Опубликовано: альманах "Молодой Петербург", 2009 г.
Большие ржавые ворота раскрыты настежь. Мы въезжаем на территорию оздоровительного детского лагеря «Костер». Добрались-таки, после двух часов тряски по жаре. Двери открываются, и шумная толпа подростков вываливается на травку.
Выхожу, джинсы от пота приклеились к телу, конский хвост сбился на бок – так и вижу эту картинку. Хочется курить, но это непедагогично, и потому воздержимся.
- Этот дом – наш, - моя напарница Ольга тычет рукой в сторону самого высокого холма, где торчит сие деревянное сооружение. Ребята уже топают вверх по холму, волоча за собой рюкзаки и дорожные сумки, но Ольга трубным окриком возвращает подопечных в общее стадо.
- Па-астроились! – орет она, и я поспешно затыкаю уши наушниками от плеера, - Парами! Ты! Встань в конец! Вот твоя пара! Так, па-ашли!
Ребята, корча недовольные гримасы, строем шагают к нашему дому. Ольга идет впереди, я замыкаю цепь. Пока она шурует ключом в замке, оглядываюсь, вывернув шею. У автобусов все еще суетятся вожатые, сгребая в кучу своих питомцев (Ольга справилась с этой задачей лучше других). Долговязый Игорь и бабуля (не помню, как ее звать) – пятый отряд, малыши. Восемнадцатилетние двойняшки Маша и Даша, Ольгины подруги – четвертый отряд. Увалень Илья с лицом «хорошего парня» и Наташа с гитарой – третий отряд. Моя однокурсница, грудастая Лариса, и глазастая Катя – второй отряд. И мы с Ольгой, первый.
Меня пригласила сюда Лариса. Мы вместе учимся в педагогическом вузе, но никогда не дружили: ее круг общения, в основном, составляют женатые художники, а я - обычная девчонка. Однажды, по чистой случайности, оказались в общей компании студентов, отмечавших экватор – середину развеселой студенческой жизни. Шампанское, танцы и дебильные игры, типа «Мафия бессмертна», расположили Ларису ко мне настолько, что она снисходительно предложила:
- Поехали вместе летом вожатыми?
- А что за лагерь?
- Веселое местечко: лес, Ладога, компания… Оторвемся по полной! Мои одноклассницы там были прошлым летом, упились в дугу, познакомились с пацанами, в общем, хорошо провели время. Ну, так что?
И я согласилась.
Первая смена поздно начинается в этом году, в связи с тем, что лагерь долго проверяла санэпидемстанция. Оказывается, год назад весь лагерь, в полном составе, отправился в инфекционную больницу с диагнозом «дизентерия».
- С кем не бывает, - вздыхает заведующая. И хвастает:
- В этом году нам так и не разрешили открываться! Мы – нелегалы!
Увидев, что мы, студенты, смотрим на нее, открыв рот, она пожимает плечами:
- Так ведь под ответственность родителей, каждый дал расписку, что не против пребывания своего ребенка в таких вот условиях. Места здесь больно хорошие…
Не успеваю возразить, что мои, в частности, родители такой расписки не давали, меня вообще никто не предупреждал, как «зава», хлопнув меня по плечу, со смехом подводит резюме:
- Да вы не бойтесь, девицы, с чего нам болеть? Снаряд дважды в одну воронку не попадает…
И всю смену мы просто стараемся не думать о дизентерии.
Явление следующее: мы в доме. Длинный коридор, слева – окна во двор с видом пологого склона холма, редких сосен и разместившихся ниже построек; справа – двери в палаты для девочек и мальчиков; начало и конец коридора упираются в комнаты для вожатых. В каждой комнате предусмотрительно поставлены по две кровати.
- Это мы в прошлом году приволокли, - объясняет Ольга, - А вдруг гости приедут?
Постепенно, по мере привыкания к мысли, что здесь предстоит прожить три недели, и что вот эти обезьянки с хитрыми рожицами – мои дети, которыми мне предстоит командовать, в голове, как и в колченогой тумбочке у кровати, все раскладывается по полочкам. Пока ребята обустраиваются и обживаются, иду прогуляться по территории.
За нашим коттеджем растут корабельные сосны, заслоняя озеро, но из окон палат все-таки виден кусочек мокрого пляжа с полоской серой ладожской воды. Эта часть лагеря ничем не огорожена. И даже там, где существует забор, он весь до такой степени изломан, что его можно бы и снести.
Со всех сторон наш «Костер» окружен дремучими лесами, как партизанский лагерь. Домики, клуб с бильярдом и спортивными снарядами - полусарай, полуангар, а, скорее всего, бывшая конюшня – и административное здание кучно сгрудились в низине, причем наш дом торчит обособленно, выше всех, да и, пожалуй, выглядит наиболее презентабельно среди всех этих карикатурных построек.
В административном здании, единственной кирпичной постройке, находящейся справа от нас, если встать спиной к крыльцу, расположились кухня, столовая, танцплощадка, радиорубка, а также актовый зал, кабинет заведующей и медкабинет. Детские площадки с качелями-каруселями, спортивные снаряды и колонки с водой тонут среди корабельных сосен.
На пороге развалюхи - кладовой стоит неопрятная бабка и снуют матросы, проходящие здесь службу: лагерь относится к морскому ведомству. Но, кажется, осмотр завершен и можно возвращаться назад.
Дети уже расселились по комнатам, и у Ольги сидят два матроса. Для видимости совершаю обход палат, где мое присутствие вовсе не обязательно, и с облегчением укрываюсь в своей келье. Пора записать в дневник, как началась смена.
Но вот из радиорубки доносится музыка, возвещающая, что ребятам пора обедать. Выходим, Ольга строит детей, и конвоируем отряд в столовую.
Старшие мальчики, здоровые лбы по 16 лет, оценивающе разглядывают нас, девятнадцатилетних, басовито шушукаются. Обед проходит весело. Повар за стойкой бесперебойно острит, подмигивает мне. Его зовут Альберт, и он рыжий, как апельсин, прохиндейская физиономия покрыта веснушками.
Мы с Ольгой сидим за одним столиком. Ее отношение ко мне можно назвать подчеркнуто корректным, хотя и очевидно, что за внешней доброжелательностью скрывается глубокое презрение к тому миру, который я представляю, и ко мне - в частности. Но нам предстоит уживаться вместе, да еще и быть единомышленниками в вопросе воспитания подрастающего поколения.
-… три аборта, - охотно делится она подробностями своей личной жизни, - Один раз было кесарево, но ребенок мертвый родился. Я тогда жила со Славкой, дальнобойщиком. Он был спокойный такой, при деньгах, короче, жили - зашибись. Пили каждый день, - она усмехается, - Да… хорошее было время.
- А сейчас не живете с ним?
- Не-а. Зарезали его, - взгляд Ольги устремляется сквозь меня, в те хорошие времена, где она была счастлива со своим дальнобойщиком.
- Как это? – ужасаюсь я.
- А-а, за долги. Ладно, хрен с ним… я уже год с его другом, Валеркой Жариковым, встречаюсь. Он завтра жену в роддом отвозит, на выходные приедет ко мне. Нормальный пацан, ему хачики проплачивают, он меня к ним в магазин устроил, кассиром. А ты чем занимаешься?
Но мне уже расхотелось рассказывать ей о себе.
- Студентка, в Герцена учусь, - отвечаю лаконично. Ольга кивает понимающе – пренебрежительно. «Гнилая интеллигенция», - читаю я в ее глазах.
- Ты здесь, я вижу, не впервые? – спешу я сменить тему.
- Третий год катаюсь. Постоянно с одними и теми же. Сейчас им по пятнадцать - шестнадцать. Нормальная шантрапа. Курят почти все. Пьют – некоторые. Меня уважают. Хочешь, чтобы и тебя зауважали – значит, будешь делать то, что я говорю.
- Как же ты с ними справляешься?
- Девочка моя, усвой одну простую вещь, - одутловатое лицо девятнадцатилетней женщины не первой свежести придвигается вплотную к моему лицу, - Что бы ни случилось на отряде, мы всегда разбираемся сами, без завы. Будешь сучить – побьют и выгонят. А они, учти, еще те ублюдки.
- Ты их любишь? – интересуюсь я, слегка уязвленная таким отзывом о пионерах.
- Мне с ними детей не крестить, - бросает Ольга и откидывается на спинку стула, давая понять, что разговор закончен.
Перед нами – ряд столов, из которых пять – наши. Дети увлеченно едят, их молодой организм требует пищи и восстановления после долгой и нудной поездки.
До конечной железнодорожной станции нам пришлось ехать на электричке. Мы заблокировали двери двух вагонов, с согласия сотрудников транспортной милиции, и не пускали никого из тамбуров к нашим детям. Когда озверевшие пассажиры особенно активно ломились к нам, мы показывали наскоро сварганенные таблички с надписью: «Вагон куплен». Мужики нас материли, бабки показывали морщинистые кукиши, но мы все выдержали, выстояли и довезли детей до пункта назначения в целости и сохранности. А на станции нас встретил лагерный автобус.
С интересом разглядываю своих детей. Самая красивая, на мой взгляд, девочка – Иришка Полякова - улыбается мне. В дороге она выразила надежду на то, что мы обязательно подружимся.
Вихрастая Юлька Соловьева и ее брат – близнец Димка различаются только прической: правда, когда они встанут из-за стола, кожаные шорты Юльки и ее не по-детски мощные буфера сведут сходство до минимума. Димка вообще заметно отстает от сестры в физическом развитии, хотя в коляске их, безусловно, путали. Я узнаю от Ольги, что у близнецов – двадцатидвухлетний отчим, который приставал к Юльке, о чем, кроме брата и Ольги, никто не знает.
Оксана Мещерякова (местная королева красоты), Лена Староверова (будущая светская львица, по словам Ольги – самая авторитетная девочка в лагере), Неля Шабанова (девочка некрасивая, к тому же приблатненная) – это, судя по всему, и есть лагерный актив, плюс те мальчики, кого они туда допускают. (Удивительно, но Иришка туда не входит, да и, похоже, не стремится.)
Значит, господствующий строй в отряде - матриархат. Учтем.
Далее: Катя Евсеева (в статусе шестерки лагерного актива), Ася Лейн (гламурная девочка, уже в модельном бизнесе, папа – чуть ли не адмирал), Аня Головина (миловидная, веселая, в целом, обыкновенная девочка, подруга Иришки), Света Чапина (девочка, отличающаяся болезненной полнотой и круглыми очками).
И - гвоздь сезона: Эльвира Эджиофор, мулатка с развитыми формами и взглядом, от которого краснеют матросы. Ей семнадцать лет, и мамаша – увядающая молодящаяся блондинка, сославшая девицу на лето в лагерь, заплатила, видимо, нехилую взятку. Но, наверное, у нее были причины удалить дочь из города.
Все, девочки закончились.
Изучать мальчиков – не менее интересное занятие. Не могу отделаться от мысли, что года через три кое-кто из них мог бы вызвать мой нешуточный интерес.
Итак, палата будущих плейбоев (и, не сомневаюсь, они это осознают): Андрюша Аполлонов – брюнет восточного типа, Андрюша Романов – брюнет европейского типа, Дима Филоненко, Фил – блондин с мужским каре, Сережа Лебедь – рыженький (косит под дурачка, чтоб не били за цвет волос), Антоша Бахрак - страшненький (тоже косит под дурачка, но так ловко, что заставляет остальных мальчишек плясать под свою дудку).
И здесь же живет интеллигентный, начитанный ботаник, Леша Короленко. Он музыкант, приехал со скрипкой, поставил нас с Ольгой в известность, что каждый день будет уходить за территорию, играть. Леша – индивидуальная личность, которая не только не вписывается в общую канву, но и ставит себя в оппозицию, сам того не желая.
Отмечаю: здесь будут проблемы. Ох, не хотелось бы.
Во второй мужской палате обитают: Димка (Юлькин брат), Генка Гришкин (кореш Юлькиного брата, трется в лагерном активе, известен как верткий добытчик и пронырливый стукач), Ильдар Шалбоев (жгучий брюнет, бойфренд Юльки) и Вася Белый (необъятный громила, друг Ильдара). Здесь также живет Алеша Марков из радиорубки, по сути, сотрудник лагеря; он приехал, как пионер, но нам с Ольгой не подчиняется. Вот и весь состав.
Мы с Ольгой занимаемся оформлением помещения. Моя однокурсница Лариса, несостоявшаяся, но одаренная художница, помогла нам нарисовать красивую «забор-газету». Эта традиция живет, наверное, во всех лагерях: каждому человеку в отряде, включая вожатых, полагается своя «заборина», на которой, в течение всей смены, ему будут писать пожелания, напутствия, замечания и эпиграммы, а потом он ее заберет с собой, на память. У Ларисы и Катюши «заборины» заменены гирляндой разноцветных сердечек.
Вывешиваем свой забор в коридоре, его обступают ребята и уже пишут друг другу разные глупости.
После обеда, когда наступает тихий час, (Ольга меня предупредила, что нашим детям разрешено не спать, и они не любят, когда к ним заходят), я выхожу на пляж. Предгрозовое небо, мокрый песок, темная вода… А я–то мечтала позагорать в свое удовольствие! Вдруг замечаю своих ребят: трое мальчишек бросают камешки в воду. Настигаю их, отчитываю и загоняю обратно в лагерь, сама возвращаюсь в свою комнату.
Через некоторое время появляется Ольга и начинает меня воспитывать: оказывается, в ее отряде разрешено практически все! Мне не следует лезть не в свое дело и проявлять инициативу, не посоветовавшись с ней, - целее нервы будут. Понимаю, что мы с ней совершенно не сходимся в вопросах воспитания.
Направляюсь в туалет, стоящий на пригорке, слышу голоса, дружный смех, замечаю струйку дыма из-под двери. Тук-тук, не заперто, заходи, Катька… а, это вы, Вероника Александровна! Курят: королевы Оксана и Лена, страшила Неля и стукач Гришкин. Мне плевать на Ольгу с ее принципами жизни и абортами. И вообще, кто из нас будущий педагог? Отбираю сигареты у всех и от души обещаю: если еще раз… домой у меня поедете, ясно? Ухожу, чувствуя, что меня не очень-то любят.
Пошла на склад, получила несколько мячей, теннисных ракеток, шахматных досок, под личную ответственность. Вернулась на отряд, прошлась по палатам, провела воспитательную беседу о том, что досуг необходимо грамотно организовывать. Друзья Ильдар с Белым играют в шахматы. Отлично! Мне предложил сыграть тихий Леша Короленко, и тут же выиграл.
Плейбои из первой палаты взяли волейбольный мяч и пошли за территорию вчетвером. Рыжего Серёжку Лебедя с собой не взяли, и он тут же отправился к девочкам.
Во дворе на скамейке сидят Алеша Марков с красавицей Иришкой, беседуют. Она еще не осознает своего очарования. Аня трется вокруг подруги, стесняется подойти. Эльвира прогуливается возле подсобки, бросает матросам недвусмысленные взгляды. Вот где проблемы-то будут. И ничего не поделаешь.
Эти ребята, оказывается, «с зубками», - впрочем, кто бы сомневался! Ольга ушла на всю ночь – догадываюсь, к кому. Здесь, как в деревне, слухи быстро распространяются. «Детки» не спят. Ближе к полуночи дружный стук металла по металлу заставляет содрогнуться наш картонный домик.
Отобранные сигареты мне с рук не сойдут, это было и так понятно. Выхожу в коридор.
Стук идет из-за всех дверей. Из девочек не стучат, наверное, только Чапина и Эльвира, которой все по барабану, из мальчиков – Леша Короленко. При моем появлении в палате все замолкает, стоит выйти – стук возобновляется. Решительно подхожу к кровати страшилы Нели, откидываю одеяло… В руке у Нели – большая ложка, которой она только что стучала по спинке кровати.
- Что такое? – возмущенно вопит Неля, - Дайте поспать, е-мое!
- Почему ты спишь в очках? – задаю вопрос не по существу, искренне удивленная, - И губы зачем на ночь накрасила?
- Отстаньте от меня! - корча шутовские рожи, верещит Неля, - За что вы меня так ненавидите?
Малолетние отморозки дружно смеются.
Хихиканье, перешептывания… все это начинает раздражать. Пора прикрыть этот балаган.
- Так, Елена Староверова, Оксана Мещерякова – за мной, - говорю максимально сурово, - в мою комнату!
- А я? – выкрикивает страшила Неля. Не удостаиваю ответом: Неля меня не интересует.
В моей каморке жестом показываю девочкам на вторую кровать, - стульев в комнате нет. Несмело садятся.
- Чаю хотите? – предлагаю неожиданно. Девчонки явно удивлены. Думают.
- Пожалуй, да, - решает Лена. Ставлю допотопный электрический чайник, достаю печенье, сахар, заварку, чашки, утащенные в столовой напрокат.
Взгляд девочек падает на карты, лежащие на тумбочке.
- Люблю погадать перед сном, - объясняю, перехватив их взгляд, - Хотите, забацаем переводного?
Девочки опять задумываются.
- Тогда нужен четвертый, - наконец, говорит Оксана.
- Зовите, кого хотите, - разрешаю я. Господи, никуда не деться от противной Нелиной рожи! Однако Оксана приводит фаворита Фила. Повезло.
Раздаю карты, и мне тут же достаются козырной туз и король. Хороший признак.
- Ну, ребята, в чем проблемы, - наконец, решаю, что пора говорить.
- Какие проблемы, Вероника Александровна, - пожимает плечами Оксана, - Никаких проблем! Мы просто пошутили.
- Если у вас проблемы, то не валите с больной головы на здоровую, - огрызается Фил.
- Да ладно тебе, Фил, не кусайся. Протестуете? Хорошо, вот сигареты, забирайте, у меня свои есть. Хотите курить – ваше дело. Но я, например, не курю на виду у ребят. Зачем плохой пример подавать тем же Аньке, Иришке, другим? Ведь это их счастье, что они до сих пор не курят. Ведь через пару лет вы и рады будете бросить, да не сможете! Хотя черт с вами, мне-то что. Своей сестренке я бы за курение голову оторвала.
- А у вас есть сестренка? – интересуется Лена.
- Да, - решаю соврать, - Такая вот, как вы. Она у меня самая красивая, самая умная, фигурным катанием занимается…
Молчат.
- Ребята, вы здесь находитесь в статусе детей, и правила не я установила. Давайте друг с другом считаться, и всем будет хорошо.
- Вероника, - нарушает молчание Лена, - Мы ничего не имеем против тебя, но… нам как-то ближе Ольга. Она лучше нас понимает. Мы ее любим. А ты… ну, не обижайся, ты еще здесь чужой человек.
- Лена, я понимаю. Мы, конечно, разные, и поэтому я не добиваюсь вашей любви, но требую уважения к себе. Ясно?
- Ясно.
Дальше играем молча. Я выхожу первая. Фил остался «в дураках» и дуется.
- Вероника, ну можно еще разок? Дадим Филу отыграться, - просит Оксана.
- Ладно, тогда раздавай.
Что за чертовщина? Они оставляют меня «в дураках» три раза подряд!
На следующее утро в отряде держится напряжение. Смотрят искоса, гадают: наябедничаю или нет?
Пока Ольга с пионерами сидят в столовой, я, наскоро позавтракав, рисую выпуск газеты «Молния». Среди свежих шуток (например, насчет Нелиных очков, в которых она спит, чтобы лучше видеть сны) я, в частности, объявляю первому отряду благодарность за идеальный отход ко сну. Указываю имена наиболее отличившихся.
После завтрака ребята обступают газету. Слышны смешки, обсуждения. Удаляюсь к себе. Через пару минут приходит делегация: страшила Неля, близняшка Юлька, фаворит Фил, стукач Гришкин (сами королевы остались в палате).
- Спасибо, Вероника, - благодарят смущенно, - спасибо тебе, не сердись.
- На здоровье, ребята, все нормально.
В тот же день на моей «заборине» красуется первая запись: «Ты, конечно, ничего, но Оля намного лучше!».
Вот так. Я чувствую себя задетой за живое, и даже не пытаюсь провести графологическую экспертизу. И так ясно, человек из какой шайки это писал. Самое удивительное, что в такой короткой фразе они умудрились сделать три ошибки. Демонстративно исправляю их красным фломастером.
Постепенно я замечаю, что пользуюсь определенной симпатией у красавицы Иришки, её подруги Ани и скрипача Леши Короленко, моей дружбы также ищет близняшка Юлька. Неплохо для первых дней смены. С другой стороны, меня уже возненавидели страшила Неля и стукач Гришкин, а королевы, Оксана и Лена, и Фил, их фаворит, воспринимают с некоторой иронией. Запишем выводы в блокнот и оставим половину страницы пустой, озаглавив ее: «Принимаемые меры».
Похоже, восточному брюнету Аполлонову я нравлюсь больше, чем просто вожатая!
Теперь – о лидерах.
Королевы и страшила Неля, фаворит Фил, а также допущенные в этот элитный круг в качестве «шестёрок» Катька и Гришкин – это компания, которая главенствует в отряде. В то же время, Филоненко отдает должное мужской тусовке. Близнецы Юлька и Димка также вхожи в лидерский круг.
Гламурная Ася, красавица Иришка, Антон из радиорубки – самодостаточны, и их никто не трогает (признают за ними определенные достоинства). Мулатка Эльвира тоже живет по собственным законам экзотической взрослой женщины.
Теперь – об изгоях.
Мальчики стебутся над Рыжим и скрипачом Короленко, с той лишь разницей, что первый прогибается перед ними, а второй – нет. Девочки откровенно издеваются над толстой и очкастой Чапиной. Придется принять меры.
Следует отметить, что собственно королевы никого не обижают. Для этого у них есть подданные.
Далее - о личном досье (что немаловажно).
Оксана дружит с Филом, и поэтому на нее больше никто не претендует. У Лены в городе остался взрослый мужчина, о чем мне уже донесли. Страшила Неля неравнодушна к восточному красавцу Аполлонову. Как ни странно, он пляшет под ее дудку. Юлька ходит с Ильдаром.
Ася довольно холодна и окружена ореолом одиночества и тайны.
Красавица Иришка нравится зрелому Леше Маркову и смазливому шуту Рыжему. Она вообще привлекает взрослых мужчин, но не догадывается об этом, что быстро просекла Эльвира, которая, в собственных целях, приручает новую подругу, постепенно оттесняя от нее Аньку.
Анька, насмерть разобиженная, сидит на моей кровати и жалуется на Эльвиру:
- Вероника Александровна, я вам как друг говорю, она – шлюха!
- Анечка, ну как ты можешь говорить такие слова, да еще о подруге?
- Какая она мне подруга? У нее папа с пальмы слез!
- Расизм никого не украшает. Может, Эльвира и не идеал для подражания, но ее цвет кожи не имеет к этому никакого отношения.
- …Вы знаете, Ирка ее стоит. Я только одна в курсе, что Ирка с тринадцати лет – не девственница!
- Что? – у меня приоткрывается рот.
- Да, это из-за того, что она пользуется тампонами «Тампакс». Слава Богу, хоть я еще – нормальный человек. Можно мне конфету?
- Конечно, бери.
День, послеобеденное время, тихий час. Выхожу на пляж позагорать, с книгой и половиком под мышкой. На берегу замечаю ссутулившуюся фигуру подростка, бросающего в воду камешки. Узнаю скрипача Лешу Короленко.
Леша сидит на камне, опустив голову; неподалеку валяется книга Теодора Драйзера.
- Привет, - подхожу и сажусь рядом, - Отдыхаем?
Леша, буркнув что-то неразборчивое, опускает голову. Присмотревшись, замечаю на щеках парня разводы от слез и грязи.
- Что, травят сокамерники? – задаю прямой вопрос, в надежде на доверие.
Кивок.
- Почему ты ко мне не обратился? Не доверяешь?
- Не в том дело. Не хочу стукачом быть.
- Понятно… Слушай, Леш, значит, эти сволочи не дают тебе спокойно отдыхать, а ты их еще и покрываешь?
- Я, может, сам в чем-то виноват. Они меня считают голубым. Не хотят за одним столом сидеть, игнорируют… а если обращаются, то только издевательски.
- Как же им такое в голову взбрело? Ты только не бойся, я никому ничего не расскажу, если ты даже и был в чем-то неправ.
- Они говорят, что только пидоры на скрипке играют, а я же ведь лауреат юношеского конкурса. А неделю назад принесли от девчонок косметику, предложили устроить маскарад. Уговорили меня накрасить ресницы, губы. Я и рад был, что про меня вспомнили. А они… пригласили младших, посмотрите, говорят, у нас штатный педик завелся. Написали на матрасе… не могу вслух…
- Пошли, покажешь.
В палате плейбоев отгибаю Лешкин матрас, читаю: «Здесь лежало гейское ..ало». Собираю палату, отсылаю Лешу во двор. Начинаю допытываться, кто написал. Не признаются.
- Ну и трусы же вы, парни, - говорю от души, - Слава Богу, когда я была школьницей, в моем классе такого дерьма. Скоты вы, одним словом.
У Аполлонова – совсем потерянный вид. Фаворит Фил и шут Бахрак (понятно, откуда ветер дует) нагло посмеиваются, но, кажется, и им не по себе. Второй по красоте мальчик, Романов скорбно поджимает красивые губы, потом выдает:
- Надо быть, как все! Я эту скрипочку чертову еще в пятом классе забросил…
Перевожу Лешу в другую палату, в которой лидеры – друзья Ильдар и Белый. Великодушный Лешка Марков берет Короленко под свое покровительство.
В тот же день.
Ходила за территорию: от младших, через вожатых Ларису и Катюшу, поступила ориентировка, что компания из нашего отряда направлялась в лес. Что у них там в лесу? Тридцать километров до станции, по дороге – голимая деревня, где совершенно нечего делать, да еще… Стоп, километрах в пяти от нас посреди леса стоит одинокий ларек, где продают много чего, в том числе и спиртное. Ускоряя шаги, иду по тропинке, которая и должна привести меня прямо к ларьку.
На лесной дорожке – какая-то суета, шум. Ну вот, прямо передо мной – трое пионеров склонившихся над маленьким, неподвижно распростертым телом. Это – Катька Евсеева. Неля, Гришкин и Аполлонов пытаются поднять ее и привести в чувства. Услышав шаги и увидев меня, все поступают умно: бросаются врассыпную.
Подбегаю, наклоняюсь над Катькой, приподнимаю ей голову… Ма-ама миа, да девочка пьяна вдрызг! От нее разит перегаром и блевотиной. Впрочем, мне сейчас не до эстетики.
Катька открывает неосмысленные глаза, водит ими, не фокусируясь на мне.
- Катюша, подъем, - говорю без эмоций (она их сейчас и не воспримет).
- Мне пло-о-хо! – орет она дурным голосом.
- Вижу, что не здорово. Что пили-то хоть?
- Мне пло-оо-хааа!
Я тащу ее волоком, присаживаясь на каждый встречный пенек или прямо на траву, через каждые сто метров. Тяжелая попалась, корова… Про себя последними словами ругаю ребят за то, что сбежали и не помогли.
Но вот – явление Христа народу! – на лесной дорожке, понурый и бледный, стоит Аполлонов.
- Помогай, - коротко бросаю я. Аполлонов наклоняется над телом – от него тоже пахнет перегаром - и послушно берет Катьку за ноги.
Одна босоножка у ней уже потерялась где-то, юбка задрана до самых звезд, и мы ее поминутно одергиваем. В волосы напихано лесной травы и листьев, лицо белое, как у мертвеца, и от этого жутко.
- Что пили? – спрашиваю нейтрально, как бы не интересуясь вовсе.
- Водку «Черная смерть».
- Молодцы.
- Знаете, Вероника Александровна, я не так часто пью, - начинает оправдываться он, но я перебиваю:
- Не так часто пью! В устах шестнадцатилетнего парня это звучит гордо.
- Извините.
- Ох, отстань. Давай тут сделаем крюк, через пляж, чтоб, упаси Боже, «заве» на глаза не попасться.
Он поднимает на меня миндалевидные глаза, наполненные благодарностью. Красивый все-таки мальчик. И - с Нелькой ходит, со страшилищем…
Катька вдруг дергается всем телом, падает у нас с рук, неестественно изгибается и, приподнявшись на локтях, блюет в траву. Мы стоим над телом, подавленные и расстроенные.
Вечер того же дня.
Мы с Ольгой совершенно вымотались, меняя Катьке компрессы и убирая за ней тазики. Улучшений долго не наблюдалось, уже хотели было бежать к «заве», чтобы скорую вызвать…
А сейчас она спит, вся в испарине, и мы сидим на крыльце, курим черный «Петр I» и хмуро молчим.
Красавец Аполлонов, стукач Гришкин и страшила Нелька забрали у меня весь запас активированного угля, выпили всю минералку, что была в отряде, и весь кефир, что приносили в отряд вечером, и сейчас дежурят у туалета. Хорошо погуляли!
- Выродки, - бросает Ольга, - Что, скажешь, не предупреждала я тебя, что они – выродки?
- Ты говорила «ублюдки».
- Да одна хрен разница, и ублюдков тоже хватает. Слушай, пошли, потанцуем с матросами, а?
- Вот еще… матросы…
- А чем они не люди? – удивляется Ольга, - Ох, извините, студентов и аспирантов у нас нема!
- Ладно, не злись. Как мы детей оставим?
- Да куда они денутся… Пошли.
Идем на танцплощадку. Там уже аншлаг. Матросы все – в парадной форме, чистенькие и выбритые, с ними трется вожатая Машка. Отдельной группой – Лариса, ее одноклассница Наташа с гитарой, Игорь и Илья. Ольга подходит к своим, я – к своим. Начинаются танцы, и меня тут же приглашает повар Альберт. Он наглый и болтливый, надо бы поставить на место, да уже нет сил. После Альберта тянет к возвышенному, и я танцую со славным парнем Ильей. Играет мелодия «Одинокий пастух».
В двенадцать ночи, в отряде, меня срубает так, что на утренний завтрак Ольга гонит пионеров без меня.
Ближе к полудню, очнувшись, я впервые жалею о том, что отказалась провести отпуск с родителями в доме отдыха, и вообще во все это ввязалась.
Наш лагерный божок милостив настолько, что помимо чернухи разной, случаются и приятные события. А если они запаздывают, мы сами стараемся их поторопить.
Итак, в лагере проводится конкурс красоты. Художница Лариса, избранная ведущей, лично руководит и отбором в старших отрядах, и оформлением помещения, к тому же увлечена репетицией собственной ответственной роли. В нашем отряде процедура выборов проходит весьма эмоционально.
- Мне это не интересно, - наморщив нос, говорит королева Оксана, - Тоже мне, подиум… в сарае! Пусть малолетки порезвятся.
- Ксюш, ну Ксюш, - теребит ее близняшка Юлька, - Назначь меня от отряда, ну, пожалуйста, Ксюш!
- Да отвали ты, - злится Оксана, - Была ведь уже в прошлом году… «Мисс Костер», е-мое! Еще захотелось? Дай уже другим девочкам поучаствовать. Все, базар закончен.
Юлька готовится заплакать.
- Подожди ты, - говорит Оксане Лена, которая сегодня благодушно настроена (она отсутствовала весь день, поскольку за ней заехал «друг отца» на иномарке и увез «на пикник», с согласия заведующей), - Пускай участвует, если ее выберет отряд. От отряда ведь по одному человеку только. Давай ее заявим, и еще тут хотела Аська Лейн, и… Ну, все.
- А Иришка? – интересуюсь я. Мне казалось очевидным, что красавица Иришка обязательно должна участвовать в конкурсе «Мисс Костер», но королева Лена отрезает:
- Нет.
И с этой минуты я больше не вмешиваюсь: эти вопросы они решают самостоятельно.
В принципе, мне больше симпатична Юлька, наивная девочка с бюстом пятого размера, фанатка какой-то Джоанны из сериала «Элен и ребята» (я его не смотрю, но, если верить Юльке, они чрезвычайно похожи), чем Ася, которую я вообще не знаю (тихоня, незаметно набирающая обороты популярности, вещь в себе). А как смотрелась бы на подиуме Иришка! Но и мне, и всякому в лагере понятно: будет так, как решит верхушка.
Далее проводится процедура голосования: что интересно, голосовать разрешается только парням отряда; девочки и Короленко (это отдельно оговорено) лишены права голоса. Марков сам отказывается от голосования: он хочет отдать свой голос за Иришку, но ее кандидатура не рассматривается. Второй же поклонник Иришки, рыжий Сережка Лебедь, как и вся его палата, голосует за Аську.
Виновница переполоха, гламурная Аська, за последний месяц незаметно для всех расцвела еще больше. Накануне выборов папа привез ей фирменные шмотки и импортную косметику. Аська оделась и обулась, покрыла лик блестками, приехавшая вместе с отцом сестра покрасила ей волосы в морковно-рыжий цвет. Все ахнули: ну и Аська! И никто, даже Оксана, не воспротивился ее участию в конкурсе. Наоборот, королева Оксана дала добро своей шайке-лейке голосовать за Аську, а Юльку - приструнить. Лена добавила: не слишком жестко, ребята, Аська классная, но никто, а Юлька - своя все-таки.
- Почему же ты сама не участвуешь в конкурсе? – спрашиваю Оксану в приватной беседе (мы курим в туалете, где случайно встретились после отбоя, когда все наши заснули). Меня и вправду занимает вопрос: почему? Кому, как не ей?
Оксана пренебрежительно передергивает плечом.
- Пойми, Вероника, в наше время и так телок оценивают в меру смазливости. Кайфовой блондинке трудно пробиться своими мозгами, легче – сиськами и ляжками. Вот я – кайфовая блондинка. У меня, между прочим, IQ самый высокий в классе. И вообще, не хочу, чтобы на меня пялился кто-то, кроме моего парня, ясно?
Пятнадцатилетняя кайфовая блондинка затягивается Мальборо, а я уважительно хмыкаю и замолкаю.
На следующий день проводится голосование. Для соблюдения беспристрастности именно мне девчонки доверяют шляпу, куда мальчишки будут бросать бумажки с именами девочек.
В палатах ведется бурное обсуждение.
- Ну че, Ильдар, ты с нами? – хлопает Белый друга по плечу.
- Как-то не знаю, - мнется Ильдар, - Юлька ведь, это…
- Да ладно, голосовать надо за Аську, и все. Юлька знать не будет, за кого ты проголосовал. Не подводи всех.
Ильдар чешет репу и, махнув рукой, голосует за Аську.
Два часа проводится тайное голосование, а подведение итогов занимает минут пять: все, единогласно, проголосовали за Аську!
- Урод! – орет Юлька истерически, вцепившись в шевелюру Ильдара, - Я тебя знать не хочу, ты понял! Сволочь, изменник!
Ильдар вяло протягивает руки, бормочет что-то невразумительное. Отпихнув его, Юлька убегает рыдать в туалет. Я иду за ней: утешать – мое призвание, вот только организатор я, к сожалению, никудышний.
В палате № 2 – оживление: драка между друзьями Ильдаром и Белым.
- Ты меня подставил! – кричит Ильдар и отчаянно молотит долговязого Белого кулаками и ногами, - Меня Юлька век не простит! Я тебя убью, ты понял!
- Да отвали от меня! – вторит Белый, яростно отбиваясь, - Что я, знал, что ли, что за нее вообще ни один человек не впишется? Если бы она моя была девчонка, я бы никого не послушал, понял? Сам виноват, дур-рак!
Ильдар убегает рыдать в туалет. За ним никто не идет, из деликатности.
Девчонки дружно соображают для Аськи конкурсный наряд, спорят из-за прически, в общем, как говорила моя однокурсница, «жизнь кишит». И вот, посреди общего гвалта и суеты, в палату для девочек протискивается Анька, заплаканная и дрожащая, ищет глазами, ищет… меня. Подбегает, прижимается мокрой мордочкой к плечу и бормочет:
- Вероника, пошли…Там… там Короленко повесился.
В хороводе событий, происходящих в отряде, я, к своему стыду, почти забыла об этом мальчишке, от которого отвернулись все, кроме Леши Маркова. В течение смены его не травили на отряде, наверное, только Марков, да еще Чапина, которая не способна ни на дружбу, ни на вражду, а так и прозябает в своем детском обособленном мирке, как тепличное растение, непригодное для жизни в условиях волчьей стаи. И вот… Леша Короленко, со своей скрипочкой и книжечкой Драйзера, с удовольствием накрасившийся на маскараде девчоночьими тенями и румянами, талантливый и женственный Леша Короленко, настолько затравленный всеми, что решился на суицидальную попытку, внезапно становится в отряде героем дня.
Он лежит в сарае, то есть клубе, на пыльных спортивных матах, с обрывком гнилой веревки на шее, и смотрит в одну точку. Живой, е-мое.
- Господи, Лешенька, мальчик, обошлось, - это мой возглас. Я подбегаю к Леше и пытаюсь негнущимися пальцами содрать веревку с его шеи. Есть.
Появляется Ольга. Ее девчонки привели.
Ольга осматривается, оценивает обстановку, не спеша подходит к Короленко, приподнимает его голову левой рукой и отвешивает звонкую пощечину правой.
- Вот говнюк, - произносит она беззлобно.
Короленко оживляется, его глазные яблоки вздрагивают, он моргает, мотает головой, кривится, собираясь заплакать.
- Тебе его что, не жалко? – одергиваю я Ольгу.
- Мне его маму больше жалко. И нас с тобой. Разве нельзя было сказать нам по-человечески, что они его чморят? Мы бы разобрались, и всех делов.
- Это все твой любимец Ильдар, - подкалываю я.
- А Короленко – твой любимец, и не заметно, чтоб ты за ним хорошо присматривала, - огрызается Ольга, и тут мы, прямо при детях, затеваем базарную перепалку.
- Хватит вам уже, - встревает Лена Староверова, - сейчас вот зава нагрянет, и всем хана.
- Действительно, пора возвращаться в отряд, - Ольга наклоняется над Короленко, хватает его за руку и дергает на себя, - Эй! Подъем! Поедешь домой. Родителям позвонишь и скажешь, что тебе тут не нравится. Сейчас тебе надо полежать. С пацанами разберемся, всех накажем, не боись.
Я обнимаю Лешку за плечи, а Ольга берет его за рукав с другой стороны, и так, вдвоем, мы транспортируем его в отряд, отпаиваем чаем и валерьянкой и укладываем в кровать.
Разборки ведутся тут же, безотлагательно. Мы строим всю Лешкину палату в соседней палате, выгнав, в свою очередь, ее обитателей во двор.
- Кто издевался над Короленко? – интересуюсь я тоном «злого следователя» на допросе.
- Давайте, колитесь, а то жрать ни одна сволочь не пойдет, - нетерпеливо вклинивается Ольга.
- Он сам нас достал! – выкрикивает Ильдар.
- Слышь, ты, любовничек несчастненький, отвечать надо односложно и по существу, понял! – Ольга хлопает Ильдара ладонью по лбу.
- Марков, но ты-то как такое допустил? – укоряю я Лешу Маркова. Леша Марков бессильно разводит руками и гримасой изображает раскаянье.
- Он с Иркой гулял! – высовывается Гришкин, - Ему по фигу!
Марков молча разворачивается к Гришкину и бьет ему промеж глаз.
- Хорош! – гаркает Ольга. Я молчу и не встреваю: Гришкин мне антипатичен. Ребята, наконец, утихомириваются. Повисает пауза.
- Ну, и? – я напоминаю о повестке дня.
- Мы все не знаем, как себя вести с этим музыкантом педрильным, - басовито произносит, наконец, Белый.
Тут уж я не выдерживаю и залепляю ему пощечину. От души. Иногда наступают моменты, когда становится наплевать на всякую там педагогическую этику.
Белый багровеет, опускает голову и начинает сопеть носом.
- Ах, так это ты, мразь? – выкрикивает Ольга и отвешивает Белому симметричную пощечину.
- Он, он, - подтявкивает Гришкин. Ильдар, стоящий слева от него, заряжает Гришкину подзатыльник. Гришкин в долгу не остается и пинает Ильдара в голень.
- Уй-ю-юй! – вопит Ильдар, и они сцепляются.
- Хорош! – лает Ольга. Ильдар и Гришкин, тяжело сопя, занимают свои первоначальные позиции, периодически бросая друг на друга ненавидящие взгляды.
- В общем, так, ребята, - начинаю я заранее приготовленную речь, - Травить парня только из-за того, что он не такой, как вы – это подлость. Сильный должен быть благородным, разве нет? Вот ты, Василий…
- Ладно, хватит уже твоих нравоучений, - добродушно перебивает Ольга, - Педагог хренов! Все поняли, что нельзя обижать скрипача? Хорошо! Пойдемте жрать, уродцы нестандартные! Небось, проголодались? На-арод! – гремит ее голос уже в коридоре, - Все во двор, на построение!
Мальчишки тянутся к выходу, и я обескуражено следую за ними.
Вечером мы сидим на скамейке у клуба с Лешей Короленко, постепенно приходящим в себя после перенесенного стресса, и беседуем. Он мне рассказывает о конкурсе юных музыкантов, о поездках на гастроли и зарубежной жизни. Слушать его интересно, и даже не верится, что вот этот оживленный парень с блестящими глазами, остроумный и эрудированный, всего несколько часов назад пытался покончить с собой. Ну, просто бред какой-то! И я ежусь при мысли о том, что могло бы быть, если б не Анька. И с тех пор я стараюсь никогда не оставлять Лешку надолго без своего внимания, даже, если быть точной, надзора. В итоге мы почти становимся друзьями.
Леша домой так и не едет и остается в лагере до конца смены. И больше никто его не трогает. Урок подействовал.
На следующий день после того, как наша Аська Лейн становится «Мисс Костер», мне, наконец, перепадает положенный выходной, и я, как любой нормальный вожатый, собираюсь провести его в городе.
- Много не пейте, Вероника Александровна! – дурашливо инструктирует шут Бахрак.
- Заткнись, - бросаю я. Научилась отделываться от них, как Ольга: жизнь заставила.
Приходят королевы Оксана и Лена.
- Вероника, вот тут наши ребята написали записки для родителей и домашние телефоны. Просьба всех обзвонить и все зачитать. Ты же знаешь, как у нас тут в лагере со связью.
- Хорошо. Оставляйте.
Девочки уходят, и я читаю записки. Такое впечатление, словно бедные детки пишут из концлагеря. Вот тексты:
«Дорогие папа, мама! Привезите в родительский день теннисные ракетки, серебристый ремешок, джинсовые шорты, бабушкиных пирожков, котлет, чипсов (6 пакетов) и любой другой жратвы. Пока». (Оксана Мещерякова).
«Милая мамочка, привези мне, пожалуйста, покушать! Здесь не кормят!» (Света Чапина).
«Привезите фруктов, колбасы «Салями», крекеров, шоколадных конфет, и вообще, жратвы. На вторую смену путевку не берите». (Фил).
«В.А.! Передайте маме, что я голодаю!!!» (Сережка Лебедь).
Все остальные послания – в том же духе. Даже страшно их зачитывать родителям: а вдруг, получив известие о том, что их драгоценных ангелочков морят голодом, они явятся к нам и разгромят весь лагерь! (По крайней мере, мои предки поступили бы именно так).
Однако, по прибытии в город и по мере обзванивания родителей, я с удивлением выясняю, что далеко не все из них готовы громить лагерь и вызволять своих изголодавшихся детей, а иные и вовсе недовольны тем, что их побеспокоили.
Набрав номер Белого, я долго жду ответа. Наконец, отзывается приятный мужской голос:
- Алло!
- Здравствуйте. Э-э… вы, должно быть, папа Васи Белого?
- Нет, я – сосед, а что случилось?
- Видите ли, мне бы хотелось переговорить с родителями Васи. Я – его вожатая. Вася написал для родителей записку с просьбой привезти ему кое-что в родительский день…
- А-а, понимаю, понимаю. Только, видите ли, мама Васи уже четвертый день в запое. Мне очень жаль.
Пауза.
- Простите… а папа у Васи есть?
- Конечно, только он сейчас в рейсе, и вообще, он с ними больше не живет.
Снова пауза.
- Видите ли, девушка, этот мальчик – из очень тяжелой семьи. Его мать – инвалид на костылях, сильно пьющая женщина. Я боюсь, что она вряд ли приедет к сыну в родительский день. Я бы сам с удовольствием это сделал, но у меня заказ, понимаете, объект горит, так что…
- Понимаю, извините за беспокойство.
Вешаю трубку и делаю выдох. Вот тебе и Вася Белый! Но кто бы мог подумать…
Звоню по номеру, который мне оставили Юля и Дима Соловьевы.
- Алло, - молодой мужской голос.
- Здравствуйте. Я – вожатая Юли и Димы…
- Ах, здравствуйте! Надеюсь, у ребяток все в порядке?
- Да, все в порядке. Вы собираетесь в лагерь на родительский день?
- Ах, нет, что вы. И я, и мать ребятишек слишком заняты… А в чем дело?
- Ну как же так, вот ребята мне дали список того, что им требуется из дома… Тут, в основном, продукты…
- Чудесно, чудесно… Но только не в родительский день, нет. Знаете что, девушка, как вас, простите, зовут? Вероника? Чудесно, прекрасно! Знаете что, вы не могли бы завезти мне этот список прямо сейчас? Моя супруга, мать ребятишек, на дежурстве, а мы с вами, так сказать, подготовим по списку все необходимое, и заодно отметим наше знакомство! И я вас отвезу на вокзал… хи-хи… так сказать, на первой утренней электричке…
Я с содроганием вспоминаю зловещие рассказы Ольги о молодом отчиме, педофиле, козле, пристававшем к нашей Юлечке. Негодующе бросаю трубку, не дослушав фразы. Движемся дальше.
- Здравствуйте, я – вожатая вашего Гены. Он просил привезти ему в родительский день…
- Меня не будет на родительском дне, - сухой баритон деловито чеканит слова с начальственными интонациями, - Я – крайне занятой человек. А вот вы обязаны обеспечить нашим детям все необходимое, - и на том конце провода вешается трубка.
- Здравствуйте, я – вожатая вашей Нели…
- Из лагеря? – истерический женский голос, - И что ж она, сволочуга такая, на этот раз мне выкинула??
Обалдело вешаю трубку.
- Здравствуйте. Вы, наверное, бабушка Димы Филоненко? Я – вожатая…
- Мы вже на усе деньги сдавали, што вам еще надоть?
- Да, пожалуй, ничего… - вешаю трубку.
Итак, половина моего кровного выходного дня проведена на телефоне. Обзвонив всех, я в изнеможении падаю на диван.
Нет, не все так безнадежно. Например, мама Оксаны Мещеряковой предложила отряду свою финансовую помощь, а также изъявила желание (впоследствии воплощенное в реальность) закупить на всех ребятишек фруктов, печенья, шоколадок и минералки. А бабушка Ани Головиной сообщила, что в родительский день привезет в отряд ведро яблок и кастрюлю клубники с собственного дачного участка. Отец Сережи Лебедя, которому уготовано жить в лагере до конца лета, порадовал меня известием, что привезет ребятам портативный бильярдный стол со всеми атрибутами – для культурного досуга. Но эти единичные дары родительской любви тонут в болоте родительского же преступного равнодушия…
Ловлю себя на том, что за своих ребят я готова набить морду кому угодно.
Наиболее неприятным оказался разговор с мамой Светы Чапиной. Мама Светы эмоционально сообщает мне, что ее дочь травят девочки, причем те, от кого я этого ну никак не ожидала: Иришка Полякова и Аня Головина! В письме, написанном родителям, Света пожаловалась на то, что эти две соседки по палате не дают ей прохода с глупейшими подковырками, типа: «Ты идешь мыться, да? Ты идешь мыться, да?» или: «А что ты читаешь? А что ты читаешь? А ты умеешь читать, да?» и т.д., и т.п.
Разговор этот протекает долго и тяжело, он съедает остаток моего выходного дня. Светина мама вызывает у меня чувство вины, которое я, как могу, стараюсь трансформировать в чувство гнева. Забегая вперед, скажу, что воспитательная работа с девочками будет проведена на совесть. Хватит с меня одного Короленко! Аня и Иришка получат по полной программе. Помимо наказания, выразившегося в ограничении свободы, они выслушают лекцию о толерантности и гуманизме, и тут уж, на расстоянии от Ольгиных ушей и ее же языка, мне удастся с пользой употребить знания и навыки, полученные в педагогическом вузе. Эти девочки – не безнадежны, и поэтому я добьюсь желаемого: они перестанут обижать Свету, хотя, конечно, подругами не сделаются. Чудес не бывает.
Выходной подходит к концу, я принимаю душ, собираюсь и еду обратно, в лагерь, где ждут голодные дети. Меня, между прочим, ждут. В электричке делаю запись в свой дневник, а потом всю дорогу читаю Маркеса.
Поздний вечер. Ольги нет, как всегда.
Патрулирую коридор вдоль палат, - спят ли? Нет, кажется, не спят: мой натренированный слух улавливает взволнованный шепот в палате у Оксаны и Лены.
Подкрадываюсь к дверям и слушаю. Что это? Похоже на всхлипывания, и вроде… вот те раз, мужской голос, который бубнит: бу-бу-бу, бу-бу-бу…
Решительно захожу. В комнате – судорожное движение, и вот уже все девочки лежат на кроватях, делая вид, что спят.
Одеяла на кроватях Юльки и Нели подозрительно топорщатся.
Я в шоке: у обеих девочек в кроватях по матросу!
Здесь нужны решительные действия. И через секунду два низкорослых шкета в тельняшках, получив моего пинка, выкатываются из-под одеял. Вид у них сконфуженный.
- Завтра же едете домой, - говорю после секундной паузы девочкам, - А вы, - поворачиваюсь к незадачливым кавалерам, - пойдете со мной к мичману, прямо сейчас.
К моему удивлению, все девочки повскакивали с мест и обступили меня с умоляющим видом.
- Вероника Александровна… Вероничка! Спаси нас! Не надо выходить на улицу!
- Мы сами спасать их пришли, дур, - жалобно басят оба матроса.
Усиливающийся галдеж бьет по ушам.
- Подождите, не все сразу… Что случилось?
- А вот что, - Оксанка подходит к окну и решительно раздергивает шторы, - Посмотри, Вероника, просмотри! Тут такое…
Я выглядываю в окно. В первый момент ничего не вижу. На улице темновато для моих близоруких глаз, время белых ночей уже закончилось. Редкий лесок, пологий спуск на пляж, серый берег которого сливается с полоской воды… ровным счетом ничего особенного…
Но в следующее мгновение замечаю, что некоторые деревья как будто раздваиваются… и из-за них выходят какие-то люди. И молча стоят, глядя на наши окна. Их человек шесть… или не все еще вышли из темноты?
Мне становится жутко.
- Кто здесь? – окликаю громко, резко, и сама пугаюсь звука собственного голоса.
- Ну, собственно, я – Колян, - отвечает сиплый голос с приблатненными интонациями, - А тебя, училка, как звать?
Самый крупный силуэт движется в мою сторону, и теперь его можно разглядеть на свет. Мужик, на вид - лет тридцать, лицо грубое, наглое, футболка грязная, щетина давно не брита, но для бороды ей не хватает упорядоченности. И далее из-за деревьев показываются подобные Коляну личности, не меньше дюжины, двое – трое взрослых, остальные на вид – подростки.
Местные, догадываюсь с содроганием. И тут же вспоминаю: у них тут какой-то километр, куда испокон веков высылали еще из Ленинграда всевозможных уголовников, проституток и прочий интересный люд. Приехали, думаю тоскливо.
Однако надо же сделать вид, что я его ни чуточки не боюсь. (Легко сказать! Вот уже и в животе заурчало…)
- Я – Вероника, приятно познакомиться, - голос, вроде, бодрый, - А зачем вы пришли к нам на территорию?
В ответ доносится смачный гогот - и ответ, от которого мурашки бегут по коже:
- Как это «зачем»? Ваши сучки нам кое-чего пообещали. А за базар, Вероника, надо отвечать!
- Гы-гы-гы! Да ты, училка, не боись: мы ж ведь молоденьких любим!
- Да-а! И девчат, и пацанов!
Вот так голоса: один другого омерзительней! Меня мутит от этих субъектов, и откуда-то снизу, от пяток (куда провалилась душа) к горлу поднимается бешенство, которое заглушает липкий страх.
- Мужики, ну чего вы до нас докопались, - жалобно басят восемнадцатилетние матросы, - Идите себе…
- Да пойдем, в чем проблема, заберем беленькую и рыженькую, и пойдем. Не дрейфь, Морфлот!
В комнате кто-то, кажется, Юлька начинает причитать, сначала тихонько, потом рыдает в голос. Оксанка тоже всхлипывает. Девочки за моей спиной сбились в кучу, а в дверях стоят мальчики.
Повисает напряжение. Пацаны состроили не по-детски серьезные рожи. Фил обнял Оксанку за плечи; Димка держит Юльку за руку и поигрывает самодельными нунчаками. Похоже, что матриархат, как государственный строй, скоро у нас претерпит изменения.
Параллельно с моими размышлениями за спиной раздается звонкий мальчишеский выкрик:
- Да пошли вы, козлы, на хрен, пока мы из вас котлет не наделали!
Зловещая тишина устанавливается минуты на две. За эти две минуты, наверное, вся моя жизнь проходит перед глазами.
- Кто сказал? – ласково интересуется Колян.
- Не знаю, - пожимаю плечами, - А что, на каждого дурака надо внимание обращать?
- Слышь, я без тебя разберусь, чего мне делать! Давай мне этого сопляка, который нас козлами обозвал, и мы уйдем.
Колян облокачивается на подлокотник. Передо мной – его жесткое лицо с немигающим взглядом (отмечаю, что зрачки расширены), узловатые пальце усеяны перстнями-наколками. Распахнутый ворот рубахи обнажает волосатую грудь, и я вижу верхнюю часть еще одной татуировки – купола с крестами.
- Послушайте, Николай, я – вожатая этих детей. Я понимаю, что за базар надо отвечать, но мы с вами не договоримся, извините.
- Это почему же?
- Потому что вам придется уйти. Если вы хоть пальцем тронете детей, у меня будут большие неприятности.
- Лады, - отвечает он, гоготнув, - Тебя мы свяжем! А его заберем и утопим за территорией. Так не будет проблем?
- Будут.
- Ну, мы щас тебе организуем проблемы!
В это время девочки, высунувшись в окна, дружно кричат:
- Спасите! Помогите!
- Заткни этих пигалиц, - злится Колян, - слышьте, дуры, заткните пасти! Мужики, пошли, объясним им, кто тут козлы, - и банда движется на приступ.
Но, кажется, нам повезло: к отряду уже сходятся привлеченные воплями матросы и дальнобойщики, приехавшие погостить к Маше, Даше и Ольге (вся компания в этот вечер играла в клубе на бильярде).
- Что за хрень? Что за разборки? – дальнобойщики угрожающе надвигаются на местных, а за их спинами мнутся с ноги на ногу испуганные Маша и Даша, с обломком железной трубы в руке стоит Ольга. Заметив меня в окне, Ольга кричит что-то вроде того, что у меня, в ее отсутствие, вечно в отряде какой-то бардак. Я не нахожусь с ответом.
- Вам че, жить надоело? – интересуется матрос по кличке Малыш, этакий бугай, два метра на два метра. Местные встают в стойку, и возникает композиция «стенка на стенку»; перепалка, мат на мате, наезды друг на друга; толкаются, пыхтят, но драки еще нет.
Тут, под визг шин, на пляж, осветив его фарами, вкатываются три раздолбанные колымаги – двое «Жигулей» и один «Запорожец» - и синхронно разворачиваются в нашу сторону. Хлопают дверцы, из машин выходят люди. И тот же Малыш, повернув перекошенное лицо к нашим окнам, кричит:
- Братва! Гоните металлолом, и живо!
В палатах у мальчиков – оживление. Все резво снимают с кроватей гнутые спинки, передают их в окна матросам, вооружаются сами. Шум драки, вероятно, слышен за территорией, и среди всеобщей свалки я различаю и Ольгу, которая с визгом лупит кого-то трубой по голове. Несмотря на мои окрики, мальчишки лезут в окна. Я отпихиваю от подоконника какого-то местного шкета, на вид лет пятнадцати, пинаю его ногой в живот.
Слева, со стороны пляжа, на холм карабкается заведующая, за ней еле поспевают мичман, несколько матросов и трое представителей местной милиции. Увидев подкрепление, местные ретируются и растворяются среди деревьев, причем у меня такое ощущение, что Коляна с ними давно уже нет.
Приехавшие последними бегут к своим машинам, но там их уже ждут. Двое оказывают сопротивление сотрудникам правоохранительных органов и уезжают; на ходу к ним в салон запрыгивают кое-кто из беглецов. Третий автовладелец замешкался; тут я замечаю, что милиция его не очень-то и задерживает. Он садится в машину и уезжает без лишней суеты.
- Фролов, сука, задрал! Добегаешься у меня! Ходи и оглядывайся! – выкрикивает один из ментов вслед отъезжающему и производит неприличный жест рукой. После чего садится с напарником в стоящий неподалеку уазик и тоже уезжает.
Отхожу от окна. Мне еще разговор с «завой» предстоит…
Прежде чем укладывать детей спать, строю всех мальчишек в одну шеренгу и допытываюсь:
- Кто? Идиоты малолетние, кто его козлом обозвал? Ну, кто?
- Я, - сознается Аполлонов и со вздохом опускает глаза.
Я трясу его за плечи:
- Никогда так не делай! Понял? Не умеешь летать, нечего и выделываться!
- Понял, понял.
Запираем окна, двери, ложимся и засыпаем, как убитые. Все, как один, двадцать три человека.
Смена подходит к концу. Я решаю для себя, что уеду и на вторую смену не останусь, несмотря на все уговоры «завы» и ее подмасливания, типа: «ребята, вы все у меня – герои» и «такой сильной вожатской смены у меня еще не было, как не было и таких тяжелых детей».
Хватит с меня приключений. Некоторые вожатые, согласные со мной, тоже собираются в город. Остаются Ольга, двойняшки и другие постоянные жители «Костра». Зава в отчаянии, она не представляет, где набрать новый персонал за такой рекордный срок, и как жить дальше.
Нас это мало волнует. Не с кем работать – пусть закрывают лагерь, а детей разбирают родители. Эти чудовища уже выжали из нас все, что могли.
А как мы были наивны: «веселое местечко», «оторвемся по полной»! Хотя… может быть, именно эти изречения и соответствуют действительности как нельзя больше. И веселья, и отрыва хватает всем, в особенности – первому отряду.
За последнее время в «Костре» происходят события, обсуждаемые и даже тщательно перетираемые всеми нами, но, в основном, не выходящие за рамки размеренной лагерной жизни.
В частности, Ильдар, отвергнутый близняшкой Юлькой, переметнулся к королеве красоты – Аське, которая его в упор не замечает, (правильно, зло должно быть наказано!) а Юлька в отместку крутит роман со стукачом Гришкиным – докатилась, так сказать. Зато Аська, будущая «Мисс – как минимум – Санкт-Петербург» и папина дочка – явно благоволит к неблагополучному верзиле Васе Белому, с которым Ильдар уже вовсе не дружен.
Иришка Полякова, устав купаться в обожании «взрослого» кавалера, Леши Маркова, влюбляется, к моему неодобрению, в рыжего Сережку Лебедя, который после этого, как и после появления в отряде бильярдного стола, даже приобретает некоторое уважение в палате.
Восточный красавец Аполлонов перестал ходить со старшилой Нелей и теперь ходит один, красивый и неприкаянный, и Анька Головина уже все глаза по нему выплакала, причем мне в подушку. Зато с Нелей ходит противный Бахрак, и, на мой взгляд, они друг друга стоят.
На пятом отряде мы, вожатые, понесли потери личного состава: бабулька, напарница хлыщеватого Игоря, отправилась в больницу с сердечным приступом. Игорь остается с малышами один, и, поскольку вожатый из него хреновый, требуется срочная замена, и зава принимает «мудрое» решение: отправляет туда мулатку Эльвиру.
Вот тут-то и начинаются проблемы.
Эта девочка – переросток успела достать на нашем отряде всех мальчишек, а также большую часть лагерных матросов. О ее похождениях ходят на вожатских планерках красочные сплетни; чего стоили один только роман мулатки с Малышом, а также короткая связь с Романовым, который тут же раззвонил все всем, кому только можно и кому нельзя. Однако «зава» долго и упорно отказывалась от комментариев и решительных действий: возможно, у нее были на то причины.
И вот теперь она доверяет Эльвире не только малышей, но и морально неустойчивого Игоря, любителя выпить и потереться в компании вожатых – двойняшек, известных свободным поведением.
С тех пор организация детского отдыха на пятом отряде летит в тартарары. Маленькие дети (некоторые – детсадовского возраста) бродят по территории, предоставленные самим себе, а парочка вожатых, запираясь в комнате на десять замков, регулярно просыпает завтрак и не появляется на планерках.
Наконец, возмущение «завы» достигает верхней точки кипения, да и нам, знаете ли, надоело каждый день разбирать малышей по отрядам. Скоро чаша переполнится, и тогда мулатке хана (Ольга пообещала придушить ее самолично, а мы все охотно поможем); но смена, к всеобщему облегчению, подходит к концу. Остается пережить четыре дня… три…два… ура, один день, и – долгожданное для всех событие – наступает последний день, а завершит его Королевская ночь.
Если во времена нашего детства и настоящих пионеров (ну, тех самых, которые «всем пример») последняя ночь в пионерском лагере ознаменовывалась костром до небес, ночными манипуляциями с зубной пастой и шествиями по палатам в белых простынях, то сейчас все обстоит, прямо скажем, не по-детски. И мы с Ольгой всерьез опасаемся, что в нашу Королевскую ночь «детки» перепьются, проломят друг другу головы, а последние лагерные девственницы лишатся невинности. Поэтому и обсуждаем возможность принятия дополнительных мер предосторожности, что, прямо скажем, нелегко, так как в Королевскую ночь детям официально разрешается, практически, все.
После долгих раздумий мы объявляем свое решение: первый отряд может хоть вообще всю ночь не ложиться, главное условие – быть на виду. В здании отряда, в клубе или на улице, на обозримом пространстве. И группами: хочешь быть один – иди к себе в палату и сиди там. И никаких вам уединений по кустам, по закоулкам. Кто не оценит вожатского великодушия, тот будет сурово наказан.
И пионеры соглашаются с тем, что наши требования справедливы. Все будет тип-топ, уверяют королевы.
Проходят последние празднества, конкурсы (в которые вложено немало вожатского труда), костры, и, наконец, завершающая торжественная часть – застолье с дискотекой.
Нас стало значительно меньше, поскольку сегодня отправилась по домам часть детишек, увезенных заботливыми родителями на личном автотранспорте. Из первого отряда уехали Ася - «Мисс Костер», толстенькая Света Чапина (к всеобщему удивлению, за ней прибыла молодая, красивая мама на иномарке), Вася Белый (вместе с Асей и ее родителями) и «шестёрка» Катька (туда ей и дорога). Уехал своим ходом Алеша Марков, решив, что хватит ждать у моря погоды. Красавица Иришка его не провожала. Младшие отряды вообще сильно поредели.
И вот теперь мы, оставшиеся, сидим за длинными столами, заботливо сервированными вожатыми и старшими девочками. Носятся с подносами оживленные матросы и Альберт, изображающие официантов. «Гвоздь» пиршества – пирог с черникой, собранной руками детворы из младших отрядов.
Мы, вожатые, сидим отдельной компанией во главе столов, выстроенных буквой «П», как женихи с невестами, обсуждая планы на сегодняшний вечер. Конечно, хочется нам и напиться, и оторваться, но больше всего хочется поскорее угомонить исчадий и заснуть самим. Желательно у себя дома.
На столе остается несколько лишних кусков пирога, и Эльвира, которая сидит вместе с вожатыми, тут же зацепляет поднос вилкой и тащит к нам. Мы моментально расхватываем по дополнительному куску, а некоторым избранным счастливцам (в том числе и мне) даже перепадает по два.
Пионеры начинают недовольно гудеть: что еще за дела? Отнимать у детей сладкое? Ничего себе порядки!
И тут со стаканом газировки (других напитков за столом нет) поднимается славный парень Илья и произносит речь:
- Мне кажется, пора прояснить кое-что для малолетних дебилов. Да, кто не понимает, тот не заслуживает иного эпитета. Так вот, господа трудные подростки, эти люди… (пауза) целую смену отказывали себе во всем: в еде, в отдыхе. А вы нам пожалели добавки пирога! – и, багровый от праведного негодования, садится на место и начинает активно жевать свой пирог.
- В самом деле, - произносит Лена Староверова, - нечего у людей из горла кусок выдирать! Хамье!
Поднимается шум, и на нашем столе вырастает гора сладостей: пироги, конфеты, печенье, мандарины… Мы, под впечатлением Илюхиной тирады, поедаем все это молча, жалея себя.
Затем «зава» произносит тост - за нас, «героев», сопроводив его тирадой о том, какие мы все хорошие, возможно, в слабой надежде, что кое-кто дрогнет и останется. Мы мило улыбаемся в ответ, но не более. Поднимаем пластиковые стаканчики с лимонадом за свой скорейший отъезд домой.
Потом детишки отправляются на дискотеку, а мы убираем со столов и на кухне раскупориваем небольшую запотевшую бутылочку.
- За нас, друзья, - говорит Илья, разливая водку в те же пластиковые стаканчики, - Много у нас было разного: и хорошего, и плохого, и очень плохого… что уж тут говорить!
- Да, - поддакивает повар Альберт, - Но все лучшее, конечно, впереди!
И подмигивает мне. Я морщусь. Сколько выдержки потребовалось, чтобы отделаться от этого скользкого типа!
Мы выпиваем, на душе теплеет. Наливаем по второй, после чего жизнь кажется сказкой.
- А че, нормально все прошло. Могло быть и хуже! – восклицает заметно окосевший дебил Игорь.
- Что, например?- интересуюсь я, - У нас на отряде такое творилось, что худшего и не выдумаешь.
- Ну, - он чешет репу и изрекает:
- Например, если бы потерялся кто из детей…
Лучше бы он не болтал, ей - Богу. Есть дураки, чья болтовня порой становится реальностью, и нам повезло иметь в коллективе такого вот дурака.
После второй остается более тесный круг. Близняшки и Ольга исчезает с матросами. Игорь и Альберт тоже покидают нас, ну и Бог с ними.
Наша компания отправляется на дискотеку. Детишки постарше отрываются так, что стены трясутся. Малыши уже разогнаны по отрядам, и здесь присутствуют только «звезды». Медленный танец танцуют всем знакомые парочки (есть, впрочем, и сюрпризы, например, Эльвира и повар Альберт).
- Потанцуем? – предлагает Игорь, подхватывает меня и увлекает в танец. Лариса и Катюша присаживаются на скамеечку, терзаемые «муками ревности»: всю смену Илья отирался у них на вечерних чаепитиях, и напарницы часто шутливо спорили о том, в кого из них он влюбился.
- Пригласи своих возлюбленных, - советую я славному парню, и мы покатываемся со смеху.
Потом меня приглашает Андрюша Аполлонов, смущенный, но решительный. Первый отряд похихикивает над нами.
Поскольку в лагере царит полный порядок (мои дети пересчитаны по головам), наша компания вожатых отправляется к ларьку «за добавкой». Но водки там уже нет, и мы берем по две бутылки пива на лицо.
В лесу темно и жутко, только что оборотни не водятся. Вспоминаю местных, и становится вовсе не по себе. Что, если Колян и его команда тоже надумают прогуляться за пивком, и мы встретимся? Похоже, и девчонкам приходят в голову подобные мысли; мы прижимаемся к нашему единственному защитнику и стараемся ступать так тихо, чтобы ни одна веточка не хрустнула.
Первый отряд, почти в полном составе, находится в палатах. Слушают музыку, беседуют, пишут друг другу телефоны и пожелания в альбомчики. Компания лидеров курит прямо перед крыльцом.
В общем, все в сборе, только Иришки Поляковой нет.
Девочки сознаются, что в последний раз видели ее вместе с Эльвирой. Они исчезли с дискотеки сразу после нашего ухода. Аня Головина, пришибленная и расстроенная, всхлипывает и повторяет:
- Я же говорила, Вероника, что Эльвира мою Ирку втравит в историю! Я же чувствую, что Ирки уже нет в живых!
Я бегу на отряд к Ларисе и Катюше. У них, по обыкновению, сидит Илья. Выслушав мои бессвязные причитания, все трое молча собираются, и мы идем к пятому отряду.
Долго стучим в окно Игоря. Он выглядывает на улицу, пьяный в дымину; слышится скомканный смех Машки - близняшки. Услышав, что Эльвира увела одну из девочек, по-видимому, за территорию, мотает башкой: не имеет понятия, где она может быть.
Поднятый с постели Сережка Лебедь беспомощно пожимает плечами: с Иришкой они поссорились на дискотеке, и больше он ее не видел.
- Ее Марков похитил! Он скрывается в лесу! – вопит Бахрак дурашливым фальцетом Петрушки. Я щелкаю его по затылку и советую закрыть рот.
Мы идем в казарму, допрашиваем матросов, никто ничего не знает.
Мы приходим в клуб. В шуму, в дыму ищем Ольгу. Она появляется в облаке табачного дыма и алкогольных паров, обнимает меня и тащит за собой куда-то. Я объясняю ей ситуацию. Меня трясет, путаются слова на языке от осознания того, что случилось непоправимое.
- У тебя на отряде опять никакого порядка нет! - выкрикивает Ольга, - Да ну их на фиг, смена закончилась, подруга! Отдыхай!
- Пойдем с нами, поищем, ну, пожалуйста, - упрашиваю я.
- Да отвали ты, где ее теперь найдешь. Сама приползет, когда натрахается, - Ольга раздраженно отмахивается от меня, поворачивается к галдящим матросам и орет:
- Валера! Наливай!
Мы спускаемся с клубного крыльца, и Илья, наклонившись ко мне, говорит с участием, от которого по спине бегут мурашки:
- Я тебе очень сочувствую.
Мы прочесываем лес. У каждого из нас в руках - зажженный фонарик (конфисковали в отряде). Наши отчаянные крики гаснут в отдалении. Как и наша надежда.
Мы выходим на пляж. Бесцельно бродим по берегу, понимая, что здесь, в темноте и без соответствующего снаряжения (багров) точно никого не найдем. Побродив так с час, снова идем в лес, углубляемся в темные дебри, уходим все дальше и дальше от лагеря. Наконец, понимаем, что заблудились…
Возвращаемся в лагерь в четыре часа утра, покусанные комарами, провалившиеся в какое-то зловонное болото, усталые, несчастные. Особенно я. Ребята провожают меня до отряда. И тут же появляются Эльвира и Иришка. Вид у них довольный и свежий.
Илья, Лариса и Катюша делают лицами выразительные гримасы, хлопают меня по плечу и расходятся по отрядам, ловить остатки сна. Я же стою, как зомби, не чувствуя ни облегчения, ни возмущения; ничего, кроме желания выключить этот дурацкий фильм про наш лагерь и окунуться в тишину и пустоту.
- Где вы шлялись? – вопрошает Ольга, высунувшись из окна в ночной рубашке, - И с кем?
- В лесу, с Альбертом и матросами, - отвечает Иришка плаксиво (веселость ее куда-то улетучивается), - мы только немножко у костра посидели… не пили, честное слово.
- Та-ак, - Ольга зловеще щурится, - Вам же сказано было, чтоб… Вы что же, бля, совсем страх потеряли?
- Заткнись, курица, - неуважительно огрызается Эльвира. Иришка начинает потихоньку всхлипывать.
- А ну, подожди, я выйду, - спокойно произносит Ольга и скрывается в окне. Через пару секунд она появляется на крыльце, подходит к Эльвире и бьет ее ногой в живот.
- Отцепись! Убью! – истерически визжит Эльвира, но трусливо пятится.
- Вероничка, Олечка, простите, пожалуйста, - канючит Иришка, но мы не обращаем на нее внимания.
- Вероника, смотри, на ней мое платье, - Ольга возмущенно тычет пальцем в направлении мулатки, - Вот нахалка! А что ей сделаешь?
- Будем сообщать родителям, - наконец, выдавливаю из себя я.
- Да ладно, людей не смеши. Скажут, что мы же и виноваты: плохо следили за детишками. Ты! Мое платье снять, и брысь к себе. Ты! Спать живо, завтра поговорим. Все. А ты, - палец Ольги с обгрызенным ногтем упирается в меня, - Тоже спать. Привидение, бля!
Я с трудом добираюсь до своей кельи и падаю на кровать, не раздеваясь. Иришка, всхлипывая, стоит в коридоре и что-то говорит, говорит мне в открытую дверь.
Пошла вон. Ничего не хочу. Все выяснения, наказания, организационные вопросы – завтра. Морген, морген, нур нихт хойте… Что за чертовщина в голове… Завтра, завтра, не сегодня, так лентяи говорят.
Меня крутит в космической центрифуге. Серые воды Ладоги, цвета выпитого пива, расступаются, и на дне лежит… но это - уже начало кошмарного сна. А, ерунда. Сон уйдет, зато завтра я буду уже дома, с мамой, с папой.
Кошмарная ночь закончена.
Ровно в восемь утра меня будит возглас Ольги:
- Этот шкура Васька украл и увез с собой мяч!!!
- Какой мяч? – машинально переспрашиваю я, пытаясь вернуться в сон, в котором я прохожу конкурс на работу в престижную фирму.
- Тот, который на тебя записан. А Нелька изгадила простыню и выбросила ее в мусорный бачок. С тебя: мяч футбольный. С нас: простыня и тумбочка, взамен сломанной. Утро началось, да?
Мы отыскиваем и сдаем вещи, за которые несем материальную ответственность. Нелькина простыня обнаруживается, действительно, в мусорном бачке. Мальчишки не без сожаления жертвуют нам для списания старенький футбольный мяч, ремонтируют тумбочку, девочки стирают мокрыми тряпками надписи, сделанные шариковой ручкой на стене.
Во время завтрака я подхожу к стойке, за которой стоит непроспавшийся Альберт. От него разит перегаром.
- Ты уезжаешь? – хмуро интересуется он.
- …Сволочь, увел детей за территорию! Скажи спасибо, что цел остался. А то можем это подкорректировать, - пренебрежительно и зло бросаю я, и за моей спиной выстраиваются суровые друзья - вожатые.
Альберта это нисколько не обескураживает.
- Ты уезжаешь, вот и уезжай. Дура! – говорит он развязным тоном, скалится и отходит от стойки.
- По нему плачет тюрьма, - громко комментирует Илья, и девчонки кивают: да уж, да уж.
Эльвиру игнорируют как вожатые, так и ребята старшего отряда. Она расхаживает по лагерю с презрительной гримасой, сама, в свою очередь, игнорируя нас.
Иришка ходит за мной по пятам, плачет и просит прощения.
- Вероника, ты веришь, что между нами ничего не было? Ну, честное слово - хнычет она, - Мы даже не целовались…
- Что-о? У кого это могло что-то быть? У тебя с этим уродом Альбертом? Еще не хватало, чтобы между вами что-то было - возмущаюсь я, - Твои родители тогда бы тебе устроили…
- Вероника, ну прости, не звони им, пожалуйста! Со мной и так Сережка не разговаривает, а тут еще ты…
- Милая, - я беру Иришку за плечи и встряхиваю, - Ты понимаешь, что ты нам устроила? Мы не спали всю ночь, я и другие вожатые. Думали, что тебя изнасиловали и утопили в Ладоге, сами в болото провалились. А сегодня у меня тяжелейший день…
- Вероничка, ну прости, - ревет Иришка и повисает у меня на плечах, - Я об этом совершенно не подумала…
- В следующий раз подумаешь. Будет тебе хороший урок, - жестоко говорю я, отстраняю ее и ухожу.
Конечно, я не звоню никаким родителям. Первый закон лагеря «Костер», как когда-то учила меня Ольга, гласит: разбираться только самим. Что бы ни случилось. Никакой «завы» и, тем, более, родителей.
Хотя зачем мне эти законы, если я не поеду больше сюда никогда в жизни? А черт его знает. Есть закон, значит, надо его соблюдать. Ведь Ольге, напарнице, здесь работать и работать, как и другим, более выносливым, чем я.
Собираем вещи. Иришка уезжает вместе с нами. Уезжают также Аня Головина, Фил, Аполлонов, Романов, Короленко и Ильдар. Из вожатых – Лариса, Катюша, Илья – вся наша компания. Эльвира остается: «заве» некого ставить на отряд. Наверное, из пяти отрядов теперь сделают четыре.
Девочки наши чувствуют, что осиротели, тоскливо бродят по коридорам.
Каждый из отъезжающих отдирает от стены свою «заборину». Подхожу, читаю, что там понаписали мне милые детки и товарищи по оружию.
«Желаю счастья, счастья, счастья!» (Леша Короленко)
«Вероника, ты же знаешь мое отношение к тебе. Ты классная» (Юлька)
«Тебе пора в психушку!» (Эльвира)
«Прости и не вспоминай плохими словами. Я все поняла. Спасибо» (Иришка).
«Рада была трудиться вместе. Не грузись по пустякам и не кисни. Ты сильная, умная, красивая девчонка! С наилучшими пожеланиями, Ольга» (Ольга)
«И глубина азийского колодца, и ладожский скользящий горизонт, переходящий в блестящие слезинки потребности в сказочном сне, который оказывается, увы, не детским; и искорка, обжигающая нежную кожу рук, а затем – затягивающаяся ранка и легкое искажение через призму прожитых лет» (Лариса)
В последней фразе мне ни фига не ясно. Художник писал, как-никак. И это многое объясняет.
Читаю и перечитываю записи, внезапно ощутив гордость от того, что всю смену меня окружали достойные и интересные люди.
А в центре, где красовалась когда-то самая первая надпись о том, что я - «ничего», но Ольга – «лучше», среди многократных исправлений выведено твердой рукой Лены:
«Ты, конечно, ничего, но когда улыбаешься – намного лучше. Ты – кайфовая вожатая»
Мелкие мои, я тронута!
Вещи собраны. Отъезжающие загружаются в автобус. Ребята тут же повисают на окнах.
- До свидания! До свидания! – галдят остающиеся. В ответ им машут десятки рук.
- Прощай, Ильдар! – внезапно кричит Юлька, бросаясь к автобусу, - Прости меня, Ильдар!
Она размазывает слезы по щекам. Ильдар вывешивается из окна по пояс и вытирает Юлькино лицо помятым носовым платком. Я второй раз за день чувствую, что растрогана, отвожу глаза, понимая, что это зрелище – не для нас.
Сережка Лебедь не прощается с Иришкой и демонстративно поворачивается к ней спиной. И даже верная когда-то подруга Аня сидит отдельно от Иришки, зато… с Аполлоновым. Она сияет и не думает в этот момент о подруге.
У Иришки совсем потерянный вид. Когда она встречается со мной глазами, я, забывшись, ободряюще улыбаюсь ей, и Иришка нерешительно отвечает на мою улыбку.
Мы с Лариской, Катюшей и Ильей сидим все вместе, на последней скамеечке. Молчим, переживая в себе отголоски испытанного за последние несколько недель. Сейчас, когда все закончилось, вдруг становится грустно, что мы уезжаем, а не остаемся.
Автобус трогается с места, и галдеж усиливается. Кое-кто бежит следом, кто-то машет вслед, а самые солидные уже потянулись по направлению к дому.
Далеко за нашей спиной остаются большие ржавые ворота.