– Беги со всей своей собачьей силы! – сморозила я вдогонку, яростно перетирая челюстями хозяйскую наволочку со штампом воинской части.
Через вечность мама влетает, подавая, наконец, пустой горшок. Колени стучат друг о дружку, подхватывая ритм, который задают им зубы. Мама осторожно проводит по моему лицу, груди и спине влажным полотенцем, пытается напоить кипяченой подсоленой водой с ложечки – вот оно, спасение.
Звёздная южная ночь. Мне семь лет. Обожралась на всю жизнь немытых абрикосов-паданцев в саду тёти Маквалы.
Мама тогда не обиделась на «собачью силу», мама – при всём прославляемом ею ЧСД – обожает меня до безумия. Она понимает, как мне плохо, и не сердится на грубые слова, произнесенные её избалованным ребёнком в полубреду. Мама всегда прощает меня, едва я успеваю нагрешить. А грешу я часто. С годами мои грехи приобретают всё большую замысловатость, размах и глубину; мамино здоровье не улучшается, характер тоже, но её страсть ко мне только растет. Вместе с нею, как это обычно происходит со страстью, растет ревность и чувствительность к мелочам.
Но и у меня до поры всё то же самое. Я – невольная горе-копия матери с лицом и душевной податливостью отца, которого мы самозабвенно тираним с нею на пару. Пока он просто-напросто не уходит. Не от нас с мамой – Боже упаси, такое для папы невозможно! – а за абсолютно непреодолимую Ваньли чанчэн, которая высится на границе земного пути.
А что – сколько можно быть «слугой двух госпоЖ»?!. Тем более, что к двум добавился и третий господин. Мой сын. Мои братья – их двое, они почти погодки, оба обзавелись женами ещё в студенчестве и ушли в другие семьи, когда мне исполнилось 9. Так что, сами понимаете...
Как папе удавалось прятать – почти незаметное в компаниях и совершенно незаменимое в быту – изначально печальное чувство юмора? Я это его качество заметила и оценила, только став мамой сама. Папа – как правило, на втором плане. А на первом – мы, его женщины, следом внуки и остальная родня, домашние звери, знакомые и незнакомые люди.
Ну, что он там себе бормочет? А то, что и я – правда, спустя время – начну себе бормотать. И украдкой плакать при этом, инстинктивно пытаясь сложить губами и осветить глазами жалкую, неподражаемо горько-нежную папину улыбку. Эти слёзы от понимания того, что чувствуют люди, когда к ним возвращаются стрелы давней боли, выпущенные в кого-то не со зла, а по дурости.
Настигают только собственные стрелы. Даже если нам кажется, что они посланы другими, даже если эти другие их направляют в нас прямо сейчас. Но так уж заведено, что разят именно свои, а все остальные застревают в том, что я называю чанчэн – и ждут своего часа. И когда из-за чанчэн кто-то целится в вас, старые стрелы вновь обретают способность полёта и неотвратимо пронзают сердца тех, кто когда-то выпустил их.
Вы уже поняли, у нас большая семья. А была ещё больше. Довольно скоро ряды близкой и дальней родни стали менее густыми, друзья тоже как-то повыпадали кто куда, у меня вообще всё не складывалось постоянно до того дня, как вдруг куда-то пропали мои чанчэн. Не навсегда, но мне хватило, чтобы узнать, каково жить, когда тебя ни с кем ничего не разделяет. Но, самое невероятное, я в любую свободную минутку стала возводить себе новые чанчэн. По образцу пропавших. Старательно укрепляя, словно на века.
Вы спросите, зачем? Нет, если рассуждать и размышлять на тему любой межчеловеческой Ваньли чанчэн, то, безусловно, незачем. Но посмотрите кругом – этих чанчэн столько везде понастроено: реальных и виртуальных, мысленных и немыслимых... И все понимают, что это очень зря, однако что-то никто без них не обходится.
Вот, мои братья... Когда я была маленькой, а они – не такими большими, то и чанчэн стояли соответствующие – невысокие и неглухие, в них имелись дверцы, арки, местами – окошки и даже целые прозрачные блоки. Самый старший брат носил меня на плечах сквозь чанчэн – на демонстрации и просто по городу, чтобы у сестрёнки не уставали ноги. У него уже в девятом классе стали пробиваться усы и многие дразнили, что я – его дочь. Пожалуй, ему это даже нравилось.
Все подружки братьев, желая произвести впечатление и заручиться союзницей, задаривали меня забавными девчоночьими штучками, конфетами и даже, бывало, платьями, из которых вырастали. Нельзя сказать, чтобы мы не ссорились с братьями и не ругались, я получала оплеухи за свои проделки – ну, например, когда извела последнюю ватманскую бумагу для чертежей на малевание бесконечных принцесс, меня крепко отлупили. Когда родителей не было дома, конечно.
Каждые выходные то с одним, то с другим братом я практиковала один и тот же трюк. Тому, кто отправлялся с девушкой в кино, как довесок навязывали младшую сестру. Парочка шла впереди, я – следом.
– Нинка, будь человеком, вот тебе 20 копеек – и пойди во двор погуляй!
– 20 копеек мало.
– Хорошо, держи 30.
– Ма-аало.
– Вот зараза, у нас так на кино не хватит... Ну, чёрт с тобой, бери 40!
– А зачем вам в кино, вы же всё равно весь фильм целоваться будете?
Уворачиваюсь от заслуженного подзатыльника.
– 50 копеек – и пошла вон! А то вообще ничего не получишь, маленькое чудовище.
– 50 копеек – и мороженое купи! Тогда уйду.
Но уходила я редко. Ещё бы – доставать братьев было куда интереснее, чем прыгать в песок с лестницы на стене кочегарки, уклоняясь в падении от бака с горячим мазутом, или чем носиться по заброшенной стройке с голубиными перьями в волосах, борясь за независмость индейцев и совершенно не боясь птичьего гриппа. Это было очень хорошее время. Братья защищали меня во дворе, устраивали мне кукольный театр, учили меня рисовать, мастерить, играть в карты, драться и пить водку.
Поступив в институт, они дарили мне с каждой стипендии по рублю, видимо, памятуя о моей былой алчности – так что я тогда считала себя состоятельной барышней и даже иногда выручала родителей перед зарплатой.
С годами мы стали почти чужими. С обоими. Да и между собой братья общаются всё реже. Связывает их сейчас, в основном, наша мама и их дети. Но со мной даже мама связать братьев уже не в силах. Наверное, потому что её чанчэн – внушительная, но, к счастью, с большим количеством дверок, разделяет нас всех только с нею самой, а выйти навстречу друг другу не позволяют уже те чанчэн, что стоят между нами по отдельности.
Что скрывать – я довольно давно пытаюсь всеми способами сделать подкоп или как-то расковырять наши с братьями чанчэн – пока безрезультатно. Дело в том, что копать и ковырять необходимо сразу с двух сторон, иначе – никак.
Может, папа смог бы помочь... Но его чанчэн – единственная Ваньли чанчэн, которую нельзя тревожить, не рискуя нарушить порядок миров. А ведь я и её собиралась порушить. Видно, прав мой гороскоп, правы карты таро – бунтовщица, революционерка, смутьянка.
Когда-нибудь все будут за этой Ваньли чанчэн с другой стороны. И в этом смысле она ещё и единственная чанчэн, которая объединяет всех ушедших, а с другой стороны – всех, кто с нами, пусть и прячется за своими чанчэн. Я тоже прячусь за своими – ну, теми, что я вместо пропавших сложила из старых фотоальбомов, черновых записей, бит для классиков, книжек, обкатанных морем разноцветных бутылочных стекол, ракушек, атласных розовых пуантов, незабываемых игрушек и кирпичей, что умыкнула со стройки возле дома моего детства.
Начало седьмого. Меня только что привели из детского сада домой. Мама забрала меня по пути с работы – и ей, конечно, хочется отдохнуть. А мне хочется гулять.
– Мама, пойдём же!.. – начинаю искать свои зелёные шерстяные рейтузы, опрокидывая на себя всю верхнюю одежду с вешалки. Зелёный – мамин любимый цвет, наверное, потому что у неё ярко-зелёные большие глаза. Да, и вообще мама похожа на кошку. Ей сорок лет – она очень красивая, но у неё опухают на холод суставы на коленях и руках и давление повышается.
– Куда, доченька?
– В парк! Мама, ты же обеща-аала...
– Да, обещала. И пойдём, но в субботу или в воскресенье. Чтобы было светло.
– Я не могу ждать!!! Пошли... ну, мамочка!
– И что мы будем делать?
– Смотреть на красоту жёлтых листьев.
Мама находит мне рейтузы, ботинки, тёплое пальто и одевается сама. Папа и мальчики остаются. На нас с мамой тоже сварили сардельки и подогрели гречневую кашу, но мы не ужинаем, мы торопимся зябким и ветреным осенним вечером смотреть в кромешной темноте на «красоту жёлтых листьев».
Эту красоту жёлтых листьев мама до сих пор не может вспоминать без смеха. Именно так называется один из многочисленных переходов в нашей с ней Ваньли чанчэн.
_____________________________
Ваньли чанчэн - Великая Китайская Стена