Лик

Ибория
ЛИК
   
Вечер вошёл в квартиру через окно светом уличного фонаря. Постелил на полу желтоватую дорожку, украшенную по краю кружевным теневым рисунком от цветов, живущих на подоконнике. Тени вокруг дорожки сделались объёмными, и казалось мягкими. Предметы мебели лишились угловатости и цветовой индивидуальности. Вот, телефон только всё ярче разгорался бежевым цветом. Такое впечатление, что его видно было, даже находясь к нему спиной. Он был уже давно главный в этом доме. Уже столько дней. И, особенно, вечерами, как этим… Он так долго молчал. И сейчас его живое молчание встречало сгущающуюся темноту, плывущую из глубин квартиры, и навстречу ей прилив света уличного освещения.

Свет заливал пространство комнаты снизу и искал своего отражения. Вот, зажёгся серебристым бликом на углу картины, висящей на стене против окна. Лик, на ней нарисованный, виделся в сумерках только контуром, но глаза его высветились живым светом. Он смотрел, как и всегда, на меня и мимо меня. Выражение его глаз одновременно несло печаль и радость, но в таких тонких нюансах проявленные, словно они шли из космического далёка. Так блеск небесной звезды неосознанно склоняет тебя улыбнуться с грустинкой. Коснётся твоей души, но так легко, что не колыхнутся в ней ни свет ни тень, устроившиеся в своих уголках. Но еще долго они будут разговаривать с ним (пришельцем) и между собой. А взгляд лика суров к разуму и строг к сердцу. Он вовсе не укоряет, а напоминает об упущенном в познании и делании. И сердце он не судит, а жалеет его несмелость, робость излиться, не оставив любви себе ни капельки.

Я стою перед ним. Мои босые ступни на дорожке света, руки опущены в карманы безрукавки, голова приподнята к лику картины. Даже ни сколько вижу, а ощущаю его знакомый взгляд. Он всегда молчит. Лишь душа моя ему говорила.

Когда человеку в один миг фантастически хорошо и адово плохо(?), когда он, сжавшийся от страха, готов взорваться жертвенностью, отдать себя ради ему неизвестного (?), когда он, любя, но боясь ранить, готов раздавить своё сердце (?), когда он, желая улучшить мир, застывает, занеся своё сметь над догмами (?)… Это что?

- Эти вопросы уже в который раз я к тебе обращаю, Немой. Когда-нибудь ты ответишь?

- Я твой. Зря ты так сразу – не мой. Твои руки создавали мои черты, и твоя душа оживила мои глаза. Она, рисуя из прожилок-мазков тончайшую паутинку зрачка, сквозь покрытое маслом дерево сделала туннель в …, чтобы путешествовать… Поэтому, я всегда смотрю на тебя глазами, которые будут твоими. Будущее – жизнь твоего разума и сердца сей миг.

- О! Заговорил, наконец-то мой Немой. Тогда я тебя ещё нагружу. Слушай.  Сегодня я хочу, чтобы моё будущее зависело не только от меня. Поэтому я открыл сердце. Открыл так, как никогда этого не делал. Но любить, не причиняя ран, я ещё не умею. Поэтому я и не могу хоть что-либо предпринять. Я словно парусник, застигнутый штилем.

- Жди.

- Да, ты очень многословен. И ясен, как пришедшая ночь. Я её пережду, улыбаясь и грустя. Любя. Жди. Это ты хорошо сказал.


Весь день, как в калейдоскопе, солнечные всполохи менялись хмурым ливнем, а следующая за ним туманная морось разрывалась обнадёживающим светом из разрывов туч с голубизной небесной. Я гулял по пляжу морскому, а море, небо и скалы продолжали
вечерний разговор. Серое сырое небо красило свинцом волны и тенями рисовало окружающие сопки и береговые скалы. Проливало воду. Но солнце временами так ярко било из-за туч, разливало своё золото на, вдруг, неожиданную гладь лагуны, покрывало её поверхность солнечными лужами. Было тепло, хоть я и не единожды промокал под дождём.

Квартира встретила меня тишиной и внимательным взглядом кошки. Она словно изучала меня, сидя на пороге комнаты. Долго и пристально смотрела в глаза, пока я разувался в прихожей, а потом прошла в комнату и села возле… Он зазвонил.

- Приве-ет…

Мир улыбнулся!

Утро выдалось яркое. Солнце, поднявшись над крышами, сияло улыбкой и блистало многочисленными бликами, отражаясь в окнах и лужах, вспыхивало алмазиками в  листве и траве. В прозрачной синеве неба играли, выписывая крылом замысловатые фигуры, голуби. Стайки воробьёв, шумливо озоруя в полёте, порхали над кронами деревьев и кустов или просыпались в траву и цветы газонов. Дождём умытая и обласканная солнышком зелень лучилась изумрудом и тёплой желтизной одуванчиков. Даже чугунные ножки у лавочки в сквере светились приятной матовостью. Так здорово было на улице!

На столе лежали рассыпанные яблоки, большие и маленькие, чуть жёлтые и ярко жёлтые с красными пятнами и полосками, зеленоватые, но очень тёплого оттенка. В лучах солнца они выглядели сочными и аппетитными. А их аромат заставлял сильнее втягивать носом воздух, наслаждаясь его веселящим ароматом. Я любовался ими и чудесным утром, разгорающимся за окном.

Сладко, жмурясь на солнышко, потянулся. На столе красиво плавилась изъятая из холодильника небольшая рыбёшка. Рядом на стуле сидела кошка и умильно наблюдала сей процесс, изредка встряхивая головой, когда перед окном пролетали птицы. Её желтые глаза были сама нежность и любовь… и спокойствие за ход мироздания.

- Надо, Буська, пойти умыть заспанные глазки, чтобы они, вдруг, не испортили солнышку настроение.
- Иди, - шевельнула чуть ушком красавица в сторону ванной комнаты, и осталась в прежнем положении.

Вернувшись после умывания на кухню, был просто ошарашен. На столе кроме рыбы ничего не было. Где же яблоки? Они радовали такой красотой и ароматом… Рыба на месте, плавится. Кошка процесс контролирует, застыв статуэткой и не сводя с неё глаз. Вспомнил, что я вчера яблок не покупал, а весь день бродил по побережью. Промок…
Так. Намёк понял. Собираюсь и иду на рынок.

- Буська, рыбу возьмёшь сама. Тебе не привыкать к самообслуживанию. Время и нюансы, когда она достигнет вожделенного для потребления состояния тебе лучше знать. Так что, не скучай. Слышишь? Я уже ухожу.

Ага, глаза скосила в мою сторону, значит согласна. Мол, проваливай.

На рынке прошёлся по рядам с фруктами и выбрал такие яблоки, какие утром грезились. Нёс домой полную сумку и удивлялся себе. Недоумевал, что это было? Ведь, так отчётливо видел и вдыхал их запах?! Вот, только вспоминаю, что в руки их не брал. Если это был сон, то когда, в какой момент проснулся?

Ладно, это не так уж и важно. Сейчас я несу яблочки, ощущаю их приятную тяжесть.

Дома у порога кошка меня не встречала. Она уже спала, развалившись на полу комнаты в солнечной луже, что пролилась из окна на пол квартиры. На кухне убрал следы её трапезы. На чистый стол высыпал принесённые яблоки. Всё стало, как утром: солнце, яблоки, их аромат! Наслаждаясь процессом, помыл фрукты. Подолгу разглядывал каждое, их цвет, восковую прозрачность кожицы, рябоватый рисунок, пятнышки и прожилочки, индивидуальное своеобразие формы. Хороши! Оставил их на столе подсыхать. Тем временем в квартире подыскал подходящую коробку, золотистую бумагу и ленту, что девчонкам  косички заплетают. Из всего этого приготовил красивую посылку. Принеся её на кухню, заполнил яблоками. Все до одного вошли, как раз наполнив её до верха.

Настроение стало ещё лучше. Пройдя мимо блаженно спящей кошки к телефону, позвонил. Вызвал такси. Обещали встречать у подъезда уже через пять минут. Собрался и, прихватив подарок, вышел за порог. В центре города остановил таксиста возле здания предприятия, в котором я трудился. Показал ему содержимое коробки, прикрыл крышку и завязал лентой. Попросил доставить её по названному адресу. Расплатился и вышел. Таксист был приятный парень, как-то приободрился от моей просьбы и с энтузиазмом обещал выполнить поручение. Я с лёгким сердцем посмотрел вслед уносящейся в стрелку улицы легковушки, и прошёл к стоящему неподалёку автобусу. Возле него собирались люди нашей компании. Вскоре мы уже ехали в аэропорт, откуда небольшой лайнер унесёт нас в глубину колымских сопок, где притаился золотой рудник.


Лик, или как я его называю, Немой, появился почти одновременно с тем, как я увлёкся философией. Это было время, когда взахлёб читались заумные книжки, наполненные удивительными наблюдениями, мистикой и размышлениями.

Уже несколько лет я не рисовал ничего красками. А тут, вдруг отложил все книжки и в недрах квартиры отыскал подходящего размера для портрета доску.

Был солнечный, по-особенному яркий после ночного дождя день.
Масляные краски, хранящиеся в этюднике, оказались ещё вполне пригодными для работы. И кисти нашлись. Приготовления прошли плавно и быстро. Как-то всё, даже необходимые мелочи, легко приходили к столу, расположенному перед залитым солнцем окном. Эскиз возник почти молниеносно. И, даже не прорисовывая его, торопливо, словно боясь упустить какие-то минутки, перенёс на доску. Краски ложились легко, снимаемые с палитры и мелкими мазками создающие объем лица и тёмную глубину за ним.

Через несколько часов лик в золотистом ореоле был выписан на фоне, напоминавшем космический мрак, хоть и имел коричневый оттенок. Достаточно много времени ушло на приготовления специальных кистей, чтобы нарисовать глаза. Изобретая их, я смотрел на нарисованное лицо и видел взгляд, который должен был отобразить.

Как я его создавал, как трудился над зрачками, не помнил совершенно. Я был полностью погружён в создаваемую глубину, которую имеют живые глаза. Меня словно не было по эту сторону возникающей картины.

Когда работа была в основном завершена, на улице догорал закат. Алые снизу облака указывали, где опустилось почивать солнце.

Обращенный от окна вглубь квартиры лик смотрел на меня и мимо меня. И в тот момент я почувствовал, что я лишился возможности себя обманывать, и взгляд его будет теперь со мной всегда и везде. Но, поразительно, вглядываясь в его глаза, я увидел в глубине и как бы чуть в стороне ещё обращённый на меня взгляд. И он чуть улыбался, и он был женский.
*

ГЛАЗА (или Взгляд из памяти).

В середине мая на базу геологического полевого отряда выбросилась основная группа геологов и рабочих.
Снег на сопках истаивает, чтобы можно ходить в маршруты, обычно, к концу первой недели июня.

До этого времени люд полевой приводит в порядок после зимней заброшенности лагерь. Сооружённые из жердей-стволов маленьких лиственниц каркасы одеваются в брезенты палаток, что-то ремонтируется, что-то достраивается, заготавливаются дрова для кухни и бани, подготавливается для предстоящей работы снаряжение и инструменты. Словом, идет в течение трёх недель неспешная жизнь в предвкушении маршрутной поры. «Весновка» называется всё это.

Чуть позже, к самым маршрутам привезёт вертолёт женщин-геологинь и студентов, которые на производственной практике работают рабочими. А пока мужички поглядывают на сопки. Взглядом отмечают – вон там уже можно на хребет пройти, и там по отрогу всё вытаяло…, а в другое место, где всё бело, обращен вопрос во взгляде:

- Когда, когда?

Сладкое время! Солнышко греет, а в полдень даже припекает изрядно. Ночи белые. Воздух чистейший, прозрачный абсолютно. Загар так и льнёт. Через неделю торсы мужчин становятся тёмные, в шоколадном блеске, что и за месяц в Сочи не обретёшь.
Кругом молодая зелень пробивается, сверкает сочно контрастом к быстро убывающим голубоватым снежникам. Появляются первые цветы: фиолетовые подснежники, жёлтые лютики, белые четырёх лепестковые и чуть желтоватые рододендроны. Пройдешь мимо них в заботах каких, а настроение всё равно поднимается. Ведь они улыбаются тебе, как детишки. Да, детишки и есть.

Еще в первые дни пребывания на весновке, мы обнаружили, что к ручью, впадающему в реку чуть ниже базы, ходят горные козы. Очень редкие животные для колымких просторов. Мы их и на горах-то не встречали. Там на глаза попадались всё круторогие горные бараны. А коз вот только возле базы нам и довелось за два с половиной десятка полевых лет видеть. Это небольшие животные весом от пятнадцати до тридцати килограммов. Рожки узкие и саблевидные. По виду – коза деревенская, только грациозней и изящней в сто крат. Залюбуешься.

Обнаружив следы копытец на не стаявших еще в долине снежниках, геологи поставили петли. И в петли в первую ночь попались сразу две козы. Маленькие, как раз в те пятнадцать-двадцать килограммов. Запутались ногами и лежат. Подошли, подивились. И хоть, и жалко было, но решились всё же резать. А, приглядевшись, заподозрили, что они брюхатые. Да и время сие вполне для отёла. Прижали одну, что была крепче спутана петлёй, пузо ей огладили. Точно, беременная.
Что ж, решили выпутать обеих, отпустить. Одну легко освободили. С другой провозились минут десять. Костя, геолог, что осторожно перерезал колтуны из верёвок и шерсти, говорил козе:

- Да, не смотри ты на меня с укоризной. Сама, дура, в петлю залезла.

А у той глаза густо карие, испуганные и заранее всё прощающие. Вот именно это, последнее, я тогда заметил. Или придумал, уже теперь не знаю. Это не из области описания. Но почему-то глаза её кареглазые запомнились на всю жизнь. Нет, нет, да и взглянут из памяти. Может, она еще живая и нас тоже вспоминает?

Вот, и эту отпустили козу. Та, свободу почуяв, скакнула меж деревьев на склон и, как в классиках, скоком из стороны в сторону, скрылась вслед за подругой по приключению.
Петли мы убрали. А на следующее утро, подкравшись к ручью, в бинокль коз вновь там обнаружили. Разглядели и самцов. Те в долину не спускались вслед за подругами, а оставались на склоне и следили за округой, пока те на вытаявших в долине полянках насыщались молодой сочной травкой.

Налюбовавшись ими, мы себя обнаружили. Козлы вскочили на ноги, хоркнули все по очереди. Самки стремглав бросились вверх по склону. Пропустив их мимо себя, вслед понеслись и охранники. Красиво они поднимались, с необычайной лёгкостью и грациозностью. Эх, нам бы такую лёгкость, завидовали мы.
*

ПОЛЁТ.

Самолёт летел над сопками. Полоса Охотского моря постепенно удалялась, синева его поверхности всё больше наливалась серебристым отблеском и, вскоре, стала отражаться зеркальной гладью вдали горизонта. А волны сопок становились вглубь материка всё круче и всё чаще вздыбливались каменистыми гребнями.

И такое сравнение оправдано и по природе возникновения их. Океанская плита, сложенная толщами океанских пород, миллионами лет наползала на материковую. Твердь сминалась в складки, изгибалась сводами, а реки и ледники пропиливали в нагромождении складок и плит земных слоёв свои русла и создавали причудливый и прекрасный рисунок северного края земли.

Растительность только подчёркивала такое волновое сотворение материковой окраины, наполняя густой темной зеленью деревьев, кустарников и мхов низины меж сопок, пёстрой рябью истончаясь к вершинам. А сами вершины светлы в россыпях камней и часто топорщатся скалами.

Только для человека океан тверди кажется застывшим, а на самом деле он непрестанно в гигантском временном масштабе катит свои валы. И под их тяжестью в глубинах плавится порода и выдавливается магмой в ядра складок, а то и прорывается лавой на своей окраине вулканами Камчатки. Горячие растворы и газы гейзерами выбрасываются из кратеров и расколов земли или циркулируют в недрах, порождая рудные залежи.

Вот и ищу я уже много лет эти кладовые минералов. Стараюсь разгадать их место рождения. Но очень трудна эта задача. Фантастически сложно прозреть недра.

И сейчас, бросая взгляд в иллюминатор, я смотрел на сопки, пытаясь представить их историю. С высоты видны многие нюансы, помогающие различать различные породы, границы между ними и разломы тверди. Различная окраска камней, формы рельефа и особенности растительности как бы рисуют геологическую карту, понятную взгляду геолога. И взгляд ищет, где могла миллионы лет назад образоваться руда, ту заветную тверди складочку-сопочку, в которой кроется золотая жила.