ПРОСТО ДРУЗЬЯ
(сентябрь 1998 – сентябрь 2003)
От автора.
Запарил я Вас, наверное? Уважаемый Читатель, «Просто друзья» это в каком-то смысле продолжение рассказов «Червень Артёма» и «Три дня». Объединяет их то, что в них описываются отношения молодых людей. Отношения к жизни, к музыке, к Вере, друг к другу. Есть в них и частичка моей биографии. Где-то слышал, что писать нужно о том, о чём знаешь. Так как я знаю не шибко много – то и пишу об «отношениях». За неимением гербовой, как говорится…
Если Вам, Уважаемый Читатель, будет неинтересно читать об отношении к вышеуказанным вещам каких-то там пацанов и девчонок из Подмосковной Дубны, то Вы смело можете прекращать читать этот рассказ. Он об этих вещах. Благодарю за внимание.
Часть I
«Друзья»
Ватажка уже ютилась на их любимой скамеечке в одном из двориков на «тридцатке». Тоня и Дашка подходили медленно, настороженно. Судя по поднятому воротнику пиджака Ноябрёва, гулянка в самом разгаре, а сам Ноябрёв уже достиг кондиции. Алик всегда поднимал воротник пиджака, когда выпивал определённую дозу (в его случае это было около ста пятидесяти грамм в калитку). Тоню передёрнуло, всё как обычно, ничего нового сегодня не будет. А ведь так хотелось!
- Короче, мужик ехал по дороге, ну, по серпантину, по горному. Ну, короче, ехал он ехал, вдруг – видит девочка стоит у обрыва, грязная, платье порвано, плачет. Мужик, естессно, тормозит, из машины вылазит и спрашивает: «Что случилось, девочка?» Девочка всхлипывает и отвечает: «Мама с папой на машине вниз сорвались, а я выпала!» Мужик посмотрел по сторонам, ширинку расстёгивает и говорит: «Ну, девочка, видать сёдня не твой день…»
Компания взорвалась нетрезвым хохотом, Тоня даже заметила краем глаза, что Дашка тоже улыбнулась. Тоня вообще стала чаще замечать, что похабные (иногда чересчур, как сейчас) шуточки Бутусова нравятся Дашке всё больше и больше, надо бы провентилировать этот вопрос. «Ух, как бы подруга кавалера не увела! А ведь глазками в него так и стреляет, когда я не вижу!» – хмурилась Тоня. Нет, конечно, Бутусов не был принцем на белом коне, но из того, что имелось – он явно был лучшим. На безрыбье, как говорится… Ну не с Ноябрёвым же алкашом малолетним тусоваться.
Девушки подошли вплотную и поздоровались с ватагой. Гулянье началось часа два назад, поэтому большинство пацанов были уже в кондиции. На скамейке ютилось человек шесть (сидящего у лавочки и поминутно икающего Макса за человека уже час никто не считал) из них всего одна девушка. Тоня и Даша всё это время сидели у репетитора по физике, который по совместительству был дядей Артёма Бутусова. Дядя занимался с девушками абсолютно бесплатно, платой за уроки можно было считать тёплые улыбки двух молодых и красивых девушек и хорошее знание предмета.
Как уже было сказано – на лавке ютилось четыре человека. Тёма и Ноябрёв стояли у лавочки, Макс у неё сидел. Под пятую точку Максу был заботливо подложен пакет, в котором все напитки и закуска собственно сюда и транспортировались. Маловероятно, что пакет мог защитить Макса от парочки неприятных болезней заработанных сидением на холодной сентябрьской земле, но хоть какою-то заботу о Максе товарищи проявить были обязаны. Русские на войне своих не бросают.
Так вот. Компания состояла из семи (всё-таки семи) человек. Артём Бутусов и его лучший друг Альберт Ноябрёв. На лавке сидели рыжий Феликс одноклассник Артёма по третьей школе, около года назад влившийся в их компанию. Нина Кускова и Лёха Ожогин – Нина сидела на коленях у Ожогина, подошедших девушек они не замечали, так как были заняты более важными делами: рука Ожогина медленно, но верно продвигалась вверх, под свитером Кусковой, её рука так же неотвратимо проникала в джинсы Ожогина. Вышеуказанный Макс сидел у лавочки, икал и напевал одну из песен Егора Летова. Получалось у него талантливо. Седьмым был молодой рекрут, так же из третьей школы, Славка Осокин, иногда присоединявшийся к их весёлой и тёплой компании.
Тоня и Даша подошли, поздоровались, Тоня сразу же (всё ж таки не слепая) поняла, что Тёмка выпил больше, чем она ему разрешила накануне, когда он провожал её к дяде. Тёма виновато развёл руками и придал своему лицу безмятежность четырёхмесячного ребёночка, получилось у него не менее талантливо, чем у Макса петь песни. Ну как можно было его не простить? Тоня надула губки (скорее для приличия) и тихонько потрогала их указательным пальцем. Артём (не будь дурой) сигнал срисовал правильно и сразу же впился своими губами в её. Перемазался помадой весь! Но прощения добился. Тоне, конечно, было неприятно целоваться с не совсем трезвым ухажером (опять эту дрянь вонючую пили!), но Тоня посмотрела мельком на Дашку (та пялилась на них не стесняясь) и «засосала» Тёму ещё крепче. По прошествии двух минут они, наконец, отлепились друг от друга, Тёма вытер тыльной стороной ладони рот и спросил тихо (хотя на них уже внимания никто не обращал):
- Нормально?
- Нормально, – махнула рукой тоня.
- А давайте же наконец выпьем, – как резанный заорал Ноябрёв. – Я уже соскучился по этому чудесному привкусу!
Назвать «чудесным» привкус тридцати четырёх рублёвой водки «Для друзей» мог только очень большой романтик, именно такой как Ноябрёв.
- И мне накапай, – протянула стаканчик Дашка.
- Легко, – отозвался Осокин.
В стаканчики было накапано, Артём бережно обнимал Тоню правой рукой, а левой держал гитару. После её прихода пить Артёму было нельзя. Это немножечко давило его самолюбие, но он всё-таки понимал, что и пить вредно и с девушками ругаться из-за этого – ещё вреднее. Нервные клетки не восстанавливаются! Так завещал нам журнал «Здоровье».
Выпили, закусили. Алик под аплодисменты выпил по-македонски, ну, то есть с двух стаканчиков. Тоня поморщилась и чтобы не наблюдать, как Ноябрёв запивает «Колокольчиком» как минимум грамм сто пятьдесят «синевы», уткнулась носиком в мягкий свитер Бутусова.
- Тёмыч, а Тёмыч, – позвал Артёма Слава.
- Чо? – отозвался тот, гладя рукой голову Тони.
- Давай «Настю», а?
- Не, – посмотрел на Тоню Артём. – Чо-то я не в настроении сёдня, может потом…
- Да ладно, чо ты? Давай «Настю» споём, ты играй, а петь я буду, – продолжал приставать Славик.
- Отстань, – отмахнулся от него Тёма.
- Отстань от человека! – «вступился» за Бутусова Ноябрёв. – Я спою.
Алик выхватил у Бутусова гитару, настроил её под себя и заиграл. Какая свадьба без баяна!? «Настя» это совершенно замечательная песня, петь которую можно было только по очень сильной пьяни. Песня это чисто дворовая и автор понятия не имеет, кто её написал, я впервые её услышал именно во дворе. У этой песни было замечательное свойство – она заражала абсолютно всех слушающих её парней положительной энергией, а девушек заставляла зло топать ножками. Именно по этому пели её исключительно в мужском обществе, а при дамах она исполнялась крайне редко. Пацаны были всё же не совсем свиньи и старались не ранить нежные девичьи ушки своим хамством. Но пьяному, в лоскуты, Ноябрёву море было по колено, и он запел:
Как же нам не веселиться, как же нам не ликовать?
В нашем доме поселилась замечательная бл…ь!
Настя, подари нам счастья, подари нам ласку,
Подари любовь!
Я иду, она стирает, я кричу:
«Давай, давай!»
А она трусы снимает и ведёт меня в сарай!
Настя, подари нам счастья, подари нам ласку,
Подари любовь!
Завтра уезжаю я в армию в могучую,
Буду биться за тебя, за п…у вонючую!
Настя, подари нам счастья, подари нам ласку,
Подари любовь!
Завтра уезжаю я… В армию… В Абхазию…
Может быть, в последний раз я на тебя залазаю!
Настя, подари нам счастья, подари нам ласку,
Подари любовь!
Девушки зажали ушки ручками (даже Нинка оторвалась от Лёхи), а Слава и Феликс хлопнули по рукам. Им было весело. Тёма шёпотом объяснял что-то Тоне. Дашка снова попросила ей налить, а Тоня ущипнула Тёму за бок и прошептала на ухо, что ей пора домой.
На улице был тёплый сентябрьский вечер, «бабье лето» во всей красе! Это было только начало учебного года, обычный день, среда, завтра всем в школу. Лёха, Нина, Макс, Тоня, Даша и Ноябрёв учились в пятой школе, а Артём, Феликс и Слава несли все тяготы школьной учёбы в школе номер три.
Тёма ушёл из «пятой» после выпускного девятого класса, так как Артём учился хорошо, а условий обучения в пятой школе его мозгам и таланту не соответствовали. Так считал Сергей Васильевич – отец Артёма. Третья школа считалась на «тридцатке» самой престижной, что ли. На «тридцатке» было четыре школы: №1, №3, №5 и №10 и ещё школа-лицей «Арка». Остальные по порядку школы располагались в других районах города.
… Здесь нужно немного рассказать о нашем замечательном городе, чтобы Вам, Уважаемый Читатель, было легче ориентироваться в наших междоусобных терминах, которыми я Вас иногда буду закидывать.
Рассказ мой может быть не совсем точным, так как энциклопедию «Дубна – моя родина» я не читал (а такая реально существует), поэтому описывать Наукоград буду только по своим личным ощущениям и знаниям (вполне вероятно, что не всё верно и не всё я знаю).
Наш город – Дубна, был основан в 1956 году из нескольких деревень. Его разделяет на две части река Волга, через которую «перекинута» плотина. Вернее, город разделён не на две части, а на больше: Большая Волга (БВ), Чёрная речка (ЧР), Институтская Часть (ИЧ) и на другой стороне Волги, на левой – «тридцатка». «Тридцаткой» нашу сторону назвали, потому что на нашей стороне был расположен машиностроительный завод за номером 30. Только тс-с-с! Никому! Це secret information! БВ, ИЧ, ЧР, были основаны раньше из-за того, что там строился ОИЯИ (Объединённый Институт Ядерных Исследований), нужны были жилые места для иностранных и не только специалистов, ну а уж нашу (я сам родился, вырос и живу на «тридцатке» и горжусь этим!) сторону построили позже, по инерции, наверное. Все правосторонние части были отстроены красиво, там везде высотные дома (ну, как высотные? Этажей по пятнадцать) и прочее. На нашей-то стороне были болота, поэтому домов выше девяти этажей строить здесь нельзя, а так хочется. Да, так вот, я, например, наверное, и перед смертью своей буду вспоминать один дом на ЧР в стене которого красным кирпичом выложена надпись: «Атом не солдат, атом – рабочий!» Когда я в первый раз увидел эту надпись, на меня она произвела огромное впечатление.
Короче говоря, общие настроения в городе вы оценили. Не знаю как у старших, но у молодёжи населяющей все стороны давно и прочно шла такая необъявленная «война». Бэвэшные (так мы называем ВСЕХ кто с правого берега) не любят «тридцатовских», мы в свою очередь особой любви к бэвэшным тоже не испытываем. Поэтому очень часты драки стычки и потасовки различных степеней тяжести. Врядли бы кто-нибудь из моих друзей смог бы назвать причину этих конфликтов, исключая частности, конечно, потому что бывает по-всякому. История их уходит в глубь века. Это типа извечных конфликтов «деревня – город», ну, или «район-район» причём из-за вышеуказанных причин, деревней считали «тридцатку». Я сам, например, часто знакомясь с жителями БВ (чаще дамами) после того как говорю им, что я с тридцатки (а не говорить это я считаю предательством по отношению к своей малой родине!) – сталкиваюсь с надменным и нагловатым взглядом. Хотя, по большому счёту, бэвэшная молодёжь намного глупее и как это сказать – меньше, что ли. Маленькие они там все, какие-то. Мы, например, находясь с ними в одном и том же возрасте намного взрослее и умнее их, хотя с первого взгляда это и не понять. Короче говоря, Вы общие настроения оценили ещё раз…
В новом классе с литерой «Б» (физ-мат) Тёма Бутусов первым познакомился с пареньком с БВ – Феликсом. Тоже новеньким. Они быстро сошлись характерами и держались друг друга всё время. Списывали друг у друга и так далее. Очень скоро Тёма «ввёл» Феликса в компанию, так как Железному (такое он дал Феликсу прозвище) уже порядком надоело общество своих земляков. С «тридцатовскими» было и веселее и… Короче… Лучше было Феликсу. Всё вроде было как раньше, днём ребята учились в разных школах, а вечером гуляли все вместе. Артём при этом ещё и умудрялся хорошо учиться. В одиннадцатом классе совсем децл до медали он не дотянет. Он не сидел и не парился над учебниками, а просто хватал всё на лету на уроках. Бутусов был очень усидчивым и учителя его любили за это, хотя он перед ними никогда и не лебезил. Очень быстро он стал одним из лучших учеников класса.
Учёба в разных школах абсолютно не мешала развитию отношений с Тоней. Тёма часто прогуливал свои уроки, чтобы посидеть на уроках в старой школе. Учителя «пятой» Артёма тоже любили и пускали его с удовольствием, тем более, что бывший староста класса приходя ещё и налаживал дисциплину. Всё было нормально. Так казалось Артёму.
С уходом Бутусова в 3-ю школу заскучал Альберт. Они были очень похожи характерами (они даже чуть-чуть внешне похожи были: рост, вес, причёски). Не сказать, что Альберту не нравился Феликс – Ноябрёву в принципе было по барабану, с кем там Тёма тусуется. Но это только «в принципе». Ревность ведь бывает не только между мужчиной и женщиной, но и между друзьями она бывает. Альберт очень сильно разозлился на Артёма когда тот ушёл в 3-ю. Как так? Бутусов его кинул, типа в 3-й лучше! А Альберт с этим был не совсем согласен. Очень не согласен. Раньше они всё делали вместе, курили перед школой, прогуливали уроки, гуляли после школы и так далее. А теперь Тёма там, а он, Ноябрёв, здесь. На счёт ревности. Раньше-то всеми новостями и всеми мыслями Бутусов делился с Аликом первым. Алик был вроде главного советчика. А теперь первым всё узнаёт Феликс! Несправедливо. Короче, Алик злился на Артёма. Злился он ещё по одной причине.
Антонина Александровна Сереброва появилась в «пятой» в самом начале девятого класса. То есть не летом, как это обычно бывает, а где-то числа пятнадцатого сентября. Перешла она в 5-ю как раз из 3-й школы. Там у её отца возникли какие-то трения с директором – Юлией Карловной. Пришлось уйти.
Не сказать, что Тоню Бог наградил неземной красотой. В принципе нет. Внешность Тони была обычной – среднего роста (Артём и Альберт были выше её сантиметров на пятнадцать) девушка, с каштановыми волосами, собранными в пучёк на затылке. Одевалась Тоня обычно – не крикливо, но и не серо. А, что называется – «само то»! Грудь? Да обычная, хотя ведь не в груди дело, товарищи! Обычная была у Тоньки грудь. У Дашки и то больше. Было в ней что-то другое, что-то, что зацепило обоих сразу же. Они долго спорили, с кем она будет сидеть, но всё решил статус «старосты» Бутусова. Тоню посадили рядом с Артёмом на вторую парту первого ряда. А Альберт был вынужден тусоваться на третьем ряду поочерёдно с Ожогиным и с Максом. Сидеть вместе Тёма и Алик перестали. Хотя близких отношений между Тоней и Артёмом не возникало вплоть до выпускного, который венчал экзамены в девятом классе.
У Тони был очень мужской характер. Пацанский даже. Именно это ребят и зацепило, хотя они тогда этого не понимали, они просто в ней почуяли родственную душу. Тоня никогда не замарачивалась по поводу одежды, косметики и прочего «женского счастья». Ну, не замарачивалась сильно, скажем так. Она обладала очень мужским чувством юмора и если раньше уроки перемежались остротами Ожогина, Ноябрёва и Бутусова, то теперь (Тоня в новом классе освоилась очень быстро, в том числе и с помощью ребят) к ним добавилась ещё и Сереброва. Ржал весь класс, не редко и учителя похихикивали.
Так прошёл год. Перед выпускным девятого класса Алик и Тёма спорили, кто из них будет приглашать Тоню на танец, дурачки, не понимали тогда, что выбирают не они, а их. Тоня действительно выбирала. Ей нравились оба молодых человека, остальных она даже в расчёт не принимала. Тёму она считала красивым. Высокий, черноволосый, с умными карими глазами, спортивно сложен – ну как такой может не нравиться!? Да ещё и умный в придачу. Альберт же привлекал её чем-то другим. Внешние данные? Мужская красота это вообще понятие относительное. Угловатый, коротко стриженные светло-русые волосы, озорные голубые глаза. Он был остроумен, нет, конечно, и у Бутусова чувство юмора было на высшем (она тогда так считала) уровне. С ними было не скучно. Перемены в курилке иногда превращались просто в театральные представления, разыгрываемые Бутусовым (Наутилус), Ноябрёвым и третьим в их шайке Ожогиным (Тёплый). Иногда и учительницы (те, что помоложе) приходили смотреть и старшеклассники. Но если Бутусов был, что называется, юмористом-интеллектуалом (это с возрастом они стали шутить «ниже пояса»), то Ноябрёв всегда представал в качестве такого «местного дурачка». А какой принцессе (а Тоня, вне всякого сомнения, считала себя принцессой!) понравится, когда рядом с ней находится придворный шут? Никакой. Вот и Тоня не захотела. Так что выбор пал на Артёма. Стерпится, слюбится. В школе они танцевали все танцы, а на ночной гулянке в лесу, они всё время прижимались друг к другу, а когда Тоне стало совсем холодно, Артём накинул на неё свою куртку и в первый раз поцеловал. Тёма целовался второй раз, Тоня – первый. Целовались долго, неумело, долго дышали потом. В какой-то момент, совсем одуревший Тёма попытался просунуть свою руку ей под свитер. Но был остановлен. Не всё сразу. Они стояли у дерева минут тридцать (хотя Артём счёт времени вообще потерял, он думал, что прошла целая вечность) и целовались. Наконец Тоня устав от Тёминых попыток пролезть под свитер отстранила его от себя.
- Чо всё? – как-то даже обиженно (хотя скорее – удивлённо) спросил он, тяжело дыша.
- Всё, – очень по-взрослому ответила Тоня. – А то греха не оберёмся. Проводи лучше домой.
И они ушли, начало уже расцветать, они шли, взявшись за руки и болтали о какой-то хрени. Тёма потом плохо помнил, о чём они говорили. Они ушли.
Всё это «великолепие» наблюдал Альберт. Он сильно ударил дерево кулаком и не почувствовав боли присосался (прям из горла) к бутылке «Столичной». Вкуса он не чувствовал. Ещё больше Альберт разозлился бы, если бы узнал, что на её решение повлияло то обстоятельство, что он, Ноябрёв, в «перекурных выступлениях» выступал «дурачком».
Когда Тёма ушёл с Тоней в лес, Альберт со злости решил «приударить» за Дашкой. В его действиях было мало расчёта, хотя кое-какой расчёт всё же имелся. Дашка и Тоня стали чем-то вроде лучшими подругами, а Альберт знал, что путь к сердцу девушки частенько проходит через её лучшую подругу. Тогда план ещё не сформировался в его нетрезвой голове, но он уже знал, что делать. Через Дашку можно было прокачивать информацию, причём как ей о нём, так и ему о Тоне. В шпиона решил Алик поиграть. Да и Дашка была тоже далеко не крокодил. Он решил совместить приятное с полезным. Но потерял контроль и когда ушёл за Артёмом и Тоней в лес оставил Дашку с тогда ещё свободным Ожогиным. Они ничего не делали. Только пили. «Я сёдня пью без запивки!» – крикнула Дашка. Когда же Алик вернулся к общему костру, он обнаружил свою пассию спящей на бревне и куртках (чтобы не холодно).
- Это ты? – давя в себе раздражение, спросил Альберт у Ожогина.
- Ну, типа того. Да мы немного выпили-то…
- Знаю я твоё немного! – чуть не заорал Алик. На них стали оборачиваться. – Чо мне делать теперь с ней?
- Как раз сейчас – чо хошь, то и делай, – пьяно улыбнулся Ожогин.
- Да пошёл ты знаешь куда! – заорал Ноябрёв и бросился на Лёху. Они валялись не долго. Их разняли. Они потом даже вместе выпили, чтобы «замазать» обиду. Лёшка долго извинялся, мол, дурак, мол, виноват. Альберту было не до его извинений. Мало того что «любимую девушку» (он даже сам испугался этого словосочетания) увёл лучший друг, так ещё и «запасной вариант» там, на бревне, никакущий валяется. Всё не слава Богу.
- Ну, прости, Алик, – в сотый раз говорил Лёха.
Алик обиды на Лёшу не держал, он инцидент «проехал». Альберту было очень обидно. Впервые ему так понравилась баба, а её увёл лучший друг! А уводить баб у лучших друзей не по понятиям! «Да чихал я на эти понятия!» – подумал Алик. «Чего я хочу? Я хочу её. Давно. Но ведь баб миллионы, а друзей мало! А мне миллионы не нужны! Мне одна нужна!» Зациклилось у Алика в мозгу.
- Ни чо, Лёха, пробздимся и дальше жить будем, – ответил, наконец, Ноябрёв Ожогину.
План по отбиванию Тони у Артёма созревал медленно и верно. Тёма – человек. Поймёт. Он ведь красавец у нас на него по жизни бабы вешаются. «А вдруг он её поматросит и бросит?» – подленьким червячком забралась в мозг мысль. «А тут я весь такой расписной и на белом коне! Честь дамы восстановлена и все дела». Альберту аж самому тепло стало от этой мысли. «Что такое дружба? Мы ж с ним друзья! Ну чо он мне даму сердца не уступит? Уступит. А если нет? Отберём. Не стенка. Отберу!»
Так что такое дружба?
… «Для друзей» обжигала горло и подогревала кровь. Сентябрьский вечер постепенно переставал быть теплым, но на настроение ребят это никак не влияло. Им было тепло и весело. А что ещё нужно человеку? Тепло и веселье. Альберт наяривал на семиструнной какой-то красивый вальс, Тёма и Тоня, Лёха и Нина принялись танцевать медленный танец с обязательными прижиманиями. Прохожие, уже привыкшие ко многому, а потому не обращавшие на них внимания, проходили в свои подъезды и, за редким исключением, не смотрели на ту лавочку, где ютилась компашка.
Немного потанцевав и ещё децл выпив компания стала расходиться. Первыми ушли Макс и Осокин. Вернее, гм, Макс был отнесён ближе к дому великодушным Славой. Затем отчалили Лёха и Нина. Следом за ними отправился и Феликс, ему ещё нужно было успеть на последний автобус, время-то было уже позднее.
На лавочке остались ютиться только Альберт, Дашка, Тоня и Артём. Тоня как-то странно посматривала на подругу, которая, видимо под влиянием выпитого прижималась к Ноябрёву всё ближе и ближе. Алик шептал ей на ухо анекдоты от которых Дашка время от времени вспрыскивали смешками. Тоне это не нравилось, хотя казалось бы, с чего? Но вот не нравилось Тоне это и всё тут! Тоне это не нравилось, а между тем рядом с ней самой сидел её молодой человек и поступал примерно, так же как и Ноябрёв, то есть шептал анекдоты. Тонька тоже вспрыскивала, но по инерции, чо пацана расстраивать? Между тем Алик стал наигрывать какой-то старинный вальс и нашептывать его Дашке на ухо. Тут Тонька вовсе не выдержала. Она внезапно крепко поцеловала Артёма, так что тот чуть с лавочки не свалился, а потом сказала:
- Холодно что-то, пойдём домой, а, Тёма?
- Пойдём, – немного удивился Бутусов.
Тоня продолжила:
- Да-аш. А, Даш.
- Чо, – недовольно отозвалась та.
- Пойдём, носик попудрим.
- Это конечно, это святое, – подал голос Ноябрёв. Его всегда удивляла эта бабская привычка ходить в туалет вместе.
- Ну, пойдём, – снова недовольно сказала Дашка и они вдвоём отправились в ближайшие кусты. На улице было темно и они никого не боялись.
- Мальчики, мы быстро, – послала воздушный поцелуй Артёму Тоня.
От червивого глаза Бутусова не укрылось то, что происходило между его братаном и Дашкой. Бутусов давно хотел Ноябрёва с кем-нибудь «скрестить», но тот злился и говорил, что, мол, сам справится. А Дашка была вариантом неплохим и как считал Артём, прекрасно подходила Ноябрёву.
Некоторое время (с минуту) молодые люди сидели на лавочке тихо и не разговаривали, смотрели в разные стороны. Потом Тёма толкнул Альберта кулаком в плечо. Алик повернулся к Бутусову.
- Чо?
Артём ничего не ответил и снова толкнул его в плечо. Выражение лица при этом у Бутусова было абсолютно дебильное. Алик немного помедлил, а потом тоже состроил абсолютно «неадекватную» рожу и легонько боднул Бутусова лбом в лоб. Они стали бодаться и даже вскочили с лавочки. Похоже, они немного переборщили, так как вышедший из подъезда покурить какой-то мужик пригляделся и крикнул им:
- Э, пацаны, баста! Ща милицию вызову.
- Не-не, не надо, мужик, – засмеялся Артём. – Это мы шутим так!
- Ага, у нас завтра чемпионат школы по шахматам, вот и тренируемся, мозги разминаем! – добавил Альберт. Они уже стояли обнявшись, и с трудом сдерживали хохот.
- Ну-ну, – сплюнул на землю мужик. – А то смотрите у меня, вмиг в трезвак отправят! Пьянь малолетняя.
Последнюю фразу он сказал тихо и когда уже вошёл в подъезд. Её ребята не слышали, а то последствия могли быть непредсказуемые.
- Да всё нормально будет, – крикнул Артём.
- Всё путём, – подтвердил Ноябрёв.
Они, наконец, расцепили объятия и отдышались.
- Ну, чо, с Дашкой сёдня зажигаешь? – спросил Артём, когда они закурили.
- Лучше баб могут быть только бабы, на которых не бывал, – отозвался Ноябрев.
- Это верно. Это правильно. А то тусуешься один как бирюк, – Артём заботливо поправил воротник пиджака Ноябрёва. – Я тебе давно говорил, что тебе баба нужна.
- Ой, да ты столько всего наговорил, что тебя после этого даже на тот свет не примут! – вернул воротник в прежнее положение Альберт.
- Это точно! А если сурьёзно – нравится она тебе? Или так, раз, два, разошлись, спасибо товарищ военнослужащий?
- Да не знаю я, – смотря на свои туфли, ответил Алик. – Не разобрался ещё. Вроде цепляет она меня, а чем – не знаю.
- Да ладно, даже я знаю, – гаденько захихикал Бутусов обозначив у себя на груди что-то большое и округлое.
- На себе не показывай.
- Ой, точно-точно! – «испугался» Бутусов. – Дашка нормальная баба, не знаю, чо ты раньше не подсуетился.
- А чо, поздно уже?
- Да нет, вроде. Вроде не поздно. Видишь только с Тонькой и дядей моим и тусуется. – Тут до Бутусова дошло. – Слушай, брат, ты теперь просто обязан её от Тоньки оттащить! А то достали! По жизни вместе и вместе, а так, она с тобой, ты с ней, вы вдвоём! Ну а я с Тонькой наконец-то один на один. Понял?
- Это я только с виду такой неодупляемый, Тём, а на самом деле я редко, но соображаю. Сделаю всё, что от меня зависит, и доверие родины оправдаю!
Артём во время разговора смотрел на лицо Ноябрёва, а тот продолжал смотреть на носки своих туфель.
Между тем и в кустах происходил занятный разговор. Тоня пыталась вправить мозги подруге по поводу Ноябрёва, мол, что гусь свинье… ой-ой, не то, короче, не пара он тебе, подруга. Не пара. Девушки закурили (Тоня не курила, а только баловалась, а вот Дашку никотиновые пули затянули по полной, она начала покуривать чисто потому, что это было типа модно, классе в восьмом), Дашка сощурилась и, наконец, прервала словесный понос подруги своим:
- Слушай, подруга, тебе-то какое дело, что-то не пойму я? У тебя свой мужик есть, вот его и строй. Мне уже шестнадцать годков исполнилось, паспорт имеется, прививки, медосмотры. Я с кем хочу, с тем и общаюсь, – Дашка пристально посмотрела в глаза Тоне. – Или… что-то не пойму я… Или ты и на Ноябрёва глаз положила? А?
- Вот ещё, – фыркнула Тоня, а сердце ёкнуло. – Нужен он мне алкаш-малолетка. Спившийся дегустатор, вот он кто, Даша. Ты помнишь, когда он трезвый-то последний раз был, а?
- Помню.
- А я нет. У него, небось, и шняга-то не стоит уже, вот и пьёт с горя.
- А вот это и проверим. Слу-ушай, подруга, ты реши, ты курящая или нет? То ты на Альбертика пургу гонишь, про шнягу его, то зыришь на него так, что удивительно как это ещё Наутилус не взревновал. Ты думаешь, я не замечаю, как ты на Ноября смотрела у Нинки на днюхе? Заметила, дорогая моя, заметила. Аж мурашки по коже. Твоё счастье, что Алик действительно без царя в голове, а то давно бы смекнул, что тебя Бутусов не устраивает. Если сука не захочет, кабель не вскочит!
- Ты, дорогая, не говори о том, о чём ничего не знаешь.
- Давай я сама решу что мне говорить, кому и когда!
С минуту девушки стояли молча сверля друг друга глазами и переваривали полученную информацию. Всё-таки полезная штука – водка. Трезвый человек закрытый и таинственный и никогда не знаешь, что у него на уме. А пьяный, это ж совсем другой коленкор! Он же, как открытая книга, только нужно обладать специальными знаниями, чтобы прочитать то, что в этой книге написано, так как не всякий текст в ней написан простым человеческим (русским) языком. Определёнными знаниями Тоня обладала (конечно, пообщайся каждый день с Артёмом и Альбертом!) и в словах подруги уловила парочку интер-ресных моментов. Первое – на Бутусова подруга не заглядывается, это она так на Ноябрёва всё это время смотрела, видимо просто глаз кривой. Немного, но Тоне стало легче. Смущало второе открытие – Дашка, похоже, тоже уловила не дюжий интерес со стороны Тони к Ноябрёву. А по сему они теперь что-то вроде соперниц. Не открытые соперницы, так как Тоня всё-таки с Бутусовым, а как бы, скрытые. Тоня, правда, и себе не могла признаться, в том, что Ноябрёв ей нравится.
Всё время она пыталась внушить себе к нему неприязнь и даже отвращение. Но не получалось. Первоначальный выбор сделанный Тоней перед выпускным оказался неверным. Ну, или если уж совсем корректным быть – не совсем верным. Бутусов был замечательным, если абстрагироваться от их отношений и взглянуть со стороны. Он красиво ухаживал, на других баб не заглядывался, в конце концов, он был красивым! С Ноябрёвым было сложнее. В том смысле, что с Бутусовым было легче. Артём весь такой из себя правильный, даже слишком, честный весь такой. Врать красиво и то не умел. Альберт же был менее предсказуем, вернее – более непредсказуем. Он был более импульсивным и … и… более живым, что ли. Странный народ – женщины. Вернее – девушки. С женщинами-то всё более или менее понятно. А вот девушки – это нонсенс какой-то!
Попытаемся на данном примере, с Вами, Уважаемый Читатель, разобраться в том вопросе, на который ещё никто и никогда не находил ответа. Чего хочет женщина? Ну, в данном случае – чего хочет девушка? Биологию и физиологию мы затрагивать не будем. Итак понятно. Тут наши желания совпадают. Попытаемся разобраться с другим. Итак.
Чего хочет девушка? Девушка хочет чтобы её молодой человек был: умный, красивый, обеспеченный, весёлый (остроумный), без вредных привычек, чтобы не изменял (на других не смотрел), заботливый, чувственный, мужественный. Что там ещё? Блин, не помню, а спросить щас не у кого. Ладно, остановимся и на этом. Так вот, разбор проведём на примере Артёма и Тони. Артём сочетал в себе все эти качества, за редким исключением, конечно, куда ж без них! Тоня не раз замечала заинтересованные взгляды своих подруг и вовсе незнакомых баб на Артёма. Да и комплементы в его адрес от них же она слышала часто. Более того, Артём нравился её маме! Всё, казалось бы, абвер. Дело закрыто. Ан нет, Уважаемый Читатель, далеко не закрыто. Как только девушка получает то, чего она хочет и то, о чём она мечтала, ей начинает хотеться чего-то нового или же просто другого. Тоня всё чего хотела от Артёма получила. Да в таком количестве, что казалось бы чего ещё надо? Надо, Уважаемый Читатель, надо. Другого надо. Тоня устала от стабильности Бутусова, от его ухаживаний и так далее. Ей захотелось чего-то нового. Конкретно? Ноябрёва. Вот захотелось и всё тут. Хоть ты тресни. Альберт был более неуправляем, более вспыльчивым (и отходчивым), более взбалмошным (в отличие от такого правильного Артёма). Короче, раздолбаем был Альберт. Непредсказуемым раздолбаем. С тем же чувством юмора, что и у Бутусова, но чуть более отвязным. Странно вроде, да? Как можно отказаться (или устать) от стабильности в пользу раздолбайничества? Действительно странно. А вот Тоне это странным не показалось. Ни капельки. Она действительно как-то по-особому смотрела на Ноябрёва на днюхе Нинки Кусковой. Вот так (я показываю). А этот раздолбай опять нализался и её взглядов не замечал. Они сидели за столом напротив друг друга. Справа Артем, обнимающий Тоню, а слева Альберт. Так Алик (вот уж действительно – «алик»!) опрокидывал рюмки одну за одной и уже через пару часов был вовсе неодупляем. Помните как в «Иван Васильевич меняет профессию»: «Вот смотрит, а! Вы на мне дыру протрёте, отец родной!» Примерно так же можно было сказать, если бы посмотреть на Альберта и тоню со стороны. Но никто (кроме Дашки) не смотрел на них. Короче злилась Тоня. Что может разозлить женщину? Прошу прощения – девушку. Это игнорирование её внимания. Это злит девушек сильнее, чем сломанные ногти. Альберт внимания на Тоню не обращал и общался с ней в привычной для себя клоунской «манэре». Тоня злилась. Притоптывала ножкой. Злилась и хотела Ноябрёва ещё больше. Через некоторое время она опомнилась и начала настраивать себя же против Ноябрёва. То уши у него кривые, то руки слишком длинные, то нос картошкой. Да ещё и пьяный по жизни. Бр-р-р! Аутотренинг не срабатывал, и тянуло Тоню к Альберту всё больше и больше.
- Ладно, подруга, проехали, – наконец сказала Тоня. – Пойдём, а то кавалеры сейчас перепьются и уж ни тебе ни мне ничего не достанется.
Дашка согласилась и девушки пошли по направлению к лавочке. На лавочке тем временем пацаны напевали в унисон: Мы ведь целу-ую ве-ечность собира-аемся пить! Если снова над миром грянет гром, небо вспыхнет огнё-ом! Вы-ы нам то-олько нале-ейте, и-и мы на лево-о пойдё-ом! С появлением девушек Тёма и алик резко сменили мелодию на более привычную: «Чёрный во-орон, что ж ты вьёшься над мое-ею голово-ой?»
- Ну чо, Тём, пошли, а то холодно уже, – прижалась к Артёму Тоня.
- Пойдём, – невозмутимо ответил Артём поднявшись.
Они с Альбертом пожали руки.
- Покеда.
- Покеда, брат, гитару завтра занеси, – Артём подмигнул Альберту.
- Занесу.
Артём и Тоня удалялись под жёлтым светом фонарей, Дашка вполоборота села на лавочку, а Альберт тяжело вздохнув, откинулся на спинку лавки. Некоторое время сидели молча. Мысли пчелиным роем вертелись в тяжёлой голове Альберта. «Покеда, брат, гитару завтра занеси! Сука какая, а! А сам ручонкой по Тониной талии елозит, шарит, ищет видать чо-то!» Альберт закрыл глаза. Плохо было Альберту. Он так устал от созерцания пары Бутусов-Сереброва, что в последнее время нервы не выдерживали и Альберт пил ещё больше. От созерцания счастливой пары. Маленькое такое уточнение, да? Прошёл год с выпускнова, а план по отбиванию девушки у брата в голове Ноябрёва так и не нарисовался. Вроде всё было для отбивания – Артём в третьей школе, Альберт на уроках сидит сразу за Серебровой. На переменах в курилке они рядом стоят, флиртуют, друг друга подкалывают. Альберт часто доводил девушек до дома после школы, благо жили они в одном направлении и Альберт утверждал, что он просто так идёт домой. Где-то Альберт слышал, что больше всего девушек интересуют те парни, которые не обращают на них внимания. Как там поэт сказал? Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей! Гениально, конечно, вот только тут по ходу случай особый. Альберт чередовал внимание и полное игнорирование. Не срабатывало. Тоня по прежнему встречалась с Артёмом, а общались они в основном в одной компании, поэтому Альберт был просто вынужден смотреть на их «игрища». Вот свежий августовский пример. День рождения Кусковой. Нинка, дура, посадила его напротив этого «твикса» и Альберт весь вечер был вынужден пялиться на то, как Артём залазит левой рукой ей под юбку. Алик наливал и наливал, а Тонька смотрела на него с каким-то презрением, что ли. Так Альберту казалось. Странный был взгляд. Такой взгляд обычно бывает у людей, которые смотрят на безнадёжно больных даунизмом детей (сам понимаю, что пример плохой, но другого не подобрать). Нехороший взгляд был у Тони. Вроде как говорила она ему этим взглядом, мол, видал, учись у Артёма, пацанчик, а тебе этого не видать! И Ноябрев пил. Пил и напивался. Альберту вообще в последнее время стало казаться, что Тоня его отношение к себе «срисовала» и теперь просто над ним издевается. Так казалось Альберту. Ему казалось, что она специально именно перед ним обнимается и целуется с Артёмом, мол, опять же, паря, видал? А тебе фиг! Неудачник ты, паря! Ты пей, пей, а я посмеюсь.
Альберт пил и по-пьяни всё больше убеждался, что Тоня с ним играет. Смеётся над ним. Альберт не любил, когда над ним смеялись. Когда он сам шутит, дурачится – это одно. А когда смеются не над его шутками, а над ним самим – это совсем другое. Альберт был человеком амбициозным и пренебрежительного отношения к себе не переносил. Вернее переносил тяжело. Ну, если к нему пренебрежительно относится пацан какой – это одно. За нос и об коленку, вот и весь диалог. А как быть с девкой? Да которую любишь (странное это слово – любишь, страшное)? Её же коленом не приложишь! Хотя… Нет, не приложишь! Альберт пил и мучался. Он устал. Его раздирали противоречия. С одной стороны можно было попробовать открыто за Тоней поухаживать. И там будь, что будет. Но в этом случае разговора с Артёмом было не избежать, а этого не хотелось. Поэтому он пытался всё делать «втёмную». Это с одной стороны. А с другой? С другой – Альберту очень хотелось быть с Тоней, она представлялась ему девушкой его мечты. Сереброва оказалось той самой первой любовью. Не считая влюбленность в учительницу русского языка и литературы в первом классе. Первой, а потому – несчастной и заранее обречённой на провал. Он злился на себя, на свою неуверенность и неспособность быть твёрдым и раз и навсегда решить – либо забыть, либо забрать. Вот Артём тот сразу бы всё решил. И решил бы правильно.
Алик когда смотрел разные фильмы про любовь (нечасто правда, но смотрел) то ему смешно становилось и больно. Все фильмы, как правило, в чём заключаются. Они встречаются. Влюбляются. Он любит её, а она его. Тут всё понятно. Сначала она не доступна и даже, возможно, встречается с другим. Это сначала. Он за ней ухаживает, добивается её, а она смотрит и оценивает его ухаживания. Тут всё тоже понятно. Это в фильмах. Когда ухаживаешь и в глубине души знаешь, что добьёшься и что ухаживания это что-то вроде экзамена – это одно. А вот когда ухаживаешь и не знаешь, что твои ухаживания её волевым решением заранее обречены на провал. И то, что это что-то вроде игры в кошки-мышки. Дама посмеётся, наиграется и пнёт кавалера острым каблучком. Это другое. Плохо было Альберту.
Молчание стало тягостным и Дашка обронила:
- Сыграй.
- А? – встрепенулся от неприятных мыслей Ноябрёв.
- Сыграй, говорю, – засмеялась Дашка.
- Что?
- А что хочешь.
Алик почесал затылок и заиграл. Он ничего не пел, просто наигрывал что-то вроде «Листья жёлтые». Дашка сидела и смотрела на Альберта, тот так увлечённо (или даже – отстранённо) наигрывал мелодию, что её взглядов не замечал. Беда у него с этими взглядами. Он закончил играть.
- Холодно, – сказала Дашка.
- Да, не Ташкент, – согласился Алик. Потом он опомнился и, сняв с себя пиджак, надел на Дашку.
- А так?
- Так теплее.
Снова помолчали. Альберт напряжённо теребил струны так, что одна даже порвалась, больно ударив по руке.
- Плохая примета, – сказал Альберт.
- Почему?
- А шут его знает, почему. Плохая и всё. У Талькова, кстати, кажется, за день до смерти, на концерте струна порвалась.
- У Талькова?
- Проехали.
Молчание.
- Покурим?
- Покурим.
Покурили. Дашка «Мальборо», Алик «Бонд».
- Слушай, Альберт.
- Да-да.
- Можно вопрос нескромный?
- Пятнадцать.
- Что?
- Проехали.
- Я серьёзно.
- Так и я не шучу.
- Ну Альберт!
- Молчу-молчу. Клянусь говорить только правду, правду и ничего кроме правды! Спрашивайте свои каверзные вопросы.
- Ноябрёв!
- Всё. Спрашивай.
- А у тебя девушки вообще были?
- Вот это нобелевский вопрос, Дарья Николаевна. Мне подумать или это вопрос риторический?
- Я серьёзно.
- Ох, я тебе скажу так: те, кто были, тех уже нет и вспоминать о том, что было я не хочу. Вот гитара, вот лавочка, вот бутылка с пивом. О, кстати, – Алик приложился к бутылке.
- Дай и мне, – они отхлебнули по очереди.
- Так вот – это всё есть, а то, чего нет – того нет.
- А самые долгие отношения?
- Слушай, Даша, мы ж всё время вместе тусуемся. Ты рядом со мной много девушек видела?
- Да нет.
- Вот, вопрос можно считать закрытым.
- Может тебе пить поменьше надо? А то ты всё время пьяный, – осторожно спросила Дашка.
- Может и надо. Только вот я что думаю, Бог создал нас такими, какими хотел видеть. Стало быть, он хотел, чтобы я много пил и курил.
- Да ну брось ты богохульствовать!
- Прошу прощения, был не прав, исправлюсь. А если серьёзно, Даша, то пью я не просто, потому что пью. Причина у меня есть. Вот и пью.
Помолчали, потом Дашка поёжилась (ей всё равно было холодно хоть и сидели они почти вплотную) и спросила:
- Это из-за Тони?
Алик повернул голову и посмотрел на Дашкин затылок.
- А сама как думаешь?
- Думаю – да.
- Ну вот видишь. А она что об этом думает?
- Откуда я знаю! – резко ответила Дашка. – Она мне не докладывает, – потом она сменила тон на более таинственный. – А… А у вас с ней что-то было? Я никому не скажу! Клянусь!
Альберт грустно посмотрел в большие Дашкины глаза, попытался там что-то прочитать, но не сумел. Может читать было нечего?
- Даш, а ты у неё и спроси. Мол, Тонь, было у тебя чо-то с Ноябрёвым или нет? И послушай внимательно, что она тебе ответит.
После этого долго молчали. Дул ветерок, светили фонари, мимо прошла ватажка таких же как и они выпускников, только девушек среди них не было. Внезапно откуда-то слева и сверху на лавку запрыгнул чёрный котёнок.
- А-а-а! – взвизгнула Дашка.
- Бл…дь! – от неожиданности скорее, а не от страха, крикнул Алик. Он схватил котёнка, вытянул его на руках. Потом они засмеялись.
- Ты… Ты… Ты чо орёшь-то? – давясь хохотом, спросил Альберт.
- Так страшно же! – обиженно ответила Дашка.
- Так и инвалидом психическим стать можно, – наконец перевёл дух Альберт.
- Или седым.
- Или седым инвалидом, – Альберт посмотрел на котенка. – Ну, чо, носферату? Чо с тобой делать-то теперь?
- А он домашний? – поинтересовалась Дашка.
- Да вроде ошейник есть, – Альберт стал рассматривать ошейник, нашёл на нём имя и адрес. – Чёрный принц, – прочитал Альберт и снова заржал. – Представляешь, как они его есть зовут? Чёрный принц, а Чёрный принц, кушать подано, садитесь жрать пожалуйста! Или с улицы не «кис-кис-кис», а «принц-принц-принц»!
Посмеялись.
- Слушай, давай его домой отнесём, а?
- А чо можно, адрес знаем, – Альберт огляделся и примерно просчитал какой путь прошёл котёнок. С балкона на ветку дерева, а с ветки на них. Красиво. «Я бы так не смог» – подумал Альберт. Он посмотрел на часы. Часы показывали пол первого. Поздновато. Он представил, как заявляется в квартиру хозяев с котёнком, гитарой, бабой и пьяный.
– Слушай, давай его домой отнесём, а? – повторила Дашка. – Хорошее дело сделаем.
- Я только что чуть «хорошее дело» от страха не сделал, хватит с меня, давай его просто отпустим, а он дорогу сам найдёт. Кот же. Да, точно кот. А коты и не такое могут! Я тебе говорю!
- Ну, давай отнесём, – и так она посмотрела на него, что у Алика аж сердце быстрее забилось. Интересно сколько мужиков попадаются на такие взгляды? Подсчитайте, потом созвонимся, сравним.
- Ладно, давай.
Они нашли подъезд и поднялись на четвёртый этаж. Сравнились с ошейником. Верной дорогой идёте, товарищи! – как будто говорил ошейник. Алик снова посмотрел на часы и, набравшись мужества, позвонил. Дверь не открывали. Он позвонил ещё раз. За дверью началось шевеление. Он позвонил в третий раз. Дверь открылась. На пороге стоял давешний мужик, в халате.
- Те чо? – оглядел странную делегацию мужик. – Паря, ты время видел сколько щас? Нажрались что ли!?
- Мы котёнка принесли, – пискнула Дашка.
- Котёнка?!
Альберт ответить ничего не успел. Мужик выдал отличный хук с левой. Котёнок с рук Ноябрёва запрыгнул в квартиру, а сам Ноябрёв отлетел к стене. Дверь закрылась. Гитара со звоном упала на пол.
- Алик, Аличка, – склонилась над ним Дашка.
- Весёлый разговор, – только и сумел вымолвить Ноябрёв.
Злости не было, была обида. Что ж у него всё через жопу-то! А? Товарищи! Глаз стал склеиваться, Дашка гладила его по волосам и дула на глаз.
- Пойдём отсюда, а, – сказала она Ноябрёву.
Альберта раздирали противоречия. С одной стороны свалить сейчас без «ответки» будет «не по пацански», а с другой пока Дашка гладила его по волосам он гладил её по… ну, вы поняли по чему он там её гладил. Всё перевесил Дашкин поцелуй. Она как-то внезапно поцеловала его в закрывающийся глаз.
С её точки зрения Ноябрёв только что совершил что-то вроде подвига. Ма-аленького такого, но всё же подвига. Дашка очень любила животных. Особенно кошек. Особенно маленьких чёрненьких котят. И Ноябрёв только что огрёбший из-за её просьбы отнести котёнка домой сильно прибавил в рейтинге. К тому же у Дашки к Альберту в этот самый момент проснулись какие-то странные чувства. Типа материнских. Вдруг захотелось его пожалеть и погладить, короче, вознаградить за старания и страдания. Что она, собственно и сделала.
- Ладно, пойдём, – сказал он поднимаясь.
Но ушли они не сразу, так как на ближайшем подоконнике Алик чуть было не стянул с Дашки джинсы впиваясь ей в губы сильнее и сильнее.
- Нет.
- Почему?
- В смысле да, но не здесь.
- А где?
- Пошли к бабке моей.
- Пошли.
Они действительно пошли, быстро так пошли, почти побежали. Полуглухая Дашкина бабушка обрадовалась появлению (хоть и позднему) внучки с парнем, который почему-то закрывал правый глаз грифом гитары. Они сразу же прошмыгнули в маленькую комнатку, где внучка обычно спала, когда ночевала у бабушки и очень скоро там заскрипели пружины. Правда, бабушка этого не слышала, она ж Полуглухая. Или просто не захотела услышать.
Часть II
«Кто?»
Май подарил стране сразу несколько праздников. Ну, считайте сами: Первое мая, Девятое мая (День Победы) и, конечно же, семнадцатое мая. Чо-то не припоминаете, семнадцатое мая, да? Коне-ечно. И Вам не стыдно? А мне бы было стыдно! Это ж день рождения Артёма Бутусова! Пора бы знать, друзья.
Тёма готовился к встрече своего дня рождения. Прошло два с половиной года. За это время Артём успел выпуститься из школы (с достаточно хорошими оценками в аттестате), поступить в Дубненский Университет и побыть свидетелем на свадьбе своего дружбана Феликса.
Тёма и сам собирался обзавестись печатями в паспорте и кольцами с гражданкой Серебровой, но Тоня почему-то вступать в брак с Артемом не спешила. Это его искренне удивляло, так как он считал, что абсолютно все (ну или почти все) дамы при первой же возможности отвечают согласием на предложение. Для начала, немного помучив ухажёра. Но Тоня снова удивила Артёма своей рассудительностью и не совсем женским поведением и, положив руку на плечё Бутусову, сказала:
- Рано, Тёма, рано. Поживём вместе, притрёмся друг к другу. Приглядимся. А печати шлёпнуть всегда успеем. Так?
- Так, – ответил Артём, и тема с браком была оставлена. До поры.
Они стали снимать квартиру в том дворе, где они чаще всего собирались, и жить вместе. Было тяжело. Хотя, если уж быть до конца точным в определениях, то не тяжело, а непросто. Артём учился отлично и к концу первого курса стал за деньги писать курсовики и рефераты своим одногрупникам и даже ребятам со старших курсов. Преподаватели быстро разглядели в Бутусове талант и спрашивали с него сильнее, чем с других. Он не роптал и не ныл, а пахал и пахал. Тёма становился взрослее, жестче и в каких-то вопросах грубее. Последнее определение не относилось к Тоне. Ей он никогда не грубил, заботился о ней и во всём ей доверял.
Ноябрёв лежал на кровати и пялился в потолок. Алик изменился. Стоп. Уважаемый читатель, как описать девятнадцатилетнего парня? А? Ну, взрослого мужчину понятно: косая сажень в плечах, его мужественное лицо покрывала почти седая щетина, глаза его источали пережитую боль от утрат и в то же время внушали уверенность в завтрашнем дне; он никогда не повторял дважды и ловил всё с первого раза, было понятно, что этот человек много видел и много пережил; в общении с женщинами он был учтив и подчёркнуто галантен, таких, как правило, и называют настоящими мужчинами.
Ну, короче, где-то так. А что у нас? Алик, конечно, был высокого роста, но про «косая сажень в плечах» было бы перебором. Растрёпанные русые волосы, пробившаяся щетинка на щеках, а в остальном – лажа. Мешки под глазами; уши как лопухи; нервный взгляд.
Прошло два с половиной года, а в жизни Альберта Ноябрёва почти ничего не изменилось. Он тоже поступил в Университет, но на менее престижное отделение. Экология и природоведение. Во-первых, после выпускнова вечера Альберт абсолютно не понимал, куда же ему направить свои непутёвые стопы, так как знания в голове были сумбурными, а желания неопределёнными. В конце одиннадцатого класса отец, конечно, попытался наставить сына на путь истинный и отвести к дяде Бутусова, подтянуть математику и физику. Алик, конечно, походил, но, в конце концов, хлопнул кулаком по столу и сказал отцу:
- Пап, давай не будем друг друга обманывать. Инженер-электронщик из меня будет хреновый. Помнишь тот утюг, что я на прошлой неделе починить пытался? Так его на свалку только после мордобоя взяли!
Отец побарабанил пальцами по окну (соглашаясь с доводом об утюге) и спросил:
- И куда же твоя душенька желает?
И вот тут-то Альберт сам о том не задумываясь ляпнул про «экологию и природоведение». Была, правда, и ещё одна причина. Мама Альберта преподавала на этой кафедре. По сути, этот факт всё и решил. От результатов вступительных экзаменов абитуриента Ноябрёва сторонний наблюдатель схватился бы за голову. Сторонних наблюдателей, правда, было немного, да и те, кто был, не принадлежали к слабонервным. Короче, Альберт поступил.
Учился он через пень колоду. Сами посудите, можно совмещать алкоголизм и образование? Нихт – будет наш с Вами ответ, Уважаемый Читатель.
Насчёт алкоголизма это не преувеличение. Если в школе Альберт, можно сказать, баловался «беленькой», то, выйдя во взрослую жизнь, Альберт развернулся по полной. Ни дня без литра! Такой сам себе он придумал девиз. И чётко ему следовал. Всё-таки правы были авторы латыни: Nomen est omen. Имя говорим само за себя. Короче, Алик и есть алик.
Алик убивал свой организм, организм платил ему тем же. Постоянные головные боли, повышенное давление, отдышка – были его постоянными спутниками. К тому же начались проблемы по мужской части. Алик стал нервным и злым, но пить не переставал. И, конечно, старая рана не давала Альберту покоя. Он постоянно думал о Тоне. После окончания школы видеться они стали реже, хоть и учились в одном Универе. Иногда, правда, Альберт сам избегал встреч. А, избегая, жалел об этом и делал всё, чтобы всё-таки встретиться. Встречались они и на совместных гулянках, которые, как правило, заканчивались для Альберта в каком-нибудь из подъездов. Он мог часами стоять в тёмном холодном подъезде, когда все уже разошлись по домам. Стоять, пить из горла, пялиться на фотку с выпускнова (на ней они были изображены втроём, Артём и Альберт стояли по бокам, а Тоня стояла между ними и держала их за руки) и сдерживать слёзы. Иногда не получалось. Не было и дня, чтобы он не думал о том, как она с ним? Как ей там? Как он её? От последней мысли становилось совсем больно и Алик колотил кулаком об стену или стол, спьяну не чувствуя боли. Просыпаясь с утра, он понимал, что такими темпами до счастливой старости ему просто не дожить, но всё равно с каким-то садомазохистским наслаждением продолжал вспоминать о ней и снова пить. Спешите видеть! Цирковое представление «дрессированный Альберт Ноябрёв. Бег по кругу».
Он прекрасно понимал, что опускается с каждым днём всё ниже и ниже. Бомжи-алкаши уже пару раз принимали его за своего, когда он с утра возвращался домой. Понимал он и то, что свет клином на Тоне не сошёлся. Понимал, но не верил в это. Пытался, конечно, пытался чо-то замутить с сокурсницами (коих было всего три, да и те, страшнее моей жизни!), но кто ж на алкаша клюнет? Если раньше он хоть шутил, то сейчас Ноябрёв был угрюмым и молчаливым, всё время о чём-то думал. Те, кто учился с ним, не могли поверить в то, что ещё пару лет назад Альберт был душой класса, потому как сейчас они видели перед собой трясущуюся хронь.
Один раз отец не выдержал. Накануне они с женой ехали в маршрутке, а рядом с ними сидели две дамы и хвастались друг другу своими детьми: «Ой, а моя-то такая умница, четвёртый курс, журфак, оценочки в зачётке: пятёрка к пятёрочке» А другая вторила первой «Ты бы моего видела! Красавец, в военном училище учится, скоро лейтенантом будет!» Мама Альберта отвернулась к окну, еле сдерживая слёзы. Отец разозлился на Альберта и на себя, за то, что не смог воспитать сына нормальным мужиком. Ночью, когда Альберт снова припёрся пьяным, у них с отцом произошёл неприятный разговор, закончившийся фразой отца:
- Ты же только о себе думаешь! А ты о нас с матерью подумай! Подумай-подумай! Она, считай, тебя в Универ втащила, со сколькими людьми отношения испортили тогда, а со сколькими испорчены сейчас, когда ты ни х…я не учишься? Думал? Ты вообще, о чём думаешь? Сегодня ехали в маршрутке, две тётки своими отпрысками хвастаются и уж такие они расписные, такие козырные! И не важно, что половина из сказанного полная х…я! Неважно! Сказка ложь, да в ней намёк! А ты думал, что твоя мать говорит подругам? Про тебя-то соврать трудно! Про тебя весь универ в курсе! Лучше бы ты в армию пошёл, сын.
- Так отдайте, – невозмутимо парировал Альберт. – Нет, не отдадите. Вы же меня слишком любите. А насчёт того, какой я, это ж вы меня таким родили, вот и мучайтесь.
Несколько секунд в кухне было очень тихо, было слышно лишь тиканье настенных часов, тяжёлое дыхание отца, да всхлипы мамы в соседней комнате.
Отец ничего не ответил и вышел, потирая ладонью левую сторону груди…
Ноябрёв лежал на кровати и пялился в потолок. А в это время в квартире Бутусова собирались гости. Первыми пришли Лёха и Нинка, за ними притащился Макс. Артём решил, что девятнадцать лет надо отмечать большим кругом и созвав в гости друзей не стал выгонять родителей (он решил отмечать дома, а не на съёмной квартире) из дому, как он делал раньше. Мама и Тоня суетились, сервируя стол, а Артём с отцом налаживали sound-систему. Настроив всё как нужно Артём решил Побазарить с гостями.
Ожогин и Кускова стояли на балконе и курили, к ним присоединился Артём.
- Познакомьтесь, – снова поприветствовал его Ожогин. – Это Нина, это Артём. Нина у нас иная.
- Дурак, – прошипела Нина и вышла с балкона.
- Почему иная? – спросил Артём.
- Да блин, книжек начиталась. Лукьяненко этого.
- Так почему иная-то?
- Не читал что ли?
- Это фантастика?
- Типа да.
- Не, я фантастику не люблю. Ну, на крайняк, Стругацких.
- Мужик, – они пожали руки.
- Так почему иная?
- Она обладает нечеловеческими способностями.
- Господи, не пугай! Какими?
- Спать по двадцать часов в сутки и краситься столько же!
- Вы о чём? – заскочил на балкон Макс.
- Известно о чём.
- Слушай, Лёх, а ты где мобилу покупал?
- Известно где.
- А… А, по чём?
- Известно по чём.
- Душевно поговорили, – подвёл итог дискуссии Бутусов. – Айда за стол, уже все собрались.
Самым последним припёрся Альберт. Он был одет праздничнее остальных: тёмный костюм и белая сорочка без галстука. Стали дарить подарки различной материальной ценности, потом приступили к трапезе. Сергей Васильевич с удовольствием поддерживал различные разговоры на различные темы, а мама Артема сидела и нарадоваться не могла на взрослеющего сына. Вот только что-то портило хорошее настроение мамы, но она не могла понять, что. Она принялась рассматривать собравшихся за столом, делать это было не трудно, так как все были сосредоточены на обсуждении какой-то животрепещущей темы. Тёма сидел во главе стола, обнимал Тоню и лыбился во весь рот. Было понятно, что он вообще ничего не замечает. Сбывается его мечта: он молод, рядом с ним его любимая девушка, он прекрасно учится, что ещё нужно, чтобы спокойно встретить старость?
Вдруг Татьяна Олеговна поймала косой (неприязненный) взгляд в сторону сына. Даже не взгляд, а искорку. Он был так короток, так быстр, что, пожалуй, заметить его было под силу только материнскому вниманию. Сразу же заныло сердце и Татьяна Олеговна принялась вычислять от кого исходил этот взгляд. Получалось, что он принадлежал Альберту, так как в той стороне стола сидели только двое – Альберт и Сергей Васильевич, который обнимал Ноябрёва и разливал вино.
Татьяна Олеговна, честно говоря, никогда не любила Альберта. Она считала, что такой легкомысленный и неуравновешенный парень никак не может и не должен быть лучшим другом её сына – умница и красавца. По чесноку если, то инициатива перевода Артёма в третью школу принадлежала Татьяне Олеговне. Она надеялась, что отдалившись от Альберта её сын возьмётся за ум и начнёт учиться. Она весь девятый класс «капала» на мозги Сергею Васильевичу на тему перевода Артёма из пятой школы. Мол, сын её не послушает, а против мнения отца (бесспорного для Артёма авторитета) пойти не сможет. Наконец Сергей Васильевич согласился и начал «движуху» по поводу перевода Артёма. Перевод удался. Артём перевёлся в третью школу. Его новый друг – Феликс – понравился Татьяне Олеговне с первого знакомства. Он был более серьёзным и вообще. Татьяна Олеговна всегда удивлялась, как в хорошей семье (а у Ноябрёва семья была хорошая) мог родиться такой урюк, как Альберт. До неё, конечно же, тоже доходили слухи о последних подвигах Альберта. Слухи, правда, доходили в сильно искажённом виде, но, тем не менее, доля правды в них была большей, чем доля вымысла. И вот теперь этот вот взгляд. Говорить она Артёму об этом не собиралась, сын мог подумать, что мама просто двинулась – взгляды нехорошие ловит, но решила, что будет на чеку.
- Секундочку! – поднялся счастливый Артём. – Дайте имениннику слова! Мы вот тут всё за меня пьём, да за меня, а вот я бы хотел выпить за моего дружбана! За брата моего, Алик!
- Ау? – отозвался Алик.
- Брат, ты помнишь, как классе в седьмом мопед собрали?
- Как такое забудешь?
- Для тех, кто не знает, поясню. В седьмом классе мы с Альбертом Александровичем купили, по дешёвке мопед. Это ж мечта всей нашей жизни была! Что вы! Короче, сбылась мечта идиотов! Купили мы этот драндулет, прости Господи! Провозились с ним, наверное, пол лета. Короче, сделали. Всё – наш! Мечта в квадрате! Ну, вытащили его в чисто поле. Ехать он не ехал, пришлось тащить на своём горбу! Мечта в кубе! Притащили. Всё. Сели, покурили, мы ж курили! Начали заводить. Ну, как водиться – с толкача. Сто метров Алик, сто метров я. Не едет, падла. Хоть ты тресни, а не едет! Короче, снова перекурили, Алик решил его ещё разок прогнать, а темно уже на улице, август. Короче бежит. Смеркалось. Мы эту историю никому никогда не рассказывали, мама, папа, вы таких подробностей не знаете, мы вас тогда расстраивать не хотели, сейчас-то я думаю уже можно. Короче, бежит Алик с этим драндулетом. Я стою, смотрю. Повторяю – темно на улице. Вдруг вижу яркое как-то в том месте, где Алик пробегает. Присмотрелся, блин – горит! Чо-то там, короче, загорелось, хрен его знает что! А Алик не смотрит, отвернулся и пламени замечать не желает. Я ему ору «Алик!» Он оборачивается, а он уже далеко убежал, я показываю, мол, горишь! Он замечает, однако отпускать эти «Карпаты» не спешит. Так и бежит с ним. Бежит и орёт «Бли-ин!» Ну, Альберт, конечно, не это слово орал, ну, не важно. Я ору «бросай!» А сам понимаю – не бросит! Всё думаю, щас ка-ак рванёт и не будет у меня ни брата, ни мопеда. Алик, похоже, подумал о том же, известно же, что у дураков мысли сходятся. Бросил он эту горящую хрень и сам на землю повалился. Мопед упал. Лежит, гад и горит. Уже почти весь в огне, я с себя рубашку срываю, подбегаю, бросаю на мопед и Алика начинаю оттаскивать. Только отбежали он и рванул. Чуть не обосрались оба тогда, реально стрёмно было! Долго потом лежали и ржали. Я голый по пояс. Алик весь в саже. А холодно на улице-то! Ну, он свою рубаху на две части разорвал и вот так мы и пошли. Он в левой половинке, я в правой. А рубашка хорошая была, джинсовая, ему родители только неделю как её купили. Ох и орали они на тебя, да, брат?
- Есть децл.
- Так к чему я это всё говорю? Брат, я тебя люблю. Я не о чём не жалею! Я счастлив, что эти годы был с тобой знаком, тепло нам было, особенно тогда – в одной рубашке на двоих! За тебя, брат! За тебя!
Все стали чокаться, улыбаясь и только Татьяна Олеговна общего веселья не разделяла, хотя и делала вид.
Радостный праздник закончился горьким похмельем. На утро Альберт не мог вспомнить, как же он добрался домой. Он жил в квартире, которую ему снимали родители. Отец сказал, после того памятного разговора, что некоторое время видеть сына не хочет. Альберт пожал плечами и согласился.
Ноябрёв полчаса провёл над унитазом, выблёвывая всё, что выпил вчера. Всё-таки водку с красным вином мешать не кошерно. Выблевав, казалось абсолютно всё, включая внутренние органы, Альберт повалился в коридоре к стене и некоторое время сидел на полу без движений. Абсолютно тупым и безжизненным взглядом рассматривая обои на стене. Он захотел покурить, но понял, что если закурит – выворачивать его начнёт снова. Что же делать? Терпи казак, атаманом будешь!
Тоня поднималась по лестнице. Каждая ступенька давалась ей с огромным трудом. Трудом не физическим, а моральным и душевным. Как так! Принцесса сама идёт к пажу, дабы предложить интим! Так сказать: дружбу организмов.
Тоня за то время, что прошло с того памятного сентябрьского вечера, когда она решила «завязаться» с Ноябрёвым не отказалась от этого сумасшедшего замысла, а скорее наоборот. С каждой встречей с Альбертом её к нему тянуло всё больше и больше. Она сама не могла понять природу этого влечения, вот, просто хочу этот мячик и всё!
Она, лёжа в пастели с Артёмом, не раз рисовала в уме картину их первого с Альбертом вечера. Получалось очень красиво. Она засыпала. Просыпаясь же, она вздрагивала, вспоминая вчерашние фантазии и обещала себе, что этого никогда не будет! Но стоило ей хотя бы мельком углядеть Альберта как перед глазами снова вставали фантазии. Она старалась отогнать их и вела себя с Альбертом (если им доводилось общаться) высокомерно и делала вид, что он ей совершенно (ну, то есть совсем!) безразличен.
Шло время, дни летели как самолёты, Тоня уже плохо спала, постоянно ворочалась. Артем переживал и говорил ей, что может нужно обратиться к врачу? Нет, Тёма, всё нормально, просто душно у нас…
Так вот, про принцессу и пажа. Что же делать, ежели паж такой тупой, что ни чо ваще не одупляет! Нужно брать инициативу в свои руки! Очень Альберт Ноябрёв нравился Тоне. Правду значит, говорят, что женщины любят жалеть убогих…
Звонок в дверь оторвал Альберта от созерцания обоев. Он с огромным трудом поднялся с пола, застегнул рубашку (он спал в одежде) и, проклиная всех на свете, открыл дверь, не посмотрев в глазок.
- Привет, мозг, – жизнерадостно (слегка утрировано) поприветствовала его Тоня.
- Здравствуй, – опешил Альберт. Вот она – белая горячка! Однако во время белой горячки не чувствуешь физических прикосновений (так считал Альберт), а вот Альберт почувствовал как Тоня ущипнула его за пивное пузо.
- Ты чо? – снова опешил Альберт.
- Да так, ни чо… Войти-то можно?
- Ну, заходи…
Тоня зашла в квартиру, Альберт закрыл за ней дверь. Она прошлась по коридору, заглянула в комнату. Оценила разброс вещей по периметру. Мра-ак…
- Уютно у тебя… Чувствуется, правда, что не хватает женской руки…
- И ноги, – машинально заметил Альберт.
- Да-а-а…
- Зачем прибыли?
- Жить у тебя буду.
- Ха-ха. Очень смешно, – без тени улыбки произнёс Альберт. Всё-таки издевается она над ним. Решил Ноябрев.
- Обхохочешься, – согласилась она.
Тоня не совсем понимала, как ей начать разговор с Альбертом, потому и несла всякую чушь. Ей было понятно, что Альберт не догоняет, почему она припёрлась к нему с утра пораньше, да ещё и без ведома Артёма. Тоня понимала, что если не она, то Альберт сам никогда и ни за что не догадается о цели её визита. Но сказать в открытую мешала гордость. Вот так и бывает и хочется и колется. Но надо что-то делать и что-то говорить! Что?!
Она подошла к нему вплотную и провела рукой по волосам, глядя ему в глаза. Альберт вздрогнул от близости такого желаемого:
- Не надо на меня так смотреть, – сказал он хрипло.
- Почему?
- У тебя заболят глаза.
- Не уж-то от ослепительной красоты?
- Скорее наоборот.
Она продолжала смотреть ему в глаза и именно сейчас сумела прочитать в них то, что не прочитывалось по разным причинам ранее.
- Альберт, ты на меня так смотришь, – она даже немного смутилась.
Альберт немного помялся и вдруг, сам того не ожидая (похмелье зачастую действует лучше «сыворотки правды»), ляпнул:
- Потому что люблю тебя… И всегда любил…
Последовала долгая пауза, во время которой они стояли и смотрели друг другу в глаза. Когда Альберт сказал, то, что он сказал Тоня даже отшатнулась от него немного (не на долго). Этого она никак услышать не ожидала. По крайней мере, вот прямо сейчас. Потихоньку ей становилось понятно поведение Альберта. Поняла она, конечно, не всё, но многое. И разнос, в который уходил всё глубже и глубже Ноябрёв и всё, всё, всё. Она спросила:
- Пьёшь-то почему?
- Страдать так, страдать, – усмехнулся он и вдруг стал быстро бормотать:
Кто мне скажет, что правда в водке,
Тому плюну я сразу в глаза.
Литров сто засадил я в глотку,
А прозрения не познал.
В подворотнях всё начиналось,
Открывал, наливал и пил.
В спину люди мне огрызались:
«Снова пьёт. Алкашня. Дебил»
Я в спиртном утопил характер,
Я здоровье оставил там.
Признавался в любви, как трактор,
В одиночку опять бухал.
Сотню раз я просил прощенья,
Мне прощали – я шёл и пил.
Приходил к дамам я с цветами,
Снова в спину: алкаш, дебил.
Пятерик отдал я Химере,
Мог сломаться не раз и не два.
Может тот, в ком внутри есть стержень,
Не сломается никогда?
Я пишу эти строки трезвый,
Снизошло, наконец, на меня.
Молодым был когда-то и резвым,
Им не быть мне теперь никогда.
Я проснулся и понял – баста!
Пил я много – пять долгих лет.
Кто сказал: в водке есть прозренье.
Я клянусь вам – его там нет…
- Что это? – опешила она.
- Да так, – смущённо отвернулся Альберт. – Вчера на кровати валялся, набросал.
Что-то Тоня поняла, что-то такое, от чего ей ещё больше захотелось схватить сейчас Альберта и никуда больше не отпускать. Было, правда и ещё одно чувство, где-то глубоко-глубоко внутри, лёгкое чувство, нет, не брезгливости, а чего-то такого же, но как-то это по другому называется. Как же? Ну, допустим, жалостью это называется. Самой плохой и унизительной жалостью, для того, кого жалеют. Если он, конечно, понимает, что его жалеют и если конечно у него есть это, как его, достоинство, что ли…
Тоня сейчас путалась в своих ощущениях. Она решила, что разберётся потом, как-нибудь… Зря что ли шла?
Она стала целовать Альберта, тот опешил, не ожидая от неё такой реакции, и немного отстранился, прижавшись спиной к двери. Вот так тоже бывает, хочешь чего-то (или кого-то) долго и мучительно, а когда, наконец, ты это получаешь (или получаешь возможность получить) тебе становится страшно.
- Что такое? – спросила она. – Не хочешь?
- Хочу, – дёрнул он головой. – Не могу.
- Почему? – протянула она.
- Это моё воздаяние, – усмехнулся он. – Не возжелай жену ближнего своего!
- Ща разберёмся, – уверенно сказала она и потащила Альберта в его комнату больше напоминавшую развалины. Так тоже часто бывает – женщина сама проявляет инициативу к пассивному парню.
Короче – сбылась мечта идиота.
Они стали встречаться чаще. Артем, сдав экзамены, устроился на работу в Москве (в охрану) с графиком дежурств сутки через трое. Когда он уезжал, Тоня и Альберт сразу же созванивались, а потом и встречались. Когда у неё, а когда у него.
Альберт сильно изменился. Он перестал пить, сдал все экзамены, почти без пересдач (неслыханное дело!), каждый день брился и одевал свежие футболки и рубашки. Он снова стал шутить. Вот только шутки у него получались слегка с гнильцой. Чаще про рогатых мужей они получались. Тоня делала вид, что ей было смешно. Чтобы никто не узнал о их связи они продумали (вернее продумал Альберт) целую конспиративную систему. Штирлиц бы позавидовал! Цветы на окне! Смяшно!
Так прошло лето. Настал сентябрь. Артём уволился с работы, и встречаться Тоне и Альберту стало сложнее. Чаще теперь их встречи сводились к банальному перепиху по быстрому (так как Тоня могла оправдать только максимум час отсутствия), удовольствия от которого они почти не получали. Однажды в самый интересный момент Альберту на мобильный позвонил Артём. Артём спросил: «может вечерком в ”Патриот” сходим? Ты, я и Тонька?» «Может» – ответил, тяжело дыша, Альберт. «Ты чо там?» –обеспокоился Артём. «Тёма, я с бабой» – прошептал Альберт. «А-а-а, ну, это святое! Всё, больше не отвлекаю, кстати, и её можешь прихватить с собой!» – обрадовался за брата Артём. «Посмотрим» – ответил Альберт.
Тоня стала всё больше и больше тяготиться их с Альбертом связью. Она разочаровалась в Ноябрёве. Он стал злой и нахальный, нахальный в самом плохом из смыслов этого слова. Постоянно от неё что-то требовал, постоянно подшучивал над Артёмом. Альберт повышал свою самооценку путём унижения её парня! Она всё-таки любила Артёма и не могла терпеть подобные шутки. И от кого спрашивается? От вчерашнего алкаша! Спившегося дегустатора! Она поняла, что породила зверя в лице Альберта и ладно бы благородного зверя, льва там али ещё кого. Так ведь зверёк-то был мелковатый! Гаденький такой! Что-то среднее между ленивцем и хонориком.
Тоня поняла, что совершила ошибку. Она терпела пыхтения Ноябрёва над собой, а думала в это время о ребёнке от Артёма. Да. Она поняла, что совершила ошибку. Она знала отношения Артёма к изменникам, изменщицам и изменам и понимала, что будет, если Артём вдруг узнает о той интрижке, что происходила за его спиной. Да с кем! С его лучшим другом! С братом! Хотя, по большому счёту, какой он ему брат-то теперь, а? Появляются так же сомнения по поводу прошлого. Она боялась того, что Артём может узнать. Она поняла, что совершила ошибку. Поняла слишком поздно.
Артём по необходимости должен был присутствовать дома, что-то там случилось с его бабушкой. Поэтому Альберт быстренько прибежал к ним. Тоня долго ломала голову, как Ноябрёв узнал о том, что Артёма дома не будет. Но прогонять его не стала. Решила, что всё скажет ему завтра. Он пробыл у неё два часа.
Альберт аккуратно спускался по ступеням, словно они могли скрипеть. Было уже три часа ночи, во дворе не горели фонари, и их лавочка не освещалась, поэтому, когда Альберт вышел из подъезда он не увидел, а почувствовал, что на лавочке кто-то сидит. «Кто-то» сидел и насвистывал. Альберт почему-то решил посмотреть, кто же это свистит на лавочке в три часа ночи. Примерно шагов за десять стали различимы контуры сидящего.
- Привет, – удивлённо сказал Альберт.
- Давно здесь сижу, – ответил Артём.
Они пожали руки.
- Как в старом анекдоте: муж вернулся из командировки… – съязвил Альберт.
- Почему мне не смешно?
- Настроение понял.
- Будешь? – Артём поднял двумя пальцами бутылку.
- Наливай.
Альберт не садился, а Артём не вставал. Бутусов подсветил мобильным телефоном и разлил водку в пластиковые стаканчики. Выпили, закурили.
- Ну?
- Шёл первый снег, солдаты уезжали на Кавказ…
- Не понял…
- Это вечер, Алик.
Снова разлили, выпили.
- Вечер? – спросил Альберт.
- Пасмурно…
- Да брось ты…
- Хоть брось, хоть подними.
- Тём, это не повод…
- А для меня повод. Брат. Мы ж теперь с тобой не только названные, но и «молочные» братья…
- Зачем ты?
- А зачем ты?
Помолчали. Мимо прошмыгнул толстенный чёрный кот.
- Налить? – спросил Альберт.
- Налей.
- За баб?
- За встречу, – усмехнулся Артём.
- Ты к ней?
- Пусть поспит.
- А куда?
- В Москве много хороших людей, и все они мои знакомые…
- Значит ко мне?
- Значит.
Они поднялись и пошли к Ноябрёву домой. Альберт снимал квартиру на совершенно другом конце «тридцатки». На улице Макаренко. Почти в Москве – шутил он. Шли они молча, лишь изредка предостерегали друг друга от случайного попадания в ямы и разрытую траншею под трубы (всё лето здесь пролежали).
Что-то было в этом неправильное. Извращенское что-то было. Любовник и муж. Ну, почти муж, хотя это и не важно. Важно другое. Такой знакомый и такой чужой сюжет. Где-то это уже было. Не могло не быть.
Артёму было очень больно. Как будто он на боксёрском ринге и пропустил хлёсткий удар в солнечное сплетение. Он как будто задыхался, а ему ещё и мешали хватануть воздуха, закрывая ему рот и нос железными руками. Он пытался вырваться из этих железных рук, но у него ничего не получалось. Хотелось плакать, но плакать было нельзя. Можно было блевать, но блевать не хотелось.
Они зашли в квартиру и сразу прошли на кухню.
- Жрать хочешь? – на правах хозяина, спросил Альберт.
- Хочу.
- Пельмени?
- Можно.
Альберт поставил пельмени на плиту, затем сел за стол. Разлили. Выпили. Помолчали.
- И давно ты с ней? – спросил Артём.
- Какая разница?
- Действительно, – Артём разлил ещё, чокнулись, выпили. – Она тебя не любит.
- Она никого не любит.
Молодые люди посмотрели друг на друга. Усмехнулись.
- Растёшь.
- Твоими молитвами.
Подоспели пельмени.
- Ты накладывай, а я пойду, отолью, – сказал Альберт.
- Иди.
Артём провозился минуты три, но тарелок не нашёл.
- Алик, где у тебя тарелки? – крикнул Артём.
- Там.
- Это очень пространственный ответ, хотелось бы поточнее.
- Засунь руку в шкаф и поворачивай на лево, оттуда три сантиметра вверх. Там и будут тарелки.
Артём нашёл тарелки и разложил пельмени.
- Никогда не думал, что скажу это, – вышел Альберт из сортира. – Но дроссель – это группа кристаллов, сросшихся одним концом с общим основанием в полости какой-либо горной породы.
- Это ты к чему? – поперхнулся Артём.
- Да так, навеяло.
- Что, никакой надежды?
Артём сказал и осёкся. Понял, что вопрос получился двусмысленный. Возможно, кого-то удивит подобный диалог между обманутым супругом (сожителем) и удачливым (хотя, не таким уж и удачливым) любовником. Кого-то может и удивит. Молодые люди были растерянны. Подобный инцидент в их жизни случился впервые, и они просто не знали как себя вести в этой ситуации. Да и потом не всегда ведь обманутый муж начинает сразу месить любовника жены, иногда ведь случается и такое, что замесить старинного друга, почти брата, по крайней мере, сразу – трудно. Артём и Альберт знали друг друга очень долго, большую часть жизни, лет двенадцать. А это для девятнадцатилетних согласитесь много. Разрушить в один момент, одним ударом, то, что было дорого двенадцать лет сможет либо очень сильный духовно человек, либо дурак. Их связывало очень многое. Это не выражается не в килограммах не в мегабайтах. Это вообще никак не выражается. Это нельзя описать, можно только почувствовать. И прожить. Не дай Бог, конечно.
Артём и в самом страшном сне не мог себе представить подобный расклад. Перед Артёмом сейчас стоял выбор. Либо одно, либо всё остальное. Потому что если он, Артём, оставит все, как есть – то перестанет себя уважать. А Артём хотел себя уважать и всегда делал всё для того, чтобы не потерять уважение к себе. Он считал, что достоин уважения.
С Ноябревым сложнее. Уважать человека, да который ещё и был назван братом, после того, как он переспал с твоей женщиной – это… это… Не мог Артём даже слова подобрать. В принципе Бутусов понимал, что детство кончается именно сейчас. Когда-то и от кого-то он слышал, что детство кончается тогда, когда начинаются женщины. Женщина у них появилась ровно пять лет назад. Пятнадцатого сентября девяносто восьмого года. Одна на двоих. Это одновременно и много и мало. Так вот, Артём, жуя пельмень, понял, что детство кончилось. И решение, мужское решение, нужно принимать именно сейчас. Он тяжело дышал, открыл рот, чтобы что-то сказать, но Альберт опередил его:
- Может ты и прав. Может она меня и не любит. А мне плевать – я-то её люблю! Да, люблю! Я даже тебе, Тёма, больше скажу – я её больше заслужил!
- Заслужил? – опешил Артём.
- Да! Заслужил! Ты понятия не имеешь, что я пережил, что я чувствовал, когда смотрел на вас, когда вы сидите и лыбитесь! Куда тебе знать! Ты же всегда всё получал! Всё! Ты на себя в зеркало посмотри и на меня! Ален Делон, бл…дь! Красавец, мачо! Да ещё и умный, хоть выжимай! Ты ж любую бабу мог закадрить, так не-ет, тебе обязательно нужно было ту, которая мне понравилась! И так всегда!
- Да ты чо, о…л? Да у меня и в мыслях не было! – Артём вдруг с удивлением понял, что это он оправдывается перед Ноябрёвым, хотя должно было бы быть наоборот. Ещё Артём понял, что вот именно сейчас, наверное, он услышит от Альберта только правду. Его правду, Альберта. Артём был ещё молод, но уже понимал, что «правды» у всех свои. Ещё Артём почувствовал какую-то очень сильную и небывалую усталость.
- Коне-ечно, не было! У тебя же всё на этом, как его, а, вспомнил basic instinct! Сука, трахаем всё, что движется, а что не движется, мы двигаем и трахаем! Так? Про чувства что-нибудь слышал, а? Нет, ты ж мачо у нас. Сука, не мачо, а чмо. Вам, таким, чувства не ведомы. А на х…я они нужны!? Да? Правильно, на х…й не нужны!
- Ты думай что говоришь-то. Альберт, ты меня видимо плохо узнал за двенадцать лет.
- Узнал-то я тебя хорошо. Это ты меня узнал плохо. Думал, я чо утрусь и забуду? Не-ет, брат, я тебе выпускной девятого буду долго припоминать! Понял? Теперь моё время. Я на коне, а ты в… Ну, ты понял. И не зыркай так на меня! В любви все средства хороши! И я ни о чём не жалею!
- Ни о чём?
- Ни о чём.
- А то, что ты как крыса из-под тяжка? Это как?
- Я же те сказал, в любви все средства хороши! Мужик за женщину бороться должен!
- Любыми средствами?
- Любыми.
- Значит, любой ценой? – грустно спросил Артём. Он уже сделал выбор. Ему было тошно. Он не хотел здесь оставаться, но и уйти тоже не мог, нужно было разобраться раз и навсегда.
- Любой!
- Значит, всё для фронта, всё для победы?
- Да.
- Ты сам-то себя слышишь?
- Я себя давно слышу! Я сам с собой уже научился разговаривать, чтобы научиться слушать. Мужик должен женщину завоевывать, любыми средствами! И плевать на всех! И на тебя – плевать!
Артёму стало так тошно, что усидеть он больше не мог. Он встал. Встал и Альберт.
- Чо, на дуэль меня вызвать хочешь? – усмехнулся Ноябрёв.
- Дуэли с равными бывают, я в книжке про это читал. А на счёт мужиков… Алик, ты не парься, к тебе это не относится.
- Да ты что?
- Всё, я всё сказал. Руки я тебе больше не подам, – Артём почти уже вышел из квартиры, потом остановился у двери и добавил: Ты знаешь, Альберт, Бог, он ведь не фраер, он всё видит…
Они не повышали тонов, не орали. Самое удивительное, что весь разговор прошёл на необычайно тихих тонах. Со стороны можно было подумать, что два парня просто шипят друг на друга. Это если не вглядываться в их глаза. А если вглядываться? Да нет, лучше не надо.
Артём ушёл. Альберт остался один. Он доел пельмени, допил водку. Закурил. Долго сидел, глядя в окно. За окном, через дорогу был лес, где-то там, в лесу, была деревянная Церковь. Часто по ночам громко лаяли собаки, видимо отгоняя случайно забредших прохожих. Альберт оделся и вышел из квартиры.
В темноте Церковь он нашёл не сразу. Она чёрным параллелепипедом скрывалась в соснах. Ноябрёв прошёл вдоль забора. Ни одна собака не подала голоса. Было очень тихо. Зловеще было. «Да что же и они меня за человека не считают?» – возмутился Альберт. Собаки не пошевелились. Он обошёл Церковь ещё один раз. Было очень тихо. Одиноко. Страшно. Пасмурно. Закапал дождь. Альберт подошёл к центральным воротам и посмотрел на икону. Было тихо. Он чёрным пятном стоял на другом пятне, тоже чёрном, но черном только внешне.
Он долго смотрел на Образ. Защемило сердце. Потом заплакал…
P. S.
Посвящается О.В. и Н.П.
Россия. Московская область. Наукоград Дубна.
15. 04. – 07. 05. 2006 год.