Женька Стёпкин – лопоухий худощавый белобрысый ефрейтор. Засаленные пятна на камуфляже, оттянутые коленки, на ногах заскорузлые берцы, давно утратившие блеск. Ремень болтается на яйцах, да тускнеет давно нечищенной бляхой. На согбенное тельце водилы накрячен затертый бушлат, подобранный не по размеру. Он обволакивает Стёпкина как кутёнка. А криво посаженные «лычки» ефрейтора только усугубляют несуразность военнослужащего. Одна жесткая русая чуприна упрямо выбивается из всего серого портрета Стёпкина, подчеркивая, что он – не срочник, и не «пятый период».
Месяц назад Стёпкин по дембелю получил чин "контрабаса". Поселили его в общежитие, комнатку дали, а заместо мозолистого кургузого УАЗ-ика – шутка ли, Волгу, "тридцать первую". Прошлого года выпуска. И поставили начфина возить. Потому как служил Стёпкин не в каком нибудь захудалом полку, а в одном из многочисленных подмосковных штабишек Московской области, между Зеленоградом и Солнечногорском. Место теплое. До Москвы рукой подать. Да и служба – мед, особливо после срочной. Отводил своё – да и спи себе в комнатушке общаги. Много ли Стёпкину надо.
С утра раскочегарил Волгу, к зданию штаба подал. Сверкнет иногда черное железо от случайного лучика холодного солнца, да Стёпкин залихватски разляжется, водрузив локоть на подлокотник, аки кучер на облучке. «Садись, барин, подана карета!»
Начфин ухнет засопевши, ухрюмкивая тушу в лоно дешевой обивки, только полковничьи погоны торчат из-за боковых стекол.
- Стелькин, мать твою!
- Стёпкин, трщ полковник…
- Да одна ядрица. Ты небось и на построения не ходишь, хлыщ?!
- Не хожу… - уши у Стёпкина, и без того выделяющиеся, пунцом зарделись.
- Я и вижу, рас****ол и объебос. Ни выправки, ни опрятности. Тьфу… Заводи.
Так и ездил Стёпкин месяц, и два. А тринадцатого декабря, "ну надо ж так под Новый год...", прямо как у Высоцкого, под конец года, свалилась ревизия из Софрино.
Стёпкина, аки щуренка, вытащили на свет божий из потьмы общаги, и спустя полчаса он уже урчал горьковским мотором у входа в штаб.
- Комиссию повезешь в Софрино. У, погода ссука… И темень… - Лейтенант – дежурный по штабу, ежился от холодного моросящего дождя, кутался в плащ-палатку.
Вскоре три тетки водрузились в чрево Волги, впереди уселся начфин, и тронулись в Софрино. Решили «бетонкой» ехать, двуполосной дорогой "А сто семь", окольцовывающей столицу по тридцати-километровому радиусу. А хуле, час пик, шесть вечера, на МКАДе пробки, да и дождь, ссука, и туман, ни пса не видать.
- Езжай бетонкой, там машин поменьше. – зевнул начфин. Стёпкин послушно свернул с Ленинградки налево - в глухую и жуткую темень бетонки. Только минуту назад ехал он по освещенной ленинградке, а теперь резко и вдруг - ни одного фонарика. Только фары навстречу из темноты - нырь, нырь... Дороги не видать, морось и туман, стемнело и грязью заволакивает ветровое стекло. Косится Стёпкин на обочину, ориентируется по ней. А дорога вниз да вверх, спуск да подъем. Кто взлетает навстречу вверх - вмиг увидит фары Стёпкина, фары на ближний свет переключит, а иной и похерит. Включил галогенки, да и прет себе. А все равно не видно ни зги.
Частенько зашумит утробно встречный ТIR-овец длинномерный, импортом груженый, в пяти сантиметрах пронесется навстречу копна тонн, обдавши грязью да смогом - жутко.
Да только не из пугливых Стёпкин - знай давит на педаль. И держит на спидометре - сотню.
- Не гони, сопляк. - изредка вздрогнет от жути начфин.
Да только похрену Стёпкину. Ну сбавит он до восьмидесяти. А потом удачно разминется с длинномером, и рраз - до сотенки.
Урр-урр - урчит движок под капотом. Да ГУР сквирищщит, когда Степкин в повороты входит.
Так, минут через десять, привык двадцатилетний пацан к тому, что не видать ни зги, да и плевать, все ездят, и ничего - вон едут же все. А что иномарки встречные мертвым голубым светом слепят - тоже не беда. Глаза чутка прикрыл, чтоб слеза не заволокла, а секунд через пять полегше станет. Бэха вынырнула из-за подъема навстречу Стёпкину, несется на скорости, галогенками пыхнула. Дорога превратилась у Стёпкина в рябое пятно. Секунды на три.
Глаза по привычке сами захлопнулись. А нога знай на газ давит.
Рисковый парень Стёпкин! Озорной.
Открылись ясны очи - да поздно уже было.
Стоп-сигнал на пути алеет тремя пятнами. Да приближается как... ссука...
- Блять, блять, блять... - лепетал про себя Стёпкин, вжимаясь в педаль тормоза струной тела, выгибаясь морским коньком, пытаясь сократить злосчастные метры....
- Ты что же делаешь сучонок?! Тормози! - начфин инстинктивно открячился назад.
Расстояние до стоящего автомобиля неумолимо сокращалось, несмотря на пронзительный умоляющий визг тормозов.
А за рулем стоящего автомобиля сидел я.
Я пропускал впереди себя Опель, который пытался свернуть налево с бетонки - на заправку. Маятником брезжит поворотник впереди стоящего Опеля: тик-так, тик-так.. Жаль, настречу плотное движение началось. А форсить наперерез огням - страшно. Вот и ждет Опелёк, да и я за ним.
Скрежет и извинительный визг приближающихся тормозов услышали оба. А я увидел в заднее зеркало еще и приближающиеся огни. Споро росли они в моем зеркале.
У меня было три секунды на раздумья. Спереди опель, по встречке потоком машины, аккурат справа КАМАЗ приткнулся как назло, и аварийку включил.
Некуда уходить. Я сам заехал в западню. Сейчас вспорхнуть бы да взмыть вверх, да куда там. Поздно.
Помню, вслух произнес я тогда с понижением голосового тембра:
- Ну, дружок, я надеюсь хватит у тебя тормозов остановиться.
Не хватило.