Среди многих писем это не выделялось ничем. Просто один из читательских откликов на мою публикацию в газете…
«Здравствуйте, Алесь Красавин!
Прочитала вашу статью «Инвалидная улица вчера и сегодня», и сразу вспомнилась моя жизнь.
Я жила с матерью и бабушкой в бараке на 30 семей. Этот барак был на улице Шмидта, а потом там сделали базар для продажи свиней.
Все жили бедно. Не было телевизоров, холодильников, ковров. Но никто не жаловался на трудную жизнь, и жили все дружно, помогали друг другу. Семьи были разных национальностей: евреи, украинцы, поляки, русские. И все уважали друг друга. Вместе отмечали все праздники, вместе делили горе.
Прожила я в бараке 18 лет, и хоть жили трудно, остались самые лучшие воспоминания. Эти бараки сделали сразу после войны, а до этого там были конюшни лесокомбината. Моя мама работала на лесокомбинате: являлась дежурной по железнодорожному переезду через улицу Минскую. День и ночь шли по этой железной дороге поезда – платформы доставляли лес на комбинат. Люди работали в три смены, без выходных.
Перед выходом на пенсию маме дали грамоту и медаль за ее труд.
После смерти мамы я осталась одна, больше у меня никого нет. Так сложилось в жизни. Трудно все время оставаться одной… Вот и решила вам написать, чтобы…».
…Что-то случилось, что заставило меня несколько раз перечесть письмо Инны Михайловны Эпштейн. Нет, такие письма безусловно интересны, но чаще всего они ложатся в архив, потому что… Где сенсация? Где свежая идея? Где «изюминка»? Журналистам очень важно, чтобы все это было, и особенно – изюминка. И все-таки я позвонил автору письма и договорился о встрече.
Старый дом на улице Бахарова, аккуратный заборчик, за которым зеленеют аккуратные грядки. Неприметная входная дверь со двора, к которой ведет чисто выметенная тропинка.
Инна Михайловна приветливо меня встретила, провела в дом. В доме у нее скромно, но со вкусом до мелочей, что называется — все на своем месте.
— Инна Михайловна, кто же вам помогает?
— Я сама все делаю. Забор во дворе, например, сама сделала. А если дрова порубить – подойду под магазин, там все время можно найти мужика, который ищет на бутылку. Заплачу ему, и он поколет.
Подруги меня не забывают. Особенно сейчас, ведь недавно мне сделали операцию. Часто приходят ко мне в гости. Я много лет проработала продавцом в магазине «Молодежный».
— Мне одно непонятно… Инна Михайловна, ведь 40 лет прошло, как снесли те бараки…
— И все-таки я хорошо помню ту жизнь… В бараке я прожила все свое детство. А потом… Как все – училась, работала, вышла на пенсию. Чем занималась в свободное время? Много читала: перечитала, наверное, все бобруйские библиотеки.
— Все 40 лет были одни? Так никого и не встретили?..
— Всю свою жизнь я искала отца. Вместе с мамой. А мама искала своего отца. Потом мама умерла, и я осталась искать одна: и папу своего, и дедушку. До сих пор никто не знает, где их следы, где их могила.
Хозяйка дома протянула мне старый фотоальбом, а на стол поставила коробку внушительных размеров с какими-то бумагами, среди которых тоже были фотографии.
На одной из фотографий подпись: «Бобруйск, 1929 год. Семья Эпштейнов – Исаак Гиршевич и Гита Абрамовна со своими девочками Хаей и Фаней».
— Вот эта девочка Фаня — моя мама.
— А что случилось с вашими дедушкой и отцом?
— Дедушка Исаак Гиршевич работал в милиции. В 30-е годы он был охранником в банке, стоял на посту прямо напротив Свято-Николаевского собора. (В настоящее время это отделение НацБанка, находится на том же месте — А. К.). Когда он и моя бабушка поженились, они жили в Доме коллектива. Это был самый большой дом в Бобруйске, построенный в начале 30-ых на улице Пролетарской. После войны напротив этого дома стали возводить гостиницу «Бобруйск». Когда началась война, а именно в ночь с 23 на 24 июня Исаака Гиршевича вызвали в банк. Дедушка сказал, что будут вывозить ценности из банка. Он уехал и в банк, и больше мы его не видели.
— Он бесследно исчез?
— Да. А бабушку, маму и тетю Хаю эвакуировали на Урал, в город Копейск. Они работала на фронт, на победу. Там же, в Копейске, моя мама познакомилась со своим мужем. И родились у них двое детей (мой братик умер маленьким). Когда мне было несколько месяцев, папа ушел на фронт. И он тоже исчез бесследно. Мама всю жизнь любила, искала его и ждала…
Инна Михайловна показала мне бумажки и справки. Некоторые из них уже пожелтели. Это были ответы из разных инстанций на ее запросы о судьбе дедушки и отца. Ответы из КГБ, из посольства Израиля…
— В 1948 году мы вернулись в Бобруйск. Мама пошла работать на лесокомбинат, и нам предоставили в бараке комнату на 9 метров. Но вы об этом уже знаете из письма…
— Да, спасибо вам за это письмо…
Эта добрая одинокая женщина еще долго разговаривала со мной, расспрашивала о моей семье, о моих родителях, угощала специально приготовленной к моему визиту фаршированной рыбой. Был закат, когда за моей спиной грустно скрипнула и затворилась калитка.
— Скажите, неужели человек может просто исчезнуть? — задала она мне свой единственный вопрос.
Он для нее бесконечен.
«Не дай вам Бог жить во времена больших перемен» – таким пожеланием напутствовали китайские мудрецы. Но самые страшные времена – смутные. Сама история тогда становится противоречивой, и люди становятся разрываемые противоречиями и метущимися то туда, то сюда.
Чтобы суета тебя не поглотила, должна быть твердыня, нечто незыблемое в памяти, в твоей истории…
Это может быть отец, который бесследно исчез в годы военного лихолетья.
Это может быть просто зеленый косогор*, под которым погребен отчий дом.
Что, если каждый заключает в себе судьбу всего человечества?
Что, если вся мировая история начинается… с тебя?
____
На фото: 1941 год. Фаня (мама Инны Михайловны) со своей лучшей подружкой мечтали, как и все бобруйские девчонки, о счастливом замужестве, и не знали, что через несколько дней война полностью изменит их судьбы…
* См. публикацию «Там, на зеленом косогоре».( http://www.proza.ru/2004/08/10-22 )