КАПЕЛЛА СВЯТОГО СИКСТА
I
О, нет, удел не худший – умереть,
Кому дано у Божьего престола
Пространный путь свой ясно обозреть.
Когда отторгнув от земного дола,
Мне Бог позволит встретиться с тобой,
То пусть, страшась господнего глагола,
Утихнет страсть, а чистый разум мой
Достоин будет Божьей благодати,
Святой любви, назначенной судьбой.
Микеланджело Буонарроти
Над Римом сумерки сгущались вяло,
Свет зажигая в окнах римлян вечных,
Оконца в сумерках ночи дышали
Отсветом на булыжной мостовой.
Гнал свои воды в море Тибр устало,
Качая лодки рыбаков беспечно,
Песчаный берег тихо омывался
Осеннею, прохладною водой.
В сиянье лунном нитью серебристой
Река пронизывала город древний,
Травой прибрежной и речною тиной
Дурманящее тянуло от воды;
Закат малиновый восторгом мглистым
Предвосхищал красой пейзаж прибрежный,
С рекою ласково шептались ивы,
Касаясь ветками седой волны.
Не замечая, красоты пьянящей,
Окутавшей строенья Ватикана,
От Папского дворца не торопливо,
Задумавшись, брел странный пешеход;
Взгляд серых глаз, угрюмо-леденящий,
Кричал незаживающею раной;
Случайные прохожие пугливо
Спешили за ближайший поворот.
В лицо дул ветер опостылым сором,
По тротуару, шелестя листвою;
Шел Микеланджело, ступая глухо,
На площади Петра остановясь.
Величественный храм предстал пред взором,
Вечерний мрак, гоняя белизною –
Парит в пространстве необъятный купол,
Крестом спасенья в небо вознесясь.
Незыблим был собор Петра святого,
Своей главою, возносясь над Римом,
Не замечая Рим, в молчанье строгом
Тянулся к небу божий исполин.
Глагол Вселенский нес наместник Бога
Крестом страданий, непоколебимым,
Господню кару – наставленье многим,
Хранил в своей утробе властелин.
Буонарроти с первого мгновенья,
Воззрев очами на гигант небесный,
Остолбенел, охваченный тревогой,
Печальных дум с глаз спала пелена –
Себя он чувствовал червём, пигмеем,
Из грязи слепленным, с душою грешной,
Ползущим к Богу не своей дорогой,
Призвав в сердцах другие имена.
Пред храмом пал, раскаяньем сраженный,
На небесах, ища себе спасенья,
Молитвой горькой, крупными слезами
Творец от бога сам к Творцу взывал.
Просил, мэссэр коленоприклоненный,
Душе своей в работе разрешенья,
Из сердца сокровенными словами
И дух его над бездною витал.
«Я весь горю в терзаньях и сомненьях
от предложенья, сделанным мне Папой» -
молил Всевышнего Буонарроти,
сей участи скорее избежать –
«Но волен я в одних Твоих решеньях,
В Тебе одном уверен только свято,
Дай знак скорей, и я начну сегодня
В капелле Сикста потолок писать».
Искал, души дремавшей, пробужденья,
Пытливый взор свой, к небу обращая,
К Нему, в чистосердечном разговоре,
Во власти чуда, жаждая чудес;
Надеждою гонимый к откровенью,
Любовью, верою свой дух питая,
В молитве искренней услышал вскоре
Предначертанье, сшедшее с небес.
Над куполом сияньем золотистым
Разверзлись небеса, пылая жаром,
И в небе трубы протрубили трижды,
И трубный глас тот был велик и строг;
На облаке прерадужно-искристом,
Объятый пламенем предвечной Славы,
Переливаясь изумрудом чистым,
Явился в Духе Царственный чертог.
Свои врата к Царю Небесной Славы
Алтарь Вселенский мерно раскрывает,
Престол Всевышнего явился взору,
Объятый громом молний неземных,
Вокруг две дюжины почтенных старцев
В одеждах белых молча восседают,
И семь огней горят перед престолом –
Семь Духов Божьих, семь Даров Святых.
В лучах, зарей рождаемого света,
Сиянием божественного лика,
На облаке, воздухов освященных,
Во всей своей красе явился Тот,
Который всем есть альфа и омега,
Земных царей безвременный владыка,
Свидетель верный, первенец из мертвых,
Который есть, и был, и вновь грядет.
Молчит Вселенная покорной бездной,
Не шелохнутся пламени свеченья,
Застыли неподвижно старцев лица,
А пальцы лучезарного Царя,
Размеренно, в такт вечности небесной,
Для глаз невидимым прикосновеньем,
Листают судьбоносные страницы,
От всех сокрытой Книги Бытия.
Услышал Микеланджело глас свыше,
Подобный, тысяче раскатам грома,
Все в страх благоговейный приводящий,
Рождающий, смятение души:
« дано тебе, мой верный раб услышать
из уст моих благое к тебе Слово,
Для ран твоей души, бальзам щадящий,
Покоя в созерцательной тиши.
Тебя лишь одного благославляю
Расписывать Сикстинскую часовню,
Старательно, подробно, откровенно
Поведать миру правду обо Мне.
Твой путь Я светлой мыслью освящаю,
Твой трудный жребий – Истинной Любовью;
Доверься своим силам вдохновенно,
Во власть отдайся вечной Красоте».
И Голос стих, закрыл Алтарь Ворота,
Виденье стало меркнуть, растворяясь
В прозрачной дали, после, легкой дымкой
Не торопясь, исчезло в небесах.
Ему дарована сия работа,
Благая сила члены наливая,
Просачивалась в сердце невидимкой,
В душе царил благотворящий страх.
В единое соединилось сразу,
Чудесным браком, Небом освященным,
Божественным воспетым откровеньем,
Великое земное естество:
Венчались огненная страсть и разум,
Космическим размахом окрыленный;
Безумство творчества и озаренье;
Любовь к прекрасному и мастерство.
Своим дерзаньям он услышал отклик:
Звенели звезды радостным мерцаньем,
Простор собою, оросив обильно,
Струились нежно сказочным ковром.
Ночь приняла свой изначальный облик.
На фоне звезд, крест властным изваяньем,
Свои лучи, расправив словно крылья,
Стоял омытый лунным серебром.
Взгляд живописца медленно спускался
С креста на купол, с купола на стены,
И, наконец, он встретился глазами
С прелестницей своих недавних дум,
У стен, которой только что венчался,
Напутственно и всеблагословенно –
Священным браком, Богом, Небесами
Скрепились вдохновение и ум.
Все это время скромная капелла,
Совсем ничем себя не выдавая,
Стояла, спрятавшись в тени Собора,
Стараясь, каждый звук не пропустить.
В ее душе Любовь весной запела,
По телу сладкой дрожью пробегая;
Горела, жаждая увидеть скоро,
Того, кого ей суждено любить.
II
О, как постигнуть меру красоты,
Когда ты очарован красотою!
Она ль так совершенна? Иль порою,
В тебе самом живут ее черты?
Микеланджело Буонарроти
Молчанием зачатый благотворным,
В беседах с Богом, в тишине блаженной,
Гармонией хранимый мирозданья,
До срока плод в утробе созревал.
Однажды пробил час и в мир огромный
Явился человек – певец Вселенной,
И стоны материнского страданья
Своим рыданьем горьким оборвал.
Дитя кричало, плача надрываясь,
Из глаз катились слезы сожаленья,
Досады, боли и не пониманья
Несправедливой участи своей –
За что на землю изгнан он из рая
В одежде кожаной, для угнетенья,
За что приговорен он на страданья
Вдали от Бога до скончанья дней?
Так божьим промыслом земля радела,
Приют, давая замыслу творенья,
Идеей мирозданья наполняя,
Материи безжизненную нить;
С приливом жизни укреплялось тело,
В сраженье с неминуемым стареньем,
Идею в свое лоно принимая,
В надежде дольше жизнь свою продлить.
Но время – плоти враг неумолимый,
Терзало тело неустанным роком,
Безжалостное бремя угнетало,
Все ближе приближая судный день;
Подкрадывался тлен неотвратимый,
Гнилым дыханьем, ядовитым соком,
У тела его силы отнимая,
Взамен даря убийственную лень.
Нежнейшая душа в объятьях грубых
Стонала в разлагающейся плоти,
Пытаясь к Богу вырваться обратно,
По небу светлым ангелом парить;
В стенаньях тела заунывно-нудных,
Дрожа от холода в подземном гроте,
Вся в ожидании Небесной жатвы,
Мечтая плоть греха скорей убить.
Он тело представлял всегда тюрьмою
Для чувств и мыслей – ласточек игривых,
Насильно загнанных в монашью келью,
В клеть ввергнутых незримою рукой;
И дух, не находя себе покоя,
Наружу рвался из оков постыдных,
Из мрачных стен сырого подземелья,
Стонал в груди измученной душой.
Все ж с ранних лет душа Буонарроти,
Возне толпы и праздному веселью,
Предпочитала Мира созерцанье,
В тиши беседовать сама с собой.
Не видя одиночества в природе,
Он не был одинок в уединенье –
От суетных страстей гнал дух познанья,
Счастливый миг, обласканный судьбой.
И вот по каплям впечатлений детских
И скрупулезных наблюдений зрелых
Все самое прекрасное любовно
И бережно в багаж свой собирал;
И красоту – природы ярких всплесков,
Искрящейся сокровищем несметным,
Воспринимал не чувственно – духовно,
И тем свой дух от рабства избавлял.
Красоты душ, от глаз непосвященных,
Телесной оболочкою сокрытых,
Распознавал художник благосклонно
Сочувствием им родственной души.
Философ божьей лаской окрыленный,
Смотрел, как в гнездах, Небесами свитых,
Рождалась из бесформенного форма,
В ликующей до одури тиши.
Он видел в человеке драму Мира,
В его борьбе – Природы совершенство,
Свое черпал художник вдохновенье
В трагедии земного бытия.
Ценой нечеловеческих усилий
Стремился к состоянию блаженства;
Преображался дух во всепрощенье,
Распятием смиренного Христа.
Он был пленен души очарованьем,
Безмерно совершенством околдован,
Искрою божьей души зажигавшей,
Сокровищем, сошедшим вдруг с Небес;
Свершалось сокровенное слиянье,
Звенящее серебряной подковой,
В просторах света сердце наполнявших,
Божественнейшим чудом из чудес.
Он в теле видел духа отраженье,
В его изгибах – радость и страданье,
Оттенки чувства, устремленья, мысли
Души, телесный образ излучал;
В его руках пластичное волненье
Являло миг душевного признанья –
Холодный мрамор, красотою чистый,
Резцом поэт искусный оживлял.
Достигнув зрелости в своем искусстве,
Мечтал художник о большой работе,
В многомасштабном полотне раскрыться,
Небесный дар в великом испытать.
Господь державный внял благому чувству,
Давая мастеру Буонарроти,
Трудом в капелле Сикста отличиться,
Подробно драму мира описать.
Таким предстал творец перед капеллой
Святого Сикста в ночь его венчанья,
Весь преисполненный благого чувства,
Во славу Бога кистью послужить;
Часовня перед ним раскрыла двери,
Вдыхая вдохновенья ликованье,
Отдавшись с радостью во власть искусства,
Желая чашу мудрости испить.
Благою одержимостью влекомый,
Художник яростно за дело взялся,
Неделями леса не покидая,
В работу окунулся с головой.
Мазки рождали образ, им искомый,
Таинственно дух в красках растворялся,
Своим дыханьем фрески оживляя,
Переливался радужной волной.
Узоры свежих линий возбуждали
Причудливых теней и света игры,
Подобно хлебу сила вдохновенья
Питала Микеланджело собой;
Картины мирозданья представали
Многообразьем красочной палитры,
От суетного мира отреченьем,
Даруя сердцу мудрости покой.
Так голову назад он запрокинув,
На досках лежа, в тишине блаженной
Писал историю творенья Мира,
Без устали, забыв еду и сон;
Суставы ныли, и сводило спину,
Дух с телом рвался на простор вселенной,
Душа звенела сладкозвучной лирой
С Сикстинскою капеллой в унисон.
Немеющие руки посещала
Предательская судорога часта,
От напряжения в глазах темнело,
Вползала в тело мерзкая зима –
Червем могильным заживо сгрызала;
Усталость холодом шептала властно:
«Художник, не успеешь кончить дело,
умрешь до срока, иль сойдешь сума».
Безжалостною плетью страх сомненья
Хлестал его сознанье, разжигая
Стремление скорей работу кончить,
Своим трудом опередить злой рок.
Животный страх усиливал в нем рвенье –
Неслись вперед, друг друга обгоняя
В мозгу решенья, словно стая гончих,
Рожденье чуда, приближая срок.
Масштаб творимого, своим размахом,
Притягивал бушующею бездной,
Необозримость замысла манила
Безмолвным таинством пытливый ум.
Что ждет в конце – награда, или плаха?
Героем станет, иль падет безвестно?
Безумство веры с необъятной силой
Толкало Микеланджело на штурм.
И в этот миг душа его блаженно,
Убогое жилище покидая,
В идее мирозданья растворяясь,
Вкушая тихой вечности покой,
Купаясь в красоте, одновременно
Чудесных сотни жизней проживая,
С гнетущим тленом в силе состязалась,
Смерть, попирая властною пятой.
Четыре года, спешной чередою,
Скользнули мимо незаметной тенью,
Не зная время, росписью уснувшей,
Дремал прекрасным сводом потолок.
Последний раз взлетела кисть с рукою
Финалом живописца сладких бдений –
Прощальной каплей, с кисти соскользнувший,
На фреску лег вершающий мазок.
Обитель неги ласковой, покинув,
Приютом духу много лет служившей,
Художник всматривался в город душный,
Узнать, пытаясь, грешный, бренный мир.
Гул позабытых звуков вдруг нахлынул
Воспоминаньем, ноги подкосившим,
Ища опору дланью непослушной,
Он чувство отвращенья ощутил.
III
Здесь делают из чаши меч и шлем,
Здесь кровь Христову продают ковшами,
Здесь крест обвит терновыми шипами,
Здесь Бог на грани гнева наг и нем.
Иисус, не приходи сюда совсем,
Иль к небу брызнет кровь твоя струями!
Здесь даже кожу жадными руками
С тебя сдерут, чтоб в торг пустить затем.
Я от труда невольно здесь отвык.
Как взор Медузы сковывает руки,
Одетый в пурпур мантии старик.
Но если есть на небе высший суд,
То чем нам, чадам горя воздадут,
За эту нищету, за эти муки.
Микеланджело Буонарроти
По улицам крадется тихий вечер,
Ленивый сумрак окна зажигает,
От Тибра веет сладостной прохладой,
Дневную духоту уносит прочь.
Томленье духа спешкой бесконечной
Ночной покой безвременно сменяет –
Приятно-расслабляющей усладой,
Таинственно пришла мадонна Ночь.
На небосклоне, в царстве созерцанья
Мерцают звезды мудростью извечной,
Светило малое переполняет
Мечтой всепоглгщающую тишь.
Окончен день волненья и скитанья,
Уснули слуги суеты беспечной –
Уставший город, словно одеялом
Укрыт покровом, сотканным из крыш.
И эти крыши – времени изломы,
Кроша пространство гранями столетий,
Глазеют в небо тьмой окон чердачных,
Боками осязая Млечный Путь.
Плеяды звезд ласкают их истомой,
Все крепче завлекая в свои сети,
Плеядам вторит лунный свет прозрачный,
Незримо приводя в иную суть.
Колдунья ночь пускает свои чары,
Опутывая сонмом сновидений,
Напевно пальцами перебирая
Серебряные нити звездных струн.
Потушены в груди страстей пожары –
Душа во власти лунных откровений,
Ночная мгла ей нежно напевает
Сияньем звезд мечтательный ноктюрн.
Сплетается душа Земли и Неба
В единый, крепкий организм нетленный,
Чертог их брачный вечность охраняет,
Спит крепким сном дневная круговерть.
Царит в ночи союз Вина и Хлеба –
Гармония божественной вселенной.
Так от чего же их соединяет
Глухая ночь, или слепая смерть?
Так думал, созерцая город вечный,
В ночную мглу, неспешно уходящий,
В своей лачуге, внешне неприметной
Ваятель, живописец и мудрец,
И мысли чередою скоротечной
Рождались в голове, ручьем спешащим,
Заполнить пустоту идеей светлой,
Убрать с души всей тяжести свинец.
Закончен многолетний труд в капелле
Святого Сикста, божьего любимца,
Но в сердце, вместо радости увидел
Щемящий холод, скуку, пустоту.
Остались позади труда недели,
Стремлений вволю истиной упиться,
В работе, неизведанною силой,
Постигнуть совершенства красоту.
И вот сейчас, оставшись без работы,
Без сладостных часов ума познанья
Гармонии, сокрытой тайной чисел,
Голодный разум небом позабыт.
Лишился дух отеческой заботы,
Душа в плену пустого прозябанья –
Теряется в покое жизни смысл.
Так все же, что она в себе таит?
А может наша жизнь, лишь миг забвенья?
Душа подобно гусенице гибкой
До срока спит, забившись в кокон жесткий,
По замыслу Единого Творца?
Земная смерть сигналом к пробужденью
Ее рождает бабочкою зыбкой,
Взметающейся в небо светом легким,
К приятию нетленного венца?
Мы каждый день на время умираем
Ночной порой бесчувственной колодой,
Покорно отдавая Богу душу,
В безбрежный океан его любви.
Душа на море крылья расправляет,
Порхая, упоенная свободой,
Гуляет по воде, аки по суше,
Блаженствуя до утренней зари.
Но, знаю, есть еще одно спасенье
Душе моей из казематов мрачных,
Из темноты сырого подземелья
На сладостно-пленительный простор –
Уйти в работу до самозабвенья,
Для мира, становясь совсем прозрачным –
Душа тот час же покидает келью,
Талантом, отворив тугой запор.
Похоже, найден философский камень,
Веками всем, служивший преткновеньем,
Светил науки, повергавший наземь,
Загадкой вечной многим мудрецам.
Он в творчестве таит сокральность знанья,
Путь к истине, сулящий просветленье,
Произведенья, превращая в злато,
Бессмертие, даруя их творцам.
Коль скоро время сбора наступило
Камней, что я разбрасывал в капелле
Святого Сикста, образы рождая,
Пытаясь, целый мир в себя вдохнуть.
В них краски мою душу отразили,
Подобие мое запечатлели,
В них многое я о себе узнаю,
Сумею в свое сердце заглянуть.
Катились мысли мягкими волнами,
Одна другую тихо нагоняя,
Пустынный берег, радостью печальной,
Встречал в ночи приветливо гостей.
Шептали волны теплыми словами,
Голодный разум мысли привечая,
Подобно старой бабке повивальной,
Сиял при виде добрых новостей.
Земля Вселенную назад вращала.
Из глубины безвременного храма
Катились камни вспять дорогой гладкой –
Их собирал поэта жадный взор.
Ночной порою память воскрешала
Немые персонажи личной драмы,
Себя в них узнавал одной догадкой
Божественной комедии актер…
Трудами свое тело распиная,
Вколачивая гвозди вдохновенья,
В исхлестанные дерзновеньем члены,
На творчеством, оплаканном кресте,
Он душу к вечной жизни поднимая
Над суетой и адовом гореньем,
Крушил темниц чудовищные стены,
Свободою в небесной простоте.
Бессмертье, обретя, соприкасаясь,
Своим талантом с философским камнем
Источником живительным стекает
Со стен капеллы вечная река.
Небесною улыбкой озаряясь,
Давно познав суть вечной жизни в главном,
Плод таинства венчанья охраняет
Дух праведного Сикста навека.
30.12.02