81. Епископ Павел Василик
В середине сентября 1980 года я приехал к о. Георгию в Ленинград. Оказалось, что мой приезд совпал с важным событием: визитом греко-католического епископа Павла Василика, который решил посетить рукоположенного им о. Георгия, а также о. Марка Смирнова. Таким образом, я впервые в жизни смог увидеть с близкого расстояния униатского владыку. Епископ Павел был брюнет невысокого роста, в очках, склонный к полноте. Он дважды приговаривался к длительным срокам заключения. О. Георгий представил меня епископу Павлу как кандидата в священники. Епископ Павел поинтересовался, где я принял крещение, и, услышав мой рассказ, выразил сомнение в действительности полученного мною таинства. Он поставил условием дальнейшей работы со мной крестить меня заново "sub conditione". Также епископ Павел велел мне сменить работу (я работал инженером в НПО «Энергия» - это учреждение приравнивалось к т.н. «почтовому ящику», т.е. сотрудники должны были иметь доступ к секретным сведениям). Он также выразил недовольство тем, что женщина (пусть даже и монахиня – имелась в виду Нора Николаевна) духовно руководит моей формацией.
82. Еще о Сергее Сергеевиче Аверинцеве
С.С. Аверинцева я впервые увидел в феврале 1980 года, когда он читал лекцию на тему: "Мир Фомы Аквинского: некоторые характерные черты". Я к тому времени уже в течение полугода переводил с английского языка книгу под названием "Summa of St. Thomas Simplified for Everyone", представлявшую собой краткое изложение основных идей "Суммы теологии" Фомы Аквинского. Помню, что задал Аверинцеву вопрос (в записке): "Не создается ли ощущения, что Фома исчерпал все богословские вопросы и после него другим уже нечего делать в богословии?" На мой вопрос Сергей Сергеевич остроумно ответил, что он не может представить себе ситуации, когда кому-либо было нечего делать после чего бы то ни было.
После февральской лекции я видел Аверинцева у Норы Николаевны летом того же 1980 года. Помню, что тогда у Норы Николаевны был Андрей Георгиевич Махин (уже священник) и, намекая на него, Нора Николаевна процитировала Ломоносова:
...Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать
(Нора Николаевна имела в виду, что Россия может производить своих католических священников). Сергей Сергеевич смутился и стал прощаться.
83. Еще об Андрее Георгиевиче: здесь же и о диссидентах
Мне несколько раз довелось присутствовать на мессах, которые совершал Андрей Георгиевич, став священником. Особенно запомнилась месса, которую он совершил у себя дома (это было в начале сентября 1980, так как Андрей Георгиевич собирался идти в православный храм Св. Пимена Великого возле м. Новослободская, где 9 сентября должно было торжественно отмечаться тезоименитство Патриарха Пимена). Родителей Андрея Георгиевича дома не было, гостей, кроме меня, тоже никого. Служил он на обычном столе, постелив на него белую скатерть. Перед началом службы он положил на патену одну большую хостию, и я испугался, что он не даст мне причастия. Однако перед причащением он разломил хостию на две равные части, одной из половинок причастился сам, а другой причастил меня. После мессы мы беседовали, говорили о Патриархе Пимене и о диссидентах. Андрей Георгиевич очень скептически относился к т.н. церковным диссидентам, в частности, к о. Глебу Якунину. Будущее показало, что он был прав. Я тогда не соглашался с Андреем Георгиевичем, для меня диссиденты были герои.
84. ДМИТРИЙ ФЕДОРОВИЧ ВЫРУЧАЕТ О. АНАТОЛИЯ
На католическое Рождество 1979 г. Андрей Георгиевич привел к Норе Николаевне своего знакомого психиатра Дмитрия Федоровича Лаврова, глубоко верующего православного христианина. Так произошло наше знакомство. Второй раз я увидел Дмитрия Федоровича, когда навещал Андрея Георгиевича в больнице. К тому времени (это был декабрь 1980 г.) я узнал, что о. Анатолию, настоятелю храма Св. Великомученика Никиты в Строкино, требуется помощь, так как его единственного сына, нуждающегося в лечении, забирают в армию. В то время священник, к тому же бывший зэк, едва ли мог рассчитывать на снисхождение военкомата (никаких "православных воинских частей" тогда и в помине не было). Памятуя об обещании моего отца при случае помочь ему, о. Анатолий обратился к нему, но толку из этого не вышло. Узнав от Марии Дмитриевны во время одного из моих визитов в Малаховку о беде, случившейся у о. Анатолия, и желая загладить вину своего отца, я решил обратиться за помощью к Дмитрию Федоровичу. В результате удалось помочь о. Анатолию, т.е. добиться, чтобы его сына Игоря положили в больницу на экспертизу и затем дали освобождение от армии. Весной 1981 мы с Дмитрием Федоровичем и его дочерью Ольгой посетили Строкино, где нас радушно встречали о. Анатолий и его супруга. Это "общее дело" легло в основание нашей многолетней дружбы с Дмитрием Федоровичем. А вот о. Анатолия мы впоследствии потеряли из виду.
85. ОТЕЦ ЗИГМУНТ КОЗАР
О польском доминиканском священнике о. Зигмунте я много слышал от Норы Николаевны, прежде чем в первый раз увидел его в декабре 1980 г. Именно о. Зигмунт, используя свои связи с находившимися в подполье украинскими греко-католиками, организовал рукоположение Георгия Давидовича в священники восточного обряда 15 октября 1979 г. Рукоположение совершил подпольный украинский греко-католический епископ Павел Василик (этот епископ, о котором еще будет упомянуто в дальнейшем, умер 12 декабря 2004 г.). Еще любопытная деталь: Нора Николаевна, как старый зэк, была осторожна во время телефонных разговоров, допуская, что их могут прослушивать, а потому многим "опасным" знакомым придумала псевдонимы. Так вот, о. Зигмунт в телефонных разговорах именовался ею не иначе, как "Зинка".
Когда о. Зигмунт приехал в Москву в декабре 1980 г., Андрей Георгиевич уже находился в больнице. Накануне операции, назначенной на 17 декабря, мы с о. Зигмунтом пришли навестить Андрея Георгиевича в больнице. О. Зигмунт взял с собой Св. Дары, но Андрей Георгиевич отказался причащаться, так как до этого его исповедали и причастили навестившие его в больнице православные священники из храма Ризоположения.
Второй раз я встретился с о. Зигмунтом в мае 1981 г. у Норы Николаевны. Его сопровождала польская доминиканка сестра Ружа. Во время исповеди о. Зигмунт почему-то стал предупреждать меня о гомосексуалистах (чтобы я был настороже). Меня это очень удивило, так как напрямую я с ними не сталкивался. В тот приезд пребывание о. Зигмунта в Москве было кратковременным: в тот же день я проводил его и сестру Ружу в аэропорт Внуково: они летели в Ростов-на-Дону, где их ожидали местные католики.
86. ОТЕЦ КОНСТАНТИН СЛУЖИТ МОЛЕБЕН
После того как я издали увидел о. Константина в конце апреля 1979, прошло уже полтора года. В четверг 29 января 1981 г. какая-то сила понудила меня выйти из троллейбуса на остановке "Кинотеатр Севастополь" и зайти в храм Ильи Пророка. Как и обычно по четвергам, там служился акафист святителю Николаю. Служил о. Константин. Он, конечно, сразу увидел и узнал меня. После акафиста был молебен с водосвятием. Периодически погружая кропило в серебряную чашу со святой водой, о. Константин окроплял прихожан, вознося молитвы о здравии и называя каждого по имени, иногда добавляя что-нибудь к имени ("болящую…", "скорбящую…" и т.п.). Вознося молитву обо мне, о. Константин сказал: "[Помилуй, Господи]… Иоанна многострадального". Так мы помирились с о. Константином.
87. СНОВА ОБ ОТЦЕ РАФАИЛЕ
13 (?) февраля мы с Норой Николаевной отправились в Ленинград навестить о. Георгия. В самый день приезда у его дома (Крюков канал, 4) мы встретили о. Рафаила. Вид у о. Рафаила был расстроенный. Сопровождавший его о. Георгий рассказал нам, что о. Рафаил потерял паспорт. Возможно, его украли у него, когда он был в театре (паспорт лежал в кармане пальто, которое о. Рафаил сдал в гардероб). Спустя два месяца о. Рафаила арестовали во Львове. Он был приговорён к 5 годам тюрьмы и 3 годам ссылки. Освободился в мае 1987 года.
Я уже писал о том, что о. Рафаил неоднократно приезжал в Москву по правозащитным делам. В последний раз он приехал «подать на съезд» (XXVI съезд КПСС, проходивший в конце февраля 1981 г.) петицию украинских греко-католиков с просьбой о легализации Украинской Греко-Католической Церкви.
В Москве он заходил в храм Св. Людовика и служил латинскую мессу на боковом алтаре. Надо сказать, что латинское богослужение более соответствовало и внешнему облику о. Рафаила (худой, бритый), и самой его жизни (вечно куда-то спешил). Ведь опресноки, используемые на латинской мессе, символизируют спешку (некогда было евреям, убегающим от фараона, заквасить хлеб). Восточная служба требует неспешности и спокойствия (что символизируется, в частности, используемым на ней квасным хлебом).
88. Ленинград, февраль 1981
Нора Николаевна остановилась у о. Георгия, а я отправился ночевать к Геннадию Львовичу Гольдштейну, музыканту и давнему другу о. Георгия. Вечером к Геннадию Львовичу зашел Родион Степанович Гудзенко – крестный отец Георгия Давидовича, сам принявший таинство крещения в лагере от литовского католического священника о. Альгирдаса.
Родион Степанович в тот вечер рассказал нам эпизод из своей школьной жизни. Это было еще до войны, так что Родиону было лет девять. Внезапно вызвали в школу его отца и сказали ему, что он плохо воспитывает (в идейном плане) своего сына: тот якобы вошел в какой-то класс и сказал: «Здравствуйте, господа офицеры!» Короче, Родиону, несмотря на то, что он все отрицал, грозило исключение из школы. Этот эпизод, как нельзя лучше характеризующий обстановку в СССР конца 1930-х годов, остался в памяти Родиона Степановича на всю жизнь. Он и тогда, в феврале 1981 года, рассказывал о нем с волнением.
Где-то уже после войны (в 1956 году) Родиона Степановича арестовали по обвинению в подготовке побега из СССР (а фактически, за связь с иностранцами). Суд приговорил его к пяти годам лагеря. А все от того, что Родион Степанович – по профессии художник – хорошо знал и любил французский язык и, действительно, много общался с иностранцами, что тогда (при Хрущеве) вовсе не приветствовалось. Любил Родион Степанович и французскую поэзию. Как-то в Москве, зайдя в гости к Норе Николаевне (это было, мне кажется, летом 1982 года), он стал читать на память стихотворение Артюра Рембо «Предчувствие» (по-французски оно называется «Sensation»). Нора Николаевна несколько смутилась: у нее к личности и поэзии Рембо было неоднозначное отношение – и поспешила перевести разговор на обращение Верлена (друга Рембо) к Богу и Церкви.
89. С КОЛЕЙ КОВАЛЕВЫМ В МУРАНОВО
Я много слышал о Коле Ковалеве, католике из Ленинграда, от Норы Николаевны. Коля был, как сказала бы моя бабушка, "простым парнем". У него не было высшего образования, и он работал машинистом на электровозе. Но у него была очень добрая душа, и мы с ним сразу подружились. Не знаю, как он, но я в его обществе чувствовал себя очень легко. Коля, как и я, вступил в третий доминиканский орден, поэтому мы ощущали себя братьями. Когда Коля в июне 1981 г. приехал на несколько дней в Москву, я предложил ему съездить в Загорск. Возвращаясь из Загорска в Москву, мы решили заехать в Мураново, где находится дом-музей Тютчева. Это было почти по пути, предстояло лишь пройти четыре километра пешком до Мураново от станции Ашукинская. Коля был старше меня и склонен к полноте, и поскольку стояла жара, то эти четыре километра дались ему с трудом. Каково же было наше разочарование, когда мы обнаружили, что музей закрыт. К счастью, нам удалось разыскать экскурсовода, молодую интеллигентную женщину, которая дружила в свое время с о. Марком Смирновым. Узнав, что мы католики, она любезно согласилась открыть для нас музей. Сама экскурсовод была убежденной православной и мы немного поспорили о роли Католической Церкви в судьбе России (благо поводов к тому было больше, чем достаточно: и первая, и вторая жены Тютчева были католички; католиком стал также и его друг и сослуживец по русскому посольству в Мюнхене князь Иван Гагарин). Но спорили мы, мне кажется, лишь для очистки совести: в глубине сердца мы все трое ощущали духовное единство.
90. ПАСТОР ЭЙНАР
О лютеранском пасторе из Таллинна, который тайно принял католичество под влиянием о. Марка Смирнова, я много слышал и от Георгия Давидовича, и от Норы Николаевны. Видеть же пастора (его звали Эйнар) мне довелось лишь один раз, в августе 1981 г., на квартире у Георгия Давидовича. При встрече присутствовал московский католик Александр Хмельницкий (впоследствии священник), незадолго до этого принявший крещение и почти сразу вступивший в третий доминиканский орден. Пастор был невысокого роста, атлетического телосложения. Он много и красиво говорил, и, вероятно, очень нравился женщинам и молодым людям. В нем чувствовалась огромная энергия. Суждения его, хотя иногда казавшиеся поверхностными и сиюминутными, не были банальны. Так, Эйнар отмечал, что немцы, особенно католики, ведут себя по отношению к женщинам гораздо более корректно (по-рыцарски), нежели финны или эстонцы (среди которых католиков практически нет). Он объяснял эти национальные различия культом Девы Марии у католиков и отсутствием такового у протестантов. Рассказывал также (не помню, в какой связи), что эстонская ГБ ведет себя при обысках очень корректно, сотрудники даже снимают сапоги, чтобы не наследить в комнатах. На это Александр Хмельницкий скептически возразил: "А как ведет себя горьковская (т.е. нижегородская) ГБ?"
Латинская пословица гласит: "Не поминай волка, а то он придет". По иронии судьбы, меньше чем через месяц после этого разговора Георгием Давидовичем серьезно заинтересовалась ленинградская ГБ, которой каким-то образом удалось узнать, что Георгий Давидович - тайный католический священник, к тому же униат. О пасторе Эйнаре я услышал некоторые сведения лишь в 1992 г. от московского католика Юлия Шрейдера. Кто такой Юлий Шрейдер, будет ясно из следующей главы.
91. БИБЛИОТЕКА ПО ЕСТЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
В марте 1979 г. я познакомился у Норы Николаевны с человеком, сыгравшим большую роль в моей дальнейшей жизни. Это был ученый-математик, кандидат физ.-мат. наук Юлий Анатольевич Шрейдер. Он был ровно на месяц моложе моего отца, что предопределило характер наших отношений, т.е. я воспринимал Юлия Анатольевича не как старшего друга, а скорее как защитника и покровителя. Именно таким он и был для меня. В июне 1981 г. Юлий Анатольевич (к тому времени уже защитивший докторскую диссертацию по философии) предложил устроить меня на работу в Библиотеку по естественным наукам АН СССР. Я знал об этой библиотеке, так как в ней работала Лена Мещерякова (см. главу "Пермь"), и поэтому сразу согласился. Не откладывая дела в долгий ящик, я отправился знакомиться с начальницей отдела систематизации Лидией Константиновной Розеншильд, у которой мне предстояло работать (вести систематический каталог по физике). Но первым человеком, кого я встретил, была знакомая Юлия Анатольевича - Катя Олесова (в девичестве Мейен), дочь известного ученого-биолога Сергея Викторовича Мейена. Она-то и представила меня моей будущей начальнице. Как впоследствии выяснилось, Юлий Анатольевич был близким другом Сергея Викторовича. Катя, в свою очередь, узнала меня (хотя мы и не были знакомы): оказывается, она запомнила меня как участника семинара по русской литературе, организованного Юлием Анатольевичем то ли в 1979, то ли в 1980 г. (на том семинаре я выступал с какими-то репликами). Вообще, Юлий Анатольевич был разносторонне одаренным человеком: он увлекался религией, философией и литературой. В 1970 году он принял крещение в Католической Церкви, а в 1977 - вступил в третий доминиканский орден (все эти сведения содержались в глубокой тайне, так как Юлий Анатольевич был в то время членом КПСС и занимал ответственный пост в ВИНИТИ). Протекция Юлия Анатольевича была фактором серьезным, и меня приняли на работу. В августе 1981 я уже смог приступить к своим новым обязанностям в отделе систематизации, где проработал 7 лет.
92. ДИВЕЕВО - III
Чтобы описать события, интересные с исторической точки зрения, вернусь немного назад. В конце мая 1981 г. я решил отправиться в Дивеево. Это была уже третья по счету поездка. Приехав рано утром в Арзамас, я взял такси и через час был уже в гостеприимном доме матушки Домники. Хотя я приехал неожиданно и к тому же после долгого перерыва, матушка встретила меня с любовью и радостью. Она говорила, что часто обо мне вспоминала ("Куда-то Иван пропал, - думаю, - да и положу поклончик"). В самом Дивеево по-прежнему ни один храм не действовал. Здания ныне отреставрированных каменных храмов, хотя и не были взорваны, но по-прежнему находились в ужасном запустении. Погостив у матушки до двух часов дня, я стал собираться в обратный путь, и к утру следующего дня уже был в Москве. Хорошо запечатлелось в моей памяти возвращение из Дивеево потому, что почти прямо с вокзала (едва успев заехать домой) я отправился к Норе Николаевне и затем, уже вместе с ней, к новорукоположенному католическому священнику о. Владимиру Никифорову. В квартире Никифоровых на ул. Новаторов были, помимо о. Владимира и его жены Тамары, другие члены "кружка": Саша Хмельницкий, Володя Юликов (зять о. Александра Меня) и др., которых я не запомнил. С тех пор мы с Норой Николаевной более-менее регулярно посещали богослужения этой подпольной католической общины вплоть до конца августа 1981 г.
93. Поступление в аспирантуру
Осень 1982. Я сдаю экзамен по истории науки в аспирантуру Института истории естествознания и техники: один из принимающих - профессор Иван Дмитриевич Рожанский, другой - старший научный сотрудник Илья Семенович Тимофеев. Вместе со мной сдает экзамен Владимир Катасонов. Так мы и познакомились. Было еще два экзамена: по истории КПСС и по английскому языку. В рамках подготовки к экзамену по истории КПСС пробую читать Ленина "Что делать?" . Впадаю в ужас: организация профессиональных революционеров и благоговение Ильича перед Французской революцией. Куда я попал?
94. АРМЯНСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Операция, сделанная в декабре 1980 г., не принесла Андрею Георгиевичу полного выздоровления. Уже летом 1981 г. у него были обнаружены метастазы в легких. 14 мая 1982 г. Андрей Георгиевич умер. Его похоронили на Армянском кладбище, расположенном неподалеку от станции метро "Улица 1905 года". В конце мая в Москву приехал о. Андрей Касьяненко, тайный священник-доминиканец, живший в Вильнюсе. Он захотел посетить могилу Андрея Георгиевича.
Получилось так, что в двадцатых числах мая мне позвонила Е. Я решил пригласить ее 30 мая (это был воскресный день) на Армянское кладбище, куда должен был приехать и о. Андрей Касьяненко. Одновременно я решил вместе с Е. посетить богослужение, совершавшееся в армяно-григорианской церкви при кладбище, надеясь, что в душе Е., чья мать была армянка, что-нибудь отзовется. После богослужения мы с Е. пошли на могилу Андрея Георгиевича, где застали о. Андрея Касьяненко, а также Ирину Ивановну и Юрия Владимировича Махиных - родителей Андрея Георгиевича.
Ровно через год после смерти Андрея Георгиевича я снова посетил Армянское кладбище. Так случилось, что этот визит состоялся накануне моего венчания. На кладбище со мной и моей невестой (ныне женой) был доминиканец из Ленинграда о. Евгений Гейнрихс, которому я исповедовался, пока мы гуляли по дорожкам кладбища. Были также родители Андрея Георгиевича. Глядя на них, о. Евгений сказал, обращаясь ко мне и моей будущей супруге: "Смотрите, не ограничивайтесь одним ребенком (как родители Андрея Георгиевича), чтобы не оказаться в их трагическом положении".
95. ДЕНЬ СВЯТОЙ АГАФИИ
Раз уж речь зашла о моем венчании, надо вспомнить и о том, как в начале февраля 1983 года я поехал в Ленинград к о. Георгию Фридману получать благословение на брак. День моего приезда - 5 февраля - был, по Григорианскому календарю, днем святой Агафии. В тот день перед мессой, которую о. Георгий служил у себя дома и на которой присутствовали только мы двое, я испросил разрешение жениться. Вступить в брак по благословению священника мне казалось естественным, ведь я был доминиканцем-терциарием и относился к своему статусу очень серьезно. Уже потом меня слегка насторожила реплика Норы Николаевны: "Если бы я узнала, что молодой человек перед тем, как сделать мне предложение, попросил у кого-то разрешения, я бы его прогнала (!?)". Тогда я просил именно благословения, обращаясь к о. Георгию как к представителю Бога на земле. И Бог, как мне кажется, внял моему порыву, что косвенно подтверждается тем, что именно в тот день отец Георгий, служивший по дособорному польскому миссалу, читал во время мессы Евангелие от Матфея, гл. 19, 3-12 (чтение праздника св. Агафии - общее девам и мученицам), где речь как раз шла об обязанностях брака.
Само бракосочетание состоялось по латинскому обряду в Москве на квартире Юлия Анатольевича Шрейдера 15 мая 1983 г. Венчал нас с Леной священник Евгений Гейнрихс. 21 мая мы с Леной отправились в свадебное путешествие в Ригу. 23 мая мы были в женском православном монастыре на вечерней службе. Поминались за упокой монахини Вероника и Варвара (мать и дочь), убитые в Израиле маньяком 19 мая 1983 г.
В том же 1983 г. мне удалось еще раз побывать в Ленинграде (с 10 по 12 июня) и посетить могилку блаженной Ксении.
96. НЕОЖИДАННЫЙ ПОДАРОК ОТ НАТАЛЬИ ФАДДЕЕВНЫ
В годовщину смерти Андрея Георгиевича - 14 мая 1983 г. - я читал книгу шотландского католического богослова Джона Бернарда Далгернса. Книга называлась "The Holy Communion: Its Philosophy, Theology and Practice" ("Святое Причастие: философия, богословие и практика"). Она попала ко мне в начале сентября 1980 г. и ввела меня в удивительный мир традиционного католического богословия. Подарила ее мне переводчица Наталья Фаддеевна Протопопова, жена известного педагога Владимира Протопопова. Отчасти благодаря увлечению Далгернсом я попал в заочную аспирантуру Института истории естествознания и техники (об этом в следующей главе). С февраля 1983 г. я начал брать частные уроки латинского языка у аспиранта классического отделения филологического факультета МГУ Вадима Цымбурского. Мы занимались с ним латинским языком до сентября 1983 г. Он меня часто ругал за то, что я не узнавал глаголы (например augeo, auxi, auctum) в тексте - а занимались мы по дореволюционному гимназическому учебнику, который он же мне и подарил. После этого я видел Вадима лишь эпизодически, обычно в ВГБИЛ. Последний раз мы виделись в 1985 или 1986 г. Говорили о диалоге "Октавий" (я тогда писал статью "Страницы истории атомизма в Древнем Риме"). Потом я узнал, что он работает в Институте США. Нашел я этого преподавателя благодаря стараниям знакомой Норы Николаевны - переводчицы Тамары Яковлевны Казавчинской. Конечно, трех месяцев занятий было недостаточно, чтобы понять запутанные латинские цитаты из сочинений испанских богословов XVI-XVII вв., приводимые Далгернсом в его книге, и я хорошо помню чувство отчаяния, которое охватило меня в тот майский день: мне показалось, что я никогда не смогу читать по-латыни средневековые философские и богословские тексты - а значит, не справлюсь с начатой мною диссертацией.
В связи с Натальей Фаддеевной припоминаю еще один эпизод. Через месяц после вручения мне книги Далгернса, т.е. в октябре 1980 г., на квартире Натальи Фаддеевны в Малаховке состоялась месса, которую сослужили отец Георгий Фридман и о. Андрей Махин. Отец Георгий поручил мне сказать проповедь. В качестве темы проповеди я избрал чтение из Ветхого Завета (17 глава книги "Исход"), где повествовалось о битве евреев и амаликитян. Стержнем моей проповеди была параллель между Аароном - первосвященником Ветхого Завета - и Папой Римским - первосвященником Нового Завета (как Аарон поддерживал распростертые руки Моисея, так и Папа Римский поддерживает распростертые руки Христа).
97. АТОМИЗМ И ЕВХАРИСТИЯ
Еще в марте 1981 г. Юлий Анатольевич Шрейдер познакомил меня с научным сотрудником Института истории естествознания и техники Анатолием Валериановичем Ахутиным. Это знакомство состоялось в здании самого института, и в тот же день я попал на семинар, где обсуждался какой-то доклад, посвященный средневековой философии. В обсуждении активное участие принимали две дамы. Как я впоследствии узнал, это были родные сестры - Виолета Павловна и Пиама Павловна Гайденко. Именно на этом семинаре мне пришла в голову мысль развить и обосновать идею Далгернса о несовместимости атомистических воззрений с учением Католической Церкви о Евхаристии.
Не буду подробно описывать, как я поступил в заочную аспирантуру при Институте истории естествознания и техники (здесь решающую роль сыграла протекция Юлия Анатольевича Шрейдера). Отмечу лишь, что такие сотрудники этого института, как Ахутин и сестры Гайденко были интеллектуальным центром, вокруг которого собирались молодые люди, интересовавшиеся античной и средневековой философией. Особенно живо и интересно проходили ежегодные конференции молодых ученых и аспирантов. Свой первый доклад на такой конференции (на ней присутствовал также Вадим Лурье из Ленинграда - там-то мы и познакомились) я сделал в феврале 1985 г. Он назывался "Атомизм и Евхаристия". По тем временам это была достаточно смелая тема для выступления, ибо монополия на идеологию принадлежала Коммунистической партии Советского Союза. Но видимо какие-то ветры будущей перестройки уже веяли в воздухе, так как после моего доклада ко мне подошла сотрудница Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) АН СССР Людмила Косарева и подробно проинтервьюировала меня по теме моего доклада (она умерла в 1991 году). В то время ей было около 40 лет.
98. ПЕРВЫЕ УСПЕХИ В ЛАТИНСКОМ ЯЗЫКЕ
Уже в ноябре 1983 г. я рискнул заказать в читальном зале ВГБИЛ первую книгу на латинском языке. Это был том греческой патрологии Миня, содержавший "Церковную историю" Евсевия Кесарийского. О том, чтобы читать Церковную историю в оригинале, т.е. по-гречески, тогда еще и речи не было, но специфика издания Миня состоит в том, что все греческие тексты сопровождаются параллельным латинским переводом. Таким образом, первыми неадаптированными латинскими текстами, который мне довелось прочесть, были отдельные (наиболее легкие для понимания) фрагменты латинского перевода "Церковной истории" Евсевия. За Евсевием последовал Киприан Карфагенский (в частности, его трактат "О единстве католической церкви"). В декабре 1984 г. я уже настолько осмелел, что решился отправиться в Музей книги при Ленинской (ныне Российской государственной) библиотеке, чтобы читать в подлиннике необходимые мне для работы над диссертацией латинские тексты (например, комментарии Фомы Аквинского к книге Аристотеля "О небе"). Преодолеть страх перед Музеем книги мне помог сосед по дому, знакомый моего отца, Владимир Каневский, тогда уже пожилой человек, много лет проработавший в Ленинской библиотеке.
99. ЮРИЙ ПИВОВАРОВ
Еще с одним сотрудником ИНИОН - Юрием Пивоваровым - я познакомился в подмосковном поселке Алабино, где летом 1985 г. мы оказались соседями, так как снимали дачу у одной хозяйки (помню, что ее звали Варвара, но отчество забыл). Идея снять дачу возникла из-за того, что у нас с женой был годовалый ребенок, которому был нужен свежий воздух. В Алабино мы приехали 1 июня. В тот же день, вечером, сидя на маленькой терраске, я слышал, как по "Голосу Америки" зачитывали открытое письмо Игоря Геращенко, мужа известной поэтессы Ирины Ратушинской, отбывавшей в то время семилетний срок заключения в лагере. Письмо, в котором говорилось о "средневековых зверствах", чинимых властями по отношению к политзаключенным, удалось услышать без помех, и это было почти чудом, так как передачи западных радиостанций, вещавших на русском языке, подвергались глушению. Неудивительно, что я был в то лето настроен пессимистически и не придавал большого значения очередной смене власти "наверху" (скончавшегося после года правления Генерального секретаря ЦК КПСС Черненко в апреле 1985 сменил Михаил Горбачев). Однако мой сосед Юрий Пивоваров был лучше информирован и потому полон надежд. Он обратил мое внимание на то, что в мае 1985 года в Ленинграде был снят и отправлен на пенсию местный партийный вождь Григорий Романов, считавшийся одним из коммунистических "ястребов". Кроме того, Юрий решил меня просветить и дал мне почитать книгу маркиза Астольфа де Кюстина "Николаевская Россия" (это была ксерокопия раритетного советского издания 1930, подготовленного обществом политкаторжан). В то время Юрий был уже кандидатом наук и писал монографию о М.М. Сперанском.
100. КРАСНЫЙ ДЬЯВОЛ И ЧЕРНЫЙ ДЬЯВОЛ
В январе 1987 г. в Москву вновь приехали о. Зигмунт и сестра Ружа. Их визит был воспринят мною как чудо, ибо еще сравнительно недавно (13 декабря 1981 г.) в Польше было введено военное положение и тысячи людей, включая священников, были интернированы. В 1984 г. агентами польской госбезопасности был убит священник Ежи Попелушко. Естественно, что, увидев о. Зигмунта, я стал жаловаться ему, что "живу там, где престол Сатаны" (ср. Откр 2,13). На эти мои слова о. Зигмунт отреагировал странной репликой: "Здесь, в СССР, красный дьявол, а там, на Западе, черный дьявол (т.е. масонство)". Убедиться в справедливости слов о. Зигмунта мне пришлось позже, когда приоткрылся "железный занавес".
В декабре 1986 года я посетил Дмитрия Федоровича в его квартире неподалеку от станции Бирюлево-Товарная и он поделился со мною двумя важными мыслями. Во-первых, он похвалил воздержание христианских супругов в браке, сказав, что такое воздержание очень угодно Господу. Во-вторых, он обратил мое внимание на активность масонов во всем мире. Cлова Дмитрия Федоровича получили неожиданное подтверждение. Чуть ли не в тот же день я увидел у Норы Николаевны двенадцатый номер журнала "Наука и жизнь" за 1986 год со статьей Н. Эйдельмана, в которой тот с похвалой отзывался о русских масонах начала XIX века.