Никто не улыбается в метро....
Если вы когда-нибудь в детстве, принимали грязевые ванны, то, конечно, помните, как дородные медсестры, в огромных прорезиненных фартуках укладывали вас на топчаны укрытые непременно желтыми, холодными клеенками, и равнодушными, мозолистыми ладонями покрывали ваши детские, несформированные тела черной, склизкой гадостью. А после, поставив перед вашими носами песочные часы, уходили в подсобку, пить чай, а может быть, что и покрепче, ведь вы еще не столь сведущи в странном, а порой и неадекватном поведении взрослых. И вот вы лежите на этой холодной клеенке, и грязь на ваших телах постепенно высыхает, из антрацитно - черной, превращается в равнодушно - серую, скукоживается на вашей коже на манер какого-то хитинового панциря, и отлетает неохотно маленькими чешуйками. Тело отчаянно чешется, но панцирь довольно прочен, он как бы становится вашей второй кожей, превращая вас в странное подобие куколки.
…..Я сидел на ветхозаветной табуретке, на кухне в своей родной коммунальной квартире, насквозь пропахшей клопами и похотью, сгорбившись, и бездумно уставившись в загаженное мухами окно. Все мое тело покрывал почти такой же грязевой панцирь, вот только грязь эта, была уже далеко не целебная.
За соседской дверью, вновь раздались детские стоны и тихий голос моего соседа. Он живет со своей дочерью как с женой, в то время, когда его новая жена находится на дежурстве в типографии от издательства ‘’ Правда’’. Недавно я спросил девчонку - Хочешь, я заявлю в милицию? На, что она сразу же ответила отказом. А в отделении мне прямо сказали, что без заявления дочери, дело на отца возбужденно не будет. Господи, какая глупость! Зато панцирь мой, стал еще более монолитным и прочным.
От моего безделья, меня отвлек звонок моего бывшего тестя. Надо полагать, вы догадались, почему бывшего? Ну конечно, вот уже год, как я развелся с его единственным чадом, взбалмошной и неопрятной девицей, родившей впрочем, от (надеюсь) меня двух сыновей.
Тесть мой, бывший фронтовик, подрабатывал на ‘’ Трех вокзалах’’ носильщиком. Брал у местного деятеля коляску, и помогал приезжим переносить вещи с одного вокзала на другой.
Частя и проглатывая звуки, он сообщил мне, что коляску у него тиснули, и если через пару часов он не внесет четыреста рублей, то его, не смотря на орденские планки, изувечат местные, безропотные бомжи.
Я вздохнул, проверил свою наличность, хотя, что ее проверять - пятьсот рублей одной бумажкой, лежит себе сиротливо в паспорте, рядом с корочками инвалида и жировкой от Мосгаза. Выходить на улицу, под этот серый, холодный осенний дождь, ужасно не хотелось, но деда, то бишь моего бывшего тестя было все-таки жалко, и, накинув потертую куртку, я понуро поплелся в сторону метро.
Алтуфьево. У меня за спиной бывшее загородное поместье графов Олтуфьевых. Старинный дом в мавританском стиле отражается в рукотворном пруде. За своеобразной крышей виднеется купол такой же древней, как и само поместье церкви. Отражение особняка в пруду кажется более красивым, чем само здание, которое постепенно осыпается и разрушается. Сейчас в нем клиника нервных заболеваний. Пациенты с неустойчивой психикой в полинялых халатах, неслышными тенями бродят вдоль стен, ловко уворачиваясь от пластов штукатурки падающих с аркообразных потолков. Грустно все это.
А вот и метро. Господи, ну почему в Московском метро люди никогда не улыбаются? Я не знаю, как в других городах, а тем паче странах, не сподобился побывать, но в Московском метро люди не улыбаются, это точно.
Я думаю, что это все
оттого, что люди интуитивно чувствуют нависшую над ними многотонную тяжесть бетонных перекрытий, и громадную глубину тоннеля, по которому они передвигаются в настоящий момент. Серая ветка. Чье больное воображение додумалось обозначить на схемах ветки в разные цвета. Серая, коричневая, лиловая – сплошная цветная безысходность.
Мне не повезло. Весь перрон был заполнен ожидающими поезда мрачными пассажирами. И когда я вошел в вагон, все сидячие места были уже конечно заняты.
Сиплый мужской голос, чем-то напоминающий голос переводчика самых первых в России видеокассет объявил - Следующая станция Отрадное. Двери отворились, и еще с сотню людей умудрились втиснуться в вагон. Меня прижало лицом к грязному стеклу двери, с надписью – Не прислоняться…. Какой-то шутник, умудрился лезвием счистить некоторые буквы из этой фразы, и вот я оказался приплюснутым к совсем уже иному тексту - Не писоться. Я от души старался.
Станция метро Вдадыкино. Черные стены, с чеканными медальонами медленно поплыли мимо моего лица. Какой-то строитель, похоже, из молдаван, с большой сумкой с инструментом и длинным металлическим правилом в засохшем растворе, завозился у меня за спиной, устраиваясь поудобнее.
- Хотя бы раствор отчистил - прошипела женщина с интеллигентным продолговатым лицом.
- Заглохни сучка!- довольно громко ответил ей строитель. Я с усилием развернулся и резко сжал пальцами запястье молдаванина.- А ну, прекрати хамить, халтурщик.
- Закрой пасть, жидовская морда! Еще хватается.- Работяга с ближнего зарубежья был явно подшофе, и от того значительно смелее обычного. Окружающие укоризненно осмотрели меня, с ног до головы, и видимо согласившись с тем, что я и в самом деле жидовская морда промолчали.
- Почему жидовская?- с недоумением подумалось мне,- И мать и отец, да и предки, на сколько я знаю, были русскими.
Станция Петровско - Разумовская. В вагон втиснулось несколько челноков с раздутыми, словно на девятом месяце беременности сумками. В вагоне отчетливо запахло отрыжкой от дешевых беляшей и не свежего пива.
Огромный вещевой рынок захлестнул и подземку. Вдоль колон, прохаживались продавцы с перекинутыми через плечо китайскими штанами, и индусы с лицами азербайджанцев, крутящие на своих смуглых кистях десятки бус из поддельной бирюзы. Рядом прогуливались милиционеры, зорко выглядывая в рядах торговцев, с которых они еще не успели взять свою, согласно должности мзду.
Станция Дмитровская, бодро проговорил гундосый, и в вагон гордо вошла местная знаменитость - самая старая проститутка в Москве, известная под именем - Шлеп-нога.
Семидесятипятилетняя старуха, с вульгарно напудренным и накрашенным лицом, в розовом бальном платье сшитым из оконной тюли, она была явно душевно больная, а может быть просто уже наступил старческий маразм. Но тем ни менее, держалась она вызывающе гордо, нагло поглядывая вокруг себя по старчески слезящимися, блекло-голубыми глазами. Приближался вечер, и она торопилась на свое постоянное место, где уже работала более полувека - Манежную площадь.
Станция метро-Савеловский вокзал. В вагон ввалились две румяные, явно деревенские бабы, с круглыми плетеными корзинами. В корзинах вместо ожидаемых грибов, лежали почему-то большие, плоскобрюхие карпы. А судя по запаху, к тому же и давно уснувшие.
- Ну, вы совсем охренели,- через силу произнес некто в телогрейке и промокшем берете, который делал носившего его похожим на художника.- Тут и так не продох…., со вчерашнего…., и так тошнит….
В следующее мгновение жестокий приступ рвоты прервал его красноречие, и содрав с головы свой берет, художник в телогрейке прижал его к широко открытой пасти. Берет моментально наполнился, и округлился от рвотных масс, между пальцами страдальца, закапало что-то мерзко пахнувшее.
- Твою мать, ну ты даешь, рявкнула Шлеп-нога, и, вырвав у молдаванина его грязное правило, ткнула им телогрейку прямо в лоб, отчего тот покачнулся, и интуитивно убрал одну из рук, держащих переполненный берет, дабы при ее помощи попытаться удержаться за поручень. Берет накренился, и рвота всей своей неприглядной сущностью пролилась на осклизлую рыбу. По вагону прокатилась волна миазмов. Та его часть, где сидели бабы с рыбой, не смотря на час пик, как-то очень быстро опустел, опустели и дерматиновые сиденья с протертыми загогулями от выпирающих пружин.
-Люди!- закричал я, - Так нельзя жить! Неужели и вы все в этих дурацких панцирях? Люди….
Я вышел. Я просто не мог не выйти. На душе было очень тяжело. Страшно захотелось курить. Войдя на ленту эскалатора, и предвкушая то наслаждение, с каким я выкурю свою сигарету, я сунул руку в карман, ожидая нащупать в нем паспорт с деньгами. Ни в одном из карманов паспорта не было, хотя я совершенно точно после прохождения турникета на Алтушке, положил его в карман, да еще к тому же и молнию застегнул.- Ну, вот и все,- подумалось мне, - Вынули. Деньги вроде бы и не большие, а ощущение, словно на лацкан дорогого пиджака плюнули. И хотя в моем гардеробе и нет дорогого пиджака, а ощущение плевка, все-таки осталось.
Станция метро Комсомольская Площадь. Ты прости меня, тесть мой бывший, не смогу я твою тележку выкупить, видать будут нас с тобой сегодня молотить местные, безропотные, и от того еще более жестокие бомжи.