Это был один из тех счастливых дней, когда можно не торопиться. Не терзаться, что кого-то задерживаешь, не раздражаться, что кто-то задерживает тебя. В одиночестве есть своя прелесть. Особенно тогда, когда оно ненастоящее. Недолгое. Без угрызений совести. Oдин из тех редких дней, когда работа сделана, а улетать надо только завтра – редкое командировочное везение, да что там – удача!
Раннее лето в Европе, цветы еще не устали, в воздухе – свежесть.
Я в старинном датском городке Аархус. Фотоаппарат на плече, и можно бродить по игрушечным улицам, снимать отражение старинных шпилей в каналах, не торопиться, примериваться. Насладиться видом сквозь стекло объектива и услышать приятный хруст затвора.
Каждый такой щелчок – маленькая радость, надежда на удачный кадр, мгновенно промелькнувшее желание восторгa зрителя и похвалы... желание, роднящее талант и дилетантство одинаковым спазмом между горлом и желудком.
Именно это желание заставляет меня сейчас писать о том уже далеком дне, уместив компьютер в тесное пространство между животом и спинкой кресла передо мной. Задница ноет от восьми часов сиденья. Это совсем другой полет, другая командировка, но я не могу упустить тот день в Аархусе, не могу начать писать о новых впечатлениях, боюсь что ускользнет еще не родившаяся похвала. Ох, эта жажда самовыражения, жажда понравиться почти незнакомым людям. Зачем? это я - себе самому... Как трудно отказываться даже от того, чего на самом деле нет.
Рядом со мной два молодых темноволосых кавказского вида человека. Я мысленно чертыхнулся, когда они подошли к моему ряду кресел, создали пробку в проходе, вминая свои сумки в мой портфель над головой. Встал, чтобы дать им пройти, и в ответ услышал по-английски, грубое от плохого знания языка: “Сиди....Надо десять минут.” Они долго копались и устраивали свой багаж, но голландско-американская толпа в проходе ждала терпеливо, без слов. Наконец, пролезли мимо меня и устроились рядом. Темные молодые парни. Во мне неприятно шевельнулся страх - синдром одиннадцатого сентября. Я почти не скрывал своего раздражения.
Наконец пишу. Сколько же я собирался, но телефонные звонки, почта, работа, усталость, лень... и дни уходят без слов, без следа. Как назло, осталось мало времени полета. Зачем было смотреть идиотский фильм, в котором Николас Кейдж искал план сокровища, написанного на обороте Декларации Независимости Америки, а заодно спасал ее саму от “Bad Guys”, а потом всё нашел вместе с красивой профессоршей, все отдал человечеству и стал богатым и счастливым. А ведь получил удовольствие. Всё хорошо закончилось, я с детства люблю сказки с хорошим концом....
Молодая, высокая, худая, с узким некрасивым лицом стюардесса разносит еду. Я сказал ей комплимент, забыл какой, но, вроде бы, не очень плоский. Она улыбнулась. Улыбку я помню. И здесь реакция важнее самого действия. Я попросил вино. Молодые ребята рядом взяли кока-колу, вызвав у меня еще большее подозрение. Чересчур религиозные, чтобы употреблять алкоголь? Синдром одиннадцатого сентября.
На ритуальный вопрос “Beef or pasta” мои соседи и я дали ритуальный ответ ”Beef” с одинаковой решительностью, но с разными акцентами. Я устроил подносик там, где сейчас мой лаптоп, и краем глаза следил, как парень рядом со мной тоже следит краем глаза и неопытно копирует то, что делаю я.
Я всегда вставляю стаканчик для вина внутрь пластиковой чашки для чая, а стаканчик с водой ставлю на край подноса. Следя за парнем, я перепутал, заметил это, но менять не стал. Открыл бутылочку вина, налил в стакан с краю и опрокинул его на соседа. В голове: “Какой идиот! - на губах лихорадочное, - Sorry, sorry”, - в руках салфетка, торопливо впитывающая красную лужицу на его столике... “No problem” – говорит он грубым от плохого английского голосом. Но в улыбке парня есть что-то неожиданно по-детски извиняющееся, ему неловко за то, что я растерян.
«Откуда вы?» - спрашиваю по-английски, совершенно потеряв синдром и раздражение. “From Geord…” - дальше неразборчиво. “From Jordan?” - спрашиваю, опять слегка напрягаясь, но разбираю, наконец: “From Georgia… Tbilisi…”
“Вы говорите по-русски?...” - улыбка. Молодые моряки-стажеры летят на свой первый фрахт. Будут ходить из Хьюстона в Южную Америку под кипрским флагом в компании с неизвестными им еще ребятами из Украины, России, может быть из других мест и стран, с незнакомым пока капитаном. Эх ты, - раздражение, синдром...Это я опять себе.
В эту поездку в Данию меня поразили две вещи – количество детей на улицах, южное, даже восточное к ним отношение, и доброжелательность, спокойствие в людях. Особенно, почувствовал это в Копенгагене. Здесь в Аархусе атмосфера другая. Много молодежи, но не очень много детей. Только потом я понял, что здесь большой университет, когда, позднее, забрел в латинский квартал. А пока я брожу по каналам, мой аппарат на шее тянет меня, как невоспитанная собака тянет хозяина на прогулке, туда, куда нравится ей. В отличие от голландских каналов, границы которых часто сами стены домов, в Аархусе каналы с берегами, на которых полно столиков, и сидят толпы людей. Ресторанчики устроены и на многих из пришвартованных лодок. Вот сидит парочка совершенно дикого вида, с кольцами в ушах и бровях, в татуировках. Парень лысоват, девушка полновата, они вдвоем в лодке-ресторане, сидят, нежно уткнувшись друг в друга лбами. Куда-то исчезает их татуировка и не по местам расставленные серьги. Исчезает, как акцент у моих соседей грузин. Остаются только сомкнутые лбы. Они одеты в красное и белое, и красно-белая раскраска лодки, столиков и цветов неожиданно создаёт замечательный ансамбль. Хруст затвора. Странное покалывание в груди... Может быть, может быть хороший кадр. Может быть понравится... И жалкая боязнь разочарования.
Латинский квартал совсем не такой, как в Париже. Не шумный, полный туристов и фалафельных, а спокойный, тихий и сдержанный, насколько могут быть сдержанными игрушечные улицы с цветами в окнах. Ощущение сдержанности придаёт им старина, малолюдность.
Маленький ресторанчик. Сначала кажется – он закрыт, темная комната с пустыми столами. Но, проходя насквозь, оказываешься в патио, в котором нет свободного места. Маленький дворик, где по столетним стенам вьются цветущие ветви. Синий прямоугольник неба над головой, серые с выбоинами стены, синие скатерти на столах, на каждом белая салфетка, маленькая ваза с цветком и еще не зажженная свеча в низком желтого стекла стакане.
Мне пришлось подождать, пока освободится крошечный столик на одного, за которым может быть так хорошо вдвоём. “On the house” говорит мне, улыбаясь, немолодая женшина – хозяйка, предлагая стакан вина, - приз за ожидание.
Незабываемый вечер. Тихое грустное спокойствие. Сегодня мой день. Меня здесь никто не знает и завтра забудут. А я буду помнить всегда. Буду писать о нем через несколько лет, стараясь успеть, даже тогда, когда уже закладывает уши и самолет идет на посадку.
Крошечное меню из нескольких блюд. Суп, пара салатов, и пара главных блюд – рыба и мясо. Я не помню, что я выбрал.
Воспоминание о вкусе, как от концерта, который слышал несколько лет назад: помнишь восхитительное впечатление, но не саму музыку. Натюрморт: тарелка с желтоватым супом, бокал красного вина и горящая свеча на синей скатерти. Хруст затвора фотоаппарата.
Удивительная атмосфера в этом маленьком семейном ресторанчике. Он явно посещаем только завсегдатаями. Смешной официант, с каким-то мультипликационно-карикатурным выражением лица, но доброй улыбкой. Расслабленные лица за столиками. Вечереет.
Стараюсь расставить вылизанные тарелки, опустевший бокал, оплывшую свечу так, как они стояли в начале своей жизни, до увядания, полтора часа назад. Снимаю. Ухожу.
Подождите, еще немного, я хочу рассказать о самом главном. Гуляя по латинскому кварталу, я заглядывал в маленькие дворики. Самые странные и мрачноватые были, похоже, общежития. Заглянув в один из них, я остолбенел. Прямо у стены дома к крыше раскрутилась спираль лестницы. Вот где настоящая удача! Взбежать наверх, побродить по крышам и поснимать оттуда сверху сказочный средневековый город. Я побежал вверх. Но спираль не достала крыши. Она уперлась в узкую дверь прямо под ней. Забраться наверх, на черепицу, оказывается совершенно невозможно. Постоял у двери. Почему-то очень захотелось постучаться, я чувствовал, что внутри кто-то есть. Не постучал.
Медленно спускаюсь, смотря сверху вниз на дерево посередине дворика. Навожу объектив, но кадра нет. Я снова на земле. И снова спираль стремительно уходит надо мной к крыше, как к несбывшейся надежде. Я вижу птицу, висящую высоко над квадратом домов, как в рамке фотографии. Меня пробирает, скорее, выбираю ракурс, только повиси еще, не улетай... хруст затвора. Проходя под аркой на улицу, чувствую, как будто выворачивается из меня штопор, как из пробки только что открытой бутылки вина. Если вывернуть штопор, в пробке остается спиральный след.
Хруст затвора. Это один из грузинских ребят решил сфотографировать меня в самолете... Странный мальчишка, неужели только за то, что помогал заполнять ему визовую и таможенные формы? Вряд ли.
Самолет здорово трясет. Мимо пробежала по проходу стюардесса, та самая высокая и худая с узким лицом. Она улыбнулась мне на бегу. Постой, как ты мог назвать ее лицо некрасивым? Разве у нее может быть некрасивое лицо?
Самолет очень трясет. Я вдруг подумал, что, если разобъемся, никто не прочтет то, что я пишу... Тогда зачем?