Дедуля

Дедуля
(There is no place like home)

Дом стоял метрах в пятидесяти от опушки леса. Дом был старый, крепкий, подстать своему хозяину. Всем своим фундаментом дом вцепился в землю, и никакие муссонные ливни не смогли подточить его жесткую устойчивость. Забор сплоховал. Участок находился на небольшом склоне, и дальневосточные дожди покосили его. Кое-где доски почти гнулись к земле подобно плакучему кустарнику. А чуть ниже, за домом стояла старенькая из почти вековых еле сложенная баня, пара убогих сараев и деревянная будка сортира. Хозяин не очень переживал по поводу убогости забора. Желающих покуситься на его добро в округе не было, да и несколько лаек, лениво зевавших жарким июльским днем в тени нескольких фруктовых деревьев, всегда были готовы подать голос и броситься на прохожего, случайно или неслучайно нарушившего чужую территорию. Хозяин дома, еще бодрый дед Николай Сергеевич Голиков, выпил последнюю, причитавшуюся на обед, рюмку водки, вздохнул, доел остатки жареной горбуши и нетерпеливо покосился в сторону сожительницы:
«Что, шалава? Пора чай подавать».
«Заваривается. Чё, подождать лень?»
«Ну, тебя», - лениво процедил дед. Ругаться после еды и водки не хотелось. Дед был строгий, но по-своему справедливый. Лицо его подруги, Натальи, часто носило следы воспитательных побоев, бивал он её весьма регулярно, но крайне редко по злобе или из-за дурного расположения духа. Одного взгляда на пожилую женщину, среднего роста, с измятым лицом, худощавой комплекции, хватило бы, что бы понять – Наталья Александровна Марусевич принадлежала к породе сельских алкоголичек, домовитых и хозяйственных и даже во многом порядочных, но до первой пропущенной с утра рюмки. Уж чего дед не придумывал, чтобы хоть как-то ограничить любовь своей подруги закладывать прямо с утра и без его хозяйского приказа! Водку он прятал везде, куда доставало его хитроумия – в доме, в сарае, на участке, в тайге и прямо в сортире на веревке сбоку от дерьма подвешивал. Увы, шалава Наташа отличалась на трезвую голову колоссальной наблюдательностью и сообразительностью. Если бы такие ищейки были бы у оперов, по сей день сидеть бы Николаю Сергеевичу на нарах да на пеньке лесоповала, смоля папиросы планом и наблюдая за работой работяг и прочих заключенных низшего порядка. Раз за разом она находила припрятанную водку, отпивала, перепрятывала початую бутылку и, пока дед не видел, наведывалась к ней до победного конца.
Дед знал бессмысленность попыток выявить у своей шалавы место перепрятанной бутылки. Умрет под кулаком или ремнем, но не выдаст. Пришибить её дед был в силе, но искать новую шалаву деду не хотелось. Он даже по-своему ценил и уважал её за стойкость. Ну, нужны бабам мелкие победы над сожителями, куда им без этих побед! Последние годы он даже не пытался дознаться силой до мест бабьих тайников, он только иногда ловко выслеживал Наталью Александровну, выявлял очередной тайник, конфисковывал украденное и бил. В этом битье была большая воспитательная логика – ну, стащит шалава пару бутылок, а часть оставит, будет, что с гостем выпить. И прямо с утра каждый день пить постесняется, успеет хоть морковку проредить, да обед сготовить. Сегодня его подруга набраться не успела, и поэтому нарывалась на ссору. Знала, дед обойдется ругательствами или даст легкую затрещину, после которой можно будет еще долго и безнаказанно голосить и реветь про старые обиды.
«Нет, ты подождать чай хоть раз можешь?» - снова затянула Наталья.
«И чего ты ругаешься, будто я тебе не налил? Сколько раз тебе говорил – пьем вместе. Когда не вместе, я тебя не обижаю. Сегодня иду в село к корешу, больше полбутылки тебе одной оставил. Мало тебе на вечер?»
Наталья примолкла. Действительно, в этот раз её сожитель поступил весьма щедро, выпил буквально пару рюмок, налил ей поровну и о найденном им тайнике даже не заикнулся. Но, разливая чай, она вновь не удержалась:
«Ну, ты там загуляешь, а мне одной сидеть». – И снова покосилась на водку.
«Ладно», - решительно сказал дед, - «хватит зудеть. Ненадолго иду. Принесу я тебе. Вечером еще выпьем. Закупиться надо, сама знаешь».
«Не обманешь?»
Дед решительно хмыкнул, даже не удосужившись четко подтвердить определенность своих намерений, и потянулся к горячему чаю. Пил он спокойно, получая видимое удовольствие от крепкой, почти черной, смешанной с тремя кусками сахара, заварки. Выпив большую кружку, он долил её на одну треть, снова выпил, еще раз хмыкнул и пошёл одеваться.
Пока дед одевался, Наталья тараторила без умолку:
«Чая пачек пять купи, масла подсолнечного три бутылки, сахара два килограмма, пряников и конфет не забудь, ой, соль, соли пачек шесть, одну с йодом и пять для засолки огурцов и рыбы, мало осталось, еще мыла, стирального порошка, ну, сам смотри, водку, сам знаешь, да, бутылки в сенях прихвати, и ещё…»
«Слушай, давай список…»
«Так забудешь, знаю я вас, стариков».
«Вот, давай список. Чего так болтать? Так я точно забуду».
Дед взял список, сунул в карман пиджака и пошел к сараю, где стоял старенький Урал с коляской. Наталья семенила за ним с пустыми сумками. Голос её неожиданно стал заискивающий:
«Коль, а Коль, может, вместе поедем?»
«Нет, пьяную я тебя сзади не повезу, а в коляске места только под продукты».
«Ладно, Коль, уместимся кое-как. В первый раз, что ли?»
«Нет, или пить, или продукты возить. С меня хватит».
Дед решительно взял у своей бабы сумки, кинул в коляску, сел на мотоцикл и начал его заводить под длительные поучения и ворчания сожительницы. К счастью, мотоцикл завелся довольно быстро, дед привычно развернулся на пятачке перед сараем, подъехал к воротам из пары тонких, березовых хлыстов, откинул их в сторону и покатил к проселочной дороге. Ух, и благодатный вид открылся ему с пригорка! Сопки, покрытые лесом, спуск в сторону села Привольное, а там, дальше за холмами и полями виднелась полоска Тихого Океана, окаймленная пляжами и скалами. Дед знал места наизусть. Действительно, где еще может хорошо житься и дышаться нашему человеку, как не на родной земле! А, если ты старик, отошел от дел и имеешь время впитывать в себя и наслаждаться родной красотой, то радость тебе от родных мест вдвойне. И, казалось, не замечаешь ты своего счастья, погряз в делах, в семейных вопросах, да в суете межчеловеческих отношений, а выйдешь на пригорок, расправишь грудь, дохнешь вольного воздуха, и вот оно, счастье, тут как тут, в легкости дыхания, в спокойном биении сердца, в радости собственного взгляда на окрестности, просторе и свежести ветра. Дедушка Хыл привычно замедлил ход мотоцикла на взгорке, объехал родную, как и всё в округе, длинную лужу, созданную много лет назад лесовозами, работавшими на ближних делянках, и начал своё движение вниз по проселку.
Да, именно так звало большинство местных жителей и друзей Николая Сергеевича Голикова. Своё прозвище, кликуху, как принято говорить, дед заслужил много десятилетий назад. Вор в законе, как никак. Эка невидаль, скажете вы – вор в законе. В наши дни воров в законе развелось, хоть пруд пруди. Лица уважаемые, статус милицией подтвержден, да соответствующими бизнесменами и политиками удостоверен. Большие дела современные воры в законе воротят – ГОКи, да казино прикрывают, дань с рынков владельцам собирают, милиции найти самодельных мелких преступников помогают, о всяких течениях в преступном мире сообщают. Кое-кто, как Джаба Иоселиани в Грузии, даже правой рукой главы признанного мировой общественностью государства становились. А тут какой-то старик на мотоцикле по склону катит и вором в законе именуется. Всё верно, да не так. Дедушка Хыл был настоящим вором в законе, старой закалки, понимающим всю относительность званий, денег, власти и твердо исповедующим старую истину – не смотри на понты, деньги и звания, смотри на человека. Даже понять «был» стоит расшифровать. Формально, вор в законе право на завязку (уйти от воровских дел) не имеет до конца жизни. Но такие законы пишут для слабаков и тиражируются всякими идеологами от милиции. Дескать, обязан зависеть вор в законе от коллектива, а где зависимость, там и стукачество. Настоящий вор в законе понимает условность всяких правил для сильной личности. Он отнюдь не глуп и вполне согласился бы со знаменитой фразой президента Линкольна, когда некий друг отметил противоречия между его предложениями и конституцией. Мудрый Абби Линкольн кротко улыбнулся и ответил: «Ну, какая между друзьями может быть конституция!» Дедушка Хыл, будь он более образован, только поддакнул бы самому знаменитому человеку в истории США и добавил, мол, между врагами конституция всякие сложности тем более неуместны. Есть понятие свободы. Дедушка Хыл был свободным человеком, больше городским индивидуалистом, чем зависящим от мнения соседей крестьянином. Захотел пожить на природе на старости лет и уехал из Владивостока в родные места. Сперва работал лесником, затем вышел на пенсию и жил скромно, прибавляясь браконьерством и прочими мелочами. Немало выловил он рыбы, отстрелял оленей и медведей, собрал женьшеня и не собирался мучаться из-за скромных размеров пенсии, жрать одну картошку, да пить самогонку не государственного производства.
Дедушка Хыл жил жизнью современного человека, осознающего бессмысленность вечной экономии и законопослушания. Да, в реках Дальнего Востока любая рыбная ловля запрещена, охотиться по правилам сложно и дорого, женьшень и прочие ценные растения сбору, продаже и перепродажи не подлежат. Что остается? Нищета, да жизнь на зарплату. Государство норовит забрать всё себе и как бы не понимает саму растяжимость понятия государства. Нет государства, есть люди, считающие себя государством, людьми при государстве и над государством, а люди везде только люди, кушать хотят, смерти боятся, на рожон лезут или в кусты прячутся. Дедушка Хыл отлично понимал, что, как только он начнет жить по законам государства как убогий колхозник, то есть жрать одну картошку и иметь только одно легальное ружьишко, капкан захлопнется. Став бедным и добрым, он никому не будет нужен. Ну, попробовала на него наехать рыбная инспекция. Дедуля конфликтовать не стал. Вместо него на речке объявилась большая бригада ребят при оружие и начала дорогую рыбу машинами вывозить. К ребятам не подойти, подмоги не будет. Злые ребята. Шлепнут инспектора, потом никто на рискованную службу не пойдет. Не один десяток лет в Приморье негласный указ существует - до 12 браконьеров с ружьями брать, свыше – делать вид, что ничего не случилось. Инспектора тоже кушать хотят, кончится рыба в реке, нечем им торговать станет. Послали гонца попросить рыбаков не усердствовать, на другую речку перекинуться, а им в ответ нагло отвечают, мол, дедушка Хыл эту речку больше своей не считает. Бедные инспектора срочно премиальные себе выписали, сбросились и втихую дедуле полную компенсацию за взысканный штраф вручили и сам факт наказания из всех учетных книжек вычеркнули. Завязать-то с серьезными делами дед формально завязал, а связи остались и поддерживались. Капала деду за его труды копеечка, и покупал он на эту копеечку всё необходимое и у государства ничего не клянчил, как и полагается достойному человеку.
Несколько поворотов, плавный спуск вниз, добротный, деревянный мостик через ручей, и дед уже в селе Привольное. Хорошее село, отличная центральная улица и до Владивостока сообщение неплохое. Километрах в трех от села проходила железная дорога. Правда, ехать до Владивостока далековато, зато сообщение почти без перекладных. На центральной, покрытой старым, разбитым асфальтом площади стояли пару магазинов, несколько палаток и странная помесь бывшей столовой с распивочной, гордо именуемой кафе «Витязь». Хыл поочередно остановился у каждого магазина, зашел внутрь, осмотрел товар, вернулся к мотоциклу, вытащил объемистую сумку и мешок и пошел закупаться. Последней по списку, но первой по значимости шла водка. Николай Сергеевич тщательно отсчитал деньги и улыбнулся продавщице:
«Мою норму, красавица».
«Бери сам, дедуля», - приветливо ответила толстушка лет сорока и открыла проход за прилавок. Сильные руки деда легко подняли ящик «Партизанской». Николай Сергеевич быстро вынес первую порцию водки и водрузил её в коляску. Вскоре он вернулся за добавкой, всё аккуратно разместил, улыбнулся погожему дню и покатил к приятелю. Редкие прохожие смотрели на ездока на мотоцикле, но не приветствовали. Только один поднял руку и крикнул: «Привет, Сергеич!» Дед в ответ оторвал руку от мотоцикла и кивнул головой знакомому. Проходивший мужчина часто подрабатывал, давая деду папоротник, женьшень, шкуры и прочие вещи для перепродажи китайцам.
Нужный дом скромно располагался за яблонями в глубине переулка Фурманова. Жил там проверенный и старый кореш, вместе они в 50-х Зейскую зону держали, вместе во Владивостокском порту хорошие дела крутили, потом развела их судьба. Забросило друга в Хабаровский край. Только к концу 70-х вернулся он в Приморье. Дед слез с мотоцикла и пошел к забору:
«Эй, хозяева!»
Витькина шалава Машка срочно бросилась открывать. Сам Витек по кличке Фомка, потягиваясь, вышел из дома, увидел Хыла, скорчил серьезную рожу в знак уважения и быстрым шагом направился к воротам:
«Привет, брат. Зачем так поздно, я тебя к обеду ждал», - и к Машке: - «На стол готовь, живо».
Ну, «брат» Фомка сказал исключительно по дружбе. Старшим всегда считался Хыл.
«Не хочется, обедал недавно», - ответил Хыл. – «Поехали лучше в кафе, поболтаем».
Витька дважды уговаривать не пришлось. Продукты дружно положили в саду, оставив Машке наказ убрать всё в дом на случай дождя, Витек сбегал в дом за деньгами, шустро накинул пиджачок поверх майки, сел в коляску, и друзья покатили прожигать жизнь.
Да, неправильно воспитан наш человек. Не умеет он тихо и спокойно распорядиться своим рублем. Вечно его на люди тянет. Казалось, страна дала тебе счастливую старость, купи сахар, спрячься в закутке и пей свою самогонку, экономя на обслуживании. Нет, надо показаться в людном месте и покочевряжиться. Страна мучается от нехватки вкладчиков в банках, от ленивых людишек, не желающих закупать акции голубых фишек, то есть солидных компаний, от уклонистов от заботы о собственной старости, неспособных и не желающих верить в пенсионные фонды, трусов, за жалкую копейку избегающих даже принудительного страхования, а на кабак народ так и норовит потратиться. Дедушка Хыл во Владике обожал крутые кабаки, людей посмотреть, да себя показать. Увы, как в Риме не сыскать ничего круче Капитолия, так и в Привольном нет ничего лучше обшарпанного кафе «Витязь». Впрочем, в отличие от Рима, в Привольном ничего хуже «Витязя» тоже не сыскать. Один народ, одно село, одна распивочная, иного не дано - так, наверно, думали администрация и местные бизнесмены, оценив возможности тощих кошельков сельчан.
Тут нам, наверно, следовало бы потолковать о превратностях судьбы народа, лишенного благотворности плюрализма возможностей на уровне хотя бы распивочной. Зверь со зверем в тайге часто не сходится, друг друга избегает, а человек с человеком вечно норовит сойтись. Причем, часто делает это подсознательно, сам ничего не понимая. Притягивается подобное к подобному, противоположное к противоположному, непонятное к еще более запутанному или вообще сравнению не подлежащему. Хорошо живут звезды кино и бизнеса. Они к нам не притягиваются. Скорее наоборот, отталкиваются и исчезают в направлении, известном только составителям рекламных буклетов, да репортерам желтой прессы. Слава Богу, законы неконтролируемых встреч на них не действуют, хотя и их, если послушать их заявления, ну, очень тянет к народу. Одно звезды спасает – деньги. Деньги уравновешивают закон человеческого взаимного тяготения, вводя в жизнь закон взаимного отталкивания. Конечно, сами деньги друг к другу притягиваются, заставляя владельцев кругленьких сумм сталкиваться и слипаться в самые невообразимые комбинации, зато между людьми с различным объемом денег ставят барьеры надежные, спасая представителей различных социальных слоев от пагубного смешения.
Андрей Родимов был парнем хоть куда. Высок, крепок, красив и решителен, он вел прекрасную жизнь парня 25 лет. Вы знаете, как прекрасна жизнь мужчины в 25? Вы успели жениться, понимаю, любовь, дети, обязанности. Ах, вы вдобавок жили или живете по сей день в одной квартире с тёщей. Да, вам, наверно, будет трудно понять, как прекрасен мужчина личной независимостью в 25, и как уродлив в 60. Слава Богу, большинство мужчин до этого возраста не доживают, позволяя женщине в 55 и раньше ощутить все прелести единоличной властью над дочкой, внуком или внучкой и, если дочка-дура еще вышла замуж за представителя русской голытьбы, над вечно неуклюжим зятьком в придачу. Женщина даже в 60 лет часто испытывает радость нового азарта власти над жизнью, естественно, членов семьи, такую непохожую на азарт радости жизни в 20 лет, но по-своему прекрасную, а мужчина испытывает азарт власти над жизнью в гордые и кипучие 25 лет. Девушки рады твоим ухаживаниям, отдаются смеясь, а намекают на желание выйти замуж робко, потупив глаза, без той обидчивости в голосе, какой они часто награждают тридцатилетних избранников. Тридцатилетние зрелые красотки ждут секса с вами с подчеркнутой раскованностью или изящным пониманием собственного, возрастного несовершенства. Можно побаловаться и сорокалетними. Если вы молоды, красивы и сильны, вам дана радость ощутить оргазм партнерши еще до подхода к постели и ждать еще более чудесного продолжения. Впрочем, что мы всё о сексе. Мужчина в 25 даже не замечает, как более старшие мужики боятся с ним конфликтовать, робко пропуская вне очереди у винного прилавка или сторонятся у входа на почту. Молодая поросль с уважением смотрит на твои широкие плечи и крепкие кулаки. Наконец, в 25 лет вы всегда готовы сменить свой жизненный путь, освоить новую профессию, уехать в новый город, найти свою фирму. Вы растете, вас повышают, на вас надеются. Вы можете всё, и ещё чуть-чуть. Без этого прекрасного чуть-чуть у более старших сослуживцев нет сил широким взглядом озирать мир, красиво гульнуть, много любить, ценить себя родимого и надеяться на то прекрасное завтра, которое для большинства, при ретроспективном анализе, окажется каждым прожитом днем в полные двадцать пять лет. Ах, вам уже 24 года, но вы не верите в прекрасное завтра? Разведитесь, и вы ощутите вкус к жизни уже через месяц.
Андрей Родимов не просто находился в самом прекрасном возрасте мужчины. Он действительно был всеобщим любимцем девчат и парней за весёлый взгляд, готовность пошутить и самому посмеяться над доброй шуткой, готовность составить компанию друзьям и всегда поддержать друга хоть после пьянки, хоть во время драки. Впрочем, драться Андрею приходилось намного реже, чем пить водку. Свой авторитет в селе среди молодежи он уже отстоял еще до службы в армии. Если добавить его значимость на производстве – хороший механизатор, способный сесть за рычаги любого трактора, - мы получим нечто вроде производственной характеристики, которую можно вешать на стену рядом с грамотой за ударный труд. К счастью, времена не те. Прошли отсталые времена награждения народа бумажками, именуемыми «Ударник коммунистического труда» или «За победу в социалистическом соревновании». Новая власть оказалась куда скромнее на раздачу народов хвалебных грамот и прочей макулатуры. Стоял 92-ой год, даже зарплату, як же бумага, выдавали нерегулярно. Зато новая власть торопилась сделать всех и вся миллионерами и почти преуспела в этом непонятном народу желании.
Да, сын, вроде Андрея Родимова, должен быть и был гордостью счастливых родителей. Его заботливая мама, Елена Родимова, можно сказать, отдала его воспитанию полжизни, выкинув из дома его папашу за занудство и привычку пить пиво по субботам, когда маленькому Андрюше было всего три годика. А что? Далеко не все русские мужики относятся к нормальным, управляемым домоседам, понимающим своё место в доме и ценящим свою супругу. Как говорится, по зарплате и честь. Впрочем, отец Андрея Сергей Родимов изредка навещал сына. Елена позволяла отцу делать это в ближайшие два дня после получки. Когда же сыну исполнилось восемнадцать, его встречи с отцом начали происходить несколько хаотично, но это уже не имело значения. Андрей Родимов уже твердо стоял на ногах и внутренне готовился к службе в армии. После армии Андрей почти женился, но вовремя одумался и почти развелся. Потом снова почти женился, и тут окончательно образумился и решил не губить свою молодость нелепыми обязательствами, а просто жил и дышал полной грудью. Ну, а дышать полной грудью в селе Привольном и не посещать кафе «Витязь» практически невозможно.
В день очередного, практически не замеченного сельчанами, приезда в село дедушки Хыла Андрей шел в кафе «Витязь», высоко подняв голову и обняв Вальку, свою новую подругу. Впрочем Вальку, девушку, окончившую школу на год позже Андрея, можно было с таким же успехом назвать старой, боевой подругой. Такого мнения еще со времен учебы в школе придерживался сам Андрей и большинство его одноклассников. Веселая девушка была Валька, симпатичная и не слишком требовательная. Рядом вышагивали друзья – Лёнька Кузнецов, Женька Тимашев, Ленка Брагова, да Танька Нефедова. Друзья шутили, подталкивали друг друга. У Женьки в руке болтался магнитофон, и немногочисленные прохожие пытались увернуть в сторону, заслышав звуки родной, ненавязчивой попсы. Чуть-чуть подпортил настроение мотоцикл дедушки Хыла, на котором тот вместе с другом обогнал ребят по пути в «Витязь». Но шум мотоцикла скоро стих, и компания продолжала маршировать бодро и весело. Лёнька Кузнецов посмотрел вслед мотоциклу:
«Дешёвая бандура. Во Владике месяцев за шесть накопить на неё можно».
«Угу», - буркнул Женька. – «если хорошо устроиться, то на поддержанную тойоту хватит».
Андрей промолчал. Он мечтал уехать во Владик, устроиться автомехаником, начать нормально зарабатывать. Что-то каждый раз мешало. Очередной роман, задержка зарплаты, требования матери сперва помочь с урожаем. Вот сейчас, пора уезжать. Летом, в теплую погоду терпеть жизненные неудобства легче. Не повезет – он вернется домой к уборке картошки, проживет зиму или завербуется чернорабочим на осеннюю путину. Но дом, но Валька, но страх начать новую жизнь без копейки в кармане… Андрей решительно сплюнул, подмигнул Вальке и сказал весело:
«Посмотрим. И здесь гульнем, и там погуляем».
Дедушка Хыл и Фомка зашли в кафе, взяли бутылку водки, заказали котлеты и салат, выбрали столик почти у самого входа и приступили к священнодействию. Хыл достал острый ножик и начал аккуратно разрезать колбасу, заботливо прихваченную Фомкой. Официантка Даша пару раз недовольно взглянула в их сторону, но предпочла промолчать. Гнать каждого, прихватывающего с собой водку или закуску слишком накладно. Заказали на хорошую сумму – имеют право. Дед резал колбасу аккуратно, не торопясь. Затем он принялся за рыбу. Официантка Даша посмотрела на священнодействие, прикинула – закуски хватит и на вторую бутылку – и совсем успокоилась. Дедушка Хыл взял в руки бутылку водки и начал разливать по стаканам. Фомка не выдержал:
«Слушай, мне за женьшень прелагают на три доллара дороже за грамм».
«Где?»
«В Суйфуньхэ».
«Врут».
«Почему?»
«Оценка на их территории, а граница столько не стоит».
«Но мелочовка идет по десять, а доллар падает».
«Плюнь».
Фомка успокоился и начал смотреть на льющуюся в стаканы водку. Дед разливал водку уверенно, но бережно, оставляя приблизительно с два пальца высотой пространство перед самым верхом. Фомка задумался и вздохнул.
«Ты чего?», - спросил дед.
«Так, ни о чем», - ответил Фомка. Ему не хотелось о грустном. Годы брали своё. Раньше лили по полной, потом стали чуть не доходить до края. Ещё пару лет и придется по три-четыре пальца недоливать. Грусть и задумчивость развеяла музыка за дверью. Веселая компания дошла до «Витязя» и весёлой толпой начала подниматься по крыльцу.
«Не по рангу шумливы», - нахмурился Фомка.
«Шантрапа», - усмехнулся дед, собрался предложить выпить водки, но вспомнил об отсутствии на столе хлеба. – «Даша, принеси нам черного» - крикнул он официантке. Потом официантка Даша долго вспоминала фразу деда, рыдала и непрерывно всхлипывала: «Зачем? Если кто знал! Да я бы мигом». А дородная повариха Елена Кузьминична, обняв одним движением могучей руки худенькие, Дашины плечи утешала её: «Судьба, Дашенька, видно, судьба. Её не угадаешь». Она ещё хотела сказать «чужая судьба», но побоялась выглядеть черствой. Человек, как правило, идет навстречу судьбе с посторонней помощью. Если судьба любого человека решается на небесах, то нет ничего удивительного в том, что мы невольно помогаем ей свершиться и выполняем волю небес с большей охотой, чем подаем жалкий рублик нищему.
Веселая ватага зашла в кафе, и ребята начали заново пересчитывать деньги. Их было немного, их было несколько больше стоимости одной бутылки водки и явно меньше стоимости двух бутылок. А еще надо было взять хотя бы салатик и бутылку пива. Тут и одному не хватит, а речь шла о шестерых представителях нашей славной молодежи. Правление бывшего совхоза, ныне АОЗТ имени почившего в бозе (гикнувшего, сгинувшего, развалившегося) хозяйства в очередной раз задержало зарплату, и денег у жителей села явно не хватало. Был бы я лихим коммунистом в том лихом 1993 году, то возопил бы я голосом Радищева «Звери ненасытные! Волки кровожадные! До чего довели Россию! Последнюю радость у народа отняли! Молодежь – наше будущее. Все на спасение молодежи!» В ответ представители АОЗТ непременно указали бы на несвоевременность критики, необходимости придерживаться твердой линии Гайдара-Чубайса и строить светлое будущее, обвинили бы меня в популизме, коммунизме, анархизме и деградации, и мы дружно забыли бы о кругом виноватой официантке Даше, решившей не торопиться с пятком кусочков черного хлеба – чай, не баре, если невтерпеж, могут сами подойти и взять.
Ребята и девчата немножко погомонили над бумажками, лежавшими на ладони Лёньки Кузнецова, непременного завхоза всех пьянок и вечеринок. Андрей Родимов снова пошарил по карманам, вытащил еще пару бумажек, горстку мелочи, передал Лёньке и угрюмо процедил: «Бери ещё два пива и салатик, если хватит». Лёнька углубился в арифметические расчеты, а Андрюха Родимов оглянулся и увидел пару стариков с почти полными стаканами водки. Узнал он их почти сразу. Какая-то шальная мысль овладела им и заставила сделать шаг вперед:
«Старики, вы же на мотоцикле, а за рулем пить вредно».
Хыл и ухом не повел. Фомка хотел ответить, но, заметив гордое молчание друга, раздумал и перевел взгляд в сторону стойки, рядом с дверью на кухню. Именно в эту дверь скрылась Даша, решившая не торопить ребят с заказом.
Что-то глубоко презрительное почудилось Андрюхе во взгляде Хыла, нечто похожее на вызов и одновременно выше всякого вызова. Мол, шваль, ты, Андрюха, слишком молод. Будь ты старше, всё равно много не стоил бы. Андрей мог сказать: «И куда ГАИ смотрит?» Другой старик попытался бы отшутиться, но взгляд Хыла не позволял надеяться на невинное, несколько робкое, старческое отшучивание. Подобных вызовов Андрей не любил, да и отвык он от подобных вызовов после армии. Лицо его исказило презрение. Богатырскими шагами прошел он через весь зал, грозно встал над столиком и произнес: «Что замолчали?» Взгляд Хыла не изменился. Андрей взял стакан с водкой и лихим движением опрокинул её себе в рот. Несколько глотков, четко обозначенных движением кадыка, и стакан был пуст.
Ответные действия Хыла были совершенны, настолько слились в них инстинкт и мастерство, отточенные в годы молодой, суровой жизни на воле и в зоне, но в последние годы совершенно не использовавшиеся. Левая рука быстро мелькнула над столом и схватила нож. Движение было низким, экономным, траектория шла в пространстве, закрытым от глаз Андрея его собственным локтем, поднявшим стакан. Дальнейший выпад ножом был сделан ещё быстрее. Имей Андрей спортивные навыки или, на худой конец, сработал бы инстинкт безопасности, он невольно сделал бы шаг назад, прежде чем пить тот стакан с охлажденной до приятной температуры, но обжигающей и бодрящей рот водкой. На беду, Андрей стоял, буквально нависая над пластиковым столиком, более подходящим для убогой столовки, локоть закрыл от него смертоносный выпад Хыла, и нож вонзился в печень на всю глубину лезвия. Андрей застыл от боли и неожиданности, не понимая, что произошло, видя только, как рука Хыла с ножом отходит от его тела. Застыли и посетители в кафе.
«Бл-дь, убью», - крикнул Андрей, поднимая кулак. Дедуля Хыл снова сделал выпад ножом, имитируя удар. Но сделал он жест ножом для отвлечения внимания. Сидя на стуле, он чуть откинулся быстро назад, завел стопу одной ноги за ногу Андрея, а другой коротко и сильно ударил под коленку. Прием очень полезный в зоне, когда на тебя могут напасть, а времени встать нет, и здесь сработал безотказно. Андрей рухнул, хватаясь за печень, а дед встал, держа в руке нож, и жестко сказал: «Зовите милицию и скорую помощь». Фомка на всякий случай достал из кармана обычный, складной нож, раскрыл его, положил на стол перед собой и добавил: «Ну, живо». Кто-то из завсегдатаев кафе побежал звать заведующую и требовать телефон, кто-то подскочил к Андрею и пытался оказать первую помощь. Выскочила официантка Даша и подняла крик. Ребята и девчата загалдели, но никто не пытался взять хотя бы столы и стулья в руки и надавать по шеям двум старикам. Хыл стоял, держа в руке нож с чуть заметными следами крови, почти не двигая глазами, но у каждого создалось впечатление, что именного его, родимого, держит Хыл на прицеле. Ленка Брагова, вопя благим матом, попыталась двинуться в его сторону. Нож Хыла слегка развернулся. Последние сомнения отпали. Хыл убьет и женщину, если она попытается его тронуть. Ленка еще покричала, но сблизиться не решилась.
Трудно сказать, насколько мучительно умер Андрей Родимов. Наверно, самым страшным для него оказалось внутреннее понимание неожиданности и неизбежности смерти. Такое бывает при тяжелом ранении или травме. Организм сам понимает невозможность исцеления, и неизбежность смерти ощущается всем мозгом. Среди всего прочего Андрей несколько раз растерянно повторил: «Он меня убил, он меня убил».
Ребята подбадривали его, почти кричали: «Андрюха, держись, скорая едет». Девочки рыдали: «Андрюха, не умирай!» Андрей Родимов держался минуту-другую, затем прекратил обращать внимание на окружающих и умер. Несколько небольших конвульсий, содрогнувших слегка его тело, оставили подавляющее впечатление.
 Появление милиционеров свидетели драмы восприняли с облегчением. Дедов отвезли в местный участок. Слишком поздно появившаяся медицинская помощь констатировала смерть от проникающего ранения ножом в печень. Орудие убийства и прочие вещественные доказательства милиция изъяла. Местный следователь Пырьев быстро, но детально записал показания. Фомку, трезвого и нерадостного, отпустили домой, взяв соответствующую подписку, а Хыла, точнее, гражданина Голикова, задержали.
Весть об убийстве разнеслась по всему Привольному. Мать Андрея, Елена Игоревна, в грязном халатике и домашних тапочках, еще толком не поняв произошедшее, вбежала в зал кафе и застала местного врача с санитаром возле тела сына. Поодаль сидели друзья Андрея. Лица их были опустошенными и грустными. Глаза девушек были красными, а боевая подруга Валька монотонно всхлипывала и механически утиралась платочком. Для матери всё стало ясно. Ужас охватила её, а затем началась истерика. Женщина рыдала, причитала, вскрикивала, и, наконец, сорвалась: «Ну, почему вы не убили их? Ну, убейте же его, хоть кто-нибудь!» Врач растерянно пытался её успокоить, давал какое-то лекарство, а она отталкивала его и продолжала кричать: «Неужели в селе нет мужчин? Хоть кто-нибудь убьет этого зверя?»
Село Привольное было потрясено случившимся. Происшедшее обсуждали на каждом углу. Молодая жизнь за стакан водки, уголовная безжалостность в ответ на дешевое ухарство молодости и совсем христианское, родное, о чем не говорят, но стыдливо верят. Смутная мысль о притче с побиением грешницы камнями – раз мы все не без греха, на месте Родимова мог оказаться каждый из нас. Только признайтесь себе в мелком бесе, способным попутать каждого, и вы ощутите боль в печени. Люди горевали и мучались совестью. Фомка заперся дома и запретил своей шалаве встречаться с подругами. История убийства обрастала разными деталями. Свидетели устали оправдываться и давать пояснения. А Елена Игоревна Родимова продолжала ходить по селу и истошно выкрикивать: «Что же вы, мужики? Убейте подонка!» Мужики при виде её торопливо отворачивались и срочно старались свернуть в первый попавшийся переулок. Какую-то жуткую власть над собой ощущали они в этом пронзительном крике, проникавшем в позвоночник, берущим власть над умом и эмоциями и заставлявшим испытывать странное желание действовать. Жены и подруги мужчин тоже ощущали власть крика и срочно успокаивали их как могли. Доводы их не отличались разнообразием. У ней горе, а тебе отвечать – приблизительно к этому сводились женские доводы. Мужчины брали себя в руки и начинали рассуждать здраво. Действительно, велика власть женского горя и истерики над русским мужиком. Так и хочется сказать, что идет эта власть от самых корней власти материнства, но спокойный, заботливый голос собственной подруги всегда сильнее. Никто не бросился убить Хыла. Сочувственно вздохнув, все шли по своим заботам, к своим детям, и свои жены начинали восприниматься чуть более нужными и добрыми на фоне произошедшей трагедии. Народ жаждал честного и справедливого решения суда. К этому решению готовилась и милиция, срочно изъявшая все охотничьи ружья в доме Хыла и пытавшаяся изъять их у Фомки. Тут, правда, коса нашла на камень. Фомка пожаловался в районную прокуратуру. От него отстали.
Вера народа в наше правосудие оказалась правильной. Районный суд не испытывал жалости и пиетета перед вором в законе, убившем парня за стакан водки. Меньше двух месяцев прошло с момента убийства, а гражданин Голиков уже стоял в зале суда и выслушивал приговор. Десять лет общих лагерей, учитывая его преклонный возраст и тяжесть преступления. Хылу в тот момент было 73 года, но, как говорили судья и окружающие, по таким неисправимым зона плачет. Никакие заявления Хыла, что Андрей угрожал его убить, а он только защищался, не помогли. Судья и народные заседатели отвергли его заявления как ложные. Могли дать больше, но решили не утруждаться. Слишком большой срок давал повод защите требовать пересмотр дела, и потом Андрей Родимов повел себя не слишком корректно, позарившись на чужую водку. Адвокат выразила удовлетворение решением суда. Хыл матерно ругнулся, воспользовавшись правом последнего слова, и под конвоем милиции был отправлен в зону мотать свой четвертый срок. Все, кроме Елены Родимовой, вздохнули с облегчением.
Ещё через месяц Хыл спокойно сидел в бараке и глядел в окно. Фурор, произведенный его появлением в зоне, совершенно не заботил дедулю. Устроился он не плохо. Сливки уголовного мира Владивостока с воли и в лагерях характеризовали его почти как отца родного. Местные авторитеты и воры в законе приняли его с почтением, регулярно угощали анашой, делились подношениями из посылок рядовым заключенным и много расспрашивали о порядках в сталинских лагерях. Дед рассказывал, но на первые роли не рвался. За это его уважали ещё больше. Работать Хыл отказался. Администрация пыталась на него давить, напоминала, что время воровских законов прошло, а простые работяги недовольны появлением в их среде тунеядца. Не помогло. Хыл твердо стоял на своем. Он – пенсионер, своё отработал с избытком, уйдя с должности лесника в 65 лет. Попробовали натравить на Хыла информатора из авторитетов, мол, не имеет право вор в законе в прошлом объявить себя в завязке. Информатор дернулся, но испугался. Мстительный характер деда не позволял рассчитывать на снисхождение. Деда оставили на время в покое. В тот день деда не тянуло на воздух. За окном барака шел осенний ливень. По стеклу текли большие капли, и вид на ограду с колючей проволокой несколько смазывался. От выкуренного косяка голова приятно расслабилась. Пить не хотелось.
«Николай Сергеевич», - прервал его раздумья голос дежурного, - «чифиря не хотите? Ребята мигом сварят».
Хыл настрого запретил простым заключенным говорить с ним по фене или звать по кличке. Дед медленно повернул голову:
 «Не хочется».
Дежурный настаивал:
«Николай Сергеевич, тогда еще косячок? Или еще чего?»
Дед слегка повел глазами в сторону окна:
«Ладно, Ванёк».
Выражение лица Николая Голикова почти не изменилось. Только жесткие, словно очерченные резцом, складки возле рта чуть тронулись в такт движения губ. Дежурный, Иван Олегович Забродов, шустрый мужичонка лет тридцати, улыбнулся, словно осчастливленный, и торопливо побежал за заначкой. Через несколько минут он с набитой папиросой и заговорил торопливо:
«Только не здесь, Николай Сергеевич, прошу вас, только не здесь».
«Знаю, иди», - оборвал Хыл. Глупый, в шестерки набивается, подумал он, так всю жизнь в шестерках проходит. Хыл повертел папиросу в пальцах, но курить раздумал и снова начал созерцать дождь за окном.
Зато в административном корпусе начальник зоны Андрей Петрович Чипурко нервничал. Полчаса назад он ещё раз перечитал дело Хыла-Голикова, ругнулся, позвонил куда следует, получил нужный номер телефона, еще раз позвонил бывшем следователю, ныне пенсионеру Егорову, ведшему громкое дело конца 60-х годов, и теперь торопливо жевал леденец, пытаясь удержаться от желание открыть нижний ящик стола и достать пачку Мальборо, припасенную на случай приема друзей или отдыха после резких разговоров с начальством.
Ситуация была неприятная. Зона – не только место наказания. Зона изначально задумывалась в качестве производственной единицы, дающей доход государству. В идеале работа зоны полностью должна подчиняться данной цели. Заключенные обязаны быть работоспособными, достаточно молодыми, а не сидеть, сложа руки, или лежать в лазаретах. Охрана обязана требовать от заключенных реальную работу. Вся система информаторов, воров в законе, подставных авторитетов, мелких поблажек и поощрений преследует одну цель – забитая масса должна трудиться от звонка до звонка. Отказаться от этой системы глупо и самоубийственно. Возникнет беспредел, разборки, упадут доходы колонии, охранники начнут входить в сговор с заключенными, за беспорядок и ЧП начальство взгреет. Чипурко был очень недоволен переменами последних лет. В зоны усилился приток молодых кавказцев. Работали они плохо. Бандиты не признавали привычные воровские ценности. Сотрудничавшие же с правоохранительными органами воры в законе не имели сильного характера. Слишком открыто помогать им рискованно, а исподтишка много не сделаешь. И, наконец, деньги и связи бизнесменов давали доход многим, но разлагали дисциплину. Хыл переполнил чашу терпения Андрея Петровича. В 60-е годы таких специально посылали в отдельные лагеря. Против старой воровской гвардии плохо помогали даже здоровые, «ломом опоясанные» молодцы из сотрудничавших заключенных, жившие в отдельном бараке, запиравшемся на ночь изнутри. Слишком часто убивали их «законники» и брали власть над зоной в свои руки. И теперь по решению суда его зона должна была получить десять лет бесплатного ликбеза образцово-показательных взаимоотношений времен строительства Беломорско-Балтийского канала. Ну, жил себе старик на природе и особых проблем не ставил. За что ему, Чипурко, такой геморрой подкинули?
С хрустом дожевав леденец, Андрей Петрович набрал телефонный номер районного прокурора:
«Слушайте, кого вы мне подкинули? Мне контроль нужен над зоной, работники, а не постояльцы санаториев… Да, понимаю, убийство. А сколько вы женщин сажаете за убийство или инвалидов?… Правильно, мало и на небольшие срока. Правильно, негласное распоряжение не усердствовать. Он пенсионер, он не просто вор в законе. Его работой не обессилишь. Он мне всю зону перебаламутит… Да, понимаю, жители села возмущены. Но его статья не подпадает под амнистию. Он будет сидеть от сих до сих и разлагать мне всю зону… Слушайте, давайте честно, таким как он полагается специальная зона. Его контакт с заключенными потенциально опасен. Да, эти зоны ликвидировали в 70-х… Он вам мешал? У меня другая информация… Да, понимаю, пересмотр дела потребует времени. Спасибо. Разумеется. Всё как договаривались. Неужели могли усомниться? Мы же друзья. Разумеется, Виталий Львович. Лучший привет всей семье».
Виталий Львович Солоневич повесил трубку и задумчиво почесал голову. С делом Голикова он был знаком – самое громкое дело в районе за последний год. С одной стороны, судьи были абсолютно правы, отправив его на десять лет за колючую проволоку. Жаждущих поселиться в районе, кроме китайцев, не было. Если каждого молодого тракториста наказывать за стакан водки или пьяную драку, работать будет некому. Позволять же самочинно с ними разбираться или, что ещё хуже, убивать совсем непозволительно. В конце концов всякая власть держится в первую очередь не на понятиях или справедливости, а на жестком подавлении права обывателя на самосуд. Не можешь сопротивляться – терпи. Можешь сопротивляться – виновен. Голиков заслуживал наказания дважды. И за неправомерное убийство, и за то, что сознательно или бессознательно сделал страх перед его местью выше страха перед властью. Десять лет? Да этому гаду мало. Правда, сам Солоневич терпеть бы не стал. Он, конечно, не схватился бы за нож, но уж потом и полгода тюрьмы показались бы Родимову страшнее смертного приговора. Но он – иное дело, он – власть, он – обязан. Виталий Львович не был злым человеком. По щедрости души он сам мог налить стакан водки соседу по ресторану. Зачем лишний раз философствовать? Тяжело руководить в России. Простая проблема часто имеет много решений, и каждое из решений может оказаться правильным.
Звонок Чипурко заставил Солоневича задуматься о сложных взаимоотношениях в нашем обществе. Есть такое выражение – мы обречены дружить по должности. Представители разных ведомств и бизнеса на областном и районном уровне обязаны дружить между собой. Речь не идет о примитивном рыночном торге – ты мне, я тебе. Люди должны сотрудничать, не обижать друг друга, сочетать требовательность с взаимопониманием и стараться не наступать соседу на ноги как в переполненном трамвае. Вот, подбросил Чипурко Солоневичу бригаду зеков для строительства небольшого коттеджа. Ещё обещал дубовый паркет изготовить. Чисто по дружбе обещал. Денег не просил. Понимает Андрей Петрович, что деньгами Солоневич не богат, а вымогать деньги с подсудимых и зарываться иногда слишком рискованно. Уважает Андрей Петрович Солоневича. Другой на его месте мог бы подумать о возрасте Солоневича, мол, уйдет человек на пенсию, и толку с него будет мало. Андрей Петрович рассудил по-человечески. Да, уйдет Солоневич на пенсию. Как ему коттедж на старости лет нужен будет! Виталий Львович почувствовал себя слегка виноватым. Не доглядел, самую малость не доглядел. Семь лет надо было дать Голикову по другой статье, оставить лазейку для амнистии. Пошумели бы сельчане и успокоились бы. Не впервой.
Еще через неделю Хыла вызвали в комнатку для встреч. В маленькой комнатке три на три метра за старым столом сидела адвокат Марина Семеновна Антоненко, а перед ней на столе лежали документы с копиями дела Хыла. Была Марина Семеновна молода, жизнерадостна, аппетитна и, как утверждали зеки с хорошими деньгами, вполне доступна.
«Ну, дедуля, тебе повезло. Дело направили на дорасследование».
«Я неоднократно писал. Я – невиновен. Он угрожал меня убить. Пришлось защищаться. Показания Витька у вас есть».
«Да, показания Виктора Ивановича Самойленко в деле имеются. Но ещё есть иные показания. Например, Брагова прямо заявляет, что вы схватились за нож раньше, чем Родимов произнес угрозу убить вас».
«И что? Я испугался».
«Но ты первым ударил».
«Неправда, я просто повел ножом в сторону. Ударил я только после угрозы».
«Дедуля, на твоем месте я бы не стала настаивать на полной невиновности».
«Марина, я не изменю показания. Всем передайте».
Марина Семеновна посмотрела на Хыла и вздохнула. Она надеялась получить вознаграждение за пересмотр дела. Хыл жестко поставил условие во время суда – пять тысяч баксов только за полное и безусловное оправдание. М да, с таким торговаться бесполезно. Получил с воли информацию, и ни за что не изменит условия сделки. Осталось еще одна мелочь, впрочем, кому мелочь, кому серьезный приработок в нашей нелегкой жизни.
Хыл посмотрел на Марину Семеновну чуть более мягко, слегка улыбнулся, отчего Марина Семеновна почувствовала себя немножко неуверенно, и весело сказал:
«Хороший подарок Витька и ребят из зоны».
Он встал из-за стола, подошел к Антоненко сзади, пощупал весьма увесистую грудь, повел руки ниже, приподнял за талию и отодвинул стул в сторону. Марина Семеновна привычно легла грудью и животом на стол. Хыл уверенно задрал ей юбку, спустил трусики и расстегнул свои брюки. Дед оказался энергичным и сильным. Марина Семеновна довольно быстро кончила, а Хыл продолжал и продолжал. Марина Семеновна не выдержала, сунула руку себе под юбку и средним пальцем начала энергично массировать клитор. Она доходила до всё большего возбуждения. Спина выгнулась. Зад, до этого чуть двигавшийся под сильными рывками рук Хыла, начал быстро дергаться. Дед уже не столько тянул зад Марины Семеновны на себя, сколько помогал ей руками держать темп. Возбуждение стало передаваться Хылу. Оба кончили почти одновременно. От ощущения мужской спермы внутри себя живот Марины Семеновны задергался, а сама она приятно расслабилась.
«Ну, ты, дед, даешь», - сказала Марина Семеновна, приводя себя в порядок.
«Если выйду на волю, могу трахнуть бесплатно», - пошутил дед.
«На это не рассчитывай», - срочно отшутилась Марина Семеновна и стала собирать документы. Свидание с адвокатом закончилось. В бараке деда встретили оживленно.
«Ну, как адвокат?» - спросил Саша Гвоздь, довольно крупный авторитет, лично отвечавший перед ребятами с воли за комфорт и безопасность, так сказать, наставника их наставников.
«Всегда готова пойти навстречу», - коротко бросил Хыл, резко поддав бедра вперед и отведя руки назад. Барак грохнул.
Через месяц Хылу пересмотрели приговор и сбавили срок до семи лет, затем отменили и сбавили до пяти. Вот тут перед членам районного суда встала серьезная проблема. Оставить всё, как есть – дед весной подпадал под амнистию и в конце лета выходил на волю по условно-досрочной. В выигрыше оставалась только Марина Семеновна, да и то небольшом. Витек не собирался посылать её к Хылу часто, платить выше принятого, и даже обнаглел до того, что в ответ на требование повысить оплату, пригрозил сменить адвоката. Жадный Хыл был всецело на стороне друга. Дело разваливалось. Его можно было трактовать как угодно. Ради снижения срока, пришлось переписать показания свидетелей. Теперь пенсионер Голиков официально нанес удар только после угрозы механизатора Родимова убить его. Прошла осень, началась зима, и пришел Новый Год, время больших трат и всеобщей радости. И как-то так получилось, что, погуляв и потратившись, судьи взглянули на старое новым, всевидящим оком. Нет, Хыла не освободили в январе, он пришел домой только в начале февраля, бодрый, энергичный, размахивая документами о полном оправдании.
Встречал деда Витёк на старом газике. Шалава Наталья, уже успевшая опохмелиться по торжественному случаю, бросилась деду на встречу, обняла и заплакала от радости. В газике лежало сразу три ящика «Партизанской». Газик шустро промчался мимо кафе «Витязь» и поехал по укатанной грузовиками, заснеженной дороге наверх к дому Хыла.
Дом стоял, как ему полагалось, на расстояние прежних пятидесяти метров от опушки леса. Только от снега вокруг казалось, что он стал чуточку приземистее, чуть крепче вцепился фундаментом в землю и, увы, чуточку постарел. Забор почти полностью скрылся под снегом. Сплошное белое пространство соединяло дом, лес и дорогу в село. Бодрые лайки выскочили из конурок навстречу хозяину, лаяли, прыгали, требуя внимания и ласки. Дед немножко презрительно потрепал их. Наталья отперла дверь. Дед вошел на порог. В старом доме было чуть прохладно и пахло привычным уютом. Дед разделся, подошел к печи, кинул растопку в печь и начал разводить огонь. Витек быстро вносил в сени ящики с водкой и прочие припасы.
Дед обернулся к своей подруге:
«Ну, что, шалава? Пора чай к водке ставить!»
Шалава Наталья хотела по старой привычке немножко поворчать, но вместо этого весело рассмеялась и поспешила ставить чайник. Витек в два шага прошел от двери до стола в комнате, поставил несколько бутылок водки на стол и быстрым движением сорвал с одной из них пробку.

Читатель, наверно заинтересуется, почему автор решил не философствовать напоследок. А зачем? Минута встречи столь прекрасна, чувство дома и родной земли столь близки каждому! Мои философствования здесь просто неуместны. И о чем говорить и волноваться? Вытребовал назад свои ружья дедушка Хыл, жив и здоров, охотится, торгует, пьет водку. Повыла денька три Елена Родимова, узнав о возвращении Хыла из заключения. Все как сейчас помнят её голос «да убейте его кто-нибудь». Ну, нажрался на могиле сына Сережка Родимов и бросил странную фразу «Андрюха так хотел отсюда уехать, а она боялась, он и остался навечно». Ведь цветет край Российский, Дальневосточный. Вы сами приезжайте и посмотрите, какая природа, какие японские поддержанные машины по дорогам бегают. И села, одни названия чего стоят! Привольное, Изобильное, Широкое, Урожайное, есть и село Богатое, там, правда, сейчас в основном китайцы живут. Нет, серьезно. Бросьте ваши шуточки, возле городка Лазо деревня Печкино отсутствует. Чем отшучиваться, покупайте билет и в дорогу. Хотите, селитесь здесь навечно. Ведь земля эта и вашенская и нашенская, то есть принадлежит жителям всей необъятной России. Пусть население сокращается, зато количество богатых домов растет. Дедушка Хыл со своей избушкой просто отдыхает. Давайте лучше думать о положительном, о собственном доме, личном счастье, шалаве под боком и многих хороших, дорогих вещах. Зачем философствовать? Лучше выпьем за Россию, такую, как она есть.