Женщины всегда занимали большое место в моей жизни. Я не питал иллюзий, что когда-нибудь узнаю - из чего они сотканы. Они всегда были загадочными и совсем другими: с другой планеты, с другой логикой, с другой, жертвенной психологией и другой физиологией, наконец.
Они были разные. Иногда они были снисходительны, часто высокомерны, умны и не очень, красивы и так себе, но особенно нравилось, когда они становились беззащитными, пробуждая во мне рыцарские потуги. А может, это была вечная, как мир, уловка?! Я не старался их подогнать под себя и переделывать на свой лад. Я просто стремился прикоснуться к этому тайнству и наслаждался или сокрушался, в зависимости от того - что нам предлагал случай.
Эта история случилась в канун Восьмого марта.
Вырвавшись из студенческой горячки на пару дней, я летел домой, в Тбилиси. Тогда с Кавказа в Нижний летал только один рейс - из Тбилиси, поэтому на нем, помимо грузин, часто летали граждане Азербайджана и Армении. По капризу "начальников аэропортов" и "командиров самолетов", рейс был назначен в три часа ночи, собирая в узкий салон детища Туполева на ходу спящих, - как мух после дихлофоса, - пассажиров...
...Наконец, пройдя через все аэрофлотовские чистилища, вроде - "Садитесь мужчина, где свободно", "Оля, пересчитай первый", все уселись. Обживая узкое сиденье и пренебрегая ремнями - "Летали, знаем!" - оглянулся и заметил, что весь салон составляют граждане солнечного Азербайджана. Это были, в основном, простые торговцы. Уставшие за многие дни беготни по большому городу и стояния на базаре, они уселись в свои кресла и сделали то, что делает всякий - в конце утомительного дня у себя дома: сняли обувь, дав ногам долгожданный отдых и расслабон. Обувь у всех была одинаковая: черные и пыльные, узконосые,на каблуке, "мокасины". В салоне поднялся неимоверный запах сотни немытых ног. Он был такой тяжелый, что непонятно - как пилотам удалось поднять самолет. Так или иначе, взлетели к чистому небу и, как я надеялся, к чистому воздуху, но увы, вентиляция не могла справиться с такой тяжелой задачей...
...Через некоторое время стюардесса, срывающимся от волнения голосом сделала уникальное, за всю историю воздухоплавания, обьявление: "Внимание! Всем пассажирам! Немедленно надеть обувь!". Это было произнесено несколько раз и с таким чувством и волнением, как будто она сообщала, что за правым бортом видна летающая тарелка, готовая вот-вот атаковать лайнер.
К моему счастью, рядом со мной сидела миловидная русская девушка, по-моему, единственная во всем самолете. Обуви она не снимала, сразу расположив тем самым меня, и я потихоньку с ней разговорился. Галя летела - ни много ни мало - к жениху, который должен был встретить ее в аэропорту.
Моя попутчица была удивительно хорошо сложена. Она держала стан прямо и гордо, как балерина. Изумляя голубыми глазами и благородством, она смахивала на удравшую из Версаля, молодую графиню.
- Одна прелесть в этом ночном полете все же есть, - обратился к графине, стараясь предстать перед ней образованным эстетом, - под конец полета можно увидеть, как восходит солнце над Кавказом. Незабываемо! Но этот запах! Вот видите, - стал я распространяться дальше, ища в ней единомышленницу, - эти азербайджанцы хотя бы догадались, что выставлять несвежие ноги соседу под нос не совсем этично. Наверное, так бы англичане не стали поступать, - другая культура...
На мои речитативы Галя не реагировала и только вежливо слушала. Я явно был заинтригован. "Молчание - золото для умной женщины" - одобрительно подумал, и махнув павлиньим хвостом, продолжил позиционную борьбу.
- Вы похожи на педагога или библиотекаря, Галя. Чем вы занимаетесь?
- Ой! Какой там педагог! - ответила с улыбкой и небрежно махнула точеной кистью в сторону облаков. - В магазине я работаю, в продуктовом.
Мягко говоря, я растерялся.
- Мда... Вам нравится ваша работа?
- Ага! Народу много,ну... как бы, интересно... Правда, иногда такие дурные попадаются, ой!..
Она снова так по-светски махнула рукой, так по-лебединому повернула красивую шею, что огорошила разницей между формой и содержанием. Я никак не мог понять - откуда в этой простой девушке столько изящества.
- А учиться не пробовали?
- А че учиться, отучилась уже!
она кривовато усмехнулась, видимо вспомнив нелегкие уроки геометрии, и, поудобнее устроившись в кресле, почему-то покраснела. Впрочем, почему -"Почему-то"? Она знала, что ее совершенному телу надо было, ну, - просто было необходимо, - любить, рожать детей и снова любить, любить, любить, а не забивать голову какими-то учениями.
"Да, - подумал я, - с такой комплекцией сложно заниматься вопросами элементарных частиц. Лучше бы ты, милая, не заговорила..."
- Ваш жених откуда? - спросил я, сдавая позиции.
- Из Баку, - улыбнулась она, - он тоже азербайджанец...
Это был мощный хук снизу.
- Ах, простите меня! - пробубнил виновато, опешив.
Мне действительно стало неловко, и чтобы реабилитироваться, стал немедленно вспоминать все положительное, связанное с Баку, начиная с Рашида Бейбутова и кончая Магомаевым.
- Извините, - повторил, - разумеется, у бескультурия нет национальности, и это было сказано применительно к конкретному случаю...
- Да ладно, чего там, - по-простому сказала Галя.
Легко разрешив национальный вопрос, мы принялись за дармовые аэрофлотовские харчи... Кто бы сказал, что в четыре утра буду грызть куриную ножку, на смех бы поднял, а тут: раз уж дали, так, усердно ели свое, даже если и не лезло...
...Нам повезло с восходом. Было безоблачно, и то, что мы наблюдали почти с космической высоты, лишний раз наводило на философию, что вот, букашка - самолет: летит себе, как мотылек - на восходящее солнце с еще мелкими букашками-бактериями, людьми, доедающими цыплят, и им невдомек, что одним мановением волшебного, грозного жезла можно все стереть вместе с черными, узконосыми туфлями и их хозяевами, грузинским студентом и со всем этим аэрофлотовским дюралиевым добром, осмелившимся находится на высоте восемь тысяч метров с температурой за бортом - минус пятьдесят...
...Прилетев в Тбилиси ужасно рано, еще затемна, мы с Галей дождались багажа и стали оглядываться в поисках ее жениха. Несмотря на раннее утро, в воздухе витал тот теплый дух, который безошибочно дает знать, что весна бесповоротно состоялась, и впереди немало месяцев тепла и неги.
- Ну где же он, где... - нервно шептала Галя. - Господи, ну какой он! Ведь говорили по телефону...
- Слушайте, мало ли что бывает, - равнодушно успокаивал ее сквозь зевоту, - может, поезд его опоздал... Поезда у нас такие ленивые...
Мы уселись на скамейку перед аэропортом, придвинули поближе свои сумки и затихли. Оставлять ее никак не хотелось: было просто неудобно. "В крайнем случае возьму ее к себе домой", - решил я и усмехнулся, представив - какой шок мог вызвать дома мое появление вместе с симпатичной девушкой...
...Я залез в сумку, и вытащив Нижегородские пряники, купленные для младшего брата, протянул ей. Она взяла один и стала задумчиво и расеянно кусать, глотая вместе со слезами и озираясь по-птичьему - в поисках суженого. Стало немножко свежо, и растегнув куртку, пригласил ее к себе. Галя доверчиво залезла мне под бок, положила голову на грудь и поохав еще малость, попросту заснула. От ее русых волос пахло яблочным шампунем и чистотой. Я боялся шевельнуться, чтобы не разбудить, и столько в ней в это время было детской беззащитности и растерянности, что я был готов горы свернуть ради нее - такой хрупкой и близкой. Мне стало жалко ее для другого...
...Нет, мы не поехали ко мне домой и я не заявил родителям, что женюсь на продавщице продмага, с которой познакомился на взлетной полосе: через полчаса на малолюдной привокзальной площади показался нервно семенящий молодой человек в черных и узконосых - на каблуке - туфлях. "Жених" - с досадой подумал я, - зуб даю - жених. Сейчас придет и навсегда унесет эту теплую, душистую грелку из-под бока! Надеюсь, он только свиду похож на Отелло!.."
Жених пару раз прошел мимо нас, но Галю не признал: та спала - уткнувшись носом в мою гостеприймную грудь. Когда он слегка удалился, я осторожно разбудил ее и показал на спину.
- Он? - спросил глухо, завидуя.
- Он! Фахрад! Фахрад!
Она вскинулась, и выпорхнув из гнезда, побежала. Фахрад резко повернулся и пошел навстречу. "Галя! Дорогая! Этот дурацкий поезд, этот поезд!" - начал сходу приговаривать, и они обнялись возле чадящей урны, не замечая ни меня, ни утра, ни черта.
Я тихо положил пряники на ее сумку, взял свою, и так же тихо пошел к стоянке такси, ощущая не только облегчение, но и чувство невосполнимой потери запаха ее волос, и это было чистой правдой...