Медвежастный сплав

Ибория
Медвежастный сплав

Копчёный, или Дим Димыч, в геологии оказался случайно. Хотя, что в этом мире случайно? Он в недавнем вездеходчик оленеводческого колхоза. Хороший вездеходчик, но повздорил с директором и уволился. Ушёл в экспедицию. Но, так как в экспедиции в это время вездехода для него не было, его отправили в полевой отряд так называемым рабочим геологосъёмочных работ. Его морщинистое и коричневатое, словно прокопчённое, лицо органично вписалось в групповой портрет геологической братии.

Вот, мы с ним и ходим в маршруты парой. И сейчас плывём на лодочке, блаженствуем.

Час назад выгрузились из вертолёта с резиновой лодкой и другим скарбом необходимым для нашего путешествия. Полу тонного водоизмещения лодку аккуратно укутали грубым брезентом, чтобы не протиралась её бока и дно при касании камней на перекатах и топляка. Загрузили палатку, жестяную печурку, посуду и двухсотлитровую бочку, в которой запечатаны продукты, два спальных мешка, палатка, маленькая рация для связи с базой и другие ценности, которых жалко лишиться, и не возьмёшь с собой в маршрут.

Бочка в предстоящей работе обязательна. С торца она вырубается, открывается, как консервная банка. В образовавшейся крышке и стенке бочки делаются пробои (дырки). Когда бочка загружена, через них металлической проволокой верх прикручивается. Делается это в защиту от медведей. Уходя в маршрут, лодку и снаряжение оставляем на берегу или косе реки. Медведь может набрести на это место и набедокурить. Плохо если порвёт лодку, но продукты, спальники и рация ему в лапы не попадут. Бочку ему не открыть. Хотя бывали случаи. Вот, правда, частенько бочка его стараниями оказывалась в воде. Другой защиты имущества от него всё равно нет.

Сейчас мы и плывём с бочкой в середине лодки. Копченый с веслом на носу, я на корме, гребём себе в радость. Сегодня наша задача простая – доплыть до места впадения в реку Наяхан, которой мы курсируем, двух крупных притоков. Там мы, выбрав место для стоянки, задержимся на четыре дня для геологического обследования досягаемых маршрутами сопок. Затем, погрузивши весь скарб и уже образцы пород и пробы, спустимся вниз по течению на пару десятков километров. Вновь встанем лагерем и будем посещать ближайшие отроги и склоны сопок. Таким образом, мы будем двигаться три или четыре недели. Как получится.

Плывём, значит.

На воде большой реки летом хорошо. Лёгкий прохладный ветерок спасает от жары и комаров, берега в густых лесных зарослях радуют зеленью, а в августе уже и краснотой смородины и шиповника. С лодки увидишь и лося и медведя, которые у реки не редкие гости. Особенно последние. Сейчас время хода красной рыбы. На нерест поднимается горбуша и кета. Её столько много, что рыбины видны с лодки в абсолютно прозрачной голубоватой воде повсюду: в глубинах, на плёсах, на перекатах, в протоках и в тихих заводях. Над нерестовыми ямами часто “взлетают” самочки, ударами об воду облегчающие себе роды. Кроме нерестящейся рыбы в реке обилие гольца, или мальмы, как здесь говорят. Она питается в это время лососевой икрой, и непрестанно стремится прорваться сквозь охрану самцов кеты и горбуши к месту кладки. Словом, разбойничает.

Обилие рыбы привлекает к берегам всех в округе медведей. Некоторые, даже, преодолевая сотни вёрст приходят сюда для рыбалки. Столько собирается, что ни в одном зоопарке одновременно не встретишь такого разнообразия их возрастов и размеров. Что сплавляться, что бродить по долине в это время особенно неприятно, страшновато, так скажу. Благо, что они сыты и не имеют ни к чему кроме рыбалки особого интереса.

И сейчас, не проплыли и километра, видим на берегу сидит большущий медведь. Зубы скалит, рычит, правда, как-то с ленцой, подмечаю. Всего-то в тридцати шагах проплываем мимо, наблюдаю его через мушку. Даже на звук передёрнутого карабина не проявил и крупицы сомнения в своей силе мишаня, так и сидел. У меня, если бы была шерсть на загривке, то дыбом бы стояла. Уж очень близко и большой зверюга.

- Да, - говорю, - сплав начался! То-то будет.
- А ниже их ещё больше, - вторил мне Димыч.

Дальше плыли, шумели как могли. Несколько километров миновали без соглядатаев. Берега с зелеными стенами лиственничного и чозениевого леса, уже желтеющие травы, чаячий крик да всплески весла одаривали блаженством. И мы его пили, как нектар!

Достигнув устьев ожидаемых притоков, выбрали для стоянки большую галечную косу. Выгрузились, соорудили очаг для приготовления пищи, насобирали сухих сучьев и приволокли толстые бревна для ночной нодьи. Палатку ставить не решились. Как в неё на ночь залезать, когда тут кругом медведи шастают? От их следов повсюду места живого нет, всё истоптали. Решили спать в спальниках под открытым небом. А пока наловили рыбы, сварили ухи и нажарили. Отдыхали, можно сказать, сегодняшний день.

В августе сумерки спускаются уже рано, а ночи белые кончились и приходят темнущие, звёздные. Налюбовались на закат, на блеск реки в сгущающихся сумерках, на красоты речные, на уток, на рыбу, что преодолевала с шумом перекат. Стали укладываться спать. Возле лодки постелили спальники, пятью метрами ниже ног развели костёр–нодью. Залезли в спальные мешки, между собой положили заряженный карабин.

Ну, только закемарили, шум, вопли, беготня на берегу. Медведи что-то делят. Затем всплеск воды, несутся к нам. Судорожно пытаемся высвободиться из спальников, но уже топот несущихся по гальке косы. Грохот такой, что, кажется, следующим прыжком уже на нас приземлятся. Два тёмных силуэта почти вплотную к нам пронеслись мимо, даже лодку в изголовье задели. Пересекли косу, русло и удалились на противоположном берегу всё с теми же рыками. Разборки у них, понимаешь ли, а тут из спальников-то сами выбрались, а сердца не в пятках, а в тех же спальниках притаились. Руки подрагивают. Костёр медведи словно и не заметили. Вот тебе и острастка для зверей и успокоение для человеков.

Соображаешь, что карабин-то в руках, а толку пшик. Куда тут по темноте и такой скоротечности событий стрелять? Ну, порассуждали. То там, то сям периодически слышны драки медвежьи. Делят, где плёсы удобные, а где и пойманную уже рыбу, или ещё там что. Походили, поорали и мы, постучали молотком об бочку. Поутихло вокруг. Рискнули вновь спать залечь.

Долго не спалось от пережитого волнения, а вскоре неподалёку заревел медведь. Сидел где-то в лесу напротив и голосил во всю глотку. Видно, нас прогонял. Постучим в бочку, притихнет, через пару минут вновь заорёт. Потом на стук даже ещё более громким рёвом отзываться стал. На голос выстрелил из карабина. Грохот в ночи обалденный полетел. Ломанулся по кущам медведь. Стихло. Но, через десяток минут зверь опять рявкнул вдалеке, потом ближе. Что у него на уме?

Эту ночь мы прободрствовали. Утром были ещё ничего, свеженькие. Отправились с восходом в маршрут в долину притока, откуда вчера на нас атака произошла. Каких только калибров свежих медвежьих следов там не было. Больше десятка разных насчитали.

- Они тут стадами пасутся что ли? – изрёк как-то без вдохновения Копчёный.

Скоро, миновав заросшую часть долины, выбрались на ближайший склон. И хоть на нём часты ещё лиственницы и заросли стланика, но всё же просторней и видно дальше. Это не в пойменном лесу, где в кустах да за деревьями буквально в десятке метров может затаиться или спать медведь. Они же часто дремлют средь дня, им не надо работать.

В маршруте переживали за оставленные на речной косе лодку и снаряжение.

- Уж, что-то там нас ожидает? Может быть, уже и ничего, - вздыхал я.
- Да,- поддакивал Димыч. – В лучшем случае, если бочка будет затоплена неглубоко и не далеко, лодку же в лоскуты распустят.

Работа тоже не сильно радовала. Жара стояла, душно, гнус одолевал, часто приходилось заросли стланика преодолевать. Хотелось побольше сделать, чтобы здесь не задерживаться. Да и привычка у геологов такая – пока есть возможность, делай, сколько можешь и ещё чуть.

Выползали к своей косе, как говорят, на полусогнутых. Всё было на месте, не тронуто, тишь да гладь. Но радовались мы только до ночи. С темнотой всё повторилось. И эту и следующую ночь мы не спали.

Работать же всё равно надо. Поэтому, уходили со стоянки, лишь только забрезжит рассвет, а возвращались перед самыми сумерками. Спали по три-четыре часа в обеденное время. Поедим, поспим на седловине какой сопки под солнышком. Но, через неделю силёнки наши уже иссякали.

В очередную ночь, обессиленный от работы без нормального сна, я стал укладываться и сообщил Дим Димычу:

- Ложусь и сплю. Ты, если хочешь, бди. Или тоже ложись. Я пошёл к Морфею. И пусть меня эти гады сожрут, если не подавятся. Сил моих больше нету. Тут работать надо или часовых изображать.

Лег и почти тут же заснул.

С той ночи мы спали, как убитые. Нодью всё равно жгли, хоть и видели её эффект. Карабин лежал между нами. Работали. Но пережитые страхи наши ещё были только цветочками. Сплав-то только начинался, и путь наш следовал вниз по реке, где рыбы и медведей было ещё больше.

На новом месте я уже тщательно и с другими критериями выбирал место для стоянки. Теперь выбрал косу подальше от переката. Медведи-то рыбу на перекатах в основном и ловят. Обустраивались на косе, где рос плотной стеной тальник. Это такие деревца со стволами не толще чем в руку, но растут они такой густой порослью, что ни один медведь в него не сунется. Буквально в десяти сантиметрах ствол от ствола. В естественной нише в зарослях мы устаивались. В глубине к тальнику прислонили лодку, к ней головой расположили спальники, а в ногах разместили костёр. Свободное пространство между костром и деревцами тальника загородили бочкой и собранным топляком. Получалась своеобразная крепость. В ней мы и ночевали. Было относительно спокойно, хотя нет-нет да просыпались от звериных криков.

Бояться продолжали, но мы уже однажды приняли решение. Да и не лезли более медведи нам на головы, как в первую ночь.

Вот днём проблем становилось всё более. Каждый день, пока пересечёшь долину утром да по возвращении, нам встречались медведи, да по нескольку раз. Шум, что мы издавали при своём движении, их не сильно пугал. Они, конечно, сторонились, но не очень. Долина реки была широкая, от трёх до пяти километров. Вся испещрена протоками да старицами. Берега в очень густых зарослях чозения, лиственницы, топольника и кустарника. Да ещё трава высотой по пояс а то и в рост человека. И пройти-то эти километры непросто, а ещё медведи снуют и валяются повсюду. В протоках-то рыбы тоже полно, они там её гоняют, да на берега выкидывают. Едят и тут же отдыхать заваливаются. Меж ними ещё бегают лисы и росомахи. Сами не ловят, а у медведей воруют. Тем это дело, понятно, не нравится, и недовольство они всячески демонстрируют. Ещё медведи между собой непрестанно разбираются. А тут человеки ещё ходят чего-то.

Однажды нас медведь атаковал так, что до сих пор при воспоминании спина холодеет. Как-то неожиданно из-за высокой, почти в человеческий рост травы, с рёвом во весь опор бросился на нас. Я только и успел сорвать из-за спины карабин, рвануть затвор и на вскидку выстрелить в его сторону, когда он был уже буквально в десяти шагах от меня. От грохота выстрела медведь, резко изменив направление своего галопа, ввалился в кусты слева от меня. Вскоре он поднял из-за них голову, пытаясь нас разглядеть. Я знал, что промахнулся, стреляя. И сейчас, целясь ему в физиономию, не решался нажать курок. Не было уверенности, что свалю его с первого выстрела, расстояние оставалось чуть больше двадцати шагов. Опасно, ибо раненый медведь непредсказуем абсолютно. А подранка как в таких кустах доставать? И не бросишь. Ещё я заметил, что он нас не видит и, видимо, не чует. Он как-то неуверенно крутил головой, взгляд его очень походил на близорукого. Дим Димыч (как оказался?) стоял за моей спиной и обеими руками за меня держался. Через минуту медведь опустился, и было слышно, как он удалялся.

Натерпелись страху. Чертыхаясь пошли дальше. А что делать?

- Димыч, а ты молодец, что не рванул куда.
- А я, что соображал, что делал. Как случилось, так и случилось. Что-то больно как-то не хорошо он на нас попёр. Всё настроение испортил.

Это мы уже обсудили, когда пересекли долину и поднимались на склон. Работа захватила, и я забыл про медведя. Среди кустов невысоко над подножьем одной сопки обнаружили обилие обломков кварцевых жил. Кварц был интересный, натёчных форм, с сероватыми и буроватыми разводами, намекающими на рудную минерализацию. Возле неё почти весь день и ходили.

Когда собрались в обратный путь, то рюкзаки наши оказались набиты камнями и предельно тяжелы. Походка наша под рюкзаком была, как говорят, буквой зю. Да ещё камни, как их не укладывали, поясницу давили.

В долине мы громко кряхтели, специально наступали на сухие ветки, разговаривали и даже покрикивали. Без встречных поперечных дошли до стоянки. И привычно подходили с тревогой. Всё ли на месте?

Но уж день был такой. Тяжёлый. Прямо кострище сидел медведь и курочил лабазную бочку. От косы нас отделяла протока шириной в пару десятков метров, плюс по косе примерно столько. Бандит так увлёкся своим занятием, что нас не слышал. Рюкзаки на землю опустили, я положил ствол карабина на ветку дерева, прицелился. Говорю Копчёному:

- Покричи, да камнем запусти, может, уйдёт.

Тот всё исправно выполнил. Медведь бочку из лап выпустил, вскочил на задние лапы, потешно закрутился вокруг, видно, не понял откуда звук. Я выстрелил по гальке. Тот вдоль косы красивым галопом пронёсся, взметая кучу брызг пересек русло и скрылся в прибрежных зарослях.

Мы порадовались быстрому разрешению проблемы и скоро уже коротали время у костра. Бочка наша не пострадала, да и лодка лежала целёхонькая. Поели, попили, ночевать устроились. Ни истеричные вопли кедровок, говорящие, что неподалёку ходят медведи, ни сгущающаяся темнота нас не беспокоили. Луна в эти дни появлялась за полночь. Звёзд было очень много, светили ярко, перемигивались. Заснул.

Проснулся просто так. Не от звука точно. Даже когда глаза открыл, было тихо. И было достаточно светло из-за луны, которая в пол диска сияла почти над головой. Но что? Приподнял голову из спальника. Батюшки мои! Возле погасшего костра стоял медведь. Это в пяти шагах же! Он смотрел прямо на меня. Его глаза были черны с ярким голубоватым бликом, из-за луны, как сейчас понимаю. А тогда под их леденящим взором я просто оцепенел. А мозг лихорадочно перебирал условия ситуации и варианты развития. Я полностью в спальнике, голова в щель его только приподнята, карабин возле по правую руку. Но руку, да и другую ещё надо освободить…

Непроизвольно стал голову приподнимать повыше. Медведь зарычал, оскалив клыки. Лунный свет, как специально для особого эффекта, высвечивал страшенные глаза и оскал. А ещё, когда в рыке раскрывался зев его пасти, слюна вытягивалась между верхними и нижними клыками и обрывалась. Бр. Почему-то мой взгляд выхватил, по-видимому, и рубец от уха к носу медведя. Я почти на него и смотрел.

Очень медленно, упёршись в землю локтями, стал по миллиметру подтягивать своё тело вверх, чтобы потом вдруг сесть. Буквально грудью и животом, глаза я не смел опустить, определял, где находится прорезь в спальнике. И, уже почти ощутив её положение, в мыслях стал представлять дальнейшее движение - толчком сажусь, выбрасываю руки, где карабин я представлял, хватаю его и опрокинувшись на спину, как бы закрываясь оружием, стреляю.

Но медведь меня остановил. Он чуть, буквально на пяток сантиметров, подпрыгнул на месте, оттолкнувшись всеми лапами, и рявкнул на меня. А за тем последовал подскок и удар лапой в самый край спальника в ногах. Моих ног там уже не было. Уже сантиметров на сорок я их подтянул. Медведь после удара отскочил обратно. Ударил одной и другой передними лапами по гальке перед собой. Отступил на шаг, вновь повторил удары. Ещё на шаг назад. Ещё. Уже оказался вдвое дальше, чем был. Но, в прыжок долетел и ударил опять же по краю спальника с такой силой, что буквально чуть не вырвал из-под меня мешок. Дыхание его глотки и рык почти в лицо. Рывок спальника и моё задуманное движение вытряхнули меня из невольной ловушки и опрокинули на спину, но уже с карабином в руках.

Почему я не выстрелил? Ведь, должен был судорожно палить от страха. Правда, ныне думаю, что сквозь страх подметил, что медведь, не добившись моего бегства (а, видимо, это было целью его атаки) начал отступление. Он всё еще страшно рычал, выплёскивая вместе со слюной свой рык, но, по чуть-чуть шагал в сторону. Я же уже не лежал, а стоял на коленях и щекой прижимался к прикладу, целясь зверю в тот шрам у носа. Медведь, задрав голову вверх, громко выдохнул и, сорвавшись в бок, грузно побежал прочь. Я буквально ощущал тяжесть его туши, когда она в прыжке приземлялась с шумом на гальку косы.

Меня колотило крупной дрожью от холода и пережитого. Забрался спешно в злополучный мешок, сел в нем, прислонившись спиной к бочке, карабин положил себе на ноги. И с завистью и с любовью смотрел на Димыча, с головой укрытого и свернувшегося калачиком в спальнике. Думал, как ему рассказать о ночном происшествии, да и стоит ли вообще? Ну, не слышал рыков медвежьих почти возле уха, не испытал страха, да и так им сыт уже.

Но, больше меня одолевала мысль, почему я не стрелял. Даже сейчас, по прошествии лет думаю, что должен был палить. Ведь, не было и малейшей уверенности, что зверь не повторит атаку. И в прицеле и пять пуль в карабине... Но не стрелял.

Дрожь утихла только с рассветом. Психоз ушел, и я занялся костром и приготовлением еды. С пробуждением я радовал Димыча горячими ландориками со сгущенкой и сообщением, что сегодня мы сплавимся ниже.

- Ты ж говорил, ещё маршрут здесь? - вопрошал напарник.
- А, передумал, - был мой ответ.
- Быстрей свалим отсель, меньше горя, - была его резонная фраза.
- Ага, - говорю, - теперь пойдут браконьерские угодья, и не известно, кого больше бояться. Могут запросто принять в кущерях на протоках за инспекторов, и пальнёт какой дурак. Короче, теперь ещё пуще демонстрируем и четвероногим и двуногим, что мы геологи и кроме камней нас ничто не интересует. И дай нам судьба не напороться на подранка, которых уже наверняка наплодили бригады рыбаков.

- Сколько у нас ещё стоянок?
- Три. Уже сколько раз я тебе их все сосчитал и обрисовал?
- Да мелькнула надежда ещё раз услышать “а, передумал”.
- Не, Дим Димыч, надо.
- Кому надо-то?
- А, пожалуй, что мне.

Неделю шарахались в долине от медведей и браконьеров, а они от нас. Неделю нас заедал на склонах гнус, и томила жара. Ночью мы сжимались в спальниках, ибо пришли заморозки. Палатку так ни разу и не ставили. Молились только об одном, чтобы не порвали нам лодку, и мы не встряли в этой долине, дожидаться, когда нас выручат, забрав вертолётом. Каждый день становился в тягость. Ни ранее, ни позднее я не испытывал такого желания, быстрее закончить сплав. Работали, напрягая все силы, торопясь разделаться с этой долиной.

Последнюю стоянку мы сделали на стане рыбаков, которые бригадой в шесть человек заготавливали красную рыбу и икру. У них была моторная лодка и невод, которым они черпали из реки рыбу. Давно уже выловили ту норму, которую им лицензировали. Бочонки с рыбой и икрой в соответствии с лицензией лежали в бревенчатом сарае с остатками льда на полу. В сарае с осени был наморожен лед, превратив сооружение на лето в холодильник. Сами рыбаки жили в просторной рубленой избе. Медведи с наступлением тёмных ночей их регулярно тревожили, сожрали двух собак, что были, интересовались содержимым сарая. Словом, вели себя нагло.

Виноваты в этом были и сами рыбаки. Они продолжали ловить рыбу, потрошили её, икру приготовленную прятали в вырытых схоронах, а тушки рыбы оттаскивали вглубь залесённой поймы и выбрасывали в яму-старицу. Медведи и жили возле этой ямы, ежедневно принимая дары. И собралось их множество. Так как рыбу относили на плечах в мешках, то и не очень далеко. Поэтому медведи средь ночи посещали рыболовецкий стан и куролесили. Нескольких зверей еще по светлым ночам застрелили, а с наступлением тёмных стрелять стало бессмысленно, только подранков положишь по кустам. Потом, вообще, никуда не выйдешь.

Из-за медведей рыбаки нас сразу зазвали ночевать в избу, благо место, где расположить наши спальники было. Мы ни секунды не колебались. За вечерним чаем нам поведали, где и как ходить, чтобы не наступить на медведей, рассказали наилучшие проходы к склонам, договорились, кто в какое время и где находится. Ну, конечно, наговорили нам всяких страхов и просто историй из жизни в этом чудненьком месте.

Мы и так не чаяли обойтись без дальнейших приключений, а тут и вовсе смирились с неминуемым.

Три дня спустя около полудня мы вышагивали по руслу старицы у подножия склона сопки. Пространство было достаточно открыто, редкие деревья и кусты, трава, правда, по пояс, но безопасно себя ощущали. Тропы медвежьи мелькали. Ну да, где их здесь нет?

Шли себе протокой к намеченному мной подъему на склон, да вдруг с края террасы нам под ноги свалился медвежонок. Меня словно током ударило. Вмиг огляделся, в миг же взял карабин на изготовку и молниеносно выскочил на открытое пространство на противоположной террасе. Димыч повторил мой маневр. Еще раз огляделись. Присутствия мамаши не обнаруживалось. Стали разглядывать медвежонка, который лежал там, куда упал с террасы.

Медвежонок был уже крупненький, мосластый, но худющий. Он был поперек тела перехвачен петлёй из троса, а трос пятиметровой длины был привязан к толстенному стволу поваленной чозении. Малыш к нам подался, видимо, приняв за мать или просто за спасением. Свалился на гальку и затих. Петля его почти передавила, так была сильно затянута. Вероятно, мать прилагала не малые усилия, чтобы освободить ребенка из беды, да только усугубила дело, петля его просто убивала, сдавив до предела живот. Судя по всему, он попал в ловушку уже давно и погибал от голода и травмы, что причиняло браконьерское орудие.

- …, налитым ненавистью голосом изрек Копчёный ряд эпитетов в адрес жопаногих (геологическое очень точное определение некоторых в отличие от головоногих).
- Давай так, - говорю, - со склона осмотрим место, если мамаши не видно, то попробуем освободить, и галопом бежать проч.
- Леший его знает, где она…

Димыч от стресса говорил матом. Длани он сжимал с характерным жестом механизатора, словно в них вложен был гаечный ключ, которым хотелось бы врезать кое-кому. На потемневшем заветренном лице блестели яростью и страхом глаза.

Через пять минут мы вернулись к страдальцу, продолжая всматриваться со страхом в окружение. Тот за это время чуть подполз к террасе, с которой свисал трос и так ослабил его натяжение. Лежал и просто смотрел на нас. А у меня не было сил заглянуть ему в глаза, да и в страхе все время озирался.

Как подступиться к задуманному не представлял. Трос так был истерзан и так затянут на теле с комками окровавленной содранной шерсти, что не верилось в реальность ослабления петли, тем более быстро.

Но, решились. Мысль, что медвежонок может помешать осуществить задуманное, а то и укусить, отпала после моей первой в страхе попытки прикоснуться к пленнику. Орудуя ножом, судорожно обрезал возле троса шерсть, что клинила ход петли. Потом, сдирая в кровь собственные пальцы, пытался дать ей ход. Она не поддавалась. Так сильно был трос стиснут и перекручен в проушине и выше её. Димыч с карабином стоял неподалеку и охранял меня. Петля, лишь чуть ослабнув от убранной шерсти, дальше не шла, и я попробовал снять её, как штаны с ребенка. Подрезая шерсть, с трудом протиснул бедра сквозь петлю. Мы оба были в крови, об трос я руки просто измахратил… Но детеныш уже на свободе.

Я отбежал к Димычу, мыл в воде руки, наблюдая медвежонка. Он даже сделал попытку встать, но тут же лег. Я принял у напарника карабин.

В этот миг у нас за спиной раздался ужасный рык медведицы, и через пару секунд она сама в высоком прыжке взмыла над травой в трех десятках метров. Её прыжок означал желание в атаке рассмотреть тех, кого она учуяла и услышала. Мы были между ней и медвежонком. Я просто стрелял в звук бешеной атаки, в звук рыка, в треск сучьев, кустов. Стрельба заставила медведицу уклониться от прямой атаки, буквально с пятым выстрелом она свернула и пятью-шестью метрами рядом с нами одним прыжком перелетела через протоку и оказалась на одной стороне со своим чадом. Я вогнал в карабин новую обойму и, не целясь, выстрелил в направлении медведицы. Она отпрыгнула в сторону и прижалась к траве. Я понял, что есть шанс ретироваться.

Боком я побежал вдоль протоки, толчком дав команду к аналогичному действию Димычу. Тот просто без оглядки рванул драпать. Я тоже удирал, держа в поле зрения зверей. Через десяток моих скачков медведица сорвалась и с тем же ужасным воплем бросилась в нашу сторону. Два моих выстрела заставили вновь её остановиться. Я просто горел от страха, потерял из поля зрения Димыча, медвежонка и готов был убить медведицу, вложив свою судьбу и её в два карабинных патрона.

Я пятился назад и понимал, что перезарядить карабин я не успею, следующая обойма находилась в рюкзаке.

Медведица нас отпустила. Она больше не поднялась в атаку. Уже достаточно удалившись от места драмы, я побежал к склону и на него. Потом услышал оклик Димыча. Тот сидел возле лиственницы, на которую при случае рассчитывал залезть. На подгибающихся ногах доплелся до него и рухнул возле.

Только сейчас я почувствовал, как клокотало моё сердце и пекло под ложечкой. Руки опухли и ничего не могли делать, даже рюкзак не мог снять. Димыч выглядел не лучше, попытался говорить, но язык его плохо слушался и он затих, повалившись на бок и подтянув колени к животу. С нашего места было видно, как медведица лежала рядом с детёнышем и, похоже, его вылизывала.

Дальнейшие наши ощущения не стоят того, чтобы их описывать. Мы ушли тогда и через три дня закончили сплав, и вертолёт нас благополучно вернул на базу.

И рассуждать об этой истории мне не хочется. Не хочется, тем более, что медвежонок почти наверняка должен погибнуть. Если не раны, то его убьёт зима. Он уже к ней не будет готов, не успеет оправиться и накопить жиру. Просто я рассказал события, что обострили моё восприятие мира и надолго озадачили душу.

Стрелять или не стрелять, бежать или остаться, сказать или промолчать…
И каждый раз решения могут быть противоположны. Что в нас руководит действием? Какие нюансы определяют путь души?

Тогда я впервые серьёзно задумался, что такое страх.