Секрет

 
Люблю рассматривать любительские детские фотографии... На них маленький человек еще чист и бесхитростен. Если ему весело, то он смеётся во весь свой щербатый рот, а если грустно, то он всем своим видом показывает, что ему плохо. И нигде – фальши или притворства. На нём ещё хорошо видна Божья печать, потому что он еще недавно ОТТУДА... Потом в течении жизни эта печать стирается, человек приобретает опыт, учится скрывать свои чувства и хранить свои тайны...Часто на взрослых фотографиях «позируют» люди с напряженными лицами, фальшивыми улыбками и пустыми глазами... Полюбить человека – значит увидеть его таким, каким его задумал Бог... Именно детские фотографии свидетельствуют о человеке, каким он был или каким мог стать...

Рассматриваю свои детские фотографии. Их немного. Начало 50-х годов. Вот я, совсем маленькая, сижу на руках у мамы и весело смеюсь. А мама моя грустная. Мы живем с мамой и бабушкой в маленьком белорусском местечке. Папа мой служит в армии. Такой я себя не помню...
А вот уже мы на фотографии втроем: папа, мама и я. Здесь мне 3 года. Папа в кителе с воротом-стойкой и погонами лейтенанта. У него строгое мужественное лицо, как и подобает настоящему офицеру. Рядом мама, миловидная брюнетка, с мягкой виноватой улыбкой в пёстром платье с большими пышными рукавами “фонарик”. Чуть внизу между ними с беззаботным видом сижу я. На мне чёрная матроска и ядовито-розовый бант на голове. Такого же цвета у всех губы. Это провинциальный фотограф так «приукрасил» нашу «чёрно-белую» жизнь. Этого времени я тоже еще не помню.
 А вот маленькая девочка с косичками и заложенными за спину руками одна стоит на фоне кирпичной стены. На ней платье с фартуком, на ногах туфли с пуговками-застёжками. У неё гордый, независимый вид. Она прямо смотрит на фотографа и слегка улыбается ему... Мне 5 лет. С этим временем связаны мои первые детские воспоминания и первые тайны...
Мы живём в военном училище на окраине Казани с названием Адмиралтейская слобода. Второй этаж старой кирпичной казармы разгорожен фанерными перегородками на отдельные комнаты, где живут офицеры с семьями. Комнаты маленькие, но с высокими потолками и окнами. Их соединяет длинный тёмный коридор, который заканчивается большой общей кухней. Окно нашей комнаты выходит на военный склад, у которого всегда стоит часовой. На первом этаже медсанчасть
 Папа у меня служит в этом училище. У него замечательная работа - он начальник клуба. Все ребята с нашего коридора мне завидуют, потому что я могу по нескольку раз смотреть фильмы в клубе. Но смотрю я их не в зале вместе с курсантами, а на сцене с другой стороны, где нам с мамой специально ставят стулья. Смотреть там трудно - слишком близко экран и буквы все наоборот, но меня это не огорчает. Я очень люблю кино! В основном, мы смотрим фильмы про войну и про шпионов. До сих пор помню фильмы тех лет: «Подвиг разведчика», «Повесть о настоящем человеке», «Молодая гвардия»...В них наши солдаты, мужественные и смелые, всегда побеждают врагов. И даже, если их берут в плен, они никогда не выдают «военную тайну» и гордо идут на расстрел...
По воскресеньям нам устраивают детский сеанс, где показывают одни и те же детские фильмы. Мой любимый фильм про Васька Трубачёва, где главный герой – мальчик по имени Васёк, случайно оказавшись в тылу у врага, создал партизанский отряд из пионеров и ловко мстил врагу... И я могла бесконечно смотреть приключения симпатичного белоголового мальчика и очень хотела быть в его отряде.
 А еще в клубе есть «художественная самодеятельность», в которой участвуют все: курсанты, офицеры, их жены и дети. Целыми днями в клубе идут репетиции - курсанты поют, пляшут, играют на всяких музыкальных инструментах. Я тоже участвую в художественной самодеятельности: пою и танцую вместе с ребятами под аккордеон, на котором замечательно играет курсант дядя Витя. Курсанты одобрительно нам хлопают, и я чувствую себя настоящей артисткой.
 Мне вообще нравятся курсанты. Я люблю сидеть с ними в «курилке»: врытых в землю по периметру деревянных скамейках с железной бочкой посередине. Курсанты курят, лихо сплёвывая, смеются, шутят со мной, берут на руки и от них пахнет как от папы. Часто угощают конфетами, которые я складываю в карман фартука и приношу маме. Мама меня за это ругает и запрещает ходить в «курилку». Я удивляюсь и не понимаю, почему...
Ещё в училище есть спортивная площадка со всякими перекладинами, лестницами, брусьями, где курсанты в голубых майках с крепкими руками выполняют различные упражнения. Когда их нет, то на ней пропадаем мы, пытаясь повторить то, что делали курсанты. На специальной площадке стоят огромные зачехленные прожекторы, и когда с них снимают чехлы, то в их кривые зеркала можно смотреться как в комнате смеха. А если вместе с папой попасть в учебные классы, то там есть удивительные макеты с горками, речками, мостами, маленькими машинками, зенитками и прожекторами. И я знаю, что наше училище называется зенитно-прожекторным. Но это секрет...
В город мы выходим редко: раз в неделю с мамой в баню, летом по воскресеньям с папой на Волгу. Зимой на Новый год нас, детей, на автобусе возят на Ёлку в Дом офицеров и в цирк. Одной мне выходить за пределы училища запрещено. Да я и не хочу. Мне замечательно интересно живётся в этом военном мире, отгороженным высоким забором. Недавно победившая армия необычайно популярна, и в училище учатся лучшие парни со всего Советского Союза. Они браво маршируют под духовой оркестр и поют военные песни. Мне особенно нравится одна – «Когда поют солдаты, спокойно дети спят»... И до сих пор, когда я где-нибудь слышу духовой оркестр, то эта музыка мгновенно, минуя голову, достигает сердца и вызывает слёзы...
Мама моя всегда печальная, чаще всего сидит дома. Она скучает по своей маме, которая осталась в Белоруссии. Часто плачет и рассказывает мне о войне, но я не люблю этих рассказов. Они совсем не похожи на фильмы о войне: мне от них страшно. Папа до позднего вечера занят в клубе. Со мной он строг. Не разрешает дружить с курсантами и жаловаться на детей. Когда он бывает свободен, то играет со мной во всякие развивающие игры: домино, шашки, шахматы и карты. И еще он учит меня читать, и я успешно постигаю эту науку.
В училище много детей. Хорошо помню игры тех лет. Игрушек у нас не было, и в куклы мы почти не играли. Была у меня одна кукла-голыш по имени Люда (так было написано на коробке). Так с ней больше занималась мама и, когда училась на курсах «кройки и шитья», сначала сшила трусы и платье ей, а потом мне. Так и сидела Люда в обновках на шифоньере, а я любила другие, дворовые игры. Их было много. Все эти игры требовали большой ловкости и простых инструментов.
Мальчишки играли в “махнушку” – отбивали ногой кусочек меха, слегка утяжеленный свинцом (такой игры я не видела нигде, кроме Казани) или “ножички”. Правил их я не помню, но помню азарт, с которым они играли. У девчонок были другие игры: «классики» - где прыгая на одной ноге, нужно было носком туфли передвигать биту, не попадая при этом на нарисованную мелом черту; «прыгалки», где нужно было прыгать через верёвку, не задевая её; «вышибалы», где нужно было уклоняться от удара мяча и ловить «свечи». С утра я выходила во двор во «всеоружии»: через плечо как солдатская скатка висела скакалка, в руках мяч, а в кармане фартука мел и банка из-под гуталина, набитая песком. Садилась на скамейку и ждала первую девочку, появившуюся во дворе, предлагая ей на выбор: мяч, скакалку или «классики».

Но была одна игра, которая вызывала во мне душевный трепет. Это была игра в клад или, как мы её называли, «секрет». Где-нибудь в укромном уголке двора вырывалась глубокая ямка, в которую укладывались различные мелкие предметы: бусинки, пуговицы, цветные стёклышки, фантики и другая пёстрая всячина. Из них создавалась некая композиция, что-то вроде мозаики. Затем все это накрывалось осколком стекла, засыпалось землей и тщательно маскировалось. Смысл заключался в том, чтобы никому не показывать свой «секрет», кроме какой-нибудь самой лучшей подруги. Поскольку «лучшие подруги» часто менялась, то считалось особенно жестокой местью выдать чужой «секрет» и варварски разорить его. Из-за это бывали ссоры и даже драки.
Помню, как мы с моей лучшей подругой Надей с таинственным видом шли к дровяным сараям, оглядываюсь, не следит ли кто за нами. Разгребали руками влажную пахучую землю, и, смахнув со стекла остатки земли, с молчаливым восхищением смотрели на свои спрятанные сокровища. Однажды мы нарвали на клумбе ярких цветов, вырыли ямку, уложили их красивым узором, а, придя через пару дней, обнаружили под стеклом темную слипшуюся кучку с розовым червяком в середине. Стало противно и грустно.
Я не умела красиво укладывать “секреты”, у Нади это получалось лучше, но у меня был другой талант - я никогда не выдавала чужих “секретов”. И поэтому знала в своем дворе много укромных уголков с зарытыми “кладами”. Я даже знала, где находится «настоящий» клад – куча монеток, которые зарыла моя соседка Таня и показала мне под большим секретом.
 Были у меня и другие «секреты». Однажды, когда меня заперли на ключ и оставили дома одну, я залезла на огромный подоконник и через открытую форточку пыталась заговорить с часовым и даже бросила ему конфетку. Хотя знала, что с часовыми разговаривать нельзя – он охранял «военную тайну»…
 Еще один "секрет". Выйдя в воскресное весеннее утро во двор, я встречаю нашу соседку бабу Уляшу. Она нарядная в белом платочке откуда-то возвращается домой. Подходит ко мне, целует, шепчет «Христос воскрес!» и сует мне в карман малиновое яичко. Оглядывается и добавляет:
- Смотри, папке не показывай!
Ослепительно яркое солнце, молодая зеленая листва, старая красная стена казармы, чёрная влажная земля, белый платок бабы Уляши и малиновое яичко у меня в руке. Пахнет землей, листвой и лекарствами из санчасти. От всего этого у меня кружится голова. Весь мир кажется огромным загадочным «секретом».
....

 Как-то, гуляя по училищу, я с удивлением обнаруживаю в составе оркестра маленьких музыкантов, одетых в военную форму: двое играют на трубах, один на флейте, а самый маленький на барабане. Я обрадовалась и решила, что это лилипуты, которых я видела в цирке. Вечером, когда я об этом спросила папу, он объяснил, что это ребята из детского дома, которых училище взяло к себе на воспитание.
- Так они что, мальчики?
- Ну да, пацаны. Младшему двенадцать лет, остальным тринадцать - четырнадцать.
- А где они живут?
- В казарме.
После этого я их часто видела вместе. Они сидели в курилке, курили и смеялись. Подойти я стеснялась.
Но как-то солнечным весенним днем я бродила по училищу одна и заметила, что в курилке сидит маленький барабанщик и чем-то сосредоточенно занимается в углу скамейки. Я подошла ближе. Он держал в руках осколок толстого стекла, из-под которого струился сизый дымок и, косо глянув на меня, сказал:
- Отойди! Ты мне загораживаешь солнце!
Я отодвинулась и, желая познакомиться, вежливо спросила:
- А что ты делаешь?
- Своё имя выжигаю.
- А как тебя зовут?
- А ты угадай! - сказал он и неожиданно весело посмотрел на меня.
У него были светлые выгоревшие волосы и серые насмешливые глаза. И я смутилась...Посмотрела на скамейку и обмерла: там чернели три буквы “ВАС”.
- Васёк? - с изумлением спросила я.
- Какой еще Васёк? Василий я! Васька. – недовольно ответил он.
- А ты разве не видел кино про Васька Трубачёва? Недавно в клубе показывали.
- Нет! - неохотно ответил он. - Нас в кино старшина не пускает.
- А мой папа - начальник клуба, - с вызовом сказала я и добавила: - И я хожу в кино каждый день!
 Я соврала. Дело в том, что меня тоже часто наказывали и не пускали в клуб.
- Так ты старшего лейтенанта Шпакова дочка? - с интересом спросил он.
Я важно кивнула.
- А тебя как зовут?
- Оля.
- Ага! Понятно, Оля Скворцова!
- Почему Скворцова?
- Потому что по-русски «шпак» - «скворец»! Вы с Украины сюда приехали?
- Нет, из Белоруссии...- И, вспомнив, гордо добавила:
- А мой дедушка был партизан. Его немцы убили.
- А я с Украины! - сказал он. И грустно добавил:
- У меня там родители погибли в войну. Это уж я потом здесь в детдоме очутился.
Так мы познакомились.
Дома мама сердито спросила меня:
- Опять с курсантами в курилке была? Табачищем несет.
- Да нет! Я с мальчиком-барабанщиком сидела. Он на лавке свое имя выжигал.
- С каким это мальчиком? - насторожилась мама.
- Ну с этим, воспитанником.
- А ты знаешь, что они хулиганы?
- Почему? - удивлённо спросила я.
- Папа рассказывал: пьют, воруют, хулиганят - детдомовские!
- А у него родителей в войну на Украине убили.
- Да... Бедные дети..., - смягчилась мама.
Потом мы уже часто виделись с Васьком (так я его называла про себя). Услышав духовой оркестр, я быстро вылетала на улицу и бежала на звук музыки. Стояла и с восхищением смотрела, как лихо орудует палочками маленький барабанщик. А он, увидев меня, весело подмигивал и улыбался. Я ото всего этого приходила в восторг и смущение.
Как-то я его спросила:
- А где лучше: в училище или детдоме?
- Да везде одинаково. Везде бьют… Только здесь ещё старшина …И он грязно выругался.
- А хочешь, я папе пожалуюсь? – предложила я.
- Ну уж нет, этого не надо! – испуганно ответил он. И мрачно добавил:
- Сами разберёмся…

Потом он стал приходить к нашей соседке Любочке. Любочка была красивая взрослая девочка с длинной косой и ходила в музыкальную школу. Однажды они сидели на скамейке у нашего дома. Я сидела поодаль в песочнице и наблюдала за ними. Васёк, взяв Любочку за руку, что-то весело говорил ей. Она вырывала руку и смущённо смеялась.
- Оля! Иди сюда! – вдруг позвал меня Васёк.
Я подошла. Он подхватил меня на руки и посадил на колени.
- Ну тогда я на Олечке женюсь!, - игриво сказал он. - Пойдешь за меня замуж, Оля?
От него пахло табаком и одеколоном как от взрослого. Я смотрела на него и от смущения не знала, что сказать…А он смотрел на Любочку и смеялся...
Позже тетя Галя, Любочкина мама, прогнала его, сказав, что он хулиган и пристает к Любочке с глупостями. А мы с Васьком продолжали встречаться тайком то в курилке, то на спортивной площадке, где он лихо крутился на турнике, а я с восхищением смотрела на него.
 В начале лета всё училище выехало в летние лагеря. Уехал папа, уехал и Васёк с оркестром. Дети тоже на лето разъехались кто куда. Мы с мамой ждали возвращения папы, чтобы поехать с ним в отпуск в Белоруссию. Было скучно. Я бесцельно бродила по опустевшему училищу. Вдруг появился дядя Витя. Он мне ласково улыбнулся, угостил конфеткой и спросил:
- Оля, а ты почему в клуб не приходишь?
- Мама не разрешает туда одной ходить.
- А хочешь мы с тобой пойдём? Я тебе на аккордеоне сыграю, ты станцуешь.
- Пойдём, - согласилась я.
И мы с ним пошли. Дверь в клуб оказалась закрытой. Он подёргал дверь и сказал:
- Там наверху в классе есть пианино. Пойдём туда!
Он взял меня за руку и мы пошли вверх по лестнице. Мы поднялись с ним на самый верх. Дверь в класс была тоже закрыта. Было темно и тихо. Вдруг дядя Витя, приподняв мне платье, засунул руку в трусы. Я испуганно дёрнулась, он прижал меня к себе и прошептал:
- Тихо, девочка, тихо. Я ничего плохого тебе не сделаю. Потерпи чуть-чуть. Я от страха заплакала и крикнула:
- Пусти меня, дурак. Я папе скажу.
 Он зажал мне рот рукой. Я вся оцепенела от ужаса. Вдруг я услышала, как кто-то поднимается вверх по лестнице. Он резко отпустил меня, и я в ужасе рванулась вниз. Выскочив на улицу, я хотела сразу бежать домой к маме. Мне было невыносимо страшно и противно. Но вдруг представила, как будет меня ругать мама. Ведь она же говорила мне:
- Никуда не ходи с курсантами одна!
А я всегда спрашивала:
- Почему? Они же добрые.
- Подрастёшь - узнаешь,- отвечала мама и отводила глаза.
Я побежала за дом к сараям, села на бревно, вытерла слёзы и задумалась... Я поняла, что существует какой-то взрослый «секрет», от которого мне страшно и противно. Потом я почти забыла об этом, пока через несколько дней я опять не увидела дядю Витю. Мы с ребятами были на спортивной площадке. Я сидела высоко на перекладине, когда увидела его внизу. Он стоял внизу и настороженно смотрел на меня. Подошел поближе и позвал:
- Оля! Спустись вниз, я тебе что-то сказать хочу.
И вынул большую шоколадку. На жёлтой обертке была нарисована золотая корова. Такую шоколадку мне покупал папа в день получки. И тут меня охватила ярость. Я заорала:
- Уходи, дурак! Шпион! Предатель! Фашист!...
 Напоследок я плюнула в него, и мой плевок попал ему прямо на гимнастёрку со значками. Он испуганно вытер плевок, спрятал шоколадку и быстро ушёл. Я спустилась вниз. Меня всю трясло. Села на траву и заплакала. Ребята недоумённо смотрели на меня. Мы никогда так не вели себя с курсантами… Так у меня появился ещё один «секрет», о котором я никому не рассказала...

....
Осенью мне исполнилось 6 лет. Ребята пошли в школу, а курсанты вернулись в казармы. Вернулся и Васёк. Мы не виделись с ним всё лето. Прохладным осенним днём я застала его одного в курилке. Он сидел без пилотки, опустив светлую голову, и курил,
- А, привет, Оля! Как жизнь? – вяло спросил он, увидев меня.
- Хорошо. - Сдержанно ответила я.
Был он какой-то хмурый и неразговорчивый.
- Ты почему такой грустный? – осторожно спросила я.
Он посмотрел на меня, и я увидела в его глазах слёзы.
- Уеду я скоро, Оля...
- Куда? - замерла я.
- Опять в детдом, наверное...
- Но там же бьют! - встрепенулась я.
- А здесь? - зло спросил он. - Здесь не только бьют! Ладно, уходи! - сказал он, отвернулся и по-детски всхлипнул.
 Я смотрела на его опущенную стриженую голову с розовым шрамом на затылке, на дрожащие мальчишечьи пальцы, держащие папиросу, и всё мое детское существо было переполнено жалостью. А зарождающееся женское существо подсказывало мне, что нужно немедленно что-то сделать...И я придумала!
- Вася! Подожди меня здесь!
И я бегом побежала в ту сторону, где был зарыт «клад» с деньгами. Я быстро нашла это место, разгребла руками холодную землю, забрала монетки и побежала к забору. Выйти из училища можно было только через проходную, но я знала один тайный лаз, через который ребята иногда выбирались из училища, и я воспользовалась им. Вылезла на улицу и пошла к киоску с мороженым. Протянула мороженщице грязные монетки. Их хватило только на фруктовое.
Когда я вернулась, Васёк, надев пилотку, по-прежнему сидел в курилке. Я молча подошла и сунула ему в руку мороженое. Он взял и слабо улыбнулся.
...Мы сидели и молча лизали по очереди кислое холодное мороженое. Потом он взял мою липкую ладошку в свою руку и спросил:
- Оль, а ты меня любишь?
Я смущённо кивнула.
- А ты будешь мне писать?
- Я пока только по-печатному умею. Но я на следующий год пойду в школу.
- Хорошо учись, Оля!
Я кивнула. Он пожал мне руку.
...Через несколько дней он уехал.

Потом уже поздней осенью, когда стало совсем холодно, я опять забрела в пустую курилку. И вдруг обнаружила, что на том месте, где  сидел Васёк, на спинке скамейки чернеет новая надпись “Вася + Оля = Любовь”. Я села и заслонила собой эту надпись. Это был мой самый главный секрет,  который я никому никогда не выдам...