В четвертом классе, как и обещали нам, вся школа оказалась в нашем распоряжении. Но бегать по ней на каждой перемене, даже когда совсем не хочется, – нет, в этом ничего хорошего. А куда денешься? Впервые у нас много учителей. На переменах мы перебегаем из класса в класс, теряя в коридорах учебники и карандаши.
Среди бессчетного числа новых педагогов, имена которых нам предстоит запомнить назубок, есть молодая звонкоголосая учительница, которая нас заставляет каждый день приходить к ней после уроков, всегда в один и тот же класс на первом этаже. А там уж, в этом классе, она припоминает нам все, что за день было сделано не так.
- Вам ничего от меня скрыть не удастся! – объявляет новая учительница. – Даже не пытайтесь, я всегда узнаю всё! Как знаю сейчас, кто опоздал на математику, и кто пытался сорвать литературу!
Она перечисляет фамилии ребят, которым хочет написать замечания в дневник, а после долго разбирается с теми, у кого не оказалось дневников. Мы должны слушать, не шевелясь, как она ругает кого-нибудь из наших одноклассников. Читать или учить уроки в это время никому нельзя.
Сперва она говорит совсем тихо. И мы видим, как трудно ей сдержаться, чтобы не закричать на нас. Рано или поздно наступает миг, когда она перестает стараться. Каждый раз к концу урока уши у нас становятся горячими от ее крика.
Позднее мы усвоим, что учительница эта – наш классный руководитель Вера Юрьевна, класс на первом этаже – «классный кабинет», а тот урок, в течение которого она сверх нормы держит нас в школе – «классный час».
Но в первые дни я запоминаю только, что учительницу математики зовут Мария Климовна. Мама пришла с родительского собрания и говорит:
- Как красиво зовут вашу математичку! Ты подумай: такие старинные, чисто русские имя и отчество…
Математичка и сама красивая. Только совсем не старая. Ходит она, повернув пушистую головку слегка набок. У нее мягкие короткие кудряшки и мягкие ладони. На уроках она кладет ладонь мне на макушку и тихо спрашивает:
- Сделала задачки? Давай посмотрим… А теперь вот эти попробуй порешать…
Она листает мой учебник и выбирает задания из самого конца – те, что «для повторения пройденного в четвертом классе».
- Мы же еще не проходили… - говорю я, а она отвечает:
- А ты все-таки попробуй. Не надо ничего бояться. Угу?
Уголки ее губ едва-едва заметно поднимаются вверх – а на щеках уже прорезались две полукруглых линии. И все ее лицо такое же мягкое на вид, как ее кудряшки. Когда она говорит с тобой, невозможно с ней не согласиться, не кивнуть с готовностью:
- Угу!
- Только сиди тихонько, не мешай соседям, - говорит она. - Сегодня ты молодец – пусть другие тоже побудут молодцами.
Я думаю, как хорошо было бы решать задачки из конца учебника и на других уроках. Особенно на классном часе. А еще на политинформациях. В четвертом классе с первой же недели начались политинформации, но я еще долго, долго не смогу понять, что я должна делать на них, и что делают все остальные дети.
Учительница все время повторяет, что мы должны газеты носить с собой. Как только прозвенит звонок, мы дружно поднимаем свои газеты, чтоб она могла заметить, кто не принес. Однажды я спрятала под своей газетой учебник математики и тихо вытащила тетрадку, но не успела даже ее открыть, как Вера Юрьевна выставила меня к доске.
- Вольнова, продолжай!
- Что продолжать?
- О чем мы говорили?
- Я не знаю…
- Садись и слушай! Счастье твое, что за политинформацию не ставится оценка! Но замечание в дневник ты все-таки получишь…
После меня к доске выходит двоечник Антонов, и в первые минуты я добросовестно пытаюсь понять, о чем расспрашивает его Вера Юрьевна и как он должен бы отвечать ей. А потом вдруг замечаю, что смотрю только, как путешествуют морщинки по лицу Веры Юрьевны. То лоб прорежут, то переносицу, то все лицо исказят, сделают неузнаваемым. Если б еще не слышать, как она кричит, то можно подумать, что это она делает зарядку для лица. Бывает, интересно, зарядка для лица? Когда я утром не хочу вставать и делать с мамой гимнастику, мама говорит, что мое любимое упражнение – жим двумя глазами. Как это - «жим»? Да вот так… Надо только зажмурить их посильнее…
Вскоре я уже тихо дремлю, положив голову на газету, расстеленную на парте.
Кто-то еще после Антонова мается у доски, и я совершенно не понимаю, о чем там его спрашивают и что он должен отвечать. Но мне даже не страшно, что и меня снова спросят – так разморило меня спросонок.
Политинформации проходят «нулевым» уроком. Раз в неделю приходится вставать на час раньше. Мы с мамой даже зарядку вместе сделать не успеваем.
- Вольнова, спишь?
- Нет-нет, не сплю!
Соседа моего сегодня нет. Проспал наверно.
Попробуй поднимись ни свет ни заря.
Солнце уже печет, в такую рань. Мне очень скучно. Перед глазами – простыня сплошного текста, все мелко-мелко, кто же станет это читать? И только поверху – большие буквы заголовка: «Речь товарища Л.И.Брежнева» и дальше, помельче: «Товарищи! Дорогие товарищи!» И еще дальше: «Аплодисменты».
Мне скучно, я не знаю, что значит «аплодисменты», мне хочется найти в газете что-то, что меня заинтересует, что-то хоть мало-мальски связанное с моею повседневной жизнью. Наконец, перевернув страницу, я вижу рассекающий надвое газетную простыню заголовок: «Речь товарища Г.Гусака».
Гусак! Ну, наконец-то! Гусак – это же гусь! У бабушки в деревне живет такой… Тяжелый, на маленьких, как будто у кого-то другого взятых, лапках. Головой мне почти до носа достает. Мама все время повторяла: «Ну и гусак!» А я его боялась, мимо него – только бегом. Он шею вытягивал вдогонку мне. Злой гусь. А этот гусь, в газете, добрый или злой? И почему у него – речь? Гуси говорить умеют только в сказках…
Может, в газете наконец-то напечатано что-то для детей?
Но нет, первые слова у Гусака те же, что и у Леонида Ильича Брежнева – «Товарищи, дорогие товарищи!», а дальше снова идет непонятное мне «аплодисменты».
И часа не пройдет, как я узнаю, что ГусАк – это вовсе и не ГусАк, а ГУсак, и что это и не птица вовсе, а тоже вроде дорого товарища Леонида Ильича Брежнева, только в какой-то другой стране. А пока я, невидимая за спинами своих соучеников, вывожу шариковой ручкой под заголовком «Речь товарища Г.Гусака», на узком белом поле, то, что и подобает говорить гусаку: «Га-га-га-га-га».
Я очень стараюсь, и выходит ровненько, красиво, печатные буквы похожи на газетный шрифт.
Но вот звенит звонок, я вскакиваю, газета улетает на пол – она мне больше не нужна. Мы все летим из класса, у нас первым уроком математика. Только мы расселись в новом классе – звенит звонок, мы начинаем проверять домашнее задание.
И тут распахивается дверь и входит наша молодая высокоголосая училка и вместе с ней – худая востроносенькая завуч по прозвищу Буратинчик.
В руках у Буратинчика – газета. Я почему-то сразу понимаю, что моя.
Завуч объявляет, что в школе произошло чепе. А это означает, что кто-то оскорбил дружбу нашей страны с какой-то еще страной и лично ее руководителя по имени Густав Гусак – бывают же такие имена! А после они с Верой Юрьевной на пару начинают выяснять, кто же мог написать в центральной, правительственной газете, над текстом выступления главы каких-то иностранных коммунистов глумливое «га-га-га». Завуч говорит: «Мы бы могли сверить почерки, но только здесь печатные буквы. Негодяй знал, что его будут искать по почерку».
- Он трус! – кричит классная руководитель. – Ребята, в нашем классе завелся мелкий, подленький, сопливый трус. Трус - это очень, очень плохое качество.
- Мало того, что трус. Он враг, - прибавляет Буратинчик. – Враг вашего класса. Всех вас. И вы должны выяснить, кто он.
Моя голова втягивается в плечи, я сейчас умру.
- Мы выясним, выясним… - обещает за нас Вера Юрьевна.
- Кстати, под чьей партой вы это нашли? – спрашивает Буратинчик.
Тут математичка и классуха уже в один голос:
- За этой партой сидит хорошая девочка, она не могла так написать, кто-то подбросил к ней.
И я наконец-то перевожу дыхание. Неужто обойдется?
Я хорошая девочка.
Я закрываю глаза, чтобы они меня не выдали.
Но так, с закрытыми глазами, еще страшней, и я чуть-чуть приоткрываю их. Мария Климовна с мелом в руке стоит возле доски. Как всегда, повернув головку слегка набок, она молча глядит на нашу классуху и на Буратинчика, а сама водит и водит мелом по своей ноге, сбоку в самом верху. Юбка у нее в этом месте уже совсем белая. А математичка ничего не замечает. Лучше бы у нас шел урок! И юбка у нее была бы чистая! Но куда там!
- Ну-ка, сознайтесь! – выкрикивают надо мной классуха с Буратинчиком наперебой. Настырно кричат, по-бабьи, по-магазинному. – Что, пакостить не страшно было, а сознаться – страшно?
- Все равно все станет известно, очень скоро! – трещит уже одна Буратинчик. – Если у кого натура с гнильцой, то эта гнильца еще не раз покажется!
- Она еще заявит о себе! – подхватывает Вера Юрьевна.
- А пока я одно знаю, - выкрикивает Буратинчик, - Это враг наш писал!
Враг! Враг!
Вы бы признались на моем месте?
Продолжение следует.