Мороз крепчал… Владимир Ильич в первый раз за последние два года наплевал на революционные условности и отправился на прогулку не в штопанном-перештопанном Надюшей драповом пальто с побитым молью каракулевым воротником и красным бантом на лацкане, а в добротной шубе на седых бобрах, реквизированной у самого Рябушинского. День выдался славный: некрепкий, но, однако, всё же морозец, по-особенному яркое в погожий зимний день солнце, искрящийся в его лучах свежевыпавший, колючий снежок. Воротник Ильичевой шубы серебрился морозной пылью, укатанный снег на дороге тихо-тихо поскрипывал под подошвами сафьяновых сапожек на меху… Тишина, покой, благостное умиротворение зимнего Подмосковья в канун Нового Года…
Ильич, любуясь на девственную чистоту утопающих в подвенечном убранстве стройных сосен, вдыхая свежесть неподвижного, студёного густого воздуха, вдруг с отвращением вспомнил все сцены вчерашней ночной оргии в Горках. Надежду Константиновну, бледную, с прилипшими к потному от пьяной испарины лбу прядками жидких волос. Её бесцветные, затуманенные коньячными парами, водянистые глаза. Перекошенный пьяной судорогой рот…
- Я вот эти чернила… А ты! С этой профурсеткой… В Париж? Гарсон! Жё шерше келькешоз спесьель! Тре спесьель, уи! Ха-ха-ха!!! «Искра»… А я пиши? Я тоже устрицы люблю! Меня ротмистр Закрачинский сватал! И этот, как его... Из Краковского университета? С усиками… Еще Польска не сгинела! Ну да… Шушенское… Мужичьё, лапотники, детишки их сопливые… А я дворянка, хорошего шляхетского рода! Не то, что вы, Ульяновы. Холопы, быдло! Цареубийцы! Враги Престола и Отечества! Что смотришь? Лей давай, потаскуха!
Надюшу вывернуло прямо в рояль. Инесса, стучавшая по клавишам, расхохоталась, глядя на то, как с дрожащих под ударами её крепких пальцев струн взлетают почти под самую лакированную крышку кусочки ананасов и лобстера, пропитанные янтарём «Мартель» 1883 года. Рояль пришлось сегодня утром отправить в «Дом крестьянина» в соседнюю деревню…Вонь в зале поутру стояла совершенно невыносимая. Ах, Надюша, Надюша!
Вождя слегка замутило при тяжких воспоминаниях о ночном веселье, тем более, что две (или три?) бутылки шампанского до сих пор несколько тянули затылок, несмотря на архинайкрепчайший кофе с ромом и сладкими булочками с изюмом. Слава Богу, за поворотом, в десятке шагов от дороги открылась вдруг бревенчатая постройка под соломенною крышей, почти без стен, но с крыльцом под навесом, которое так и приглашало присесть на ступени для сладкой неги отдохновения. Владимир Ильич с удовольствием опустился на сухие, скрипучие доски. Посидел несколько без движения, потом достал из кармана подбитого ватой английского френча золотую сигарницу с бриллиантовым вензелем ненавистного Николашки на две «Гаваны». Вынул одну, поднес к заросшим рыжим волосом ноздрям, глубоко втянул в себя пьянящий запах карибского табака, приправленный русским морозцем… Неспешно, со смаком и с шиком раскурил…
Тихо… Боже мой, как тихо! Вон там, версты за полторы, за лесом, над колокольней с индевеющим на морозе золотым крестом вьётся стая воронья. Не видно даже отдельных птиц. Так - переливчатое тёмное облако. А голоса слышны! Не гул, не гомон, а чёткие: «кар-р-р», «кар-р-р»!
Какое славное место! Как оно у них называется? Гумно? Подклеть? Амбар? Надо спросить у этого, с бородкой, как его? На гармошке который всё играет? Калинин! Точно, Михаливаныч!
- Я звиняюсь, гражданин хороший! – Вдруг надтреснутый, но уверенный басок спугнул сладкие грёзы Ильича. - Вы, товарищ-барен, никак курить изволите? А как пожар наделаете? Обчественное добро по неосторожности спалите… Это как? Контрреволюция выходит?
Ленин обернулся. Коренастая фигура с грозной уверенностью нависла над ним буквально в двух шагах за спиною. Вырезанный, видимо, из жениной панёвы красный лоскут повязан был к единственной оловянной пуговице на заношенном зипуне.
- Вам, товарищ… - Вождь вдруг замялся. - Извините, товарищ, я не знал! Я... Я не нарочно!
- Не знал! Ишь, не нарошно он! А народное добро губить – это те, барен, шутки шутить? Не нарошно он… Ишь!
- Вы угощайтесь, товарищ! – Сигарница мягко щёлкнула крышкой, предлагая внезапному гостю вторую «торпеду».
- Нам эти ваши буржуйские гостинцы без надобности! – Посуровели глаза и голос оборванца. - Ваш докУмент попрошу предъявить, гражданин!
- А на каком основании докУмент? Вы сами-то кто будете? – Ильич начал приходить в себя после минутной оторопи.
- Председатель Горкинского поссовета Кузьма Силин! – Гордо представился мужичок.
- Ах, председатель…Тогда… - Ленин, сняв лайковую перчатку, достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист и протянул его председателю.
С лукавым прищуром наблюдал он, как тот аккуратно развернул документ и стал читать про себя, шевеля губами:
«Мандат. Предъявитель сего тов. Ленин (Ульянов) В.И. является Вождём мирового пролетариата тов. В.И. Лениным (Ульяновым). Председатель Совета Народных Комиссаров В.И. Ульянов (Ленин). Подпись, круглая печать СНК»
- Эта.. Так эта… Как же я так, Господи Христе! Товарищ Ленин… Простите за ради Бога, товарищ Ленин! – Кузьма стащил с головы косматую шапку и замер на месте с широко раскрытыми от удивления, восторга и страха глазами и ртом. Эффект получился внушительный.
- Ничего, ничего, товарищ председатель! Абсолютно правильно поступили! Наденьте шапку, простудитесь. – Ильич похлопал мужика по плечу. - Как настроения среди крестьянства? Одобряет Советскую власть? Вы сами-то хлебопашец? Какие виды на урожай?
- Никак нет, Владимир Ильич. Печники мы, пролетарии, значится. За то и в председатели-то и вышли. А крестьянство за Советску власть стоит насмерть! Вон, в прошлом месяце…
Печник в захлёб, путано и сбивчиво стал рассказывать во всех подробностях обо всём, что случилось за последний год в деревне. Ленин, пожёвывая сигару, с трудом делал вид, что ему безумно интересна вся эта тягучая и заунывная крестьянская правда про выпасы, падёж «курей», озимые, лавочника Степанова, попову дочку и постановления поссовета. «Гавана» хорошо прочистила мозги и загадить их вновь посконной серой мутью Ильич не желал. Всё существо его восстало против этого…
- Погоди, Кузьма! – Владимир Ильич опять положил руку на плечо печника. Тот замолчал на полуслове.
- Знаешь, мы, вожди мирового пролетариата, всю свою жизнь почти провели по тюрьмам, острогам, казематам, ссылкам и эмиграциям, борясь с ненавистным царизмом за счастье трудового народа. Без семей, без жён, подруг, без маленьких радостей и утех простой плотской любви… Я понятно говорю?
Плотник утвердительно затряс головой, хотя взгляд его выдавал полное непонимание важности момента.
- Так вот… Даже сейчас, после победы Революции, мы вынуждены работать по двадцать пять часов в сутки. Белогвардейская гидра поднимает свои головы, разруха и голод угрожают молодой Республике Советов. Железные дороги, школы, ГОЭЛРО, беспризорность… Митинги, съезды, пленумы… И только вот такие короткие минуты отдыха выпадают порою раз в два-три года. И то – опять рядом нет верных жён и подруг. Вот так-то! Вы уж, раз случилась такая оказия, не откажите, батенька, в небольшом пустяке. Как партиец партийцу. Вы ведь большевик?
- Летась заступил… - Кузьма с недоумением слушал речи Вождя, пытаясь понять, куда тот клонит.
- Ну вот и славно! Ничего зазорного в этом нашем с Вами секрете нет и быть не может. Мы с товарищами в глухой сибирской тайге частенько прибегали к этой методе, дабы не пасть духом.
- Дык что делать-та надыть, товарищ Ленин? – Выдавил из себя ошарашенный печник.
- Делать, товарищ, надо французскую любовь настоящим образом!
- А энто как же?
- Да очень просто. Во-первых, станьте на колени, товарищ.
- Чаво?
- «Чаво-чаво»… Именем Революции: на колени! Живо! – Сорвался на грозный окрик Ильич.
Кузьма бухнулся перед Вождём на оба сразу.
- Шапку сними…Так… - Ильич не спеша расстегнул пуговки генеральских галифе и порывшись в тёплых байковых складках исподнего нащупал уже вполне прилично набухший член. Просить печника раскрыть рот не требовалось, тот и так от оторопи и недоумения раззявил его, глядя снизу вверх на манипуляции Председателя Совнаркома.
- Давай, Кузьма, смелее! Ну, что смотришь, бери! Да не руками, дура деревенская, ртом! Вот так… Молодец! – Ильич смежил веки и вороша свалявшиеся волосы на голове печника холёной рукой перешёл на полушёпот. - Завтра езжай в Москву, найди там Чреззвычайку, спроси товарища Дзержинского, расскажи ему всё. А он тебе из реквизированного у попов, помещиков и буржуев добра новый полушубок и сапоги выдаст.
Кузьма попытался что-то сказать, не бросая дела.
- Что-что? Так и скажи: отсосал у самого товарища Ленина. Он знает, что нужно делать.
- Влодимер Ильич, а можно я у яво ишо шапку новую справлю? – Не выдержал печник. Колючий мороз обжёг залупившуюся головку.
- Можно, можно! И шапку, и рукавицы…Не останавливайся, не Июнь-месяц на дворе!
Ленин представил картину, как печник, комкая грязный треух, делает заявление Феликсу Эдмундовичу. Представил выражение лиц Дзержинского в кабинете с собственным портретом над столом и Кузьмы перед расстрельным взводом во дворе на Лубянке. Улыбнулся, не размежая век, и в этот же момент горячая волна сладкой истомы от высвобождения семени пробежала по всему телу.
- Прощайте, товарищ! Не забудьте завтра же всенепременно явиться к товарищу Дзержинскому! И обязательно укрепите первичку на селе, борьба нам предстоит ещё долгая и трудная! Эксплуататорские классы так просто не слезут с вашей шеи, помните об этом!
Ильич медленно зашагал к дороге. На полпути непроизвольно оглянулся.
Печник, стоя спиной к Вождю, собирал заскорузлыми ладонями снег с перил, запихивал его в рот, жевал некоторое время и сплёвывал полурастаявшую жижу на землю. Владимиру Ильичу стало вдруг обидно и противно от вида этой демонстрации брезгливости. От возмущения перехватило дыхание, горячая волна гнева ударила со страшной силой в голову. Молча, стараясь не шуметь, нащупал он в кармане шубы отделанную перламутром рукоятку дамского «Браунинга», снял его с педохранителя и тщательно прицелился. Быстро-быстро три раза подряд нажал на курок. Сухие щелчки выстрелов спугнули стаю воробышков, прятавшихся под застрехой. Из-под шапки печника заструилась на спину ярко-алая, дымящаяся на морозе кровь. Замерев на секунду, щуплое тельце рухнуло навзничь на рыхлый неглубокий снег. Стеклянеющие удивлённые глаза Кузьмы встретились с глазами Владимира Ильича. Из раскрытого рта хлынула струйка крови, вынося с собою комки снега, ставшие похожими на мякоть спелого арбуза. Хриплый вздох и…глаза печника потухли.
Из-за поворота показались сани, запряжённые парой битюгов с конвоем из четырёх красноармейцев, возвращавшиеся из деревни, куда был отправлен утром злополучный рояль.
- Товарищи красноармейцы! – Ильич уверенным шагом заспешил навстречу саням, - Там, у этого, … у сарая, кулацкие прихвостни убили только что товарища Силина, председателя Горкинского поссовета. Положите тело в сани и возвращайтесь с ним в деревню! Соберите митинг у «дома крестьянина», я приеду выступать. Подлые убийцы, наймиты кулачества и буржуазии нанесли сегодня свой очередной гнусный удар в спину крепнущей Республике Советов. Дайте телеграмму в область. Необходимо архисрочно организовать карательную экспедицию. Попов, помещиков, буржуев и сочувствующих им судить по рабоче-крестьянским законам военного времени со всей строгостью и беспощадно расстреливать на месте! За смерть нашего товарища мы отплатим сотнями смертей белогвардейской контры! Попов расстреливайте побольше! А в этом вертепе мракобесия – Ильич указал на колокольню за лесом, - открыть клуб с библиотекой имени товарища Кузьмы Силина! Туда надо и рояль поставить...
- Господи! Что там за шум в деревне? У меня мигрень! – Стонала Надюша, прислушиваясь к крикам и раскатам пулемётных очередей. - Володя, сделай же что-нибудь! Распорядись, чтобы прекратили!
- Нельзя, Надюша! Классовая борьба нарастает, враг опять ощерил свою кровавую пасть. Если мы не оветим сегодня красным террором, завтра будет поздно! Феликс Эдмундович! Подайте, батенька, таз Надежде Константиновне и проследите, чтобы не лезла к роялю.
На закрытой крышке нового белого рояля лежала совсем уже пьяная голая Фотиева, поливая себя из бутылки пенящимся брютом.
- Товарищ Фотиева! Прекратите! Что вы делаете? Вы же испортите инструмент!
- Какой ты скучный, Володя! «Испортите инструмент»…Совсем обуржуазился. А я хочу молодых красноармейцев и ванну шампанского!
- Что-что? В анус шампанского? Митя, Митя! Дмитрий Ильич, вы же доктор. Помогите товарищу Фотиевой! Да нет, не клизьму. Прямо из бутылки: откройте, зажмите пальцем, взболтайте и быстро-быстро туда! Нет-нет, ни в коем случае фольгу с горлышка счищать не следует! И красноармейцев пригласите…Двух-трёх. Нет, не сюда, ко мне в кабинет! Надо узнать, какие настроения в солдатских массах, каков дух у красноармейцев, боевой ли? Потом расскажете, как получилось. Инесса, отстань от Надюши! Не надо её в постель. Не хватало ещё, что бы она и наше с тобой брачное ложе заблевала. До завтра, товарищи! Не забудьте, в три - малый Совнарком!