Я всем рекомендую время от времени делать операцию. Неважно - какую. Главное - побывать в «Туда», и вернувшись в «Сюда», ощутить жажду жизни и стать добрее, потому, как испытания, душевные или физические, людей делают тихими и кроткими философами - супротив неугомонности сытых и самодовольных злодеев - со здоровым аппендиксом...
Во время операционного чистилища я ощутил себя не просто философом, а даже неким монахом, понявшим, что суетиться совершенно ни к чему, что слова о бренности этого мира, произносимые всуе и невпопад, даже с некоторой ленцой и зевком, приобретают реальные очертания и нависают королевской коброй над ближайщей жизненной перспективой, изогнувшись неумолимым, безжалостным и беспристрастным вопросительным знаком.
Подозреваю, что с возвратом привычного ритма жизни утеряю то, о чем разглагольствовал выше, потихоньку забывая, что всех нас могут везти на каталке в операционную - головой вперед, не гарантируя, что вернут в той же последовательности, то бишь - не ногами вперед.
Но, помирать так с музыкой! Это святое. Не писать же под вонючим одеялом прощальные записки, окропляя их жалостливыми слезами?!
...Попрощавшись с родными гагаринским «Поехали!», ты плывешь до безобразия неестественно, вцепившись в край неудобной каталки. Обозревая проплывающий мимо потолок, обнаруживаешь, что на потолках больниц можно увидеть не менее интересные вещи, чем на их стенах. Даже там, где потолку положено сверкать девственной чистотой: в операционной...
...Я долго лежу на операционном столе, ожидая прихода бригады и начала моей экскурсии в «туда». Вокруг суетится персонал: приносят и уносят что-то, привычно горлопаня и гремя нехитрыми тазиками и склянками. Меня подсоединяют к монитору и он, противно пикая, язвительно и часто – сто сорок раз в минуту, напоминает, что хоть ты не боишься, а мандражок легкий, этак сто тридцать на девяносто, все же имеется. Брезгливо отвлекаясь от него, замечаю на потолке очередной рыжий развод, удивительным образом похожий на А.С.Пушкина, как он себя бегло рисовал гусиным пером.
- Хотите, покажу вам Пушкина? - спрашиваю симпатичную медсестру-анестезистку.
- Кккак? - она явно думает что я -того...
- Не бойтесь, я не свихнулся. Подвиньтесь сюда, по-ближе. Во-он там, на потолке. Смотрите: вот это - волосы курчавые, это - воротник, а это - бакенбарды...
Сестричка склоняется ко мне, и заворачивая голову, смотрит вместе со мной на А.С. От нее пахнет чистотой и свежестью, и мне приходит мысль, что это - не самое скверное, что напоследок можно ощутить... Со стороны мы наверно смотримся, как голубки, воркующие о счастливом гнезде. Вопрос - где мне его предстоит свить - нелишний, учитывая обстоятельства...
- Ну-сь, что у нас тут?
Это подошел веселый анестезиолог. Излишне веселый. Нам бы хмурого, делового, неулыбчивого, чтобы не отвлекался от моего пульса.
- Рассматриваем Пушкина, - отвечает, слегка опешив,сестричка.
Анестезиолог Пушкина рассматривать не желает. Сев за моей головой, он на время занимает место ангела-хранителя.
Пушкин мигает напоследок , и я растворяюсь в небытие, в некую машину времени, откуда вынырну через три часа: бессильный, немощный, растерянный и открытый всем ветрам - цыпленок...
Вот такие дела...