- Ой, какая у вас гламурная кружка Эсмарха!
- Идиот, это кальян!
новорусский анекдот
-------------------------------------------------
С Иерусалимом у меня сложные отношения. Впервые я попала туда жарким июльским днем с автобусной экскурсией для новых репатриантов.
Дома, облицованные светлыми каменными брусками, вьющаяся зелень на окнах и балконах, золотые купола и старинные арки... Все это очаровало меня настолько, что вернувшись в общежитие, я сказала соседке по комнате:
-Хочу жить в Иерусалиме!
-Это у тебя пройдет, - заметила мне умудренная опытом девушка, прожившая в Израиле уже целых полтора года.
Второй раз меня занесло в столицу несколько лет спустя, в дни пасхальных праздников. Толпы религиозных граждан, толкающих двойные и тройные коляски с наряженными младенцами, вопли продавцов кошерных сладостей, ощупывающие взгляды нахальных иерусалимских нищих, принимающих подаяние с надменностью фараона - любоваться городом как-то не получалось.
Третье мое посещение Вечного Города началось с объявления в газете. "Для съемок исторического фильма с участием А.Бандераса требуются статисты. Возраст и внешность значения не имеют".
В офисе компании "Второй дубль" было на удивление пустовато. Меня сфотографировали в профиль и в анфас, как для тюремной картотеки, записали номер мобильника и велели ждать звонка. Позвонили недели через две и пригласили на съемочный день в Иерусалим, попросив выбрать одежду и обувь темных тонов.
Хмурым ноябрьским утром толпу разномастных пассажиров выгрузили из автобуса на просторной площадке, заставленной по краям жестяными вагончиками. Вдоль шеренги поеживающихся статистов пронеслась ассистент режиссера, наметанным глазом выхватывая наиболее характерные типажи. Вдруг я поняла, что чувствовали рабы на невольничьем рынке...
Группа статных бородачей скандинавского вида вернулась из раздевалки в хламидах апостолов и в грубо плетеных сандалиях на босу ногу.
Кучка толстяков получила одинаковые бейсболки и футляры от дорогих фотоаппаратов.
-Наверное, будут изображать американских туристов, - ехидно подумала я.
Остальным участникам действа были выданы черные монашеские рясы с остроконечными капюшонами. В этих балахонах все мы стали на одно лицо, и напоминали монастырских послушников, вышедших на субботник.
-Апостолам и монахам снять часы и кольца! - прозвучал приказ режиссера, и живописная братия побрела к автобусу - ехать на место съемки в старый город.
Несколько часов мы слонялись взад и вперед по Виа Долороза, распугивая настоящих туристов и отбрехиваясь от арабов, которым было все равно, кому впаривать самоварные украшения и текинские ковры китайской выделки. Камера то наезжала на суровых апостолов, то красным глазом следила за передвижениями псевдомонахов на фоне подлинных иерусалимских камней. Толстяки, согласно сценарию, обреченно приценивались к кальянам...
После обеда в местном ресторанчике группу статистов отправили отдыхать. В мрачной стене открылась неприметная дверь, и по узкой винтовой лестнице мы гуськом поднялись наверх. Там оказался внушительных размеров зал со стрельчатыми окнами, уставленный разномастными пуфиками, диванчиками и креслами. Утомленная хождением по крутым иерусалимским улочкам публика радостно повалилась на застонавшую мебель.
Кто-то из хозяйственных телепузиков уже разжигал угольными брикетами камин, а нордический апостол обнаружил в углу пианино, и, присев на высокий пуфик, осторожно трогал клавиши длинными пальцами.
Сквозь высокие окна струился апельсиновый свет уходящего дня, от камина накатывали теплые волны, бородач в серой хламиде и сандалиях играл на фортепиано Грига. Нежные звуки висели в воздухе серебряными колокольчиками.
Хотелось вырезать эту картину из ленты повседневности, и вставить ее в рамочку, чтобы долго любоваться пойманным моментом.
Но всему хорошему приходит конец. Снаружи стемнело и нас погнали сниматься в центральной сцене фильма - факельном шествии. Говорили, что Бандерас подъехал...
Конец ноября - и в Израиле время не слишком теплое, а в вечернем Иерусалиме - совсем неуютное. Пронизывающий ветер задувал из поперечных переулков, кожаная куртка осталась в автобусе, а монашеский балахон из черной синтетики грел плохо.
Наверное, мы представляли собой внушительное зрелище - толпа чернорясных монахов с факелами, марширующая в узком провале средневековой улицы между холодными стенами старых домов.
Я плелась с краю шеренги, стараясь не слишком трястись от озноба. С моей стороны была видна камера, следящая за прилизанным латиносом, убегающим от погони. В определенный момент лакированный мачо натыкался на столик с арабскими побрякушками, ронял все жестянки на землю, и под ругательства хозяина магазина скрывался в ближайшей подворотне.
Видимо, сувениры все время падали как-то не так, монахов с огнями возвращали на исходные позиции и сцену начинали снимать заново. После шестого дубля ищущий взгляд режисера упал на мою жалобную фигуру.
-Вот этот мелкий монах может поместиться под стол! Когда товар падает, ты бросаешься вниз и вытаскиваешь оттуда закатившийся подсвечник. Потом отдаешь его в руки хозяину, а в это время Антонио изчезает. Понятно? Начали!
Оказывается, с разбегу втиснуться под шаткий столик, не перевернув его, нелегко даже такому миниатюрному созданию, как я. Но в результате сняли несколько дублей с моим пробегом на четвереньках. Камни мостовой были совершенно ледяными, а вид из-под стола на снимаемую процессию открывался несколько жутковатый. Сотни ног, шаркающих по брусчатке, черные подолы, развевающиеся на ветру, красноватые отблески пламени на темных стенах...
-Да, ради такого взгляда на Иерусалим стоило таскаться по булыжникам в неудобных сапогах и продуваемом балахоне, - устало думала я в автобусе по дороге обратно.
Домой я попала заполночь, окоченевшая до состояния мороженого цыпленка. Но oранжевый отблеск предвечернего неба, полыхающий в окнах и в камине под музыку Грига, снился мне ночью, отогревая душу изнутри.
Через несколько лет я случайно увидела этот фильм по телевизору. Интрига не особенно волновала, и я ждала сцены шествия. Неспортивный забег под стол, конечно, вырезали. Ну и ладно. Вид, открывшийся оттуда, составил бы честь любой картине, но останется со мной. Это мой персональный взгляд на Иерусалим. Взгляд на вознесенные мертвые и равнодушные камни снизу, с теплого и живого побережья. Из-под стола.