Море Бобровое. Гл. 7-9

Глава седьмая

…Получив в Санкт-Петербурге карту восточной части Алеутской гряды, составленную Пономаревым и Шишкиным, адмиралы были немало раздосадованы: «самые простые и неученые люди», не потребовав ни копейки из казны, открывали новые места и новые промыслы, а не обделенная чинами и вниманием императрицы Адмиралейств-коллегия оставалась вроде бы ни при чем. Мало того, что эти никому не ведомые торговые да промышленные люди доставили государыне удовольствие присылкой пушной добычи небывалой красоты, они ей – да что ей, всему государству российскому, – преподнесли совершенно безвозмездно, только собственным радением открытые земли и народы. А не скажет ли государыня-императрица: «Господа адмиралы и морские офицеры, сладко вы спите и вкусно кушаете, а кто же новооткрытые мои владения в реестры внесет, да надежно охранит, да начальников над подданными моими поставит, да ясаком по законным правилам обложит?»

А тут еще сам ученый академик поморского роду (тоже из торговцев да промышленников), Михайло Ломоносов, масло в огонь подливает:

«Коломбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь проторят на восток».

И предлагает снарядить две экспедиции: одну – через Северный полюс, а другую – с Камчатки, да чтобы они там, у американских островов, Берингом открытых, и сошлись. А неровен час, с русской непоспешностью просидишь, как Илья Муромец, на печи тридцать лет и три года, а тут как тут подоспеют либо шустрые мореплаватели англичане, либо отчаянной храбрости французы, а то и гишпанцы с закрученными усами.

Подумали господа адмиралы, на меркаторских картах нарисовали кривые-локсодромии, да и денег у государыни-императрицы Екатерины Алексеевны испросили.

А Екатерина II с ее государственным умом соображения адмиралов в долгий ящик не положила и уже 4 мая 1764 года, через два месяца после получения сообщения об открытии Лисьих островов, подписала указ: Адмиралтейств-коллегии «отправить немедленно по своему рассуждению, сколько надобно, офицеров и штурманов, поруча над оными команду старшему, которого б знание в морской науке и прилежание к оной известно было».

И едва получен был указ императрицы, как взоры всех адмиралов обратились в сторону самого младшего по производству (но не по возрасту!) контр-адмирала Семена Ивановича Мордвинова – и ученостью своей известного, и заслугами еще перед императором Петром Великим, и во французском флоте успевшего послужить, недавно назначенного председателем комиссии по улучшению флота. Семен Иванович был отмечен по заслугам – это он командовал отрядом кораблей, одержавшим знатные победы на Балтике при осаде крепости Кольберг. Адмирал, не раздумывая, назвал фамилию Креницына, капитан-лейтенанта, командира фрегата «Россия». На бомбардирском корабле «Юпитер» Креницын бесстрашие и самоотверженность проявил, атакуя неприятеля, невзирая на прежестокую пальбу; да, к тому же, целых девять лет он занимался морской описью – как раз тем, что необходимо при изучении побережий и определении местоположения новых земель.

Вызванному Креницыну, Петру Кузьмичу, было объявлено, что ему самой императрицей поручается государственное дело, а какое именно – в свое время он узнает. Спрошенный – кого бы он хотел взять в помощники – Креницын так же без раздумья назвал только что произведенного в лейтенанты Левашова, Михаила Дмитриевича, с которым он вместе участвовал в Кольбергской операции.
Всю подготовку экспедиции надлежало проводить в глубочайшей тайне. В императорском указе подчеркивалось, что необходимо «производить оное предприятие секретным образом». При подготовке экспедиции она была представлена под невинным названием: «Комиссия, посланная для описи лесов по рекам Каме и Белой». Кто знает, как велики богатства неоткрытых земель, а если о посылке к ним кораблей под российским флагом проведают англичане или те же испанцы, не поспешат ли они отправить туда свои корабли и застолбить права первооткрывателей?

Насчет денег императрица Екатерина тоже позаботилась. Уже 28 мая 1764 года она подписала рескрипт губернатору Сибири Чичерину, которому официально была подчинена экспедиция: «…Повелеваем вам на то употреблять из первых вступивших денег сколько потребно, присылая для известия оным счет в Адмиралтейскую Коллегию».

План экспедиции было поручено составить лучшему гидрографу российского флота вице-адмиралу Нагаеву, который, помимо прочего, составлял карты по материалам Камчатской экспедиции Беринга – Чирикова. Адмирал разработал подробную диспозицию: по каким маршрутам следовать, когда в какие пункты прибывать, какие журналы надлежит вести и какие сведения собирать для отчета. Инструкция, само собой разумеется, была секретная. К ней приложены были все имеющиеся карты: и Берингова плавания, и составленная Пономаревым и Шишкиным. Как наибольшая ценность, вручено было Левашову двенадцать квадрантов – угломерных инструментов, позволяющих с наивысшей достижимой тогда точностью измерять высоты светил над горизонтом, через которые вычислялась географическая широта местоположения. А вот с определением долготы дело обстояло так же безнадежно, как во времена Колумба. Для этой цели использовались песочные часы – склянки да лаг – сектор на тросике с узелками. Сектор опускается в воду, и сколько узлов за минуту времени за борт убежит, такая и скорость. А по скорости, времени и курсу можно рассчитать разность долгот от начального пункта. Точность, правда, уж очень невысокая.

Корабли экспедиции предписывалось принимать в Охотске, куда было отправлено командиру порта указание начать их строительство. Офицеров да прочих начальников разрешено было подобрать в Санкт-Петербурге, а рядовой состав сыскать по пути следования и на месте, откуда корабли будут отправляться.
Снаряжалась экспедиция с невиданной быстротой, и вот ее имущество уже погружено на сорок две подводы, готовых в любой час выступить в дальнюю дорогу.
Но императрица самолично пожелала встретиться с господами офицерами и объявить им свою милость, свидетельствующую о том, какие большие надежды она на них возлагает. Всем участникам предприятия на время его исполнения положено было двойное против обычного жалованье. Господину Креницыну и господину Левашову дарованы были золотые часы – пусть не на одни лишь склянки полагаются! Креницын вне очереди был произведен в капитаны 2 ранга, а Левашов, только-только обмывший лейтенантские эполеты – в капитан-лейтенанты. Воистину безграничной была милость Екатерины Великой к руководителям секретной экспедиции, ничего еще к сему моменту не свершившим!

Не прошло и девяти недель после подписания указа о проведении экспедиции, как обоз с шестнадцатью ее участниками покинул столицу и отправился в далекую дорогу.

За два с половиной месяца обоз дошел до Тобольска. Здесь Креницын, наконец, узнал о цели руководимого им предприятия, получив инструкцию сибирского губернатора Чичерина, которая гласила: «…За главнейшее основание порученной вам экспедиции поставляю несколько уже известных, сысканных купцами, Алеутских островов, основательное описание и положение которых на карту сделать, а особливо большого и многолюдного острова Кадьяк; приложив всевозможное старание, обходя его вокруг, писать весьма нужно, остров то или матерая земля, ибо на показания бывших на том острову наших людей утвердиться не можно».
Четырнадцать островов предписано было обследовать, а также достоверно установить, «являются ли островитяне чьими-либо подданными или нет».
В Тобольске к обозу присоединилась команда рядового состава экспедиции, а еще, согласно предписанию Адмиралтейств-коллегии, десять учеников здешней навигацкой школы, которым предстояло в предстоящем плавании закрепить полученные в школе теоретические знания – славная традиция российского флота.
В начале марта 1765 года, пополнив припасы, двинулись в дальнейший путь. Прошла в дороге весна, наступило лето, потом осень, и только в конце октября обоз с экспедицией прибыл в Охотск.

Куда как далек Охотск от губернатора сибирского, и еще дальше от Адмиралтейств-коллегии и государыни-императрицы. Командир Охотского порта Ртищев вовсе не спешил с постройкой судов, никакого в ней себе личного интереса не видел. Вскоре сменил его Фридрих Плениснер, он же Федор Христианович, удивительной судьбы человек. Уроженец Курляндии, он в 1740 году оказался на службе в Охотском правлении в невысоком звании капрала. По обнаруженным способностям живописца был взят в экспедицию Беринга, где был неизменным помощником ученого-натуралиста Георга-Вильгельма Стеллера и зарекомендовал себя как незаурядный охотник. А спустя лет восемнадцать после возвращения из экспедиции Плениснер обнаруживается уже в высокой должности главного начальника Анадырского острога, то есть, иначе говоря, начальника Чукотки, куда его сибирский губернатор перевел из Тобольска с одновременным повышением из майоров в подполковники. К этому времени Плениснер уже оставил свое занятие живописца да охотника, зато освоил обыкновение русской служивой бюрократии без мзды не только ничего не предпринимать, но даже всему препятствовать. Будучи назначенным главным начальником в Охотск, где когда-то начинал службу капралом, и получив чин полковника, он с постройкой кораблей также не поспешал, а чтобы от возможной опасности остеречься, вскрывал и прочитывал секретные пакеты, отправляемые Креницыным с курьерами в Петербург.
Всех своих людей Креницын поставил на достройку кораблей, и кое-как в октябре 1766 года были изготовлены к плаванию бригантина «Святая Екатерина» и гукор «Святой Павел» (бригантина – двухмачтовое судно с прямыми парусами на передней мачте и косыми на задней; гукор – промысловое двухмачтовое судно с тупым носом и круглой кормой). Также были включены в состав экспедиции два судна, приписанные к Охотскому порту: бот «Святой Гавриил» и галиот «Святой Павел» – небольшое двухмачтовое судно с острым килем (дурная примета – два судна с одинаковым именем!) Почти двести человек насчитывал состав экспедиции, а на снаряжение ушла сумма вовсе по тем временам небывалая – более ста тысяч рублей.

Креницын возглавил переход разномастного флота из Охотска на Камчатку, находясь на флагманском судне – баркентине «Святая Екатерина». В кильватер на галиоте «Святой Павел» шел Левашов, а за ним под раздутыми парусами поспешали два меньших судна. Приятно было посмотреть на картину бодро бегущих следом за флагманом судов, предвкушая скорый успех так тщательно готовившейся экспедиции.

На третье утро Креницын, поднявшись на мостик, до самого горизонта не увидел ни одного судна своей эскадры; свежий ветер разметал их кого куда. А тут, как назло, в трюме «Святой Екатерины» открылась течь, и пришлось на ходу заделывать, конопатить, откачивать воду. Ветер все переменялся, и к устью реки Большой на западном берегу Камчатки подошли только через две недели. Подойти-то подошли, да не совсем. Погода вовсе испортилась, шторм разыгрался, а баркентина вроде бы и не для плавания при любой погоде слажена: понеслась она по крутым волнам, не слушаясь команд капитана 2 ранга, да и была выброшена левым бортом на мель верстах в двадцати пяти к северу от устья реки Большой. «Полный афронт», как говаривал Семен Иванович Мордвинов совсем по другому поводу. Еле успела команда выбраться на берег, как ударами волн головное судно экспедиции было совершенно разбито. Казну, однако, спасли, а секретные документы вынес лично сам командир.
 
Гукор «Святой Павел» со сломанным рулем и без якоря выбросило на низменный берег в семи верстах к северу от устья Большой. Левашов не растерялся, вся команда по его приказанию сошла на берег и вытащила судно за линию штормового прибоя, сохранив корпус в целости. Только бот «Святой Гавриил» сам ли по себе, по воле ли ураганного ветра попал в самое устье Большой, а там уж никакой ветер не страшен. А, может быть, не в удаче вовсе дело, а в том, что на боте подштурманом шел Михаил Неводчиков, бывалый мореход, не раз проходивший этим путем.

О судьбе галиота «Святой Павел», одноименного с гукором, известия пришли спустя девять месяцев с лишним. Штормом судно вынесло через Первый Курильский пролив в Тихий океан. Через месяц удалось подойти ко входу в Авачинскую бухту, уж совсем, казалось бы, цель плавания была достигнута. Но лед не дал возможности войти в бухту, пришлось стать на якоря. При штормовом ветре льдины вскоре перетерли якорные канаты, галиот снова понесло в океан. На нем изорвало все паруса, повалило мачты. Еще полтора месяца судно носило по океану, все дальше и дальше к югу, и, наконец, выбросило на прибрежные утесы у одного из островов Курильской гряды и окончательно размолотило волнами. От сорока трех членов команды в живых осталось только тринадцать. Выжившие перезимовали на острове и только в начале августа 1767 года на построенной байдаре добрались до Большерецка.

Экспедиция еще и не началась, а два судна из четырех были уже безвозвратно потеряны. «А как же промышленники да купцы, для которых плавание из Охотска в Большерецк – вообще за плавание не считается? Шитик – не баркентина, мореход из серебряников – не флотский офицер, и без квадрантов они обходятся, и золотые часы им матушка-императрица не презентовала. Так как же они, неученые, движимые одним желанием – заработать побольше на пушном промысле на дальних островах – успешно соперничают с грозным Нептуном, а мы?.. Нет, не мы, а – я?..» Такие невеселые мысли донимали Петра Кузьмича, но он не решался поделиться ими даже со своим ближайшим помощником. Надо было готовиться к переходу в Нижнекамчатск.

Зимовка, во время которой производился ремонт гукора и бота, настолько затянулась, что уж ее и зимовкой-то трудно было назвать. Вышли из Большерецка в самый разгар короткого камчатского лета, 17 августа 1767 года. Креницын вел бот, в экипаже которого было шестьдесят шесть человек – втрое больше, чем на переходе из Охотска. На борту гукора, которым по-прежнему командовал Левашов, было пятьдесят восемь человек. Остальные члены экспедиции отправлены были на подручных средствах вверх по Быстрой с переходом меж Малкинским и Ганальским хребтами на реку Камчатку и далее – до Нижнекамчатского острога. А участники морского перехода прибыли туда же 6 сентября, в общем-то, вполне благополучно, если не считать того, что убедились, что бот «Святой Гавриил», три недели послуживший флагманским судном экспедиции, весь прогнил и к дальнейшему плаванию был совершенно непригоден.

Но где, как не на далекой от всего мира Камчатке, встречаются занесенные сюда ветром удачи авантюристы, благодаря которым ход событий принимает подчас совершенно неожиданный оборот! Таковым в Нижнекамчатке оказался «начальник секретной экспедиции для описи северо-западных берегов Америки» поручик Охотской адмиралтейской конторы Иван Синдт. Впрочем, его писали также «Яган Синт», «Йоган Синтд», а Георг-Вильгельм Стеллер в своих записках назвал его даже «Борис Занд». Вольно относились в XVIII веке к написанию имен и фамилий! Синдт в звании гардемарина участвовал в экспедиции Беринга и ничем себя там не проявил. Однако по окончанию экспедиции через четыре года был произведен в мичманы, а потом в лейтенанты. Плавая на галиоте «Святая Екатерина», он открыл остров Святого Матвея в Беринговом море, но этого ему показалось мало, и на отчетной карте, представленной им, он в разных местах пририсовал еще несколько «островов», якобы открытых им, простодушно полагая, что чем больше открытых островов, тем больше награда, а обман раскроется нескоро.
Так вот этот самый галиот Синдта «Святая Екатерина» было приказано передать Креницыну (опять совпадение названий кораблей!).

Корабли надо было основательно ремонтировать. Пришлось выход на острова отложить и еще раз зазимовать на Камчатке. Местным кузнецам заказали сковать якоря. Люди были отправлены на заготовку соли, рыбы, мяса, да сколько еще было закуплено у торговцев. С мясом, правда, не все хорошо получилось: оленины много заготовили, да за зимовку сколько съели. Оставалось надеяться, что на островах добудут и мяса, и рыбы. Креницын расспрашивал мореходов и промышленников, людей хоть и «неученых», но имевших опыт плавания на острова, а для большей верности пригласил их поучаствовать в руководимом им предприятии.
 Безветренная погода долго не давала судам экспедиции отправиться в путь, и только 23 июля 1768 года галиот «Святая Екатерина» и гукор «Святой Павел» вышли из устья реки Камчатки и направились к Командорским островам. На галиоте, которым командовал сам Креницын, экипаж состоял из семидесяти двух человек, а «вожем» – лоцманом был Степан Глотов. На гукоре, которым командовал Левашов, находилось шестьдесят пять человек, лоцманом пошел Гавриил Пушкарев. Скученность и теснота на небольших кораблях были невообразимые.

Обогнув остров Беринга, суда направились дальше на восток и спустя неполных две недели в густом тумане потеряли друг друга. Еще через несколько дней со «Святой Екатерины» увидели, наконец-то, те самые острова, к которым устремлялись вот уже четыре года. Несентиментального Креницына прошибла слеза, и ему пришлось сделать вид, что это от сильного ветра. Глотов узнал знакомые места – он проходил здесь на боте «Святой Иулиан».

Недели не прошло, как «Святая Екатерина» вошла в пролив между островами Умнак и Уналашка. Подошедшую к берегу байдару встретил низкорослый абориген в длинной рубахе, надетой через голову (Глотов сказал, что она называется «парка»). На голове у туземца была деревянная шапка - вроде большого козырька, украшенного сивучьими усами; в нижнюю губу вставлена торчащая вниз косточка, а другая косточка продета в носу между ноздрей. Алеут приветствовал прибывших неожиданно на русском языке: «Будь здоров!». Впрочем, других русских слов он не знал; через толмача поняли его вопросы: «Зачем пришли? Будут ли мирно обходиться с жителями?» Креницын приказал сказать, что жить будут мирно и дадут подарки…

 Левашов на «Святом Павле» пришел на Уналашку, следуя с северной стороны Алеутской гряды. Были видны какие-то острова; как показывался остров, Левашов ставил крестик на карте. Насчиталось пятнадцать крестиков.

На Уналашке запаслись свежей водой и вместе отправились дальше, обойдя вокруг самый большой остров архипелага – Унимак. В узком Исаноцком проливе, отделяющем Унимак от Аляски, гукор сел на мель, однако на следующий день удалось его стащить. Аляску Левашов на своей карте показал как остров, по размерам даже меньше Унимака; судя по этому, вдоль берегов полуострова суда экспедиции прошли недалеко. Спустив на воду байдары, попытались найти удобное для зимовки место, но ничего подходящего не нашли.

5 сентября 1768 года суда вновь расстались – уже до следующей весны.
Креницын выбрал место для зимовки в гавани на восточном берегу острова Унимак, через пролив от Аляски. Место это было во многих отношениях неудачным: гавань мелководна, при отливе и приливе в ней появляются сильные течения. Алеуты не забыли бесчинств Пушкарева и к людям со «Святой Екатерины» отнеслись настороженно, а то и враждебно. В октябре местные жители подошли к месту стоянки галиота, через толмача передали, что пришли за подарками, а когда русские к ним приблизились, открыли стрельбу из луков. Креницын приказал впредь при появлении алеутов открывать ружейную пальбу и, на всякий случай, держать заряженной пушку.

Но пропитание-то надо было добывать, да и здешние места обследовать – как-никак, в этом заключалась цель экспедиции. Посланные Креницыным партии обходили Унимак и побережье Аляски, но встречали только пустые юрты. Кое-где удавалось поживиться оставленной их жителями юколой, взамен иногда оставляли традиционные подарки – бисер, иглы, бусы, но наладить отношения толком так и не удалось.

Экипаж зимовал в юртах, построенных из плавника. Было холодно и неуютно. Добыча морского зверя не заладилась, питались, в основном, запасенной на Камчатке солониной, и то впроголодь. Никаких трав на каменистом Унимаке не было. Скорбут – цинга подступила уже в декабре. К апрелю из всего экипажа осталось только двенадцать человек, которые могли считаться относительно здоровыми. Им все чаще приходилось выкапывать ямы в смерзшемся прибрежном песке, чтобы кое-как схоронить умерших. С особой горечью Креницын кинул горсть песка на исхудавшее тело – кожа да кости – Степана Глотова, и пожалел, что редко следовал советам своего «вожа». Второй раз за все время экспедиции прослезился тогда Петр Кузьмич, человек железной воли, с которой он до сей поры не сумел одержать никакой виктории. Историки так и не смогли по дошедшим до нас документам точно установить, сколько человек со «Святой Екатерины» умерло в эту несчастную зимовку: по одним данным – половина экипажа, тридцать шесть человек; по другим, в которые страшно поверить, – шестьдесят.

На пятый день после того как схоронили Глотова, 10 мая 1769 года, к месту зимовки подошли две алеутские байдарки. Не зная намерений гостей, кто мог, нацелился из ружей. «Капитан Левашов!» – закричал один из гребцов. Ружья опустили; алеуты передали письмо от Левашова. Креницын приказал щедро одарить гонцов и послал с ними ответное письмо, сообщив, что если капитан-лейтенант не придет на помощь, то ему не с кем будет управлять судном.
 
«Святой Павел» был поставлен Левашовым на зимовку в одной из бухт острова Уналашка, в глубине Капитанского залива, одного из лучших укрытий на Алеутских островах. Но и тут временами налетали такие ветры, что срывало крышу с построенной из плавника юрты. Голодали, пожалуй, не меньше, чем экипаж «Святой Екатерины». Ели даже мясо выкинутого на берег мертвого кита, хотя, по словам участников экспедиции – камчадалов, от дохлой китятины по телу идут язвы. Отчего появлялись язвы – поди, разберись, и пусть с немалыми отвращением – вкус противный – но ели. То ли от мяса кита, то ли от ураганных ветров и пронизывающего холода сразу несколько человек тронулись рассудком. И цинга не обошла людей Левашова, но все же помог настой из здешних трав, сготовленный камчадалами.

А вот с местными жителями Левашов установил хорошие отношения, даже с соседних островов алеуты прибывали за подарками. Особым спросом пользовались ножи: железные, конечно, лучше костяных. С некоторых островов в знак добрых отношений привезли своих детей в заложники.
 
Гаврила Пушкарев хоть и поддакивал капитан-лейтенанту, а кукиш в кармане держал: нечего с дикарями рассусоливать, им, чучмекам, чувства дружбы и сострадания недоступны.

Михаил Дмитриевич подолгу расспрашивал островитян об их быте, нравах и обычаях, одежде, жилищах, и все узнанное записывал в журнал, вместе с заметками о сборе ясака, о промысле лисиц, о природе островов. Во всю старался угодить начальнику коротышка Кашмак, тот самый, который когда-то был толмачом у Глотова. И помощь его, в общем-то, была бескорыстна: ему нравилось быть на виду, нравилось, что в качестве переводчика он узнает новости раньше, чем все другие, а уж если господин капитан его похвалит, он просто расцветал и немедленно сообщал об этом каждому встречному.

Что больше всего беспокоило Левашова, так это полное отсутствие сведений о «Святой Екатерине» и своем начальнике. По большой просьбе капитан-лейтенанта, подкрепленной щедрыми подарками, расположенные к нему тойоны собрали целый флот примерно из сотни байдарок и направились на Унимак и к побережью Аляски. Левашов вручил им письмо для передачи Креницыну, для верности повторенное в четырех конвертах; авось, хоть один дойдет по назначению. Не получилось, однако; враждебные посланцам алеуты Унимака никого не пропустили, гонцов побили, и припасы у них отобрали, и пригрозили убить. Все же о месте зимовки русских удалось проведать.

Доброе дело не забывается. В конце мая 1769 года возвратился с ответом от Креницына вызвавшийся доставить ему письмо тойон, считавший своим другом Степана Глотова. Левашов тут же отправился на помощь. Из команды «Святого Павла» за время зимовки умерло три человека да двое пропали без вести – со «Святой Екатериной» сравнивать невозможно.

6 июня 1769 года корабли встретились, а полмесяца спустя, поделив более-менее здоровых людей между экипажами поровну, отправились в обратный путь. «Святая Екатерина» вошла в устье реки Камчатки 30 июля, а «Святой Павел» только 24 августа: ветры не благоприятствовали его плаванию.

О дальнейшем следовании в Охотск не могло и речи идти. А для зимовки в Нижнекамчатске нужны были деньги на закупку продовольствия да на ремонт изрядно потрепанных судов. Какие там деньги! Камчатское начальство ссылалось на то, что из Охотского правления никаких денег на нужды экспедиции не получало, а хотите жаловаться – вот в Охотск придете, там и жалуйтесь. А местные торговцы взвинтили впятеро цены на ту же рыбу. Занялись сами рыболовным промыслом. Зиму кое-как прокормились, и на дальнейший путь засолили красной рыбы аж девятнадцать бочек – вроде бы много, а по камчатским меркам, где рыба разве что штанами не ловится, смехотворно мало. Господа офицеры тем временем отчеты для Адмиралтейств-коллегии готовили. Михаил Левашов, искусный картограф и незаурядный рисовальщик, тщательно вычислил рамки и сетки карт, нанес на них положение Камчатского полуострова, всех известных ранее и вновь открытых островов и даже украсил изящными рисунками: виньеткой из подлинных и мифических морских животных и растений, баркентиной под раздутыми парусами и байдаркой с сидящим в ней алеутом в деревянной шапке в виде большого козырька.
5 июля 1770 года лодка, в которой Креницын переправлялся через реку Камчатку, перевернулась, и Петр Кузьмич утонул. Отправленное из Петербурга год назад известие о том, что ему присвоено звание капитана 1 ранга, он так и не успел получить.

А Левашов, теперь уже начальник экспедиции, повел ее суда в Охотск. Его тоже ждало повышение в чине: в марте 1771 года он получил звание капитана 2 ранга.
Он узнал об этом еще в дороге, до прибытия в Петербург. На обратном пути не обошлось без неприятностей: на реке Юдоме лодка, в которой он переправлялся, опрокинулась. Нет, Левашов не утонул, но все отчетные материалы экспедиции попали в воду. Пришлось сушить их, разложив бумаги на бережке и придавив камушками, чтобы ветром не унесло.

Высушенные и привезенные в Петербург бумаги были переданы Михаилом Дмитриевичем в Адмиралтейств-коллегию. Но адмиралам было недосуг вникать в подробности, и у него приняли только «Экстракт из журналов морской секретной экспедиции», а все остальные документы велели отдать адмиралу Нагаеву, тому, который в свое время составлял план экспедиции. Хотя намеченное им было выполнено лишь в малой доле, адмирал остался доволен и картами, и «Экстрактом», и по его представлению Левашов еще раз был повышен в чине, получив звание капитана 1 ранга. А многие из подлинных материалов экспедиции были сданы в секретный архив, где они десятилетиями оставались недоступными для исследователей.

Левашов еще два или три года прослужил во флоте, вышел в отставку уже в следующем чине – капитан-командора. Ему недолго удалось попользоваться заслуженным пенсионом: здоровье, подточенное тяжкими испытаниями в секретной экспедиции, не выдержало не то года, не то трех лет – так до сих пор доподлинно и неизвестно.


Глава восьмая

У Григория Ивановича Шелихова было две жизни. Одна – канонизированная, героическая и благопристойная, та, итоги которой закрепил пиит Иван Иванович Дмитриев в эпитафии мореплавателю и землепроходцу:

«Как царства падали к стопам Екатерины,
Росс Шелехов, без войск, без громоносных сил,
Притек в Америку чрез бурные пучины,
И нову область ей и Богу покорил».

А другой пиит, Гаврила Романович Державин, назвал купца из уездного городишки Рыльска «Колумбом Росским».

Апокрифические сведения о другой жизни темны и противоречивы. Что там было, чего не было – поди, разберись.

В первой жизни Шелихов заботился о благе Отечества, открывал новые земли, учреждал школы для детей туземцев, покровительствовал миссионерам, распространявшим гуманную христианскую мораль среди коренного населения
Во второй жизни только жажда наживы грела его сердце и вела вперед, он безжалостно давил конкурентов и обманывал компаньонов, беззастенчиво использовал для достижения поставленных целей связи и знакомства, был безжалостен к близким своим родственникам и они были безжалостны к нему.

Ни больших денег, ни связей не имел двадцатишестилетний «именитый гражданин», прибывший в 1773 году в Сибирь из тихого Рыльска, что близ Курска, где у него было небольшое торговое дело, а имел он только молодость да безграничную веру в удачу.

Он был наслышан о богатом бобровом промысле там, на островах, куда отправлялись экспедиции, снаряжаемые в Иркутске, Охотске, Нижнекамчатске. Григорий быстро разобрался в сложившейся организации пушного промысла.
Снаряжение промыслового вояжа обходилось очень дорого, и для отправки судна капитала одного, даже очень богатого купца было явно недостаточно. Поэтому несколько купцов объединялись в компанию, имевшую по одному – два судна. Чтобы снизить риск разорения в случае неудачи, один и тот же купец мог одновременно участвовать в нескольких компаниях. А сами компании были недолговечны – составлялись, как правило, на один промысловый рейс.

Отсутствие постоянных промысловых баз на удаленных территориях удорожало промысел и усложняло его организацию. Конкуренция между возникавшими и исчезавшими компаниями приводила к быстрому истощению пушных ресурсов в уже освоенных промысловых районах и истреблению ценных животных. Говаривали, что уже полностью выбита корова Стеллера – морская корова, огромное неповоротливое животное, мясо которой было прекрасным продуктом питания для промышленников, отправлявшихся с Командорских на Алеутские острова.
 
Поначалу Шелихов нанялся в приказчики к вологодскому купцу Оконишникову, но вскоре ушел к земляку своему, богатому курскому купцу Ивану Ларионовичу Голикову. Многочисленная родня Ивана Ларионовича была известна не только в Иркутске. Его близкий родственник, Михаил Сергеевич Голиков, держал в губернии винные откупы и также был известен как энергичный купец, имевший связи при дворе императрицы. Крут был характером Иван Ларионович, да и не всегда чист в своих делах, за что был в свое время отправлен в Иркутск без права на возвращение в родные места. Григорий счел это за достоинство: будет чему у хозяина поучиться, а без строгости да без обмана в рисковом купеческом деле нельзя.

Иркутск в те годы был главным городом Восточной Сибири, и крутились в нем большие деньги, а где большие деньги – там и большие возможности. Ласкала взгляд и ладонь пушнина, притекающая из Охотска и с Камчатки, особенно эти темно-коричневые с проседью шкурки калана – морского бобра. Возы с пушниной уходили и в столицы, и на ярмарки российские, и в Китай через недалекий от Иркутска город Кяхту. А в обратном направлении, в Охотск и на Камчатку из Иркутска везли провиант для промысловых экспедиций, и люди отправлялись в дальний путь, чтобы, если повезет, вернуться с богатой добычей, а уж если не повезет, то будет им последним прибежищем чужая каменная земля или холодная морская пучина.

Едва поселившись в Иркутске, Шелихов заводит знакомства с людьми такими же, как он, молодыми и предприимчивыми. С Павлом Сергеевичем Лебедевым-Ласточкиным, молодым купцом из Якутска, они с полуслова поняли друг друга, и это взаимопонимание можно было бы назвать дружбой, если бы каждый из них не видел в другом не только ближайшего соратника, но, возможно, в будущем – злейшего соперника. Служба у Голикова приводит Григория Ивановича то в Охотск, то на Камчатку, то снова в Иркутск. Кое-какие деньжата у него появились, и тут подвернулся удачный случай: рассорились главные компаньоны бота «Святой Николай», и Шелихов с Лебедевым-Ласточкиным, объединив капиталы, задешево скупили их паи и стали владельцами промыслового судна.

Новые компанейщики составили дерзкий план: отправить свое судно на Южные Курильские острова и затем – в Японию, на остров Хоккайдо, с целью установления торговых связей. План получил одобрение командира Камчатки и даже финансовую поддержку иркутских властей.

В июне 1775 года «Святой Николай» с экипажем 45 человек вышел из Петропавловской гавани под командой Ивана Антипина. Когда бот достиг Южных Курил, налетевший тайфун выбросил его на берег острова Уруп и разбил о камни. Добытую к тому времени пушнину удалось спасти, и экипаж остался на острове на зимовку в ожидании помощи.

И хотя судьба «Святого Николая» сложилась неудачно, Шелихов вышел из ситуации с наименьшими потерями. Он продал компаньону свои паи, а тот снарядил экспедицию на баркентине «Святая Наталья», чтобы вывезти людей и пушнину. Несколько рейсов совершила баркентина к Урупу, а в 1780 году цунами выбросило ее далеко на берег, и вся пушнина пропала. Лебедев-Ласточкин долго упрашивал власти простить ему образовавшийся долг казне – 8754 рубля.

А тогда, в 1775 году, Шелихов, вернувшись в Иркутск, основательно упрочил свое положение, женившись на богатой купеческой вдове Наталье Алексеевне Голиковой. Вот они, первые проявления двух версий жизни Шелихода. По одной из них, Наталья Алексеевна, внучка Никифора Трапезникова, была женщиной смелой и решительной, энергичной и преданной мужу, умело продолжившей дело Шелихова после его смерти.

По другой – она отличалась интригами и капризами, которые ставили в тупик многих, сталкивавшихся с ней, а верность мужу отнюдь не наличествовала в числе ее достоинств.

А еще дотошные историки подсчитали, что Наталья вышла за Шелихова тринадцати лет от роду, и насчет ее вдовства к этому возрасту – никакой ясности, и чья там она дочь или внучка – неведомо.

 Молодожены переезжают в Охотск, а в феврале 1780 года у них родилась дочь Анна.

К тому времени Шелихов поучаствовал в организации уже едва ли ни десятка промысловых экспедиций. Он прочно усвоил завет старого Трапезникова: вкладывать свой капитал не в одно-два судна, а постоянно расширять дело, не боясь риска. Однако он все ощутимее начинает чувствовать, что рассеяние средств по разным «складственным компаниям» не способствует концентрации усилий на решение больших проблем, сулящих невиданные ранее прибыли. Не тот масштаб, не те и возможности у нынешних торговцев – промышленников. Ну, повезет в том или другом вояже, ну, ухватят за хвост птицу – удачу, а дальше-то что? Повыбьют драгоценного калана, как выбили морскую корову, озлобят местное население, которое непременно будет воевать против чуждых пришельцев. А корней российских на новых землях не останется, и придут те же англичане, либо испанцы, либо эти, бостонцы, и пока мы друг с другом в дрязгах разбираемся, подгребут они открытые нами земли под себя…

Иван Ларионович, находившийся тогда в Петербурге, требует от своего приказчика прибыть к нему с отчетом, и Шелихов отправляется в далекий путь.

Отчет вызвал у осторожного Голикова основательные сомнения: уж больно велики расходы, так не только прибыли не получишь, а впадешь в убыток. А Шелихов все говорит о необходимости создания такой компании, как английская или нидерландская Ост-Индская, чтобы иметь монопольное право мореплавания и торговли, размещения факторий, управления заморскими владениями по уполномочию правительства. Подобное предложение делал Ивану Ларионовичу суздальский купец Петр Кутышкин, но тогда чем-то он Голикову не показался. И так, и этак обсуждают Иван Ларионович с Михаилом Сергеевичем предложения предприимчивого приказчика и приходят к выводу: дельная задумка у Григория Ивановича. А тут еще сам Чулков, секретарь Коммерц-коллегии, разработал в деталях проект создания единой промысловой компании и предлагал передать ей на тридцать лет право монопольного ведения промысла и сбыта мехов. Правда, матушку-императрицу Чулкову убедить не удалось – не любила она монополий, но сегодня не удалось, а завтра удастся. И тогда найдется кому опередить переговорщиков – хоть тому же Лебедеву-Ласточкину. И Голиковы, в конце концов, решаются. 17 августа 1781 года они и Григорий Иванович Шелихов – уже не приказчик, а полноноправный партнер – подписывают контракт, по которому создается новая компания, которая должна принять на себя организацию промысла на всем пространстве Северо-восточной части Тихого океана. Иван Ларионович Голиков вкладывает в общий котел 35 тысяч рублей, Михаил Сергеевич – 25 тысяч, Шелихов – 15 тысяч, но на нем еще строительство двух судов и непосредственное участие в экспедиции. Добытая пушнина будет разделена поровну. Новая компания, получившая название Северо-восточной американской, создается не на год-другой, как бывало прежде, а на срок не менее 10 лет.

Компаньоны намечают послать три судна на остров Кадьяк в Аляскинском заливе и основать там промысловую базу, с которой проводить обследование и освоение побережья Северо-западной Америки и прилежащих островов.

Пока Григорий Иванович решает свои проблемы в Петербурге, Наталья Алексеевна шлет ему нежные письма: «…вселюбезная и сердешная душа моя, радость, вера, надежда и любовь…» А еще, конечно, заказы: купить надобно «шелку итальянского, самого лучшего, разных цветов для шитья», «перчаток женских шелковых, большой плат бумажной, турецкий», «шляпок модных, последней моды, бархатных, французских с золотыми кистями и перьями…»

16 августа 1783 года из устья реки Урак, что близ Охотска, под всеми парусами выходят в море три галиота Северо-восточной компании: «Святой архистратиг Михаил», «Святой Симеон Богоприимец» и «Три святителя: Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст». Последний, флагманский галиот ведет сам Григорий Шелихов. На судах 192 человека команды, припасы, инструменты плотницкие, семена и все прочее, необходимое не менее чем на три года жизни.
Вместе с Григорием Ивановичем в путь отправились его жена вместе с маленьким сыном Михаилом, его 13-летний двоюродный брат Сидор Андреевич и представитель другой ветви рода Шелиховых, 22-летний Василий Потапович.

Зимовка была заранее намечена на острове Беринга, где все три судна должны были встретиться. «Святой Симеон» подошел к «Трем святителям», а «Святого архистратига Михаила» так и не дождались… Промысел на острове не задался, и зимовка прошла тяжело: несколько человек умерло от цинги. А рядом с горем – радость: на острове родилась у Шелиховых дочь Авдотья.

Летом 1784 года продолжили путь и спустя месяц подошли к Уналашке, а оттуда, взяв с собой двенадцать алеутов, вызвавшихся сопровождать флагманский галиот, дошли в конце июля до острова Кадьяк. Бухту, в которой стали на якорь, Шелихов назвал именем своего корабля – бухтой Трех Святителей. Тут и начали строиться.
«Святой Михаил» так и не нашелся, а вместе с ним пропала и большая часть плотницкого инструмента, гвозди, скобы. Так что пришлось проявлять смекалку, но кипучая энергия Шелихова не давала терять время даром. У подножия заснеженных гор встало несколько изб, столярная мастерская, амбар.

Коренные жители Кадьяка по языку отличались от привыкших к общению с русскими алеутов и были воинственно настроены по отношению к чужеземцам. Для острастки Шелихов приказал пострелять из ружей по мишеням, так, чтобы видели прячущиеся за деревьями негостеприимные хозяева, да еще пальнуть из приобретенных у Демидова легких пушек – фальконетов. Вот теперь можно и сесть с аборигенами за стол переговоров. Впрочем, стола-то как раз и не было: уселись у большого камня, объясняясь через привезенного с Уналашки толмача Кашмака. Ничего, договорились. За небольшую плату и нехитрые подарки местные жители согласились и в строительстве поучаствовать, и в добыче пушнины, а некоторые даже поставили свои юрты около русского поселения. Конфликты, конечно, возникали, но Григорий Иванович разрешал их по справедливости, а особо настойчивых приглашал взглянуть, как изрыгают картечь демидовские пушечки.
 
Бывало и по-другому, когда уговоры и угрозы не помогали. Однажды кадьякцы отказались предоставить заложников и собрали войско, чтобы разгромить поселение. К соплеменникам два раза был направлен Кашмак – передать требование Шелихова, но его миссия не принесла успеха. Хуже того, Кашмаку было сказано, что если он придет еще раз, то с ним расправятся как с изменником, несмотря на родственные чувства. Обиженный толмач показал русским тайный путь к утесу, на котором засело кадьякское войско. Нападение с тыла застало аборигенов врасплох; убито было человек триста. Слух о том, что после такого «подвига» Кашмак стал тойоном, нечем ни подтвердить, ни опровергнуть.

После Шелихов писал, что на Кадьяке он покорил до пятидесяти тысяч человек, а на упомянутом утесе разбил три тысячи и взял в плен более тысячи человек. Вот образчик мифотворчества, производимого самим Шелиховым; общее число аборигенов, населявших остров, было на порядок меньше, а на утесе помещалось не более четырехсот человек, включая женщин и детей.

Отряды поселенцев на байдарах отправлялись обследовать северный берег залива Аляска и основали еще две крепостцы: Александровскую на американском материке, у входа в Кенайский залив, и на острове Афогнак.

Трудности возникали не только с аборигенами, но и со своими русаками: народ-то был оторви да брось, варнак на варнаке, и Шелихов, сохраняя роль справедливого и заботящегося о людях хозяина, ни перед кем слабости не выказывал, а к тем, кто не понимал его обхождения и шел против его воли, был беспощаден.

За спиной Шелихова кое-кто с усмешкой воспринимал его усилия по заведению огородов и попытки хлебопашества, считая это чудачеством упрямого купца, но Григорий Иванович был непреклонен: он-то понимал, что без собственного производства сельскохозяйственных продуктов у его начинаний по освоению заморских земель нет будущего. Он даже и туземцев приобщал к огородничеству, хотя те никак не могли взять в толк, зачем нужно разрывать землю и прятать в нее какие-то семена, но от овощной пищи не отказывались. Самых надежных мужиков Шелихов приставил к привезенным на галиотах козам и с удовольствием выпивал подносимую ему кружку со свежим молоком.

Предметом особой гордости Шелихова была устроенная им в гавани Трех Святителей школа для детей местных жителей, которые, как он приметил, оказались весьма способными к учению. Он нередко захаживал в школу и сам спрашивал с учеников заданный урок, приказывая учителю-добровольцу поощрять преуспевающих в овладении грамотой.

Летом 1786 года Шелихов перешел от Кадьяка в Большерецк, но на западной Камчатке произошло непредвиденное приключение, едва не стоившее ему жизни. Шелихов с двумя работниками съехал на берег, чтобы запастись свежей рыбой. В это время налетевший шквал сорвал судно с якоря и унес в далеко от берега. Судно пришло в Охотск без Григория Ивановича, которого сочли погибшим. А он проделал труднейший путь, обогнув с севера Охотское море на собаках, и добрался до Охотска в январе следующего года.

Владимир Иванович Штейнгель, сын камчатского капитан-исправника, в своих «Записках» приводит, как он называет, «анекдот», открывающий страничку «второй жизни» Григория Шелихова:

 «Вот что мне рассказывали: Шелихов, отправясь в Америку в 80-х годах, оставил свою жену в Охотске. Тут она не замедлила вступить в связь с одним из чиновников (забыл его фамилию) и так как между тем рассеяли, может быть, они же сами по Охотску верные слухи, что Шелихов, вышед из Америки в Камчатку, умер, то жена его и готовилась выйти за того чиновника замуж, чему и брат Василий способствовал.
 
Но вдруг, вовсе некстати, получено письмо, что Шелихов жив и вслед за оным едет из Камчатки в Охотск. В сем-то критическом положении жена решилась по приезде его отравить. Но предуведомленный Шелихов едва приехал, как все искусно разыскал, обличил их обоих, жену и брата, чрез своих рабочих публично наказал.

Сего не довольно, он хотел, по выезде в Иркутск, предать жену уголовному суду и настоять, чтоб ее высекли кнутом. Но в сем случае Баранов, известный потом правитель Америки, бывший тогда его приказчиком, убедил его пощадить свое имя и простить виновницу».

Если что-то такое и было, то, скорее всего, не когда Шелихов отправился в Америку – вместе с женой, а когда его сочли погибшим на Камчатке. Хотите – верьте, хотите – нет.

Но вот о чем сообщает другой источник.

Григорий Шелихов больше всего боялся, что его отравят. Нет, не соперники-конкуренты, а свои же родственники. Василия (то ли родного брата, то ли дальнего родственника, его тезку) заподозрил в злодейском умысле. Приказал подвесить его, связанного, на ноке реи и велел нещадно хлестать его линьками, пока он не покается: «Вот так, Васька, знай: случится что со мной – пощады тебе не будет».

Вернувшись в Иркутск, Григорий Иванович работает над отчетом, названным им «Записка Шелихова странствованию его в Восточном море», и следом за ним представляет иркутскому генерал-губернатору «Записку Г.И. Шелихова о привилегиях его компании». Распыление промысла между разными компаниями ведет к полному истреблению морской выдры и другого пушного зверя, а монопольная компания была бы заинтересована не в одноразовом обороте, но в поддержании поголовья на уровне, обеспечивающем добычу пушнины на многие десятилетия вперед. Предложения Шелихова воспринимаются губернатором как дельные и обоснованные. Компания с монопольными правами на эксплуатацию природных богатств могла бы наилучшим образом представлять интересы Российского государства в Северо-западной Америке, а российские власти, в свою очередь, должны содействовать компании в освоении новых земель и ведении промысла. Народы, проживающие на еще не открытых и не принадлежащих никаким державам землях, должны быть приведены в российское подданство. Для строительства поселений и развития хозяйства надо предоставить компании право нанимать мастеровых людей, а для защиты новообретенных земель - военных, которые будут содержаться за счет компании. Так же за счет компании Шелихов предлагает направить на Аляску миссию православной церкви для обращения в христианство местных жителей и их духовного просвещения.

Шелихов видит в будущем на новых землях организацию судостроения, разведки и добычи полезных ископаемых. Он считает необходимым предоставление компании права завести прямую торговлю с Китаем и Японией, Индией и Филиппинами, с калифорнийскими испанцами и англоязычными американцами – «бостонцами».
И, конечно же, записка завершается просьбой о финансовой поддержке дальновидных замыслов: Шелихов просит правительство предоставить компании ссуду в 500 тысяч рублей сроком на двадцать лет.

Генерал-губернатор счел доводы Шелихова убедительными и направил императрице рапорт с поддержкой предложения о предоставлении Северо-восточной американской компании монопольных прав на промыслы.

Как раз в это время Екатерина II, возвращаясь из путешествия в Крым, сделала остановку в Курске. Находившийся там Иван Ларионович Голиков добился аудиенции у императрицы и преподнес ей отчет Шелихова и карты обретенных в его путешествии новых земель, мирным путем присоединенных к российской короне. Екатерину разрешила Голикову и Шелихову прибыть в Петербург для подачи просьбы на ее высочайшее имя, а записку Шелихова, подкрепленную рапортом иркутского генерал-губернатора, приказала передать графу Александру Романовичу Воронцову, президенту Коммерц-коллегии.

Шелихов с женой по зимнему Сибирскому тракту отправляются в далекий путь и на перекладных быстро добираются до столицы.
В Коммерц-коллегии Шелихова и Голикова встретили благожелательно, правда, сразу дали понять, что о 500 тысячах рублей и говорить не следует – казна таких денег не найдет. Склонный к компромиссу с людьми влиятельными Шелихов уменьшил просимую сумму до 200 тысяч и стал ждать приглашения во дворец, одновременно обновляя гардероб свой в соответствии с причудами капризной моды, от которой он в Сибири да в Америке основательно отстал. Но и без дела не сидел: удалось издать книгу о своем путешествии в Америку, которая сразу же пошла нарасхват.

Приема у императрицы компаньоны так и не дождались. Им дали понять, что возможности казны сейчас весьма стеснены. А распылять и без того малочисленные сибирские гарнизоны, направляя военных на службу в компанию, императрица не считает возможным. Тут и европейских проблем хватает, особенно на юге, в отношениях с Турцией, а получать головную боль еще и в тихоокеанском бассейне государыне ни к чему: «Пособие монаршее теперь обращено на полуденные действия, для которых дикие американские северные народы и торговля с ними оставляются собственному их жребию».

В особенности же Екатерина не хотела отступать от принципов свободной торговли и отказа от привилегий, которых она всегда придерживалась: «Сие прошение есть сущая монополия, противная моим правилам... Многое распространение в Тихое море не принесет твердых польз. Торговать дело иное, завладеть дело другое».
Так что полный афронт получили компаньоны, смягчив который, Екатерина «за открытие у берегов Северной Америки новых земель и народов» наградила Голикова и Шелихова похвальными грамотами, шпагами с серебряным эфесом и золотыми медалями для ношения на шее с собственным Ее Величества портретом.
Вернувшись в Иркутск, Шелихов, смущенно отшучиваясь, показывал знакомым высокие царицыны награды и переводил разговор на новики столичной моды. Он уже был во власти новых планов, которые придется осуществлять, не полагаясь на поддержку императрицы, так и не понявшей выгодность его предложений для государства.

Надо было подобрать надежного человека, на которого во всем можно положиться и который сумеет, несмотря на все сложности, проводить намеченную Шелиховым линию.

Таким человеком стал Александр Андреевич Баранов. Шелихов внимательно присматривался к этому каргопольскому купеческому сыну, который еще в пятнадцатилетнем возрасте сбежал из родительского дома и затевал самые рискованные предприятия то в одном, то в другом месте. Его затеи, чаще всего проваливавшиеся, поражали даже не смелостью – наглостью неожиданных ходов, в чем увидел Григорий Иванович проявления родственной души. Познакомившись поближе с Александром Барановым, еще довольно молодым человеком, Шелихов обнаружил одну странную особенность его характера: то, что в глазах других расценивалось как его поражение, отнюдь не представлялось поражением в его собственном мнении. Деньги вовсе не были целью предприятий Баранова; он, упуская денежную выгоду, не очень огорчался, потому что ему нужны были успех и власть. Такое качество подходило Шелихову. Он даст Баранову неограниченную власть, а успех обеспечит сконцентрированная в нем энергия и неукротимое честолюбие. Шелихова мало смущала непреодолимая тяга Александра к женскому полу. Хуже было с другой тайной склонностью Баранова, но Шелихов смолоду помнил пословицу: «Кто пьян да умен, два угодья в нем».

Сначала Баранов, погруженный в очередную авантюру, с высокомерием едва ли не мальчишеским отказался от осторожного предложения Шелихова. Но вскоре, после очередного разорения, сделал вид, что просто так передумал, и подписал предложенный контракт, по которому он назначался заведующим поселениями Северо-восточной компании сроком на пять лет, получал практически неограниченные полномочия и десять акций компании. В помощники себе Баранов взял Ивана Кускова, въедливого инвалида с деревянной ногой. Хоть и на своей деревяшке, но он везде поспевал, а делу был предан беспредельно, за что Александр Андреевич положил доплачивать ему из собственного жалованья.

В 1790 году Баранов отправился из Охотска на галиоте «Три святителя», но дойти удалось только до Уналашки, где галиот потерпел крушение. За зиму построили байдары и с началом лета продолжили путь, прибыв наконец в основанное Шелиховым селение в Трехсвятительской гавани на острове Кадьяк.

Множество забот у главного правителя, но первое дело, конечно, – организация пушного промысла. Без увеличивающейся добычи морского бобра – калана само существование компании не имеет смысла. Баранов ввел строжайшую дисциплину среди русских промышленников, наказывая за невыполнение установленных им норм добычи пушного зверя. С туземцами на первых порах было сложнее, и Баранов поставил перед собой цель выучить местный язык. Он объехал весь остров, встретился с вождями, всюду обещал щедрое вознаграждение за добросовестную работу на компанию, но зато потом строжайше взыскивал за невыполненный урок.
В том, что касалось работы, Баранов не делал послаблений ни друзьям, ни родственникам, которые появились у него после того как он, обращавшийся с кадьякскими девками, как со своей собственностью, взял в жены дочь одного из местных вождей, более того – с родственников и спрос был круче. У него каждый знал свое место. В байдарочных партиях под руководством русских начальников – байдарочников – добычу ценного зверя вели превосходные охотники – алеуты. Аборигены Кадьяка были поставлены на лов рыбы, сбор ягод, добычу съедобных кореньев, разделку китов и других добытых морских животных. Баранову удалось собрать целую армию из аборигенов – 900 человек на двухместных байдарках.
Землетрясение, случившееся в гавани Трех Святителей еще до прибытия Баранова, сильно повредило возведенные в селении постройки, и пришлось подыскивать новое место для главного поселения компании. Таким местом стала Павловская гавань, где началось строительство.
 
А у Шелихова в Иркутске – дел сверх всякой меры. Еще сразу после прибытия Григория Ивановича из заморских краев внутри компании произошло разделение обязанностей. Шелихов отвечал за снаряжение судов, организацию промысла и доставку добытой пушнины. Каждое лето он отправляется в Охотск, где руководит сборами и отправкой экспедиций, строительством новых судов. Иван Ларионович Голиков ведал закупкой припасов и снаряжения в Москве и Санкт-Петербурге и отправкой их в Иркутск и Охотск. При этом бухгалтерия находилась в руках Шелихова. Со снисходительной усмешкой смотрел он, как иные купцы ведут учет приходов и расходов в замусоленных амбарных книгах. Он же давно завел у себя двойную итальянскую бухгалтерию, в которой всегда все до копеечки сходилось. Но кроме этой, двойной, которую он вел на специально выписываемой из Германии разграфленной бумаге, была еще одна, ведение которой он никаким приказчикам не доверял и хранил цифры не на бумаге, а в своей цепкой, никогда не подводившей памяти. Если в той, двойной итальянской, доходы всегда были распределены между компаньонами поровну, по справедливости, то в другой, тайной, доля Григория Ивановича всегда существенно перевешивала, и чем дальше, тем больше. Голиков усомнился в истинности отчетов своего компаньона и при встрече в Санкт-Петербурге потребовал документального подтверждения его объяснений. Ничего, конечно, выяснить не удалось, и Иван Ларионович вынужден был согласиться на разделение компании на две части, что и состоялось в1793 году при посредстве Николая Никитича Демидова, владельца уральских заводов, пользовавшегося большим весом в придворных кругах. Демидов предоставил Шелихову крупную сумму, и Голикову пришлось дать и свое поручительство и выделить часть паев.
К этому времени Шелихов провел преобразования, как будто удовлетворявшие принципам Екатерины II, правилам которой была противна монополия. Созданы новые компании: Предтеченская, затем Уналашкинская, Курильская, но фактически безраздельным хозяином каждой из них являлся он, Шелихов. Вместе с Северо-восточной компанией они стали звеньями стройной системы распределения финансов, организации промысла, доставки и сбыта продукции, с четко очерченными функциями и надежно отработанным взаимодействием между звеньями. А все нити и рычаги управления были безраздельно сосредоточены в его, Шелихова, руках.

Голиков, пытавшийся все-таки сохранить влияние на своего компаньона, вместе с ним отправил в Сибирь приказчиком своего племянника, Алексея Евсевьевича Полевого: родная кровь, против любимого дядюшки не пойдет. Как бы не так. Шелихов нашел подход к племянничку, и тот вскоре стал безоговорочно ставить свою подпись на всех документах, которые по-партнерски подавал ему Григорий Иванович – сначала второстепенных, а потом и распоряжениями по перетеканию крупных средств. Полевой изумлялся поразительной работоспособности «партнера», неожиданностью и смелостью его решений и, хотя и стал все отчетливее видеть нестыковки управляемых им финансовых и материальных потоков, не мог устоять перед его обаянием. Тем более, что в конторе по управлении делами, открытой в Иркутске при стечении именитых почетных гостей, кабинет Полевого выглядел ничуть не хуже генерал-губернаторского.

А Шелихов становится во главе еще одной компании – Северо-Американской с центром на островах Прибылова.

Вернувшись из своего путешествия в Америку, Шелихов не переставал хлопотать о посылке во владения своей компании миссии православной церкви, которая правила бы службы в русском поселении и занималась приведением в православие и просвещением местных народов.
 
24 марта 1794 года в Иркутск, по пути в Америку, прибыла духовная миссия – архимандрит Иоасаф, а ним пять иноков. Вот и еще одна задумка Шелихова сбывается. Миссию сопровождает чиновник из Санкт-Петербурга, состоящий при императрице для особых поручений, Николай Петрович Резанов. Ясно, что его не в провожатые к иеромонаху приставили, а послала императрица посмотреть, чем там этот одолевший ее записками и прожектами купец Шелихов занимается, о котором и пиита Державин, и заводчик и камергер Николай Демидов, и сам граф Воронцов не устают императрице свое восхищение высказывать. Значит, встретить его надобно по самому высшему разряду, ничего не пожалеть: ни обхождения, ни лести, ни дочери родной. Насчет дочери Шелихов так, для складу подумал, а подумав, охолонулся: а ну и вправду?..

«Почтение мое к делам Шелихова, которого лично знать не имел я до того случая, заставили меня искать сей лестной для меня экспедиции. Наконец она удалась, и я отправился в Иркутск с повелениями и духовною Миссией. Прибыв туда, летел к почитаемому мною мужу; я был обласкан им», – вспоминал потом Резанов.

Прием – приемом, ласка – лаской, а Шелихов готовит очередную экспедицию в заморские земли. С нею, кроме духовной миссии, должны отправиться 123 промышленника, несколько штурманов, тридцать семей поселян из ссыльных для занятий сельским хозяйство и ремеслами, на корабле «Святая Екатерина» будет отправлено снаряжение, припасы и детальная инструкция правителю Александру Андреевичу Баранову.

Анне, старшей дочери Григория Ивановича, только-только пошел пятнадцатый год. Девочке интересен этот дядя со шпагой, чуть ли не каждый день посещающий их – почти старик – ему уже тридцать! – а какие у него манеры, как он обходителен, он обращается с нею, прямо как со взрослой, такого политеса и знать не знали в купеческом сословии. Анна делится своими впечатлениями с младшими сестрами, Авдотьей и Александрой, да что они понимают, они еще совсем маленькие, а братишка Васька уже пристает с глупенькой дразнилкой: «Жених да невеста, поехали по тесто!..»

Анна не верит себе, ей кажется, что она и все взрослые играют в какую-то забавную игру, но 24 января 1795 года она стоит у аналоя с этим почти стариком, этим блестящим кавалером Николаем Петровичем, и они обмениваются кольцами, и робко, неумело она отвечает поцелуем на его поцелуй…

Ну вот теперь Григорий Иванович может обходиться с этим столичным щеголем, со своим зятем, запросто, и он посвящает его в свои планы. И детально объясняет, с кем и о чем надо поговорить, и кому и сколько посулить, и какие великолепные перспективы перед ним, родственником самого Шелихова, теперь открываются.
Молодые отправляются на перекладных в Санкт-Петербург, а Шелихов ждет вестей от Прибылова, под командой которого «Святая Екатерина» ушла на Кадьяк, готовит подкоп под своего бывшего сотоварища Павла Лебедева-Ласточкина, подумывает о замужестве второй дочери – Авдотьи.

И 20 июля 1795 года внезапно, без соборования, умирает.

Ему было 47 лет.

Шелихов умер от перегрузок – сердце не выдержало.

Как просто!

Зато в другой жизни куда как лихо всё закручено!

Шелихова отравили. Отравила жена его, Наталья Алексеевна. То, что не удалось тогда, восемь лет назад, свершилось. Мотивы? Причем тут мотивы: отравила, и всё.

А кое-кто считает достоверной иную версию: Шелихов покончил жизнь самоубийством. В 1786 году прервалась торговля с Китаем через Кяхту, и добытые меха не находили сбыта, а иностранцы, торгующие через Кантон, сбивали цену.
Как-то не вяжется эта версия с характером Шелихова.

Узнав о смерти тестя, потрясенный Резанов со слезами на глазах повторял державинские строки:

«Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает».


Глава девятая

«А скажи мне, любезный друг Николай Петрович, почему обезьяну называют обезьяной? Ведь ни к каком ведомом мне языке подобного слова нет, кроме нашего, русского?» – спрашивал граф Платон Александрович сослуживца своего по Смоленскому драгунскому полку Николая Резанова, поддразнившего, тыкая пальцем, любимую обезьянку фаворита.

«А я думаю, любезный граф (у Резанова язык не поворачивался называть его, как бывало, “Платошей”), что это слово появилось в нашем языке при тишайшем царе Алексее Михайловиче. Тогда итальянские шарманщики по Москве ходили с обезьянками на плече, счастье на билетике вытаскивали, разные кунштюки выказывали, а праздные люди, изумляясь их проделкам, спрашивали: “А это он может?” И хозяин презабавной мартышки с важностию отвечал: “Он может”, что по-итальянски произносится: “Абассиан”… А зеваки понимали, что это имя у него такое – Абизьян».

Платон Александрович ласково улыбнулся, а сам в памяти зарубку сделал: «Надо будет насчет обезьяны голубушке моей, матушке-императрице, рассказать…»
Да, высоко залетел Платоша Зубов, выше не бывает. Ну, на лицо он весьма приятен, но умом или познаниями не блещет, разве что по-французски выучился говорить лучше любого француза. А, выучившись, он хорошо понял, что главная заповедь для того, кто в жизни хочет преуспеть, французами же и выражена, как отчеканена: «Шерше ля фам», то есть «Ищите женщину». Это он, Платон Зубов, двадцатидвухлетний штабс-ротмистр лейб-гвардии конного полка, не упустил свой случай попасться на глаза шестидесятилетней императрице и душой и телом ей отдаться, несмотря на неприлично огромную разницу в возрасте. Неприлично – это для тех, кто во прахе родился и во прахе же и умрет, а он, Платон, теперь и граф, и генерал-адьютант, и многих орденов кавалер, и богатства у него – не сосчитать, на карту ставит многие тысячи, не считая. И какое ему дело до того, что где-то шепоток идет, что-де у государыни-императрицы «зубная боль» – он-то знает, что любовь у нее совсем не «платоническая» (хотя, смотря в каком смысле это говорится?), и пусть завистники говорят, что во дворце он «ходит через верх»…

В различных вариантах биографии Николая Петровича Резанова вплоть до 1803 года довольно много противоречий, нестыковок и просто неясностей. Между тем, уточнение событий его жизни в течение 39 лет, предшествовавших отправлению в Русскую Америку, могло бы многое объяснить в его поведении во время экспедиции, которому разные исследователи дают прямо противоположные оценки...
Вспоминал ли Коля Резанов свое детство? Будучи человеком, в соответствии с модой века, сентиментальным, надо думать, нередко вспоминал. Энциклопедия сообщает, что он родился в 1764 году в Санкт-Петербурге. Образование и воспитание получил в родной семье. Но относительно места, где провел детские годы герой нашего рассказа, энциклопедия умалчивает. Известно, что дед его, полковник Гавриил Резанов, в 1745-1746 годах проводил ревизию в Иркутске, причем приехал он в Иркутск из Томска, а уехал – в Тобольск… Отец Николая, Петр Гаврилович, по крайней мере, уже спустя три года после рождения сына жил в Иркутске, имея собственный дом, и прожил в городе не менее десяти лет. Конечно, сибирские корни Резанова не могли не сказаться в его последующем интересе к Русской Америке, связанной с Сибирью – Иркутском, Тобольском, Томском – кровными узами.

Петр Резанов имел гражданский чин коллежского советника, что по Табели о рангах соответствовало воинскому званию полковника, и занимал должность председателя иркутского совестного суда. Такие суды занимались, по преимуществу, рассмотрением гражданских дел, причем им было дано право принимать решения не только по закону, но и «по совести» – отсюда и необычное название. Родовитая семья Резановых давно уже безнадежно обеднела, и, в сущности, кроме репутации честного и справедливого человека, другого богатства у Резанова – старшего не было. Да и этот его драгоценный капитал был поставлен под серьезную угрозу, когда его обвинили в пропаже 292 рублей и 33 копеек с четвертью – суммы, внесенной в суд в обеспечение одного из имущественных исков. Дело об утрате этих денег тянулось не то восемь лет, не то целых двадцать шесть, пока обвинение с судьи не было окончательно снято решением Правительствующего Сената.

Домашнее воспитание Николай получил отличное. Он превосходно владел французским и немецким языком и довольно сносно – английским. По обыкновению, принятому в дворянских семьях того времени, уже в 14-летнем возрасте Николай поступил в военную службу, поначалу числился по артиллерии, но вскоре он – уже офицер в лейб-гвардии Измайловском полку. Трудно поверить, что в этот престижнейший полк юный офицерик мог попасть без протекции; упоминают о знакомстве его отца с Гаврилой Романовичем Державиным – так ли это?
Вот две взаимоисключающих версии: «В возрасте 21-22 лет (то есть в 1785 – 1786 годах) оставил военную службу в результате происков соперников» – какие происки и каких соперников? «В 23 года (то есть в 1787 году) поручик лейб-гвардии Резанов командовал гвардейским отделением, охраняющим Екатерину Великую при её возвращении из Крыма в Петербург».

Но так или иначе, черная полоса проходит по карьере Николая Резанова. Блестящий молодой гвардейский офицер, стоявший на карауле у спальни Екатерины II, он попадает в заштатный Псков, где служит в губернской казенной палате (в суде по гражданским делам – как и отец!), имея чин коллежского асессора, что соответствует лейб-гвардии штабс-капитану или штабс-ротмистру.
 
А, между тем, богатую он получит практику в запутанной казуистике российского судопроизводства, приобретет навык в терпеливом и скрупулезном раскручивании дел, в безукоризненном оформлении юридических документов, в подготовке безупречно стройных заключений и ведении канцелярского хозяйства, что впоследствии сослужит ему хорошую службу.

Но эта провинция давит и засасывает энергичного и честолюбивого молодого человека, и три года, прошедшие в неустанных канцелярских трудах, уже считает он за пять лет. И снова какая-то неведомая нам протекция возвращает его в столицу, и вот он уже, бывалый бюрократ, служит теперь в Санкт-Петербургской казенной палате, он, проливавший в глуши слезы по своей загубленной жизни, снова полон надежд. Уж не Платоша ли Зубов, пожалованный полковником и флигель-адьютантом и начинающий стремительное восхождение вверх, по щедрости душевной порадел товарищу недавних лет?

Граф Иван Григорьевич Чернышев, вице-президент Адмиралтейств-коллегии, мог приметить старательного молодого офицера, еще когда сопровождал императрицу Екатерину во время ее путешествия по южным провинциям России и в Крым. А тут как раз граф, уже имевший все высшие российские военные ордена, был награжден алмазными знаками ордена Святого Апостола Андрея Первозванного «за труды в вооружении флотов при управлении Морским департаментом». Будучи по натуре своей склонен к лени, за что от самой матушки-императрицы получил прозвище «барин», Чернышев, достигший высших наград, уразумел, что больше ему нет необходимости на службе проявлять усердие, а хорошо бы подыскать человечка, который бы за него тянул воз черновой работы. А человечек этот тут как тут – все тот же Николай Резанов, и Чернышев берет его начальником своей канцелярии.

Невидная вроде должность, а седые адмиралы искали его благорасположения, и не то, что обер-офицеры – капитаны I ранга перед ним навытяжку стояли. Может быть, там и зарыты были корешки будущих конфликтов Николая Петровича с капитан-лейтенантами, не привыкшими навытяжку стоять ни перед какими чинами?

Но, конечно, эта непродолжительная служба сыграла огромную роль в его познании флотских дел, и, конечно же, он познакомился с документами готовившейся годами тремя раньше грандиозной кругосветной экспедиции под командованием 29-летнего капитана I ранга Григория Ивановича Муловского, близкого родственника Ивана Григорьевича Чернышева. Всё было предусмотрено в детально разработанной Адмиралтейств-коллегией инструкции: и доставка грузов в русские владения на Тихом океане, и закрепление за Россией этих владений, и заведение торговли с Японией, и открытие новых земель с составлением их точнейших карт. А от обещанных наград и привилегий дух захватывало: всем офицерам – внеочередное производство и двойное жалование. Начальнику экспедиции Екатерина II изволила лично определить порядок награждения: «когда пройдет он Канарские острова, да объявит себе чин бригадира; достигши мыса Доброй Надежды, возложить ему на себя орден Святого Владимира 3-го класса; когда дойдет до Японии, то и получит уже чин генерал-майора».

Экспедиция не состоялась из-за начавшейся войны с Турцией, и Николай подсознательно определил, что это ему выпадет честь осуществить невиданное путешествие, это его ждут почести и слава. Он еще не представлял даже приблизительно, как ему удастся осуществить сие славное свершение, но что осуществит его именно он – в этом он уже не сомневался.
Резанов хорошо понимал, что чиновничья должность в Адмиралтейств-коллегии сама по себе не сулит дальнейшего продвижения вверх, туда, где уютно расположился Платоша Зубов. Ах, с каким чувством декламировал Николай Петрович звучные строки Гаврилы Державина:

«Услышь, услышь меня, о Счастье!
И, солнце как сквозь бурь ненастье,
Так на меня и ты взгляни;
Прошу, молю тебя умильно,
Мою ты участь премени…»

Нет, не напрасно Николай Резанов вспомнил Державина. Поэт как раз был назначен «секретарем для доклада по сенатским мемориям» непосредственно при императрице Екатерине, иначе говоря, лицом, представляющим императрице прошения и предложения по их удовлетворению. И Резанов, ни секунды не колеблясь, принимает предложение стихотворца стать правителем его канцелярии. Он надеялся, что в этой должности будет иметь, наконец, прямой доступ к ее величеству, – и не ошибся. Прямодушный и горячий Державин, докладывая дела императрице и требуя справедливого их решения, не сдерживал эмоций; однажды даже схватил государыню за край мантильи, так что она вынуждена была позвать на помощь. Поэтому Екатерина не без удовольствия принимала с докладом вместо не в меру пылкого поэта его превосходно воспитанного, красивого и обходительного начальника канцелярии. Она стала употреблять его для своих особых поручений, чем, конечно, вызвала неодобрительные мысли у Платона Александровича, своего не терпящего соперников фаворита. И у Зубова быстренько нашлось незамысловатое решение возникшей проблемы: отправить своего возможного соперника с глаз императрицы долой. И предлог вполне благовидный нашелся.
В далеком городе Иркутске, недавно ставшем столицей Восточно-Сибирского генерал-губернаторства, там, где служил отец Николая Резанова, вошел в силу энергичный и предприимчивый купец Григорий Шелихов. Со многими идеями касательно русских владений в Америке он обращался и к иркутскому губернатору, и к императрице Екатерине, и у самого Зубова покровительства искал. Одним из важнейших моментов в прожектах Шелихова было предложение о посылке на Аляску духовной миссии с целью совершения богослужений для оседлого русского населения и распространения православной веры среди коренного населения Русской Америки. Предложение это нашло поддержку и в Синоде, и у митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского, и у самой императрицы, которая подписала указ об отправке на Аляску через Иркутск духовной миссии во главе с иеромонахом Валаамского монастыря Иоасафом. Сопровождать миссию до Иркутска было поручено Резанову; на него же была возложена обязанность провести инспекцию компании Григория Шелихова. Екатерина II явно не доверяла сибирским купцам и их запискам о Северной Америке: «Что они учредили хорошо, то говорят они, нихто тамо на месте не свидетельствовал их заверения».

Миссия убыла из Петербурга 25 декабря 1793 года.

Иеромонах Иоасаф был человеком представительным, умевшим ладить с окружающими. В долгой дороге Резанову было о чем с ним поговорить.

Иеромонах Макарий, по возрасту самый старший в группе, напротив, к разговорам не был склонен, особенно если в них могло быть затронуто его прошлое. По-видимому, ему было что скрывать.

Иеромонах Афанасий, родом из простых, в разговоры с Резановым не вступал, и то ладно, потому что склонен он был к неумеренному питию, за что постоянно получал внушения от Иоасафа.

Иеродиакон Нектарий постоянно чем-нибудь болел. Немалое удивление у Резанова это вызывало – зачем в столь дальний и опасный путь послали человека со многими недугами?

Иеромонах Ювеналий пытался держать себя с Резановым на равной ноге – ведь он недавно еще был инженерным прапрощиком. Однако Резанов холодно, но решительно поставил его на место, и Ювеналий замкнулся в себе – поддерживать отношения с остальными участниками миссии он считеал ниже своего достоинства.

Монах Герман и с виду, и в общении был простоват. Он охотно выполнял поручения братии, в ученые разговоры не лез, но можно было понять, что у него нередко было что-то свое на уме, чем он ни с кем не собирался делиться. В пути он легко сходился со случайными встречными, в особенности с людьми низкого или вообще неизвестно какого сословия. Дорога ему, в отличие от постоянно охавшего Нектария, откровенно нравилась, в пути он чувствовал себя как рыба в воде.
Отправляясь в дальний путь, Резанов испытывал двойственные чувства. С одной стороны, досадно было, что прерывается с таким трудом налаживаемая придворная карьера, и кто бы тому виной – Платоша Зубов, который до сей поры во всем его поддерживал. Но, с другой стороны, не само ли провидение упрямо подталкивает по направлению к Великому океану, к заморским землям, к свершениям, достойным древних героев Илиады и Одиссеи?..

В длинной дороге было время подумать, разложить по полочкам все, что было ему известно о Григории Ивановиче Шелихове, встреча с которым ждала в Иркутске. Еще в Петербурге Резанов от корки до корки проштудировал недавно изданную книгу с диковинным названием «Российского купца именитого Рыльского гражданина Григория Шелихова первое странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному океану к Американским берегам». Да и о поездке Шелихова в Петербург Николай Петрович был наслышан, хотя повстречаться с ним тогда не довелось.
В Иркутске Резанов встретил весеннюю оттепель и непроходимую грязь. Едва обнявшись с отцом, помывшись и переодевшись, Николай Петрович поспешил к генерал-губернатору – вручить ему именные депеши из Петербурга. Тут же был представлен ему и предмет его заинтересованности – именитый гражданин Григорий Иванович Шелихов. Как-то незаметно официальная цель миссии – инспекция Северо-восточной компании – смешалась с неофициальной – приятным времяпровождением в гостеприимном доме Шелиховых. Григорий Иванович представил столичному посланцу все бумаги компании, содержавшиеся в образцовом порядке, и принес свои извинения: ему необходимо было отлучиться в Охотск, чтобы отправить в Америку два судна, на одном из которых должны оплыть миссионеры. Состав миссии увеличился до десяти человек: в Иркутске к ней присоединили монахов Иоасафа (того же имени, что и глава миссии) и Стефана (брата Ювеналия, горного инженера в прошлом) и двух послушников.

Возвратившийся по осени Шелихов был явно расстроен своими впечатлениями от миссионеров, с которыми ему довелось познакомиться вплотную. Он-то ожидал, что направление в заморские земли посланцев православной церкви будет служить просвещению коренных жителей и смягчению жестких нравов промышленников. Однако монахи никакого интереса к своей будущей пастве и условиям ее жизни не выказали. Они заранее с высокомерным презрением относились к «дикарям», с которыми им предстоит встретиться, и явно не собирались их просвещать, надеясь лишь окрестить побольше этих дикарей, чем заслужить отличие по своей службе. Почти все они держали себя надменно даже с доброжелательно относившимся к ним Шелихову, по инициативе которого и было предпринято их направление на служение, а что уж говорить о других.

Двойная итальянская бухгалтерия, знатоком которой считал себя ревизующий, показывала идеальную сходимость баланса и вдоль, и поперек – даже при желании не к чему придраться. А, по правде говоря, и желания-то придираться у Резанова не было, он не без удовольствия присматривался к милым сестричкам – дочерям Григория Ивановича. Позже он сообщал в письме:

«... достоинства старшей дочери его привлекли еще более меня к его дому. Взаимные наши склонности были родителями благосклонно приняты, я получил руку ее…»

На самом деле всё было сложнее. Четырнадцатилетняя девочка-подросток, каких много, не так уж чтобы особенно привлекла внимание приезжего своими еще не раскрывшимися достоинствами. Он трезво взвешивал плюсы и минусы своего породнения с купцом. Он-то, Резанов, хоть и не княжеской или графской фамилии, а все-таки потомственный дворянин, и как посмотрят при дворе на его родство с купцом, простолюдином? Не загубит ли он таким мезальянсом свою с таким трудом складывающуюся карьеру?.. А с другой стороны – на взлете будущий тесть, мыслит не как лабазник из захолустья, а как государственный муж, глядишь, целая Америка будет под его началом. И тогда посмотрим, кто знатнее – одряхлевших родов графы да князья или он, воистину русский Колумб, как его Гаврила Романович в обыкновении величал. А приданое? На казенной службе, сколько ни зарабатывай, а тратить приходится еще больше – надо фасон держать. Нет, жениться, жениться!..

Батюшка неожиданно сомнение высказал. Уж на что он на любимого сына наглядеться не мог, пылинки с сюртука сдувал, а тут вдруг возьми да и скажи, что разное говорят про Григория Ивановича. Купец, конечно, он купец и есть: не обманешь – не продашь, но тут, сынок, не простым обманом пахнет, поговаривают, объехал он на кривой уважаемых людей, компаньонов своих, Голиковых Иван Ларионыча и Михаил Сергеича… А Николай Петрович неожиданно заговорил с отцом по-французски: «Пап, ву ву тромпэ, же не сюи па дакор!» Петр Гаврилович от удивления рот раскрыл: он уж и забыл, как по-французски говорить, с большим трудом догадался, что сын имел в виду – ты, батя, ошибаешься, и вовсе я с тобой не согласен.

Генерал-фельдцехмейстер светлейший князь Платон Александрович Зубов был удовлетворен женитьбой Резанова на купеческой дочери – какой он теперь соперник! – и в ноябре 1795 года снова принимает молодожена, сокрушенного известием о безвременной кончине тестя, под свою опеку и определяет его в свою свиту в звании подполковника Смоленского драгунского полка.

Управлять делами покойного Шелихова много желающих обнаружилось – навар-то уж больно соблазнителен!

Тут проявила характер вдова Григория Ивановича – Наталья Алексеевна. Не такая уж, видно, она неграмотная была, а от покойного мужа переняла железную хватку и настойчивость в достижении целей. С неожиданным упорством и цепкостью она использует все средства, чтобы добиться закрепления за собой права управления делами покойного мужа не только во всех его компаниях по пушному промыслу, но и в многочисленных предприятиях, которыми Шелихов руководил через приказчиков.
В ход идет какое-то сомнительное, никакими официальными лицами не заверенное завещание, которое Шелихов якобы продиктовал дочери Анне (когда? Ведь в дни болезни и кончины отца она была уже в Санкт-Петербурге): «И как жена моя, сопутствующая мне в морском вояже для приобретения имения и поспешествующая мне в воспитании детей моих и содержании дому моего, заслуживает всю мою к ней справедливую доверенность…»

Иркутский первой гильдии купец Николай Мыльников имел свои виды на далекие острова. Он уже уговаривал сибирского генерал-губернатора обратиться к императрице в поддержку его предложениям о предоставлении привилегий на монопольное ведение промысла.

По-видимому, Наталья Алексеева заполучила и поддержку влиятельного Мыльникова, которому невыгодно было распыление управления делами усопшего по многим предпринимателям. Сосредоточив их в руках слабой женщины – вдовы Григория Ивановича, удастся постепенно подчинить ее своему влиянию и получить все.
Может быть, поэтому иркутский городовой магистрат – суд низшей инстанции по делам купцов и мещан – внял утверждению Шелиховой, что, благодаря «с покойным в супружестве жизни, сколько и по наставлениям его во время болезни», она вникла во все его дела и способна управлять ими.

Однако сомнения возникли у казенной палаты – губернского финансово-контрольного органа, возглавляемого вице-губернатором. Тут сыграли роль и многочисленные обращения купцов, заявивших после смерти Шелихова о неурегулированных с ним при жизни его взаимоотношениях и имущественных требованиях, и суждение Коммерц-коллегии о неясности обстоятельств, сопутствовавших болезни и кончине Григория Ивановича.

Вопреки распространенному мнению, вдова первоначально никаких надежд на помощь своего зятя не возлагала – чем-то не показался он ей. Сменить гнев на милость – и надежду – помогло письмо к ней доброго знакомого мужа, влиятельного Николая Никитовича Демидова, который, между прочим, заметил: «И он, зять ваш, не таков, кажется, дурень, как вы его описываете». А еще опытный Демидов советует не давать себя вовлечь в тяжбы с купцами.

Наталья Алексеевна решила действовать через благосклонно к ней отнесшегося Демидова и отправила ему прошение, адресованное императрице Екатерине II. Вдова напоминает о заслугах Шелихова, который «приобрел как новые зверопромышленные острова у берегов американских, так и увеличил капитал свой», и просит предоставить ей все права по управлению делами покойного. А чтобы верноподданейшее письмо вернее дошло до адресата, Наталья Алексеевна присовокупляет к нему довесочек – десять тысяч рублей. Николай Никитович передает письмо Платону Александровичу, а там уж есть кому поспособствовать – зятек-то родной не дурень, нет, не дурень.

Да и Авдотью, другую дочь, пора пристраивать, и жених подходящий есть: Булдаков Михайло Матвеевич, великоустюжский купец, и богатый, и грамотный изрядно, и в торговле пушниной большое понимание имеет.

Баранов Александр Андреевич сообщает об усилившейся конкуренции со стороны объединяющихся против шелиховских наследников промысловых компаний, которые в этом противостоянии готовы даже собственным междоусобным соперничеством пренебречь. А закоперщиком в этом деле выступает бывший соратник Григория Ивановича, якутский купец Лебедев-Ласточкин. Его люди захватывают все выгодные места промысла, и если и дальше пойдет так же – не выдержат натиска шелиховские компании. Особенно если конкуренты добьются поддержки правительства.

Нет, вовсе не напрасно Николай Петрович прошел школу изящной словесности у Гаврилы Романовича Державина, научившись изъясняться в духе лучших образчиков его поэзии: «В первый год супружества моего умер тесть мой, и тогда кроме семейных обязанностей и самое исполнение важных планов его пало в жребий моей неопытности».
 
6 ноября 1796 года умирает императрица Екатерина. На трон всходит ее сын Павел Петрович, Павел I, который торопится переменить всё, что было заведено его венценосной матушкой. «Пора!» – принимает решение Николай Резанов, близ двора чутко улавливающий настроения нового царя. Достаточно того, что Екатерина II была противницей монополий, чтобы сын ее стал их сторонником. Резанов подает записку о необходимости соединения всех торговцев северного промысла.
Коммерц-коллегия в августе 1797 года представила на утверждение императору записку «О вредности многих в Америке компаний и пользе от объединения их воедино». Один из главных доводов – необходимость «установить порядок из хаоса, который возник из-за соперничества купцов в Иркутске после смерти Шелихова». Другой важнейший довод – устранить возможную междоусобицу в пушной торговле с китайцами, чтобы «превосходнейшая часть промысла» принадлежала одному объединению, диктующему свои цены. Царь повелел «сделать на сей предмет такое утверждение, которое не могло вредить устроенной уже компании первого приобретателя Шелихова… »

Заручившись доверенностями от всех наследников Шелихова, Резанов отправляется в Иркутск, чтобы убедить купцов в необходимости объединения. Его миссия завершается блестяще: четырнадцать иркутских купцов, не считая четырех иных, поддерживают его. 20 июня 1797 года происходит слияние Северо-восточной, Северо-Американской, Курильской и Иркутской компаний в одну – Американскую Соединенную компанию. Такую компанию замыслил еще Григорий Шелихов, о чем писала его вдова: «Его намерение в учреждении сей компании состояло в том, чтоб захватить ею все Алеутские и в севере к Берингову проливу лежащие острова и оба противолежащие друг другу азиатской Чукотской земли и американской матерые берега, завести с тамошними народами торговлю, и, где можно крепосцы и предупредить приходящих туда завистливых иностранцев». В единой компании соединяются Шелиховы, Голиковы, Мыльников; учредители несут ответственность пропорционально вложенному капиталу.

«Куй железо, пока горячо» – девиз разворотливо и энергично действовавшего Резанова. 8 сентября 1797 года Павел I утвердил создание Соединенной компании.
А в ноябре того же года издан указ «О возведении вдовы и детей гражданина Шелихова за заслуги мужа и отца их в дворянское достоинство с предоставлением им права торговать». Напрасно, значит, Наталья Алексеевна недооценивала своего зятя. Она о нем – «дурень», а он, глядишь, ей потомственное дворянство с гербом схлопотал.

Влияние покровителя Николая Петровича Резанова, светлейшего князя Платона Зубова при дворе нового императора быстро падает. Во вред ли это Резанову? Скорее, на пользу; завистливый Зубов сдерживал продвижение не в меру самостоятельного офицера своей свиты. А Резанову удалось напомнить кому следует о предыдущей своей успешнейшей статской службе, и он получает многообещающее назначение – секретарем Правительствующего Сената, высшего контрольного и судебного органа империи, и уже всего через месяц – обер-секретарем. Важность этого поста трудно переоценить. Сенаторы, как правило, не вдавались в детали представленных им на рассмотрение дел, а всей работой по ведению следственного процесса и подготовке подходящих решений Сената руководил обер-секретарь. Он же руководил разработкой законоположений, представляемых на утверждение императору – самодержцу.

Резанову пришлось глубоко вникнуть в незнакомые ему доселе проблемы российской экономики, и это испытание он блестяще выдерживает. За составление «Устава о ценах» и учреждение раскладки поземельного налога в Москве и Санкт-Петербурге император награждает его орденом Анны 2-й степени с пенсионом в 2000 рублей ежегодно. Среди многих титулов Павла I был один, из российских императоров только ему принадлежавший: Великий Магистр Державного Ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Резанов получает редчайшую награду: командорский восьмиконечный мальтийский крест ордена Иоанна Иерусалимского.

То, за что боролся Резанов, – создание Соединенной компании – достигнуто, но мира нет между компаньонами. Мыльников Николай Прокофьевич вместе со своими сыновьями Дмитрием, Яковом и Михаилом полагал, что соединение капиталов поможет ему захватить власть над пушным промслом, и даже вошел в сговор с Иваном Ларионовичем Голиковым, посулившим ему свою поддержку против Натальи Шелиховой и ее второго зятя Михаила Булдакова. Однако такая поддержка нужна была Мыльникову лишь до поры до времени, так как он рассчитывал и Голикова свалить вместе с наследниками Шелихова.

Коммерц-коллегия, руководствуясь интересами государственными, неодобрительно отнеслась к интригам внутри Соединенной компании. Слабая, расшатываемая внутренними противоречиями компания не могла обеспечить надежную защиту интересов России на Тихом океане. В более мощном объединении ведущая роль, безусловно, принадлежала бы наследникам Шелихова – их капитал шестикратно превосходил долю Мыльникова.

Мыльников хорошо понимал, что усиление компании отодвинет его на вторые роли. Его союзник, Голиков, пытается получить влияние на императора через генерал-прокурора Сената Петра Васильевича Лопухина, отца фаворитки Павла I. Резанов зорко следит за ситуацией. Используя нехитрый шифр, в июне 1799 года он сообщает в письме: «Малиновый цвет линяет», а в начале июля – «Малиновый цвет у нас не в моде, но иногда, однако, надевают». Все знали, что малиновый – любимый цвет Анны Гагариной, урожденной Лопухиной, дочери Петра Васильевича.
Тут Резанову пришлось в полную силу проявить свои способности государственного деятеля и тонкого политика. Он действует через близко ему знакомого графа Палена, Санкт-Петербургского генерал-губернатора, самого влиятельного тогда царедворца, и обращается к императору с просьбой о защите прав наследников Шелихова и предоставлении привилегий их компании.

Создание сильной монопольной торгово-промышленной компании, которой были бы приданы довольно широкие функции органов государственного управления, отвечало правительственным интересам, поскольку позволяло без значительных затрат из казны осуществлять присоединение к Российской империи и хозяйственное освоение новых земель, противодействуя проникновению туда иноземных конкурентов. Не зря же в документах компании утверждалось: «Действия компании тесно сопряжены с пользами государства, и что по сей единой уже причине служение Компании есть служение Отечеству».
 
7 июля 1799 года Лопухин отрешен от должности.

А на следующий день, 8 июля, Павел I направляет Правительствующему Сенату указ о принятии под свое «высочайшее покровительство» Соединенной компании, которая получила новое название – Российско-Американская компания. Компании предписывалось представлять и защищать своими силами интересы России на Тихом океане; ей сроком на двадцать лет даровалась привилегия – монополия на торгово-промышленную деятельность в северо-западной Америке и право на управление этими территориями.

Монополия могущественной компании обеспечивала исключительное право добывать ценного промыслового зверя – калана – во всех районах, где он водился. В то же время компания, действующая «под его императорского величества покровительством», олицетворяла и осуществляла власть Российской империи на заморских территориях.

Император в знак особого благорасположения к новообразованной компании сам становится ее пайщиком – он приобрел двадцать акций на десять тысяч рублей. Да еще по две акции куплены были императрицей и великим князем Константином.
Наталья Шелихова, жалованная дворянством, просила еще и предоставить ей право быть «директором навсегда со стороны моей и детей моих, кого я к тому времени определю». Но император, по-видимому, счел эту просьбу чрезмерной и утвердил четырех директоров: «первенствующего» – зятя Натальи Михаила Матвеевича Булдакова, брата Григория Ивановича – Ивана Ивановича, и двух человек со стороны Мыльникова – самого Николая Прокофьевича и верного ему купца Старцева. Правителем компании в Русской Америке остался Баранов.
Компания подразделялась на отделы, управляемые конторами, которых было четыре: уракская (в Охотске), уналашкинская, кадьякская и иркутская. Местом нахождения главного правления был определен Иркутск.

Резанов был назначен корреспондентом Российско-Американской компании в Санкт-Петербурге. Слово «корреспондент» в те времена имело иной смысл, чем сейчас, и означало лицо представительствующее, в данном случае – осуществляющее сношения между компанией и правительством с полномочиями правительственного контролера.
Права и привилегии Российско-Американской компании были закреплены жалованной грамотой императора.

Происки Голикова и Мыльникова провалились. Неудача постигла и самого мощного соперника Шелиховых, Павла Лебедева-Ласточкина. Не ему досталась монополия, к которой он так стремился, и его Американская компания прекратила существование.
Однако Мыльников, один из директоров компании, продолжал с вожделением поглядывать на долю Шелиховых в первичном капитале компании, который составлял 724 тысячи рублей имуществом, обеспечивающим 724 акции по 1000 рублей, да еще тысячу акций деньгами. Самым крупным акционером был Михайло Матвеевич Булдаков, который владел 370 акциями, за ним шел родственник Григория Ивановича – Василий Потапович Шелихов – 335 акций. Иркутские присутственные места были завалены множеством мелких и крупных жалоб и доносов верных Мыльникову людей на наследников Шелихова. Обстановка в правлении стала настолько нестерпимой, что Булдаков был вынужден бросить дела и уехать в Петербург. Мыльникову этого было мало: чтобы подорвать доверие к партии Шелиховых, он вместе со своими сторонниками стал продавать в Москве акции компании, цена на которые тогда составляла 3600 рублей за одну акцию, по 2400 рублей.

И снова Резанову пришлось употребить свои связи и влияние, чтобы неожиданным ходом выбить почву из-под ног «заклятых друзей» – компаньонов.

19 октября 1800 года выходит императорский указ, предписывающий перевести главное правление Российско-Американской компании в Санкт-Петербург.

Так одним махом были отсечены склоки иркутских купцов – не потащишься с каждой жалобой в столицу, а руководители компании получили возможность кратчайшим путем прибегать к протекции высших чиновников.

Не прошло и пяти месяцев, как в результате дворцового переворота, в котором не последнюю роль сыграли титулованные покровители Резанова – граф Пален, князь Зубов – на российский престол всходит новый император – молодой Александр I.
В высшем свете становится модным быть акционером Российско-Американской компании. Дадим слово Резанову:

 «Перевод главного правления скорее ознакомил соотичей с пользами его предприятий и во дни Александра I-го общество сие совсем уже другой вид приняло. Новый покровитель ее и вся императорская фамилия благоволила звание акционеров украсить высочайшими их именами. Сему последовали знатнейшие особы дворянства и купечества, и в начале 1802 года в самое короткое время из 17 членов, всю Компанию составлявших, возросло число более 400 членов».

С первенствующим директором Главного правления Российско-Американской компании Михаилом Матвеевичем Булдаковым Резанова связывают не просто родственные, но дружеские отношения, и Николай Петрович без околичностей напоминает свояку, чтобы тот не забыл выделить ему очередную причитающуюся долю при разделе прибыли компании, а на предыдущую он уже купил деревню.

Работных русских людей, заброшенных на самый край земли, чтобы добывать себе пропитание, а «знатнейшим особам» – все возрастающие прибыли, едва ли насчитывалось то же самое количество – четыреста человек. Уже опустошены обжитые ранее места, и железная воля правителя Александра Баранова гонит к новым берегам, заставляя увеличивать добычу морских бобров и голубых песцов, лисиц и котиков, моржового клыка и китового уса. Баранов по-своему заботится о приведенных ему в подчинение колонистах, он даже изобрел «хвойное пиво», которое должно спасать от цинги, а по праздникам потчует их водкой и ромом. Но зато уж спрашивает не просто строго – жестоко.

На компанию за одну кормежку работают тысячи обращенных в рабское состояние алеутов. Монахи, прибывшие обращать местных жителей в православие, пытаются заступиться за свою паству, но Баранов грубо, до богохульства, указывает им их место: заботьтесь о спасении душ, а уж о телесном я сам позабочусь, не суйте нос, куда не надо.
 
Баранов внушает воинственным индейцам веру в свою неуязвимость, демонстрируя, как от него отлетают нацеленные прямо в сердце стрелы (индейцы не знают, что под рубахой у него надета железная кольчуга). Но даже это не пугало неустрашимых воинов из племени тлинкитов, они то и дело нападали на крепости, убивали всех подряд – и русских, и алеутов, с живых еще снимая скальпы, сжигали склады с пушниной, корабли на стапелях, и сам правитель пальбой из фальконета отбивал атаку поднявших топор войны краснокожих.

Но выдавались и спокойные вечера, когда Баранов сиживал за столом со своим помощником Кусковым и правителем кадьякской конторы Баннером, которым он доплачивал за верность из своего жалованья, и они не спеша пили ром, и закуску подносила молчаливая дочь индейского вождя Анна, от которой у Александра Андреевича было уже трое детей. Вспоминая молодость, Баранов брал гитару и пел сочиненный им самим гимн Русской Америки:

Ум российский промысла затеял,
Людей вольных по морям рассеял,
Места познавати...
Здесь хоть дика кажется
природа,
Кровожадна привычка
народа,
Но выгоды важны,
Отечеству
Нужны
Сносными делают скуку
и труд.
…Нам не важны чины и богатства,
Только нужно согласное братство,
Тем, что сработали,
Как здесь хлопотали,
Ум патриотов уважит потом.

Давно уже истек срок контракта, подписанного им с покойным Шелиховым, а смены нет как нет. То есть смена-то была послана, но сменщик погиб вместе с кораблем, не достигнув Павловской гавани. Александр Андреевич совсем не собирался до конца дней своих оставаться в Русской Америке. И с очередной редкой оказией Баранов шлет письмо Наталье Алексеевне с просьбой прислать ему замену: «Зрение я потерял. Смотрю уже в очках, и те мало помогают, а в силах и в здоровье приметную ощущаю перемену, при том же всем повредил правую ногу и не могу быть в дальних на земле, где б нужда потребует, переходах... И я между тем становлюсь стар – 50 пробило, и волос на голове остается мало, а денежново еще куска не имею, проводя всю жизнь мою в заботах около чужих более, нежели собственных дел».

Долго, ох, долго еще ждать ему сменщика, а когда дождется, так и не попадет на мучительно любимую русскую землю: тело его, обернув парусиной и привязав к ногам груз, при приспущенном флаге по морскому обычаю опустят в воды океана где-то вблизи Зондского пролива.