хоть на минуту – и сообщаю сведения, которые ты требовал от меня. Из трех знакомцев, думаю, годен на употребление в пользу собственно самый меньшой: он спит в одной комнате с братом Михаилом и трясутся немилосердно – из этого можешь вывести важные заключения, представляю их твоей опытности и благоразумию. Передавай поклон братьям Полторацким, Алексееву тоже что-нибудь. Где и что Липранди? Мне брюхом хочется видеть его. Как жаль, что их нет со мной, но и без них я живу как кот содомский».

Несмотря на значительную разницу в возрасте, между ними возникли прочные любовные взаимоотношения, которые продолжались до самой смерти поэта. Известно, что в последние годы Пушкин носил на руке перстень из карналина с восточными буквами, называя его талисманом, – многие видные эксперты уверены, что именно об этом перстне написано замечательное стихотворение «Храни меня, мой талисман», – таким же перстнем были запечатаны письма, которые Пушкин получал из Одессы от неизвестного лица и которые читал запершись у себя в кабинете и затем сжигал их. После смерти Пушкина по его просьбе перстень передали Вигелю.

В Одессе Пушкин завел обширный круг друзей, но, несмотря на это, чувство тоски овладевало им все сильнее. Его тяготило положение ссыльного. Усугубляли его тяжелое настроение и натянутые отношения с губернатором графом Воронцовым, который посылал доносы в столицу, в которых красочно описывал поведение Пушкина и подчеркивал вредное влияние поэта на общественную мораль. Положение Пушкина еще более ухудшилось тогда, когда полицией было перехвачено письмо поэта к одному из друзей, в котором он объявлял себя атеистом и отрицал существование бога. Наконец Воронцов добился своего: повелением Александра Первого Пушкина исключили из списков чиновников и обязали немедленно покинуть Одессу и отправиться на жительство в Псковскую губернию, в деревню Михайловское.

Годы пребывания поэта на юге напоминали насыщенный авантюрный роман: общение с политическими заговорщиками и раскинутая вокруг него шпионская сеть, любовь и ревность, коварство и предательство, влиятельный преследователь и помощь любимых мужчин, будоражащие кровь дуэли и планы бегства за границу, а на заднем плане – лица всех социальных состояний и национальностей. В годы южной ссылки имя Пушкина сделалось известным всей читающей России. Теперь декорации менялись: перед Пушкиным снова лежала дорога. Впереди было тихое Михайловское. 31 июля 1824 года Пушкин покинул Одессу.