Из-за дальнего конца стола раздался громкий истерический смех. Он принадлежал одной из тех разукрашенных девиц, что приглашал хозяин дома каждый вечер. Вот другая подмигнула какому-то несимпатичному юнцу, едва держа наполовину опустевший бокал вина. Люди, собравшиеся сегодня здесь: пили, ели, веселились, бросались пошлыми шуточками, играли в карты и напропалую флиртовали друг с другом.
Какой-то толстый, рано поседевший мужик грубо схватил девушку за зад своими сальными ручками, на что другие громко заулюлюкали, требуя продолжения приставаний. А она лишь кокетливо подмигнула и наигранно погрозила пальчиком, тем самым ещё более подразнивая ублюдка.
Рыжебородый мужчина, опустошив третью кружку чёрного пива, громко рыгнул и тут же полез целоваться с проституткой. С минуту, поворочав языком, он приложился к четвёртой порции зелья.
Атмосфера, царившая здесь вечером, наполнялась похотью, развратом и грязью человеческих сердец. В воздухе стоял отвратительный беспричинный смех. Странные жутковатые улыбки растянулись на лицах людей.
А между тем это был его дом или вернее дом его отца.
Опасное, разрушающее действие оказывал на людей алкоголь и табак, выменянный на девушек у северных варваров.
Эти днём приличные и во всём правильные люди, многие уважаемые чиновники, были среди них даже советник короля, ночью превращались в нечто до боли напоминающее жестоких грабителей или постояльцев дешевой таверны. Хотя, наверное, даже у воров была честь или особый, свойственный только им, кодекс, у этих даже он отсутствовал. Они существовали, слово жили, будет здесь неуместным, без правил и все гадости, происходившие в городе, совершались с их дозволения.
Веселье было в самом разгаре. Пиво лилось рекой, отношения между собравшимися достигло своей кульминации. Ночью становилось, дозволено всё чего им хотелось, а им хотелось удовлетворения для своей похотливой натуры. Всем кроме него.
Он сидел в самом тёмном углу, туда, куда не проникал свет от многочисленных канделябров. На его чистом юном лице застыло выражение безысходности. Он с молчаливой упорностью разглядывал картины, развешанные в дни, когда его отец ещё был жив.
Вот благородный мужчина приклоняет колени перед королём в горностаевой мантии и золотой короне с бриллиантом, дабы принять титул рыцаря. Король с гордым выражением лица слегка касается плеча человека огромным сияющим мечом. В лицах обоих читается неподдельное уважение друг к другу. Новоявленный рыцарь безмерно счастлив, приняв столь великую честь от столь значащего для него человека.
На другом полотне стоит девушка в грубо скроенном голубом платье. По-видимому, простая служанка. Её золотистые волосы в беспорядке ниспадают на плечи, обрамляя премиленькое перепачканное личико. Она приветливо улыбается кому-то и ей совсем не грустно от своей, не самой лучшей участи. Ей просто хорошо, от того ли, что солнце светит или от того, что работа закончена на сегодня, а может просто, что она молода и вся жизнь, наполненная красками и добрыми людьми ещё впереди.
Не замысловатые, просто нарисованные картины в деревянных рамках украшали каменные стены комнаты для гостей, сколько он себя помнил. Сколько света и простого людского счастья они излучали, и сколько мрака и зла окружало их в лице приятелей отчима. Красивые статные благородные женщины и мужчины улыбались дружелюбными улыбками с холстов, и тут же по соседству сияли совсем другие, исполненные одурманенной страстью к разврату и пьянству. Неужели добродетель существует лишь в фантазиях художников и бедных писателей, в романтических балладах неизвестных и никому не нужных поэтов в одиночестве влачащих своё бытие. Неужели мир настолько изменился или он всегда был таким. Ответ напрашивался сам собой, стоило юноше оглянуться вокруг. И всё же он задавал себе одни и те же вопросы каждый день. И каждый день рассматривал картины в тщетных попытках отыскать в них частичку реальности.
На вид ему было лет девятнадцать, вечно топорщащиеся тёмные волосы и слегка наивные зеленые, исполненные светлой грустью глаза. Он всегда улыбался, так как будто собирался заплакать и никогда не смеялся. Юноша ненавидел смех, он слышал его каждый день и даже во снах он не переставал донимать его. С причиной или без, смех для него стал отвратителен и непонятен, как явление, хотя он отлично разбирался в нем. Например, мог с уверенностью распознать искренний смех или наигранный, он различал, когда смеются над самой шуткой или над его хозяином, злой смех или простодушный.
Он стал для него проклятием, ночным кошмаром от которого никак нельзя избавиться. Юноша кинул рассеянный взгляд на собравшихся. Среди них резко выделялась одна женщина с такими же глазами как у юноши. Это была его мать. Он всегда без труда отличал её смех от кого бы то ни было, её смех был наигранным, ненастоящим, вынужденным, что-то типа извращенного супружеского долга.
Он никогда не понимал и уже не надеялся понять, за что она любила этого жестокого тирана, этого несусветного пьяницу и дебошира, этого протухшей души человека с гнилым сердцем - его отчима. Когда юноша задавал ей эти вопросы, женщина молчала или говорила что рано или поздно он измениться, но проходили годы, и всё оставалось по-прежнему.
Он размышлял о времени, когда был ещё совсем ребёнком, когда каменные стены их жилища надёжно укрывали его от настоящего мира со всеми своими недостатками и причудами. Когда в доме играла музыка бродячих менестрелей и их звонкие голоса отражались от стен расходясь эхом. Теперь вместо их сладких песен стоял пьяный смех.
Никто не обращал на паренька ни малейшего внимания, все давно уже привыкли к «странностям хозяйского сына». Его считали не от мира сего.
А дни тянулись бесконечной дорогой без ям и оврагов ровно, как без света и тьмы.
Они походили один на другой как две капли воды, время перемешивалось, дни смещались. Всё человечество для него стало одним лицом. В его душе не нашлось места любви, там расположилась ненависть, необъятная ненависть к смеху. Даже когда он затыкал уши руками звуки всё равно просачивались в щели наполняя голову жуткой отравой.
Лысого ученого вырвало прямо у ног мальчика, но он даже не посмотрел. Он старался отрешиться от всей этой бесполезной суеты, сохранить себя, заглушить звуки и перестать искать свет в чёрном тумане, окутывавшем его с ног до головы. Со стороны могло показаться, что у него получилось, но это было не так. Полуголая девица провела своей пухлой ручкой по его волосам в надежде на предложение пойти развеяться, но юноша даже не поднял взгляд.
Как можно телесно любить человека, если ты не любишь его духовно. У всех живущих на земле была проведена чёткая грань, но для него эти два понятия были едины. Он пытался понять, но не мог, он пытался заставить себя и не смог. Он стал сильнее всего этого, и ему никак не удавалось побороть то наивное, чистое мироощущение какое создалось у него в детстве.
День ото дня он пытливо всматривался в картины. Читать ему запретил отчим, надеясь тем самым предотвратить дальнейшее «заблуждение» юнца. А он так любил книги. Раньше они были его единственным утешением. Он жил ими, дышал воздухом других миров, становился героями, благородными рыцарями, монахами и королями. Он погружался в сказочный мир, в такой, каким быть должен настоящий. Юноша любил читать про прекрасных эльфов и постепенно, незаметно приобретал черты их характера, его тянуло в зелёные девственные леса, к красоте нетронутой природы.
А теперь лишь запах древних страниц ему дозволено вдыхать, но даже и этого достаточно, чтобы вернуть решимость и воодушевление в сердце «эльфа». Но он тосковал по своим героям и тайком под покровом ночи со свечей перечитывал сохранившиеся после сожжения фолианты.
Сожжение всех его любимых книг на костре это самый жуткий день в жизни юноши. В ту минуту когда беспощадные языки пламени принялись жадно лизать пожелтевшие страницы из него будто вырвали часть души. Он остекленевшим взглядом наблюдал, как в огне погибает то, что любил больше всего на свете. За несколько мгновений исчезла его жизнь вместе с его героями, вместе с миром, где он смог бы жить. После костра он окончательно замкнулся в себе, но отнюдь не стал ненавидеть отчима. Нет, у него вообще никогда не возникало такого чувства по отношению к людям, только к их смеху. Он считал, виноваты не они, а сам мир и жестоко ошибался.
Но он безумно завидовал им и не понимал, он бы хотел существовать, как они, но не мог. Он хотел уничтожить свои мысли, свои привязанности и идеалы. Он мечтал беззаботно смеяться, улыбаться и любить это делать. Только день ото дня всё оставалось по-прежнему. Он боролся с собой, а может и самим миром, в котором ему не нашлось места под догорающим солнцем.
Он ненавидел яркий свет, прятаясь в тени. Темнота всегда ласково обнимала его и принимала таким, какой он есть, свет же лишь безжалостно резал глаза и выделял в человеке худшие его черты. Для юноши милее был мертвенный блеск луны, нежели обжигающее пламя дневного светила.
Бесконечными одинокими ночами он бродил по опустевшим улицам города. Ласково светила полная луна, слегка искрились звёзды. Прохладный ветер, наигравшийся за день, устало дул в лицо, наполняя улицы ароматами, собранными со всего света. Пахло лилиями, розами, терпкий запах гнилых болот перемешивался с ароматом свежевыпеченного хлеба, молодого вина и карамели. Ветер приносил вкус соленых брызг с далёкого моря, крик чаек, запах снега с вершин гор. Вдохнёшь глубже и почувствуешь нотки специй и домашней кухни, таинственный аромат ночного леса и недавно прошедшего дождя. Ветер приносил пыль с дорог, протоптанных ногами путешественников, аромат странствий и походного костра. Жарящийся кролик в странном букете из запахов смолы, недавно пролитой крови, сражений, страстных поцелуев и расставаний. Сильно пахло небом и одиночеством. Запахи опьяняли и манили за собой. Ветер, как часть этого мира сочетал в себе то лучшее, что можно почувствовать, лишь выйдя на крыльцо, но стоит немного пройтись и тебе уже не остановиться. Он поселяется у тебя в голове и зовёт с собою в Путь, дабы самому прочувствовать всё то, что он несёт в себе лишь маленькими песчинками. И когда тебя закружит в водовороте видений и воспоминаний он вдруг отпустит и оставит абсолютно одного посередине площади. Оглянешься вокруг и увидишь его, игриво путающегося в ветвях раскидистого бука, но сегодня он больше не вернётся.
Окружит тишина. Но нет. Вдруг послышатся слабые звуки скрипки. Наверно где-то там, на краю света сидит на мёртвой траве талантливый старый музыкант. Он медленно играет старинную мелодию давно забытую богами, но ещё живущую в сердцах некоторых людей. Юноша был одним из тех, кто помнил. Обрывки музыки долетали до его чуткого слуха, и сердце вздрагивало каждый раз. Печальная, исполненная светлой грустью по давно прошедшим временам, когда мир был юн, и счастливые люди беззаботно плясали под шепот ливня, мелодия лилась сквозь тело, затрагивая отдалённые участки души о который подчас мы даже не ведаем. Сказочно-красивая она казалась сочинённой в раю самими ангелами, играющими её на небесных лирах. Они слегка подрагивают белоснежными крыльями и поют юными сладкими голосами, песню призванную спасти тех, кто её сможет услышать и, прислушавшись, не отвернется от неё.
Седые волосы музыканта в беспорядке развеваются в западном ветре, в грустных глазах застыли непрошеные слёзы. Вот он ещё играет, вдохновлённый внезапной музой, а вот уже и нет. И мальчик опять остался один, в таком до боли знакомом городе и в то же время таким незнакомым ему.
Он безумно любил ночь, пока ему не запретили.
Вот почему он сидел в прокуренном помещении, вместо того чтобы наслаждаться музыкой и ветром. Отчим лишил его всего, что он так страстно любил.
-Ну что сынок, опять мечтаешь? Ты это брось. А если сам не вырежешь эту дурь у себя из башки, то мои методы тебе помогут. Не хочешь к нам присоединиться? – спросил подошедший отчим, мигом, развеявший все светлые воспоминания мальчика, грубо потрепав по волосам.
-Я тебе не сын, - вместо ответа злобно прошипел юноша.
Хмельные глаза человека, не отличавшегося ни высоким ростом, ни красивыми, да или просто запоминающимися чертами лица, злобно уставились на Мерта, его приёмный отец заставлял силой жить людей по-своему, слабые принимали выбранный другим человеком путь, более сильные сторонились его. Он полагал, воля Мерта давно сломлена, осталось лишь привить ему «нормальные» привычки. Но это было далеко не так.
-И слава богам! Я не смог бы пережить, зная, что моя кровь течёт в жилах такого слабака, - он сказал это специально очень громко, чтобы опозорить своего приёмного сына.
-Налей ему вина…. – пропел одноглазый бандит и вылил остатки в кружке на голову юноше.
-Надеюсь, когда-нибудь ты поумнеешь, - бросил отчим и сильно ударил мальчика в грудь.
-Надеюсь никогда, - шепотом произнес тот, но ударивший уже не слушал.
До боли стиснув кулаки, Мерт продолжал сидеть на стуле, зная, если он встанет, будет намного хуже. В глазах потемнело от ярости, бессильной уничтожающей разум ярости. Сладкое противное вино стекало по волосам заливая глаза и попадая в рот. Его начало мутить от кислого запаха выпивки и дурного вкуса. «Напиток богов» - так называли его люди. Но он не оправдывал своего названия, если кто-то из мира иного и пил эту гадость то лишь черти.
В сознании Мерта краски начали сгущаться, тени стали темнее, контуры предметов размылись. С потолка тянулись липкие черные щупальца, каменный пол покрылся чёрной золой. Звуки смешивались и оттого казались ещё страшнее и неприятнее. Улыбки превратились в злобные оскалы. С острых клыков стекала зловонная зеленовато-желтая слюна. Она стекала и капала, образуя небольшие лужицы. Лужицы становились всё больше и больше пока не заполнили собою всё пространство пола. Миллионы жутких оскалов, от запаха начинало тошнить. И когда стало совсем темно, в этой бездне остались лишь клыки и налившиеся кровью светящиеся глаза. Как ни странно глаза светились счастьем, и юноша запоздало понял, что этим людям уже ничем не поможешь.
Щупальца тесно обняли мальчика и медленно с наслаждением начали душить. Отвратительная жидкость подбиралась всё выше и выше к его горлу. Мерт странно улыбнулся и закрыл глаза. Какое-то время до его чуткого слуха ещё доносились смех, грубые голоса, чавкающие звуки чёрных щупалец, а потом пришла тишина. Безмолвие, которому так обрадовался Мерт. Он с отчаянием ухватился за него, не размыкая век, и растворился. Какое-то время он ещё различал противные запахи брызжущих улыбок, пива и наскоро приготовленной еды, но после пропали и они. И Мерт так подивился этому, для него это было столь необычно и таинственно, что он без промедления стал наслаждаться этим, прогнав все посторонние мысли и чувства. Только щупальца не отпускали тщедушное тельце, продолжая со странным беспричинным упорством сдавливать его. Но юноша старался не обращать на это внимания и просто наслаждался тишиной и покоем. Тем чем он очень давно хотел побаловать свою искалеченную душу. В какой-то момент в его сознания прокралась склизкая мысль – уж не умер ли он. Но Мерт решительно отогнал и её. Пусть даже и так. Если смерть смогла подарить ему долгожданный покой он только благодарен ей.
Но нет, он был далеко не мёртв. И понял это юноша, только тогда, когда щупальца стали сильнее душить его и появилась боль.
Они как будто смеялись над ним:
-Ты хотел больше не ощущать запахи? Теперь ты вообще не сможешь дышать…
Каждый вдох отзывался нестерпимой болью во всём теле. Драгоценный воздух поступал в лёгкие болезненными толчками, и каждая порция становилась всё меньше и меньше.
-Ты желал не слышать смеха? Под водой его не слышно вовсе…
В этот момент слюна поглотила его, жидкость сошлась над головой. Мерт силился вдохнуть, но во рту вместо кислорода ощущался лишь горько-едкий привкус рвоты.
-Ты мечтал не видеть больше этих людей. Ты их и не увидишь…
Мерт открыл под водой глаза. Защипало, будто резанули ножом. И его взору открылась подводная тьма - абсолютная и всепоглощающая.
Щупальца отпустили своего пленника, предложив ему все, о чём он мечтал, даже свободу.
Жаль теперь свобода, не пьянила и не дурманила, а убивала. Он поплыл, неуверенно перебирая ногами в вязком, тянущемся болоте. Он проплыл совсем немного не разбирая дороги и направления. Кончился воздух. Грудь обожгло. Юноша стал ртом хватать воду показавшуюся ему чёрным пламенем.
Сначала он ещё пытался бороться, а потом просто расслабился. «Мне уже показалось однажды, будто я умер, если это происходит сейчас, то ничего нового мне не откроется»
И тогда он закрыл глаза. Тьма сменилось тьмою иною и сознание Мерта угасло.
Маленькая голубая птичка грелась в восходящих лучах солнца. Она вальяжно расположилась на небольшом камне густо поросшим тёмно-зеленоватым мхом. Её звонкая наполненная лёгкостью и подступающим летом трель разлеталась на много миль вокруг. Ей вторили и передразнивали такие же маленькие беззаботные птахи. Песня вобрала в себя звуки птиц побольше и поталантливее, звуки молодой листвы, слегка покачиваемой весенним ветерком, звуки насекомых шныряющих от цветка к цветку, крики новорождённых лисят, воркование заботливой медведицы. О камень едва слышно разбивалась вода куда-то текущей мимо небольшой заросшей водорослями реки. На гране досягаемого слуха далеко далеко пропел рог пастуха выведшего своих овец на зелёный луг.
И было так хорошо. Птичке ли? Деревьям, радующимся своим новым рождением? Солнцу ли что сможет согреть всех своей внезапно переполняющей теплотой и любовью? Или бездыханному телу, которое так ласково по-матерински обнимала тёплая вода?
Птичка, раскрашенная в небесные цвета, клюнула камень в поисках какой-нибудь еды. И из того места, куда она ударила, потекла алая жидкость. Кровь. Камень зашевелился, подавая признаки жизни, и птичка в испуге вспорхнула с него и полетела на поиски более приятного места. А камень. Впрочем, камень ли? Оказался телом молодого юноши пробуждённого болью и делающим попытки протолкнуть ленивый разморенный воздух к себе в лёгкие. У него это получилось далеко не с первой попытки. Хриплый человеческий кашель нарушил хрупкую идиллию утреннего леса.
Тело содрогнулось, и юноша глотнул, наконец, сладковатого воздуха. Потом медленно перевернулся с живота на спину и осторожно открыл глаза.
Мерт ожидал увидеть всё ту же тьму или другую, а может уже третью, но увидел небо. Чистое как слеза, залитое радостным солнцем. Ни единое облачко не осмелилось нарушить девственную непорочность и невинность новорождённого, ещё свежего и полного сил неба. Оно ослепило юношу своей первозданной красотой, своей наивной лазурью.
Свободу. Бескрайнюю и абсолютную свободу вот что подарило небо юноше. Он зажмурился и снова распахнул зелёные глаза, дабы убедиться, что всё происходящее с ним не сон. Нет, небо было реальным и даже слишком. А потом Мерт услышал звуки, казалось, каждая маленькая частичка этого мира играет свою собственную, ни на что не похожую мелодию. Молодой ветер в ветвях нежно зелёных деревьев играл на скрипке, и каждый звук был новый, а музыка тёплой и наивной. Где-то как маленькие золочёные флейты запели птицы, и у каждой из них был свой темп и свой ритм. Осторожно подпевала трава, по которой ещё не успел пройти человек, и слышались в её жалобных попытках нотки арфы. Травинки медленно перебирали её прозрачные туманные струны, и производимые звуки зачаровывали их самих. Вода мириадами брызг разбивалась о камни, напоминая старинный звук тамтамов. И лишь едва слышимое дыхание человеческого сына нарушало гармонию природы, но она не стала противиться. Наоборот, она приняла своё заблудшее дитя, отводя отдельное не слишком значимое, но и не самое последнее место в своей песне.
Мерт не знал где он находиться, не знал как вернуться обратно и самое странное он не понимал как он мог сюда попасть. Всё это потеряло всякий смысл, всё затерялось в дыму и опьяняющей страсти к свободе. Главное было то что Мерт наконец освободился из раскалённой до бела клетки – дома где для него не нашлось места. А может, и нашлось, но Мерт не смог его принять. Ему было наплевать на людей, на отчима, на его сумасшедших дружков, только слегка покалывало душу при воспоминании о матери. Но юноша знал, что каждый выбирает свой собственный путь, и если она выбрала дорогу по пути с его отчимом, то бороться против нет никакого смысла. Этим он и успокаивал себя.
Мерт медленно поднялся с пропитанной речной влагой земли, вдохнул полной грудью, постоял немного, ощущая, как кружится голова от простого счастья, и не спеша, двинулся вглубь леса. Каждый листочек норовил докаснуться до его головы, каждая травинка прощупывала его ноги, лес дивился новому существу и уже начинали думать над тем как же его назвать.
Из-за темнеющих тут и там стволов пробуждающихся деревьев поглядывали маленькие обитатели леса. Мерт не замечал, что на него смотрят сотни любопытных глаз, животные тихо переговаривались друг с другом, для них человек был непонятен, как и они для него. Разница была лишь в том, что Мерт их не боялся, а они его страшились, это страх перед неизведанным. Примерно такой же, как бывает у людей перед смертью, нет, они не бояться боли, они бояться смерти, потому что никогда ещё не чувствовали подобного. Он не знал куда идёт, он просто перебирал ногами надеясь на них как на лучшего друга, авось куда и приведут.
Пахло жизнью. В городе невозможно ощутить этого запаха, как не старайся, и даже если ветер-странник иногда и приносил с собою отголоски чего-то подобного, всё равно аромат получался искаженным до предела. В городе тоже пахнет жизнью, людской жизнью, а это совсем не значит что она настоящая. Она ими придумана, она связана с законами и правилами, переплетается с грехами и пороками, там пахнет неестественно. Он получается таким, каким человечество хочет, чтобы он был, он больной и грязный, местами не ощутимый и слишком простой. Лес же жил полной, вобравшей в себя все, что вообще можно получить от мира, жизнью. Он не задумывался над тем, какая она эта жизнь и оттого жил правильно, в гармонии с землёй и небом. Лес ничего не принимал и ничего не отрицал, он не противился новому и не забывал старое, он просто был и всё.
Каждая его частичка делала всё что хочет, но от этого не было беспорядка и хаоса, нет просто всё дышало свободой. Настоящей свободой, а не той которую выдумали люди, потому что настоящей почувствовать так и не смогли.
Мерт прижался всем телом к исполинскому дубу, как дитя обнимает мать. Любовно стал поглаживать по стволу, пальцами играя с выемками и неровностями в коре. Он слушал движение соков внутри дерева, движение неомраченной ничем жизни. И дуб перестал бояться, он тоже обнял мальчика, нашептывая ласковые и успокоительные слова на своём языке. Мерт не смог разобрать сказанного, но нежный глубокий голос старика дерева заставил его почувствовать жизнь, текущую в нём самом. Дуб игриво потряс ветвями и сбросил маленький светло-зелёный листочек на голову юноши. Мерт взял его в руки и долго и пристально всматривался в прожилки на нём, в игру света, в переходы от одного цвета к другому. Наблюдая за сыном человеческим старый дуб, наконец, дал ему имя – Хранитель. Мерт услышал движение листвы, и в этом шорохе ему почудились слова, он услышал своё имя и принял его с благодарностью, завершая поиск себя на этом свете.
Ноги и в самом деле его не подвели, принесли к самому древнему и самому мудрому дереву, все другие уважали его мнение и не стали спорить. Это совсем не так как в мире людей, у них такое называется властью, они сами выбирают себе главу и тупо следуют его указаниям, даже если совершенно не согласны. В природе всё по-другому, лес не выбирает никого и не следует указаниям главного, он свободен и делает только так, как ему подсказывает его сущность. Деревья хотят, чтобы решал самый мудрый, они сами ищут у него совета, они всегда согласны с его мнением и не потому, что у них нет своего собственного, а потому что у них так было всегда и всегда так будет.
После Обряда Посвящения лес стал помогать строить Мерту жилище. Деревья прекрасно понимали, что человек это не растение и даже не животное, человек помимо того, что наделен речью, имеет ряд потребностей, коих другие жители леса не имеют. Возможно, это и есть плата. Во всём есть равновесие: теряешь слух – приобретаешь лучшее зрение, теряешь зрение – усиливается осязание.
Несколько особенно старых и неизлечимо больных деревьев согласились принести себя в жертву ради дома для Хранителя. Юноша ещё только стоял, прикидывая из чего бы сколотить небольшой домик, как огромные стволы оказывались прямо у его ног, там, где секунду назад ещё ничего не было. Для Мерта странное появление строительного материала так и осталось загадкой, толи деревья всё-таки умели ходить, о чём упоминается в многочисленных преданиях, толи душа леса применила особое волшебство. Конечно, никаких инструментов у новоявленного Хранителя не было, но стволы вдруг оказывались удобными бревнами, а все неровности и сучки помогали сглаживать животные. Незаметно прошёл день и к вечеру дом был почти готов, не доставало только крыши и окон. И последнее сильно огорчало Мерта, если крыша это только вопрос времени, то окна – вопрос пилы, а её взять было не откуда.
Свою первую ночь в новом мире юноша провёл на свежем воздухе. Земля приняла его усталое тело мягкой периной, все живые существа спешили покинуть то место, где Мерт решил устроить себе ложе, дабы не потревожить его хрупкий сон.
Он лежал на спине и смотрел в небо, туда, где горят неземным пламенем недостижимые звёзды и красавица луна. Переливаясь перламутром и всеми градациями серебра, она смотрела прямо в глаза Хранителю. Холодная и гордая, она не боялась смотреть в глаза тому, кто бросил вызов всему к чему привык, и если даже её бледное тело изредка заволакивали фиолетовой дымкой ночные облака, это лишь слегка смущало её золотистое сияние и всё-про-всех-знание.
Утром, едва только солнце показало себя из-за горизонта, Мерт проснулся под сладкоголосое пение птиц. И только тут он понял, насколько многое зависит от желания.
Ничто не случайно, ничто не во вред. Его ведёт дорога жизни. Начало он знал, а конец знать ему сейчас ещё не хотелось.
Люди перестали предавать значение самым главным словам, всё упростилось и опошлилось до самой последней грани. Здесь же, в этом волшебном лесу, в этом каком-то другом мире, в другом измерении к Мерту пришло сознание совершенства всего, что создано некой единой сущностью. Кто-то именует её Богом, кто-то Великим Творцом, а некоторые предпочитающие не задумываться, именуют её просто Матерью Природой. Порой так много сложных названий, но от них сущность не меняется и на деле всё просто. Можно обойти весь мир, в поисках дома, и потеряв свою жизнь, растеряв друзей и убив время вернуться туда, откуда дорога началась.
В мягкой траве копошились насекомые, перескакивая с ветки на ветку, играли бельчата, радуясь новому дню, спешили раскрыться бутоны цветов. Если люди, заточив себя в города, в каменные клетки домов перестали жить. То здесь всё было иначе. Здесь жили даже камни, они пели свою древнюю песню о том, как рождаются деревья, о том, как стареет земля. Впервые за много много лет человек слушал голос камня, и не известно ещё кто радовался больше.
Мерт засмеялся. Он ненавидел смех, он ненавидел улыбки, но всё это было в давно прошедшей другой жизни. Он смеялся до слёз, может это было совсем по-детски, но ведь его душа родилась только здесь, Мерт был юн и заливался, наслаждаясь своим смехом. Он смеялся от радости переполнявшей его сердце. Человечество ищет чудес в алкоголе и чёрной магии, но сейчас вокруг юноши происходили чудеса много большие. Человек никогда не увидит чудо там, где не ожидает его увидеть, всегда нужно тыкать пальцем. Стоило Мерту очистить глаза и душу от мрака, как чудеса сами стали находить его.
Новый дом был достроен. Кто это сделал, как и когда он себя не спрашивал. Зачем искать причины и следствия, если можно просто наслаждаться чудом.
И солнце светило и пела природа и Хранитель вошёл в свой Дом. Да будет так.