Красотою спасешься

 
Только у нее одной есть стиль.
Надо же, их столько здесь, у всех одинаковая униформа - белый верх, черный низ.... Совсем как в старое доброе время, когда так ходили пионеры. Все они примерно одинаковы. У нее тоже - белый верх, черный низ. Но она.... Она словно...
... танцует на невидимом для остальных балу. Под неслышную музыку. Причем, не Она держит такт, а мелодия звучит в такт ее движениям.
Я слышу. Я, может, и рад бы не слышать, быть глухим как большинство людей вокруг. Но я слышу.
Люди едят, погруженные в свои мысли. Кто-то задумчиво - не спеша, кто-то быстро, редко - красиво. Красиво есть, не склоняясь как скупец над каждой ложкой, не вытирая рот тыльной стороной руки, не чавкая, наконец, могут немногие. А эту музыку, что сопровождает ее танец, не слышит вообще никто. Нет, это не значит, что на нее не обращают внимания. Посетители помоложе периодически строят ей глазки, изредка заговаривают, самые непосредственные бросают скабрезные намеки. Она отвечает с неизменным изяществом.
Вот, вот.
Я, наконец, определил это.... Изящество. То, как она ставит тонкую ногу в черной туфельке на шпильке. Как поворачивается, словно делая танцевальное па-.
И - зя - ще - ство.
Да, я тоже прихожу сюда поесть. Заказываю обильную трапезу. И ем, конечно же, тоже не идеально, тоже спешу, делая движения вилкой, будто швыряю уголь в топку. Мне говорили. А в конце завтрака/обеда/ужина машинально вытираю рот тыльной стороной ладони. Но, поев, пое-ев, хм-м-м, я начинаю делать очень странные вещи. И большинство сидящих вокруг людей, узнав о них, как минимум отодвинулись бы подальше.
Я раскладываю предметы. На тарелке, ее я вытер салфеткой насухо, нож, вилка и маленькая ложка образуют три параллельных линии. Средняя линия - это вилка - указывает на чашку из-под кофе. Чашку - в блюдце. Супница стоит у дальнего конца тарелки строго посередине. На ближнем краю тарелки лежит свернутая вчетверо салфетка. Тоже посередине. Послание готово. Что значит - кому? Ей, конечно. Каждый раз, поев, я оставляю послания. Как настоящий зодчий стараюсь не повторяться. Вы не представляете - как много композиций можно выстроить из такого ограниченного набора предметов. И в соответствии со строгими правилами геометрии, и обращаясь с ними весьма фривольно.
Она никогда не подходит к столику раньше, чем я уйду. Не то что другая девица, которая однажды хищно унесла чашку с кофе, по-задумчивости отставленную в сторону. Я бы не спеша пил его еще четыре минуты. Но... не успел. Теперь, если эта девица приближается, радушно улыбаясь, я крепко держу то, что не намерен отдавать. Чай с булкой, к примеру, и ей приходится довольствоваться жалкой тарелкой из-под второго.
Что интересно, у всех девушек на груди - бэйдж с именем. Та, что отобрала кофе - Тамара, эта пышка с обесцвеченными кудрями - Елена. И только Она никогда не носит бэйдж. Она. Безымянное совершенство.
Итак, в сотый раз я ухожу, оставив свое послание. И, уходя, краем глаза вижу, как она поворачивает голову в сторону освободившегося столика. У нее стрижка "под мальчика". Сейчас она подойдет и, чуть склонив свой прямой стан, протянет руку к моей импровизированной икебане. Ее музыка может усилиться, а может затихнуть. В любом случае, я этого не услышу.
Я уже уйду.
Я всегда ухожу.
Напрашивается закономерный вопрос:" Почему?". Может быть, я попал в "день сурка" и прихожу сюда в одном и том же дне многие месяцы? И менять что-либо нет смысла?
Нет.
Может быть, послезавтра мне уезжать волонтером на какую-нибудь локальную войну? Тогда тем более стоило бы к ней подойти и предложить сходить на экскурсию в дендрарий, к примеру. Будет, что вспомнить в сырых окопах.
Нет.
Может, я совершенно глух, как великий Л.В. Бетховен и музыка звучит только в моей голове? И я не хочу делать никого несчастным, тем более Ее?
Нет.
Все гораздо проще. Выходя на улицу, включаю мобильник. Он сразу же начинает раздраженно пищать. Памятка. Позвонить "Х". И тут же пищит снова. "Х" сам решил позвонить "на опережение".
- Да.
- Не забыл?
- Такое не забывается.
- Через полтора часа у ВДНХ.
- Через час.
- Старик, ты жмешь, я и так на пределе. Не успею.
- А ты перейди. Перейди предел. Через час.
- Ум-м-м. Ладно, через час.
- Давай.
Только успеваю нажать "Отбой", как он снова пищит.... Разговаривая, перехожу дорогу, постепенно разгоняясь. Сейчас я сяду в свой "Опель"-середнячок и выжму из него за одну поездку столько, сколько прежний хозяин-бюргер не выжал за весь пробег. Я спешу, спешу, чертовски спешу. Ничто не может помешать мне. Ни эти толпы полупьяных тинэйджеров, ни гул "за кадром", ни....
Я вдруг оборачиваюсь.
Ну зачем, зачем ты смотришь мне вслед из окна? Неужели у тебя нет других дел? Никто не зовет тебя сделать заказ? Нигде не надо убрать со столика? Ты прочла мое послание?
Но я ухожу, ухожу. В этом долбаном мире я всегда в цейтноте. Где-то в районе затылка что-то напряглось и не разжимается. Даже если я насмерть загоню свой "Опель", я все равно не успеваю! Мне все время нужно догонять, догонять, догонять!
Ну почему ты смотришь мне вслед из окна?Теперь мне будет трудно уходить. Еще гул этот откуда-то справа, теперь-справа, я уже перешел дорогу. Теперь у меня появится иллюзия, что в этом мире что-то можно изменить. Не мчаться все время по накатанной дороге, догоняя неизвестно что. Иллюзии - это всегда плохо. Ты видишь все в розовом цвете и начинаешь летать. Ты пари-ишь! И так больно потом падать. Я сейчас отвернусь, отвернусь, я уже открыл машину, мой таймер с визгом глотает время - сотые, десятые, секунды.... Я уже пятнадцать секунд, как должен ехать.
Что же это все-таки за гул, там, на Манежной? Как прибой. Все - ехать.
Последний взгляд. Твои губы шевелятся. Ты что-то говоришь мне сквозь стекло. ..., взрослые люди, да так не может, не может быть, потому что так не может быть никогда. Ни - ког - да! Я тебя не знаю, ты не знаешь меня.... И вдруг пришло странное спокойствие. Тем более странное, что гул справа превратился в рев. И рев этот стал раскачиваться из стороны в сторону. Ты поднимаешь руку, словно хочешь коснуться меня кончиками пальцев продолжая что-то говорить, и я окончательно понимаю, что никуда уже не уеду. Захлопнуть дверцу, перебежать дорогу обратно - дело пары секунд. Но ты отходишь от окна! Куда же....
Когда я вбежал, то лицом к лицу столкнулся с Еленой-обесцвеченные кудри. Белое, как скатерть лицо, вытаращенные глаза.
- Быстрее, быстрее к служебному выходу! Тома, Света, выводите людей через служебный! И опускайте скорее жалюзи, мы закрыты! Скорее!
Она смотрела мне за спину так, словно увидела тень Отца Гамлета. И мой вопрос:" Где Она?" остановился на полпути. В мой мир вернулись звуки. Прежде всего рев, что давно уже лился от Манежной в нашу сторону. Потом звук разбивающихся об жалюзи бутылок. Последнее, что увидел уже наклонившись - жалюзи почти опустились - мой весело горящий "Опель" с выбитыми стеклами.
В тот замечательный летний день 9 июня 2002 года наша футбольная сборная "пролетела" на чемпионате мира японцам. И на улицы Москвы вышел Русский погром. Одна из самых отвратительных русских традиций, начинающаяся избиением кого-то конкретно, того кто сильно виноват в нашем общем горе, и заканчивающаяся сокрушением всего, что попадет под руку. .Жертвами ненависти к японской сборной в тот день стали один японец, пара корейцев, казах. Остальные - русские. Несколько человек погибло. Ее среди пострадавших, к счастью, не было. А благодаря Ей - и меня. Но я Ее так и не нашел. В фирме-кафе ничего вразумительного мне так и не сказали. Видно это какая-то страшная тайна.
Я опять несусь, сломя голову, уже на "Ниссане", "Опель" все равно надо было менять. Все догоняю, догоняю. Иногда вспоминаю Ее, и мне становится немного грустно. Мне кажется, это был реальный шанс остановиться, изменить что-то.... Не то чтобы мне не нравилась моя жизнь. Но мне ведь не видно ее со стороны. Сейчас не видно. А в те несколько секунд было видно.
И еще.
Только у нее одной был стиль.