19 февраля 1712 г. В Санкт-Петербурге стояла морозная зима. На свадьбу Петра Первого и Екатерины к царскому дворцу стекалось множество гостей: губернаторы, сановники, офицеры, иностранные гости. Пётр не упустил возможность и в этот торжественный день подчеркнуть свою близость и благоприятствие Флоту российскому. Царь был одет в контр-адмиральский мундир, а посаженными отцами – дружками – сделал своих морских командующих: вице-адмирала Крюйса и шаутбенахта Боциса. Жена Корнелия Ивановича, Катарина Крюйс – Фогтс, была назначена подружкой Екатерины Алексеевны.
Перед посадкой в сани для переезда во дворец Меншикова на пир Пётр собрал вокруг себя толпу царедворцев, поздравлявших государя, и заметил стоящих рядом и ожесточённо спорящих о чём-то Крюйса и Боциса. Он усмехнулся и сказал флотоводцам:
- Господин вице-адмирал! Господин шаутбенахт! Отцы мои посаженные! Полно вам спорить сегодня – сегодня несогласие запрещаю! Крюйс, вы сядете по правую руку от меня, а вы, Боцис, – по левую. Так что флота не срамите – не спорьте и не ссорьтесь: и корабли, и галеры угодны для одного дела… И зело нужны и те, и другие тож! На пире сегодня за столом Александра Даниловича поставим сзади нас: не всё губернатору славно лесом архангельским да лифляндским торговать!
Знатные гости начали рассаживаться по саням, предвкушая знатное веселье у Меншикова вместе с государём…
Крюйс понял, что царь хочет помирить его с Боцисом, да и с Меншиковым, но и в мыслях даже не мог принять мысль о первенстве галерного флота над парусным и заявления Боциса, что надо первым делом укреплять галерный флот. Да и смириться не мог с тайными делишками Меншикова, сбывающего ценную «корабельную» древесину высокого качества через Адмиралтейство в частные руки…
Впрочем, сегодня – праздник царя: делу - время, потехе – час… Сидя за столом, который ломился от постоянно подносимых угощений, Крюйс принял приличную порцию хорошего вина и, сидя рядом с царём, задумчиво разглядывал сидящую напротив за другой стороной Екатерину. А ведь Пётр с ней живёт давно, с 1707 года, - раздумывал Крюйс, - хотя ещё с Евдокией не разведён, и та в монастыре… Но какая воля у Екатерины Скавронской, переданной царю Меншиковым! Сколько испытаний и горя она перенесла? И рождает детей Петру почти каждый год, да мало кто из них выживает… Сколько горя! Екатерина не очень красива, но в уме ей не откажешь, чертовски умна…
Екатерина на другой стороне стола улыбалась и бросала на Петра взгляды из-под опущенных ресниц. Пётр произносил одну здравницу за другой.
Гости, пришедшие на свадьбу, не уместились в одной комнате и сидели за накрытыми столами ещё в нескольких комнатах рядом. Все были в богатых одеждах, многие увешаны медалями и почётными лентами.
Корнелий Иванович, ощущая плечо царя рядом, не забывал вставлять в разговор всякие замечания и не уставал наполнять бокалы. Такой ли была свадьба Петра с Евдокией Фёдоровной в 1689 году? Видно, совсем не такая… Тогда Пётр ещё мальчишкой был, а сейчас – другое дело…
Внезапно грохот потряс всех сидящих за столами, и тёмное небо над Невой осветилось огнями фейерверка. Танцы в комнатах дворца Меньшикова прервались, многие бросили стол, чтобы насладиться великолепным зрелищем ослепительных разноцветных звёзд, рассыпающихся над головой на фоне разбегающихся туч. Крюйс продолжал сидеть рядом с Петром, думая, что царь счастлив сегодня, но счастлив будет окончательно тогда, когда сумеет, свою страну переделав, весь народ счастливым сделать. Хотя Пётр продолжил дело, начатое ещё перед ним – ещё отец Ивана Грозного себе бороду сбривал, ещё Алексей, отец Петра, немцев в Москву приглашал, немецкой слободе покровительствовал, да и сам в немецких ливреях щеголял, хоть и не на официальных приёмах…
Крюйс вскочил на ноги и закричал, перекрывая шум и праздничные разговоры:
- За арир-адмирала Флота Российского Его Величество Петра Михайлова – Петра Алексеевича! За то, чтоб царский Флот был к пользе Российского государства и народа его!
Крики и звон бокалов едва не заглушили приветственный тост Крюйса. Пётр блеснул расширившимися зрачками глаз, в которых отсвечивались огоньки фейерверка:
- Вот верно, вице-адмирал! За пользу! А теперь всем – танцевать!
И Пётр сам пошёл в пляс, заставляя и остальных делать то же… Через час, устав от танцев, Крюйс отдыхал за столом, прижимая руки к подаренному ещё раньше Петром и украшенному алмазами портрету государя в виде большой медали. Корнелиус Иванович наблюдал, как Пётр то руководит танцами, то, срываясь с места, заставляет гостей общаться на равных, без титулов, то приговаривает очередную провинившуюся чем-то «жертву» к опустошению громадного бокала вина, то слушает с усмешкой пьяные откровения расслабившихся гостей. Вице-адмирал знал, что Пётр может выпить много, не сильно пьянея. Да и сам он мог выпить много, но не часто этим увлекался, однако рядом с царём кутить приходилось серьёзно – никаких послаблений никому не давалось…
Не первый раз приходилось Крюйсу быть так близко к царю и в таком огромном окружении знатных особ российского двора. Место рядом с царём на его свадьбе – разве он мог ещё недавно, находясь в Амстердамском Адмиралтействе, мечтать об этом? Впрочем, ещё недавно, довелось ему быть вместе с царём в одной кампании, правда, во время печального события – похорон барона Фридриха Вильгельма фон Вилимовского, офицера флота, в доме датчанина Юста Юля, капитана датского флота и посланника Дании при дворе Петра. Тогда, после шумных поминок, гроб с телом фон Вилимовского несли через Кроншлот: в первом ряду – генерал-адмирал Апраксин, по левую руку от него шёл Пётр 1, а по правую – Крюйс.
А за несколько месяцев до этого, в октябре, бедный Фредерик Вильгельм женился, и Корнелиус Крюйс был «маршалом на свадьбе» герцога Курляндского с русской царевной Анной Иоанновной. Тогда Крюйс занял место «брата» жениха, а Пётр был посаженным отцом… Вначале на сорока шлюпках по Неве приплыли сюда же – ко дворцу Меншикова - и вошли в него парадной кавалькадой: жених герцога Фридрих Вильгельм, тогда такой красивый и весёлый, шёл между Петром и Крюйсом. Невеста, племянница Петра Анна, шла в красивой мантии на плечах, поддерживаемая под руки женой генерала-адмирала Апраксина…
За столами на царской свадьбе веселье продолжалось до утра. Когда все уже еле передвигали ногами, было объявлено, что всё будет продолжено, Катарина с Крюйсом отправились домой.
- Поехали, отец посаженный, - пошутила Катарина, глядя, как Корнелий с трудом одевается, - а то флот тебя ждёт. Пора и честь знать…
29 июля 1712 года поздно вечером Крюйсу, который командовал флотом у Кроншлота и находился на корабле «Рига», где держал свой флаг, сообщили, что у Толбухиной косы показались неприятельские корабли. Крюйс приказал поднять красный флаг и пошёл им навстречу. Вперёдсмотрящий на «Риге» заметил два неприятельские корабля и шняву, но в это время наступила ночь, и темнота не позволила продолжать преследование, была дана команда бросить якоря и ждать рассвета.
Ночью Крюйс получил известие, что у Сойкиной горы находится ещё десять судов. Те же три судна, что были обнаружены вечером, начали идти на сближение с нашими кораблями. Крюйс направил им навстречу также два корабля и шняву, и сам стал подтягиваться поближе.
Шведы, приблизившись к передовым нашим судам, развернулись, привстали к ветру и пошли в море. Ветер в это время начал стихать. Крюйс послал на помощь нашим передовым судам четыре бригантины. Ветер совсем ослаб, к одиннадцати утра наступил полный штиль, и пришлось буксировать все корабли скампавеями, которые могут на вёслах двигаться и без ветра.
Около полудня Крюйс пригласил к себе нескольких капитанов перейти к нему на борт на шлюпках, чтобы использовать безветрие для обсуждения плана действий и выпить по рейнвейну «на доброе счастие» и за удачу в предстоящей атаке. Расстояние до шведов сокращалось очень медленно…
В этот момент внезапно появился «засвежевший» ветер, наши корабли начали бросать буксирующие их скампавеи и устремляться в новую погоню за шведами, которые лавировали в полутора милях за косою. Но движение начали и более быстроходные шведские корабли – поймав ветер в паруса, они стали удаляться от преследователей: началась игра в кошки-мышки. Крюйс был вынужден прекратить погоню, подняв об этом сигнал – белый флаг. Шаутбенахт Боцис сосредоточил рядом свои двенадцать скампавей и ждал дальнейших команд, а шаутбенахт Шельтинг командовал тремя кораблями, двумя шнявами и бомбардирским судном, благодаря чему все российские суда были в готовности к дальнейшим действиям.
Увидев, что русские прекратили погоню, шведские корабли снова приблизились на полмили, «спустившись по ветру».
Крюйс снова поднял красный флаг – сигнал погони, а более ходкие суда шведов вновь стали удаляться… Бесполезная погоня продолжалась до захода солнца, к тому же, ветер был встречный… Пришлось вице-адмиралу давать команду встать на якоря. На третий день шведские суда были видны вдали – у Варивалдая. Встречный ветер усиливался. Идти против ветра, проигрывая шведам в скорости хода, и отходить далеко от защищаемого Кроншлота Крюйс не решился. Шведские суда через некоторое время скрылись, а позже стало известно, что у Сойкиной горы стояло восемь их кораблей и четыре шнявы.
Все эти события, связанные с неудачным преследованием шведских кораблей, позволили недоброжелателям Крюйса говорить, да и писать, что вице-адмирал допустил ошибки и упустил шведские корабли. Боцис, очень сильно враждовавший с вице-адмиралом и имевший с ним какие-то столкновения в прошлом, ещё со времён венецианско-турецкой войны, пытался доказывать, что, если бы Крюйс чуть раньше послал за буксирами-галерами и не прекращал несколько раз погоню, то шведские суда можно было бы догнать. Не надо было, по его мнению, и столько раз вставать на якоря. Крюйс оправдывался, заслышав такие разговоры, которые, без сомнения, доходили до Петра, что был указ не рисковать и не реагировать на наличие у Сойкиной горы шведов, так как Котлин укреплён ещё слабо, и оставлять его без защиты с моря – нельзя! Крюйс считал, что имел полное право отходить за Кроншлот в случае угрозы нападения противника. Боцис вёл свои нападки довольно резко, и в ответ Крюйс назвал Боциса «невежливым, глупым и неискусным греком». Эти слова были сказаны в запальчивости и вспомнились позже, в следующем году, когда припомнили Корнелию Ивановичу и то, что он считал ещё опасной перевозку большого количества товаров через Петербург. Вице-адмирал считал, что пока основная торговля России должна идти через Архангельск, а через Санкт-Петербург следует вывозить не более одной шестой части товаров. А торговля через Архангельск выгодна не только России, но и Голландии…
В 1712 году шаутбенахт был наказан за случаи непослушания и обвинения против Крюйса, но вскоре Пётр вернул его на службу на прежнее место: Пётр не мог обойтись без галерного флота, впрочем, как и без парусного. Граф Боцис хорошо знал грамоту и писал по-славяносербски, адьютантом у него был князь Лихудьев, искусный в латинском языке. На галерах в качестве гребцов на первых галерах Российского флота сидели невольники, каждый из которых был в кандалах и наручниках и приковывался к лавке, на которой должен был быть всё время, пока галера находится в море. Спать невольникам приходилось между банками на палубе на кусках кожи, или на войлоке. Команды гребцам свистком или дудкой отдавал комит, стоявший на кормовой надстройке. Он же палкой наказывал ослушавшихся или непонятливых гребцов-невольников.
Гребцы, упираясь левой ногой в ступень, приделанную к каждой банке, поднимались, толкали ручку весла и откидывались назад, садясь на банку – вёсла погружались в воду, и галера передвигалась вперёд… Таких рывков-взмахов вёслами гребцам приходилось иногда делать до двадцати пяти в минуту! Чтобы гребцы имели отдых, гребля велась попеременно только частью гребцов.
Мачты на галерах были съёмными, а всего мачт было обычно две – фок (тринкет) и грот (маистр), причём на каждой мачте ставили по громадному треугольному (косому) парусу на косой рее. Ставили и дополнительные паруса, малые паруса называли фортунетами.
Длина вёсел, изготовляемых обычно из берёзового леса, была часто более 10 метров, а масса могла составлять и сто килограмм.
Многие галерные мастера, создававшие при Петре 1 русские галеры, были греками и использовали «греческие» технологии, которые называли тогда «турецкими». Для зацепа за неприятельские корабли при абордажах на галерах имелись специальные абордажные якоря, которые при сближении с вражеским судном сбрасывались на него с собственных, развёрнутых в сторону противника рей после залпа из всех ружей и пушек. После этого и должна была происходить высадка абордажной команды, а затем начинался бой и рукопашная схватка на борту атакуемого корабля. На корму галер ставили «знамя большое целое красное, синее, белое», а на большую мачту водружали три знамени: одно красное, другое синее, третье – Андреевский флаг – две синие перекрещивающиеся полосы на белом полотнище.
Весной 1713года Пётр 1 решил окончательно отвоевать Финляндию и направиться к Гельсинфорсу с кораблями и гребными судами. После того, как 11 мая Гельсинфорс был ненадолго оставлен шведами, Пётр прибыл в строящийся Кроншлот, чтобы и самому в звании шаутбенахта участвовать в надвигавшихся военных баталиях на море.
В ночь, которая последовала за известием о желании Петра приехать на флот, Корнелию Ивановичу приснился страшный сон: горящий корабль, падающие мачты, а в огне увидел падающего на палубу человека, и признал он царя в этом человеке.
И вдруг – взрыв пороха… Дым… темнота – тут-то адмирал и проснулся в холодном поту: спал он в своей каюте на флагмане. Крюйс встал, зажёг фонарь и решил отвлечься от страшного сна. Но когда снова сомкнул веки – сон повторился. И стало ему не по себе. Верующий он был человек, подумал, что это знак чей-то, предвиденье… И подумал вице-адмирал, что никак нельзя государю лично принимать участие в походе и сражении на море со шведами – неясные предчувствия одолевали. В письме к Петру Крюйс настоятельно советовал не участвовать в кампании, для блага государства не подвергать себя в этот раз новой и очень большой опасности. Привёл он множество причин, по которым Петру не надо идти в поход, не указывая, конечно, на нехороший сон, который ему приснился…Пётр обиделся и в насмешливой форме ответил Крюйсу письмом: «…Осьмнадцать лет, - отвечал он, как служу сему государству (о чём пространно не пишу, понеже всем известно) и в коликих баталиях, акциях и белаграх был, везде от добрых и честных офицеров прошен был, дабы не отлучался; как и последняя нынешняя моя отлучка из Голландии, где не только от своих, но и от датских и саксонских генералов о том прошен был, дабы там остаться, а не отсылан и дабы дома яко дитя остался. Я думаю, много причин о сём, но ныне, до времени, оставляю, дабы никакого препятствия дать сему доброму случаю и того ради, где не желают, оставляю свою команду; однако ж, дабы я ни в чём причиною не был в нерадении, своё мнение предлагаю. Хотя таким или иным образом, только б корабли Ревельские сюда в целости препровождены были; в чём и прочем может господин вице-адмирал ответ дать».
А дальше в письме следовали очень интересные ответы на те примеры возможных опасностей для Петра, которые Корнелиус Иванович из лучших побуждений привёл в своём письме. На строки Крюйса о том, что «…Адмирал Обдам, будучи в датском флоте, против шведов в баталии, от пороху корабль разорвало, а также адмирал граф Крус на большом шведском корабле, именованном «Три короны», который был против Датских, також порохом подорвало», Пётр написал: «Дворянин Микита Долгой, ехав Окою, имел бочонок пороху, который взорвало, ему ногу переломило и многих обожгло. Окольничий Засекип свиным ухом подавился». На пример Крюйса о том, что «Адмирал Шофель потерял свой корабль на одном камне» - Пётр привёл свой пример: «Ивана Ивановича Бутурлина палаты задавили»!
Крюйс вынужден был успокоить свои нервы, попросив денщика принести вина. После этого Крюйс продолжал чтение письма. На выражение адмирала Тромпа, который говорил, что «счастье и несчастье в баталии многажды состоит в одной пульке», царь мудро заметил в письме: «Бояться пульки, не идти в солдаты; или кому деньги дороже чести, тот оставь службу!». На предупреждение Крюйса «Адмирал Рюйтер сказывал, дабы морские люди были опасны, что они не так далеко от смерти, как доска от корабля толщину имеет» - Пётр ответил коротко: «Неопасение человеку везде вредит». Да ещё государь написал, что «…деньги брать и не служить стыдно» и подписался, как шаутбенахт.
А как государь, Пётр написал Крюйсу:
«Пишет ваша милость, чтоб мне письмо моё подтвердить. Я не знаю более, что писать, ибо я своё мнение вам уже объявил….Что же примеры пишете (против чего я и свои прилагаю), а особливо «Тромпово», что счастье и несчастье состоит в одной пульке, я вашей милости никогда не советовал чинить азардов… безмерному ж опасению, которое ваша милость имеете, не могу следовать и не могу знать…»
Крюйсу оставалось только с огорчением покачать головой… Он решил, что сделал всё, что мог.
Перед выходом эскадры Крюйс внимательно перечитал присланные ему соображения Петра по предстоящим действиям флота: «1. Чтоб идти флоту к Ревелю; иметь на переди три корабля лёгких, на парусах, и чтоб оные были только в виду, дабы дали знать о неприятеле заранее. 2. Ежели неприятель силён, то поворотиться назад. Ежели неприятель безсилен, то оного гнать сколько возможно и чинить поиск, а к Ревелю послать тотчас указ, чтобы шли корабли, которые у Ревеля, к Кронштадту. 3. Ежели поиск получит или уйдут, а уведаются доподлинно, что неприятель несилён, то искать вице-адмирала шведского в Гельсинфорсе запереть».
9 июля эскадра Крюйса подняла паруса. Большие корабли «Антоний», «Полтава», «Выборг» шли в линии, впереди – крейсера «Самсон», «Святой Пётр», «Святой Павел» и «Наталия», а корабль «Рига», на котором держал флаг Крюйс, шёл немного сзади. До выхода в море вице-адмирал напутствовал всех капитанов: «Сойдясь с неприятелем, без церемонии нелицемерно бой чинить, и, как скоро время позволит, абортировать! Пороху напрасно не тратить. А, сойдясь борт о борт лагом, – выстрелить всем бортом, закрыть нижние порты и сцепляться на абордаж!».
- Господин вице-адмирал, остров Сосера пройден! Впереди видны три неприятельских судна! – доложил вперёдсмотрящий с топ-фока.
- Попросите Боциса, Шельтинга и Рейса прибыть сюда на борт! – приказал Крюйс. Вскоре капитаны прибыли на шлюпках, и затем все прибывшие и Фангент, капитан «Риги», слушали наставления Крюйса, разгуливающего по палубе. В конце этого короткого совещания Крюйс сказал, что «до ночи надобно преследовать шведов, гнать их, стервецов… А ночью надо будет повернуть на Ревель…». Капитаны разъехались по своим кораблям. Благодаря попутному порывистому ветру к восьми вечера, когда миновали Гогланд, шведские корабли стали значительно ближе. Но, тут, к несчастью, ветер очень быстро стих, а наползший неизвестно откуда густой туман сделал силуэты кораблей слабо различимыми… Туман был такой плотный, что суда буксировать было невозможно из-за опасности столкновения.
С восходом солнца подул ветерок, и тут снова показались неприятельские корабли впереди по курсу. Адмирал и оба капитан-командора тотчас подняли красные флаги и поставили все паруса. Началась новая гонка, а в пятом часу и перестрелка. Капитан Гесслер на «Полтаве» и Рейс на «Святом Антонии» приготовились к началу абордажа. Корабль Выборг тоже был готов к атаке.
В это время неприятельские корабли скрытно обошли неизвестную ни Крюйсу, ни другим российским капитанам подводную гряду, сделав манёвр, и снова встали по ветру. Они словно приглашали Крюйса к атаке, разместившись за невидимой подводной мелью. Никогда в этих местах российские моряки не делали промеров глубин. «Полтава», «Святой Антоний», «Выборг» и несколько сзади «Рига» начали быстрое продвижение к шведским кораблям…
Внезапно раздался треск – корабль «Выборг», в погоне за шведами шедший впереди, внезапно наткнулся под водой на скалистую подводную косу! Устояв при ударе на ногах, капитан-командор «Выборга» Шельтинг крикнул:
- Спустить паруса! Поднять сигнал бедствия!
Кормовее, то-есть чуть сзади «Выборга» - шёл корабль «Рига».
- Лево руля! – крикнул Крюйс, но было поздно: корабль «Рига» также ударился днищем в подводную преграду. В этот же момент со шведских кораблей раздался залп орудий, и шведское ядро пробило крюйт-камеру «Риги». Из крюйт-камеры повалило густое облако пыли или дыма, но взрыва не последовало… Раздался крик «Пожар!». Крюйс приказал спустить бесполезные паруса, а затем и красный флаг погони: находясь на камнях, вице-адмирал посчитал себя не вправе отдавать какие-либо команды или распоряжения условными знаками. Он видел, что на корабле «Святой Антоний» у командора Рейса ещё развивается красный флаг, и ожидал, что Рейс, теперь как старший, догадается принять команду над всеми кораблями эскадры и без условного знака от Крюйса на абортирование шведов – двух выстрелов из пушек. Посчитал Крюйс, что этот сигнал употребляют только в линии баталии, а не сидя на камнях…
А Рейс, находящийся в зоне обстрела шведских кораблей и тоже получивший попадание ядром в крюйт-камеру своего корабля, сделал ответный залп по шведам, но после этого внезапно повернул обратно! Следом за Рейсом повернули и другие корабли. Крюйс всё это видел, заметил, что эскадра ушла не далеко, а встала рядом на якорь. Всё же он решил, что надо первым делом стягивать свой корабль с мели. Чтобы облегчить корабль, моряки «Риги» выкинули из трюма часть балласта и грузов, использовали и помощь других своих кораблей. Вице-адмиралу не пришлось даже подгонять моряков – они понимали, что, если они не сойдут с мели, то это может означать гибель. Крюйс не стал переходить на подошедший корабль «Диана», и, дождавшись, когда с большим трудом удалось «Ригу» с мели стащить, отправился на шлюпке на сидящий на камнях «Выборг». Но «Выборг» сидел настолько прочно, что ничто не могло помочь, все усилия были напрасны. Вода залила трюм «Выборга», в обшивке его бортов увеличивались трещины, и на рассвете под действием накатывающихся на корабль разбушевавшихся волн корпус «Выборга» переломился пополам. Видя это и посылая проклятия всем – и шведам, и силам природы, и морским злым силам, Крюйс отдал команду сжечь остатки корабля, выгрузив с него пушки и всё ценное.
Шведские корабли, среди которых было девять пятидесяти-пушечных, ушли в Гельсинфорс. После такой неудачи российскому флоту было тяжело действовать со стороны моря, так как появилась опасность быть запертыми в Ревеле. Шведы тоже опасались быт запертыми в Гельсинфорсе и ушли оттуда. Апраксин намеревался после этого оставить суда и войска в Гельсинфорсе, а Боциса направил искать проход в шхерах к Або – девятью скампавеями Змаевича. Но путь галерам в шхерах противник преградил. Боцис 26 августа доносил Апраксину, что шведский «флот стоит у одного устья; четыре корабля с вице-адмиралом и два командора, ещё четыре судна, а какие, не знаю. За островом далее от них стоит ещё три корабля… А от полонных (пленных – прим. авт.) слышал, что ещё три корабля крейсер чинят недалеко, а другие три стоят при косе Гангут…».
Финляндия была покорена, но чье господство было на Балтике – это было ещё неясно. Пётр был очень огорчён такой неудачей и потерей корабля «Выборг». И назначил заседание кригсрехта – военного суда по этому делу, которое состоялось уже зимой в 1714 году и завершилось 22 января.
Состав суда был известен заранее. Это были: председатель – генерал-адмирал граф Апраксин, лейтенанты Зотов и Мишуков, капитан-лейтенант Беринг, капитаны – Нальсон, Змаевич, Сиверс, Кроненбург, капитан-командор князь Меншиков и шаутбенахт Пётр Михайлов – Пётр 1. Заседание проходило в Адмиралтействе, проходило бурно со спорами и горячими обвинениями. Каждый из членов кригсрехта подавал своё мнение письменно и заранее по обоим происшествиям упущения шведов в море. Кто присуждал Крюйса к денежному штрафу, кто – к лишению чина, а князь Меньшиков и Пётр Михайлов считали необходимой суровую меру наказания – смертную казнь!
Крюйс не признал своей вины и оправдывался настойчиво, считая, что виноват не он, а те, кто не выполнил свой долг, видя, в каком положении оказался его корабль: Шельтинг мог бы начать нападение на неприятеля ещё до того, как «Рига» села на камни, капитан Дегрюйтер поворотил ещё во время погони, стремясь спасти упавшего за борт матроса! Крюйс пытался объяснить, что он должен был спустить красный флаг погони, но командиры остальных кораблей не должны были принимать это за сигнал к отступлению – ведь белый-то флаг он не поднимал!
Крюйс заметил, что у него не было времени пересесть на другое судно – эскадра повернула назад, а он был занят спасением севших на мель кораблей:
- А на замечание капитана Рама, присутствующего здесь, хочу сказать, что военно-морское искусство не подвластно уму капитана – он, очевидно, зная рейтарскую службу лучше морской, считает, что кораблём управляют, как лошадью!
Хочу зачитать и свой «мемориал»: «Надеюсь единократно, в начале на господа бога, також и на свою душевную совесть, что в нынешнее и прошедшее время, також и всегда, что возможно к прославлению Российского государства чинил, и надеюсь, что высочайший, благородный и полномочный кригсрехт мне, вице-адмиралу, учинит прямой рассудок против моих нечестивых на меня доносчиков».
Против Крюйса было выдвинуто много обвинений, особенно капитан-командиром Шельтингом, который обозвал Крюйса «глупцом, позорящим всех иностранцев в России, настоящим виновником богатой потери в кораблях…которыми было бы возможно овладеть». Да ещё приплёл явно выдуманную историю о каком-то гальоте с солью, приведённой из Ревеля в Кронштадт для продажи.
Отвечая на вопрос, почему он не допустил Петра до руководства флотом в этом походе, Корнелий Иванович пытался так оправдаться:
- Я, как всегдашний верный слуга, прямым чистым сердцем предлагал, чтобы драгоценную персону сохранить волил, чтоб в оный путь не шёл, для многих случаев, которые на море могут чиниться…
Среди подписавших смертный приговор Крюйсу, слово в слово совпавший с мнением Меншикова и Петра Михайлова, были и два датчанина Питер Сиверс и Витус Беринг, нанятые на службу самим Корнелиусом Крюйсом! Вот он, этот приговор:
«ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ:
Понеже в прошлом 1712 году, 24 июля, во время бывшей за неприятелем погони господин вице-адмирал зело оплошно поступал, - первое: что с самого утра 24 дня зело слабая погода и между тем и тишь (как сам объявил); и когда шаутбенахт галерный и капитан-командор Шельтинг приехали к нему поутру, то указ о русских бригантинах дал, а для буксирования скампавеями ничего шаутбенахту не сказал, но уже в десятом часу по них послал.
- второе: что удержал крейсера без причины, ибо сам послал к оным бригантины для помочи абортирования, а потом, медля с два часа, паки красный флаг поднял… и тем временем крейсеров увалило назад, а неприятель получил свободу.
- третье: что в 25 и26 числах июля не чинил погони за неприятелем, и такими худыми поступками неприятельские корабли упустил.
А что ссылался на данный ему указ, который гласит, чтоб не осмотря над неприятелем авантажу не газардавать, - и тот указ его, вице-адмирала, более обвинял, нежели оправдать мог, ибо сила слова «газард» есть сие: чтоб в опасность себя не отдать; а тут её не было: первое – что неприятелей два корабля и шнява, а у него было три линейных, три фрегата и две шнявы; також и место до Варивалдая безопасно сочинило для узости оной, где прокрасться неприятелю отнюдь невозможно… к тому ж сам написал, что ветер был от веста, и так свободно ему было ретироваться, ежели б более неприятелей увидел, к Кроншлоту… без всякого опасения.
ПО ВТОРОМУ ДЕЛУ:
Вице-адмирал многажды в своих очистительных письмах писал, что он ничего по морскому обычаю не пренебрёг, но всё чинил, как искусный морской человек… но оный во многом явился неисполнителен своей должности:
Первое:
Не надлежало было, чтоб ордера давать за рюмками (как он шлётся, что чинил в восьмой день мая), при котором только семь человек офицеров было, а не все, и из оных свидетельствовали подписанием своих рук, что не слыхали, кроме одного капитана Фенгента (который был на корабле его); и хотя б и то за позитив-ордер принять, то те, которые не были и не слыхали, чем вины? И как все слова за обедом бываемые, могут за позитив – ордер приняты быть? Надлежало б порядком, по сигналу призвав офицеров, сказать; не …одних капитан-комендоров, но и всех командующих кораблями, и не единова, но многажды, дабы подлинно знали; и не только указ дать, но и укреплять, дабы должность свою всякий исполнял… Но ныне, хоть б и прямь не делали офицеры своей должности, то их сим, поданным ордером, господин вице-адмирал прикрыл.
Второе:
Будучи в погоне за неприятелем… на консилии письменной о погоне и повороте написано было, чтобы гнать до вечера и поворотить к Ревелю и важное слово «абордирование» не упомянуто; ниже то написано, чтоб всяк как возможно неприятеля атаковал. Також господин вице-адмирал винил офицеров, что можно б было каждому долг свой и без указу исполнять, а сам, два письменных указа имея в руках, однако ж не осмелился гнать без консилии (как сам написал во оной).
Третье:
Правда, что сигнал стреляния из двух пушек не служит регулярному бою; однако ж разумному командиру все способы употреблять во время нужды надлежит, не смотря на церемонию, и понеже видел господин вице-адмирал, что офицеры долгое время в бою и не абордируют (и видел, что позитив-ордера нет)…то для чего не делал сигнала, хотя и чрезвычайно? Чем мог бы весьма оправдан быть.
Четвёртое:
Когда сел его корабль на мель, то для чего не перешёл на иной корабль…которых имели три, а именно: «Диану», «Наталию» и «Святого Иакова»…которые пришли к нему в четверть часа, а иные и меньше? И как свидетельствовали капитан Рам и командор Шхон, что перейти ему на другой корабль было возможно…
Пятое:
Господин вице-адмирал на офицеров, а паче на капитанов-командоров и на четырёх крейсеров, подал письменный ответ…что они не только преступили свою должность, но и его хотели неприятелю выдать (что последнего в деле не являлось)…
…И тако, господин вице-адмирал, не един раз, но в двух кампаниях интерес сей монархии потерял и достойно должности (как выше писано) не учинил…
Капитан-командор Шельтинг сам сказал, что хотя ордера абордирования ему не дано было, однако ж он хотел абордировать по выстреле одним лагом, ежели б корабль его сел на камень. А по допросу офицеров корабля его освидетельствовано, что час стрелял и то позади, а не сшед между кораблей неприятельских сбоку; и посему видимо есть, что прежде случившегося несчастия корабля его было время ко абордированию, но он в том должности своей не исполнил, ибо сам приказал людям готовым быть абордировать и так долго стрелялся.
Капитан-командор Рейс, по учинённому несчастию двух кораблей, вице-адмиральского и капитан-командора Шельтинга, которые в гнании за неприятелем стали на камень, сколь скоро усмотрели на корабле вице-адмиральском подобрание парусов и спущение красного флага, по которому чинена была погоня, должен был остаться командором.. и надлежало б ему неприятеля абордировать и всякий последний способ к разорению неприятеля чинить, несмотря на вице-адмирала, понеже он на камне был и паруса в знак того подобрал; разве когда б перешёл на иной корабль и иные сигналы дал. Но оный не только на своей должности… не исполнял, но по усмотрению спущения красного флага (без сигнального белого, который имел быть…) из такой близости от неприятеля…поворотился. Також как освидетельствовано многими офицерами, стрелял сперва по неприятелю так далеко, что ядра не доставали…
Капитан Дегрютер явно себя худым человеком оказал, а именно: в гнании за неприятелем, когда у него с корабля матрос упал, тогда совсем кораблём поворотился; для чего можно было шлюпку или бот, которые позади волоклись, отсечь.
Итако мы, нижеподписанные… по прилежном и довольном вышеобъявленных дел рассмотрении и рассуждении, по изобретении самой правды… по большим голосам ОСУЖДАЕМ:
- Вице-адмирала Корнелиуса Крюйса, за его преступления и неисполнение своей должности… наказать СМЕРТИЮ.
- Капитан-командора Шельтинга, который достоин был жестокого наказания, но понеже на то ордера не имел, того ради от жестокого наказания изъбавляется, но осуждается БЫТЬ В МЛАДШИХ КАПИТАНАХ.
- Капитан-командира Рейса, за неисполнение его должности, РАССТРЕЛЯТЬ.
-Капитана Дегрюйтера, за незнание его дела, ВЫБИТЬ ИЗ СЕЙ ЗЕМЛИ БЕЗ АБШИТУ. (* - уволить с позором, прим. авт.)
Кошт взять, по обыкновению, приседающими в кригсрехте, из оставших пожитков вышеобъявленных виноватых, которым показана смерть.
При Петербурге. В 22 день января 1714»
После зачтения приговора суда обвинённым утром 22 января, им была объявлена монаршья милость: «Крюйса, «взяв чин», отправить в Тобольск, Рейса привязать к позорному столбу, а потом сослать в Сибирь, с Шельтингом и Дегрюйтером – поступить по приговору…». Вскоре изменили и место ссылки Крюйсу – Казань вместо Тобольска. Кроме звания у Крюйса отобрали и подаренную ему когда-то Петром шпагу…
После суда Крюйс заявил, что ни одна морская держава не вынесла бы своим морякам столь суровый приговор. Впрочем, в таком приговоре сыграло роль и то, как Крюйс гордо и заносчиво держался на суде, а вину возлагал на подчинённых. Допросу по делу о неудаче корабельного флота привлекли и Боциса. Который написал брату, что и он был замешан в деле Крюйса, но в приговоре о нём нет ни слова: «Любезный мой братец Анастасий Федосеевич! Возвещаю тебе, сего 22 дня по указу царского величества дело моё кончилось: за вину нижепоименованных вице-адмирала (* - Крюйса – прим. авт.) вместо смерти велено послать в ссылку в Тобольск, а капитан-командор Рейс был привязан к столбу, глаза завязаны, и были шесть солдат с ружьями, и вместо смерти послали в ссылку в Сибирь. А капитан-командору Шельтингу велено быть во флоте в младших капитанах. А капитан Дегрюйтер ошельмован, и велено отпустить его без паспорта. А впредь буду посылать копию, изволь ныне иметь покой, за сим остаюсь Граф Иван Боцис. 1714 года. Санкт-Петербург».
Крюйс прибыл в Казань в ссылку, заменившую ему казнь, с полусотней сопровождающих его лиц: слуг, матросов, денщиков, переводчиков. Высокие российские чины имели право иметь слуг и в ссылке. В дом, предназначенный ему для жилья в Казани, вице-адмирал проследовал с гордым, независимым видом и каменным выражением на лице, сопровождаемый толпой местных зевак, обывателей и мальчишек, жадно разглядывающих прославленного иностранца, флотоводца в изгнании.
Крюйс обставил своё жилище привезённой мебелью и начал осваиваться, привыкать к жизни изгнанного, обиженного, как ему казалось, жестоко и несправедливо… Время, как известно, лечит, но тот, кого это время лечит, часто и не подозревает об этом. Корнелиус Иванович сотни раз восстанавливал в памяти те злосчастные дни, часы, минуты преследования шведов у злосчастной подводной косы. Неужели он действовал ошибочно? Торопился, не зная глубины… Может быть, надо было всё же выстрелить из пушки? За годы скитаний по морям и в России характер его, и раньше не очень лёгкий и вспыльчивый, лучше не становился.
Между тем, местный вице-губернатор Кудрявцев, узнав о приезде Крюйса, решил продемонстрировать свою власть по отношению к законопослушному экс-вице-адмиралу. Так как место размещения опальным определял он, то и решил испытать терпение Крюйса: внезапно предложил тому переехать в другой дом. Крюйс повиновался и с большими хлопотами переехал в другой дом. Через несколько дней Кудрявцев, выдумав какую-то причину, снова прислал вице-адмиралу предписание о необходимости нового переезда. Крюйс вяло поругался про себя. Когда же третий раз самодурство вице-губенатора было пущено в ход, Крюйс, рассвирепев, со всеми своими матросами, вещами и мебелью ворвался в дом вице-губернатора. Мебель Кудрявцева стали вытаскивать, а в дом стали вносить мебель Крюйса. От шума и грохота Кудрявцев проснулся и понял, что его «игры» до добра не доведут, после чего поклялся, что такое больше не повторится. А затем даже пригласил Крюйса на обед и выразил дружелюбие, быстро обозначив постоянное место жительства вице-адмирала и лично проводив его в новый дом. С тех пор отношение к Крюйсу в городе заметно улучшилось….
Однако, Крюйс вёл очень уединённый образ жизни, приглашений принимал мало. Причинами его уединения были накопившиеся обиды и невозможность участия в тех великих делах строительства Флота Российского, которым пятидесятидевятитилетний Крюйс себя посвятил в конце своей жизни. Он почти не знал, что творилось на флоте, в Санкт-Петербурге, в Кронштадте …
Летом в Казань приехала жена Крюйса, Катарина. От неё он узнал и хорошие, и плохие новости: о событиях у Гангута, где Пётр командовал авангардом галерного флота, о победе Петра и поражении шведа Эреншельда. И о том, как после гангутского сражения государь у Берёзовых островов попал в шторм, сам на шлюпке достиг берега, чтобы разжечь костёр для спасения кораблей… Печальной вестью была весть о внезапной болезни и кончине в мае шаутбенахта Боциса. Опечалился Корнелий Иванович – столько спорили они с ним когда-то, да разве от этого польза была? А теперь и спорить не с кем. Крюйс и Катарина поставили в церкви свечи в память о душе ушедшего из жизни шаутбенахта..
Катарина долго уговаривала гордого мужа, но всё же заставила Корнелия Ивановича написать царю прошение о помиловании:
«Державный царь, государь милостивый! Служил я, нижайший раб, Вашему царскому величеству 16 лет и управлял верно, радетельно и трудился с великим тщанием неусыпно, сколько могуты моего было, за что и имел к себе милость Вашего Величества; но Божеским посещением прогневил Ваше величество, от чего весьма сокрушаюсь.
Всемилостивейший государь! Прошу Ваше величество меня, нижайшего раба своего… от ареста свободна учинить по прежнему за старыя мои верныя и радетельные службы и для старости моей. За что должен со всею фамилиею своею, вечно бога молить…»
Шло время – месяц за месяцем, а ответа не было. Катарина уговаривала мужа просить разрешения уехать в Амстердам, в родной город. Но Крюйс уже не мог себя представить в какой-либо важной роли в Амстердаме – самые последние годы он служил только Петру. Писать новое прошение Крюйс отказался. Катарина снова отправилась в Петербург.
Только через тринадцать месяцев ссылки от Петра пришла весточка с приглашением к Крюйсу, скорее предложением - вернуться в Санкт-Петербург. Крюйс был прощён государём, который осознал, что ссылка Крюйса затянулась, и упрямый норвежец снова нужен Флоту.
По прибытии в северную столицу Крюйсу было возвращено прежнее звание «вице-адмирал». Вечером 24 февраля 1715 Пётр пожаловал в гости к Корнелию Ивановичу. Приехал он не один, а с Александром Даниловичем Меньшиковым, который держал в руках шпагу Крюйса, отобранную после суда.
- Отдай, князь, шпагу вице-адмиралу, - сказал Пётр Меньшикову, а потом улыбнулся Крюйсу. – Я уже больше не сердит на тебя!
На это Корнелий Иванович так же просто ответил:
- Да и я уже больше не сержусь.
После этого Крюйс пригласил дорогих гостей в дом к столу.
***Глава 19 из книги "Крюйс" о жизни и деятельности Корнелия Ивановича Крюйса (Нильса Ульсена), нанятого на службу В России в 1698 году, первого командующего Балтийским флотом, организатора защиты Санкт-Петербурга и Котлина в 1704 - 1712 годах.
Продолжение - глава 20 часть1http://www.proza.ru/2007/01/25-370
Валерий Таиров