Георгий КАЮРОВ.
Сашка
Рассказ
Еще в шестидесятые Сашка отсидел шесть лет. Так, по глупости. Сашка любил голубей. Мог часами просиживать на крыше, любуясь, как они летают и воркуют. Они его радовали и удивляли. Вроде птица – символ мира, а за место бьется в кровь, насмерть. В общем, любил голубей. Позарился на соседских и получил по году за голубя.
По началу думали – жизнь у Сашки пошла наперекосяк. Обманулись! Не была она ровной никогда. Учительница вызовет родителей в школу и жалуется, что сын их все в окно таращится и улыбается. Ругаешь его, а он знай себе улыбается. Что ему – плакать?
Рос Сашка сорванцом. На улице не из крепких был, но и спуску не давал обидчику. Бывало придет домой весь в ссадинах, от боли ни сесть, ни лечь не может, а все улыбается сквозь слезы. Вот и запрети ему улыбаться.
Отец собрал семью и поехали в областной центр на голое место. Попробуй объяснить людям, почему металлург не имеет собственного жилья? Ночью вырубили в Зеленом яре участок, как положено – шесть соток – ни больше, ни меньше. С ночной смены, возвращаясь, наносил отец с Сашкой шпал железнодорожных. Сашка придет заблаговременно, выберет четыре шпалы, перекинет через забор завода и ждет. Батя смену закончит к полуночи, и несут вдвоем. Щуплый был Сашка с детства, а связанные две шпалы нес играючи, перекидывая с плеча на плечо. Втихую до окон выстроили из шпал дом, а потом уже строили в открытую. Запрещено было валить, если до окон построили. По закону нельзя. За ними потянулись и другие металлурги. Как не воевало лесничество с самозахватчиками, ничего не помогало. Через год выросла целая улица. Руководство города сопротивлялось-сопротивлялось, но все-таки положено узаконить жилье. Прошел еще год, и на новой улице засветились электричеством окна. Значит, не зря.
Сашка уходил в армию из отчего дома, построенного и его руками. К тому времени дом обложили кирпичом.
Много за свою жизнь Сашка был женат, и все по-разному. Но настоящих жен, с детьми, было две – первая и вторая. С первой расстался Сашка еще до армии. Женился потому, что мамка захотела. Не сложилось. Дочку увезли в Караганду. Вторую привез из армии. Первенца видел пару месяцев. Дольше – любовь к голубям помешала. Увезли сынка.
Освободился, думал – жизнь началась. Началась! Забег длинною в восемнадцать лет. По решению суда о разводе выходило: «…если ребенок поступит на учебу, то до окончания учебы выплачивать алименты». Прочитал Сашка решение суда и почесал затылок, вычисляя, – это, выходило еще три-четыре годка. В путь!
Потекла жизнь из города в город. Везде на двух работах. С двумя, а то и тремя трудовыми. И намертво прилепленное – «алиментщик». Ну, кому ты нужен такой? Ни на работу устроиться, ни семьей обзавестись. Какая же согласится жить с мужиком, который треть зарплаты отдает в прошлую жизнь. Прощай любовь, характеров распутье! Но Сашка жил и не унывал. Армия и тюрьма сделали свое дело. Нет! Они не обломали его, голубей любил по-прежнему, но напугали основательно.
А как же дети? Очень просто! Пока не видишь их оно и не болит. Это главное. И Сашка их не видел. И не болело!
Шоферил Сашка по дорогам страны. Знал каждый населенный пункт, и какой за каким идет, и через сколько километров. Любил много рассказывать о романтике дороги. Каждая ямка, каждый бугорок были ему известны. Бывало, расскажет, как в яму угодил колесом – народ потешается. А придет время, горе-насмешник вернется из путешествия и диву дается, что и правда, за тысячу километров есть такая яма и рядом с ней беседка с колодцем и журавлем, точь-в-точь как Сашка говорил. Во память была!
Шло время. Дети росли. Женщины оставались неотъемлемой частью его жизни. Какой-то грамотей из ученных отметил, что у мужчин с хриплым голосом низкая потенция. Сашка по голосу относился к хриплым мужчинам, а вот по второму утверждению, у молоденьких барышень, которых пятидесятилетний Сашка раскатывал в своем автомобиле, на этот счет было свое мнение. Особенно когда Сашка брал в руки шестиструнку. И тут держись, не зевай!
Сашка всю жизнь слушался матери беспрекословно. Мамка наставляла беспутного сына. Чтобы доходчивее было, могла даже постучать по спине кулаком и уходила, беспомощно разведя руками и глупо улыбаясь. Бесполезно. Кот Васька слушал да улыбался. На танцы, у мамки всегда находился трешник. Особо приглянувшуюся барышню смотринили вместе. И тогда мамка с тайной надеждой спрашивала: «Может, женишься?» Почему бы и нет? Дело-то не хитрое!
Отец был крутоват. С каждой выходкой Сашки становился угрюмее и замкнутее. Когда расходился, доставалось всем. Тут все припоминалось, и не важно, что неделю назад за это уже была взбучка. Доставалось за все, что помнил.
Восьмилетнего внука вторая Сашкина привезла неожиданно. Батя был дома один. Мать, спасшись бегством от устроенного очередного домостроя, третий день отсиживалась у сестры в соседнем поселке. Сашка тоже драпанул и подживался у очередной барышни. Тут-то они и приехали, только на сутки. Старик всю ночь просидел у спящего внука. Проводил гостей, сердце и не выдержало. А дома был один. Сашка плакал искренне. И будет плакать в каждую годовщину. Время шло. Жить стало полегче.
Как-то позвала Сашку мать и сообщила, что они уезжают. Спрашивать бесполезно. Ничего бы не изменило. Когда доехали до Ростова, Сашка догадался – едут ко второй Сашкиной жене.
Сын совсем взрослый стал. Учился в институте. Мать радовалась. От внука не отходила и все подарками осыпала. С дочкой не повезло – она получилась хуже Сашки. Мать к внучке относилась шутя: «Несчастное».
Погибла «Несчастное» не дожив до тридцати, в автокатастрофе, оставив сиротиночку. Сашка опять плакал. Почему? Ведь так искренне и изобретательно скрывался от алиментов! Но ведь существо живое, человек все-таки! Родимочка!
Когда он вышел из больницы, это был уже не тот Сашка. Полгорла отрезали. Залечили антибиотиками, и доктор сказал напутствуя: «Все браток! Внуки могут тебе спасибо сказать. Свое выпил сполна, на сто лет вперед и их долю тоже. Пожадничаешь, до нас можешь и не доехать. Прощай!» И Сашка бросил пить. Во, каков! Решил, как отрезал!
Сашка старел по всем правилам природы – не прибавлял в весе, а ссыхался, и сузившиеся плечики все к земле пригибались, выставляя горб. По жизни осмотрелся Сашка годам к шестидесяти. Плакал по мамке долго. Бродил по пустым комнатам отчего дома и смотрел вспухшими глазами. Ткнулся в мамкину остывшую кровать, опустился и ужаснулся – настало страшное время: принимать решения самому.
Осталось их на свете двое: Сашка и сын его. Нечего сказать сыну. Повезло Сашке – сыну уже за сорок – сам жизнь знает, все умеет. В советах не нуждается, денег не просит. Вроде и не нужен ему Сашка. А ведь нужен! Приезжает же все-таки! Редко, но с семьей приезжает. Надолго не задерживается. Нет от него шума и убытков. Тихо доживает свой век Сашка. Мало у него осталось праздников – только когда сын и приезжает. За что его сын любит? Чего приезжает?
– Ты же батя мой. Дед моим детям, а они твои внуки, – вот так просто скажет и засобирается.
Что на такое скажешь? Ведь и правда! Остается Сашка один и плачет. Он многое понял в жизни. Пожить бы чуток. Нет, не сейчас. Остаток жизни променять на махонький кусочек, где-то посередине… Все по другому сделал бы. Вот она, любовь к жизни, когда познается! Спасибочки сыну!
Удачно дом построили. Слева встает солнышко и заходит справа. Целый день согревает двор. Сидит Сашка на завалинке, щурится на солнышко. Ворот молодецки расстегнут, обнажая рябой галстук хилой груди, и на нем едва заметный широкий шрам, распластался как заколка. Овечья безрукавка согревает, организм уже чувствует земную прохладу, и солнышко не помогает. Общипанная ушаночка покрывает головку. Нет, Сашка не лысый. Только поредевшие волосики не согревают. Сидит себе Сашка и греется. Поднимет головку к небу, сощурится на солнышко, чихнет разок другой и заулыбается. Сын есть – это хорошо! В восемьдесят лет – особенно!
Сидит Сашка и ни о чем не думает. Все выдумал уже.
А почему Сашка?
А как?
А отчество?
А фамилия?
Какая фамилия?
Какое отчество?
Для всей улицы он Сашка. И стар и млад, говорит просто: «Поди к Сашке…», «Может у Сашки…», «А что Сашка…», «Поди, покличь Сашку». Прибежит соседский малец, взберется на ворота и орет на всю улицу, думая, если старик, так должен быть глухой: «Дед Сашка, батя зовут!». А Сашка не глухой. И не слепой. И спит он не по возрасту, крепко и долго. Некуда ему за жизнь было расходовать ни слух, ни зрение. И спать привык он крепко. Не для кого ему было по ночам вставать.
– Сашка привет, – забежала молоденькая почтальонша Настенька. – Почту принесла. Газеты, пенсию…и вот тут письмо заказное, какому-то Александру Михайловичу. Наверное, ошибка с адресом. Опять напутали. Отправлю назад, пусть сами разбираются.
Сашка смотрит на Настеньку и сипло хихикает, обнажая съеденные желтые зубы.
Растет ковыль у дороги – красиво! А ведь сорняк!