Роковое заблуждение. Банальная история

Такая слабость вдоль
колен!
- Так вот она, стрела
господня! –
- Какое зарево! –
Сегодня
Я буду бешеной Кармен.

Марина Цветаева



Глава первая


Сквозь вязкость сна Катюша чувствовала, что безудержно смеётся. Смех был похож на квохтанье, подобное старческому «кхе-кхе-кхе», или даже бульканию, как при полоскании горла. Как будто не она сама смеялась, а кто-то колыхал её грудную клетку, надавливал на неё так, чтобы смогли эти «бульки» вырваться наружу. С каждым «бульком» становилось всё легче, словно с ними выскакивали иголки, застрявшие где-то в груди. Как только смехом была «удалена» последняя «иголка», Катюша окончательно проснулась и ощутила себя объятой совершенно детской радостью: «Надо же! Я смеялась во сне! Хохотала!». Она больше не могла спать, потому что это событие – смех во сне – настолько потряс её, что, проснувшись так внезапно, она, удивленная, оказалась совершенно бодрой и выспавшейся. Катюша лежала на яркой простыне из тонкого джерси, которая пестрела экзотическими цветами, укрывалась стеганным одеялом из пуха канадских гусей, пододетым в такой же цветастый пододеяльник. Её волосы растрепались на пышной пуховой подушке, на наволочке которой пёстрым узором «разрастались» тропические цветы. Она пыталась припомнить, что вызвало такой задорный смех, но безуспешно. Осталось чувство необычайной легкости и радости. Этот звук смеха, вырывавшийся из груди квохтаньем и бульканьем освободил от какого-то застарелого нароста, сковывающего её, спирающим дыхание и не позволяющим движениям быть плавными и раскованными. Случалось, что она видела себя как бы со стороны чужим взглядом оценщика. И увиденное всякий раз огорчало: движение конечностей были скорее механическими, чем естественными. Когда она говорила, рот почти не раскрывался, губы слабо шевелились, а слова просачивались сквозь плотно сомкнутые зубы.

Однажды Катюша праздновала свой день рождения, пригласила подруг. Мама с бабушкой приготовили вкуснейшую еду, массу деликатесов и десерт, который только гурманам снится. Снимали видеокамерой, как гостей встречали, как рассаживались по местам, стол накрытый – естественно, был запечатлен, а потом девчонок: поотдельности - крупно и вкупе со всеми. По очереди с подругами она снимала всё и всех: и момент дарения подарков, и трапезу, и танцы, и родственников. Катюшу тоже снимали. Весь вечер веселились, весь вечер и снимали. А назавтра просмотрела она ролик и ужаснулась своему изображению. Оно было именно таким, каким она видела себя тем, другим оком. Подруги выглядели живыми, раскованными, природно-естественными и, самое главное - стройными, одна Катюша выделялась среди них толстой механической куклой с трехскладчатым животом, пухлыми руками и объемными ногами. Так ей даже не казалось, нет, - это просто перло из всех кадров, это был факт. И никакие успокоения и увещевания мамы и бабушки не могли её переубедить в этом. Тогда она переживала увиденное очень тяжело. Ходила подавленной, плакала много, порезала видеопленку, уничтожая кадры со своим изображением. Часто стояла перед зеркалом, пытаясь втянуть живот. Она ненавидела себя и обижалась на всех: отца, мать, бабушку, - за то, что они её так раскормили, за их чертовы гены, за эту проклятую наследственность. Хотелось видеть себя другим человеком. Практически всегда имея перед глазами десятки модных глянцевых журналов, листая их наедине, рассматривая фотографии с изображением сексапильных моделей, она забывала о необычном своем телосложении, о полноте и чувствовала себя одной из них. Верно, на людях она была всегда зажатой, а дома перед зеркалом – играла роль супермодели. Она хранила в себе отголосок пубертатного периода, когда все девчонки в гимназии мечтали стать моделями, а мальчишки – бизнесменами. И вот сейчас, после пробуждения, появились новые ощущения. Как будто груз с плеч упал. Стало легко и свободно, словно из неё испарилось по меньшей мере двадцать килограмм. И уже не было такого чувства скованности, как под постоянным предвзятым, неприязненным наблюдением. Катюша встала с постели, прошлась по комнате, прислушиваясь к себе, отслеживая свои движения. Она ещё ощущала груз плотного тела, но уже уверилась в том, что стала раскованнее.

А вчера в который раз крепко поругалась со всеми: с мамой, бабушкой и отцом. Ей снова было отказано в посещении ночного клуба. Аргументы в пользу права на личную жизнь никого не интересовали. В слезах упрашивала Катюша отца:
- Папа, мне - восемнадцать! Я гимназию окончила! Некоторые в это время замуж выходят, а ты меня на тусовку с бывшими одноклассниками не пускаешь!
- У кого-нибудь дома – пожалуйста, а в ночной клуб – не пущу!
- Мама! Скажи ему! – искала защиты Катюша у матери.
- А что я скажу! Папа у нас – голова, он и решает.
- Тираны, изверги! Держите меня, как в тюрьме! А ты, мама, - трусиха! Почему за меня не заступишься?! – выходила из себя Катюша.
Она напоминала слонёнка, запертого в тесную клетку. Папа, мама и бабушка расселись по углам гостинной, а Катюша металась от одной каменной фигуры родителя к другой, умоляя разрешать ей то, что уже давным-давно дозволено подругам.
- Бабушка, замолви словечко!
- Да, ну их, эти ночные клубы! Разврат там один да и только. Я тебе вот что скажу: за тычком не гонись, лучше дома сиди.
- Что вы, как неродные, а?
- Хватит. Я сказал: не пойдешь в клуб. Баста! – поставил отец сурово точку в споре.
А про себя добавил: «Будет там, как корова на коньках. Позору не оберёшься! И в кого такая уродилась! Послал бы ты мне сына, Господи! Был бы сейчас Илья Муромец... И кто её такую замуж возьмет...»
- Ненавижу! Я всех вас ненавижу! Вы мне жить не даете!

Рыдая и с чувством разъедающей душу обиды, Катюша убежала к себе в комнату, упала лицом вниз на подушку, долго мучилась переживаниями по поводу ссоры и не заметила, как уснула с давящим ощущением в груди. Обидеть легко, да душе каково. Только сейчас её осенило, что она всегда и всего боялась. Боялась нарушить запреты, на своем настоять. Снова вспомнилось, до недавнего времени в гимназии, которую она несколько дней назад закончила, все звали её Пизанская Башня. Посторонние люди, а особенно дети, всегда подмечают выпуклые качества, которые отличают одного человека от другого.

Катюша была высокой, полной, и вместе с тем угловатой. Ступала широким размашистым шагом, корпусом наклонялась вперед, при этом подбородок задирала вверх. Из-за такой походки одноклассникам Катюша казалась надменной и высокомерной. Она знала, что таким видом отпугивала молодых людей. Парни любят девчонок стройных, тонких и доступных, а в Катюше слишком много массы, напряжения и некоторой искусственности. Она казалась непреступной, как французский бастион.

Она боялась! Чего?! Всего! Насмешек одноклассников, отвечать у доски (лучше с последней парты, краснея и опустив галаза), стеснялась своего отца, потому что подозревала, что живут они на деньги, не заработанные честным трудом (однако спроси её, кто в наше время честным трудом живет, вряд ли смогла бы она точно ответить на этот вопрос), и опасалась, что упрекнут её в этом. Боялась дружить с тем, кто ей нравился. Боялась своего тела, – одним словом, она боялась всего. Жила в страхе. Это был не страх чего-то конкретного, это был страх... жить! Да, жить! Жить, зная, что тебя не любят. Поэтому, она старалась, чтоб её любили, даже ценой собственной свободы. Осознавая это, Катюша внутренне ахнула, брови её поползли вверх и замерли высоко на лбу, изображая крайнее удивление. Она была поражена сделанным открытием.

Это был страх чувствовать, страх выразить себя, быть такой, какой хочешь. Так вот почему её тело такое деревянное! Страх парализовал его. А сегодня, при пробуждении, что-то надломилось, будто плотина рухнула, которая сдерживала бурлящие потоки чувств и эмоций. Теперь она, обновленная, радовалась легкости дыхания. Это похоже на прикосновение к свободе, которая незнакома, в которой воздух разряжен, как после летней грозы. И эта свобода поднимает над мирским и обыденным, делает независимым и позволяет без оглядки осуществлять свой выбор, не беря в расчет размер денежной суммы в кошельке или на счету в банке. И становится ясно, что есть вещи более глубокого содержания, более высокого полета. И стало ей понятно, что до сих пор она и не жила вовсе. Что самое важное прошло мимо, без её участия. Что жила она тяжело, плыла против течения. А ведь ей никогда не удавалось что-то сделать так, как того хотелось, пойти туда, куда хотелось, заниматься тем, чем хотелось. В последнее время не возникало желаний: все желания предопределялись мамой, бабушкой и папой. Сейчас она почувствовала себя готовой отстаивать свои желания. «Потому что, - Катюша немного задумалась, - всё очень просто: потому что... исчез страх!». Казалось, страха больше нет, его место заняла решительность. «Наверное, так взрослеют», - осенило Катюшу. За прошедшие минуты она сделала немало открытий, но пока ей не пришло в голову ни одной дельной мысли по поводу вновь обретённой свободы. Что с ней делать? Как её использовать? На эти вопросы Катюша не знала ответа. Она снова забралась под одеяло.

Так, в размышлениях, прислушиваясь к себе, лежала она некоторое время. Рассматривала малиновые блики, расцветившие стену напротив. Они то соединялись воедино, то разбегались по стене, выпячивая рельеф обоев. Интересно наблюдать за отблесками зари, за их игрой – непостижимой, не от мира сего. Один из отблесков упал на картину. Катюша вспомнила, как впервые взяла кисти, краски и написала эту картину – сразу, начисто, ничего заранее не придумывая. Наверное, это был единственный случай, когда вместе с красоками выплескивались её мечты, закованные в неземные сферы. Прозрачно-оранжевый фон, сферические круги на различном расстоянии друг от друга, на каждом из них сиял галактический отсвет. Создавалось впечатление, что сферы плавно перемещаются вглубь, уходя в бесконечность и уменьшаясь в размере по мере их удаления. Картина жила - сферы двигались в космическом пространстве.

Катюша встала с постели, подошла к окну, распахнула его во всю ширину. Рассвет занимался мощно и властно, небо горело ярким пламенем. «Так красиво!». Она вдохнула свежий воздух полной грудью. Вдали четко виднелись многоэтажные застройки Санкт-Петербурга, город еще спал, только поливальные машины трудились с ночи и там – в центре, и здесь – на окраине города, обильно смачивая проезжую часть дорог и тротуары. В воздухе пахло прибитой пылью и еле уловимо озоновой свежестью. Деревья едва шевелили новыми листочками, трава блестела и в лучах поднимающегося солнца отливала розовым цветом. Весна кончается, близился конец мая, и может быть, вот в такие рассветные часы и осуществляется плавный переход от одного времени года к другому, от одного состояния в человеке – к другому. Незаметно наступит лето, и тот, кто пробуждается на рассвете, и не ленится встать с постели, взглянув в окно, может уловить эти волшебные мгновения перетекания времен и состояний. Катюша смотрела во все глаза на рассветное шоу. Это природное представление укоренило в ней новое, пришедшее к ней во сне, чувство свободы и жизнерадостности, с этого мгновения они связались воедино. Катюша продолжала улыбаться, глядя в окно и наблюдая занимающийся рассвет. Она стала свидетелем растекающегося небесного огня по небосклону, постепенного его смешения с лазурью небесной и превращения из пурпурного огненного красного зарева в безупречную голубизну, кое-где разбавленную розовыми перьями – следами зари. На фоне оконного проема темнел массивный силуэт Катюши. Она выглядела еще более монументально, чем всегда, как китчевый мотив на фотообоях: скала в лучах восходящего солнца, а волосы ее – словно водопад, обрушивающийся со скалы вниз. Переживание Катюшей нового чувства и наблюдаемого рассвета отметило начавшийся день особыми приметами, которые уже ничем не изгладишь из памяти, которым суждено остаться в ее переживаниях навсегда и стать отправной точкой для изменившегося ее сознания.
Катюша сполна насладилась рассветным представлением, села в кресло и задумалась на некоторое время. О чем? О чем же еще, как не о своей скучной жизни! Теперь, на фоне утренних переживаний и предчувствия перемен, все ее прежнее существование - не жизнь, а скука! - выглядело особенно бледно и неинтересно. Она была уже совершеннолетней. У нее очень обеспеченные родители, она ни в чем не нуждалась. Как казалось маме и бабушке, их усилиями она была спасена от эгоизма и зазнайства, то есть материальная независимость родителей не сделала ее тем человеком, который понимает свою исключительность в мире, только потому, что у него много денег. Ей прививали другой образ. Образ правильной девушки. И подгоняли под этот образ. Она была в меру прилежна и трудолюбива – снова в зачетку матери и бабушки. За это Катюша должна была быть им благодарна. Она также знала, что в семье ее по-своему любят. Об этом твердилось всякий раз, когда надо было Катюше перешагнуть через свои желания и делать то, что требуют родители. Это насилие над собой являлось платой за их любовь. Такая любовь для нее была наибольшим раздражающим фактором.

Училась Катюша на «отлично» по собственному желанию, ей было все интересно. Она легко изучала иностранные языки, и когда-то это было даже ее страстью – овладеть несколькими языками. Получилось с немецким и английским. В отличие от музыкальных занятий, ее достижения в области языков были родительской гордостью. Отец не жалел средств на обучение дочери, предполагая, что они скоро превратятся в нематериальные блага. Он причислялся к «новым русским», к тем, кто в конце восмидесятых годов непонятно как завладел некоторым капиталом, достаточным для того, чтобы организовать собственный прибыльный бизнес, но родился и вырос еще в старом Ленинграде - колыбели интеллигенции. В девяностых годах он мгновенно сориентировался, быстро и безболезненно для себя произвел ревизию своей личной системы ценностей, сменив ее на бессовестность - новую национальную идею, царившую как раз-таки в эти «славные» девяностые годы двадцатого столетия. Утверждая новую идею кулаком и другими успешными «бизнес-приемами», он увеличил и без того изначально немалый капитал, удачно прокручивал его и извлекал еще большие дивиденты. А ностальгия по интеллигенции трансформировалась в определенную систему воспитания единственной дочери. Он чистосердечно считал, что ему, взрослому мужику, дядьке с портфелем и пистолетом, можно все, в том числе и запрещенные методы. Главное, чтобы об этом знало как можно меньше людей. Но дочь, дочь он должен воспитать в соответствии с высокими принципами. Вот вырастет, там и будет решать, как ей поступать. А пока она молода, решает за нее отец. Все, баста! Вот так. Итак, он финансировал будущее дочери и был доволен своим удачным вкладом. Декларируя принципы интеллигентности: чистая дружба, высокая любовь, безупречная честность, долг и патриотизм, сам от следования этим принципам был далек. И отдалялся от них намеренно, поскольку был уверен, что денег они не приносят, а чаще - в делах вредят.

Катюша была дитя неглупое, замечала ужасающее несоответствие и мучилась от невозможности соединить взаимоисключающие позиции. Как сказали бы психологи, ее раздирал внутренний конфликт. С одной стороны, Катюша покорно давала встраивать себя в выбранный родителями образ, просто из-за детской любви к родителям, вначале даже не подозревая, что ведома беспощадной в своей доброте рукой. В ее жизни были ограничения, родительские запреты - так называемые благие намерения. Она не могла, как все девчонки из класса пойти на дискотеку или в ночной клуб, потанцевать от души, пофлиртовать. Мать объясняла ей эти запреты образными выражениями, например, что ограничения, которые они с папой вводят для нее, служат необходимыми перилами на мосту, которые уберегут их дочь от падений и срывов с моста в пропасть.
- Никак не пойму, что там делать на этих дискотеках? Нужно тебе, чтобы пьяные мужики тебя за попу лапали, а после танцев тащили в свои неопрятные холостяцкие постели и преподавали бедной девочке уроки пошлого секса? - искренне недоумевала мама и нравоучительным тоном правозглашала, - правильно умные люди говорят, что значение любовных утех сильно переоценено: поза нелепая, удовольствие кратковременное, а последствия самые пагубные. Так что не торопись!
- Все мужики – неблагодарные свиньи! Моя бы воля, я бы их всех поубивала! - категорически добавляла бабушка, размахивая правой рукой по воздуху так, как будто мечом расчленяя воображаемые мужские тела.
- А как же папа?! Папу тоже убила бы? – иронично удивлялась Катюша.
- Папа – это исключение! Он – наш кормилец! – замечала мама.
Она поддерживала бабушку в стремлении поубивать всех мужиков, кроме папы, но не так воинственно выражала это.
Катюшу удивляли такие высказывания, поскольку ни мама, ни бабушка, в свое время, не отказывались от отношений с мужчинами: одна была еще замужем, другая – была уже замужем, обе ложились с мужчинами в постель, обе предавались сексуальным утехам. В чем здесь была тайна несоответствия, Катюша не понимала, но ей определенно не нравились такие разговоры двух матёрых женщин. Они запрещали ей то, чем сами когда-то наслаждались. Ну, хорошо, если не наслаждались, то хотя бы – занимались, пусть и без наслаждения. Нельзя сказать, чтобы Катюша стремилась «лечь под мужика», как выражалась ее мама, но ее распирало не только в смысле габаритов, но и от любовного томления. Физиологически она уже давным-давно созрела для того, чтобы стать матерью, но мужская рука еще не касалась ее. Она уже более восьми лет, с десятилетнего возраста, ежемесячно проливает кровь неоплодотворенных яйцеклеток, и всякий раз перед началом цикла обуревают ее сумашедшие чувства и постыдные фантазии. В глубине души Катюша боялась, что, находясь под постоянным родительским запретом – с одной стороны, и, раздираемая неосуществленными плотскими желаниями – с другой, она сделает когда-нибудь неправильный выбор и выйдет замуж просто за кого-попало, только лишь потому, что ослеплена бушующими несбывшимися сексуальными желаниями. Подумать только, до сих пор она даже не дружила с мальчиками! Ни в детском саду, ни во дворе, ни в гимназии.

Катюша завидовала, слушая, как о своих первых любовных романах взахлеб рассказывали подружки. Она не могла объясниться в чувствах парню, который ей понравился, потому что, во-первых, не умела и не знала, как это делается, а во-вторых, по выражению отца, он был из бедных, а «западать надо на тех, кто тебя достоин».
- Но бедные в нашей гимназии не учатся! - парировала в ответ Катюша.
- Я лично знаком с его папашей. Я знаю, что говорю. Миллион – это еще не богатство. Сто миллионов! Миллиард! Вот это по-мужски, это – достижение! – потрясал сжатым кулаком отец, выражая таким образом мужскую крепость и состоятельность.
От таких слов Катюше становилось бесконечно грустно. Имея такую установку, отец свое намерение – выдать дочь за Достойного – выполнит стопроцентно. Другое дело, как скоро появится на ее горизонте такой шейх, и второй вопрос: понравится ли она ему? А может ему папины миллионы покажутся копеечкой и дело о замужестве провалится при первых же переговорах? Все может случиться. При папиных установках шансы выйти замуж для Катюши катастрофически падали до нулевой отметки. Катюша нервничала и плакала от собственного бессилия как-нибудь повлиять на эту ситуацию.

Отец в своем мнении стоял горой, и ничем эту бесчувственную гору невозможно было порушить. «Наверное, только взрывчаткой», - думалось Катюше.
А те мальчики, кто по мнению папы были ее достойны, вызывали у нее отвращение или в лучшем случае – безразличие.
- Ты в Лешку Николаева влюбись. Его отец – акционер «Рикойла», нефтяной магнат.
Катюша театрально закатывала глаза и удалялась, безнадежно махнув рукой.
- Или в этого, как его? В Жорку! – вдогонку кричал отец.
«Ты, что, папанька, – совсем, что ли?! Жорка – мне по пупок!». – уже в своих аппартаментах возмущалась она.
Отчасти поэтому у нее не было желания наряжаться, несмотря на то, что гардероб ее был переполнен модными фирменными нарядами, с таким трудом найденные по ее размеру и привезенными родителями из заграничных поездок. Катюша и сама много выезжала с мамой или с бабушкой за границу. Единственным развлечением для всех после посещений ресторанов был шопинг. Зайдя в какой-нибудь парижский бутик женщины Скворцовы на английском в один голос спрашивали: «А что сейчас модно?». На что некоторые продавщицы, смеясь и переглядываясь, отвечали: «Дырявые майки, дырявые джинсы». Бабушка ворчала себе под нос, демонстрируя самой себе тонкий юмор: «А когда же придет мода на дырявые носки? Уж не дождусь, наверное». После шуток продавщицы все-таки давали дельные советы, доставали из загашников самые дорогие и непрактичные вещи, улавливая профессиональным чутьем, что дамы отяжелены толстыми бумажниками и совершенно дезориентированы в модных тенденциях.

Через пару-тройку лет интерес к шопингу у Катюши начисто пропал, одежды и обуви у нее было в изобилии – носить некуда! Все бутики как один были похожи по стилю и даже продавщицы в них были как будто на одно лицо. И самое главное - они были такими худыми, костистыми, почти плоскими; единственная округлая часть их тела были удивленные круглые глаза, которыми они смотрели на Катюшу, поражаясь ее объемам, так, что несчастной девушке всегда становилось не по себе. Хуже всего было, когда они, эти изможденные диетами, продавщицы, иногда сочувственно покачивая головами, иногда неприязненно, с откровенным презрением в голосе, чеканили: «Вашего размера у нас не бывает. Мы продаем только до сорок второго»*. Катюша стала себя стесняться. Шопинг наскучил ей. Мама не понимала ее состояние, поскольку сама никак не могла насытиться шопингом. Объяснялось это просто: Катюшина мамочка, эта вечная барышня, происходила из нормальной рабоче-крестьянской семьи, которая в перестроечный период имела материальный достаток в 120 средне-зарплатных рублей на каждого работающего. И поэтому свое растущее изо дня в день благосостояние Катюшина мама ценила и относилась к нему трепетно, постоянно благодаря Бога и мужа своего за данные ей безграничные возможности. Поэтому каждому новому приобретению она радовалась как дитя. «Катюша, это надо носить! Не держи в шкафах! Вещи любят, чтобы их носили!».

Сами мамочка и бабушка были хоть куда – модные, стильные, свежие лицом, несмотря на возраст, и всегда с прекрасно уложенными волосами. Они относились к тем женщинам, которые мечтают иметь узкую ногу, а жить на широкую. Они входили в то немногое число женщин, мечты которых сбывались. Обе были постоянно заняты собственным оздоровлением: спа-салоны и центры красоты без них разорились бы. Что интересно, они часто меняли среду своего салонного обитания – для разнообразия, как говорила бабушка. Эти две дамы были полны любопытства определенной направленности: а что там новенького придумали и изобрели для нашего омоложения и прекрасного самочувствия. В общем, мама и бабушка казались наивными и безобидными, как два летних цветочка. Они были исполнены чистейшими намерениями, всегда мило улыбались и были очень приветливы. На людях. Дома они оставались теми же, кем были до свалившегося на них изобилия. Жесткий сарказм, любовь к пересудам и желание разоблачиться из модных шмоток в домашнюю удобную одежду разоблачали их в прямом смысле слова и превращали их в обыкновенных женщин с просто расчесанными волосами, в любимых стоптанных велюровых тапочках и байковых халатах, одетых на голое тело. Они любили посидеть на кухне за чашкой крепкого чаю и печеньем курабье и пообсуждать текущие новости. Они также любили эгоистичной любовью свою детку Катюшу, оберегали ее от «злого влияния» и в меру, как им казалось, баловали ее, не забывая наставлять и нравоучать, помятуя о своей нелегкой жизни, которой они жили до нынешнего благосостояния. Тот факт, что Катюша была такая большая, они восприняли смиренно: от генов никуда не уйдешь, они, проклятые, где угодно вылезут. Катюша, без сомнения, пошла по линии отца, очень крупного, почти квадратного. Такая массивность была родовым признаком всех Скворцовых.

Образ правильной девушки лепился родителями в соответствии с их представлениями о нравственности и на основе их прошлого опыта («Катюша, не повторяй наши ошибки!»). Как скучно! Они регулярно посещали ближайшую церковь и клали поклоны в благодарность Богу за хорошую жизнь. В такие посещения часто к ним вместе с охраной присоединялся и папа. Маленькой Катюшу брали в церковь не всегда, оберегали от длительного стояния во время молебна. А когда Катюша подросла, она сама отказывалась ходить в приход, потому что не имела такой привычки с детства и могла этими посещениями пренебречь. Никто в семье не возражал, что Катюша не посещает церковь. Хотя Катюша думала иначе: «Не хожу в церковь не потому, что привычки не имею, а потому, что вранье все это. Батюшки такую красивую службу творят, взывают: «Будь не от мира сего!», а сами погрязли в мирском. Вот мой однокрассник, Мишка Пантелеев, как раз и есть сынок вот такого приходского батюшки. Уже одно то, что он в светскую гимназию для высоко обеспеченных ходит, говорит о многом. Папочка его на приходские подаяния за три года четвертую иномарку сменил, котедж трехэтажный построил, обнес его тяжелым бетонным забором, и в доме том все есть: от икры кетовой на ужин до китового уса в корсете матушки, жены его». Поп и попадья Пантелеевы – желанные гости у многих «новых русских», ходят офисы окроплять святой водой за немалую мзду. Попадья, то есть матушка Евлампия, в миру Марыля, поскольку польского происхождения (а не католичка!) с мамой Катюши в салонах последние новости в области омоложения обсуждают. Ведь матушке с батюшкой всюду бывать надо, и на светских мероприятиях в том числе, так что выглядеть надо матушке не хуже других. Личико у нее белое-белое, ангельское. Как оденет свой черный наряд во время церковной службы, так лицо – как с иконы, словно у святой. Так и хочется чудодейственную силу ему приписать. «А сам Мишка крутым хочет быть, чтобы с охраной рассекать по городу и чтоб все его боялись. Так и сказал», - пал последний Катюшин аргумент. «Хотя учится слабо, не от малого ума, а от лени великой», - вздохнула Катюша. Вот поэтому Катюша и не ходит в церковь. Как там с другими духовными отцами и их семьями, она не знает, но и этого было ей достаточно.

Отец Катюши был занят своим бизнесом, кроме бизнеса его ничего не волновало, ему вообще было по большому счету не до Катюши. Он вершил важные дела, исполнял, так сказать, свою бизнес-миссию. Его сокровенной мечтой было выбиться в олигархи и косвенно управлять страной. Иначе: оказывать влияние на управление государством. Он считал, что снабжая домашних деньгами, он свой долг выполняет сполна. Все, что касается дома, ведения домашнего хозяйства, отдал в распоряжение жены и тещи. Он никогда, хотя бы чисто формально, не справлялся о Катюшиных отметках в школе, зная, что у мамы и бабушки по этой части все находится под контролем. Его воспитание и интерес к дочери ограничивался совместным проведением отпусков. Все остальное оплачивалось. Поскольку он оплачивал, и был ответственен единственно за фининсирование, вся остальная ответственность тяжелым бременем в прямой пропорции к возрасту распределялась в семье между тремя женщинами. Иногда тонким слабым голосом давало знать о себе чувство вины, сообщая, что он что-то упускает в отношении Катюши. И чтобы в корне заглушить этот рудимент, он и брал несколько раз в году краткосрочный отпуск, и все вместе: он вместе с охраной, жена, теща и Катюша улетали на острова в океан. Там ребенок резвился от души, наслаждаясь природным изобилием, и сердца родителей приходили в восторг и равновесие, чувство вины испарялось под палящими лучами тропического солнца и остатки его смывались прибрежной изумрудно-бирюзовой океанской волной.

У Катюши постепенно формировалась определенная связь: удовольствия и наслаждения были цементированы мамой, папой и бабушкой и связаны только с ними. Они - первые люди в ее жизни, претендовали на место источника всех благоприятных ощущений в Катюшином мире, которые были скорее физиологичны, но не имели никакого отношения к Катюшиным чувствам. С другой стороны, по мере взросления Катюши источник удовольствия подвергался странным метаморфозам и незаметно превращался в источник раздражения. Доставляемые ей родителями радости все больше оставляли ее равнодушной, их забота воспринималась ею как чрезмерная опека и навязчивый контроль, такие естественные в прошлом ограничения превращались в лишение свободы и нарушение ее девических прав, дефицит которых был тем заметнее, чем старше становилась Катюша. Она явственно ощущала в себе протест, которому было тесно внутри, и он, из последних душевных сил сдерживаемый, грозился неожиданно выплеснуться наружу. Хотелось рыдать, жаловаться, но – кому?! Она знала наверняка, что никем не будет услышана, никем не будет утешена. Поэтому рыдания дальше горла не продвигались, застревая там комом. Это был тот случай, когда говорят, что и через золото слезы льются. Но, какие плотины ни ставь на бурную реку, она, однажды переполненная, все равно прорвет заграждения и затопит все вокруг. Поэтому маме и бабушке пришлось сполна отведать Катюшиных яростных вспышек и немотивированных, противоречивых, как им казалось, Катюшиных поступков, которые - слава Богу! - дальше семейного круга не выходили. Она через «не хочу» дотянула гимназию и параллельно ей – музыкальную школу. Несмотря на то, что была отличницей, поступать никуда не хотела, ни к какой профессии душа ее не лежала. Она просто не знала, чего хочет. По вечерам наедине, когда Катюша отправлялась в свою комнату спать, мама и бабушка - эти две воспитательницы, перешептывались о Катюше, не смея делать печальные выводы, и успокаивая себя надеждой, что с возрастом все пройдет. С таким трудом и терпением прививаемый Катюше образ правильной девушки грозил разрушиться в одночасье. Катюша глубоко вздохнула: даже думать обо всем этом тяжело и скучно!

Пока Катюша размышляла о своей несчастной жизни, проснулся кот Тимофей. Он зашевелился в своем плюшевом домике, вышел наружу, потянулся всем телом вперед, сладостно жмуря глазки, изогнул спинку, вытягивая ее кверху. Затем сел, задумался на мгновение, прислушиваясь к своим тайным внутренним процессам. Он медленно направился к мисочке с кормом, похрустел лакомыми кусочками, сделал несколько глоточков из мисочки с водой. Огляделся вокруг, снова потянулся, вытягивая поочередно передние и задние лапки. Потом последовало самозабвенное умывание мордочки и вылизывание шерстки. А шерстка у него была бархатная, лилового цвета с огромными белыми пятнами по бокам и на животе. Животик был толстый, с мягкой свисающей складкой в виде «фартушка». На мордочке белым были «раскрашены» щечки и несколько полосок на лбу. Завершив утренние процедуры, Тимофей распушил свои и без того длинные усы, вальяжно подошел к креслу, на котором сидела, ушедшая в себя Катюша, прыгнул на колени своей хозяйке и издал гортанное: «Мяу!»
- Ах, ты мой хороший! – приласкала Катюша котика. На шее Тимофея был стильный кожаный ошейник, прошитый крепкой строчкой с обеих сторон. Катюша почесала под ошейником. Тимофей прикрыл глазки от удовольствия, стал громко мурлыкать и завалился блаженно на Катюшиных коленях на бочок, не выстояв в прямом смысле этого слова под напором Катюшиных ласк.
- Ах, ты мой Тимофеюшка.
Так началось утро знаменательного дня в Катюшиной жизни.

Мамочка с бабушкой еще нежились в своих постелях, папа уже собирался на работу. Он, несмотря на свой высокий статус, по многолетней привычке готовил себе простой завтрак, съедал его за две с половиной минуты, автоматически мыл за собой посуду и каждый раз твердил одно и то же заклинание: «Спаси и сохрани, Господи!». Катюша вошла в кухню, когда он как раз возносил свой утренний молебен.
- Что-то рано ты сегодня, Катюша? – спросил отец как ни в чем ни бывало, как будто вчера не произошло стычки.
- Не спится. Попьем вместе чаю, папа?
- Я уже позавтракал. Что нового?
Странно, что он спрашивает об этом сегодня, а не вчера. Как будто Катюша ночью где-то была. Отец никогда не интересовался ее делами всерьез. И в этот раз вопрос прозвучал чисто риторически. Но поскольку Катюша проснулась обновленная и чувствовала себя свободной, вместо традиционного ответа «Нормально!» ее потянуло на разговор.
- Нового? Ах, да! Мы ведь с тобой несколько дней не виделись! Вчера тебе некогда было об этом спросить. Ничего нового нет. Все по-старому. Скучно.
- Ну, ты не скучай. Придумай что-нибудь. Займись чем-нибудь.
- А чем?
- Да чем-нибудь!
- Да чем же?! – в голосе Катюши послышались саркастические нотки.
Отец остановил свой удивленный взгляд на Катюше. Потом медленно и твердо произнес:
- А что ты выпрыгиваешь из себя?! Я что ли должен тебе занятия придумывать! У тебя все есть! Радуйся! А ты ходишь, как в воду опущенная!
- Чему радоваться?
- Не пойму я этих баб! Ну, не пойму! Я горблюсь, чтобы им сладкую жизнь обеспечить, а они все равно недовольны!
- А ты не горбься.
- Что?! Только курочка от себя гребет!
- Тебя же никто не просит горбиться. Не надо. Может быть, у меня уже пресыщение наступило.
- Что-что наступило?!
- Пресыщение! Ты себе придумал смысл жизни – нас обеспечить всем, чем возможно. Но это ты сам взял себе такую планку. Сам, понимаешь! Меня не спросил! – резко чеканила слова Катюша.
- Что я слышу?! Ты еще рассуждаешь по поводу смысла жизни! Да чтоб ты понимала в смысле жизни! Лезет в волки, а хвост собачий! Ты хочешь сказать, что все ЭТО тебе не нужно, что ты можешь обойтись без ЭТОГО, без того, что я создал вам - тебе, маме, бабушке?! Что ты пресытилась этим?! Так я понимаю?!
- Почти так.
- То есть ты критикуешь меня? То, чем я вас обеспечил, тебе не нужно, ты без этого обойдешься, так?! – угрожающее вопрошал отец.
- Я не критикую, я только хочу сказать, что ты строишь мою жизнь, как ты этого хочешь. Но моя жизнь – это МОЯ жизнь, и я хочу ее строить сама!
- На всякое хотенье есть терпенье... Пока в семье живешь, будешь под мою дудку плясать. Вот выйдешь замуж... Послушай, чего тебе не хватает? Ты что с утра с цепи сорвалась?
- В том-то и дело, что всего в избытке, папа. Стремиться не к чему.
- Ты меня начинаешь беспокоить. Надо поговорить с матерью. Пусть обратит внимание, займется тобой. А я не хочу больше слышать такие разговоры! Когда уже твой переходный возраст закончится – пора бы! Восемнадцать уже!
- Вот оно! Вот! При чем здесь переходный возраст?! Я уже из него давно вышла, да будет тебе известно! Ты считаешь, что это, как болезнь! Пройдет, если подлечить разговором по душам или очередным шикарным подарком. А мне твои подарки уже вот здесь, я по горло ими сыта! Я не подарков хочу! Я жить хочу! Простой нормальной жизнью! Любить хочу того, кого полюблю, а не того, кого мне папа подберет! Хочу простых человеческих отношений, с чувствами и страстями! – Катюша почти кричала.
- Я сейчас покажу тебе страсти! Насмотрелась сериалов!
- Я не смотрю сериалы принципиально, да будет тебе известно!
- Ну, начиталась женских романов!
- Я вообще ничего не читаю, кроме учебников, да будет тебе известно! У нас не принято читать!
- Мать! Мать! Вставай! Иди, уйми свою дочь! – гаркнул отец из кухни, повернув голову к выходу.
На его крик скоро прибежала заспанная мать.
- Что случилось?!
- Твоя дочь с ума сходит! У бабы волос долог, да ум короток. Займись ею! И освободи меня от этих разборок! Чтобы меня больше не касались ваши претензии!
- Какие претензии? У меня претензий нет! – как будто захваченная в плен, подняла руки вверх мать.
- Зато у твоей дочери они есть!
- Папа, а я не твоя дочь?
- В том-то и дело, что - моя! Как вы мне все надоели!
Отец громыхнул стулом, задвинув его за стол, и раздосадованный вышел из кухни. Через несколько мгновений хлопнула входная дверь. Отец ушел не в самом лучшем расположении духа.
- Господи, ну что это такое! Ну, чем ты недовольна? Тебе недостаточно вчерашней ссоры? – сонно вопрошала мать, глядя на свое распрекрасное дитя.
- Мама, и ты туда же! Почему никто не понимает меня?! Мне так одиноко! Даже бабушка, и та на вашей стороне! Почему никто не думает обо мне?!
- Господи! Да мы только все и делаем, что думаем о тебе! Ты, что! Все только и вертится вокруг тебя! Катюша, опомнись, возьми себя в руки! Что случилось?!
Сонное состояние мгновенно покинуло мать Катюши. Взор ее прояснился, стал четче. Помолчав, она очень серьезным тоном сказала:
- Катюша, ты это брось, отцу выговаривать! Без него мы нищие были бы!
- Ну и пусть!
- Я вижу, что бессмысленно сейчас тебя вразумлять. Давай позавтракаем сначала, потом и поговорить можно. А вот и бабушка!
Катюша кинулась к бабушке, положила свои большие руки на узкие бабушкины плечи:
- Бабушка! Хотя бы ты понимаешь меня?!
Бабушка прижала внучку к себе:
- Ну, не расстраивайся так. Все будет хорошо. Все образуется. Что тут опять не поделили?
Катюшина мама растерянно сидела в кружевном пеньюаре за обеденным столом, бабушка с Катюшей, стоя обнявшись посреди кухни, мерно покачивались. Убаюкивая волнение внучки и бормоча ей на ушко ласковые слова, бабушка нацыпочках тянулась вверх к внучке. Катюша, словно крылами, сокрыла бабушку у себя на груди. Как будто не бабушка ее успокаивает, а она бабушку. Мать глядела на них и думала, безнадежно вздыхая: «Чисто гадкий утенок. Тот тоже был большим уродом среди симпатичных утят. И когда она уже в лебедя превратится? И превратится ли вообще?»
Так закончилось утро, и начался беспокойный день семьи Скворцовых.

Скрепив легким завтраком примирения разболтавшиеся было чувства, все женщины разошлись по своим делам. Бабушка, Зоя Федоровна, пошла на очередную примерку к элитной портнихе. Миниатюрная фигура Зои Федоровны с годами приобретала все более округлые формы. Такое расширение в пространстве не могли остановить ни спа-процедуры, ни антицеллюлитные программы, ни аквааэробика, которые активно и регулярно, как пилюли по назначению врача, принимала она. Поэтому Зоя Федоровна уравновешивала свое состояние подбором гардероба по фигуре. Все силы были брошены на поиски подходящей портнихи, которую с трудом нашли, и эти труды были вознаграждены отличным результатом: платья и костюмы умело скрывали недостатки растекающейся стареющей фигуры Зои Федоровны, делая ее немного стройнее и моложавее.

Мама, Нина Павловна, направила свои стопы к профессиональному косметологу принимать корректирующие и омолаживающие процедуры. Уже несколько лет ее фикс-идеей было приобретение идеальной фигуры без привлечения пластической хирургии. Поэтому некогда достигнутый результат закреплялся Ниной Павловной со стойкостью, достойной воина, удерживающего вверенный им плацдарм, который жизни своей не пощадит, но врагу ни за что его не отдаст. Косметолог Вера, благодаря, в основном, Катюшиной маме и рекомендованных маминых подруг существенно поправила свое материальное благосостояние, так же как и портниха Элла, в основном, благодаря Катюшиной бабушке и ее обеспеченным приятельницам. Обе, и Вера, и Элла, имели по отличному автомобилю, по шикарной квартире и золотые украшения носили каждый день, как свидетельство социального статуса обеспеченных людей.
Катюша села в свой новой «Опель» последней модели, подаренный папой на восемнадцатилетие, и направила колеса куда глаза глядят.

Кот Тимофей ничего не стал предпринимать. Он, не торопясь, немного поел, немного попил, потянулся и опять отправился спать. Можно попытаться вообразить, какие мысли посещают его круглую пушистую голову. Он наверняка знал, что жизнь с людьми – довольно сложная штука, и, наверное, принимал её такой безропотно (а что ему еще оставалось делать?), потому что с ними его кошачья жизнь была абсолютно безопасна в отличие от уличной, полной неожиданностей и неприятностей.
Там он мог запросто умереть от голода или отравиться, съев приманку, смешанную с ядом, там его могли раздавить машины, убить и съесть бомжи, могли растерзать бродячие собаки, надругаться мальчишки-садисты, могли отловить для опытов или отправить на живодерню, да мало ли какие каверзы могли его там ожидать. Здесь он находился в безопасности, со всем был согласен, ничего не требовал, ну, если только чуть-чуть ласки. Он не бастовал и не объявлял бойкот. Самой природой дано было ему понимание смысла жизни, и он просто наслаждался её дарами.

Тимофей ценил созданные для него людьми условия и всем был очень доволен. У него никогда не было намерений сбежать, даже попыток таких не предпринимал и от входной двери держался всегда подальше. Однажды он испытал на себе все «прелести» уличной жизни, когда, будучи еще котенком, ненароком выбежал из дома и оказался за воротами на улице. Несколько дней взрослые искали его, в основном, из-за Катюши, которая ревела беспрестанно, убиваясь о пропавшем котике.

К счастью, Тимофея на третий день нашли. Грязного, поцарапанного и с раздробленной лапой. Его быстро привели в порядок. Две фаланги на правой передней лапке пришлось ампутировать, а спустя какое-то время после этой операции его кастрировали. Конечно, он стерпел это, инстинкт сытой жизни оказался сильнее. Ну и ладно, одним инстинктом меньше – одной заботой меньше. Тимофей был всего лишь зверем, подчинялся животным инстинктам, и если нашелся кто-то, кто эти его инстинкты без труда удовлетворяет, то почему бы и не пойти на компромисс? И каким же глупым надо быть, чтобы удрать от такой дольче вита?

Печать удовольствия всегда присутствовала на его мордашке. Тимофей часто лежал посреди комнат на спине с раскинутыми в разные стороны лапами. Такое сообщение о том, что ему беспредельно хорошо, что он блаженствует, что он доверяет людям, его окружавшим, всегда умиляло домашних и вызывало непринужденные улыбки. Кот Тимофей имел свое негласное предназначение в этом доме: он был катализатором напряжений и разрешителем семейных споров. Считался любимцем еще и потому, что умел ненавязчиво объединить и примирить всех обиженных и раздраженных в семье Скворцовых.

Кот мог перемещаться по огромному дому, куда ему захочется и входить без стука, в отличие от членов семьи, которые всегда стучались в приоткрытые двери, прежде чем войти в комнату к кому-нибудь. Он мог ночевать у всех женщин семьи по очереди, кроме главы семейства, никого не обижая, а мог устроиться на ночлег на нейтральной территории где-нибудь на батарее в кухне или же в гостиной на диване. Он был единственным почти свободным существом в доме и чувствовал, что без него народ в этой семье пропадет. В оставшееся от еды и сна время он изощрял свой кошачий мозг и совершенствовал сознание.

Тимофей, конечно же, понимал разговоры людей. Он был, что называется, профессором эмоций. А за время совместной с людьми жизни овладел ещё некоторыми практическими навыками. Если дверь в какую-либо комнату была по неосторожности закрыта, чего он терпеть не мог, кот прицеливался и прыгал на ручку двери, всей свой массой надавливая на неё – дверь и открывалась. Когда ему хотелось поиграть, он искал заветный шнурок от ботинка, нёс в зубах и клал его на пол перед тем членом семьи, с кем у него появилось желание играть.

В подсобном помещении была установлена для Тимофея специальная раковина, куда он ходил оправляться. Твердые испражнения убирались домашними в унитаз, а жидкие смывались водой из крана, который был прилажен к этой раковине. Тимофей сидел на краю раковины, наклонив голову и сведя ушки вперед, и смотрел, как нажимают на «пипочку» крана, как течет вода, как её выключают, снова нажав на «пипочку».
Не прошло много времени и к удивлению и восторгу людей кот стал проделывать смывание водой сам. При этом время от включения воды и до её отключения было более длительным, чем у людей. Просто Тимофей, сидя на краю раковины, заворожено следил за тем, как плотной шумной струей выбивается вода из крана, как озерцом растекается по раковине. Вдоволь насладившись льющимся потоком воды, он запросто нажимал на «пипочку» снова, и вода прекращала течь. Тимофей какое-то время продолжал еще сидеть на краю раковины, наклонив свою круглую голову и навострив ушки вперед, размышляя над наблюдаемым им явлением, может быть, он задавался вопросом: «Куда же подевалась вода?», затем резво спрыгивал с раковины и достойно удалялся в комнаты.

Для Тимофея был куплен специальный телевизор со встроенным видеомагнитофоном, на котором демонстрировали ему кошачьи фильмы. Кот сидел в таком случае на некотором расстоянии перед телевизором, следил за порхающими на экране птичками, снующими мышками и прочей, интересной котам, живностью, слушал звуки всевозможные: от писка мышей до птичьих переливов. Щёчки у него в это время подергивались, усы колыхались, он издавал утробное урчание и короткие «мрр-мрр».
Время от времени он подбегал к экрану телевизора, пытаясь лапой схватить то, что там летало, прыгало и хаотично двигалось. Но не тут-то было! Разочарованный, он уходил на свою позицию, смотрел фильм дальше, потом снова подбегал к экрану, размахивая лапой, и снова возвращался ни с чем. Кошачьему умишке не дано было понять тщетность уловок. Он не научился включать и выключать видеомагнитофон, но Зоя Федоровна, воодушевленная его проявившимися талантами, не теряла надежды, что и это когда-нибудь произойдет.

Когда все уходили из дома, Тимофей укладывался спать, его активность замирала до появления кого-нибудь из членов семьи. Стоило кому-нибудь вернуться домой, он мгновенно пробуждался, и непременно оказывался у ног человека. Замерял эмоциональный уровень пришедшего и соответственно вёл себя. Если кто-то был в радостном расположении духа, Тимофей тоже радостно терся о ноги, скакал по дому и катался с боку на бок по коврам. Если настроение у людей было паршивое, он ласкался, бодался головой, просился на руки, давал себя гладить и делал смешную блаженную мордочку.

Он чувствовал, как постепенно уходило напряжение из тела человека, как сердце его освобождалось от досады и обид, и наполнялось покоем и любовью. Жаль, что это длилось так коротко – только то время, когда кот был на руках. Когда кто-то был зол, источал гнев или горел ненавистью – и такое бывало! - кот исчезал с поля зрения, прятался в укромный уголок, сидел там, замерев и сжавшись, до тех пор, пока гнев не покидал человека, потом выходил и начинал «лечить», восстанавливая, потерянные на злость и гневливость, душевные силы.

К гостям он всегда был открыт и проявлял умеренное любопытство. Приходила в гости какая-нибудь добрая душа, с колен не слезал, если приходил человек недобрый, сидел в позе сфинкса, напряженный и настороженный, не сводя глаз с недоброжелателя, неся свой, им назначенный, караул. Итак, Тимофей отправился отдыхать, зная, что до прихода людей ничего интересного не произойдет.

А Катюша шпарила на своем «Опеле» по городу и не знала, где ей тормознуть. Она не останавливалась, потому что не могла четко определить, чего хочет. Было раннее утро, вся молодежь еще спит, наплясавшись на дискотеках. Сейчас никто не будет ей рад. Она действительно не знала, куда ей податься! Наличных она захватила достаточно, в сумочке лежали еще кредитные карточки, оба паспорта: и внутренний, и заграничный с действующей шенгенской визой, телефон был заряжен и оплачен вперед на крупную сумму. Зарядное устройство валялось в машине на сиденье. Она никогда ни в чем материальном не нуждалась, но сейчас чувствовала себя такой нуждающейся, хоть плачь..

Как и каждой молодой девушке, ей хотелось Любви. Большой, чистой и прекрасной Любви! Да, именно – Любви с большой буквы! Как и каждая молодая девушка, она в укромном уголке своего разума знала, что такая Любовь нереальна. Такая Любовь бывает только в глянцевых журналах и в сериалах. Но, как и каждая молодая девушка, она продолжала упорно мечтать о такой Любви и не менее упорно сохранять себя для такой Любви. «Гибель не страшна герою, пока безумствует мечта!»* О, как был прав поэт.

Того, что было реально, ей не хотелось. Потому что то, что реально - так отвратительно! Так пошло, так мерзко! Потому что то, что реально – это только секс. (Вот они – уроки мамы и бабушки, - не прошли даром!). А только секса она не хотела. Хотя и не знала, что такое секс. С ней еще ничего подобного не случалось. Да и когда и с кем? При таком семейном контроле! При такой фигуре! Секса она еще ни разу не испытывала. И не хотела. Катюша была романтически настроенная барышня. Вернее, она была жертвой Романтики. Это была снова заслуга мамы и бабушки. Они могли бы этим гордиться. Только не Катюша. Романтические настроения не были гордостью Катюши, они были ее крестом. Рада бы избавиться, но – никак! «Почему?! Почему у меня не получается, как у других девчонок?! Они так легко общаются с парнями! Они кокетничают, их обнимают и целуют! Почему я не умею так?!». Эх, знала бы Катюша, что если ее мечта не сбывается, значит, она слишком похожа на мечту другой девушки, которая прилагает больше усилий для ее реализации.

Катюша рассекала по штрассам и решительно не знала, где ей остановиться. Тут ей пришла в голову неожиданная мысль: а не навестить ли Владика? Владик учился вместе с Катюшей в гимназии, в десятом классе неожиданно стал проявлять к ней особый интерес, а Катюша почему-то старалась его не замечать. Именно старалась, потому что, стремления Владика понравиться Катюше были заметны всем без исключения. Только Катюша делала вид, что ничего не замечает. Она не могла поверить, что может кому-то нравится. И даже на выпускном, когда Владик решился на геройский поступок, в основном благодаря изрядно выпитому шампанскому, властно отвел ее в сторону от компании девчонок и, в конце-концов, признался ей в своих чувствах, Катюша, выслушав его душевные излияния, просто молча вернулась к девчонкам. Сначала она восприняла это объяснение как насмешку. Может быть, Владик сделал это на спор с кем-то? Потом она почти поверила в искренность Владика, но ей показалось, что признание Владика было недостаточно романтичным. Он проделал это как-то скомкано, неуклюже, невнятно произнеся заветные слова, которых ждет каждая девчонка. И вообще, сам Владик был какой-то не такой. Да, ростом и фигурой он был красив, но такой нерешительный! Да, он не сводил глаз с Катюши, с этой Пизанской Башни, но и всего-то! Когда Катюша встречалась с ним глазами, он опускал свои или отводил их в сторону. Ну, что такое! Нет бы продемонстрировал страсть, призыв, вожделение! Но у Владика при встрече с Катюшиными глазами как-то сразу все тускнело и пыл его улетучивался. Это раздражало и злило Катюшу. Тем более, что на тот момент у нее самой был предмет воздыханий, который даже не догадывался об этом. Ей нравился парень из параллельного класса. Он был супер! Похож на Рикки Мартина. За ним бегали все девчонки! Этот факт и останавливал Катюшу от каких либо действий. Ей так не хотелось быть как все! Она сохла по этому «Рикки Мартину», который был ей недоступен, как коту Тимофею телевизионные мышки. А нерешительность Владика ее раздражала.

Катюша даже завела любовный дневник. Она никогда не вела дневников. Она не доверяла родственникам и поэтому не могла писать искренне, зная, что когда-нибудь случится так, что кто-то прочтет ее сокровенные мысли. Но во время своей влюбленности в «Рикки Мартина» она специально завела дневник, чтобы когда-нибудь дать почитать предмету своих воздыханий, чтобы он с удивлением открыл для себя ее глубокие чувства и понял, как много он потерял, не замечая ТАКУЮ девушку! Дневник изобиловал стихами великих поэтесс. От имени Катюши слова любви «произносили» Сафо и Марина Цветаева, Анна Ахматова и Вероника Тушнова. Влюбленность Катюши заставила ее по доброй воле перелистать эти литературные шедевры, и это были единственные книги, за исключением школьных программных, которые она «перелопатила» почти на одном дыхании. В дневник среди «роз и шипов» шеддолларв незаметными маргаритками затерлись и ее собственные стихи. Она писала так, как пишет любая влюбленная юность:

«Склонись,
Высокое небо, надо мною,
Как я склоняюсь
Над портретом милого!
О, небо!
Как ты плачешь!
И, содрогаясь,
Дожди роняешь на зеленую землю!
Скажи,
Не моих ли слез так милый ждет,
Как ждет земля дождей твоих,
О, небо!»

Неразделенная влюбленность ввергала Катюшу в печаль, заставляла страдать, - тем и была дорога ей.

И вот теперь – не заглянуть ли к Владику! А почему бы и нет! Мы уже не в гимназии. Теперь другие условия. У Катюши появилась такая непреодолимая потребность быть предметом обожания и внимания, что она решилась на Владика. Ведь она нравится ему! Катюша знала, где живет Владик. По окончании гимназии родители Владика подарили ему отдельную квартиру, и всех своих одноклассников он пригласил на новоселье. Была там и Катюша, но после неудачного объяснения в любви на выпускном вечере, Владик уже не решался подойти к ней. В тот вечер она общалась со всеми, кроме него. Хотя он так увлекательно рассказывал о музыке, которой занимается с детства, так чудесно играл на рояле. Она заметила, что в тот вечер несколько девчонок просто не сводили с него своих глаз. Теперь же воспоминания о Владике вызвали у Катюши чувства ликования, как будто одно человеческое существо, оказавшееся на необитаемом острове, вдруг встретило себе подобного.

В парадной большого пятнадцатиэтажного кирпичного дома с треугольными башенками на макушке, в котором жил Владик, домофон, к счастью, не работал, и Катюша беспрепятственно прошла на лестничную площадку к лифту. Поднявшись довольно быстро на двенадцатый этаж, Катюша вышла из лифта и перевела дух. Все-таки это в первый раз случается, что она сама и к тому же одна, идет в гости к парню, пусть хотя бы и к Владику. Она набрала побольше воздуха и решительно нажала кнопку звонка. Взглянула на часы, было девять часов утра. За дверью что-то зашуршало, завозилось.
- Кто там?
- Это я, Катюша.
- Какая Катюша?
Катюша неприятно сглотнула.
-Ну, я – Катюша!
Дверь медленно открылась. В двери показалась фигура Владика. Владик был почти гол, только плавки нежной песочной полоской светлели на загорелом теле. Катюша вдруг отметила у себя какое-то доселе неведомое шевеление где-то в области пупка. Они стояли так друг напротив друга, ничего не говоря, остолбенев и онемев. «Где же были мои глаза! – внутренне подивилась Катюша. – Такое тело! Он так сексуален!». И - «Ах!» - как будто Небеса разверзлись! И, выпущенная с высоты небесной, стрела Амура достигла огромного тела Катюши, пронзила ее неискушенное сердце и осталась в нем, воткнутая, подрагивая при каждом движении души и принося сладостную мучительную боль эротической любви.

Щеки девушки разгорелись, дыхание участилось. Глаза ее заметно расширились, рот полуоткрылся. Губы приобрели коралловый оттенок, кровь в них пульсировала. Длинные вьющиеся волосы креативно-неряшливо разметались по округлым плечам. Соски под лифчиком напряглись и отвердели так, что стали отчетливо выпячиваться под тонкой блузкой. Огнем полыхнуло вдоль позвоночника. Жар достиг головы, а оттуда огненной лавой стала растекаться по телу нега и расплылась глубоким пылающим озерцом в самом потайном месте – в девичьем лоне.

Пока Катюша очарованными глазами сканировала Владика, дверь распахнулась шире, и в ней появилось еще одно человеческое очертание. Оно очерчивало фигуру женского рода. Оттуда спросили:
- Владик, это кто?
В ответ последовало молчание. Катюшины глаза переметнулись на женскую фигуру, которая была в наспех накинутом на голое тело халате.
Все ее любовное томление, так неожиданно ниспосланное ей, развеялось в считанные секунды. Ее тело еще горело, но разум уже возмущался: «Ну, да конечно! Он спит с женщинами! Он такой же, как и все мужики – думают об одной, а спят с другими!» – все это опрометью пронеслось в голове у Катюши, она развернулась и бегом, громыхая каблуками, кинулась вниз по лестнице.
- Кто это, Владик? – не могла угомониться девушка в халате.
- Кто-кто! Наваждение, - ответил пораженный Владик.
Катюша не помнила, как снова оказалась в машине. «Какая я дура!» - зло думала про себя Катюша. «Зачем я к нему поперлась?!». Любовный пыл еще не оставил ее, но в ней уже отчетливо разрасталось возмущение и вскоре заполнило всю ее изнутри и окончательно вытеснило амурное желание. Она резко тронулась с места и на высокой скорости помчалась по улице. «Как будто кто-то будет меня вечно любить и вечно ждать! Наивная!». Катюша изо всех сил не позволяла ревности завладеть ею. Вместо этого она намеренно стала представлять Владика во всех немыслимых ужасных образах, разжигая в себе злость против него. «Ну, и пусть!» - после серии таких образов заключила Катюша, и все в ней разом обидно замолчало.

Катюша неслась по улицам, а потом вдруг сбавила скорость. «А чего я собственно переживаю по поводу Владика. Ну, упустила кавалера, ну и что. Вон их сколько – целый город! Даже больше – целый мир! Неужели на меня никого не найдется?! Спокойней. Спокойней. Я еще ничего не потеряла, потому что еще ничего не приобрела. Давай будем приобретать. Открой глаза и смотри. Выбирай! Все в твоих руках!» Катюша притормозила. Перевела дух. Поразмыслила трезво. И решила постараться больше никогда не терять самообладание. «Ему же хуже! Она решила с этого момента строить свою жизнь сама. Вот этими нежными большими руками. Вот этим неискушенным пылающим сердцем. Вот этой рассудительной кудрявой головой. Вот этой нарождавшейся волей, замешанной на физической силе. Вот этим ослепительным огромным телом Пизанской Башни. А может быть, Башней обзывали ее из зависти? Ведь у нее есть то, чего так нехватает многим девушкам - роскошная грудь и шикарные волосы! И такие пышные бедра! Немного сутуловата? «Да мы сейчас исправим это! Вот так, спинку прямо. Подбородок наверх. Улыбочку!» Она решила использовать весь арсенал, данный ей природой и родителями, в свою пользу, для построения новой замечательной жизни. И она добьется этого! Как заклинание повторила Катюша последние слова. Теперь она точно знала, что будет делать.
Для начала она направилась в отель «Европа» еще раз как следует позавтракать. Завтраки обычно до десяти часов. У нее было еще полчаса. Обычные уличные кафе и рестораны, тем более фаст-фуды, ее не привлекали, она привыкла питаться на более высоком уровне. И «Европа» была подходящим для этого местом. С этим вопросов не возникало. Тем более, что здесь она с мамой бывала довольно часто.

Катюша прошла охрану на входе в отель, поприветствовав знакомых парней в униформе. Затем налево, потом по ступенькам наверх, и вот она в большом зале, сверкающем белизной скатертей и матовым блеском мраморных колонн. Она заплатила администратору за шведский стол, выбрала из всего предлагаемого самое вкусненькое: рыбки красненькой, икорки, омлет, оладушки, пару булочек и маслица. На десерт – фрукты в сливках и два шарика ванильного мороженного, политого тягучим вишневым сиропом. Из напитков заказала чай фруктовый, душистый, тропический. Катюша расставила все красиво на своем столе, и принялась с большим аппетитом есть. Она испытывала настоящее наслаждение от хорошей вкусной еды. Поесть она любила! Она ела не торопясь, смакуя каждый кусочек. Чай из круглобокого белого фарфорового чайника источал тонкий аромат, напоминая о заморских каникулах и экзотических фруктах. Глаза ее непроизвольно зажмуривались и из груди вырывался едва слышный сладостный вздох: «ммм!». Вкусно!

На разрезанные вдоль поджаристые булочки с хрустящей коркой Катюша положила кусочки масла, распределила их толстым слоем по мякушке. На маслице положила лососятинки. Надкусывала осторожно, пережевывала медленно, на каждый зубок, смакуя вкус пухлым языком. Потом она покушала омлет, переливающийся масляными кружочками, который просто таял во рту. Все это запила первой чашкой фруктового настоя. Затем настал черед оладушек. На них взгромоздила Катюша высокой шапкой черную лоснящуюся икорку. Оладушки разрезала осторожно, боясь уронить хотя бы одно икорное зернышко. Под отрезанные ломтики подводила вилочку мельхиоровую, и все это богатство медленно отправляла в алчущий рот. Фрукты в сливках и мороженное лежали смиренно в вазончике, и, дожидаясь своего череда, подтаивали. Катюша не любила замороженного мороженого, она предпочитала слегка подтаявшее. Сейчас десерт был в самый раз. Изящной ложечкой Катюша выуживала из сливочно-ванильной массы виноградинки и вишенки, поедала сначала их, аккуратно складывая оставшиеся от ягодок косточки на пустое боюдечко. Затем она интенсивно размешала в единую массу почти слившиеся воедино белоснежные сливки, кремово-желтоватое мороженое и пунцовый вишневый сироп. Получившийся микс отхлебывала ложечкой уже практически с закрытыми глазами. Такой десерт требовал полного сосредоточения, и чтобы Катюшу ничего не отвлекало от наслаждения, она закрыла глаза. За такой вкус можно отдать полцарства. Если бы в этот момент у Катюши стали бы просить то, что ей самой было очень дорого, с чем бы она при других обстоятельствах никогда бы не рассталась, она отдала бы просящему все, что он потребует, безропотно, поскольку сейчас она была сама сладость, патока, чистейшая доброта и наполнена до краев божественной пищей, все остальное в мире не могло сравниться с тем, что она вкушала.

Катюша уже почти всё съела, осталось только чай допить. Он стал к тому времени насыщенным, еще более ароматным, как своеобразный акцент во вкусовом букете выбранной еды. Катюше было хорошо. Все свои ссоры с родителями она топила в еде. Количество съеденной пищи было прямо пропорционально накалу и интенсивности эмоций во время споров. Прежде чем отхлебнуть чаю, она, прикрыв ладошкой, вдыхала носом чайный аромат и выдыхала его ртом чуть в сторону. Она пила чай маленькими глоточками, наслаждаясь непревзойденным вкусом напитка и своей независимостью. Она пила и представляла себя зрелой, но безупречно сохранившей свою молодую красоту, дамой. Она видела себя в широкополой шляпе, чертовски привлекательной и неотразимой, средоточием мужских взглядов. Там, где она себя представляла, из женщин была она одна, а все остальные – мужчины. Мужчины, как загипнотизированные, не отрывали от нее своих потрясенных взглядов, а она пила чай, и наслаждалась их восторженным вниманием.

Эти ее фантазии безусловно имели связь с утренним мимолетным эротическим приключением. Внутренние организменные процессы не замирают по первой команде человека, а помимо его воли продолжают свою премудрую работу, ища выход той энергии, которая выделилась во время эротической реакции. Любовная энергия все еще переполняла ее, ментально проявляясь в безобидных фантазиях, а физически – в истечении невидимых глазу эманаций, которые сочились из каждой поры созревшего мощного молодого тела девушки. Они были невидимы для других, но озаряли все тело так, что не заметить любовное сияние было просто невозможно. Катюша светилась.
Вдруг у ее виска прозвучал голос:
- Можно к вашему столу?
Катюша вздрогнула, как будто ее застали на месте преступления, открыла глаза и оглянулась. Над ней склонился молодой мужчина приятной наружности. «Началось!» - с замиранием сердца подумала она.
- Пожалуйста! – немного помедлив, с достоинством согласилась она.
- Должен вам признаться, я наблюдал за вами все то время, пока вы ели.
- Да? – ей стало неприятно.
-Да. И меня потрясло то, что я увидел.
- Что же вас так потрясло? Я много съела? – в самоиронии Катюше нельзя было отказать.
- Нет, упаси Боже! Дело не в количестве!
- А в чем же?
- В том, как вы это ели.
- И как же я ела?
- Очень соблазнительно. Я подумал, если женщина ест так от природы, и может наслаждаться едой, то она также может наслаждаться всем, что ей приятно.
- В этом выводе нет ничего оригинального. Впрочем, каждый открывает что-то когда-то для себя в первый раз, - с умным видом констатировала Катюша. Она еще играла роль зрелой дамы.
- То есть, вы это знали? И специально так ели?
- Я это знала. Но ела так, поверьте, не специально. Просто мне было на самом деле все очень вкусно, и я получала истинное наслаждение от еды, в этом вы правы.
- Этим-то вы меня и привлекли.
- Правда?
Катюша была все же не искушена в отношениях с мужчинами. Она не уловила грозящей ей опасности в восторженном комплименте.
- Да. Давайте знакомиться. Стас.
- Катюша.
- Катя, значит.
- Нет, Катюша. Катя - не мое имя. Меня с детства, и дома, и в гимназии все звали только Катюша, другого имени у меня нет, - она улыбнулась так просто, так обезоруживающе.
- Хорошо, Катюша. А меня Вы можете звать по-всякому: Стас, Стасик, Станислав – все производные моего имени мне приятны.
- Стас. Это сейчас модно: Влад, Стас, Ник... А вот моя мама моего папу на старый манер Вовкой зовет.
Стас рассмеялся.
- Кстати, анекдот про Вовочку хотите? – и, не дожидаясь ответа, продолжил, - «Глядя, как мама примеряет новую шубу из натурального меха, Вовочка заметил:
 - Мама, неужели ты не понимаешь, что эта шуба – результат ужасных страданий бедного, несчастного животного?
Мама посмотрела на Вовочку и строго спросила:
- Как ты можешь так о родном отце говорить?».
Они весело захохотали.
Пока они общались за столиком, Катюша успела рассмотреть мужчину. Он был высокого роста. Слава Богу! – выше нее. Его стройную фигуру подчеркивали джинсы в обтяжку на бедрах и поло-хемд, заправленный под ремень. На ремне красовалась серебрянная бляшка в виде расправившего крылья орла. Руки, выглядывающие из-под коротких рукавов были загорелы и бугрились в меру накачанными мышцами. Стас был темный блондин, а макушку его украшало модное мелирование в более светлые тона. Легкая небритость добавляла ему шарма и мужественности. Нос его был по-арийски прямой, почти идеален. Стас играл глазами, посылая Катюше тайные знаки. Но она еще не могла читать с мужского лица. Она просто радовалась.
Так болтали они оживленно о том-о сем до тех пор, пока администратор вежливо не попросил их покинуть зал. Завтрак был уже окончен, и зал готовили к следующему мероприятию.

Катюша и Стас вышли на улицу. Солнце ослепило их.
- Ну, я поехала. Спасибо за компанию.
- Куда же Вы, Катюша? – опешив, спросил Стас.
- Вот моя машина. Я поехала.
- А вот - моя, – Стас кивнул на черный «Вольво», стоящий в нескольких метрах. – Куда
поедем?
- Не понимаю.
- Я хотел бы продолжения банкета, - невинно улыбнулся Стас.
- А я хотела бы побыть одной, – кокетливо соврала Катюша.
- Ну, зачем же красивой девушке быть одной!
Он назвал ее красивой! От этого у Катюши случилось легкое головокружение. «Подлизывается! Не покупайся! Это просто комплимент!» - увещевал ее здравый ум. Но мужчина смотрел ей прямо в глаза, улыбаясь так искренне и надежно, что она поверила. Катюше подумалось: «И вправду, зачем мне быть одной? Я же сама стремилась к тому, чтобы получить хотя бы немного больше той свободы, которую мне отпускали родители. Так устроим себе продолжение банкета!». Катюша ослепительно улыбнулась во весь свой большой и такой чувственный рот.
- Так куда поедем? – расценил Стас улыбку Катюши, как разрешение.
- Я не знаю. Предлагайте!
- Поехали ко мне!
- Ну, что Вы, Стас! Так сразу – и к вам. Может быть, погуляем?
- Вот там мы и погуляем. Мы поедем ко мне на дачу. Там прекрасные места, природа чудесная.
- Поехали!
- Запишите номер моего мобильного. Будем держать связь.
- Давайте.

Катюша пощелкала клавишами мобильника, сохранив номер Стаса в своем телефоне. Заодно отправила смс-ку матери: «Мама, привет Я в городе Гуляю с девчонками Буду вечером Не беспокойся Целую Катюша».
Они проехали через весь город, периодически перезваниваясь. Солнце поднималось все выше и выше. Город был залит желтым светом, настроение у Катюши было приподнятое, она пела: «Он назвал меня красивой! Я красива! Красива!» Постепенно выехали на загородное шоссе в сторону Выборга. Здесь можно было промчаться с ветерком. Катюша ни о чем не думала, просто была счастлива. Она отмела мамины ограничения с облегчением. Сквозь шум мотора раздавался ее ликующий голос: «Я свободна! Я свободна!». Ей было приятно, что этот мужчина от нее в восторге, что он готов для нее что-то сделать. «Чем я хуже других девчонок?! Ничем! Только крупнокалиберная. Зато какие мужчины обращают на меня внимание!».
 Впереди мчался Стас. Катюша видела перед собой его «Вольво», и такой задор охватывал ее, что мелкая дрожь пробегала по всему телу, как будто в предвкушении чего-то необычного, неизведанного.

Они ехали долго и, в конце-концов, добрались до какого-то поселка, проехали его насквозь и дальше поехали по направлению к лесу. Здесь и на самом деле было красиво. Лес украшен молодой листвой, переливался нежным серебристо-зеленым цветом, трава блестела, наполненная первым соком. Они ехали уже по ухабистой дороге через лес, как вдруг впереди блеснула гладь воды. Еще через мгновение перед ними открылось лесное озеро.
Стас остановился. Рядом поравнялась Катюша.
- Вот и приехали! – крикнул в опущенное окно Стас.
Они покинули свои машины, размяли ноги. Огляделись. Так ярко и солнечно было вокруг. Свежий воздух заставил их вздохнуть всей грудью. Эти природные почти инстинктивные движения их тел были естественны и миролюбивы, и Катюша отогнала, закравшиеся было к ней, подозрительные мысли.
- Давай обойдем озеро!
- А мы уже на «ты»? – задорно спросила Катюша.
- Извини. Здесь так хорошо, что можно отбросить условности.
- Согласна. Давай на «ты».

Они пошли рядом. Стас взял Катюшу за руку. Она не отняла своей. Они шли так некоторое время, иногда посматривали друг на друга, заглядывая глубоко в глаза. Говорить было не о чем. Чувства переполняли обоих. Катюше было сладостно от того, что она нравится, от прикосновения его ладоней. Она видела блеск в глазах Стаса, она смеялась, она была игрива. И вдруг поняла, что тоже умеет кокетничать. Стас был высок и строен, даже несколько худощав. По привычке смотреть на себя со стороны, Катюша представила себя со Стасом, идущих обнявшись, и залилась от смеха. Она явственно увидела огромный хот-дог, шагающий по тропинке. Длинной колбаской был, конечно, Стас, а пышной поджаристой булочкой – она сама.
- Отчего так веселимся?
- Да, так, вспомнилось что-то.
- Вот хорошее место. – Стас остановился и указал на несколько валунов, образующих небольшой круг. В кругу росла мягкая трава, а на камнях играли солнечные блики и тень от деревьев колыхалась.
- Давай заберемся туда!
- И что мы там будем делать? – улыбаясь, удивилась Катюша.
- Просто побудем там.
- Зачем? Там так тесно.
- Ну, что ты, как маленькая. Посидим в этом в укрытии вместе.
- Зачем? Я хочу еще пройтись вокруг озера.
- Ну, хорошо, пройдемся вокруг озера, – нехотя уступил Стас.
Он одной рукой обнял Катюшу за плечи, а в другую снова взял ее ладонь. Так шли они, спотыкаясь о кочки. Катюша при каждом спотыкании от неожиданности тихо ойкала, Стас придерживал ее, не давая упасть. Они шли молча. Разговор не клеился. Жар в груди возрастал. Дыхания обоих участились.
- Давай вернемся. Смотри, озеро большое, мы его целый день обходить будем.

Катюша окинула глазами границы озера. И правда, на прогулку может пару часов уйти. Они повернули назад. Пошли той же тропинкой. Дошли до валунов. Стас остановился, повернул к себе Катюшу, и вдруг стал страстно и жадно ее целовать. Она опешила от такого внезапного напора. Тут же чувства ее смешались. Большое ее тело разомлело от прикосновений мужчины еще во время прогулки, сейчас же оно трепетало от чувственных желаний, но разум – этот вечный надсморщик разум! – он кричал, почти визжал: «Нет!!! Нет!!!». Катюша плотно сомкнула губы и стала вырываться.
- Не надо! Не надо!
- Почему?! Ты такая сладкая!... Ну, иди ко мне, лапочка.
Катюша почувствовала, что ее губы и все вокруг рта сильно увлажнилось. «Слюнявый какой!». Ей стало неприятно, она снова начала отталкивать Стаса, пряча лицо, отводя его то вниз, то в стороны.
- Ты чего?! Неприятно?
- Да! Неприятно!
- Девочка ты еще! Нецелованная!
- Ну, и пусть!
- Ну, хорошо, хорошо. Давай, присядем в укрытие.
- Я не хочу в укрытие. От кого мы будем укрываться?!
- От посторонних глаз.
- Зачем нам укрываться от посторонних глаз?
- Ну, что ты, как маленькая! Не понимаешь, что ли? – Стас снова притянул к себе Катюшу.
Ей стало не по себе. Снова кто-то что-то требует от нее. Она не хочет, а ее заставляют. Может быть, ей надо опомниться, придти в себя. Почему она должна уступать? Не любит Катюша напора. Он хочет, наверняка, пообниматься. Я ей уже расхотелось. Стас стал противен Катюше.
- Я хочу домой!
- Послушай, Катюша, не надо портить такой хороший день, я тебя прошу.
- Но я и вправду не понимаю, зачем нам там, среди камней сидеть, если и здесь хорошо!
- Там мы будем ближе друг к другу.
- Зачем нам быть ближе друг к другу? Я пойду в машину.
Лицо Стаса стало серьезным. Беззаботная улыбка исчезла, появилась неприятная твердость. Катюша заметила перемену, испугалась:
- Что? Что я такого сказала?!
- Ты что строишь из себя целочку?! – изменившимся голосом грубо заорал Стас. – Не пойдешь сама, силой заставлю!


Катюша испугалась перемены так, что задрожала от страха всем телом. В голове сразу же пронеслись наперебой все предостережения, которые когда-либо говорили ей мать и бабушка. Катюше стало дурно в прямом смысле слова. Ее стошнило.
- Ты что, дебильная?! Тебе еще никто ничего не сделал, а ты уже рыгаешь!
Катюшу стошнило в три приема. Внутри нее желудок судорожно сжимался, выплескивая на траву недавно съеденный великолепный сытный завтрак, горло издавало неприятные бякающие звуки. Стас в это время стоял рядом, брезгливо отвернувшись, уперев руки в бока. «О, как мне плохо! Как противно!... Какой он грубиян! А сначала джентельмена из себя строил!» Стас ждал, пока Катюша перестанет судорожно извиваться, наклонясь низко перед собой, и успокоится. Он был весь напряжен, как струна, готовая вот-вот оборваться. Катюша, почувствовав, что больше ничего с нее не выйдет, краем блузки вытерла рот, несколько раз сплюнула. Поймав момент, когда Катюша тяжелым вздохом переводила дух, Стас резко дернул ее за руку, увлек в круг, образованный валунами, завалил ее одним махом, стал беспорядочно срывать с нее одежду. Катюша отбивалась руками и ногами. Оба тяжело дышали, никто не хотел уступать. Жуткие представления, которые одно за другим проносились в Катюшиной голове, не давали ей расслабиться. Целовал ястреб курочку до последнего перышка. Вдруг в Катюше зародилась откуда ни возьмись злость. Да такая, что стала неимоверно распирать ее тело.
- Гад! Какой же ты гад! Сволочь!
Выкрикивая ругательства, она представила себя изнасилованной этим парнем самым жестоким способом. И представился ей образ мужика, того самого – неблагодарного свиньи, о котором с презрительной ненавистью говорила бабушка. И этот образ необузданной похотливой мужской особи превратился в объект и ее ненависти. Она поняла, как ненавидит сейчас весь мужской род, все это «мужицкое отродье». За какую-то долю секунды она поняла, что, видя перед собой этот отвратительный образ, а не человека отдельно взятого, она готова на то, чтобы убить его. «Убью! Убью!» - пронеслось в ее мозгу. Катюша была молода, здорова и огромна, подобна утесу.

Ненависть и отвращение, родившиеся в ней, добавили к ее природной физической силе еще и нечеловеческую силу, которая откуда ни возмись возникает в момент отчаянья и стремления спасти свою жизнь. Она изловчилась, перевернула Стаса под себя и с такой силой стукнула его голову о валун, что явственно услышала треск. Стас сразу же ослабил хватку и как-то обмяк. Глаза его закатились под веки, и он затих, уткнувшись подбородком в грудь. Катюша еще продолжала держать его за ворот, уцепившись пальцами так, что побелели суставы. Она тяжело дышала. Всплеск адреналина в ее организме был подобен локальному атомному взрыву: кровь прилила к лицу, сделала его пунцовым; казалось, что сердце выскочило из своего насиженного места, пытаясь выпрыгнуть через горло, но застряло на полпути – так мощно пульсировало в горле; дыхание ее настолько участилось, как будто бы она пробежала стометровку за две секунды. «Боже! Я угробила его! Он умер!» - пронеслось у нее в мозгу. Катюша расслабила пальцы, встала над лежащим Стасом. Она стояла, как исполин, завороженно взирающий сверху на поверженного врага, не веря своим глазам, все еще надеясь, что Стас сейчас пошевелится. Если он отойдет, она обязательно попросит у него прощенья, думала Катюша. Но он не отходил. Катюша взяла его за ворот обеими руками и начала трясти, приговаривая: «Открой глаза! Ну, же! Открой глаза, пожалуйста!». Она широко уставилась на него, ожидая через секунду распознать признаки жизни на его лице. Но Стас только еще больше обмяк и съехал всем телом на землю. Теперь его тело лежало в выемке между валунами, именно в том месте, в которое он так хотел увлечь Катюшу, и находилось между колен Катюши, которая склонилась над ним, пытаясь уловить признаки жизним в лежащем. Но признаков жизни Стас не подавал. Катюша поднялась, отступив в сторону, и не сводя глаз с поникшего Стаса. Она попыталась справиться со своим состоянием, несколько раз глубоко вздохнула. Время как будто остановилось.

Из оцепенения вывел ее звонок мобильного телефона. Это звонил телефон Стаса. Катюша заметалась, как если бы ее застали врасплох. Затем она усилием воли заставила себя остановиться. Она осторожно достала из кармана брюк телефон Стаса и опрометью кинулась обратно к тому месту, где они оставили машины.
Спустя какое-то время Катюша мчалась по шоссе в направлении Санкт-Петербурга. По ходу движения она умудрилась одной рукой судорожно вытащить сим-карту из телефона, принадлежавшего Стасу, выбросила в окно сначала карту, а еще через десяток километров - телефон Стаса.
Солнце висело на макушке неба довольно высоко, расточало щедро свой жар, накаляя до высоких температур и без того распаленные чувства, летящей в город на всех парах, Катюши.
«Домой! Домой!» - стучало в голове у Катюши. «Нет! В таком состоянии домой мне никак нельзя! А куда же тогда?!». Растерянность овладела Катюшей. Она остановилась у тротуара на каком-то проспекте. Мимо текли потоки машин, обдавая Катюшин «Опель» облаками сизого, а иногда и черного дыма. Катюшу трясло, во рту у нее пересохло, каждый вдох-выдох царапал горло. Она посмотрела на себя в зеркало заднего вида и увидела переполошенную, растрепанную, перекошенную от страха физиономию. «Ужас! Вот так примерная девочка. Тихие воды глубоки», - криво усмехнуклась про себя Катюша. «Но надо же что-то делать! А может, пойти в милицию и во всем признаться, пока следы борьбы остались и одежда местами разорвана? Но тогда об этом случае могут узнать родители, а это – катастрофа! Господи! Куда, куда деться?! Спрятаться! Исчезнуть!... Я его убила!... Что теперь со мной будет?! Меня отправят в тюрьму?!» Все это в один миг пронеслось в Катюшиной голове. Как никогда требовалось ей сейчас утешение и поддержка. Надо кому-то рассказать, с кем-то посоветоваться. Но с кем? Где-то, в конце-концов, спрятаться! Но где?

Она мысленно перебирала всех своих одноклассников, всех знакомых и тут же отметала потенциальные кандидатуры. Никто не подходил. Она вспомнила сегодняшний визит к Владику. И вдруг поняла, что он и есть самый надежный человек. Пусть он и спал с другой женщиной, все равно! Ей нужен был человек-утешитель, друг. «У Владика такая тонкая натура, он понимает музыку, он поймет меня. Он не такой мужлан, как этот... Он добрый. Он кошки не обидит. Все музыканты – порядочные люди», - заключила Катюша. И она решилась снова поехать к Владику.

Около получаса понадобилось Катюше, чтобы добраться до Владика. Все это время она была сосредоточена на дороге и заперла накрепко в себе все эмоции, которые грозили перехлестнуть через край. Катюша бегом добежала до парадной и почти взлетела на лифте на двенадцатый этаж.
- Кто там? – тем же тоном, что и утром спросил Владик.
- Это я, Катюша.
В этот раз дверь открылась быстрее. Владик был одет, причесан и выглядел свежо.
- Ну, заходи, Катюша.
- Я к тебе не надолго.
- Даже и надолго, пожалуйста.
- Как твои дела? – немного помолчав, спросила она, отведя взгляд в сторону.
- Тебя это и впрямь интересует?
- А почему бы и нет?
- Странно. Ты никогда мной не интересовалась. А теперь вот даже без приглашения пришла.
- Я могу уйти, если ты не хочешь, чтобы я здесь была.
- Нет, что ты! Оставайся. Ты как-то странно выглядишь. На тебе лица нет, и одежда разорвана. На тебя кто-то напал?
- Почему ты так думаешь?... Я упала… А кто это у тебя сегодня утром был?
- Так, одна знакомая.
- Из нашей гимназии?
- Нет. Познакомились на дискотеке. Кстати, а почему ты никогда на дискотеки не ходила?
- Мама не разрешала.
- Что?! Ты слушаешься, что тебе мама скажет?!
- А что такого?
- Да, нет, ничего.
- Вот сегодня ослушалась ее. И, видишь... одежду порвала.
Владик внимательно осмотрел Катюшу, покачал головой, вздохнул.
- Хочешь чаю?
- Да, неплохо было бы! А ты можешь по-настоящему заваривать?
- За вкус не ручаюсь, а горяченько да мокренько будет, – широко улыбнулся в ответ он.

Владик ушел на кухню. Катюша огляделась. Гостиная хорошо продумана, сразу видно руку дизайнера. Стиль - минимализм. А когда праздновали новоселье, здесь ничего такого не было. Стоял большой стол и стулья вокруг для гостей. А сейчас все выглядело по-другому, стильно и много свободного пространства. Катюша обнаружила, что ей здесь нравится. Она подошла к окну, задумалась, усилием воли отогнала картины недавней борьбы с насильником. Отсюда, с высоты, хорошо был виден город. Он напоминал расстеленный серо-зеленый ковер с золотыми вкраплениями соборных куполов, а границы его скрывались за горизонтом. Вдали сверкала перламутром Нева. Крошечные треугольники яхт выпустили паруса - и древняя часть города ожила. Сейчас, стоя у окна, она на некоторое время забыла о случившемся, рассматривая сверху крыши домов, геометрически ровные ряды улиц и зеленые островки деревьев. Люди и машины выглядели непривычно маленькими, кукольными. Здесь, вверху, воздух был другой, чем на улицах - чище. «А он - очень даже ничего, - подумала Катюша о Владике. – Аккуратный. Чисто у него тут. Пахнет приятно. И сам - очень привлекательный». Она подошла к роялю, приоткрыла крышку левой рукой, правой легко проведя по клавишам. Поотдаль от рояля, у стены, стоял антикварный секретер с инкрустацией по бокам. На нем тяжело громоздясь расположился старинный чернильный прибор из яшмы. В одной из чернильниц находилось настоящее гусинное перо. Таким, наверное, еще Пушкин писал. «И чернила в чернильницах налиты!» - Заглянув в одну из них, ахнула про себя Катюша. «Он так внимателен к деталям. Интересно, он сам по себе такой или его кто-то этому научил?» - задалась вопросом девушка. Она обошла всю гостинную, осматривая ее подробно. Живописные полотна современных художников красиво обрамляли убранство комнаты.

- А вот и чай!
- Мм! Такой особый терпкий аромат!
- Это - жасминовый.
- Мм, чудесно!
Владик был взволнован и обрадован. Он налил чай в фарфоровые чашки, пододвинул поближе к Катюше вазочку со сладостями. «Заботливый!» - отметила про себя Катюша. И как бы перечеркивая только что промелькнувшую добрую мысль, в голове пронеслось: «Сволочи! Все мужики – неблагодарные свиньи!» Катюша встряхнула головой, как бы отгоняя навязчивую мысль.
- Что, Катюша?
- Так, ничего.
- Ты такая задумчивая и растрепанная. Что-то случилось?
Катюша не знала, с чего начать. Сомнение трещиной легло на положительное впечатление о Владике: а стоит ли ему рассказывать? Находясь все еще под воздействием осмотра гостинной, она накинула на, возникшее было сомнение, вуаль.
- Ты знаешь, Владик,... я... человека убила.
- Ты шутишь! – неправдоподобно заулыбался Владик.
- Нет, не шучу. Я, правда, человека убила.
- До того, как ко мне первый раз пришла?
- Нет, после. Я ведь у тебя утром была, а сейчас уже за полдень перевалило.
Владик задумался. Потом посмотрел на нее во все глаза, и медленно произнес:
- Значит, если бы я тебя тогда пригласил к себе, и ты здесь осталась, то этого бы не произошло.
- Не произошло бы… Только не вздумай себя винить! Это я сама… так получилось. Я тебе расскажу.

Владик внимательно слушал сбивчивый рассказ Катюши. Он смотрел на ее симпатичное лицо и вспоминал свою неразделенную влюбленность к ней, которая - он чувствовал! - вспыхивала сейчас с новой силой. Он не знал, как помочь этой девушке, но он знал, что может и должен помочь ей.
Они выпили не по одной чашке чая. Катюша была благодарна Владику за проявленное сочувствие и понимание. Катюша закончила рассказ. Она все еще дрожала мелкой внутренней нервной дрожью, и не могла ее унять.
Они долго молчали.
- У тебя так хорошо! Я и не знала, что у тебя отменный вкус!
- Спасибо. Давай-ка подумаем, что будем делать дальше.
- Ты-то здесь при чем, Владик. Это мне нужно думать, как быть дальше.
- Я все-таки склоняюсь к тому, что нужно пойти в милицию.
- Но тогда об этом узнают мои родители, а это – конец!
- Почему - конец?
- Ты их не знаешь. Они меня так оберегали, так предостерегали от всего, и получается, что не уберегли.
- Но ведь с тобой ничего не случилось.
- Но случилось с НИМ! И ЭТО сделала я! А могло бы случиться и со мной то же самое или что-то другое ужасное.
- Что же остается? Скрывать?
- Похоже, что так.
- Я бы обратился в милицию. Ведь ты защищалась, тебе ничего не будет. Вон синяков сколько. И одежда порвана. Закон на твоей стороне.
- Я не знаю, на моей ли стороне?... Это все так ужасно!... Владик, можно я у тебя еще немного побуду?
- Конечно. А твои родичи не будут беспокоится?
- Я сейчас позвоню.

Пока Катюша звонила домой, Владик сидел, обуреваем противоречивыми чувствами. Ему было так радостно, что наконец-то он может говорить с Катюшей, наслаждаться ее близостью, и в то же время ему было тревожно, что именно при таких неприятных обстоятельствах происходит эта близость, что все омрачено убийством человека, который был убит руками нравившейся ему девушки. Это было настолько несовместимо, что для обретения прежней гармонии ему необходимо было от чего-то отречься: или отделить Катюшу от статуса любимой девушки, или забыть про то, что она убила человека. Он терзался, поскольку не мог определиться с выбором. И, в конце-концов, словно на жертву пошел, решил в пользу второго варианта. Все-таки для второго варианта есть веское оправдание: Катюша вынуждена была защищаться, и убийство произошло непреднамеренно. Эти вещи он понимал и поэтому оправдывал её. Хотя ему почему-то было неприятно то, что произошло с Катюшей.

- Я поговорила с мамой, она велела мне возвращаться домой.
- Ты ей рассказала?
- Нет, я только сказала, что плохо себя чувствую.
- А можно я с тобой поеду?
- И как я тебя представлю?
- Просто другом.
- У меня еще никто из парней не был в гостях... Но сегодня – особый случай. Поехали. Только по пути заедем в магазин, я тебе дам деньги, ты мне новую одежду купишь.
Им пришлось объехать несколько модных магазинов, пока Владик не купил подходящего размера цветастую блузку с длинными рукавами и черные брюки. Катюша переоделась в машине, теперь ссадины и синяки на руках и ногах были скрыты одеждой. А испорченный костюм от Prada полетел в ближайший мусорный бак. По пути домой Катюша еще раз позвонила и сообщила, что приедет с другом.
Дома их уже ждали. Бабушка приготовила вкусный обед. Борщец украинский, котлеты с чесночком, картофельное пюре на молоке и топленом масле – простая еда, но такая желанная. Правда, для обеденного времени было поздновато, но раз уж собрались все вместе, да еще и новоиспеченный друг Катюши в гости пожаловал, то, как говорится, сам Бог велел обед затевать, несмотря на позднее время.
- Как же друга-то зовут? – бабушка взяла инициативу в свои руки.
- Бабушка, это – Владик. Мы вместе в гимназии в одном классе учились.
- В самом деле? А почему я в первый раз о Владике слышу?
- Настал момент такой!
- Ну, ладно, ладно, проходите в столовую.

В столовой все сияло. Скатерть белая, шуршащая, крахмальная. Приборы столовые переливаются на свету, фарфор английский в мелкий цветочек – уже сама сервировка нагоняла аппетит. В другое время Катюша не стала бы вечером наедаться, ей это было противопоказано, но сегодня она готова была съесть целого поросенка с добавкой, такой зверский голод она почувствовала. Она все еще находилась под нервным стрессом, необходимо было плотно поесть, чтобы ощутить разливающееся по телу тепло, успокоиться, умиротвориться.

Все семья Скворцовых была в сборе. Папа, Владимир Семенович, как всегда, занимал свое место во главе стола, справа сидела мама, Нина Павловна, слева – бабушка, Зоя Федоровна, рядом с мамой – Владик, рядом с бабушкой – Катюша. Кот Тимофей в своем углу уже начал есть борщ, не ожидая особого приглашения. Он смешно зачавкал. Все заулыбались, услышав эти звуки, сказали друг другу «Приятного аппетита!» и дружно принялись за еду.
Когда голод был утолен, и все основные блюда съедены, а Зоя Федоровна пошла на кухню за десертом: грушевым компотом и блинчиками, Владимир Семенович обратился к Владику:
- И чем вы занимаетесь, молодой человек? – членам семьи было заметно, что отец еще хранит утреннее раздражение, и его вежливость имела явно язвительный характер.
- Пока ничем. То есть... я готовлюсь к поступлению в консерваторию, - делая вид, что не заметил недоброжелательности, ответил Владик.
- В консерваторию? И когда же вступительные экзамены?
- Да вот уже через пару недель, в конце июня.
- Хорошо готовитесь?
- Стараюсь.
- И кем же вы будете по окончании консерватории? – Владимир Семенович заморозил свой сверлящий взгляд на лице юноши.
- Хочу быть дирижером, - как ни в чем ни бывало ответил Владик.
- Кем? – поперхнулся Владимир Семенович. Нина Павловна, Зоя Федоровна и Катюша, как по команде, напряглись.
- Дирижером… а что такого? – не понял Владик и оглядел всех по очереди.
- Да нет, ничего. Вы считаете, что это – достойная мужчины профессия?
- Ах, вот оно что! – Владик усмехнулся. - Я считаю, что это - достойная профессия. Я чувствую в себе способность к дирижированию, мне нравится управлять музыкальным потоком, оркестром, я люблю музыку, интересуюсь композиторами. Я выбрал эту профессию, потому что люблю ее.
- Кого? Я прослушала, – извинилась Зоя Федоровна.
- Профессию, – пояснил Владик.
- И сколько получает дирижер? Хотелось бы знать, – не прекращал отец Катюши.
- По вашим понятиям, наверное, немного. Но отличный дирижер может зарабатывать деньги. А это уже намного больше.
- Ну, сколько, сколько?
- Я не могу сказать... Ммм... По крайней мере, на хорошую жизнь хватит.
- А что вы подразумеваете под хорошей жизнью?
- Оставь мальчика в покое, – укоризненно посмотрела на мужа Нина Павловна.
- Нет, пусть ответит! Тот, кто уже выбрал профессию, тот должен знать, сколько он будет получать.
- Папа, ну не все ли тебе равно, какую профессию выбрал Владик! – не выдержала Катюша.
- Нет, не все равно, если Владик – твой друг.
- Если Владик и друг, то это не значит, что Катюша выйдет за него замуж, - по-детски наивно вставила свое слово Нина Павловна.
- А почему бы и нет? – подыгрывая и хитровато улыбаясь, спросил Владик.
- А потому! Я не для того горблюсь, чтобы в будущем быть дойной коровой для моего зятя! Людей искусства нам не надо! Вы все такие талантливые, такие вечно нереализованные, а денег вам подавай! Запросы у людей искусства – ого-го какие! Это нам знакомо. Так что дружить – дружите, а людей искусства нам в семью не надо! – отцовское заключительное слово пало домокловым мечом на головы присутствующих.
В столовой повисла пауза. Пауза уже начала подозрительно затягиваться, как в это время кот Тимофей прыгнул на свободный край стола – на, противоположную отцовской, главу стола - и разлегся там, пользуясь всеобщим замешательством. Все уставились на Тимофея.
- Нет, вы посмотрите, какой шустрый! Ну-ка вон со стола!
Пока шикали на кота, пока смотрели ему в след, наблюдая его обиженный уход, напряжение немного разрядилось, и все позабыли, на чем остановилась беседа.
- Катюша, а где ты сегодня была, что делала? – вдруг с любопытством спросила Нина Павловна.
- Я?... А я вот... у Владика так целый день и просидела.
- А как же подружки? Ты же с ними в городе была? Так я поняла из твоей смс-ки?
- Ах, да! Я была сначала с ними, а потом заехала к Владику, - не растерялась Катюша.
Мама заметила некоторое напряжение, заподозрила маленькую ложь, но решила не пытать дальше девочку, и оставила свой допрос.
- Можно мы пойдем ко мне в комнату? – нерешительно спросила Катюша.
- Можно, только дверь не закрывай! – нехотя разрешил Владимир Семенович.
- Спасибо за такой вкусный обед! – искренне поблагодарил Владик.
- На здоровье! – Зоя Федоровна улыбнулась и принялась убирать посуду.

Молодежь уединилась в Катюшиной комнате. Дверь, как было приказано, оставили приоткрытой. Бабушка часто сновала по коридору, прохаживался папа, и мама иногда пробегала мимо. Всем в этот вечер надо было что-то взять или отнести на кухню и обратно, а путь на кухню проходил мимо Катюшиной комнаты.
- Ты не обращай на это внимания, Владик. Это у них такая любовь ко мне. Я уже привыкла, – прошептала Катюша с печальным выражением лица..
- Да, нормально все, чего ты.
- А ты, правда, дирижером хочешь быть?
- Да, а что?
- Это такая возвышенная профессия. А я и не предполагала, что ты такой одухотворенный.
- Да ладно тебе. А на счет возвышенной профессии... прежде всего – это трудная профессия. Я имею ввиду, что без приложения труда, невозможно стать хорошим дирижером. Надо много чего преодолевать и в освоении музыкального материала и в себе.
- И ты готов преодолевать?
- Конечно. Я готов ради музыки на все.
- Ради музыки или карьеры? – подмигнув, уточнила Катюша.
- Ммм... Если честно, то ради того и другого, – признался Владик и добавил, шутливо декламируя. - Памятуйте слова мудреца: величайшая слава ждет не того, кто никогда не падает, а того, кто, падая, каждый раз встает на ноги.
- Ты так говоришь, как будто это само собой разумеющиеся вещи. Не все хотят или готовы встречаться с препятствиями.
- Верно. Вот как мы с тобой сейчас.
- Ой, давай пока не будем об ЭТОМ!... Владик, ты меня извини, что я не замечала тебя.
- О чем ты, Катюша?
- Ну, тогда, в гимназии.
- Да, ладно, что вспоминать прошлое. Я рад, что так получилось, что мы сейчас вместе, и я могу говорить с тобой. У вас такой красивый дом! Настоящий терем!
Владик приблизился к Катюше, взял ее за руку. В это время около двери раздался натянутый кашель. Владик отпрянул от Катюши.
- Владик, ты лучше сыграй мне что-нибудь. Ведь ты так прекрасно исполняешь музыку!
- Хорошо. А ты играешь?
- Немного.

Владик огляделся и только сейчас заметил инструмент. С готовностью подошел, сел аккуратно на край стула, поднял крышку, положил пальцы на клавиши. Зазвучала мелодия. Шопен. Музыка лилась, наполняя звуками девичью светёлку, уносилась по воздуху за ее пределы. Родители и бабушка Катюши, застигнутые врасплох великолепной мелодией, замерли, каждый в своей комнате, за своим занятием, и задумались о чем-то своем. Владик хотя и был несмел, но знал наверняка как действует музыка Шопена на молодые женские сердца. В этом ему не раз приходилось убеждаться. Как только он исполнял в концертах или в гостях произведения Шопена, количество телефонных звонков и письменных анонимных любовных признаний от девушек возрастало в геометрической прогрессии. Каждая считала, что произведение исполняется исключительно для нее одной, и каждая чувствовала себя обязанной ответить на чувства пианиста, облаченные в неземную музыку. Катюша застыла, пораженная тем чудом, которое совершали сейчас пальцы Владика. Он исполнял страстно, сам – как часть мелодии, полуприкрыв глаза и часто запрокидывая голову наверх. Все посторонние звуки в доме враз утихли, в образовавшейся тишине звучание музыки касалось душ пяти взрослых человек и одного кота. Тимофей сидел посреди гостинной в позе сфинкса, насторожив ушки и шевилил ими, словно антеннами, ловя каждую, воплощенную в звук, ноту. Он снялся со своего поста и трусцой поспешил в Катюшину комнату. Уселся напротив играющего на пианино, склонил свою круглую головушку на бок и стал слушать.

В момент воздействия музыки на души этих пятерых происходила кратковременная метаморфоза: все они становились совершенными - без вредных привычек, без вздоров характера, без крайнего эгоизма и многих других человеческих пороков. В них присутствовало само совершенство, и это давало возможность прикоснуться к вечности, ощутить ее наполнение. Они чувствовали себя совершенными до тех пор, пока звучала музыка. С последней нотой совершенство рассеялось, как от прикосновения волшебной палочки, колдующей в обратную сторону, ее место заняла заурядность, и вместо порхающих ангелов, кружащих над головами слушающих, проявилась обыденность и смыла с лиц блаженные улыбки.
Кот был и без того совершенен, он неукоснительно подчинялся законам Вечности и не был отягощен пороками. С ним было все просто: во время исполнения музыки он телом находился еще здесь, но своей кошачьей душой гостил у Бога. Ему, совершенному существу, было проще – он знал прямой путь к Господу.

В который раз Катюша отметила в себе изменения. Она вспомнила все перемены сегодняшнего дня: необыкновенный рассвет с потрясшим ее чувством новизны и свободы, желание увидеть Владика, чувство обиды и разочарования, когда у Владика обнаружилась ночевавшая с ним женщина... Вдруг ее осенило, что роковой флирт с потенциальным насильником был ничем иным, как желанием отомстить Владику. Теперь она уверилась, что это было именно желание отомстить Владику за его сегодняшнюю «неверность» ей. Но она не предполагала, во что обернется ее невинное «мщение». Вместо маленькой мести произошел эксплозив: чувство беспомощности и отчаянья во время борьбы с насильником, злость и ненависть, закипающие в ее груди и сила, сокрушающая сила, которая и убила мужчину. И вот теперь она поражена новым открытием – музыкальностью Владика, его талантом игры на фортепиано. Не много ли для одного дня? Она до сих пор не может отделаться от внутренней дрожи, которая не покидает ее с момента смерти этого несчастного Стаса. Она – убийца! С этим «титулом» невозможно жить! Катюша в ужасе закрыла лицо руками.

Владик снова начал играть, он был во власти музыки и не замечал, что Катюша плачет.
Кот Тимофей – единственный, кто не был обременен условностями, свободно наслаждался мелодией, сменив позу и уже лёжа на спине с расставленными вверх и в стороны лапами. Сейчас он более всего походил на пушистый коврик, на который так и хочется прилечь и отдохнуть от всех передряг.
«С такой ношей жить невозможно!» - сделала про себя вывод Катюша.
- Владик, остановись.
Владик перестал играть и вопросительно посмотрел на Катюшу.
- Надо идти в милицию.
- Ты все же решилась?
- Да. Поехали со мной, теперь я без тебя не могу. Мне важно твое присутствие. Это так поддерживает меня.
Катюша и Владик вышли в коридор.
- Мама, мы поехали по городу покататься! – крикнула Катюша в пространство.
- Ну, пусть идут, – выразила общее мнение старших Зоя Федоровна.
Музыка сделала свое дело, теперь уже никто не решался сказать что-то против Владика.
Они выбежали из дома, бегом пересекли двор, попрыгали на сиденья новенького «Опеля». В открытую дверь просочился кот, бежавший за ними следом.
- Тимофей, ты куда!
- Да пусть с нами поедет, - попросил Владик.
- Ну, ладно, - и они тронулись с места, визжа тормозами.
- Ох, лихачит! – только и сказала бабушка, наблюдая за ними в окно.

В милиции приняли от Катюши заявление, направили ее и Владика в следственный отдел. С ними долго беседовал следователь, расспрашивал и записывал все подробно. Затем позвали дежурную бригаду и все вместе поехали на место преступления. Всю дорогу, пока ехали, Катюша плакала, Владик сидел рядом с ней на заднем сиденье служебной милицейской машины, обняв ее одной рукой за плечи, а другой беспрестанно гладил Катюшину ладонь. Белые ночи были в разгаре, солнце светило ярко, хотя время уже перевалило за девять вечера.

Когда примчались на то место, где должна была быть машина Стаса. Обнаружилось, что машина пропала. Следы шин видны были отчетливо. И, было похоже, что машина Стаса уехала собственным ходом. Была ли заперта машина? Да, Катюша помнила, как пискнул ключ дистанционного управления в руке у Стаса, когда они отправились гулять вокруг озера. Теперь этот же путь необходимо было проделать всей бригаде вместе с Катюшей и Владиком. Они довольно быстро дошли до валунов, но никакого Стаса ни там, ни рядом с валунами не было. Катюша была поражена, и не могла вымолвить ни слова. При обследовании места преступления ни одном из камней следов крови не нашли.
- А был ли мальчик?! – театрально развел руками один из милиционеров.
- Что же Вы, девушка, нас за нос водите? – раздраженно спросил следователь.
- Может быть, я убила его не до конца! – ахнула Катюша. – Может быть, он только сознания лишился, потом очнулся и сам добрался до машины и уехал?
- Это вы меня спрашиваете? – следователь был все еще раздражен.
- Ну, ладно, поехали обратно. Найдем труп, будем привлекать и разбираться. Нет трупа, нет и Дела. А пока идите. Свободны! – распорядился другой милиционер из следственного отдела.
- Вы уж нас отвезите к моей машине, - слезно попросила Катюша, чувствуя свою вину перед милиционерами.
- Да садитесь уж!

Обратный путь был ознаменован рождением чувства облегчения и радости: «Я его не убила! Не убила! Слава Богу!». Катюша ликовала и радостно пожимала руку Владика. Владик был счастлив и даже где-то внутри был очень благодарен этому Стасу, иначе не видеть бы ему Катюши, как своих ушей, и не сидеть бы ему с ней так близко и не касаться ее рук.

Когда они уселись в Катюшину машину, посмотрели друг на друга, облегченно вздохнули и спонтанно по-дружески обнялись, празднуя Катюшино освобождение от бремени преступления. Тимофей, безропотно ожидавший их все это время в машине, радовался тоже, прыгнул на колени к Катюше и пытался своей мордочкой втереться в объятья. Владику досталось тоже немного кошачьей ласки: Тимофей боднул его несколько раз головой и запрыгнул к нему на плечо.
- Возьми Тимофея на руки, мы трогаем.
Переполненная благодарности за поддержку и понимание, Катюша везла Владика домой, и думала о том, что он все-таки неплохой парень, даже отличный, и хорошо, что все так обернулось. Владик думал о том, что его, похороненная заживо, влюбленность в Катюшу обретает новую силу и новое качество. Он узнал эту девушку с иной стороны, и она ему нравится все больше и больше.
Они расстались у подъезда дома, где жил Владик.
В свой дом Катюша уже никогда не вернулась.


Глава вторая


Среди ночи зазвенел телефон в квартире у Владика.
- Я слушаю… Позвать Катюшу? А ее у меня нет… Не знаю... Она подвезла меня домой, и мы с ней сразу же попрощались. А откуда Вы узнали мой телефон? Да, это – одноклассница наша… До свиданья…
Он взглянул на часы, было половина третьего ночи.
Спустя час Владик уже стоял у ворот пригородного котеджа Скворцовых. Он нажал на кнопку звонка.

В доме Катюши был переполох. Женщины ходили с заплаканными глазами, Владимир Семенович выглядел беспокойным и растерянным. Он вызвал охрану. Владика пропустили в дом, нина Павловна обняла его и зарыдала в голос:
- И-и-и где моя девочка! И-и-и где моя ненаглядная!
- Да хватит причитать! – пресек ее рыдания Владимир Семенович.
Прибыла милиция. Написали заявление, составили протокол. Зоя Федоровна все это время «висела» на телефоне, обзванивая подружек и одноклассников. Никто Катюшу не видел, никто не знает, где она.
Уехала милиция. Уехал Владик. В тревоге разошлись по своим комнатам родители. Зоя Федоровна сидела на кухне. Тишина звенела в ушах. Что-то подозрительно тихо показалось ей.
- А где это наш котик? – вслух произнесла она.
Она проверила все углы и укромные места, где обычно прятался кот, но – безуспешно.
- Где котик-то наш, Тимофеюшка?! – в панике закричала Зоя Федоровна.
Из своих комнат выбежали, пораженные новым известием, Нина Павловна и Владимир Семенович. Все кинулись снова на поиски, только теперь уже кота. Почти до самого рассвета раздавалось «кис-кис» во дворе, были проверены все закоулки, все потайные места. Кот исчез бесследно. Конечно, они не знали, что Тимофей остался в машине у Катюши. Об этом вспомнил на следующий день Владик, когда поутру снова приехал к ним за новостями.

В процессе поисков пропавшей милиция известила родителей об инциденте с попыткой изнасилования. Нина Павловна и Зоя Федоровна были шокированы известием, снова запаниковали. Постоянно звонили по телефону, напрягая милиционеров сейчас же разыскать Катюшу, и обещая солидное вознаграждение. Они беспрестанно рыдали и охали, Владимир Семенович ходил хмурый и злой, в сердцах приговаривая: «Не хватало мне еще и этого!». Он вынужден был приходить с работы по-раньше, не так, как обычно, пришлось отменить или перенести все намеченные вечерние встречи. Он вынужден был выполнять свой долг, вечерами находясь рядом с женой и тещей.
Следствием отрабатывались четыре версии: 1) похищение с целью шантажа и выкупа; 2) повторного изнасилования тем же мужчиной, что и в первый раз, и последующего за тем убийства или сокрытия жертвы; 3) изнасилования другим мужчиной и последующего затем убийства или сокрытия жертвы; 4) несчастный случай.

Через оператора мобильной связи, к которому был подключен Катюшин телефон, проверили все ее звонки. В день исчезновения девушки их было немного: с матерью и с неким Станиславом Беловым. Опрошенный в качестве косвенного свидетеля Владик подтвердил, что насильника звали Стас, то есть Владислав. Оперативная группа тотчас выехала по адресу. Квартира была заперта. Работники милиции, имея на руках ордер на арест подозреваемого, в присутствии понятых взломали замки на входной двери, проникли в квартиру, но там никого не оказалось. Порылись немного в ящиках столов и шкафов, ничего интересного для следствия не нашли, прихватили с собой на всякий случай пару стаканов, стоящих на кухонном столе с остатками напитков, для снятия отпечатков пальцев, закрыли плотно дверь в квартиру, опечатали ее и удалились, оставив обескураженных «понятых» соседей без каких бы то ни было объяснений. Станислав Белов был объявлен в розыск. Искали и машину подозреваемого, данные которой по имеющейся фамилии предоставила ГИБДТ. Искали машину долго. В основном в городе.

Спустя неделю обнаружили разыскиваемый автомобиль на одном из приусадебных участков в поселке Северный Выборского района, как раз недалеко от того места, где была совершена попытка изнасилования. Белов находился в доме, к которому принадлежал участок. Это была его дача. На самом деле так и случилось, как предполагала Катюша: спустя какое-то время очнулся Стас с неимоверной головной болью. Он еле поднялся, сначала не мог сообразить, в какую сторону ему нужно идти. Потом увидел свою машину. Он пытался, превозмогая головную боль и слабость, открыть дверь запертой машины. Затем не вспомнил, где ключ, а автоматически достал ключ из кармана. Долго вертел его в руке, прежде чем вставить в замок и открыть дверь машины. Очень медленно, как в тумане, он преодолел несколько сот метров до своей дачи. Оставив машину на приусадебном участке, направился в дом и тут стало ему совсем плохо. Его тошнило, кружилась голова. Он прилег на кровать и вскоре забылся сном без сновидений. Поздно вечером, очнувшись, и чувствуя себя все еще скверно, но решил остаться на какое-то время на даче, чтобы не попасть под руку милиции. Надеялся все же, что девчонка будет молчать и не заявит в органы. В ванной перед зеркалом Стас обследовал свою голову, особенно ее затылочную часть, держа в руке маленькое зеркальце. На коже головы под волосами запеклось совсем немного крови в том месте, где на ощупь он определил неглубокий пролом. Он зло и раздосадованно чертыхнулся и сплюнул сквозь зубы в сторону.

С каждым днем Стасу становилось все хуже и хуже. Он реже поднимался с постели, почти все время лежал, находясь как бы в забытьи, периодически проваливаясь в глубокий сон, как в беспамятство. Он не мог готовить себе еду, не было желания и аппетита. Раз в день он заставлял себя что-то проглотить, хотя бы кусочек хлеба с маслом и выпить чашку чая. Он отощал, оброс щетиной. Он плохо передвигался, нарушилась координация движений, он постоянно бился об острые углы мебели и углы рам в дверных проемах. Он не следил за календарем, не смотрел телевизор. Окна не зашторивал – так он мог наблюдать за сменой дня и ночи. Он стал совсем больным. Страх быть пойманным и наказанным из-за какой-то девки отошел далеко-далеко в глубь, его заменили мучения от физических страданий. В таком никчемном виде и застали его оперативники.

Взятый под арест Белов отрицал предъявленные ему обвинения, утверждал, что все время после случившегося находился на своей даче, что с девушкой в половые отношения вступать не собирался, тем более – брать ее силой, что вокруг озера они просто гуляли, а потом разъехались по домам, и больше никогда не встречались, а сотрясение мозга получил по причине падения со скалы в ближайшем лесу, будучи в нетрезвом состоянии. По заявлению, написанном родителями Катюши от ее имени, на гражданина Белова было заведено уголовное дело за попытку изнасилования их дочери. Белов попал под следствие и в специализированную больницу. Кроме обвинения в попытке изнасилования, ему инкриминировалась причастность к исчезновению восемнадцатилетней девушки. Владислав продолжал утверждать, что о дальнейшей судьбе девушки ничего не знает, пусть даже его под расстрел поведут, но ничего нового он не скажет и, вообще, было бы лучше, если бы его оставили в покое. Он слабел с каждым днем и через несколько недель с момента проишествия скончался от последствий перелома черепа и обширного кровоизлияния в мозг. Никто из официальных органов не разыскивал родственников Белова, чтобы сообщить о его кончине, придерживались принципа: захотят, сами узнают. Дело Белова по причине его смерти закрыли. В деле Екатерины Скворцовой появилось больше вопросов. Поскольку Белов не заявлял на Скворцову о нанесении ему физических повреждений, а твердил, что сам упал со скалы, она была освобождена от каких бы то ни было обвинений. За ней остался статус пострадавшей, а точнее – жертвы попытки изнасилования, и далее – без вести пропавшей.

Отрабатывая версию похищения с целью выкупа, убойным отделом были проверены также все связи по линии отца Катюши. Федеральная служба безопасности, заинтригованная пристальным вниманием следственных органов к господину Скворцову, решило провести внеочередную ревизию его фирмы. Как и ожидалось, вскрылись несколько финансовых фортелей, умело проведенных владельцем фирмы под прикрытием его филиалов. Пришлось разъяренному господину Скворцову, совместно с причастным к этим махинациям банком, заплатить солидный куш эфэсбешникам. Все ожидали, что вот-вот всплывет какое-нибудь письмо от похитителей или звонок с условиями выкупа, но ничего подобного не происходило.
Все сведения о несчастных случаях за прошедшие несколько недель были обработаны. Екатерины Скворцовой среди пострадавших не было.

Матери и бабушке Катюши пришлось хуже всего: периодически их вызывали в морг на опознание трупов молодых девушек. Посещение моргов стало для них рутиной, тем не менее, привыкнуть к «созерцанию» трупов они не могли и всякий раз, превозмогая отвращение и изумление перед обезображенным телом, внутренне содрогались, а затем незаметно радовались, если опознать не удавалось. И чем неудачнее были их попытки опознать какой-либо из трупов, тем больше крепла в них надежда в то, что их девочка жива.

В доме Скворцовых царил настоящий траур. Женщины запустили себя, они уже не ходили по косметологам и массажистам, не причесывались у стилистов, перестали делать маникюр и педикюр. Зоя Федоровна приобрела отчетливые черты старой женщины, Нина Павловна – стареющей.

«Опель», который Катюша получила в свой восемнадцатый день рожденья, как сквозь землю провалился. В ДТП не засветился, в угоне не объявился, на автомобильных свалках не числился. Оставалось одно: думать, что он надежно спрятан у кого-то в гараже, да и номера давно уж, наверное, перебили. Но автомобиль продолжали искать.
Владик часто навещал родственников Катюши, выглядел потрясенным не меньше, чем они. Он строил вслух предположения и выражал желание самому найти Катюшу. Нина Павловна и Зоя Федоровна активно отговаривали его. Родители Владика, которые все еще оказывали влияние на своего сына и которые были в курсе происходящего, безгранично сочувствовали Скворцовым, но все же настояли, чтобы Владик не отвлекался, сосредоточился и сдавал экзамены в консерваторию, и перестал так часто посещать Катюшиных родителей. Владик уступил своим. Целыми днями сидел над учебниками и партитурой, часто из его квартиры можно было слышать фортепиано. Печальные звуки сменялись бравурными, вальсы – маршами. Спустя некоторое время, сдав успешно вступительные экзамены, Владик был зачислен студентом дирижерского отделения государственной консерватории.

Лето было наполнено печалью. Исчезновение Катюши внесло трагические изменения в судьбы, по крайне мере, четырех человек и одного кота. Скворцовы все лето одна тысяча девятсот девяносто седьмого года оставались дома, никто даже не думал об отпуске – вдруг обнаружится пропавшая дочь, да и совесть не позволяла развлекаться в то время, когда их дочери, может быть, очень плохо. По дому ходили, как тени. Друг с другом разговаривали мало, только по необходимости. Между отцом и матерью Катюши пролегло отчуждение. В глубине души в том, что произошло с дочерью, Нина Павловна винила мужа, а Владимир Семенович – жену. Зоя Федоровна и не пыталась их примирить, пусть как хотят!

Нина Павловна ночами спала плохо. Она уже устала плакать. Она вспоминала свою дочь, начиная от рождения и до последнего дня. Корила себя за то, что часто была несправедлива к ней, что мало баловала. Она перебирала ее детские фотографии с тяжелым сердцем и, чтобы как-то успокоиться, вспоминала счастливые моменты ее жизни, но от этого ей становилось еще горше. Мысль о том, что она больше не увидит свою Катюшу, была настолько невыносима, так болезненна, что Нина Павловна придумала себе отвлекающее занятие. Она планировала, как встретит Катюшу, когда та объявится, как они обнимутся, будут много плакать, то от горя, что ей пришлось так много всего пережить, то от радости, что снова вместе. Бабушка, конечно, же приготовит любимые Катюшины пирожки с тушеной капустой. Потом они поедут в Англию, в Лондон. Потом в Париж. Пусть Катюша восстановится, купит себе все, что захочет. Они пойдут в лучший ресторан. Нет, они будут каждый день ужинать в лучших ресторанах, и непременно – в разных. Они, конечно же, будут жить в лучших отелях. А потом, когда они вернутся, пусть папочка купит Катюше отдельный особняк поблизости от родного дома. Они будут долго выбирать стиль интерьеров, ткани, цвет стен, мебель, постельное белье и всевозможные аксессуары. Будут много обсуждать, но пусть Катюша в этот раз решает сама – это будет для нее приятной неожиданностью и огромным подарком. Пусть сама решает. На этой мысли Нина Павловна успокаивалась и уже могла снова заниматься своими ежедневными делами.

Владимир Семенович очень нервничал и еще чаще злился. Тот факт, что у него увели дочь, обнажил его слабую сторону. Он чувствовал себя бессильным и от этого приходил в сущую ярость. Он готов был отдать миллион доллар, даже два или три за ее освобождение, но никто у него этих миллионов не требовал. Такая неопределенность обескураживала и обезоруживала его. Он пошустрил по всем своим каналам и криминальным в том числе. Ни питерские, ни тамбовские, ни рязанские, ни другие авторитеты не взяли на себя ответственность за исчезновение его дочери. Он сулил огромный капитал тому, кто обнаружит ее. И своими усилиями вел собственное следствие, используя надежных людей. Но Катюша как будто испарилась. Чувствуя свою несостоятельность, Владимир Семенович «впадал в ступор». Он не мог действовать, и это его просто убивало. Если бы его спросили, что его больше травмирует: исчезновение дочери или то, что он ничего не может сделать в этой ситуации? Он наверняка бы выбрал второе.

Зоя Федоровна с раздражением думала: «Вот они – издержки воспитания! Я бы Катюшу воспитывала по-другому. А то приставили к плите: вари, пеки! Пусть бы сами и варили и пекли, а я уж о моей Катюше позаботилась бы! А все потому, что хороших книг мало читала. В наше время только хорошей литературой и воспитывались. Кто книжек не читал, тот так дураком и остался и в бандиты пошел. А кто книжки читал, да не просто, а умные, тот в университеты пошел. А наша Катюша и поступать-то никуда не захотела. Куда это годится! Катюша наша - девчонка красивая! Ну и что, что немного сутулится. Правда, если бы музыкой больше занималась, спинка была бы прямая, как тросточка. Вот на книжную выставку во Франкфурт на Майне взять бы ее, пусть бы книг себе накупила, сколько захочет, на всех трех языках! А потом бы читали их вместе. Русские я бы вслух читала, а она бы слушала, а иностанные пусть бы она читала вслух, а я бы слушала. Ну и что, что языка не понимаю, главное в этом деле - поддержка. Ох-ох-ох! – совсем по-старушечьи завздыхала Зоя Федоровна, – С малыми детками горе, а с большими – вдвое!» Ее раздражение постепенно сходило на нет, и она, как вечный постовой, безропотно вставала у плиты и готовила деликатесы.
Одноклассник Владик, то есть Владислав Никитин, сначала созванивался с бабушкой Катюши, потом стал звонить все реже и реже, а вскоре и вовсе перестал. Владик учился в консерватории. Его захватила музыка и процесс обучения. Практически все время после занятий он разучивал партитуры, а, если выпадали свободные вечера, то он посвящал их посещению симфонических концертов. Он окунулся в музыку и жил ею. Быт его касался мало, лишь в той мере, которая относилась к обеспечению себя продуктами питания. Он был прилежным и трудоспособным студентом. Он стремился к выдающимся достижениям. И у него это получалось. Студента Никитина хвалили педагоги и деканат. Никитин подавал очень большие надежды, и вскоре стал лучшим студентом в консерватории. Он был занят своими делами, и Катюшины родственники вскоре прочно забыли о нем.

Один Станислав Белов, теперь небожитель, попав после смерти на Небеса, не строил тщетных предположений. Теперь он знал всю правду и знал, где находится Катюша Скворцова. Ведь на Небесах все явно и нет лжи. И есть те, кто наблюдают за родом человеческим. И всем на Небесах известно о тех, кто мается на Земле. Но никакой следователь не смог бы допросить свидетеля новопреставленного Белова, да и Белову до Суда Божьего на Землю ни в каком виде уже не попасть. Рад бы помочь, да не в силах. Жалел ли он, что до срока ушел из жизни? Нет, не жалел. Теперь он знал Божий промысел и понимал Его мудрость в том, почему Бог допустил, чтобы Катюша смертельно травмировала его. Ему было дано увидеть свою жизнь такой, как если бы Катюша не прервала ее. Дух его содрогался, когда перед его внутренним взором, как на кинопленке мелькали кадры из его возможной жизни. Желание овладеть Катюшей и осуществленное безнаказанное насилие направило его земное существование в иное русло: за несколько лет он изнасиловал и в последующем убил двадцать восемь женщин разного возраста. Он пренебрегал своей женой, избивая ее и оставляя часто без средств к существованию, в то время, как бродил, обуянный животной безудержной похотью, по темным переулкам, выискивая подходящую жертву. Он соблазнился своей родной дочерью, когда ей было всего семь лет и принуждал ее к сожительству, угрожая расправой. Он воровал и буйствовал, когда был пьян. Наконец, был пойман, судим пожизненно, попал в тюрьму и умер там, как паршивый пес, захлебнувшись собственной кровью, изнасилованный десятью сокамерниками и с воткнутой в спину по самую рукоятку самодельной финкой. Так что, дух усопшего был благодарен Катюше, что она прервала «киноленту» его земной жизни именно на этом месте, не дав состояться целой серии преступлений.

К концу лета обнаружилась одна из пропаж. Объявился кот Тимофей. Однажды утром вышла Зоя Федоровна на порог дома, и прямо перед собой увидела кота. Это был худой, изможденный, сплошного грязно-серого цвета кот. На шее его свободно болтался такой же грязный ошейник. Зоя Федоровна сначала не узнала в нем своего любимца. Жалостью наполнилось ее сердце.
- Ну, заходи, коли пришел. Раз уж нас выбрал. Нам так своего котика не хватает! – сокрушалась она.
Зоя Федоровна определила кота в полутемном подсобном помещении типа кладовки. Отнесла ему туда плюшевый домик, оставшийся после Тимофея, приносила ему поесть и попить. Там же стоял и кошачий туалет. Зоя Федоровна каждый день наведывалась к коту, меняла ему воду и мыла туалет. Кот из своего укрытия редко показывался, только по нужде, остальное время спал. «Набирается сил», - думала Зоя Федоровна. Она даже не стала афишировать в семье, что чужого кота пригрела. А вдруг не выживет? Но кот выжил. Спустя пару недель незаметно пробрался в дом и предстал пред лице семьи Скворцовых во время воскресного обеда.
- Что это?! – вдрогнула Нина Павловна.
- Это кот, я его недавно пригрела, - ответила Зоя Федоровна и близоруко, но внимательно посмотрела на кота.
- Да это же наш Тимофей! – в один голос закричали Скворцовы.
Владимир Семенович выскочил из-за стола, подхватил Тимофея. Все сгрудились вокруг него, стали осматривать.
- Конечно, это Тимофей!
- Ишь, ты! Отмылся, отъелся и человеческий облик принял! – удовлетворенно заметила Зоя Федоровна.

Для пущей достоверности достали из альбомов фотографии Тимофея, сделанные еще рукой Катюши. Был сравнен окрас кота, цвет его глаз и особенности экстерьера. Мордочка кота снова светилась прежним лукавством. Кот за время бабушкиного убежища успел набрать прежний вес, округлился. Стали усердно мять ему правую переднюю лапку, проверяя отсутствие ампутированных фаланг. Это был, без сомнений, Тимофей.
- Смотрите, и ошейник тот же, только очень грязный! – воскликнула Нина Павловна.
- Ну-ка, дайте мне его сюда! – скомандовал глава семейства.
Он взял со стола нож, коротким взмахом разрезал ошейник, освободил от него шею кота, и стал тщательно исследовать уже довольно потертый ремешок. Ошейник был двойной, простроченный крепким швом. Но в одном месте шов был распорот, топорщились нитки. Предугадав дальнейшие действия мужа, Нина Павловна стояла не шелохнувшись, готовая к любым неожиданностям. Владимир Семенович ножом осторожно вспорол шов по всей длине ошейника, отделил одну половину от другой, и все увидели внутри сложенный маленький кусочек бумаги в полтора квадратных сантиметра. Дрожащими руками Нина Павловна с трудом разлепила клочок. Буквы почти расплылись, но были еще читабельны.
- Читай! Ну же!
- «Жива»... – она перевернула бумажку и на другой стороне было: «Владик».
С женщинами тут же случилась истерика. Они кинулись на грудь друг друга, рыдая, обнимаясь и причитая: «Живая! Живая!».

Отец Катюши добрался до стула, сел, опустил руки. Он не мог никак реагировать, настолько еще велико было напряжение, сковывающее его.
Кота снова брали на руки, заглядывали ему испытующе в глаза, вздыхая: «Жаль, что ты говорить не можешь! А то бы все рассказал!»
После того, как эмоции несколько улеглись, Владимир Семенович сообщил следователю о записке. Приехали опера, взяли записку, чтобы приложить ее к делу. Сфотографировали кота в анфас, в профиль и во весь рост. Почерк в записке пропавшей, хотя и с большими сомнениями, но был подтвержден родителями девушки. В тот же день по всем отделениям милиции были разослана информация и вывешены на стенды розыска листовки с цветными фотографиями кота примерно следующего содержания:

«Данный кот является косвенной уликой совершенного преступления. Просим всех, кто когда-либо видел этого кота, сообщить в ближайшее отделение милиции. За точную информацию определено вознаграждение в 3000 рублей».

Несмотря на горе в семье Скворцовых, кот вызывал всеобщую радость. Его жизнь и раньше была чистый сахар, а теперь после всего случившегося его буквально носили на руках, гладили по спинке беспрестанно, кормили деликатесами. За короткое время после возвращения Тимофей стал лучше прежнего. Раздобрел, шерстка переливается серебристым блеском, под мордочкой второй подбородок появился, а на животе – жирная складка, которая при ходьбе свисала и колебалась из стороны в сторону. Теперь он вальяжно, полуприкрыв глаза, лежал посреди комнат, а люди обходили его осторожно. Если он дремал или спал, похрапывая, все ходили на цыпочках и говорили шепотом. Кот Тимофей домашними был превращен в символ надежды на скорое возвращение Катюши. Это была какая-то мистическая, почти языческая вера во взаимосвязь отношения к коту и факта возвращения дочери: чем лучше они будут относиться к коту, тем быстрее вернется дочь. Эта вера давала им некоторую стабильность и уберегала от безумства отчаянья. Кот Тимофей царствовал в доме и жил, в полной мере наслаждаясь довольствием. Только теперь за ворота – ни-ни! Носа не кажет! Он еще помнил, какой кровью далась ему обратная дорога домой.

Однажды проснулась Нина Павловна среди ночи, стала тормошить мужа.
- Вова! Вова! Проснись!
- Ты чего, Нинка?! Что случилось?
- Какие мы дураки!
Владимир Семенович приподнялся:
- Давай по порядку.
- Что в записке было?
- Что ты меня спрашиваешь! Сама же читала.
- Там было два слова: «жива» и «Владик».
- Ну?
- Что, ну? А Владик-то тут при чем? Мы все так обрадовались, что она жива, и этому слову не придали значение.
- Черт его знает, почему она его имя написала.
- Вот это мы и должны выяснить.
- У кого? – саркастически ухмыльнулся Владимир Семенович.
- Сами догадаться, или у того же Владика спросить, или же пусть органы головы ломают. Но я думаю, что неспроста она это написала. Что-то она хотела этим сказать.
- Да, ничего не хотела. Просто влюбилась в него по уши, вот и написала его имя, как имя значимой для нее персоны! – парировал муж.
- А мы что, уже не значимые персоны для нее?! Никогда не поверю!
- Давай, ложись спать, а завтра я позвоню следователю.
- Да, какой тут сон после такого!


Глава третья


Владимир Семенович, как и обещал, на следующий день позвонил следователю. Рассказал о своих сомнениях.
- Мы думали об этом, гражданин Скворцов. Гражданин Новиков после получения нами записки был еще раз опрошен. Сам он ничего не может предположить, почему его имя было в записке. И потом – его ли это имя? Мало ли Владиков в Питере? Недоказуемо, гражданин Скворцов. Слишком мало информации. На одном слове ничего не построишь.
- Бывает так, что и слова достаточно.
- Это не тот случай.
- Неужели никто не может разгадать, что она имела в виду?
- Мы работаем над этим, гражданин Скворцов.
- Может, вам в отдел новый монитор жидкокристаллический нужен? – неожиданно спросил Владимир Семенович.
- Неплохо было бы, - после короткой паузы ответил следователь.
- Так я заскочу. Сегодня я спонсорабельный. А вы уж постарайтесь по-быстрее подумать над загадкой.
- Есть, гражданин Скворцов! – отчеканил следователь.

К вечеру привез Владимир Семенович обещанный монитор в районный следственный отдел. После благодарностей за подарок, было ему доложено, что Владислав Новиков, одноклассник Екатерины Скворцовой, действительно был последним, кто ее видел.
- Новиков подтвердил, что ваша дочь подвезла его домой, после того, как вместе с оперативной группой, обследовав место преступления, они вернулись в город. Это было где-то между 22.30 – 23.00. Сам он отрицает, что еще раз выходил из квартиры, свидетелей того, что он отлучался в этот вечер, тоже нет. Ночью вы его разбудили телефонным звонком. Это было в 2.30 ночи. Два с половиной – три часа на то, чтобы совершить преступление с угоном автомобиля, с заметанием всех следов и вернуться обратно домой, - слишком мало. У него твердое алиби. – доложил следователь.
- Так что же это за Владик? – строго спросил Владимир Семенович.
- Мы проверили также списки всех одноклассников и гимназистов из параллельных классов. Нашли еще одного Владика, но в это время он отдыхал со своими родичами в Сочи. Просмотрели списки ваших соседей по котеджам. Среди молодых людей, проживающих в них, Владислава не обнаружено.
- И что теперь?
- Наш криминальный психолог считает, что находясь в качестве заложника длительное время, и не имея возможности определить свое место нахождения, жертва при возникшей возможности сообщить о себе, прежде всего извещает о том, что она жива, а затем – способ ее освобождения. Еще вариант – называет имя преступника. И еще один вариант – называет персону, на которую может положиться. В данном случае, «Владик» - скорее последний вариант.
- Странная логика. Вы уверены в том, что этот парень подходит к последнему варианту?
- И не сомневаюсь.
- Плохо.
- Что - плохо?
- Плохо, что не сомневаетесь. А он, этот Владик, может быть полезен?
- Возможно, что он знает что-то, о чем пока сам не догадывается. И это может помочь выйти на след Кати. Но, к сожалению, он только разводит руками. Обещал позвонить, если что-то по этому поводу придет в голову... Вы мне вот что лучше скажите: не обнаружили ли вы какую-либо пропажу из вещей вашей дочери?
- А кто его знает! Никто в ее вещах не копался. Да нас никто и не обворовывал.
- Так вы проверьте на всякий случай. Она могла какую-то вещь взять с собой.
- Ну, а что все-таки с запиской?
- Мы работаем над этим дальше, гражданин Скворцов. На сегодня пока все.
- Ну, что ж, до свиданья.

Поздно вечером Зоя Федоровна и Нина Павловна вошли в комнату Катюши. Оглядели ее.
- Да что тут проверять? Мне даже не определить, пропало ли что-нибудь из ее вещей. Она сама себе покупала все, что хотела. Я даже не знаю, какие у нее новые вещи в последнее время появились, - произнесла в растерянности Нина Павловна.
- Вроде все на месте. И здесь порядок, - добавила бабушка Зоя Федоровна, заглядывая в шкафы.
- Пошли отсюда. Никто, кроме нее не определит, пропало ли что-нибудь из вещей.
Женщины тихо прикрыли дверь Катюшиной комнаты и разошлись по своим.

Прошло еще довольно много времени. Заканчивались последние дни осени.
Семья Скворцовых постепенно готовила себя к смиренному принятию того факта, что Катюша еще долго не появится на пороге их дома. Женщины постепенно входили в русло их прежнего образа жизни. Они снова стали посещать косметологов, массажистов, парикмахеров и прочая, но уже с другим мотивом – с целью реабилитации. С великим трудом и с еще большими затратами им обеим удалось вернуть приемлемый внешний вид и упругий мышечный тонус.
Глава семьи, Владимир Семенович, полностью погрузился в бизнес, теперь его уже ничего другое не интересовало. Домой он приходил поздно вечером, а по воскресеньям банально отсыпался: ел, спал, смотрел телевизор, спал, ел, смотрел телевизор и так - по кругу.

И вот в конце декабря, почти перед самым Новым Годом к Скворцовым снова наведался следователь. Появились новые данные. Кота опознал житель пограничного поселка на границе с Финляндией. Под его опекой кот жил несколько дней еще в мае. Мужчина думал, что кот останется с ним навсегда, а когда тот ушел, долго переживал о пропаже. Поэтому кота и запомнил, что успел к нему душой прикипеть, даже сделал несколько фотоснимков. Снимки и были доказательством того, что у него жил именно Тимофей. В связи с новой информацией, необходимо ответить на вопрос: имела ли пропавшая девушка с собой заграничный паспорт? Никто из домашних этого не знал. Стали искать везде, где только можно, но заграничного паспорта не нашли.
- Значит, он был у нее с собой! – сделал вывод следователь.
- Мы и визу новую в Финляндию получили, собирались на выходные перед тем, как она пропала, съездить, - добавила мать.
- Ну, что ж, будем подключать Интерпол, - довел до сведения Скворцовых следователь.
- Проверяли ли вы, не пропало ли еще что-нибудь из личных вещей вашей дочери?.
- Да проверяли! Она ведь налегке поехала... А к вещам в ее комнате, честно сказать, мы и не притрагивались, предполагая, что все осталось так же, как и при ней, - оправдывалась мать Катюши.
- А теперь надо все проверить. Брала ли она с собой сумку?
- Боже! У нее столько сумок! Я даже не могу сказать, все ли на месте! Я просто не знаю, какие сумки и сколько их у нее! Она ведь не отчитывалась нам о каждой покупке!
- Были ли у нее кредитные карты, сберкнижки? Проверьте все. Буду ждать вашего звонка, - следователь удалился, оставив женщин в сильнейшем замешательстве.
Как выяснилось позже, вся наличность в рублях и в валюте была снята со счетов еще в конце мая, буквально на следующий день после исчезновения дочери. И была снята самой Катюшей. Это удостоверяли ее собственноручные подписи.
Поздним вечером Владимир Семенович метал громы и молнии. Он ходил по гостинной широкими шагами туда-сюда, Зоя Федоровна и Нина Павловна сидели в креслах, смиренно сложив на коленях руки в замок и потупив взоры.
- Как?! До сих пор никто не удосужился проверить ее счета?! Ни от следственного отдела не было запроса, ни вы не догадались это сделать?
Женщины виновато молчали.
- Ты ведь тоже не поинтересовался, - робко возразила Нина Павловна.
- Мать твою! Я же работаю! У меня дела! А вы на что?!
- Так мы ведь думали, что с Катюшей что-то приключилось, несчастье какое... – продолжала оправдываться Зоя Федоровна.
- Индюк думал, да в суп попал! – злости Владимира Семеновича не было предела.
Как так могло случиться, что самого простого никто не сделал, даже он не догадался. Теперь дело принимает совсем другой оборот. Теперь надо не труп искать и, может быть, даже не заложницу, а...
Владимир Семенович испугался своей последующей мысли. Даже не стал ее дальше думать. Просто отбросил.
- Это все равно не меняет дела. Ее могли ограбить, ведь такая сумма на руках была! И... – Нина Павловна замолчала.
- И? Что – и? И убить?!
- Ну, да.
- Ты так хочешь, чтобы ее обязательно убили! – язвил Владимир Семенович.
- Что ты такое говоришь?! Это кощунство! Да, она могла просто... – вдруг на полуслове споткнулась Нина Павловна, опасаясь развивать свои предположения дальше.
- Да хватит вам! Петухи! – Зоя Федоровна резко поднялась с глубокого кресла, чуть не потеряв равновесие. – Драться будете потом! А сейчас надо все обсудить!
- А чего тут обсуждать, дорогая теща! Пропала она поздним вечером 20 мая, деньги в обоих банках были сняты на следующий день между 16.00 и 18.00. Что она не могла дать о себе знать? Не могла позвонить?
- Может быть она это делала под страхом смерти? Может быть ей угрожали?
- Чем угрожали?
- Чем? Пистолетом! А то сам не знаешь!
- Замолчи, мать! С твоими фантазиями только криминальные романы сочинять! А где все это время был кот? А машина? Где она?
- Господи! Как я устала. Ничего не будем обсуждать. Обсуждать у нас не получается. Ты мне все время рот закрываешь. Может быть, мы с мамой мозговой штурм производим. И в этом штурме родится истина.
- На ваш бы штурм да ветряные мельницы! Сколько бы электричества выработали! – зло пробурчал Владимир Семенович.
- Ну, все! Хватит! С тобой невозможно разговаривать! Пусть следственный отдел разбирается, – сдалась Нина Павловна.
- Как ни стыдно! Что вы грызетесь, как собаки! – осуждающе покачала головой Зоя Федоровна, - Не удивительно, что ребенок сбежал от таких родителей!
В воздухе повисла пауза. Нина Павловна и Владимир Семенович как по команде уставились на Зою Федоровну. Случилось то, о чем каждый из родителей Катюши боялся думать. И вот сейчас это озвучила Зоя Федоровна. Только лишь озвучила или... оговорилась? По тому, как Зоя Федоровна, спохватившись, испуганно прикрыла ладошкой рот и округлила глаза, видно было, что она не оговорилась даже, а проговорилась.
- А ну-ка выкладывай! – резко перейдя на «ты», приказал Владимир Семенович, и стал медленно и грозно приближаться к Зое Федоровне.
- А что выкладывать? Ничего не знаю! Ничего не ведаю!
- Выкладывай, иначе вылетишь из моего дома, дорогая теща! На улицу вылетишь! И там будешь жить! – Пальцем, очертив перед носом Зои Федоровны петлю, и указав в направлении входной двери, почти прошипел Владимир Семенович.
- Чего это ты размахался?! Как будто так и ждешь момента, чтобы меня выгнать. Чего пристал?! Я ничего не знаю!
- На паперть пойдешь! – твердо пообещал зять.
Зоя Федоровна заплакала, снова опустилась в кресло, почти утонув в нем, словно ища в кресле защиту от грозного Владимира Семеновича.
До сих пор молчавшая Нина Павловна, подошла к Зое Федоровне, опустилась перед ней на колени.
- Мама, ты что, знаешь, что с Катюшей ничего ТАКОГО не произошло? – тихо спросила она.
- Да, – все еще плача ответила Зоя Федоровна.
- И ты знала все эти семь месяцев об этом? – все так же тихо продолжала спрашивать Нина Павловна.
- Да, – всхлипывая ответила Зоя Федоровна.
Нина Павловна поднялась, плотно сжав губы. Вытянулась во весь свой небольшой рост перед Зоей Федоровной.
- А теперь скажи нам, зачем весь этот спектакль? Ты что решила нас погубить?
- Обе решили нас погубить, - уточнил Владимир Семенович.
- Зачем? Зачем все это представление с милицией, с трупами, с розысками, с котом?! Я постарела за это время на десять лет! Ты – подлая заговорщица! – Нина Павловна почти кричала. – Подлая! Подлая!... И где же эта мерзкая девчонка?!
- Вот потому она и сбежала, что не любите вы ее, - откуда-то снизу пролепетала в конец напуганная Зоя Федоровна.
- Это мы ее не любим?!!!


Заключительная глава


Конечно, Зоя Федоровна не была соучастницей побега. Она просто становилась все старее и старее, и вместе с тем по-житейски мудрее. Она правильно предположила, что Катюша, воспользовавшись случаем, убежала из дома. И сделала это по неопытности и молодости так неудачно, что доставила родственникам больше хлопот и горя, чем хотелось бы. Иногда она думала про себя, что на месте Катюши давно бы сбежала от таких родителей. Зоя Федоровна чаще сочувствовала Катюше, видя как та мучается в родительских оковах, как ей не хватает того, что имеют другие девчонки, и как страдает от этого. Зоя Федоровна совершенно искренне переживала исчезновение Катюши, и вовсе не устраивала «этот спектакль». После пристрастного допроса, учиненного ей зятем и дочерью, устроенного сразу же после того, как Зоя Федоровна высказала свое подозрение, все трое долго сидели в гостинной, ошарашенные новой версией, которая до сих пор никому, кроме Зои Федоровны, не приходила на ум. А ведь, действительно, этот вариант тоже необходимо рассмотреть. Катюша могла просто-напросто сбежать из дома. Куда? Да, на все ту же пресловутую свободу! Вся молодежь мечтает о свободе. О свободе от обязанностей, от труда, от необходимости. Молодежь мечтает, а старики знают, что от этого никуда не сбежишь. Вся жизнь состоит из обязанностей, долга, труда и необходимости. И неважно, где ты находишься: в Занзибаре, в Гренландии или на острове Тики-Така.
Накануне Нового одна тысяча девятсот девяносто восьмого года Скворцовы официально прекратили поиски своей дочери.

Через год после исчезновения Катюши Нина Павловна и Владимир Семенович развелись. Нина Павловна осталась жить в пригородном котедже. Владимир Семенович за два месяца построил себе новый поближе к центру города и переехал жить туда. Зоя Федоровна справила новоселье в трехкомнатной квартире в только что сданном первом в Санкт-Петербурге доме-небоскребе, которую ей подарил уже бывший зять за участие в воспитании его „сбежавшей дочери» и вкусные обеды. Это был более, чем щедрый подарок бывшей теще. Все трое перестали общаться друг с другом. Стало ясно, что до сих пор их цементировала Катюша. Каждый вкладывал в нее все, что имел и хотел, даже если это шло в разрез со вкладом другого. Это было частью смысла жизни каждого в отдельности и смыслом их совместного сосуществования.

Гордыня вынуждала Владимира Семеновича ежемесячно отчислять некоторые суммы бывшей жене и бывшей теще, как бы говоря: «Бабы, вы были не правы! Я один умею любить по-настоящему: живем отдельно, а денежки к вам поступают от меня регулярно». Эквивалентом любви для Владимира Семеновича всегда были деньги. Поэтому и дочери своей он не простил ее побега. Уж не она ли была самой обеспеченной из девчонок в Питере? Так кто кого больше любил? Побег дочери глубоко пронзил честолюбие и внутреннюю стабильность Владимира Семеновича. Для него это было то же самое, что перечеркнуть все его труды и пустить капитал, который он вкладывал в дочь, на ветер. Это было подобно банкротству, разорению... и в финансовом смысле тоже. Такое мужчины не прощают. Даже собственным дочерям.

 Как всякий благоразумный бизнесмен, который ежедневно идет на риск, он уже давно составил завещание. И Катюша была единственной полноправной наследницей его капиталов и недвижимости. Теперь он изменил свое завещание в пользу тайного внебрачного сына, который появился у него пять лет назад от одной из его бывших секретарш. Разведясь с женой, Владимир Семенович не сошелся с матерью своего внебрачного сына. Та история уже давно не грела его. Он нашел себе другую пассию из молодых да ранних. Новая подруга была старше его собственной дочери на два года. Она принимала любовь Владимира Семеновича в денежном эквиваленте, он – ее молодое горячее тело. Они устраивали друг друга и не огорчали друг друга взаимными упреками. Упрекнуть было не в чем: каждый получал то, на что расчитывал.

Позже они поженились, отметив этот день с размахом ближневосточного шейха. Наступит время, и внебрачный сын Владимира Семеновича, незнакомый до сих пор с роскошью и неиссякаемым достатком, войдет в полноправные права наследования и начнет новую жизнь, к которой готовился с детства. Мать воспитывала его в меру строго и развила в нем способность ценить всякую вещь и использовать ее качества и возможности на свое благо. Поэтому он не стал транжирой и расточителем полученного наследства, а за короткий срок преумножил его и получил статус одного из самых богатых людей страны и мира. Он окружил заботой и почетом своего отца, его жену и свою мать. Он обеспечил им достойное старение с прислугой и необходимым медицинским обслуживанием. Он привил своим детям уважение к старшим и старикам. Отец умер первым от апоплексического удара. Сын похоронил его торжественно и с роскошью. Затем умерла мать. Она заслужила такие же похороны. Еще двадцать лет сын Владимира Семеновича обеспечивал содержание второй жены своего отца, по сути чужой ему женщины. Когда она тихо скончалась в своей постели, её ожидали такие же роскошные похороны. Род Скворцовых продолжался через внебрачного сына Владимира Семеновича и его детей. И это были уже совсем другие люди.

Нина Павловна тоже не смогла простить дочери её поступка. Уж как она её любила, как лелеяла свою доченьку! И что взамен? Она вынашивала план побега за спиной любящей матери! Разве такое можно простить?! Нина Павловна на удивление всех знакомых семьи Скворцовых принародно, так сказать, отказалась от родной дочери, объясняя свой отказ тем, что «раз уж она смогла без меня почти год прожить, то сможет и дальше жить без меня. Она не нуждается во мне, так и я не очень-то нуждаюсь в ней». Столь велика была потребность Нины Павловны в том, чтобы быть нужной дочери, что когда та сбежала («Конечно, сбежала! А что же еще?!»), Нина Павловна просто перестала понимать свое предназначение. Она стала плохо себя чувствовать, хуже, чем в то время, когда искали дочь и подозревали, что она убита.

Нину Павловну ничего не радовало, она все время жаловалась и брюзжала, стала неряшливой и, в конце-концов, впала в затяжную депрессию. Она подолгу не выходила из дома, даже не впускала домработницу. В конце-концов домработница ушла от нее, устав чаще стоять у ворот, чем работать, и нашла себе более надежное место работы. Подруги советовали Нине Павловне средство излечения: «Заботься о своей матери, она тоже нуждается. Поддерживая друг друга, вы выйдете из тяжелой ситуации и сможете вернуться к нормальной жизни». Но с «предательницей»-матерью она не хотела иметь ничего общего. Постепенно Нина Павловна из любящей ндоллартической любовью матери и привлекательной моложавой женщины, которой она некогда была, превратилась в раздражительную особу, задыхающейся от своей ненависти к «бывшей» дочери. У нее развилась астма и теперь она задыхалась еще и физически. Она жила в добровольном заточении, людям не доверяла, а людей больше не радовало общение с ней, они оставили ее, и никто не навещал Нину Павловну. Как та глупая баба в поговорке: рассердилась на вшей, да и шубу в печь. Нина Павловна не скрывала своей ненависти и даже на изгороди котеджа прикрепила чугунную табличку, чтобы ни дождем, ни снегом не смыло, ни ветром не унесло. И было отлито на табличке: «Вход для Скворцовой Екатерины Владимировны строго воспрещен».

Не прошло и нескольких лет, как Нина Павловна настолько опустилась и запустила себя, что по настоянию соседей элитного поселка, в котором она жила, была отправлена в психиатрическую клинику на обследование, да так там и осталась. Она перестала понимать многие обыденные вещи, отказывалась от еды и питья. Нина Павловна исхудала, почти иссохла. От прежней улыбчивой женщины остался один остов, в котором по сокрытым каналам протекало еще немало желчи. Пациенты и медсестры не любили Нину Павловну. В клинике она была подвержена сильному медикаментозному лечению, в итоге - совсем помешалась и позже была переведена в известный «желтый дом», где жила на иждивении у государства как инвалид с психиатрическим диагнозом вплоть до самой своей незавидной смерти. Ее нашли на рассвете на щербатом кафельном полу туалета, лежащую ничком, что называется, в обнимку с унитазом.

Зоя Федоровна, наконец-то, наслаждалась одиночеством. Она так устала за все годы подстраиваться. Сначала под своего раздолбая-мужа, с которым позже все же развелась, потом под взрослую дочь с ее новым видением жизни, потом под зятя, потом под их воспитание внучки и так бесконечно. Теперь она могла править собственной жизнью, как хочет. Только вот о внучке всплакнет иногда, подумав: «Где она сейчас, что делает? Как ей вообще живется?». Зое Федоровне совсем не страшно было жить в одиночестве. «Без детей – горе, а с детьми – вдвое» - взыхала протяжно. И продолжала: «Помру без свидетелей, хотя бы в этот момент меня никто не будет тревожить. Только вот с внучкой хотелось бы перед смертью повидаться». Из всего имущества при разделе достались ей, кроме личных вещей, картина с космическим мотивом, написанная Катюшей, фотоальбомы с фотографиями внучки и кот Тимофей.

У нее не было больших средств для ведения прежнего образа жизни. Все, что ей полагалось – маленькая пенсия, которой едва хватало на питание, и денежное пособие от бывшего зятя. Поэтому о прежней жизни оставалось только вспоминать. Поддерживать свой мышечный тонус было не на что. Зоя Федоровна катастрофически старела. Кожа ее одрябла, обвисла. Лицо превратилось в классическое «печеное яблоко». Через год она преобразилась в обычную старушку. Она проводила свое время у телевизора, смотря все подряд, иногда прерываясь на поход в ближайший продовольственный магазин, на еду, сон и мало-мальскую личную гигиену и на то, чтоб проследить, есть ли еда в миске у кота и чист ли его туалет. Кот Тимофей старел тоже, но не так заметно. Внешне не видно было, что это уже старичок. Конечно, он давно потерял свою резвость, но не интерес к жизни. Он все еще гонялся за мухами и через стекло окна активно следил за пролетающими птичками, мотая головой им вслед и шевеля усами. В общей сложности он прожил двадцать три года.

Зоя Федоровна, действительно, умерла в одиночестве, во сне, под теплым одеялом и в собственной квартире. Её никто не беспокоил в этот ответственный момент, она даже сама не заметила и не осознала момент приближения своей смерти. Труп Зои Федоровны, уже почти разложившийся, нашли спустя несколько недель после ее кончины. Рядом с ним, поверх одеяла, лежал окоченевший трупик кота Тимофея. В отличие от останков Зои Федоровны, тело умершего кота мумифицировалось. Никто не знал, кто из них раньше покинул этот мир, кот или бабушка, да это было и неважно, главное – теперь их нет, и квартира отойдет государству, поскольку ни у бабушки, ни у кота не нашлось наследников. Вещи Зои Федоровны были поделены между дворниками, освобождавших квартиру дочиста. Картина с космическими сферами досталась самому продвинутому дворнику – студенту гуманитарного института. Он остался вполне доволен такой дележкой, поскольку был свободным философом и считал, что получил самую лучшую часть имущества. Альбомы с фотографиями Катюши, кота и самой Зои Федоровны сложили аккуратно в чемодан и отдали в краеведческий музей в отдел, посвященный жителям города. Здесь фотографии служили верными свидетелями прошедшего времени, утраченного быта и человеческих судеб.

Владислав Никитин стал выдающимся дирижером. Страсть, присущая его натуре, оживляла всю его деятельность и делала ее в высшей степени продуктивной. Она не позволяла ему остановиться на достигнутом, и в этом было ее благо. Никитин был полностью захвачен музыкой. Он давал четыреста концертов в году. Его бурный темперамент хлестал через край. И это чувствовалось в том, как его оркестр исполняет музыку. Зрители апплодировали ему стоя. Его заваливали цветами и наградами. Если он не дирижировал, то разучивал партитуры, если ни то, ни другое – то присутствовал как почетное лицо на каком-либо торжественном мероприятии или банкете. В передышках между всем этим он успел жениться, обзавестись четырьмя детьми. Его родители активно помогали в воспитании детей, а жена часто сопровождала его в поездках и на гастролях. Они вели активный светский образ жизни, не забывая при этом проявлять искренние чувства к друг другу, к своим детям и пожилым родителям. В их доме всегда звучала музыка. Это играли на различных инструментах дети, звучали СD с новыми записями оркестра под управлением Владислава Никитина, это пела его жена, сначала колыбельные, потом, через пару-тройку лет разучивали песни дети, и пели уже все вместе; это играл на рояле сам Никитин. Послушать его игру приходила городская элита и заезжие заграничные гости, с которыми водил дружбу Владислав. Точнее, они водили дружбу с Владиславом. Стало престижным – дружить с Никитиным. Он был всегда в центре внимания. Его часто приглашали в различные ток-шоу и другие телевизионные программы.

Его жизнь была соткана из музыки. Он и сны видел сплошь из звуков; в них царили мелодии, инструменты, ноты, танцы, детский смех. Еще будучи в расцвете своих творческих сил Владислав Никитин заслужил желанный титул народного артиста страны и получил орден от самого президента государства за выдающийся вклад в музыкальное искусство. Другой жизни он не знал и не представлял. И даже на склоне своих бурных лет о другой жизни не думал и не вспоминал. Он прожил до глубокой старости в почете и уважении и умер за роялем, исполняя для своих пра-правнуков мелодии Шопена. И никогда при жизни не возвращался даже в мыслях к тому дню в своей молодости, когда он был охвачен безумием плотской любви. Он не забыл тот день, нет. Он намеренно запрещал себе об этом думать. Тот, кто испытал на себе зло, может забыть его. Тот, кто его совершил, - никогда.

Несмотря на то, что его жизнь в последствии изобиловала знаменательными, запоминающимися событиями, тот день, когда Катюша сама пришла к нему, остался самым ярким и затмевал по эмоциональному накалу все остальные. Тогда ночь он провел с проституткой, сняв ее у центрального вокзала за 100 рублей. Он недавно нашел для себя такой способ справляться со своим сексуальным томлением. Юноша! Он так хотел стать по-скорее опытным мужчиной. Утром и застала их вдвоем Катюша. Как только Катюша убежала, он скоренько выпроводил миленькую проституточку, и постарался сосредоточится. Это невероятно, чтобы сама Катюша Скворцова пришла к нему! Почему-то он один из класса, из всей гимназии сох по ней почти два года. Это было какое-то наваждение. Парни смеялись над ним: девчонок что ли нет красивых? А у него на Пизанской Башне свет клином сошелся! Однажды попалась ему на глаза одна умная книженция, в которой автор так описывал состояние влюбленности: "Генетически предопределённая инстинктивная составляющая спаривания. Иными словами, временное разрушение границ его, позволяющее возникнуть состоянию влюблённости, является стереотипной реакцией человеческого существа на конфигурацию внутренних половых побуждений и внешних половых стимулов, которая служит повышению вероятности спаривания и возникновения взаимных обязательств с целью обеспечения выживания вида". Витиевато, но это определение полностью совпадало с тем состоянием, в котором он находился. Катюшины внешние половые стимулы, даже ее невероятная полнота, притягивали Владислава, как магнит. Он, как будущий зачинатель собственного потомства, инстинктивно выбирал подходящую для его производства кандидатуру.

Он мечтал о ней, он онанировал, вызывая в представлении ее лицо, губы, ноги. Все в ней было такое большое! Это-то и приводило его в невероятный восторг. Но подойти к ней и заговорить о своей любви он не мог. Он робел, он был влюблен. Был ли он влюблен по-настоящему? Он не знал этого, но всем своим существом чувствовал, как испепеляющая страсть прожигала его гениталии. Это доставляло настоящие страдания. Он хотел ее большого тела. Он онанировал ежедневно по утрам, стоя под горячим душем, днем - в туалете гимназии, по вечерам и ночью - в собственном будуаре. Он так желал ее, что даже не мог концентрироваться на учебе. Но благодаря невероятному усилию воли и любви к родителям старался учиться хорошо. Еще музыка спасала. Он всегда знал, что его спасение в музыке.

Позже, когда они уже были в гостях у Катюши, его очень задели недобрые замечания Владимира Семеновича по поводу того, что он хочет стать дирижером. Выбор профессии дирижера был свят для Никитина и его удивило, что посягнувшего на его святыню он тогда не ударил в лицо. А очень хотелось. И мог бы ударить. Здесь его робость отступала. Но не стал. Знал, что ему не выйти победителем из стычки. У Владимира Семеновича всегда охрана под боком – налетят орлы, руки переломают, пальцы повредят. А пальцы свои он берег. Так что терпел нападки Владимира Семеновича, скрепя зубами.

Тогдашнего Владика настолько возбуждала близость к Катюше, и не верилось, что вот так свободно он может находится с ней рядом, вдыхать ее ароматы, смотреть на ее губы и в ее глаза, держать ее горячую ладонь в своей. И когда ехали в машине оперативников, он был почти захвачен бурей страсти, его члены стали упругими, кровь прилила к конечностям. Он ощущал своим боком часть ее массивного тела. Это было что-то мистическое: как преклонение перед женщиной-матерью, стабильной и плодовитой. Ее грудь колыхалась в такт движению машины, из декольте выпыхивал утробный дух. Он чувствовал, что если сейчас не возьмет Катюшу, возьмет так, как берет мужчина женщину, то его просто разнесет на мелкие частички от внутреннего взрыва. Едва удалось сдержать себя.

Когда они пересели из милицейской машины в Катюшину, Владик все еще был пьян от обуреваемых его чувств, немного пошатывался и блаженно улыбался. Катюша привезла Владика к его дому, они попрощались в машине, Владик оставил «Опель» и направился к подъезду. Вдруг он резко развернулся и бегом кинулся к машине.
- Катюша, милая, пойдем ко мне! Хотя бы на часок.
- Уже поздно, Владик.
- Разве это поздно, только десять часов вечера, - вглянув на часы ответил Владик.
- Ну, хорошо. – Быстро согласилась Катюша, потому что испытывала такое доверие к Владику, как если бы он был ее старшим любящим братом или ангелом-хранителем. - А куда машину поставить?
- Вот там мой гараж. Поехали.

Метрах в ста стояли ряды гаражей. Они подъехали к одному из них, широкому, на два автомобиля. Владик открыл его дистанционным ключом. Въехали в гараж. «Опель» запросто поместился рядом с «Ауди» Владика. Когда закрыли гараж, всю дорогу до дома шли целуясь, а Катюша держала, прижав к груди кота Тимофея. По пути им никто не встретился. Они поднялись на лифте в квартиру Владика. Как только вошли, Катюша отпустила кота на пол, а они снова сцепились в объятьях, страстно целуясь. Долго продолжаться поцелуи не могли – слишком горячи были их тела. Владик попытался тут же в прихожей раздеть Катюшу.
- Нет! Только не это! ЭТО уже сегодня было!
- Я же не бандит, Катюша!
- Все равно! Только не сегодня!
- Когда же? – все еще продолжая ее целовать, не унимался Владик.
- Пожалуйста, только не сегодня! Я не знаю, когда, но не сегодня!
- Ты ведь уже готова! Я же чувствую. Зачем откладывать? Катюша, милая, пожалуйста!
- Нет! – Катюша сопротивлялась своему желанию, она истомилась, ослабла от напора собственных гормонов, но все еще подчинялась внутреннему запрету.
- Ну, хорошо. Пошли на кухню... чай пить, - уступил ей Владик.
Когда он целовал Катюшу, разум его как будто помутнился, он был весь единая страсть, и теперь тяжело возвращался в норму. Но это удалось Владику, так же, как и до этого удавалось всегда совладать с собой. Но надолго ли?

Они полночи провели в постели, лежали одетыми и постоянно обнимались и целовались. Плавки под брюками Владика были мокрыми от, истекающей в холостую, спермы. Из последних сил он удерживался, чтобы не овладеть Катюшей. Катюша отвлекала его от себя, периодически нахваливая необычный интерьер спальни и задавая неуместные вопросы. А спальня стоила того, чтобы ее нахваливать. Стены - цвета алой крови, посреди – тяжелая бронзовая кровать с белоснежным балдахином из переливающейся вплетенными золотыми нитями органзы. Белье постельное – чистый лен в кисейных кружевах. С потолка слева и справа от ложа свисали позолоченные пятисвечевые люстры тонкого литья, покрашенные золотом под антик. Вощеный дубовый паркет на полу отливал матовым медовым блеском. Окно напротив ложа было украшено драпировкой, - не шторами!, а именно – драпировочной тканью, узорами своими напоминающей ткани из царских покоев знаменитого Эрмитажа. Это сочетание красного, золотого и белого вызывало триумф чувств и ощущений.

В такой спальне было бы невозможно читать, глаза все время отвлекались бы от книги на парадное убранство - настолько притягательным было сочетание цвета. Каждый, кто попадал сюда, становился вуайеристом по неволе и восхищенно наблюдал настоящий секс красок. Немудрено, что здесь, ни о чем, кроме секса, невозможно было и думать. Катюша ощущала себя по меньшей мере Екатериной Великой, хотя и с небольшой оговоркой: Екатериной Великой под гнётом. Владиковы сексуальные домагательства только мешали ей вчувствоваться в навеянный интерьером спальни образ. Так же как и в еде, для нее было важным сначала насладиться внешним видом, а потом приняться за употребление, так и здесь, она не могла побороть в себе чувство сопротивления влюбленному в нее молодому человеку, который не давал ей в полной мере прочувствовать атмосферу величественного будуара. У такого большого полного тела была такая тонкая душа, но в данный момент это никем не принималось в расчет.

Потом зазвонил телефон. Это интересовались родители Катюши, не у него ли их дочь. Катюша испуганно замахала руками и зашевелила губами, как в немом кино. Знаками просила его не выдавать родителям. Владик так и сделал. Старался говорить как можно спокойнее. Когда он положил трубку, Катюша попросила его для пущей убедительности сейчас же поехать к его родителям. «Что бы они – не дай Бог! – чего-нибудь плохого не подумали!». Владик смотрел на Катюшино взволнованное лицо и дивился: «Ну, кто сказал, что ЭТО – плохо?! У нее в голове какие-то неполадки с программой «Секс». Пора бы перепрограммировать». Когда Владик вернулся спустя пару часов, Катюша уже крепко спала.

Утром Владик рассказал ей о переполохе, который она натворила своим нежеланием сообщить о том, что она осталась у него ночевать. Рассказал, что они как раз-таки плохое и подумали и даже о ее исчезновении сообщили в милицию.
- Ой, что я наделала! Теперь меня милиция разыскивает! Надо что-то придумать... А ты? Ты меня не выдал! Почему?
- Не знаю.
- Знаешь, знаешь! Признавайся! – как ребенок захлопала в ладоши Катюша.
- Может быть, потому, что хотел, чтобы ты у меня надолго задержалась. А то узнали бы, что ты у меня, заперли бы дома, и я бы тебя больше не увидел, – нежно целуя Катюшу в губы признался Владик.
Почти до полудня они придумывали причины для оправдания Катюшиного исчезновения. Потом Катюшу осенило:
- А давай сбежим!
- Как сбежим?
- Ну, вот так! Сбежим и все! У меня есть деньги, паспорт! Много денег! – Катюшины глаза засверкали.
Владик был настолько охвачен страстью к Катюше, к ее телу, что готов сбежать хоть куда и хоть сию секунду: «Лишь бы она дала мне!»
- Давай! – двусмысленно выкрикнул он.
- Все! Решено! Только как мне проехать в банк незамеченной, меня ведь разыскивают?
- Я могу тебя на своей подкинуть. Меня-то не разыскивают, остановлю прямо напротив банка.

Они еще целовались некоторое время, обжигая губы друг друга горячей слюной вожделения, потом быстренько собрались и поехали в центр.
Без проблем Катюша сняла все свои деньги, которые у нее были в двух банках на рублевом и валютном счетах. Они вернулись в квартиру Владика, чтобы собраться в путь.
- Куда будем сбегать? – спросил, смеясь, Владик.
- Куда-нибудь подальше! – вторила ему Катюша.
- Ну, тогда я знаю одно местечко. Сначала остановимся там. Потом через финскую границу. А потом – в Долларпу. И ищи нас Интерпол!
- Здорово! – Катюша снова почувствовала себя свободной, как вчера утром. Она запрыгала на одной ноге от радости. - И Тимофей с нами?
- Конечно!

Они засуетились, стали собирать какие-то вещи. Но вдруг Владик задумался на мгновение и серьезно произнес:
- Я предлагаю вещей с собой не брать. Так будет легче прятаться. Нам кота достаточно.
- Хорошо! Давай не брать! – Легко согласилась новоиспеченная крупногабаритная Джульетта.

Они прихватили кота, все деньги, необходимые документы и - были таковы.
Владик сел за руль своей машины, Катюша рядом с ним, а кот устроился на заднем сиденье и на удивление быстро заснул. Ехали медленно и потому долго. Но длительный путь не утомлял Катюшу, она чувствовала себя счастливой. Она была влюблена и приняла собственное решение освободиться от родительского давления, пусть хотя бы и таким способом. Ее воображение рисовало картины заграничной жизни. От волнения захватывало дух. Катюша планировала, что, как только они выберутся из России, проедут через Финляндию, пройдут Балтийским морем до Германии, то остановятся где-нибудь в небольшом городке типа Ольденбурга и поживут там в отеле или в снятой вилле, стоящей вдоль канала, стрелой разделяющего город на две равные части, в ряду других таких же вилл позапрошлого столетья. Там она станет подругой, а может быть, даже женой Владику. Потом они поедут в южном направлении и доберутся до Страссбурга. Сделают здесь снова остановку на пару месяцев, а потом махнут в Прованс, во Францию. Они будут жить в деревне в окружении лавандовых полей и кипучих виноградников. У них появятся дети. Они будут жить без российского блеска и позолоты, в стиле ландхаус, используя в интерьере неброскую роскошь природных материалов. Мечтая, Катюша продвинулась на несколько лет вперед, она была захвачена новыми планами и совсем не думала о том, какие изменения внесет ее тайный побег в жизнь ее родственников.

Добрались до какого-то заброшенного дома, стоящего в трех километрах от Выборгского шоссе. В доме давно уже никто не жил. Стекла в окнах были целы, а на них – ржавые, но крепкие решетки. Комнаты выглядели захламленными, остатки мебели и каких-то тряпок лежали как попало на полу.
- Владик, и это - романтика?! – смеясь воскликнула Катюша.
- Это – приключение! Ты же хотела приключений!
Кот Тимофей пробежался по комнатам, обнухивая каждый угол и в одной из них наложил солидную кучку прямо на хлам.
Катюша залилась смехом:
- Это он обживает. Котам чем грязнее, тем приятнее.
- И я хочу, чтоб нам было приятно, - Владик подошел вплотную к Катюше.
Солнце пробивалось сквозь мутные стекла окон. Решетки бросали полосатые тени на пол и на тряпье. Дальше все произошло, как в плохом триллере.

Владик не мог больше терпеть напор своей страсти и физиологического давления на свой мужской орган. Он неожиданно завалил Катюшу прямо на прогнившие тряпки, одной рукой крепко удерживая ее, а другой расстегивая свои брюки. Катюша все еще смеясь сопротивлялась ему, и вдруг почувствовала, как что-то твердое уперлось в ее лобок.
- Владик! Убери! Там что-то такое... мне больно, - поморщилась Катюша.
- Это мой...
У Катюши расширились глаза. Владик не теряя времени даром, успел расстегнуть пуговицу и молнию на Катюшиных борюках.
- Катюша, миленькая, только пусть полежит там, погреется. Пожалуйста.
- Он и так горячий, - все еще сопротивляясь, запыхавшись ответила она.
- Прошу тебя не двигайся. Сейчас начнется перезагрузка, – таинственным шепотом, почти забыхаясь от страсти, объявил Владик.
- Что ты там бормочешь? Какая перезагрузка? – слабо отбиваясь, удивилась разгоряченная Катюша.
- Буду тебя перезагружать по полной программе.

Владик почувствовал, что на дальнейшие разговоры у него нет больше сил. Он мощным рывком сдернул Катюшины брюки почти до ее колен, одним махом разорвал тоненькие трусики, другим махом раздвинул ее ноги и вонзил свой «кинжал» в приготовленные «ножны». Катюша закричала, как резанный поросенок – тонким безнадежным криком.
Ничего изменить уже было нельзя. Бедра Владика двигались ритмично и однообразно. Катюша под ним уже не сопротивлялась, а только плакала навзрыд.
Когда Владик закончил свои движения, Катюша продолжала судорожно всхлипывать.
- Как противно! Как гадко!
Владик встал, застегнул брюки, прошелся по комнате, кинул Катюше какую-то тряпку.
- На! вытрись и прикройся.
Ему было неприятно видеть, как она содрогается от брезгливости. Он сделал все, как полагается, самым наилучшим образом, а ей противно. В нем стало нарастать раздражение и внутреннее сопротивление по отношению к той, кто доселе являлся предметом его вожделения, кому он оказал честь быть обладаемой им.

Владик еще какое-то время ходил взад-вперед по комнате, поглядывая на девушку. С его глаз враз пала пелена. Это было так странно, за считанные секунды исчерпать всю, копившуюся годами, страсть по Катюше. Теперь он видел ее в непрезентабельном свете, безобразно большую, пористой массой осевшей на пол. Он уже больше не мог смотреть на огромную жалкую Катюшу, лежащую у его ног. Сейчас она напоминала ему раненого кита, выброшенного неимоверной силой на морской берег. Он отвернулся, вид ее был для него просто невыносим. Она вдруг разом утратила всю свою притягательность и прелесть, которой он был обуреваем все эти два года. Он еще раз оглянулся на нее. «Туша. Жирная туша», - непроизвольно подумал он. Отвращение подступало к горлу.

Наверное, Катюша что-то заметила или почувствовала. Она, всхлипывая, жалостливо спросила:
- Противно, да?
Потом поднялась, оправила одежду, поправила рукой спутавшиеся волосы. Подошла ближе к Владику и, заглядывая ему в глаза, серьезно спросила:
- Ты меня еще любишь?
Все в нем застонало. Он ничего не ответил. Он задыхался в этом воздухе, ему надо было непременно проветриться.
- Я сейчас! – крикнул он, опрометью выбегая из затхлого дома. Он запер тяжелую металлическую входную дверь на ключ, который торчал из замочной скважины, и быстрым шагом направился к машине.

Он отсутствовал почти до полуночи. Метался по шоссе сначала в одну сторону, потом в другую. Благо, были белые ночи, и солнце светило почти до самого позднего вечера. Он не представлял, чем занимается в это время Катюша. В том заброшенном доме нечем заняться. Наверное, она спит, предполагал он.
Катюша в это время, наревевшись и вдоволь отведав отвращения от соития с мужчиной, решила, что сбежит. «Как он сразу изменился после ЭТОГО!... Мама! Бабушка! Простите меня!». Она представляла в своих фантазиях интимные моменты, но никогда не предполагала, что будет именно так скверно. И самое неприятное было в том, как вел себя Владик. Никакой романтики, никакой нежности, никакого внимания. И это – одухотворенный и благославленный музыкой Владик! Она решила, что позвонит домой. Но вспомнила, что телефон остался в машине. Сумочку с деньгами она взяла, а телефон остался лежать на сиденье «Ауди». Появилось желание, не оттягивая момента, сбежать. Но на окнах были крепкие решетки, а дверь заперта. А на Катюше - испорченные брюки со сломанной «молнией» и оторванной пуговицей - далеко не убежишь. Выхода не было.

Тогда ей пришла в голову еще одна мысль. Она обшарила весь дом и нашла сантиметровый огрызок карандаша, который одиноко валялся в ящике старого сломанного буфета. Бумаги в доме не нашлось вовсе. На стенах обоев не было, только остатки потрескавшейся масляной краски. Когда она отчаялась что-либо подобное бумаге найти, в бессилье опустилась на корточки у стены и подняла голову наверх. Сверху свисал кусок провода, на котором был прикреплен пустой патрон для лампы. Сама лампа отсутствовала, но в патроне сбоку застрял клочок бумаги, наверное, от бывшего здесь когда-то бумажного абажура. Катюша взгромоздила стул и стол друг на друга, влезла на получившуюся пирамиду, и оторвала этот мизерный кусочек. Затем она убрала на место мебель, достала карандашный огрызок и стала водить им по бумажке. Уместилось только два слова. Но Катюше казалось, что эти слова – самые важные, они должны читающему их о многом сказать. Она подозвала Тимофея. Сняла с него ошейник. Тем же огрызком попыталась вспороть нитки на боковом шве. Она распорола несколько стежков, свернула бумажку трубочкой и протиснула сквозь образовавшуюся прорезь. Снова карандашем протолкнула бумашку, как можно дальше, чтобы она ненароком не выпала. Одела ошейник коту Тимофею на шею и поцеловала его в мордашку. Катюша еще раз осмотрела все помещения в доме и увидела в сенях под потолком люк на крышу. Она снова соорудила пирамиду из стола и стула, взяла кота и влезла на пирамиду.

Катюша пробралась на чердак. Она выпустила кота из рук, осмотрела весь чердак. Крыша была из крепкого сухого дерева, так просто, голыми девичьими руками не выламать ни одной доски. «Ничего, - подумала злорадно Катюша, - вот тронемся дальше в дорогу и сбегу от него при первой возможности». А пока она приблизилась к слуховому окну, подобрала какую-то железяку, валявшуюся под ним, и с размаху ударила по стеклу. Осколки стекла посыпались ей под ноги. Кот испуганно отскочил в сторону. Катюша попыталась выглянуть в окошко, но голова ее не пролезала в него, она могла видеть только то, что перед окном. А это было только небо. Прикинула наобум, сколько метров будет от окна до земли: «Наверное, три или около этого». Она взяла в руки кота и просунула его в слуховое окно. Кот недовольно замяукал. Катюша разжала руки, и через мгновение услышала, как кот шмякнулся оземь. Она внимательно прислушивалась до тех пор, пока не услышала «Мяу» Тимофея. «Слава Богу! - подумала с облегчением Катюша. – Теперь, миленький, дойди до дому. Я столько историй слышала, как коты и собаки находили дорогу домой. И ты смоги! Ну, иди Тимофеюшка!». Кот сначала пометался вокруг дома, мяукая, и через какое-то время умчался в ближайшие кусты. За ними начиналось необжитое пространство протяженностью пять километров.

Когда Владик вернулся, Катюша сидела на стуле понурив голову. Она не могла смотреть в глаза Владику, ей было стыдно и противно. Она даже не спросила его, где он был так долго.
- Переночуем здесь и завтра на рассвете поедем дальше, через границу.
- Как я поеду, мне даже брюки не удержать. Ты все разорвал. А иголки с ниткой здесь нет.
- Как нибудь поедем, – задумчиво ответил Владик.
Они тягостно молчали и не смотрели друг на друга.
- А у тебя паспорт заграничный с собой? – спросила вдруг Катюша и вспомнила, что они не захватили его паспорт, когда собирались в дорогу.
- Нет.
- А как же мы поедем?
- Не знаю.
Катюша почувствовала какую-то безысходность. Ей стало жалко себя. Она заканючила:
- Я есть хочу. Я ужасно хочу есть. Подайте, Христа ради. Живая душа калачика просит, - смешно запричитала она.
- Терпи до завтра.
Катюша снова заплакала. Ее задело равнодушие Владика. Она не могла до завтра терперь, такая несчастная.

Пока Владик с ветерком гонял по шоссе, он пришел в здравый ум. Он понял, что никуда они не поедут, что у него нет желания сбежать, что он согласился с Катюшей только потому, что очень хотел ее. Он подумал о своей будущей карьере, пик которой он непременно хотел достичь. Он подумал о музыке, которая была ему дороже возлюбленной, и это он тоже понял только сейчас. И ни за какие посулы не хотел изменять ей, единственной непостижимой и прекрасной, ей – музыке. Он понял, что наслаждение от непостижимости музыки выше наслаждения женщиной. Женщина может быть отталкивающей, но музыка – никогда! Женщину можно забыть, стереть из памяти или, покинув одну, утешиться в объятьях с другой. Но с музыкой такие номера не проходят. Музыка существует в единственном роде, ничем не заменима, бессмертна, она одновременно есть для всех и только для тебя, она божественна – и этим притягательна. Он снова подумал о Катюше. Если она так недружелюбно настроена, то может запросто все рассказать своим родителям, милиции, его родителям. Так же, как вчера тот несчастный парень, который тоже пытался ею овладеть, он станет объектом порицаний, осуждений, будет судим по юридическим законам и карьере его наступит крах. И музыка останется без него. И он без музыки. Это было уже слишком. Без музыки он не мыслил своей жизни, и в исполнении музыки видел свое предназначение. Неужели все его усилия, которые он до этого дня прилагал, станут напрасными?! Он мечтал стать дирижером, чтобы заставить звучать музыку так, как он это чувствует и слышит, - и неважно, что она написана другими, он сделает так, что это будет ЕГО МУЗЫКА Он был слишком честолюбив и тщеславен, чтобы изменить своей мечте. Нет, он не допустит поражения. Ни в коем случае.

Он смотрел на понурую Катюшу, и видел в ней непреодолимое препятствие для осуществления своей заветной мечты. Он почувствовал в себе нарастающее раздражение и злость. Чтобы немного успокоиться, он стал опять ходить туда-сюда по захламленной комнате. Но новые, незнакомые и неприятные чувства не покидали его, а нарастали с неизбежностью цунами.

Все свершилось глубокой ночью, когда совсем стемнело. Улеглись спать прямо на тряпках. Катюша долго не засыпала. Она тосковала по своей чистой уютной девичьей постели, по дому. Обидные мысли кружили свои бесконечные круги в мозгу, а голод требовал своего. Потом дремота все-таки угомонила все ее чувства, и Катюша забылась коротким чутким сном. Владик некоторое время прислушивался к ее неровному дыханию. Она могла в любой момент проснуться. Он достал из кармана брюк, взятый из бардачка, складной солдатский нож, расправил лезвие, прицелился по-точнее и с размаху всадил Катюше нож в горло. Горячей струей брызнула кровь прямо ему в лицо. Владик отшатнулся. Потом с трудом вытащил нож из горла. «Это тебе, папаша, за дирижера! Получай!» - внезапной молнией сверкнула потайная мысль и тут же угасла в глубинах сознания. Катюша умерла во сне, мгновенно, без мучений.

Владик из другого кармана брюк достал плоский фонарик. При слабом свете он вытер кровь со своего лица и нож лежащими на полу тряпками. Вышел во двор к машине, достал канистру бензина, облил Катюшу, ее сумочку с деньгами, паспортом и другими мелочами, все тряпки в помещениях и поджег, кинув спичку перед собой. Сразу все вспыхнуло.

Он не стал мешкать, сел в машину и уехал в сторону шоссе. Проехав несколько сот метров по шоссе, остановился на обочине, оглянулся. Отсюда виднелся черный дым на фоне розовеющего неба, клубами валивший с пожарища. Снова сел в машину и медленно поехал в сторону Питера. Он расчитывал, что навстречу ему промчатся пожарные. Но заброшенный дом, по всей видимости, никого не интересовал.
Старый дом сгорел дотла за какие-то час-два, но еще несколько дней дымилось пепелище. Никто не позвонил в пожарную, да никто и не заметил, что на выселках сгорел дом. Это произошло глубокой ночью в надежном отдалении от населенных пунктов.

Только один свидетель поджёга бежал трусцой, держа хвост трубой. Он был все ещё в кустах, когда загорелся дом (кто же добровольно уйдет от своей хозяйки?).

Занимавшееся пламя загудело, как тысячи труб. Этого было достаточно, чтобы он, перепугавшись, опрометью помчался, не разбирая дороги. И, конечно, заблудился. Потом добрался до ближайшего поселка, учуял доброго человека и напросился к нему. Там пожил немного, сориентировался в направлениях и снова убежал искать свой дом, свою Катюшу. И добежал-таки. Но Катюши дома не оказалось.

От Катюши осталась горстка пепла.

Жизнь не по молодости, смерть не по старости.

А кот Тимофей ждет её и по сей день. И будет ждать, пока, в отличие от хозяйки, не испустит последний вздох, подчиняясь единому природному жизненному циклу. А возденется на Небеса, там и встретит свою Катюшу, в совершенном теле, в белых одеждах и в золотом сиянии вокруг головы.