Терские казаки.
Роман.
Глава первая.
Император Александр Первый приложил подзорную трубу к выгнутой брови, покрутил блестящий оккуляр. Тонкомордый ахалтекинец под ним нетерпеливо перебрал точеными ногами с белыми повязками и всхрапнул, заставив седока бряцнуть шпорами. С невысокого пригорка хорошо просматривалась как бы подвешенная в сыроватом весеннем воздухе столица французской империи город Париж. На дворе был теплый туманный март 1814 года, предстоял последний рывок, чтобы добить врага в его же затейливых дворцах, и самодержец пристально оглядывал редуты неприятеля, выискивая слабые места. Их было много. Единственное, чем остатки армии Наполеона грозились, это непредсказуемым броском умирающего зверя, поэтому император не спешил посылать в бой доблестных гвардейцев, надеясь на скорую безоговорочную капитуляцию. Но ставка врага молчала уже несколько дней, она затаилась, оттуда несло угрозой. Александр Первый опустил трубу, чуть развернулся к сопровождавшей его свите из боевых со штабными генералов и офицеров:
- Господа, я думаю, ждать больше нечего, - твердым голосом произнес он. – Парламентеров неприятель не выслал, белых флагов не выкинул.
- Ваше императорское Величество, Наполеон Бонапарт рассчитывает на то, что коалиционные войска не посмеют нанести удар по центру мировой культуры, - откликнулся кто-то из генералов. – Прикрываясь этим, да еще занявшими места в боевых порядках горожанами, он полагает, что мы первые предложим ему мирный договор.
Самодержец покривил правую щеку, почмокал губами. Затем вскинул бородатый подбородок и властно обозрел окрестности:
- Вот и не станем оттягивать знаменательного момента, мы знаем, что мир достигается только лишь через войну, - сложив трубу, император натянул белые перчатки и взмахнул рукой. – К бою!
Все вокруг немедленно пришло в движение. К своим полкам и дивизиям галопом понеслись полководцы, пехотные с артиллерийскими части начали выдвигаться на заранее оговоренные позиции, размещенная на флангах кавалерия подтянула свои ряды. Командиры вышли вперед, встали под хоругви в руках знаменосцев. Ударила барабанная дробь и тут-же запели сотни медных труб. Под ритмичные, будоражащие нервы, звуки перекрещенные белыми ремнями гренадеры в высоких киверах выбросили вперед длинные ружья с примкнутыми штыками, по примеру римских легионов твердой поступью двинулись на врага прямо по центру. Они должны были пробить оборону, чтобы в образовавшуюся брешь могли хлынуть находящиеся в засаде новые полки. Из-за их спин ударил залп медных мортир с чугунными пушками, тысячи белых облачков от сгоревшего пороха вознеслись над войсками в еще не выцветшее синее небо. Будто души еще не убитых, но уже приговоренных к смерти солдат, они закачались над землей, не спеша расставаться с нею. Пространство содрогнулось от просверливших его ядер, раззявив луженные растворенным в воздухе железом глотки, воины подбодрили себя яростными проклятьями. Битва за Париж началась, последнее сражение за почти два года смертельного противостояния двух величайших в мире армий быстро набирало обороты.
На правом фланге пританцовывала на месте входящая в состав отдельного Кавказского корпуса сотня терских казаков под началом сотника Назара Лубенцова. В черных черкесках с газырями, за отворотами которых белели новые рубахи, подпоясанные тонкими ремешками с кинжалами на них, всадники сдвинули на затылки черные папахи с белыми курпеями и зло посверкивали глазами в ожидании приказа. Над головами качался лес острых пик.
- Опять нам достались лыцари в доспехах, - вглядевшись вдаль, сказал кто-то из конников. – Вон как панцири на солнышке засверкали.
- Кирасиры эти? Тяжелые ребята, пока броню просекешь, весь потом обольешься, - согласился с ним сосед. – Сначала по ним пускай мортиры поработают, а потом разберемся.
Станичники прошли войну рука об руку, они на собственном опыте знали о законах битвы, о том, как легче добыть победу. Тертые казаки старались оттеснить молодое пополнение к задним рядам, горячие чубатые малолетки глазами загнанных бирюков озирались по сторонам. Теперь и они явственно ощутили разлившийся в пространстве солоноватый запах крови, ноздри раздулись, рты ощерились, обнажив крепкие зубы. Парни и правда походили на бирюков подростков, выведенных родителями-волками сразу на крупную добычу.
- Чего папах на зенки надвинул? – ткнув ручкой нагайки трясущего подбородком казачка сбоку, нахмурил брови урядник Дарган Дарганов. Сам пару лет как из малолеток, за время боевых действий он успел пройти крым, рым и медные трубы. Над газырями на груди у него сверкали два Георгия, серебряная и медная медали. – Смерти боишься? Она метит только в тех, кто от нее по лумырям гоняется.
- Я специально на чуб натянул, чтобы папах не потерялся, - откликнулся парень. Откинутые со лба завитки бараньего меха открыли побелевшие глаза. – Дядюка Дарган, а что мне с хранцузом делать? В капусту рубить?
- Ходи за мной, а то сам капустой станешь, - сурово приказал казак. – Будешь спину прикрывать, если в свару собьемся.
- А если мусью побегут, тогда не жалей, - подключился к нравоучению друг Даргана поджарый казак Гонтарь. Поправил за плечами длинное ружье. – Полосуй по спинам, как тебя батяка розгами.
- С оттяжкой, чтобы наверняка, - оскалился Дарган.
- Слухаю, господин урядник.
В это время сквозь залпы орудий и барабанный бой послышалось звонкое цоканье копыт по булыжной мостовой. Самый крупный из отрядов корпуса менял дислокацию, продвигаясь по проходящей рядом мощеной дороге. Старые казаки переглянулись:
- Кубанцы подтягиваются, - сквозь литые усы проинформировал Черноус, осенил себя православным крестом. – Скоро и наш черед.
- Как бы в этот раз не мы первые, - поправляя на поясе кинжал, не согласился с ним широкоплечий Федул. – Кажись, кубанцы только перестраиваются, а мы вместе с донцами начнем, они по левому флангу расставлены.
- Я слыхал, Его императорское Величество лично наказ Платову давал, чтобы донцы к Триумфальной Арке, что перед ихним Лувром, прорвались первыми, - обернулся к говорившим казак Горобцов. – Есаул Ряднов так пересказывал, а он побывал аж в ставке главнокомандующего.
- Платов еще тот казак, из своих, не из русских, - согласились в большинстве похожие на горцев воины. – Поможем ему славу добыть, и сами той славы отхватим. Отцу и сыну.
Под всадниками заскрипели седла, широкие рукава черкесок взлетели вслед за руками, сотворявшими крестное знамение. В этот момент с неприятельской стороны тоже послышался грохот ответной канонады, над головами казаков пролетели первые раскаленные ядра.
- Пора бы начать, пока не пристрелялись, - урядник Дарганов покосился на гарцевавшего перед строем сотника Лубенцова, добавил будто себе. – Если шары начнут скакать между рядами, строя мы не удержим.
- Дядюка Дарган, так я с тобой? – задрал голову кверху побледневший малолетка. Он провожал глазами каждый огненный шар.
- Сказано уже, меня держись.
Ядра опустились ниже, со спины прилетели крики построенных за конниками раненных пехотинцев. Наконец, сотник развернул кабардинца мордой к казакам, выхватил из ножен шашку:
- Пики к бою-у-у, - донесся его зычный голос.
Лес торчащих вверх пик разом сверкнул наконечниками сбоку лошадиных голов, всадники напряглись, наклонились вперед. Кто-то торопливо проверял, удобно ли прилажена с левого бока шашка, кто-то сдвигал к середине пояса кинжал с обычным ножом за ним, а кто нащупывал под рубахой нательный крест, в который раз кладя на себя объемный крест. Кони беспокойно забили копытами и замерли, будто учуяли опасность. Дарган зыркнул из подлобья на пригнувшегося к холке малолетку, поудобнее перехватил деревянный черенок пики. Как всегда, по коже у него пошел гулять нервный зуд, а челюсти намертво стянулись.
- Лавою-у-у... пош-ше-ел-л.., - гаркнул сотник.
Хорунжий вскинул над строем цветастое полотно, пустил скакуна мелкой рысью вслед за командиром. Знамя развернулось, заполоскалось на ветру, увлекая за собой ряды всадников. Дарган даже не пошевелил поводьями, его кабардинец сам перешел на тряский бег. Сбоку сотни замелькали красные бешметы и лес пик остававшихся на местах кубанцев в белых папахах. Их черед еще не пришел.
Кони выбежали на зеленый луг, прибавили ходу. Впереди, на склоне пологого холма, засверкали огоньки выстрелов, поднялись к небу комковатые клубы белого дыма от залпов мортир. Нужно было за летучие мгновения проскочить открытое место, чтобы на полном скаку врезаться в ряды противника и заработать шашкой налево и направо. Без понуканий лошади перешли в галоп, вскоре от дыма и грохота глаза их вылезли из орбит и они понесли всадников не разбирая дороги. Ряды сломались, сотня рассыпалась по полю как горох из мешка. Воздух пронизался пронзительным свистом, которым терцы подбадривали себя вместо русского «ура». Дарган обернулся на летящего за ним малолетку, хотел напомнить о приказе, но тот по лошадиному вытаращил глаза и раззявил рот, крича что-то несуразное. Он выругался, заметил вдруг, как сорвалась навстречу казакам лавина закованной в железо тяжелой кавалерии неприятеля. Вперившись в нее зрачками, Дарган отобрал жертву - огромного кирасира на похожем на лошадь Ильи Муромца могучем скакуне. Приподняв пику, направил острие не в панцирь, а под горло противнику, теперь пойти напролом его не заставили бы никакие обстоятельства.
Сколько раз наконечник соскальзывал с вражеских доспехов, предоставляя жизни повисать на волоске, столько же раз Дарган снова и снова пытался проткнуть железо, накапливая опыт рубцами на теле. Но всякий раз оказывалось, что французская сталь по качеству ничем не уступает русской.
Глаза его видели только уверенно несущегося на него кирасира, мир перестал существовать, он сузился до пятачка под железным шлемом с высоким гребешком. Когда до противника оставалось не больше пяти метров, Дарган повел копьем влево, а уздечку рванул вправо, заставляя животное завернуть голову едва не на собственную спину. Он знал по опыту, что, выполнявший команды беспрекословно, в горячке боя конь мог его не послушаться, вгрызаясь зубами в груду тел,не ощущая собственной боли. Сейчас же он с жутким всхрапом прыгнул в сторону, направленное в сердце казака кирасирское острие лишь порвало рукав на черкеске. Зато широкий наконечник казачьего копья угодил как раз под квадратный подбородок француза, проткнул горло насквозь и выперся из затылка. Кавалерист вылетел из седла, ударился о землю, забирая с собой пику. Дарган не оглянулся, он не чувствовал, что нервная дрожь перед наступлением уступила место звериному азарту, им овладела только жажда крови, жажда мести за погибших друзей, так и не увидевших стен знаменитого города Парижа. Выдернув из ножен шашку, он бросился на следующего противника, успев срубить тому голову до момента, когда он его заметил. Но третий всадник в разукрашенных перьями доспехах приготовился подравнять плечи ему, попыхивая ослепительно сверкавшей на солнце сабелькой, кирасир упорно приближался на расстояние удара.
Вокруг вертелась настоящая карусель, разобрать, чья лошадь подталкивала родного коня на орущие и ржущие окровавленные обрубки, не представлялось возможным, как не было мгновения, чтобы оглядеться вокруг и оценить обстановку. Дарган лишь интуитивно чувствовал, что следом упорно пробирается потерявший рассудок малолетка из прибывшего из станицы Стодеревской, откуда он сам, пополнения.
А кирасир напирал, вероятно, он видел подвиги казачьего урядника и во чтобы то ни стало решил его уничтожить. Как бы походя он отхватил руку махнувшему в его сторону шашкой казаку, срубил зазевавшегося малолетку, с загородившей дорогу лошадью не стал церемониться тоже, полоснув ее лезвием по горлу. Дарган принял вызов, он был заводным, этот потомок испокон веков живущих на левом берегу Терека русских старообрядцев и посватавшего его прабабку дерзкого джигита из чеченского тейпа. Зрачки вспыхнули бешенным огнем, губы растянулись в белую линию, руки стали горячими от прилива силы. Он выбросил шашку перед собой, заджигитовал ею, создавая подобие сверкающего круга, чем заводя противника еще больше. Заставил коня грудью расшвырять лошадиные крупы с человеческими невесомыми тенями на них и продрался на расстояние удара. Кирасир поймал момент, приподнялся в седле, со свистом рассек воздух саблей. Казак едва успел отклониться, светлая линия на миг отрезала его от мира, принудив по иному взглянуть на действительность. С ответным ходом он тоже опоздал, противник снова был начеку. Будто издеваясь,кирасир закрутил саблей сплошной стальной круг, какой перед этим показал Дарган. Он джигитовал с ловкостью, будто всю жизнь прожил у подножия Кавказских гор, при этом улыбаясь во весь большой рот на красивом усатом лице. И это его умение вкупе с наглючей усмешкой отрезвляло, призывая не только к смелости, но и к разуму. Дарган осознал, что с подобным врагом ему вряд ли справиться, он зарычал по звериному, извлекая из глубин души новые силы для защиты теперь уже своей жизни.
Рослый кирасир измывался, он видел, что его соперник не только слабее физически, но может быть сломлен и духовно. Скорее всего, за всю войну он не ведал поражений – такими уверенными выглядели его действия. Как бы в подтверждение искусства, француз резко качнулся в сторону, срубив голову еще одному терцу. И тут же сверкающий круг перед ним вспыхнул опять, подсвеченный посередине словно для издевки брезгливой ухмылкой. Сплошное колесо неумолимо приближалось, и не было силы, которая остановила бы его вращение. Дарган закричал, забил каблуками под брюхо коня, заставляя того ускорить смертельную развязку. В бессильной ярости он выхватил из ножен кинжал, метнул в противника, в его ухмыляющийся рот. И вдруг заметил, что ослепительный веер перед кирасиром, которым он как бы обмахивался, неловко сложился, левой рукой противник попытался вырвать застрявший в скуле кинжал. Это продолжалось всего несколько мгновений, кирасир выдернул лезвие, отшвырнул его от себя и в бешенстве оскалил зубы. Прежде чем лишить врага жизни, он снова был готов поиздеваться над ним, но теперь с еще большим наслаждением. Но он просчитался, именно моментального росчерка времени хватило Даргану, чтобы концом шашки дотянуться до холеного лица и полоснуть по нему сверху до подбородка. А затем без замаха пустить лезвие под края медного шлема, как бы подравнивая впечатляющий выступ на широких плечах. Голова кирасира с удивленными глазами задержалась на одном из эполетов, скатилась по доспехам на холку лошади, заставив ту с утробным ржанием отпрыгнуть в сторону. Туловище еще качалось в седле, оно не спешило покидать пригретое место, но ярость Даргана была такой сильной, что он не мог оставить его в покое. Всадив в бока кабардинца каблуки сапог, он привстал в стременах и начал рубить мощное тело с плеча, разваливая его до основания. Он опомнился только тогда, когда обе части в начищенных сапогах, дымясь горячими внутренностями, свалились со спины лошади по обе ее стороны. Лишь после этого смахнул рукавом черкески обильный пот, повел вокруг вылезшими из орбит глазами.
Вокруг кипела битва. Разделившись на кучки, казаки яростно уничтожали врага, которому не удалось преподнести последний урок французской доблести. Уже отсутствовало то нахальство в лицах отборных конников непобедимой французской кавалерии, уже рубились они не за славный город Париж, а старались сохранить только свои жизни. И эта покладистость на самом деле дерзкого и беспощадного противника вызывала не великодушие к нему, побежденному, а новые приступы бешенства. Зеленую траву окрасили ручьи крови, усеяли головы, руки и другие части человеческих тел, выглядывающие из-под лошадиных трупов. Метались осиротевшие кони, крики раненных перекрывали дикое ржание, а казаки не думали прерывать кровавую бойню. Для них только смерть врага имела истинное свое значение.
Дарган поискал глазами приставленного к нему малолетку, среди верховых его не было видно. Тогда он опустил зрачки вниз, но в сплошном месиве окровавленной плоти разобрать что-либо не представлялось возможным. Он снова поднял подбородок вверх, невдалеке не на жизнь, а на смерть дрался друг Гонтарь. Рослый кирасир, с которым связался, не уступал тому, которого только что срубил он сам. Видно было, что Гонтарь напрягает последние силы. Рванув уздечку на себя, Дарган направил было кабардинца в ту сторону и понял, что не успевает. Похожий обличьем на озверевшего абрека, казак постарше Черноус метнулся на помощь раньше, он полоснул по кирасирскому затылку лучом сверкнувшей шашкой, а когда тот откинулся назад, словно бритвой отделил ему шею от туловища. В сердцах Гонтарь лишь срезал обезглавленному противнику золотой эполет. Не мешкая, оба казака переключились на других врагов. Прокладывал дорогу к вершине холма сотник Лубенцов, рядом с ним налево и направо короткими вспышками лезвия рубил есаул Ряднов, его страховал похожий на сказочного великана дядюка Федул. Все были заняты противоестественным для продолжения жизни делом, но как позже скажет один из русских офицеров – а ла гер комм а ла гер. Никто из терцов не будет знать перевода этому предложению, но все поймут, что так оно и было на самом деле.
Сбив на затылок съехавшую на лоб папаху, Дарган устремился в прорубленный казаками проход, рассудив, что дядюка Назар зазря потеть не станет. Видимо, станичники надумали добраться до вершины холма с белым пятном палатки на ней. Один раз такое было, там, в очищенных от французов просторах России. Тогда во главе с вахмистром Федулом они прорвались к ставке какого-то наполеоновского генерала и взяли его в плен, за что получили по кресту от самого фельдмаршала Кутузова. Главнокомандующий, царствие ему небесное, до битвы за столицу неприятеля не дожил, но врученные им кресты казаки считали главной наградой.
- Даргашка, обойди мусьев с тылу, - крикнул сотник Лубенцов, успевавший отбиваться сразу от нескольких нападавших. – Отвлеки тех двоих, а мы ударим отсюда.
- Понял, дядюка Назар, - гаркнул казак, направляя коня в обход группы кирасир.
Он взобрался по склону выше и оглянулся назад, выбирая для удара позицию получше, и вдруг увидел, что к основанию холма приближается лава кубанцев в красных бешметах. Белые папахи как стадо гонимых овец самостоятельно карабкались наверх. Надо было спешить, иначе кубанцы могли урвать солидный пешкеш раньше. По разбойничьи свистнув, Дарган птицей налетел на всадников, на которых указал сотник. Оба француза не успели сообразить, откуда он взялся, одного он срубил сразу, а второму удар шашкой скользнул по плечу, защищенному железным панцирем. Кирасир пригнулся к холке лошади, сделал ответный выпад саблей, конец которой едва не срезал ноздри у казачьего скакуна. Кабардинец взвился на дыбы, выбросил длинные ноги и задробил копытами по обтянутой белыми панталонами ноге всадника, по цветастой попоне на спине у его лошади. Он давно научился защищать себя. Материя окрасилась красным от брызнувшей через нее крови. Кирасир расширил глаза от боли, рванул поводья и помчался вниз по склону прямо в центр кубанской лавы. Сотник с есаулом Рядновым и вахмистром Федулом опрокинули поредевших конников, с гиком понеслись к вершине холма. Когда до палатки оставалась каких-нибудь пара сотен метров, казаки осадили скакунов. Над ставкой развивалось белое полотнище флага, выброшенное за мгновения до того, как они прорвали оборону. Захватить очередного генерала в бою в этот раз не получилось.
Казаки с трудом сдерживали распаленных битвой лошадей, гонявших по шкурам волны нервной дрожи, они и сами были похожи на вырвавшихся из ада дьяволов со звериными оскалами. Наконец хорунжий Горобцов подъехал к палатке вплотную, воткнул знамя между деревянными столбами.
- Кирдык мусьям, отвоевалися, - обратил он к станичникам измазанную кровавыми разводами физиономию. – И этих бы порубить в капусту, да по домам.
- Не замай, за неприятельскую верхушку пешкеш мы ишо не получали. Одного Даргашка уже срубил, задарма, - шевельнул вислыми плечами Черноус. – Думал, конец пришел нашему уряднику, так ловко джигитовал француз.
- Какого такого? – приподнял плечи Дарган. – Я положил их несколько.
- Что в доспех нарядился.
- Все были в железах.
- А тот в доспехе золотом, с золотыми эполетами, - гоготнул Черноус. – Командир ихнего корпуса был, не сообразил ишо?
- Чего соображать, когда они все на одну морду, - сверкнул зрачками Дарган, вспоминая огромного красавца кирасира, вертевшего шашкой стальной круг.
- Даргашка, спешивайся и выводи мусьев на белый свет, - довольно жмурясь, приказал сотник. Витиевато и длинно выругался. – Да пошевеливайся, нето кубанцы дорогой пешкеш под себя подберут. Не чуешь, как загикали?
- Нам бы парижскую арку не проморгать, а генералов мы уже брали, - польщенно заворчал Дарган, отдавая поводья взмыленного коня подскочившему Гонтарю. Поигрывая лезвием шашки, крикнул в сторону входа в палатку. – Выходи на круг, ваше благородие, казацким судом будем судить.
- Ты это брось, - зная вспыльчивый характер станичника, нахмурился есаул Ряднов. – Их благородие есть кому судить, наше дело казачье - неприятелю шеи укорачивать.
- А генералы не враги?
- Самые первые, но они императором Наполеоном помазанные. Пусть наш самодержец с ихним сувереном сами разбираются.
В этот момент изнутри откинули матерчатые полы у выхода из палатки, наружу выбежал полноватый человек в генеральском кителе с золотыми эполетами и без головного убора. На груди, словно кирасирский панцирь, сверкал звездный набор орденов с медалями. Обтягивающие ноги белые панталоны были заправлены в высокие ботфорты, на поясе висела сабля с золотым эфесом. Одернув хвостатый китель, генерал с маской пренебрежения обежал взглядом окруживших его казаков. За его спиной стала накапливаться пышная свита из старших офицеров, на лицах всех без исключения лежало одинаковое с лицом командующего выражение.
- Главное, что мы поспели вовремя, - сощурив черные глаза, с угрозой процедил сотник. – А эта барская физия нам ведома, сотрем.
Со всех сторон уже накатывалась лава распаленных боем кубанцев, похожий на запорожца с вислыми усами атаман выехал вперед, досадливо пристукнул ручкой нагайки по луке седла. И сразу весело гаркнул густым басом:
- Любо, братья казаки! Любо!
- Слава терским казакам, - подхватили кубанцы.
- Слава, слава, слава! – откликнулись на доброе слово терцы.
Звуки боя начали затихать, заполнивший долину между двумя холмами пороховой дым стал осаживаться на зеленую траву, делая ее ядовитой по цвету. Но солнце не загораживалось сизыми космами, оно брызгало потоками света, словно пыталось доказать, что весну уже ничто не повернет вспять. Терские казаки спешились, заторопились к оставшимся на поле битвы раненным и убитым братьям. Кто-то из них лежал со вспоротым животом, у кого-то не было руки или ноги, а кто-то силился разодрать залитые кровью веки на разрубленном лице. Стоны были не такими громкими, как поначалу, воины успели притерпеться к боли или не приходили в сознание. Зато убитым было все равно, они лежали в различных позах, в основном, со спокойными лицами, с распахнутыми в небо глазами. Но потускневшие зрачки смерть словно повернула во внутрь, они казались слепыми.
Дарган долго ходил между телами, выискивая своего малолетку. Он чувствовал неловкость за то, что не усмотрел за парнем, сыном станичника-соседа. В станицах почти все жители состояли в родстве, в кумовьях или свадебных дружках. Редко какой из парней или девушка находили себе супруга на стороне, казаки принимали его как родного, ограждая от посягательств непримиримых. Но такое случалось не часто. Наконец, внимание привлекло нагромождение лошадиных трупов в заросшей лопухами канаве на середине холма, несколько коней с разрубленными головами и порезанными шеями будто специально притащились сюда подыхать. Из-под них виднелись казачьи чувяки с натянутыми на голени сморщенными для форсу ноговицами. Дарган оттащил одну лошадь за ногу, вторую перекатил на дно канавы и попытался выдернуть тело из-под брюха третьей. Голова у казака вместе с рукой находилась под длинной посеченной шеей. Это ему удалось, тряпичной куклой парень раскидался на траве, лохматый чуб прилип к залитому кровью лицу, не давая возможности приглядеться. В одной руке малолетка сжимал шашку, в другой была нагайка, видимо, он до последнего стремился пробиться вслед за старшими братьями. Нервно выбив пробку из бутыли, Дарган плеснул виноградного вина на волосы парнишки, попытался отодрать их от кожи. Казачок застонал, дернул ногами.
- Живой, поди? – обрадовался Дарган. – Ах ты, паршивец, щас я в чувства-то тебя и приведу.
Он вылил вино на ладонь, взялся отмывать бурую корку с волосяными метелками с лица парня, с его подбородка и шеи. Просунув палец между губами, выковырнул кусок руды и оттуда, выдавил ее из ноздрей. Казачок с придыхами вздохнул, подрожал надбровными дугами.
- Погодь чуток, я зенки промою.
Дарган ногтями принялся выцарапывать темно-коричневую пасту из глазных впадин, он уже ощущал, как наливается силой тело парня, как расправляется его грудь. Ему не терпелось увидеть глаза покореженного войной юнца, но бурая масса не выковыривалась, ногти скользили по ней, словно она превратилась в свиную шкуру. Дарган вдруг сообразил, что это завернулась кожа, снесенная со лба скользящим ударом сабли. Нащупав край, он приподнял кусок, очистил и приложил его на место. На мир взглянули светлые очи малолетки, приставленного к нему перед началом боя.
- Дядюка Дарган, а я за тобой как на привязи.., - с треском разлепил тот синюшные губы.
- Прости ты меня, некогда было за тобой приглядывать, - продрал по своему лицу каменной ладонью урядник. Вскинулся чубом. – Вставай, казак, хватит разлеживаться, уж наши по улицам Парижа настроились погарцевать.
- И я с вами, - живо подался вперед малолетка.
Последнее сражение закончилось, оставалось отдать команду войскам войти в столицу поверженной империи и расположиться по квартирам. Император Александр Первый пересек поле битвы, не удосужившись как всегда остановиться у толпы пленных французов, понуро бредущих к заранее для них приготовленному лагерю. У подножия только что отбитого у непрятеля холма он дал шпоры ахалтекинцу, птицей взлетел на вершину. За ним с довольными улыбками на раскормленных лицах вознеслась сиятельная свита. Предстоял грандиозный прием в залах одной из королевских резиденций – в Лувре, в Версале, в Фонтенбло, неважно, в какой из них Наполеон, а вместе с ним вернувшийся на престол король Франции Людовик Восемнадцатый, примут условия победившей коалиции - и многие уже сейчас готовили на мундирах место для новых орденов и медалей. Жадным на них, в отличие от батюшки Павла Первого, готового за мундир немецкого капрала променять всю Российскую империю, самодержец не был, чем вызывал благосклонность даже верхушки из столбовых дворян, зарезавшей Павла в его же покоях как отбившегося от стада барана. Между тем, император выдвинул подзорную трубу, приложил оккуляр под правую бровь. Он размышлял, решатся ли французы на баррикады на улицах города, как делали это не раз, в том числе в недавнюю революцию под руководством нищих робеспьеров с мюратами, или предпочтут выбросить белый флаг и окончательно сдаться на милость победителю. Почти двухлетняя война утомила и его, назначенного главнокомандующим коалиционными войсками.
Как ни странно, в отличие от батюшки он любил терпеливый русский народ, но и уставал от этого терпения до нервных срывов. Один из припадков под конец правления надоумил императора вырядиться в рубище калики перехожего и оставить трон навсегда, чтобы умереть беззвестным стариком в городе Таганроге. Без передачи наследства, без почестей с водопадами из золота с драгоценными камнями. Что заставило его пойти на этот шаг – неизлечимые болезни или мысль о том, что терпеливых русских никто никогда не приблизит к нетерпеливой просвещенной Европе, как ни пытался это сделать реформатор Петр Первый в том числе с Екатериной Великой, или причина была более серьезная – ни потомкам, ни кому бы то ни было еще, узнать уже не суждено.
Покрутив за оккуляр, Александр Первый навел резкость, медленно поводил трубой вдоль раскинувшихся внизу городских кварталов. Красота парижских улиц с громоздящимися на них дворцами, его поражала, он знал наизусть историю каждого здания, но в который раз с удовольствием останавливал взгляд на них. На острове Ситэ посередине реки Сены, на который были переброшены несколько мостов, словно парил в воздухе сотканный из каменных кружев католический собор Нотре Дам, за ним в небольшой балке впивался башнями в небо университет Сорбонна. По левому берегу реки чернели коническими вершинами дворцы Правосудия Консьержери и воздушный Сент Шапель, чуть дальше римским каре раскинулась резиденция французских королей Лувр. Дворцы, дворцы... И не было ни одному из них подобия в России, даже в возведенном на болотах в единственном экземпляре Санкт-Питербурхе, не упоминая о насквозь азиатской Москве. Император задержал трубу прямо перед собой, почмокав губами, обернулся к одной из сиятельных особ с набором орденов на обшитом золотыми позументами мундире:
- Не могу не восхищаться мастерством французских зодчих, - с придыханием произнес он. – Каскад розоватых стен с колоннами и белоснежно-девственными или золотыми куполами над ними. Потрясающая картина.
- Простите, Ваше императорское Величество? – наклонился в седле вперед начитанный придворный. – Вы это о каком из архитектурных монументов?
- Можно обо всех. Пантеон, собор Инвалидов, только что завершенная строителями церковь Ла-Мадлен ввиде греческого храма... Это чудо рук человеческих, - вдохновенно перечислил Александр Первый, на время забыв, что в первую очередь русский царь обязан благоговеть за все русское, иначе чуткое окружение подумает о том, что яблочко от яблони недалеко падает.– Купола над ними как опрокинутые половинки скорлупы от яиц, посаженные на окруженные колоннами стержни. А сверху небо выкрестили простенькие кресты. Грандиозно.
- Ваше императорское Величество, прямо перед нами возвышается знаменитый холм Монмартр с известнейшей площадью Пигаль, - подключился к разговору еще один сановник. – У этого места очень забавная история.
- Холм назван в честь шести мученников, которым на нем отрубили головы, - попытался поизощряться в знании истории первый вельможа. – Все монахи были причислены к лику святых.
- Разве все они были простыми монахами? – обернулся к нему император. – Я читал, что бывшему среди них епископу Дионижу удалось зажать отрубленную голову под мышкой и пробежать с нею несколько километров. На том месте поставили церковь, а сам епископ стал покровителем Парижа.
- Именно так, Ваше императорское Величие, этот Дионисий как раз и есть покровитель французской столицы, - подтвердил второй собеседник. Подобострастно хихикнул. – Правда, святой в этот раз оплошал, оставил паству без своего покровительства.
- Или не соизволил помогать Наполеону Буонапартию, - поддержал коллегу первый из вельмож. – И теперь господин напомаженный Париж у наших ног.
Александр Первый нахмурил брови, подняв подзорную трубу, еще раз через нее долгим взглядом окинул величественный город. Снова в голове затеснились мысли о том, чего следует ожидать от французских солдат с горожанами. Неужели они примут решение забаррикадироваться на улицах и вести битву до последнего? Разве не жалко им отдавать на растерзание артиллерийскими ядрами божественную красоту возведенных самими строений? Он вспомнил, что среди пленных заметил кучку высокопоставленных генералов, их лица искривила печать презрения. Ну, конечно, новые варвары из заснеженных лесов замахнулись не на растерзанную немецкими варварами до них колыбель демократии – священный Рим, а пришли разрушать теперь просвещенную Европу, самый центр ее. Но разве кто-то звал эту Европу в дремучие леса с необозримыми просторами? Она нагрянула сама, не спросясь разрешения. Значит, пришло время доказать европейцам в шелковых чулках, а вместе с ними остальному миру, что рожденного в муках принца высоких кровей доверять заскорузлым рукам неграмотного мужлана можно, потому что сама природа вещей подсказывает именно такую модель развития общества. Лишь бы принц вел себя прилично и не гадил где попало.
Император сложил трубу, тронул поводьями ахалтекинца, намереваясь спуститься с холма к перенесенной на другую его сторону ставке. Когда была пройдена половина пути, знаками подозвал штабного начальника, не оборачиваясь, коротко приказал:
- Через час соберите захваченных в плен французских генералов и приведите к нам. Мы изъявили желание поговорить еще раз об окончании военных действий.
- Слушаю, Ваше императорское Величие, - вытянулся в седле толстый штабник.
В этот момент у подножия показался всадник, видно было, как он понукает коня, из последних сил стараясь удержаться в седле. Навстречу сразу попытался выдвинуться один из офицеров, но император знаком остановил его, он почувствовал, что произошло из ряда вон выходящее. Лашадь доскакала до свиты, с хрипом вобрав в себя воздух, опрокинулась навзничь,едва не подмяв верхового, в последний момент успевшего выдернуть носки сапог из стремян. Удержавшийся на ногах вестовой приставил ладонь к головному убору:
- Ваше императорское Величие, корпус уланов под командованием генерала Лефевра отказался выбросить белый флаг и продолжает вести боевые действия.
- Разве на левом фланге атаман Платов не разгромил уланов? – наморщив лоб, нарочито громко поинтересовался у сопровождающих его армейских чинов Александр Первый. Заметив, что вестовой может упасть, приказал. – Санитара сюда.
Когда окровавленного офицера уложили на носилки, император снова обвел хмурыми глазами согнавшую с лиц радость пышную свиту:
- Нам доложили, что донские казаки напрочь разбили уланов и добежали до вершины холма первыми. Это так?
- Так оно и было, речь здесь, видимо, о другом соединении, - выехал вперед генерал со звездой и знаком ордена Александра Невского на борту парадного мундира.– Простите, Ваше императорское Величие, скорее всего, корпус этого Лефевра находился в засаде, или был приставлен охранять подходы к городу Парижу.
Самодержец нервно подергал усами, потеребил пальцами в белых перчатках поводья. Затем снова посмотрел на раскинувшийся у ног Париж.
- Надо упрямого Лефевра разбить, чтобы не началась цепная реакция, - решительно сказал он. – Генерала Платова сюда.
- Он легко раненный, находится в санитарном поезде, - продолжил пояснения тот-же армейский чин. – А донские казаки отошли за оборонительные редуты. Прикажете их поднять?
Император огладил бороду, раздумчиво качнул стременами. Затем сказал:
- Не надо, донцы отдых заслужили. Кто на данный момент не оставил передовых позиций?
- Кроме донцов и ходивших в лобовую атаку пехотных гренадеров, на местах остались все. В том числе кавалерийский полк гусар и Кавказский корпус под командованием генерала Ермолова.
- Передайте Ермолову наше повеление, чтобы немедля готовил конников в атаку, - император скрипнул кожей седла, развернув ахалтекинца, вновь поскакал на только что оставленную им вершину высокого холма, увлекая за собой остальных. Ветер подхватил длинные метелки украшавших свиту разноцветных перьев, превратив их в заполоскавшийся в теплых струях воздуха мохнатый шлейф.
Терские казаки еще не успели как следует перевязать боевые раны, когда в расположении их части самолично объявился генерал Ермолов. Осадив коня в середине привала, он поднял вверх руку, сопровождавшие его офицеры молча выстроились за генеральской спиной. Приводивший в порядок боевое оружие Гонтарь вскинул чубатую голову, сверкнул блестящими глазами на возившегося рядом своего дружка:
- Слышь, Дарган, не иначе начнет уговаривать взять самого Наполеона Буонапартия, - почесал он затылок. – Как ты, согласный на то, чтобы поймать супостата и засунуть его в мешок?
- Под Наполеона донских казаков назначили, - втыкая шашку в ножны, откликнулся тот. – А нам выпал зверь помельче.
- А вот мы щас послушаем.
Через несколько моментов ведомая Назаром Лубенцовым сотня терских казаков в составе крупного кавказского отряда на полном скаку покидала временный привал, устремляясь в обход только что взятого с боем холма. За спинами воинов крыльями трепыхались полы черкесок, взлетали помеченные кожаными крестами расстегнутые бешметы, над папахами вились белые курпеи. Гривы дончаков и кабардинцев стелились по ветру черным, коричневым, белым пламенем, за мельканием резвых ног невозможно было уследить – кони словно плыли по воздуху, неся на спинах невесомых всадников. Они походили на кучу облаков, гонимых теплым весенним ветром в сторону столицы французской империи. Лишь блестевшие в солнечных лучах концы пик, ряды газырей на грудях да эфесы шашек напоминали о том, что несмотря на воздушность, облака были грозовыми.
За холмом, за которым открылась панорама города Парижа, уже кипела ожесточенная битва, из кровавой свалки выскакивали отдельные группы пеших гренадеров, перезаряжали длинные ружья и снова приближались к великой толчее, стараясь пробить в ней проходы.
- Станичники, к бою! – на всем скаку сотник привстал в стременах, повернул лицо с разинутым ртом к летящим за ним всадникам. – Пики в накло-о-он!
Сотня ощетинилась железными наконечниками, разбежалась веером вдоль внешнего фланга боевых действий для наиболее удачного броска. Каждый выбрал жертву, которую успел ухватить вспыхнувший огнем глаз. Когда до противника оставалось расстояние в несколько лошадиных корпусов, древка в руках конников пришли в движение, одни вознеслись в воздух, другие уперлись торцом в седло, чтобы удар получился весомее. В этот раз Даргану не пришлось нашаривать брешь в железном панцире противника, потому что уланы относились к легкой кавалерии и доспехов не надевали. Они были затянуты в зеленые с красным мундиры с петлями из золотых веревочек. Заметив окруживших кучку гренадеров неприятельских всадников, он направил кабардинца туда. Солдаты подняли ружья вверх, стараясь защититься от шквала ударов острыми саблями, длинные штыки стали бесполезными. Уланы с плеча секли головы так, как бабы рубят капусту. Отлетали охватывавшие приклады пальцы, падали на землю кисти и руки до предплечья. Зрелище походило на расписанные на потолках какого-то французского монастыря сцены из ада, там тоже под длинными ножами отскакивали головы и уши. Дарган направил копье на толпящихся уланов, наконечник по касательной порвал горло одному и воткнулся в висок второму. Дальше путь преграждало месиво из человеческих тел и лошадиных крупов, кабардинец осел на задние ноги, забил копытами в кровавую стену. Пользуясь охватившим людей смертельным азартом, Дарган дернул пику на себя, направил ее в грудь очередного врага. Душа француза легко рассталась с его телом – он успел схватиться за древко и замертво упал под ноги хрипящих коней. А казак уже остервенело рвал шашку из ножен, им снова владело бешенство, пришедшее на смену нервной дрожи.
Увидев казачьи черкески, воспряли духом гренадеры, они повернули штыки против французов, стараясь проткнуть животы всадникам, брюха лошадям и все, что попадалось под острие, с упорством приговоренных к смерти людей. Солдат с крестьянским лицом никак не мог пробить защитную бляху на груди у вражеского коня, он расставил ноги, с силой надавливая на приклад. Видно было, как пускал он пузыри соплей, как успел возненавидеть и саму мужицкую кормилицу, и всадника на ней. Крепкий крестьянин тужился до тех пор, пока боровшийся с казаком улан с полным набором орденов на кителе не обратил на него внимание. Перекинув саблю в левую руку, играючись он отсек мужику лохматую голову и снова включился в драку. Подсмотренная за мгновения боя сцена передернула Даргана от макушки до кончиков пальцев на ногах, он протиснулся поближе к улану и так-же походя полоснул того по затылку. Больше не оглядываясь, пошел рубить направо и налево, всякий раз оттягивая шашку назад за удобную деревянную ручку, чтобы рана открывалась смертельная. Жуткий хряск с дикими вскриками сопровождал каждое его движение, заставляя противников уворачиваться от поединка, искать спасения за спинами товарищей. Но и там их доставала смерть в лице вставшего на тропу войны терского казака, молодого парня, с молоком матери впитавшего в себя вечную борьбу за собственную жизнь в диких Кавказских горах.
Дарган очнулся тогда, когда вокруг вдруг образовалась пустота, заполненная лишь безлюдными улицами близкого каменного города. Впереди не осталось ни одного противника, никого, кто мог бы воспрепятствовать продвижению. Держа наготове окровавленную шашку, он крутнулся в седле и понял, что поза грозного воина больше не понадобится. На обширном пространстве продолжали убивать друг друга кучки пеших со всадниками, оттуда несло запальным дыханием и запахом смерти. Прискакавшие на подмогу драгуны императорского гвардейского полка довершали начатое казаками дело.
Очередная бойня подходила к концу, вычерпывая из души все светлое, чем обязан жить человек, оставляя самое скверное, чего он должен был бы сторониться. Невдалеке старался придти в себя друг Гонтарь, чуть подальше сотник Назар Лубенцов оглаживал загрубелое лицо загрубелой ладонью, рядом с ним опустил шашку вниз неразлучный его товарищ есаул Ряднов. Привстав в стременах, Дарган неожиданно для себя метнулся вглядом вокруг, выискивая кого-то еще, и тут-же с облегчением опустился в седло. Малолетки в этот раз с ним не было, тот зализывал в корпусном лазарете полученные в первом в жизни бою неопасные раны.
- Даргашка, опять пешкеш не сорвал? – послышался густой бас казака в возрасте вахмистра Федула.
- С кого, дядюка Федул? – устало откликнулся урядник.
- А с улана, который орденами играл.
- Зачем мне иноземные побрякушки, когда свои серебром звенят.
- Тогда на золотой натягивай.
- Тут уж, как получится.
- Не горюй, сотник еще за первый бой побожился представить тебя к офицерскому званию и к ордену святой Анны. Уж бумаги оформлял.
- Решил Назар Лубенцов свое место тебе уступить, - подтвердил подъехавший на вороном дончаке хорунжий Горобцов. – Сказал, что среди казаков лучшего наместника не разглядел.
- А сам куда? – негромко поинтересовался Дарган.
- Свято место пусто не бывает, - засмеялись станичники. – Генерал Ермолов нашего сотника в старшины произведет, так надо полагать.
- Если бы да кабы, да росли б во рту грибы, - тряхнул густым чубом урядник. – По совести, мне и на своем месте неплохо, а с вами будет одна морока.
- О как, уж отказ объявил, - грянули взрывом смеха казаки. Нервное пренапряжение у них искало разрядки. -–Не накаркай, Даргашка, иначе золотой эполет стороной обнесут...
Глава вторая.
Небольшой отряд терских казаков из Моздокского полка отдельного Кавказского корпуса на лошадях гарцевал по звонким булыжникам узких парижских улиц. Стояло прохладное лето 1814 года, время было послеполуденное. Лохматые бурки наездников, как и положено в чужом краю, вместе с саквами – переметными сумками - были приторочены за седлами, чтобы в случае внезапного нападения неприятеля не мешали работать острыми шашками, мерно бьющимися ножнами по пыльным сапогам. Но неприятель был раздавлен, опасаться было некого, по губам казаков гуляла стойкая улыбка победителей. Лишь изредка от старшего впереди звучала ненужная команда:
- Подтяни-ись!
Казаки и ухом не вели. Сбитые на затылки папахи из шкур молодых барашков со свисающими набок белыми курпеями открывали высокие загорелые лбы, молодецки ухмыляющиеся лица как бы нагло показывали, кто стал хозяином в бывшей непобедимой наполеоновской империи. На перехватывающих черкески узких наборных поясах свободно покачивались длинные кинжалы с небольшими ножами рядом. По обеим сторонам грудей, как зерна в кукурузном початке, блестели в газырях медные гильзы патронов. Но жители находящегося посередине реки Сены острова Ситэ – центра французской столицы – при виде диковатого на первый взгляд воинства ускорять шаг не спешили, они еще пребывали в разморенном послеобеденном состоянии. Да и оккупанты докучали не здорово – не хватали первого встречного за грудки, не наезжали конями, не отбирали сумки с продуктами. Они словно подчинялись древнему, тоже имперскому, правилу: завоеванное еще пригодится самим. Изредка из горстки своеобразно одетых пешеходов метнется злой взгляд какого-нибудь молодого задиры, или засветится лукавая улыбка юной особы, и снова молчаливо кивающие в такт шагам в большинстве раскрытые головы покоренной нации.
- Глянь, какая ла фам, - разбитной урядник кивнул мерно качающемуся в седле соседу на спешащую навстречу девушку в широком светлом платье и красной безрукавке. – Я как-то встречал ее недалече от нашего постоя, ишь, как задницей виляет, чистый иноходец.
- Какой ла фам, когда до ла фили еще не доросла, - обернувшись на голос, упредил дружка-соседа станичник с передней лошади, на вид постарше. – Вишь, вместо сисек алычиные упырья торчать.
- Это ей оборки на грудях дигните портят, - не согласился с ним сосед, такой же молодой казак, что и его дружок. - А ежели присмотреться скрозь фасоны, то все при ней, как оружье при казаке.
Девушка, ощутив на себе внимательные взгляды бравых и крепких парней, оглянулась на идущего чуть позади нее долговязого молодого человека, затем откинула за спину густую метлу светлых волос и раскрылась в приятной улыбке, подсвеченной жемчужными зубами. Сновавшие из-под подола носки красных туфелек начали выскакивать помедленнее, свободный конец широкого красного пояса по узкой талии сильнее закачался в разные стороны, за волнистыми лентами воланов на платье четче обрисовались бугорки небольших грудей. Она выделила из всего строя уже виденного ею подтянутого казака и послала ему воздушный поцелуй.
- Из простолюдинок, озабоченная на ларжан, - ухмыльнувшись, продолжал бессовестную оценку парижанки казак постарше. Присвистнул. – А она и правда как пряник медовый.
- Она ла вотре, подружка как раз для нашего брата. Жаль, что ларжану в карманах ильняпа, все успел прогулять, - вмешался четвертый наездник с черными густыми усами и крутыми бровями на смуглом лице. – Вчерашним вечером я с такой до ихних петухов караул нес. Досе ноги ватные.
- Ла филь ком сетре бье, - присоединился к разговору еще один молодой джигит с крученной нагайкой в руках. – Хоть и не наших кровей, но красивая, чертяка.
- Кончай ванзейскую речь! – донеслось от возглавляющего отряд широкоплечего казака. Развернувшись в седле, тот грозно трепыхнул тонкими ноздрями. – Сетребье-хренебье, скоро совсем по казацки перестанете гутарить.
- До ванзеев нам еще доскакать надоть. А что, у этих мусьев язык красивый, - гоготнул следовавший за ним здоровенный детина. – Недавно один из штабных господских подсказал, что черепки, которыми они свои крыши покрывают, прозываются тюиль. У нас так татарцы по русски бають: тюиль-доиль.
- Я сказал, кончай разговоры, головы ужо потеряли, - незлобиво повторил старший. Под сдержанный смешок подчиненных добавил. – По ночам одни караульные в секрете, остальные как фазаны по куширям.
Над отрядом повисла сдержанная тишина, нарушаемая лишь цокотом копыт. Дисциплине у казаков могли позавидовать даже великие завоеватели. Кинув заинтересованный взгляд на того из служивых, который первым завел разговор, девушка еще раз подмигнула ему, на мгновение приостановилась и сразу пошла дальше. На высокой шее взялась переливаться золотая цепочка с видным за воротником платья разноцветным медальоном. Ее провожатый суматошно зарыскал длинным носом по сторонам. Помеченный ее большими голубоватыми зрачками воин до боли в ладонях сжал плетенную из узких сыромятных ремней нагайку.
- Моя будет, вернемся с патруля - и найду. Как-то уж видел, недалеко от наших квартир живет, - упрямо изогнув бровь, негромко поклялся молодой урядник. На удлиненном тонком лице его вспыхнул жгучий румянец. – Ставлю десять монетов.
- А я монетов не откажусь принять, - тут-же согласился его товарищ. Не утерпел, предупредил. – Смотри, Даргашка, Ермолов за мусьев с мадамами издал новый указ.
- Сам смотри, Гонтарь, а я словами не кидаюсь. И об указах новых пока не слыхал.
Старший отряда уже заворачивал своего кабардинца на небольшую площадь, над которой вознесся ажурным каменным плетеньем высокий собор с острыми, как хребты кавказских гор, пиками колокольни сзади. Впереди, между двумя широкими башнями, в лучах солнца сияла разноцветным витражом стеклянная роза. Путь конников лежал дальше, к каменному мосту через неспешную Сену, за которым раскинулся огромный, невиданный никем из казаков доселе город, построенный из желтовато-розоватого туфа.
За месяцы, которые Дарган со станичниками провел здесь, он успел свыкнуться с постоянным розовым светом вокруг, в нем так прекрасно выглядели местные молодые девушки. На самом же деле все они на лицо были погрубее черноглазых, с тонкими чертами лиц, узких в талии, терских казачек, живущих на родине, у подножия гор Большого Кавказа. Особого желания овладеть ими они не вызывали, несмотря на обходительную вежливость, упредительность и галантность, до которой некультурным на их фоне казачкам было далеко. Хотя молодая южная кровь затачивала чувства воинов до остроты гурдинского кинжала. Казаки часто ночами уходили на телесный промысел к безотказным и страстным чужачкам, возвращаясь от них умиротворенными, почти любящими этот далекий странный край, к тем чувственным девушкам и женщинам, так умело заставляющим их на время забывать о неприступных горах, о родных и близких на другом краю земли. Но розовый свет был одинаков, что там, что тут. Только здесь он был от камня такого же цвета, а там от утренних лучей, освещающих белоснежные вершины первозданных гор. Туда, на родину, тянуло здорово, с каждым днем все сильнее.
Обогнув собор и процокав узенькой улочкой до обложенных каменными плитами берегов реки, отряд готовился уже ступить на край моста, как вдруг из-за странного гранитного зверя с цепью во рту вышла та самая девушка, что повстречалась казакам за несколько переулков отсюда. Поодаль болтался и длинноносый нескладный парень. Выдернув из-за пояса расшитый цветами белый платок, она поцеловала его край, протянула руку с ним в сторону Даргана. Привстав в стременах, тот под усмешки станичников тонко присвистнул:
- Откуда она взялась-то? – недоуменно передернул он краями обшитой на плечах галунами черкески. – Вроде сзади ее оставили.
- Так мы ж петлю вокруг ихней церкви сделали, а она напрямки, - гоготнул ему в ухо товарищ.
– Гляди-ко, умылилась баба, неровен час тут и свадебку сыграем. Чапуру из дома я прихватил добрую.
Со всех сторон посыпались соленые шуточки, заставившие строевых коней беспокойно запрядать ушами. Старший над казаками всем корпусом развернулся назад, зычно гыркнул:
- Это когда ты успел мамзель оприходовать, голова твоя беспутная? Своих скурех на Тереку было мало? Года два, как из малолеток, а уж джигитовать по хатам вздумал.
- Дядюка Федул, ты ж мне и няня, и кунак, все про меня знаешь, - покраснев, заоткрещивался молодой казак. – Никогда я с ней не знался. Может, ошиблась, казаков на постое тут много.
- Куды ошиблась, ежели вся до тебя устремилась. От... на наше несчастье татарский выпестышь, породнился твой прадед с чеченским тейпом, - ощерился Федул. Хлестнул коня плетью под тугое брюхо. – В намет, в отца и сына, еще приказные цедулки из-за вас от штабных не получал.
Отряд упруго сорвался в слаженный галоп, по каменным плитам древнего моста зацокали подкованные копыта боевых коней, заглушая взрыв непристойного хохота. Изогнувшись с седла, Дарган выхватил из руки девушки платок, торопливо запихнул его за отворот черкески, не преминув поморгать красавице темными, жадными до любви, глазами. Она так и осталась стоять на краю моста готовой взлететь птицей.
А вечером Дарган с Гонтарем уже рвался с постоялых дворов в круговерть мирных домов парижан. Оба были одеты все в те же черкески, бешметы расстегнуты, папахи с белыми курпеями заломлены на затылки, на ногах ноговицы для форсу спущены ниже колен. Дарган, как Гонтарь, как и остальные казаки, никогда не уступал дорогу солдатам и офицерам действующей русской армии, потому что считал себя выходцем из иного роду-племени, более гордого и свободолюбивого, нежели русские царские холопья. При встречах с армейскими служками на его тонком поясе лишь резче начинал покачиваться остро отточенный кинжал гурда, как и шашка, как и любое другое оружие кавказского мастера по имени Гурда, особо чтимые среди джигитов в диких и неприветливых горных селениях. И этого было достаточно, чтобы разношерстное, согнанное сюда со всех концов, воинство еще издали считало за благо свернуть в сторону. Так было и сейчас, когда неожиданно возникший патруль из нескольких солдат попытался преградить дорогу длинными ружьями.
- А куды это мы засобирались, господа казачки? – грозно вопросил ефрейтор с одной белой полоской на суконном погоне. – Показывайте пропуск в мирную зону, иначе завернем в обратную.
- Какой пропуск, эта территория под контролем нашей сотни, - тут-же отставил ногу и схватился рукой за кинжал Дарган. Его спутник последовал его примеру.
- По дневному патрульному делу – так, а вечером и ночью к гражданскому населению пускать никого не велено, - заартачился и ефрейтор, большим прокуренным пальцем отводя торчащий над прикладом курок назад. Солдаты неспеша сняли с плеч оружие. Ефрейтор добавил. – Особливо казаков, уж больно они до местных мамзелек охочи.
- А тебе что, завидно? – насупился Дарган.
- Не завидно, но не велено. И завидно тожить, - решил сознаться служивый. – Не все ж одним вам бабские панталоны снимать.
- А ну с дороги, сермяжник, - наклонился вперед Дарган, до ломоты в суставах сжимая рукоятку кинжала. Он понял, что приказа не пускать воинство к гражданскому населению не существовало, а было устное пояснение, о котором известно давно и всем. И про казаков ефрейтор придумал для форсу. Ощутил спиной, как вместе с ним напрягся телом Гонтарь. – Не доводи до греха, потом разбираться будет некому.
- Но-но, полегче, дикое племя, - подаваясь назад, стушевался служивый. – Откуда мне знать, из каких вы рот-батальонов.
- Из Моздокского полка.
- Ясное дело, по черкескам видать... Уж пошутковать нельзя.
- Отпусти ты их, Василий, не видишь, они только с гор спустились, - косясь на казаков, подсказал один из солдат постарше. – Они без нас где хочешь проскочут.
- Не держу я их, Кирьян, этих вольных людей. Ихнее дело, перед кем отвечать.
Но Дарган с Гонтарем уже не слушали объяснений солдата, они скоро и мягко ступали по жестким булыжникам мостовой мягкими из выделанной кожи чувяками, направляясь к небольшой площади. Дарган знал наверняка, что одарившая его платком девушка тоже непременно станет искать встречи с ним, потому что они оба давно настроились на эту встречу. Так бывало и у них, на Тереке, когда с одного взгляда начиналась долгая совместная жизнь, для приличия освященная в станичном молитвенном доме. Так, наверное, было принято и здесь, с одним лишь условием, что французские женщины к победителям, какой бы национальности они не были, относились с большей любовью, нежели с неприязнью. Это было связано с тем, что много ихних мужчин погибало в войнах, и возникала необходимость восстановить население страны с помощью вот такого нехитрого способа. Поэтому в женщинах в Париже недостатка не испытывалось.
Едва вырвавшись за кордоны, состоявшие из небольших групп уланов, гардемаринов и гусаров, отдельно от которых гарцевали на холеных дончаках, кабардинцах с ахалтекинцами разномастые казачьи отряды, Дарган поспешил на круглую, мощеную тесанным булыжником, площадь перед светским зданием, таким громадным, что с одного раза его невозможно было охватить взглядом. Это была гора из круглых каменных колонн и блескучего стекла, у подножия которой всегда толпилось множество людей, в том числе и молодых девушек. С высоких ступеней разные люди говорили пространные речи, после которых горожане начинали относиться к занявшим их город и страну чужеземным воинам еще добрее.
На подходе казаков к зданию из толпы выбежала девушка, поспешила Даргану навстречу. Он приостановился, подбоченился и откинул голову назад. Девушка застыла напротив, прижала руки к груди. Наверное, она ждала, когда Дарган первым сделает к ней шаг. Но соблюдать мужское достоинство у казаков было главной заповедью, хотя в родной станице Стодеревской, что расположилась по левому берегу Терека – естественной границе между немирной Чечней с частью Дагестана – девок он перещупал немалое количество. Была и душенька, к которой наведывался, когда в штанах особенно чесалось. Не татары-нехристи, юнцами сшибавшие страсть на ишачках с ослицами, а православные, пусть и отбивавшие по каждому пустяку поклоны своим богам-истуканам. Осталась там и подружка, которую прочили ему в невесты.
Но это было далеко, за лесами, за полями, за холодными российскими туманами. А здесь было тепло и почти безопасно. Скосив глаза на притихшего за спиной Гонтаря, Дарган проглотил комок в горле, опустил руки вдоль туловища. Он действительно не знал, с чего нужно начинать. Дома сразу попытался бы обнять, поцеловать, а тут неизвестно, что из выходки получилось бы. Тем более, позади иноземки опять закачался тот самый нескладный парень, который сопровождал ее в первую встречу возле моста. Сузив глаза, Дарган смерил парня с головы до ног неприветливым взором, снова посмотрел в лицо девушке. И только сейчас словно открыл, что она действительно была хороша собой. Высокий белый лоб, тонкие ниточки светлых бровей, большие серовато-голубые зрачки с темными ресницами над верхними веками. Ресницы неспешно опускались и снова поднимались, будто пытались завлечь в небесную глубину. Ровный носик с небольшой горбинкой посередине заканчивался тонкими ноздрями, под которыми подрагивали сочные губы ярко алого цвета. Когда они раздвигались, за ними виднелись ряды белых, будто нанизанных на нитку, зубов.
- Скажи ей что-нибудь, а то уйдет, - забеспокоился остановившийся поодаль Гонтарь. Голос у него подрагивал, наверное, иноземка понравилась тоже.
- А что говорить, когда я ихнего языка не знаю? – продолжая выдерживать джигитскую стойку, поинтересовался Дарган. В душе у него было спокойно, лишь вид с подвижными чертами лица девушки да стройная ее фигурка отзывались в области живота щекотливыми чувствами. Тихонько добавил. – Может, про ларжан сказать? Черноус с Горобцовым как-то учили, что они к деньгам слабость имеют.
- А если она еще девушка? – так-же негромко засомневался Гонтарь. – Патруль кликнет и весь променад закончится.
- От ларжана еще никто не отказывался.
- А он у тебя есть?
- Откуда.
- Тогда чего зря языком молоть. Лучше намекни ей, мол, с,амус.
- А что это такое?
- Вроде, так знакомиться надо. Я слыхал.
В этот момент, оценив нерешительность кавалеров, иноземка выдернула из-за пояса цветной платочек и взмахнула им перед собой. Дарган понял намек, оттопырив черкеску, вытащил точно такой-же платок, выхваченный из ее рук на мосту, протянул навстречу. Оба радостно засмеялись, чувство неловкости исчезло, уступив место любопытству.
- А вообще, скажи про ларжан, - наклонился вперед Гонтарь. - Дюже она красивая и смелая, такие в девках ходють не долго.
- Говорю тебе, что нету, - не переставая улыбаться, отозвался Дарган.
- Ты скажи, а я знаю, где взять, намеднись увидал, как хозяин нашего подворья схрон на базу устраивал. Сам несколько домов под квартиры отдал, две мастерские, конюшни. Богатый должен быть мусью.
- Да ты что! – быстро обернулся к нему дружок.
- И место на перекрестке дорог, кого только не заносило, - продолжал убежденно рассуждать Гонтарь. – Навроде нашего моздокского пути, что из Персии в Россию ведет.
– А чего ты язык проглотил?
- Не время, значит, было.
Дарган досадливо сверкнул глазами, но промолчал. Между тем, подавшись вперед, девушка быстро-быстро о чем-то заговорила, прищуривая большие светлые глаза, помогая себе округлыми руками. Разобрать ее лепет было невозможно, но настроение угадывалось. Кажется, она была довольна, что встретилась с приятным молодым человеком, и рада, что он пришел на встречу с ней.
- С,амус? – выждав момент, с доброжелательной улыбкой сказал Дарган.
- Самус? – девушка перестала смеяться, наморщила лоб. Повторила. – Самус... с,амус. О, ви, ви, месье, экскюзи, силь ву пле.
- Вишь, сработало, - обрадовался Гонтарь. – Теперь ее отсюда надо увести, чтобы оторвать от прыщавого. Наверное, это ее ухажор.
- Морду ему тут не набьешь, - озабоченно покрутил головой вокруг Дарган. Снова прислушался к лепету иноземки. – А что она хочет еще?
- Да кто ее поймет. Скажи, что желаешь инвит, мол, муа жуир.
– А что это? - насторожился Дарган. - Не обидится?
- Не должна, Черноус при мне своей бабе так говорил.
- Ну и как?
- Довольная осталась.
Тем временем девушка быстро переводила взгляд с одного на другого, не смея вмешиваться в диалог. Прижав руку к груди, затем Дарган указал пальцем на нее, махнул рукавом черкески вдоль улицы. Внимательно следившая за ним иноземка радостно замотала головой. Тогда казак кивнул на маячившего поодаль провожатого, громко спросил:
- А как с ним? Это не твой хахаль?
- Пардон? – чуть наклонившись ухом, сделала она полшага вперед.
- Ну, твой жених? Месье вон тот, - повторил Дарган.
- Месье!? Жень-их!? О, но, но, - отрицательно качнула волосами собеседница. Протянула тонкую кисть в ту сторону, куда показывал казак. – Лонж.., боалевард.
- Тогда полный ла мур, - повеселел урядник.
Бросив сумрачный взгляд по направлению к долговязому парню, он нагло подцепил девушку под руку и потянул ее за собой. Она не сопротивлялась, даже не оглянулась на соотечественника, скорее всего, по уши влюбленного в нее. Лишь громко и радостно воскликнула, подтверждая, кто из парней для нее дороже. Гонтарь взялся за рукоятку кинжала, отпустив парочку на несколько шагов вперед, последовал за ними. Он был уверен, что точно так-же поступил бы и его верный товарищ. Но подобный расклад не устраивал отвергнутого мусью, не перестававшего вертеться посреди площади, он выследил среди толпы народа патруль из русских солдат, резко воскликнув, бросился к нему. Дарган насторожился, зорко осмотрелся вокруг.
От площади в разные стороны разбегались несколько тенистых улиц с домами из розового туфа. С левой стороны они поднимались на пологий склон, с правой спускались вниз, туда, где на почти такой же площади стояло здание учебного заведения под чудным, схожим с мадонной, названием Сорбонна с бедно одетыми студентами возле. Когда отряд казаков патрулировал по улицам острова, из резвых стаек молодежи вслед неслись улюлюканье со свистом. Значит, сворачивать туда не стоило. Но за университетом начинался самозастрой с множеством кривых переулков, в которых можно было заплутать. Покосившись на девушку, Дарган заметил, что она продолжала беспечно улыбаться. Он снова перемигнулся с Гонтарем, кивнул на крутой уклон справа. Тот понимающе опустил глаза.
В этот момент взбудораженный долгоносиком патруль перекинул ружья со спины на грудь и двинулся вслед за троицей. Вид у усатых воинов в высоких головных уборах был грозным, не обещающим ничего хорошего. Надо было что-то предпринимать, иначе разборки могли привести к плачевному результату. Вряд ли удалось бы доказать, что мадемуазель напросилась в подружки сама. Упускать добычу Дарган тоже не горел желанием, потому что девушка все больше нравилась ему.
- Аллюр? – предложил он ей слышанное от старших товарищей слово. Кажется, им подгоняли лошадей.
- Аллюр!? – повторила она, насмешливо сморщив носик. Она снова ничего не понимала.
- Ви, аллюр, то есть, бегом.
Дарган опустил руку вниз и пошевелил двумя пальцами, затем легонько повлек подружку вперед, заставив ее переступать ногами быстрее. До нее дошло, потому что она посерьезнела, а когда Дарган указал на солдат за спиной, сама ускорила шаг. Но было уже поздно, один из патрульных припустил к ним рысью. Из переулка по ходу движения выперся конный разъезд из разморенных бездельем драгунов на холеных лошадях.
- Задержать, - обращаясь к конным, крикнул патрульный с ружьем на перевес. – Нарушение комендантского указа.
Драгуны тут-же разъехались в разные стороны, образовав широкий полукруг, вся троица оказалась как бы в ловушке. Осознав, что с подружкой оторваться от патрулей не удастся, Дарган обнял ее, вперился темными зрачками в ее голубые омуты:
- Жди меня вон там, я приду, когда солнце скроется за домами, - он ткнул себя пальцем в грудь, затем показал на ступени, ведущие вовнутрь здания с колоннами. Вытянув кисть в сторону заходящего солнца, провел рукой вниз. Повторил. – Когда солнце сядет, я обязательно приду, только ты подожди. А-а, досада, как ей объяснить!..
Дарган с надеждой зыркнул на успевшего подобраться друга, но у Гонтаря словарный запас тоже был небогатым, он лишь поджал тонкие губы. Девушка вцепилась пальцами в предмет своей любви, она напрягалась, силясь уяснить, о чем пытался сказать ей он. Наконец, повернувшись к солнцу, она как бы притянула его за край к земле, потом указала на себя и повела рукой к мраморным ступеням.
- Да, да, ты поняла, - косясь на лошадей и бегущего к ним патрульного, обрадовался Дарган. – Ты мне понравилась, я женюсь на тебе... Не понимаешь? Вот досада...
- Се мари авес, ла филь, - нервно ответил уже ощетинившийся ежиком товарищ. Посоветовал. – Заканчивай с расставаниями, Дарган, из их кольца мы вряд ли сумеем вырваться.
- Мариер авес... же мариер авес.., - девушка схватилась ладонями за покрывшиеся красными пятнами щеки, восхищенно воззрилась на своего кумира, она словно забыла, где находится. Но Дарган уже не замечал ее, подцепив полы черкески, он шустро запихивал их за кожаный ремень на поясе. Его примеру последовал Гонтарь. – Же...
- Апре сон камарад, апре, - напряженным голосом перебил ее Гонтарь. – Все, милая, свидание закончилось, нам надо утекать.
- Мой друг прав, нам не до хорошего, - подтвердил Дарган, закатывая рукава черкески, – Теперь как бы изловчиться, чтобы поухватистей, - он напялил на глаза папаху, не оборачиваясь, кивнул товарищу. – Хомутай гнедого, а там дело покажет. Отцу и сыну.
На глазок примерил расстояние до холки близкой лошади с громадным драгуном, вильнул зрачками на вторую с полусонным седоком. Резко оттолкнув девушку от себя, кошкой метнулся к коню и через мгновение уже сидел позади неповоротливого из-за мешковатой формы всадника. Столкнув его с седла, вырвал из рук конец уздечки, за которую тот пытался зацепиться, завернул морду лошади так, что по зубам у той застучали железные загубники. Конь взвился на дыбы, перенес мощное тело на задних ногах в обратную сторону. Подбегавший солдат застыл на месте с прижатым к груди ружьем, девушка едва успела отскочить на обочину. Дарган оглянулся на друга. Сидя верхом на лошади, тот боролся с крепким седоком, не желавшим спрыгивать на землю. Тогда Дарган выхватил из-за голенища нагайку, полоснул драгуна по плечам, еще раз, по жирному бедру. Экзекуция подействовала, верховой соскочил с седла, словно его ошпарили кипятком. Не давая возможности опомниться третьему всаднику, казак огрел нагайкой и его, заставив наклониться к холке и дать шпоры коню. Путь был открыт. По разбойничьи свистнув, Дарган всадил каблуки под сытое брюхо скакуна и помчался вниз, к учебному заведению Сорбонна с тощими студентами возле входа, мимо магазинчиков, кафешек и других бистро, в которых хозяева были рады любому посетителю. Особенно русским, оставлявшим на прилавках весомые серебряные рубли – национальную валюту Российской империи. За спиной слышался дробный цокот копыт лошади товарища с детства, на которого можно было положиться как на себя. Так же и Гонтарь имел полное право не сомневаться в надежности горячего и дерзкого друга.
- Стой, - раздался сзади запоздалый окрик солдата из патруля. – Вот антихристы, в христа-мать... Стой, говорю, басурманово племя, стрелять буду...
Тишину в центре огромного города потревожил звук выстрела из ружья. Через несколько мгновений прозвучал второй выстрел, который сделал пустившийся вдогонку верховой драгун, но торопился он не здорово, лишь до первого поворота. И тут-же последовал третий залп от одного из пришедших в себя, спешенных не по своей воле, неудачников. Пригнувшись к гриве, Дарган поддал коня пятками под бока, завернул в переулок с домами с островерхими крышами. Площадь с похожей на королевский дворец Сорбонной осталась позади, вдогонку казакам полетел пронзительный свист из стоявшей по периметру ученой молодежи. Дарган подобрал верхнюю губу и ответил таким залихватским посвистом, что взмыленный рысак суматошно запрядал стоячими ушами. Показалось, вокруг установилась мертвая тишина, а может, от напряжения заложило уши, потому что цокота копыт долго не было слышно.
Дома помельчали, мостовая перешла в грунтовую дорогу, уже замелькали прижимавшиеся к берегу реки окраины. Кони вынесли седоков к расположению какой-то кавалерийской части. Об этом совпадении оба только мечтали, потому что гнать лошадей к месту постоя своего полка было бы безумием – расследование назначили бы незамедлительно. Спрыгнув с седел, они закрутили концы уздечек на ветках деревьев перед полосатыми будками со шлагбаумами, резво нырнули в глухой проулок с зарослями чертополоха. Нужно было уносить ноги, пока наряды из военных патрулей не оцепили район и не пошли прочесывать улицу за улицей. Установленные в поверженной империи с подачи Александра Первого комендантские правила действовали неукоснительно.
Друзья появились в расквартированной по домам местных жителей части тогда, когда солнце коснулось краем далеких городских крыш на другом берегу реки Сены. Терские казаки готовились к отбою, возле привязей перед подъездами возились лишь те из них, которых назначили в ночной наряд. Гонтарь сразу отправился на квартиру, а Дарган прошел на конюшню, огладив своего жеребца, подкинул ему под морду жменю сухого зерна. Мягкими губами конь пощупал грубоватые ладони хозяина, фыркнул и отвернулся, как бы показывая, что и тому пора отправляться на отдых.
Но отдыхать было некогда. Выйдя за ворота, Дарган вновь посмотрел на покрасневшее солнце, уже наполовину опустившееся за островерхие шпили дворцов, затем заскочил в небольшой флигелек за хозяйской усадьбой. Вынув из висящей на стене саквы круг каймачьего сыру, отбил кусок, разломил его на несколько частей, торопливо пожевал. Остальное засунул обратно. Зачерпнув кружкой воды из бадьи, запил трапезу и сразу сунулся на выход.
- На ночные забавы собрался? – окликнул его Черноус, заросший темной щетиной казак. Он сидел на табуретке, на колене оглаживая суконкой острую шашку. – Не к той мамзельке, что возле Нотре Дама поджидала?
- Ни то, тебе одному ночами по лумырям шабалить? – огрызнулся Дарган, хотя на душе было неспокойно. На забавы он уходил в первый раз и чем они могли закончиться, не имел представления. – Пойду схожу, коли приглашают.
- Пешкеш-то заготовил? – не унимался Черноус.
- А без него никак?
- А как без пешкеша? – вопросом на вопрос ответил казак. Засмеялся. – Потом все равно флинту придется назначать, да не дедовским вот такенным ружьем, а за монета. По подарочку и посмотрят, какой выкуп с тебя брать.
- Никакого, я на серьезное не согласный. К тому ж в станице Стодеревской у нас такие скурехи с душеньками, что чихирю не хватит обновку отмыть, и флинту берут или пистонным ружьем, или деньгами, по его цене. А тут баловство одно, для приросту населения.
- А понравилась мамзелька?
- Ни то, с чего ж тогда в ночные хаживать.
- Гонтарь с тобой настроился?
- Не, с него довольно.
Дарган вспомнил, что друг намекал на хозяйский схрон, который мусью зарыл где-то на подворье. Подумал, что надо бы выбрать время и прощупать углы, чтобы опередить с набегом на клад других охотников. А вдруг там таятся большие сокровища, за которые всегда можно будет выручить немалые деньги. Зыркнув по просторному базу, вздохнул и поправил кинжал на поясе, пора было отправляться на свидание.
- Тогда саул бул, казак, - оскалил белые зубы Черноус. - Будь здоров.
Дарган сразу заспешил по направлению к площади недалеко от церкви Нотре Дам, на которой договорился встретиться с девушкой. Заметил вдруг,что патрулей из солдат на улице прибавилось, но особого значения не придал. Даже если солдаты начали искать его с другом, вряд ли они чего добьются – среди терских казаков предателей не было. Он все еще был в сомнениях, правильно ли поняла его девушка и не помешает ли опять встрече ее долговязый ухажер. К тому же быстро темнело, по такую пору подружка сама не захочет высовывать нос на улицу. Но как только пятки ощутили грубоватые камни площади и Дарган остановил взгляд на ступенях перед входом в здание с колоннами, на душе у него отлегло. Даже в темноте можно было различить стройную фигурку в белом платье, стоящую на самой верхней площадке. Дарган шустро взбежал, схватил девушку за руки. Она прильнула к груди, обдав душистым запахом, исходящим от светлых волос, прячущих в локонах струящуюся по шее золотую цепочку с упавшим между грудями разноцветным медальоном. Он оглянулся вокруг, успел заметить, что за дальней колонной кто-то топчется. По спине прокатился неприятный холодок.
- Аллюр? – наклонился он к ее уху. – Или как его... лонж бульвар?
- Аллюр, аллюр, - радостно закивала она головой. – Ви, лонж боалевард, месье.
- Тогда опирайся о мое плечо, а то упадешь.
Они быстро заскакали по ступеням вниз. Выбежав на площадь, Дарган снова обернулся назад, странная тень отделилась от колонны, заторопилась за ними. Сомнений быть не могло, она принадлежала тому мусью, который таскался за девушкой как в бане березовый лист за голой задницей. Значит, ситуация с партрулями в любой момент имела право повториться, нужно было оторваться от навязчивого ухажера во что бы то ни стало. Тем более, что в темноте раздался близкий цокот копыт, по крышам метнулись всполохи от горящего факела. Схватив девушку за локоть, Дарган потащил ее в черный омут улицы, ведущей к церкви. На ее задворках под крепкими стенами колокольни он успел заметить несколько копешек сена, видимо, заготовленных монахами для своих нужд. Когда казаки находились в патруле, кони без понуканий тянули туда всадников, стараясь на ходу схватить губами пучки добросовестно просушенной травы. Лучшего места для уединения с иноземкой отыскать было трудно, мешал только навязчивый стук каблуков за спиной.
Как только Дарган завернул за угол какого-то дворца, он придавил девушку к шершавой стене, а сам метнулся назад. Дождавшись, когда парень вошел в темноту улицы, резким движением схватил его за рукав рубашки, с силой рванул на себя, одновременно ладонью другой руки закрывая ему рот. Долговязый сунулся вперед, спотыкаясь о подставленную ногу, сразу завалился на спину. Когда удалось прижать к мостовой, Дарган схватил его за волосы, пару раз крепко стукнул головой о камни. Парень обмяк, раскинул белые ладони в стороны, и затих. Дарган поправил папаху, мягко направился к притихшей под стеной девушке. Вряд ли она что-нибудь поняла, торкнулась в его лицо пылающей щекой, зашарила упругими губами. Он снова подхватил ее под руку, повлек к освещенной факелами площади перед церковью Нотре Дам.
Вдоль кирпичной стены они заскользили на задворки церкви, туда, где на ограниченном постройками пространстве были сметаны несколько копешек сена. По площади проскакал ночной патруль, по донесшемуся мягкому говору, состоявший из кубанских казаков. Всадники завернули к мосту через реку, поленившись объехать церковь вокруг. Это был обычный путь патрулей от всех родов войск, совершаемый ежедневно и еженочно во имя тишины и спокойствия поверженной французской нации. Стук копыт затих вдали, тишину нарушали лишь цикады, стрекотавшие в траве по бокам мостовой.
Наконец, впереди показались невысокие плотные тени, Дарган втянул носом прохладный воздух. Запах хорошо просушенной травы с цветами защекотал ноздри, вдлился в грудь дурманящим настоем, заставляя расправить плечи. Девушка тоже почувствовала, как пахнет сено, она оторвала голову от плеча спутника, встряхнула волосами. Оба сделали несколько торопливых шагов и воткнулись в стожок. Дарган облапил подружку поперек талии, уложил на основание копны и тут-же полез рукой между ее ног. Наверное она не ожидала стремительного маневра, потому что спохватилась только тогда, когда спутник успел спустить шелковые трусы ниже ее колен. Попыталась сдвинуть ноги, но было уже поздно, Дарган расшвырял полы черкески, сдернул шаровары вниз. После недолгой борьбы нащупал манящее углубление и резко дернул задницей.
Опыта было не занимать, в станице Стодеревской, когда принялся бегать к овдовевшей душеньке, старался прислушаться к советам старых казаков, учивших молодежь, как надо обращаться с бабами. Чтобы и самому удовольствие получить, и она не осталась бы в накладе. Старики говорили, что главное в этом деле напор, как с истинным врагом, иначе насмешки одолеют хуже татарской сабли. Он поступил согласно казацкому учению. Подружка вскрикнула, настроилась выскользнуть из-под него, она с силой уперлась ладонями ему в подбородок, выставила колено вперед. Но Дарган был упорен, недаром, несмотря на молодость, казаки прочили его в сотники. Изловчившись, он бедром отогнул колено иноземки и снова налег низом живота. На этот раз получилось, не как с душенькой - скользко и полюбовно, а туго, с резкой болью и отчаянным сопротивлением. Показалось, внутри у нее что-то порвалось. Девушка вскрикнула, забилась подбитым фазаном, она со страхом в глазах продолжала упираться кулаками в подбородок и оттопыривать зад, еще не понимая, что произошло. Дарган не останавливался, он знал, что в бабьем деле главное закрепиться на завоеванных позициях, чтобы не пришлось потом выглядеть сопляком-малолеткой, которого не стоило допускать до действительной службы. Ведь не зря станичники, из которых состояла почти вся сотня, уже сейчас старались прислушиваться к нему как к своему атаману - честь большая, ее удостаивался не всякий и не всегда.
Между тем в зрачках девушки принялись плясать настоящие языки пламени, казалось, они расплавят сбившуюся в ямку на горле золотую цепочку с медальоном, золото вспыхнет жгучим костерком, прожжет нежную кожу насквозь и уйдет в землю. С еще большим остервенением она взялась отодвигать от себя голову партнера, одновременно пытаясь вильнуть попой. Сипение с зубовным скрежетом сквозь губы грозились перейти в громкие вопли. Наконец, она будто выплюнула какие-то слова, среди которых можно было разобрать шипящее:
- ...ту сэ куш-шри.., ку-ушри.., ку-уш-шри-и...
Дарган не понимал их значения, но они злили его, словно имели нехороший смысл. Хотелось заставить девушку замолчать, ведь не он набился в дружки, а она приманила его к себе. Он уже готовился положить ладонь на губы подружки, когда со стороны площади снова прилетел цокот копыт. Девушка вскрикнула громче, чем обычно, рванулась в сторону. Дарган едва успел подмять ее под себя и зажать рот рукой. Но этого оказалось недостаточно, подружка ударила коленом в пах, укусила за мякоть ладони и закричала так, что рядом взвыла бродячая собака. Стук подков изменил направление, можно было не сомневаться,что всадники услышали призыв о помощи. Не дожидаясь, пока его стащат с девушки за ноги, Дарган вскочил, поддернул шаровары и настроился броситься в темноту улицы. И вдруг с тревогой осознал, что бежать некуда, потому что всадники в гусарских кителях разделились на две группы и взяли маленький дворик перед церковью в плотное кольцо. Иноземка вскрикнула еще раз, в голосе послышались злые ноты.
- Куш-шри.., куш-шри.., - повторяла она раз за разом, норовя ударить ногой.
- Я за тобой не бегал, - ощерился Дарган. Он не понимал, почему она разозлилась, когда станичные душеньки при любованиях только млели от удовольствия и просили приходить почаще. – Сама завлекла.
Он приготовился принять неравный бой. Кто-то из верховых поджег смоляной факел, еще одна обмотанная ветошью палка вспыхнула с другого конца дворика, осветив его как днем. Дарган вдруг заметил, что ляжки недавней партнерши под платьем измазаны кровью. Озноб прошиб его с ног до головы, он понял, что девушка была девственницей. В станице за насилие его ждала бы немедленная расправа, а здесь, в чужой стране, тем более. Руки торопливо взялись запихивать полы черкески за ремень, тело напряглось. Оставалась малость – гикнуть и вцепиться пальцами в горло преграждавшего путь ближайшего всадника. В этот момент к гусарам подскакал еще один верховой:
- Господин вахмистр, там под стенкой человек лежит, - басовито доложил он.
- Живой? – переспросил тот, к кому обратились.
Дарган всадил ногти в ладони, прокусил губу до крови. Он лихорадочно искал выход.
- Шевелится, но голова вся в крови.
- Это дело рук разбойника, - без сомнений в голосе сказал вахмистр. – Надо брать кавказского абрека в цепи, иначе утекет.
- Платовский, видать, - попытался присмотреться кто-то.
- У Платова казаки донские, а этот урядник из дикой дивизии. Вишь, белый капюшон на папахе и черкеска с газырями. Кавказец точно, они и русских не любят.
- Теперь в ихних газетенках пропишут статейки о русских медведях со звериными нравами. Мол, решили и в Европе восстановить первобытные порядки.
- Ежели дойдет до царя-батюшки – головы никому не сносить.
- А то...
Дарган напрягся до боли в сухожилиях, он уже выбрал жертву и теперь искал удобный момент, чтобы прыгнуть на холку лошади и унестись в лабиринты враждебного города. Главное добыть свободу, а там будет видно. Пришедшая в себя девушка одернула платье и неожиданно встала. Ее трясло, на щеках выступила нездоровая краснота, делая лицо почти черным. Она подошла к Даргану, вцепилась ему в плечо. Он хотел отстраниться, когда заметил, что подружка пытается улыбнуться. Так это было неестественно, что в голове пронеслась мысль, что она тронулась рассудком.
- Же протест контре.., - поведя рукой вокруг, попыталась она что-то сказать. Жалко усмехнулась. – Же... месье... камараде... ла мур. Ла мур...
- Гляди-ко, у ней ла мур на уме, - удивился один из патрульных. – А мы думали, уже душу Господу отпускала.
- Живучие они, что наши, что ихние...
Гусары переглянулись, вахмистр закашлялся, заставив коня переступить копытами. На некоторое время наступила тишина, казалось, патруль во главе со старшим решает сложную задачу, в которой высокий приказ соседствовал с необсуждаемой прихотью женщины. И какое решение должно было сейчас перевесить, зависело не только от командира, но и от каждого в отдельности.
- Он же тебя снасиловал, - не выдержал кто-то из воинов. – Какая, к черту, любовь, умом подвинулась, милая?
- Же... се венье, - пытаясь уяснить, о чем ей говорят, морщила лоб девушка. Указала рукой на себя. – Же, же.., венье... Симпазис авес.
- Он тебя, это... невинность привер, а тобой надо было любоваться – адмир, что ты такая красивая, - не унимался гусар. Махнул рукой, повернулся к товарищам. – Тут дело бесполезное, их надо сдать в комендатуру и пускай разбирается начальство. Она говорит, что сама сумеет оторвать ему яйца, тогда мы при чем.
- Пусть отрывает, ежели надумала. Да еще, не дай бог, до царя дойдет, - повторился один из патрульных.
Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь короткими восклицаниями девушки, повторяющей одну фразу – ла мур... ла мур. Она сумела прильнуть к Даргану и теперь виновато посматривала на него. Готовый сорваться с места, тот начал отходить от напряжения, не понимая, что происходит и как поступать дальше. Он вихрем улетел бы от этого места, но поведение иноземки заставляло относиться к ней с уважением, подавляющим чувство опасности. Кажется, она влюбилась в него с первого взгляда. Вахмистр переложил поводья в левую руку, пятерней почесал за ухом. Затем надвинул кивер на глаза, махнул рукой:
- Бери в кольцо, в комендатуре разберутся. И того нужно забрать, что под стеной, - он хмуро посмотрел на подчиненных, добавил, как бы оправдываясь. - А если оставим как есть, другой патруль историю навесит на нас. Вон, копытами уже стучат.
Со стороны площади послышался звонкий цокот подков.
Глава третья.
Ясное утро розоватым золотом окрасило кресты парижских соборов, черепичные крыши дворцов и чугунное литье на оградах с мостами. Всадники из различных родов войск образовали каре на площади Согласия, находящейся близ Елисейских полей в центре города. Едва ли не последней на построение прискакала сотня терских казаков, внутри которой накануне возникли большие разногласия, связанные с поступком одного из станичников. Сотник в черкеске с начищенными газырями и при турецкой кривой сабле, сам похожий на поджарого смоляного горца, гортанным голосом отчитывал казаков:
- Подровняйсь по фрунту, чего как чакалки – стаей! Одного позору мало, так на другой нарываетесь? Щас Он всем задаст, дай только объявится.
Ожидали прибытия самого императора Александра Первого, который в числе прочих должен был наградить терское казачество за взятие столицы неприятеля боевой шашкой в богато убранных ножнах. Это обстоятельство заставляло бравых молодцев на строевых конях, в барашковых папахах и черкесках, распрямлять плечи, подтягивать без того тощие животы. Кони прядали ушами, беспокойно грызли железные удила. Черноглазый казак Дарганов, совсем недавно занимавший первый ряд конников и бывший неоспоримым претендентом на место сотника, переместился в середину отряда, как бы под защиту плотно окруживших его станичников. Он крепко провинился и сегодня, наряду с награждением, ему должны были вынести окончательный вердикт. Кто зачитает приговор – сам император или Его Величество предоставит это сделать генералу Ермолову, а то и вовсе терцам-землякам – не имело значения, но вызывало у него волны холода по спине.
- Даргашка, пошто папах на зенки насунул? Стыдно?Токо бы по иноземным скурехам шастать, – не унимался гарцевавший на кабардинце сбоку строя сотник. – Нашел.., белобрысую и титьки с алычиные упырья.
Сдвинув головной убор на затылок, Дарганов скрипнул зубами, молча окинул заполнившую свободное пространство на площади толпу парижан. И тут-же дерзко улыбнулся белозубой улыбкой - терять уже было нечего. Но чувствовалось, что за дерзостью прячется душевное волнение. Чтобы скрыть его, он встряхнулся, повел очами по сторонам.
Сама площадь находилась на возвышении, с нее открывался прекрасный вид на город с церквями, садами, просторными дворцами, в том числе принадлежащими королевской династии Бурбоннов. Все это великолепие на левом берегу реки Сены Дарган видел не впервые, отчего внутри возникало щемящее чувство обиды за то, что вновь полюбоваться ажурными мостами и похожими на розовые пуховые шали орнаментами каменных строений ему, скорее всего, больше не придется. Осмотрев панораму, Дарганов снова перевел взгляд на толпу, стараясь высмотреть знакомую женскую фигуру. И вдруг увидел девушку чуть ли не возле лошадиной морды в первом ряду конников. Одетая в голубую безрукавку поверх красного платья с длинными рукавами и со вспышенными оборками, она вплела в светлые волосы голубую ленту, а на ноги надвинула красные туфельки с бантами. И теперь, не сводя влюбленных глаз с казака, растянула полные губы в радостной улыбке. Терцы зыркали на нее черными зрачками, нервно подергивали усами. Предмет ее обожания тоже приосанился, покосившись на сотника, незаметно подмигнул. Девушка просияла еще больше, на высокой шее золотым ручейком заструилась все та же цепочка. Как подружка сумела проскочить мимо часовых вокруг, оставалось загадкой, но всем, несмотря на нарядность, все равно было не до нее, потому что самодержцы перед народом объявлялись не часто.
Между тем, из-за здания с колоннами показалась кавалькада всадников в праздничном убранстве. На головных уборах многих развевались пышные разноцветные перья, груди сверкали не только от начищенных доспехов, но и от множества наград. Впереди на чистопородном арабском скакуне гарцевал император Российской империи Александр Первый, старался держаться рядом с ним сидящий на сером коне с яблоками король Франции Людовик Восемнадцатый. Позади подпрыгивали в седлах монархи союзнических держав, одержавших победу над Наполеоном.
- Сотня, во фрунт!
Подвздыбив накрученные усы, сотник бросил раскаленный взгляд на казаков, затем заставил кабардинца выйти впереди строя и замереть на месте. Стоявшие по четыре в ряд всадники приподнялись в стременах. У многих поверх газырей в жарких солнечных лучах заблестели боевые ордена и медали.
Навстречу императорскому выезду вылетел вороной конь командующего русской армией, громко доложил о построении, посвященном крупному событию - освобождению Франции от диктатора Наполеона Буонапартия. Александр Первый выехал вперед, произнес короткую речь, после которой грянуло мощное «ур-ра-а», перекатами разнесшееся по крышам окруживших площадь дворцов. Казак Дарганов почувствовал, как изнутри его начинает распирать от гордости, словно это он главный герой. На какое-то время девушка отошла на задний план, как и мысли о неминуемом наказании. Он забыл про все, ощущая кожей лишь тяжесть двух серебряных крестов с Георгием Победоносцем в центре, двух серебряных медалей «За храбрость» и «За взятие Парижа 19 марта 1814», и одной бронзовой, как участнику войны 1812 года. На лицевой стороне ее была выбита пирамида с глазом, а на оборотной надпись, гласящая: «Не нам, не нам, а имени твоему». Во всем теле и в голове лишь эти знаки доблести сейчас имели значительный вес.
Тем временем император перешел к награждениям особо отличившихся частей и соединений. Дошла очередь до корпуса под командованием генерала Ермолова, включавшего в себя конников из терских казаков. Офицеры и командиры подъезжали к Александру Первому, получали из его рук ордена, медали и боевое оружие, и вновь занимали свое место. Когда командир кавказского отряда прогарцевал за наградной шашкой мимо сотни, воздух снова сотрясло многократное казачье «ур-ра». Окинув отеческим взглядом идеальное каре, составленное из всадников из многих родов войск, русский император чуть наклонился к французскому королю, потряхивающему рядом белыми буклями, сказал ему несколько слов. Он решил воинов-джигитов отблагодарить самолично и приглашал мессира принять участие в церемонии. Затем вместе с Людовиком Восемнадцатым и Ермоловым подъехал к сотне и глазами немного навыкате властно обозрел четкий строй.
- Слава терским казакам! – привстав в стременах, громко крикнул он.
- Слава! Слава!Слава! – гаркнули в ответ луженые глотки всадников.
- От имени русского народа за взятие Парижа я награждаю вас боевой шашкой. Казаки, вы всегда были на передовых позициях, чем заслужили всенародную любовь.
- Слава! Слава! Слава!
Передав шашку лично командиру кавказского эскадрона, на виду у всех поцеловавшего лезвие, император подкрутил усы и продолжил:
- Честь вам и благодарность, храбрым защитникам родины, - с чувством сказал он. - Великая Российская империя была, есть и останется непобедимой, пока ее защищают казаки - гордые и бесстрашные ее сыны. Слава!
Снова прозвучало троекратное «слава». Дарганов посмотрел на своего друга Гонтаря, на казака Черноуса, тоже едва унимавших радость, опять вперился глазами в императорскую грудь. И вдруг заметил, что Александр Первый разглядывает именно его. Казака словно кипятком ошпарило, в голове пронеслась мысль, что пришел час расплаты. Он вильнул зрачками на полноватого короля Франции, с интересом присматривавшегося к конникам. Император поманил к себе сотника, о чем-то его расспросил, затем обернулся к сопровождавшему его офицеру, взял с бархатной подушечки медаль. Началось награждение отличившихся в боях за город Париж. Казаки получали знаки отличия и снова возвращались в строй. Это продолжалось до тех пор, пока на подушечке не остался один серебряный крест. Подняв его за крепление, Александр Первый подержал в руках, как бы взвешивая, и громко провозгласил:
- Урядник Дарганов!
Всадники раздвинулись, давая возможность выехать перед лицо главнокомандующего объединенными войсками. Дарганов шевельнул поводьями, трогая коня по проходу. Непроизвольно схватил боковым зрением фигурку девушки поодаль, и снова нацелился зрачками на розовое лицо государя-императора с длинными пышными бакенбардами. Оно, картинное, будто подсвечивалось эполетами на плечах со множеством ниспадающих золотых веревочек. Блеска прибавляли звезды орденов по обеим сторонам груди. Казалось, Александр Первый оделся светом, засиял неземным образом в святом храме.
- За воинскую доблесть, проявленную в битве с врагом, ты награждаешься третьим солдатским орденом святого Георгия, - подколов крест рядом с двумя другими, император трижды облобызал героя. Забрав что-то у адъютанта, продолжил. – Тебе присваивается очередное казачье звание хорунжий с вручением надлежащих знаков отличия.
Он протянул два отливавших золотом погона. Подождав, пока казак переложит их в одну руку, распрямил затянутую в перчатку ладонь и поднес ее к головному убору:
- Благодарю за службу.
Дарганов отдал честь:
- Рад стараться, Ваше императорское Величество, - звонко выкрикнул он. - Служу царю и отечеству.
- А мог бы стать сотником и получить офицерский орден святой Анны, - с нескрываемым сожалением добавил самодержец, опуская перчатку вниз.
Урядник виновато поморгал веками, но папахи не опустил. В этот момент девушка громко воскликнула и радостно захлопала в ладоши. На лице ее засветилась улыбка, видно было, что она готова броситься и обнять казака за сапоги. Все повернулись в ее сторону.
- Кто это? – приподнял брови император.
- Ваше Величество, думаю, это та девушка, которую взял силой хорунжий Дарганов, - сообразил генерал Ермолов. – Теперь она стала его невестой.
- Что прикажете делать? – вежливо осведомился адъютант. – Препроводить ее к народу?
- А как она сюда пробралась? – начал было главнокомандующий, обменялся мимикой с поджавшим губы королем Франции. Затем снова смерил девушку заинтересованным взглядом, махнул рукой. – Мадемуазель весьма проворная, пусть присутствует,.
Людовик Восемнадцатый жестом подозвал к себе одного из сопровождающих, что-то шепнул на ухо и обратился к российскому императору:
- Ваше Величество, не считаете ли возможным дать благословение на супружество Вашему подданному с подданной моей страны? Если они находятся здесь оба, то почему бы не воспользоваться моментом? – с легкой иронией по французски сказал он. – Если Вы выразите одобрение, я дам указание, чтобы пригласили католического священника. Русского архимандрита я видел в Вашей свите.
- Да, но с помолвкой у них получилось нескладно, - подергал усом хранитель патриархальных устоев своей страны Александр Первый. – Удобно ли будет благославлять их, и согласится ли на это наш священник?
- Мне кажется, что главным является другое, а именно, захочет ли мужественный казак взять в жены избалованную француженку. Ведь ей придется столкнуться с грубой работой, - не унимался король Франции. – Нужно спросить, нужна ли ему такая женщина?
- А разве он еще не дал ответа? – завертел головой вокруг Александр Первый. Зная непостоянство свободолюбивых терцов, приближенные угнули подбородки. Император уставился на Дарганова, по русски жестко спросил. – Между собой вы договорились, или мадемуазель ты берешь в жены, чтобы избежать сурового наказания?
- Так точно, Ваше императорское Величество, договорились, - громко подтвердил казак. Добавил по простецки. – В хозяйстве все сгодится, да и нравится она мне.
- Вот... азиатская душа, - засмеялся в жесткий воротник парадного кителя император. Откашлялся. – Невеста в станице есть?
- Есть, но у нас по обоюдному согласию. Свадьбу сыграю с тем, с кем захочу.
- Тогда зови парижанку сюда. Да смотри, чтобы не забижал.
- Какой забижать, когда хлипкая.
Девушка прошла между строем казаков и царственной свитой так, словно выросла при дворе. Дарган соскочил с коня, взяв его под уздцы, встал рядом с невестой. Оценив красоту француженки, Александр Первый прищурился:
- Как ваше имя, мадемуазель? – на ее языке спросил он.
- Мое имя Софи Д,Люссон, - приседая в книксене, с достоинством ответила девушка.
- Вы из дворянского сословия? – немного удивленно заметил император.
- Наша семья имеет дворянские корни, но сейчас мы разорены поборами на воинские нужды, проводимыми не оправдавшим наше доверие императором Наполеоном.
Александр Первый крякнул, сочувствующе почмокал губами, затем прошелся взглядом по статной фигуре казака. Похмыкав в усы, заскрипел седлом, наклоняясь вперед:
- Что служишь отечеству с честью и доблестью, за то награжден, а вот что с местной девушкой обошелся дерзко, сие простить не имеем права. В армии победителей разбойников и насильников быть не должно.
- Никак нет, Ваше Величество, - обдался холодным потом казак. Он думал, что отделался малым, а экзекуция только начиналась. – Не должно, как пить дать.
- Потому, мы намерены сначала огласить справедливый вердикт, а потом дать благословение. - посуровел император. Покосившись на со вниманием наблюдавшего за происходящим короля Франции, приказал. – Развернись лицом к строю.
Дарганов протянул было сомодержцу только что полученные погоны, но Александр Первый сделал упреждающий жест, давая понять, что провинившийся разжалован не будет. Он подождал, пока казак засунет знаки отличия за отворот черкески и когда тот повернулся, возвестил. Но так, чтобы слышали лишь всадники напротив, да юркий переводчик французского короля:
- Из комендатуры на острове Ситэ поступило сообщение, что терской казак, урядник Дарганов, лишил невинности французскую женщину, а перед этим избил ее друга. По законам военного времени за преступление полагается виселица, или каторга, - император грозно повел очами по каменным лицам конников. Помолчал, посмотрел на побелевшего новоявленного хорунжего, на застывшую встревоженной птицей его подружку. Смягчил складки на лице. – Но девушка отказалась от суда, она выразила желание стать женой насильника.
- Любо, - раздалось из середины сотни сразу несколько голосов, их дружно подхватили остальные. – Любо, любо.
- Но мы не имеем права допускать, чтобы преступление осталось без наказания, - решительно поднял руку вверх Александр Первый.– Поэтому вынесли постановление о немедленной отправке хорунжего Дарганова в Россию.
Седла под казаками осуждающе заскрипели, почувствовав настроение хозяев, зафыркали лошади, зацокали копытами по круглым булыжникам. На лице короля Франции отразилось удивление, смешанное с восхищением поступком диковатого на вид воинства. Наверное, он, как и сосланный на остров Эльбу его предшественник - император Наполеон Первый - пытался осмыслить, каким образом средневековое воинство сумело разгромить хорошо обученную и вооруженную современным оружием армию цивилизованной страны. Девушка, до этого момента вникавшая в смысл выступления, быстро прижала руки к груди.
- С высочайшего дозволения, он будет продолжать службу на станичном кордоне, - подал голос из-за спины главнокомандующего генерал Ермолов. – Казаки, решение справедливое, никому не позволено безобразничать на чужой земле. Вы люди вольные, но даже завоеватели старались вести себя мирно, а мы – армия освободительная.
Сотня молчала, казаки терзали поводья, не смея напрямую выражать неудовольствие решением суда и оглашением его императором Российской империи.
- А теперь приведите священников, пусть они осветят их союз, - обернувшись назад, повелел Александр Первый.
Подоспели два священнослужителя из разных конфессий, один с молитвенником, второй со свечами и кадилом. Совершив ритуал, заодно покрестили и казаков. Император соскочил с коня, предложил проделать то же самое французскому королю, вместе они подошли к молодым. Бормоча слова молитвы, самодержец широким крестом осенил обоих справа налево, король последовал его примеру, но махнул он кистью в перчатке слева направо. Когда все закончилось, Александр Первый скрутил с руки перстень с большим камнем, надел его на палец Даргану:
- Благославляю на долгую супружескую жизнь и на верную службу на благо отечества на терском кордоне.
В первый раз за все время он улыбнулся по настоящему, и сразу отошел в сторону. Король снял с мизинца кольцо с бриллиантом, надвинул его на средний палец руки девушки.
- Целуйтесь, молодые, - крикнул генерал Ермолов.
Под возгласы «любо» Дарган обнял невесту, крепко поцеловал в губы и смущенно переступил с ноги на ногу. Привыкший по дням не слезать с седла, ко всему, на земле он чувствовал себя неуютно.
Монархи взобрались на своих лошадей. Александр Первый тронул поводья, не оглянувшись на молодых, загарцевал к оставленной им свите, ярким пятном продолжавшей украшать середину площади Согласия. За ним затряс бесцветными буклями Людовик Восемнадцатый, который тоже не соизволил проявить особого интереса к своей подданной, предостави ей с женихом решать проблемы самостоятельно.
И это на первый взгляд отчуждение было правильным, порождающим дальновидные плоды, потому что, как беременная женщина, прекраснее которой нет никого на свете, как ребенок, садовый или полевой цветок, красота, ввиду абсолютной незащищенности, обязана защищать себя собственным проявлением – неприкосновенным.
Так случилось и на этот раз. Не успел император Российской империи занять свое место и провозгласить о начале парада, как девушка бросилась на грудь возлюбленному, без которого не мыслила теперь жизни. Благо, в грандиозном мероприятии тому участвовать было уже не нужно. Дав невесте излить чувства, он вывел коня за строй, окинул сотню не столь удрученным взглядом, и, молодецки гикнув, перекинул подружку на круп лошади, сам запрыгнув следом. Она обернулась и засмеялась, дерзко и счастливо, будто обрела долгожданную свободу.
- В рубашке родился, Даргашка, - заворачивая конников вслед за отрядом кубанских казаков, крикнул сотник, являвшийся заодно родственником. Он был доволен исходом безнадежного дела, несмотря на то, что из-за проступка станичника с произведением в чин войскового старшины тоже проиграл. – Готовься, вечером устроим тебе наказные проводы.
- У меня еще все впереди, - зло ощерился Дарганов. – Дядюка Федул, друг Гонтарь, отвалите за меня поклон царю-батюшке по справедливому вердикту, да крикните ему здравицу.
- Не сомневайся, Даргашка, получит царь твой поклон, - донеслось из закачавшей черными спинами середины сотни. – И мусью с волосами из пакли тожить.
Дарган одной рукой прижал девушку к себе, наметом сорвался по каменным мостовым древнего города к его центру на острове Ситэ. Позади остались дворцы с королевскими усадьбами, выстроенные на Елисейских полях и обихоженные строптивой королевой Франции, итальянкой по происхождению, Екатериной Медичи. Между ними делали вечерние променады представители французской знати, а нынче на закате солнца по бульварам прогуляется русский император Александр Первый. Но эти мелочи не слишком тревожили ум потомственного терского казака Дарганова, род которого велся от с незапамятных времен поселившихся на левом берегу реки Терек старообрядцев, с тех веков, когда горцы жили не тейпами, но первобытными общинами. Впрочем, у них мало что изменилось до нынешнего дня, как и у живущих бок о бок с ними русских казаков, один из родов которых породнился с чеченским тейпом. Отсюда заплясал по казацки и по чеченски Дарган Дарганов – галопом рвущийся по самому цетру моста Пон Нёф, соединяющего левый берег реки Сены с правым на острове Ситэ.
Это обстоятельство тоже мало волновало Даргана, мысли его занимал спрятанный хозяином квартир, у которого на постой были определены казаки, богатый схрон в пределах усадьбы. О нем рассказал Гонтарь, когда они пришли на свидание с иноземкой, подпрыгивающей сейчас на холке скакуна. Нужно было до приезда станичников найти схрон и присвоить себе, чтобы отправляться на родину не с пустыми руками. Происходила бы помолвка в родной станице Стодеревской, за невесту спросили бы солидную флинту. А он привезет ее сам, впридачу к иноземке, как выкуп с поставленной на колени наглючей империи.
Подлетев к двухэтажному дому, Дарган спрыгнул с коня, сунув девушке поводья, показал на привязь перед воротами.
- Лонж.., лонж, - стараясь быть спокойным и улыбаться, махнул он рукой.
- Лонж... лон...ге.., - поведя ладонью вперед, как всегда задумалась она. Прищурила смешливые глаза. – О, ви, месье, силь ву пле.
- Поняла? Ну, милая, подожди там, а я быстро.
Дарган покосился по сторонам, вынюхивая, в каком месте должен быть хозяин подворья, тот возился с войлоком в выходящей окнами на улицу мастерской. Юркнув за ворота, казак проскочил флигель, птицей кинулся к противоположному углу просторного двора, обнесенного деревянной загородкой. В это место тыкал пальцем случайно подследивший за мусью Гонтарь. Вдоль забора горбились кучи мусора, сопревший домашний скарб, поломанная мебель. Нужно было обладать волчьим чутьем, чтобы угадать, под какой из куч прячется клад. А что он должен быть, Дарган не сомневался, потому что хозяин имел свое дело, получал от русской армии мзду за постой и держал шинок. Он в который раз обследовал угол, пока внимание не привлек ком засохшей глины. Здесь он был явно чужеродный. Дарган приподнял ветошь, нащупал рыхлое место, быстро разгреб землю. Но ямка оказалась глубокой, ногти засаднили болью, отломав от доски деревяшку, Дарган принялся углубляться, до тех пор, пока не наткнулся на что-то жесткое. Он выкинул землю из канавы, нашарил складку материи, потянул за нее. Усилия ни к чему не привели, лишь пальцы заныли еще сильнее. Дарган опять заработал обломком дерева, окапывая мешковину вокруг. Когда остановился, чтобы перевести дух, заметил, что успел нагрести позади себя приличную гору глинозема.
В этот момент со стороны ворот послышался стук копыт, потом скрип ржавых петель, по дорожке протопали подкованные сапоги. Неизвестный ворвался во флигель и затих внутри, некоторое время оттуда доносилось только кряхтение, да раздраженные восклицания мужчины. Дарган сунулся к загородке, поджав ноги под себя, спрятался между нею и грудой тряпья, подумал, что в таком положении его видно не будет, разве что забежавший во двор решит пройти на его середину. Между тем мужчина продолжал с рычанием копаться в сложенных в хатке вещах казаков, показалось, пока Дарган старается откопать клад, кто-то из чужаков пытается обокрасть станичников. Он осторожно высунулся наружу. Из флигеля выпрыгнула громадная фигура Черноуса, устремилась на улицу, в мощных лапах тот держал с оказией привезенную из родных мест бутыль чихиря. Наверное, после парада сотня решила отметить победу по своим обычаям.
- Дарган, иде ты там, до ветру подался? Мамзельку как бы не украли, – гоготнув, оглянулся назад Черноус. – Мы бивак позади Нотре Дама разбили, на лугу.
Сапоги застучали дальше, вскоре послышался дробный цокот копыт, видимо, Черноус сразу дал коню шпоры. Дарган снова наклонился над ямой, всадил деревяшку в вязкий глинозем. Когда схрон был обкопан, взялся за хохол и потянул со всей силы. Материя затрещала, но мешок с содержимым сдвинулся с мертвой точки. Дарган рванул его, переступил ногами назад. По по спине ручьями бежал пот, он повис на ресницах, мешая обозреть территорию двора. Дарган сорвал папаху, протер глаза и лоб и сразу уставился на выход, показалось, петли опять заскрипели. Вокруг по прежнему было пусто, лишь из-за забора слышалось фырканье оставленного с иноземкой кабардинца. Казак присел на корточки, впился зубами в веревку, затаскал ее из стороны в сторону, пока она не ослабла. Он раздергал горловину и сунул нос во внутрь мешка, разглядел несколько сверточков из кожи, среди которых углами блестел окованный медью ларец. Дарган вытащил его, попытался открыть крышку. Она не поддалась, сундучок был замкнут на замочек, ключ от которого, скорее всего, прятал у себя хозяин постоялого двора, с приходом победителей решивший перезахоронить богатства на подворье. Наверное, он не осознал, что на постой к нему определили не европейцев-путешественников с приглушенными умом чувствами, а живущих в согласии с природой сыновей степей и гор со звериной интуицией.
Крышка на ларце сидела крепко, Дарган вытащил кинжал, просунул конец в прорезь между половинками и надавил на рукоятку. Верхняя часть приподнялась, давая возможность продвинуть лезвие внутрь. Он так и сделал, дернул рукоятку посильнее. Ларец выскочил из рук, развалился на две части, по траве раскатились золотые монеты, кольца, рассыпались жемчужные с золотом и серебром бусы. Подобное богатство Даргану представилось впервые, до этого он знался только с русскими или татарскими монетами, их станичные скурехи вплетали в косы, нанизывали на жилку для монистов. За монета казаки выкупали лошадей, продукты с одежкой в единственной в станице лавке, хозяином которой был армян. Но столько золота с серебром сразу не было ни у кого, даже у приезжавших на Кавказ воевать чеченов русских господ, соривших деньгами налево и направо.
Дарган зыркнул по направлению к хозяйскому дому, сглотнув слюну, начал укладывать добычу обратно в сундучок. Обтянутые кусками кожи свертки трогать не решился, посчитав, что важно каждое мгновение. Он благодарил государя за то, что тот объявил отказ в службе на чужбине. Если бы не наказание, они бы с Гонтарем долго ходили вокруг да около места схрона,не осмеливаясь на действия, да так и уехали бы на родину с пустыми руками. Теперь обстоятельства диктовали другие условия.
Дарган засунул ларец в мешок и принялся забрасывать яму землей. Нужно было постараться, чтобы взгляд хозяина сокровищ не сразу подсказал тому, что их уже нет. Покончив со схроном, резво бросился к флигелю за вещами, отложил похожий на накидку иностранный платок, приобретенный по случаю для станичной любушки. Уже затягивая ремешок на сакве, подумал, что умчаться из Парижа за просто так не удастся, на каждом шагу выставлены посты из солдат. К тому же, надо бежать в штаб корпуса за отпускной грамотой с пропуском по остальной французской территории, по немецкой с польской землям. Обозники не брезговали покопаться в вещах фронтовиков, отбирая запрещенные к провозу предметы, без документов же они скрутят быстро. А это лишняя трата времени с привлечением посторонних взглядов с расспросами. Можно до утра заночевать с невестой, на которую опять же нужна бумага, в поле, но с занудливой мыслью, что хозяин обнаружил пропажу драгоценностей.
В конце концов, Дарган перекинул сакву через плечо и выскочил за дверь – оставаться на месте преступления становилось не вмоготу. За воротами он перекрестился, бросил прощальный взгляд на усадьбу с флигелем, на занятого работой хозяина подворья, и быстрыми шагами направился к своему кабардинцу с девушкой возле. Она встретила радостной улыбкой.
- Уже соскучилась? – стараясь казаться веселым, спросил он. – Я ж за вещами сходил и сразу обратно. И тебе платок захватил, чтобы не замерзла. Накрывайся.
- Ви, ви, месье, - набрасывая на спину накидку, благодарно закивала головой подружка. Указала пальцем на дом. – Оревуар?
- Зачем тебе туда? – цепляясь за луку, отрешенно спросил он. – Нам бежать надо, и как можно скорее.
Он приладил сакву впереди седла, подтянул подпругу еще, рассчитывая на долгий путь. Затем похлопал коня по морде, заодно проверяя, удобно ли закусил тот загубники и нет ли изъянов в самой уздечке. Подняв указательный палец, посмотрел на отступившую назад подружку.
- Пуркуа!? – встревожилась она, подумав о своем. Повторила. – Месье, пуркуа?
- Короче, я сей момент.
Дарган скорым шагом направился в конюшню, где заждался выездки дончак. Как и каждый из казаков, он был обязан иметь двух лошадей на случай, если одна из них выйдет из строя. Так, ведя на поводу запасного коня, он выехал за околицу станицы, с таким же набором встретил окончание войны в городе Париже. За время баталий пришлось не раз пересаживаться в чужие седла, но всякий раз Дарган старался разменять иноземных лошадей на привычных с детства кабардинцев с дончаками.
Отвязав от столба конец поводка, он вывел лошадь из стойла и скоренько накинул ей на спину походное седло с мягким потником, крепко – ногой – затянул под брюхом широкую подпругу. Затем накидал в торбы овса, перекинул сумки через холку и выгнал коня за ворота, помог девушке взобраться ему на спину. Он знал, что она умела управляться с лошадьми, но полной уверенности не было. Подружка похлопала дончака по крутой шее, озорно посмотрела на спутника и засмеялась. Казалось, ей было все равно, что она покидает родной город, что здесь остаются родные и близкие. Она не сводила глаз с казака, ставшего для нее всем без исключения.
Вскочив на кабардинца, Дарган всунул носки сапог в стремена, подобрал поводья. Снова осенив себя крестным знамением, негромко произнес:
- Отцу и сыну.
Он уже начал трогаться в путь, когда из-за угла улицы галопом вылетел Гонтарь. На губах его лошади зависли клоки пены, потные бока высоко вздымались. Гонтарь распушил полы черкески, птицей слетел с седла:
- Успел, слава тебе... Собрался, друг? – почти выкрикнул он.
- Уезжаю, - признался Дарган. Подумал о том, что Гонтарь имеет право напомнить о кладе. – А что?
- Я решил поговорить о схроне, - понизил голос тот. – Ты не надумал копнуть в том месте? Глядишь, чего бы нашлось.
- Уже покопался, - насупился Дарган, решив, что отпираться не стоит. Если хозяин подворья поднимет крик по поводу пропажи, Гонтарь сразу догадается, кто его присвоил. Ответ придется держать даже в том случае, когда вокруг забелеют курени родной станицы.
- И много там оказалось?
- Кое-что есть, но разложиться еще не успел. Ты намекаешь на свою на долю?
- Если там много, то да, - не стал отпираться Гонтарь. – А если мало, пусть достается тебе. У тебя ж мамзелька объявилась, а я о мамуке еще не думал.
- Ну, друг, уважил, я в тебе не сомневался, - облегченно вздохнул Дарган. – Если довезу клад до дома, твоя доля останется нетронутой. Я сам хотел сказать, когда император с парада завернул, да дюже скоро все вышло.
- А я не сомневался, что ты не обойдешь то место стороной. По рукам, друг, - встряхнул обшлагами черкески Гонтарь.
- Я ж хотел до утра где-нито пересидеть, еще отпускную бумагу надо брать. А во флигеле теперь не смогу ни поесть, ни поспать.
- Бумаги уж готовы, потому и спешил, чтобы застать, - воскликнул Гонтарь. – Я тебя знаю, взял бы с места в намет, а на посту бы завернули.
- Как это готовы! – не поверил Дарган. – Только царь-батюшка объявил, и уже прописали?
- Мне Горобцов рассудил, что решал не император, а суд. Самодержец лишь настоял, чтобы не назначали виселицу или каторгу, - пояснил друг. - Бумаги передали генералу Ермолову, а тот вручил их сотнику дядюке Назару. Скачи к нему, забирай и с Богом!
- Спасибо тебе, какой раз ублажаешь доброй вестью. А я клад без тебя раскопал, - растрогался Дарган. – Но верь, твоя доля не пропала бы.
- Я об этом не думал, - друг понизил голос. - Ты бы не вез добро через границы, а обменял его на монета. С ними спокойнее.
- Опять ты прав, - огладил подбородок Дарган. – Золото у нас не в чести, разве что армяну-лавочнику или еврею-купцу за полцены отнести.
- А тут за полную можно продать. Ассигнации не тянут, где хочешь спрячешь, у кого пожелаешь на добро обменяешь.
- И снова правду гутаришь.
Гонтарь оборвал беседу:
– По случаю победы станичники за Нотре Дамом трапезу устроили, - покосившись на мастерскую, сказал он. - Давай за мной, одного тебя дожидаются.
Он влетел в седло и через мгновение лошадь с места сорвалась в бешенный галоп. Дарган отпустил поводья дончака, конь встряхнул гривой, осел на задние ноги, чтобы тут-же прыгнуть вперед лесным оленем. За ним пошел в намет кабардинец с иноземкой. Краем глаза Дарган усмотрел, как сомкнув колени на боках лошади пригнулась девушка к холке. Волосы взвились вверх, рукава платья вздулись колоколом, лишь подол прилип к ногам, словно его зашпилили женскими булавками. Он почмокал губами и понесся по узким улочкам, подковами высекая искры из будто железных булыжников. Мимо проносились дома с колоннами, портиками и балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье. Под слабыми порывами ветра мотылялось оно и на колышках в аккуратных двориках.
Сотня расположилась на просторной лужайке, одним боком прилегавшей к берегу Сены, а другим упиравшейся в корявый лесок, за которым розовели дома местных жителей. Когда-то на этом месте было болото, и хотя земля оставалась влажной, граждане путем множества сточных канавок, осушили его и даже разметили под новые постройки. Фурштатам не потребовалось забивать колышки, чтобы было к чему привязывать лошадей, они вокруг торчали во множестве. Друзья остановились напротив ставки сотника с воткнутой в землю пикой с конским крашеным хвостом. Дарган соскочил с седла, бросив поводья подружке, подошел к наспех собранному столу, состоящему из подстилки и разложенных на ней кусков хлеба с сыром и жаренным мясом. Дядюка Назар возлежал на свернутой в тугой валик мохнатой бурке. Заметив прибывших, он зыркнул черными глазами из-под завитков смоляной папахи,:
- А вот и Даргашка объявился, наш дорогой висельник, - радостно воскликнул он, призывая окруживших его казаков обратить на событие внимание. – Оклемался от царского указу, родственничек?
- Я не дюже волновался, - ухмыльнулся Дарган. – Если бы в комендатуре удумали что серьезное, ни в жисть не отпустили бы.
- А чего ж ты дожидался – удумают-не удумают. Надо было укорачивать черкеску,да прыгать барсом на холку любому коню, - подмигнул друг сотника заторможенный в звании есаул Ряднов.
- А мамзельку куда, с моста и в Сену, как донской казак Стенька Разин? – догадался родственник. – Из-за нее он и отдался в руки патрулям. Так, Даргашка?
Дарган покосился на невесту, на полную добра сакву и промолчал. Ему не терпелось получить бумаги и покинуть расположение сотни. Ко всему, было неудобно чувствовать себя провинившимся не по ратному делу, а по бабьему, на которое, случись оно в России, никто бы бровью не повел. Но у станичников мнение было свое, к тому же, они знали характер нарушителя: никто в мыслях не допускал, что Дарган без боя поддался гусарам. Поставив еще одну кружку, дядюка Назар указал на место подле себя:
- Располагайся, победу над Наполеоном Буонапартием отметим, чтобы мусью забыли дорогу в наши края, - сказал он, добавил. – Слыхал, царь-батюшка атамана Платова произвел в генералы и пожаловал ему титул графа?
- Откуда, - нахмурился Дарган. – Я ж уехал собираться в дорогу.
- Англицкий король пригласил донца к себе в гости на ихние острова, - добавил кто-то из казаков. – Обещал наградить орденом и вручить лыцарский меч.
- А донцы решили отлить атаману памятник и установить в Новочеркассе, - дополнил сотник. – Вот как воевать надо, а ты по бабам.
- Дайте приткнуться и Гонтарю, чтобы не толокся вокруг да около, - позаботился есаул.
Гонтарь нырнул между казаками, потянулся рукой к куску жареного мяса, и отдернул ее под негласным запретом старых вояк. Дарган снова покосился на девушку, на переметную суму:
- Дорога у нас дальняя, успеть бы к ночи до какого ночлега добраться, - он проглотил слюну. – Дядюка Назар, я к тебе за бумагами и за пропуском. Не держал бы ты, я свою песню спел.
- Наполеона помянуть не желаешь? – уставился на него сотник, соображая, что без невесты родственник пировать не сядет. Но женщине за мужским столом места не предусматривалось.
- Сколько этих наполеонов было и будет, - упрямо нагнул голову Дарган. – Отпускай, дядюка Назар, неудобно мне тут торчать.
- Ты ж не украл, не сразбойничал.., - сотник пригладил черные усы, подумал, что с расставанием, как с похоронами, затягивать не след. – Твоя воля. Гонтарь, наложи в сакву провианту, да набери отряд и проводи дружка до выезда с Парижа, - он вскочил на ноги, обнял молодого станичника, три раза поцеловал. – Но кружку чихиря ты все ж осуши. За победу.
- А вторую на дорожку и за здравие тех, кто остается нести службу, - наполняя объемистую чапуру чихирем, подхватил есаул Ряднов.
- А сладким каором из ихнего города Каор ты закусишь, Бог любит троицу, - добавил Черноус, шустро отыскал походную фляжку. – И с собой плеснем, не жалко.
Распушив полы черкесок, отряд терских казаков в сбитых на затылки лохматых папахах вихрем пронесся по усаженным каштанами тенистым парижским улочкам. Шашки стучали ножнами по никогда не чищенным пыльным сапогам, на тонких кожаных ремнях блестели широкие кинжалы, за плечами прыгали ружейные дула. Вид у темных лицом усатых воинов со сверкавшими из-под завитков шерсти белками был непривычным для этих мест, диковатым. И странной казалась скакавшая рядом с широкоплечим наездником фигурка девушки в голубой безрукавке и красном платье. Отброшенные воздухом назад длинные светлые волосы открывали белое лицо красивой европейки, неизвестно какими ветрами занесенной в первобытную орду. Она бы походила на поднявшую французов против англичан народную освободительницу жанну Д,Арк, если бы за ней мчались всадники ликом посветлее. Прохожие останавливались, смотрели вслед стремительно тающему на глазах отряду, на губах появлялись недоуменные улыбки. Ни один из патрулей не решился преградить путь похожему на выпущенную из арбалета черную стрелу небольшому отряду, пока он сам не встал как вкопанный на окраине города. Впереди лежала мощеная камнем дорога, которая скрывалась в темневшем на горизонте лесном массиве.
- Дальше скачите сами, - втыкая нагайку за голенище сапога, рывком осадил дончака Гонтарь. - Не забудь, Дарган, о чем договорились.
- Не забуду, Гонтарь, даю слово, - Дарган смахнул рукавом пот со лба. – Думаю, ближе к зиме и вы вернетесь.
- Этого нам не ведомо. Передавай добрые слова родным и близким, всем станичникам.
- Передам, братья казаки.
- Саул бул, Дарган.
Всадники понеслись обратно, из-под копыт взмыленных коней в разные стороны брызнули ослепительные искры. Вскоре от отряда остался только запах терпкого лошадиного духа, да улетающий в никуда дробный стук, но и он быстро затерялся в каменных лабиринтах столицы империи. Посмотрев на спутницу, Дарган провел рукой по щекам, он не спросил, почему невеста не захотела прощаться с родными, почему не взяла с собой самое необходимое. Он понимал, что родители не отпустили бы ее, а ухажор в который раз попытался бы удержать. Девушка тоже не горела желанием выказывать чувства, под высоко поднятыми бровями продолжало пылать единожды вспыхнувшее пламя любви к избраннику. Дарган засмеялся, указал рукой на дорогу:
- Тогда в путь, а удачу мы поймаем сами. Ви, мадемуазель Софи?Теперь я буду звать тебя Софьей, моей Софочкой.
- Ви, месье Д,Арган, - немедленно отозвалась она. Повторила. – Тогда путь, удачью... самьи.
- Ты это, учи русскую азбуку, а то заявишься в станицу чурка чуркой, - добродушно выговорил Дарган. – Иначе наши скурехи все волосы на голове выдерут.
- Ви, месье...
Дарган гнал кабардинца до тех пор, пока солнечный диск наполовину не опустился за горизонт. Дончак не отставал, расфыркивая пену по сторонам, конь лишь громко екал селезенкой – его давно не выводили на прогулки. Но сидевшая на нем всадница притомилась, это было видно по бледному лицу и темным кругам под глазами. И когда свернули с дороги в небольшую рощицу, она облегченно вздохнула. Спрыгнув с седла, Дарган снял переметную суму, стреножил кабардинцу ноги и отпустил на небольшую поляну. Только после этого он подставил плечо, помогая невесте сойти на землю. Девушка сразу повалилась в траву. Накинув путы и на дончака, Дарган подпустил его к своему коню. Последние лучи позолотили верхушки деревьев, в роще замолкали птичьи голоса. Раздернув ремни на сакве, казак достал хлеб, мясо, сыр, вареные яйца с картошкой, разложил продукты на попоне.
- Ешь, - мягко полуприказал он невесте. – А потом я укрою тебя буркой и ты поспишь. Погода вон какая теплая.
- Ви, месье Д,Арган, ла мур...
Девушка подползла к наспех собранному столу, запихнула в рот кусок хлеба с мясом, уставясь в одну точку, принялась медленно жевать. Лицо подергивалось болезненными судорогами. Глядя на ее страдания, Дарган лишь насмешливо морщил нос. Когда с едой было покончено, он сложил попону и бросил ее под дерево. Потом рывком задрал платье на спутнице, не успела она выразить протест беспардонным вторжением, крепкими пальцами взялся разминать мышцы на ее ногах. Затем раскинул бурку, перенес подружку на нее, подсунув ей под голову все ту же попону. Убедившись, что она провалилась в сон, разжег небольшой костерок, вытащил из саквы мешок с драгоценностями. То, что увидел, заставило напрячься снова. В ларце лежали, в основном, золотые монеты, среди которых попадались серьги, и кольца с камешками и без них. Внизу отдавали голубизной бусы из крупного жемчуга, оправленного в золото и серебро. Дарган по очереди стал натягивать на пальцы кольца с печатками, сравнивая их с подаренным императором перстнем. Они оказались не одинаковыми, с вензелями, с печатями и без них, но все без исключения по красоте не уступали государеву подарку.
На дне ларца белела грамотка с печатями, развернув ее, Дарган увидел, что она написана на русском языке. Прочитал по слогам: «Хранить и передавать по наследству. От Новогородского боярина Скарги род столбового дворянина князя Скаргина. Одна тысяча пятьсот тридцать шестой год от рождества Христова». Казак перевел взгляд на драгоценности, в голове промелькнула мысль, что хозяин подворья принимал участие в войне и привез богатство из России, или дворянскую вотчину в Великом Новгороде пограбили его соплеменники. А может, кто из русских мздоимцев сам заложил сокровища за мелочную услугу, пропил, в конце концов. Но что ларец имеет происхождение русское, сомнений быть не могло по одной причине – такие ларцы с дубовыми крышками выдалбливали только мастера из России. А что в его содержимом свое и что иноземное – суть не столь важная.
Отобрав золотые монеты с иностранными буквами и гербами, Дарган упаковал их в кусок кожи, отложил сверток в сторону. Он осознавал, что на родине с такими богатствами податься будет не к кому, разве что, как верно подметил Гонтарь, в шинок, или в лавку с нехитрым товаром зато к хитрому армянину или жиду. А те посмотрят, сколько за них отвалить. Отдавать же добычу за бесценок он не горел желанием.
Покончив с ларцом, Дарган вытащил несколько перетянутых нитками из свиных жил кожаных свертков. Когда развернул, снова не нашел слов, чтобы унять радость. В одном оказались золотые, с чеканкой по бокам ввиде коней со всадниками, кубки. Их было два, но с одного взгляда стало ясно, что пили из кубков одни цари во дворцах. Во втором свертке лежали золотые ложки с вилками с вензелями на черенках. А в третьем под пламенем костра заискрились гранями уложенные друг на друга толстые золотые цепочки с медальонами, с драгоценными каменьями в них. Плетение было разным, от веревочек до массивных прямоугольничков со светлыми камешками в центре. Было и еще два не похожих на других свертка, вернее, увесистых комка под камни-кругляши, обмотанных кусками все той же шкуры. Дарган потревожил кожу и на них. И снова недоуменно наморщил лоб, потому что в одном комке оказалась массивная золотая цепь весом не меньше килограмма, составленная как бы из крупных брошей или орденов, а во втором украшенный драгоценными каменьями ажурный то ли амулет, то ли опять же орден с ликом святого в овальной рамочке посередине. И цепь, и амулет имели надписи, похожие на те, которыми французы украшали церкви, администрации или учебные заведения. Обе вещи горели от множества обсыпавших их холодными каплями дождя камешков разной величины. Казалось, лучи от них разноцветными стрелами прошили пространство вокруг. Полюбовавшись невиданным раньше светопредставлением,
Дарган задумчиво посмотрел на разметавшую во сне волосы спутницу, провел рукой по лицу. Кажется, судьба обратилась к нему передом. Он подумал о том, что держать тайну при себе не следует, как только представится возможность, нужно посвятить в нее невесту, чтобы она подсказала достойный выход из положения. Взглянув на усеянное звездами небо, он упаковал богатство в куски шкуры, рассовал его по бокам переметной сумы, на дно умостив русские драгоценности. До них очередь должна была дойти в последний момент.
Утром Дарган открыл глаза от тихого шороха. Присев на корточки, девушка разжигала вчерашний костер, подбросив в него новую порцию сухих веточек. Разыскав в поклаже котелок, она пропала за густой зеленью кустов и через некоторое время объявилась снова, держа его, полный воды, на вытянутых руках. Запахло приправленной сладким дымком горячей пищей. Дарган вскочил с ложа из веток, до хруста потянулся, надел служившую подушкой папаху и подошел к девушке.
- О, ле гарсон а куи же пенс, - откликнулась она на прикосновение его рук с легкой иронией на лице. Быстро встала, обозрела фигуру казака.
- О чем ты там бормочешь? – Дарган подобрал прутик, попытался выкатить картошку из углей, но тут-же с губ подружки сорвалось предупреждение.
- Но, но ун копин, - она указала пальцем за кусты. – Лонж, л,еу, комараде.
- Да я только потрогать, поспела или нет, - запротестовал было он, поняв, о чем она настоятельно просит. И покорно пошел к журчащему неподалеку ручью.
После завтрака Дарган вышел из рощи, обозрел близкую дорогу. В этот ранний час она была пустынна, и он вернулся. Раздернув края саквы, развязал несколько свертков с драгоценностями, подозвал поближе спутницу. Некоторое время на лице присевшей возле попоны девушки не отражалось ничего, кроме восхищения, затем она подняла ресницы, пристально всмотрелась в своего друга. В глазах отразилась не только сдерживаемая радость, но и беспокойство.
- Это наше, - ответил он на немой вопрос. Указал на свертки, пошевелил большим и указательным пальцами. – Золото надо обменять на ларжан, понимаешь? Как тебе объяснить... Нам нужны не все сокровища, а ларжан за вот эти цепи с монетами, потому что с деньгами легче будет проскочить пограничные посты. И ты мне поможешь.
- Ви, - слоно плавая в тумане, кивнула она головой. Зрачки начали разгораться, девушка повторила тверже. – Ви, мон херос.
- Когда прискачем в город или в селение, ты погутаришь по своему с каким-нибудь скупщиком драгоценностей. Остальное заберем с собой, в хозяйстве сгодится все.
- Ви, мон рой, - в восхищении повторила подружка. Обхватив голову Даргана, впилась губами в его губы, не переставая повторять. – Ви, мон рой... мон шер... мон херос...
Кажется, она поняла планы возлюбленного, который оказался не только красивым мужчиной, но и умным деловым человеком. Отпустив его голову, она осторожно приподняла за конец ту из цепей, которая весила не меньше килограмма. Разложив ее по длине руки, потыкала пальцем в звенья, скосила взгляд на свою цепочку с цветастым кулоном и весело поцокала языком. Подумав, присоединила к массивному замку медальон с изображением святого в середине и внезапно побледнела, испуганно сверкнула глазами на собеседника:
- Ле кардиналь, - прошептала она
- Кардиналь не кардиналь, а продавать надо, - отбирая цепь, рассудительно заметил Дарган. – Деньги нужны, понимаешь, ларжан. Новый дом в станице построить, хозяйством обзавестись. На те деньги, которые я выслужил, только в шинок пару раз сходить, а с этим богатством мы как-нибудь поднимемся. А, мамзелька, Софьюшка ты моя? Замечаю, ты все больше нравишься, скуреха иностранная.
Девушка не говорила ничего, она только молча кивала головой. Впервые между спутниками обозначилось пока что ничем не подкрепленое призрачное единение.
Через полчаса кони мчали обоих по укатанной деревенскими телегами грунтовой дороге. На всякий случай Дарган свернул именно на нее, потому что в голове не переставая крутилась мысль о том, что хозяин сокровищ забил тревогу. Если местные власти организовали погоню, она должна была направиться по основному тракту, вряд ли кто догадался бы свернуть на проселочный путь. Точно так-же можно было рассудить и о расставленных лишь на главных направлениях постах. Ко всему, поразмыслив о чем-то своем, на грунтовку указала спутница. Они не задержались ни в одном селении, пролетая их на полном скаку, оба рвались к заветной цели с завидным упорством. И если бы кто присмотрелся со стороны, непременно заметил бы, что они чем-то неуловимо походили друг на друга.
Ближе к полудню вдали показались шпили соборных колоколен с красными черепичными крышами зданий. Когда до города осталось километра полтора, Дарган остановил кабардинца, достав отложенные на продажу драгоценности, молча передал их спутнице. Девушка приняла их, поморщившись от боли, переложила в торбу, приторочила к седлу впереди себя. Видно было, что она снова здорово намяла ноги с бедрами. Но Дарган лишь ухмыльнулся, не сказав ни слова, чтобы приободрить. Кони опять понесли всадников вперед.
На небольшой площади в центре городка Дарган отыскал коновязь, спрыгнув с лошади, закрутил поводья вокруг бревна, помог спутнице сойти на землю и принять торбу. Девушка оглянулась вокруг - время подходило к обеду, площадь начала пустеть. Это означало, что кто был ей нужен, наверняка находился дома. Она сделала знак, чтобы спутник следовал за ней, уверенной походкой направилась к одному из зданий с портиками, колоннами и похожими на монастырские узенькими окнами. Но вошла в него не через парадный подъезд, а с заднего входа. Она вела себя так, будто бывала здесь не раз. На звонок серебряного колокольчика отозвалась худая консьержка с повязанным спереди белоснежным фартуком и таким-же чепчиком на волосах. Кивнув Даргану на лавочку в крохотном дворике, девушка наклонилась к уху консьержки, что-то быстро ей сказала. Та пошевелила сухими губами, отошла в сторону и обе скрылись за дубовыми дверями. Постояв в раздумье, Дарган прошел к указанной лавочке, настроился ждать подружку. Он не сомневался в ее честности и преданности, но что за люди в доме, в который она вошла, он не знал.
Вслед за консьержкой по мраморной лестнице девушка поднялась на второй этаж, вошла в просторный зал, по знаку женщины опустилась в кресло напротив дверных створок в одну из многочисленных комнат по кругу. Прижав сумку с сокровищами, она начала обдумывать, с чего следует начинать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Пришла к выводу, что мудрствовать не следует по одной причине: чем больше выгадываешь, тем больше за это платишь. Когда половинки двери раскрылись, она твердой походкой направилась навстречу высокому лысоватому человеку в домашнем халате и мягких тапочках. Увидев прекрасную посетительницу, господин растерянно покосился на свою одежду, но она успокоила его.
- Все в порядке, месье Ростиньяк, - она сделала паузу, наблюдая за мимикой мужчины. - Мой визит не займет слишком много времени.
- Разве что так, - пробурчал вальяжный господин. – Простите, я подумал, что кто-то из моих служащих перепутал время деловой встречи.
- Именно на это я и рассчитывала, - быстро сказала девушка. – Для решения моего вопроса как раз нужна обстановка раскованности.
- Ну что-же, проходите.
Владелец роскошного особняка в центре города отошел в сторону, пропуская в кабинет посетительницу и выпуская из него сердитую от рождения консьержку. Девушка прошла к ореховому столу, присела на стул из такого же дерева, пока хозяин кабинета делал служке поручения, осмотрелась. На стенах висели великолепные картины художников средневековья, в основном, французских и фламандских, но были среди них и русские, больше пейзажного характера, а так-же иконы, составившие иконостас в переднем углу. Хозяин кабинета, как и все богатые люди, занимался собирательством. Когда тот занял, наконец, место за столом, девушка мило улыбнулась и сразу перешла к делу.
- Месье Ростиньяк, вы знаете, наша страна переживает не лучшие времена. Мы надеялись, что император Наполеон завоюет мир со всеми богатствами, осчастливит французскую нацию. Но его – и нас – постигла неудача.
- Да, мадемуазель, такого страшного удара Франция не знала за всю историю. Даже английская оккупация почти пятисотлетней давности по сравнению с этим бедствием выглядит вполне сносной, хотя я как не любил заносчивых англосаксов, так до сих пор их не уважаю, - согласился респектабельный месье. – Страну захватили русские варвары, нам теперь долго не отмыться от позора.
- Мы потеряли многие ценности, боюсь, потеряем еще, - посетительница сделал паузу, готовясь огласить главное, за чем пришла. - Но есть люди, которые хотят сохранить богатство, принадлежащее народу Франции, они готовы пойти на все, чтобы сокровища не достались оккупантам. - Девушка повыгоднее распахнула веки, вперилась горящими зрачками в глаза господина за столом. – Эти люди согласны продать их за русские рубли,ведь рано или поздно варвары покинут страну, их деньги никому здесь не будут нужны.
- Гм, гм, неплохо, мадемуазель, - замешкался захваченный врасплох хозяин кабинета. Он не в силах был заставить себя перейти с патетического настроения страстного патриота родины на хитровато-занудливый облик обыкновенного ростовщика. – Как я понимаю, вы хотите что-то предложить? Позвольте спросить, что-же именно?
- Золотые изделия, месье Ростиньяк, прекрасные ювелирные вещи несравненных мастеров Франции, Германии, Испании, которыми пользовались монархи этих стран и их свита, и которые по праву принадлежат только Франции, - посетительница быстро развернула первый лоскут кожи, под которым скрывались золотые кубки. Отбросив обертку на пол, выставила патиры на столешницу. – Вы только посмотрите, месье, какое великолепие может попасть в руки русских, ведь этим кубкам нет цены.
Откинувшийся на спинку стула хозяин кабинета медленно придвинул лицо к патирам, похлопав по карманам, схватил со стопки бумаг очки, набросил их на переносицу. Наверное, он что-то знал об этих кубках, потому что губы его беззвучно зашевелились. Кинув быстрый взгляд на девушку, господин взял один из них, закрутил в руках, читая написанное и вглядываясь в клеймо мастера. В кабинете зависла тишина, прерываемая лишь сопением хозяина, да ерзанием его тапочек по паркету. Это продолжалось так долго, что девушка успела раза два поменять позу. Наконец, месье отставил кубок в сторону, приблизил к себе второй. И снова на лбу у него выступили капли пота, потекли по щекам на грудь скопились на верхней губе. Сфыркнув влагу, господин мотнул головой, совершенно иным взглядом посмотрел на сидящую напротив мадемуазель.
- Это все, или у вас есть что-то еще? – осипшим голосом спросил он.
- Скажите честно, вещи вас заинтересовали? – вопросом на вопрос ответила посетительница.
- Да, конечно. Но понимаете в чем дело, изделия подобного рода не гуляют по отдельности, обязательно к ним должен быть набор других из того-же сплава.
- Я согласна, и вот вам новое доказательство.
Посетительница выложила на стол сверток с вилками и ложками, тускло заблестевшими от покрывшей их пленкой патины в лучах пробивающегося сквозь витражи на окнах полуденного солнца. Выдернув из-под них кожу, снова бросила ее к своим ногам. Теперь она была уверена, что оберточный материал больше не понадобится.
- Посмотрите, это Испания времен Столетней войны. Как и патиры, они вышли из-под рук одного ювелира и украсили собой сервизы его и ее Величеств, - девушка быстро перевернула изделие, ткнула пальцем в черенок. – Это клеймо королевского двора.
- Я уже понял, - поправляя очки, признался хозяин кабинета. Он придвинул к себе предметы, не удосужившись их пересчитать. – Это все, или вы приготовили сюрприз еще?
- Пока только этот набор, - посетительница демонстративно затянула веревкой горловину на обыкновенной торбе для овса, но сидящий за столом господин даже не поморщился. – Если сделка пройдет удачно, торг можно будет продолжить.
Хозяин кабинета пожевал губами, слепо разглядывая стену с картинами, среди которых выделялось своей неординарностью полотно английского художника Кузелле «Ночной кошмар». Видно было, что изнутри его раздирают противоречивые чувства. Наконец, он пристально всмотрелся в посетительницу:
- Скажите, а что заставило вас придти именно ко мне?
- Во первых, вы патриот своей родины, занимаете большое общественное положение, являетесь собирателем национальных ценностей, - растягивая слова, чтобы собеседник сумел проникнуться уважением к себе, начала перечислять она его достоинства. Девушка решила не признаваться, что знает этого человека по родственным связям с ее предками, именно поэтому она подтолкнула возлюбленного завернуть на дорогу, ведущую сюда.– Французы боготворят вас как народного спасителя. Во вторых, к кому прикажете обращаться, когда страна находится в бедственном положении, когда франк девальвировался настолько, что превратился в оберточную бумажку с не менее бесполезными монетами. И еще одно. – Собеседница выдержала солидную паузу. – Вы единственный, кому можно доверять без оглядки по сторонам.
- Спасибо, мадемуазель, вы очень любезны, - проникся теплыми чувствами к девушке хозяин кабинета. – Конечно, я пойду вам навстречу и заплачу за раритеты дороже, чем в любой скупке драгоценностей. Можете мне поверить.
- Поэтому я вашем кабинете, месье.
- Но меня интересует еще один вопрос, если пожелаете, можете на него не отвечать.
- Я вся внимание, - подобралась девушка.
- Откуда у вас такие редкие сокровища и не встречались ли мы с вами раньше? – снова пожевав губами, задал щепетильный вопрос господин. – Мне кажется,вы тоже принадлежите к известному имени. В Париже у меня есть дальние родственники, с которыми я не встречался много лет, вы очень похожи на одну из женщин из этого, к сожалению, разорившегося, дворянского рода. Сознайтесь, вы не из династии Д,Люссон?
Девушка старательно напялила на лицо маску недоумения, завела за ухо прядь светлых волос:
- Нет, я не из династии Д, Люссон, хотя не простолюдинка.
- Это видно по перстню на вашей правой руке, - усмехнулся собеседник.
- А драгоценности принадлежат одной знатной семье, пожелавшей остаться неизвестной. В этом деле я всего лишь посредник, - пряча руку за торбу, открестилась посетительница.
- Хорошо, я поверил вашим объяснениям. Если проясните еще одно недоразумение, я закрою неприятную нам обоим тему. А я вижу, что для вас она является щекотливой.
- Не совсем так, но когда человека хотят в чем-то обличить, хорошего мало, - пожала плечами собеседница. – Что вы желали бы узнать еще?
- У вас на шее золотая цепь очень похожая на ту, которую в семье Д,Люссон передают по наследству. На ней должен быть медальон с изображением святого Дионисия, покровителя города Парижа. Не соизволите ли отогнуть края воротника платья, чтобы взглянуть на него, ведь медальон у вас есть?
- Месье, вы переходите границы дозволенного, - возмущенно воззрилась на хозяина кабинета посетительница. Застегнула платье на последнюю пуговицу. – У меня есть медальон, я обладаю еще чем-то другим, но это личные свободы, на которые никто не имеет права посягать.
- О, мадемуазель, простите ради всех святых, - под жестким взглядом собеседницы смешался респектабельный господин. – Кажется, я действитльно перешел все рамки, вместо того, чтобы поверить вам на слово.
- Не забывайте, месье, с веры начинаются благие дела, даже в том случае, если вначале они не совсем праведные.
- Вы правы, нам лучше перйти к делу. Итак, за кубки и столовые принадлежности из золота я заплачу вам ту цену, которой они достойны.
Хозяин кабинета встал, прошел к дубовому шкафчику на высокой подставке, ключом открыл дверцу. На нескольких полках лежали перевязанные нитями толстые пачки ассигнаций, их разделяли шкатулки, наверняка, с золотыми монетами разных стран.
- Какими деньгами вы хотите получить, ангилйскими фунтами стерлингов, испанскими песетами или русскими рублями? – обернулся он от домашнего сейфа. - И тем, и другим я гарантирую вам точный рассчет.
- Мы обговаривали вначале, что лично мне желательно было бы заиметь русские рубли, они в коалиции стран победителей котируются очень высоко. Обладатели драгоценностей предпочли бы их тоже, - подалась вперед девушка. – К английским фунтам я отношусь так-же, как и вы – с раздражением.
Внутренний замок в шкафчике щелкнул два раза, на столешницу шлепнулись несколько пачек ассигнаций с изображением русского императора Петра Первого с императрицей Екатериной Второй. Господин снова занял место на высоком стуле во главе стола.
- Кажется, у нас есть продолжение сделки? – подождав, пока посетительница уложит деньги в ту же торбу, из которой вытаскивала раритеты, вопросительно посмотрел на нее он. – Что вы хотите предложить на этот раз?
Девушка перебрала свертки, задвинув самый увесистый с монетами на дно холщовой торбы. Она подумала, что менять золотые дукаты с пиастрами на бумажные деньги не стоит по одной причине – золото в монетах в любой стране ценится одинаково. Это в изделиях драгоценный металл имеет свойство повышаться до беспредела и чтобы не прогадать, вещи из него нужно продавать людям сведущим. Также поступила она с цепями, здраво рассудив, что модницы в любом уголке мира ничем не отличаются друг от друга. Извлекла на свет два свертка с массивной цепью и не менее солидным знаком священной власти, отбросив куски кожи опять под ноги, разложила их на столешнице. В голове мелькнула мысль, что с национальным богатством любой француз посчитает за честь не расставаться никогда и ни при каких условиях, даже если придется поступиться последним. Но то, что увидела через мгновение, заставило ее невольно собраться в комок. Выжидательное выражение на лице хозяина кабинета переменилось на настороженное, затем на почти суровое. Он вскинул глаза, в упор воззрился на посетительницу.
- Мадемуазель, откуда у вас эта вещь? – со стальными нотами в голосе, вопросил он.
- Из той же коллекции, с которой решили проститься честные обедневшие люди, - вздрогнула ресницами девушка, облизала вмиг пересохшие губы. – Вас что-то не устраивает?
- Эта цепь принадлежала тому из кардиналов, которого наши соотечественники во главе с революционно настроенными Робеспьером и Мюратом казнили вместе с Людовиком Шестнадцатым, королем Франции. Не так ли? – продолжал расстреливать собеседницу холодным взглядом господин. – Для французского народа она является бесценной реликвией, предназначение ее – переходить от высшего духовного лица страны к его преемнику без каких бы то ни было отклонений. Вы со мной согласны?
- Наверное, если цепь действительно была на шее у кардинала, которому отрубили голову, - смешалась девушка, проглатывая застрявший в горле ком. – Но разве не имеет права быть другое?Изделие было в пользовании приближенной ко двору аристократической знати, например.
- На звеньях цепи и на медальоне знаки высшей духовной власти, этот предмет культа знает лишь одного хозяина – нашего Господа Иисуса Христа. И цены на него нет и не может быть.
- Ну что же, я забираю вещь, чтобы возвратить ее владельцам, - взяв себя в руки, смахнула кардинальскую цепь обратно в торбу посетительница. – У меня есть кое-что поинтереснее...
Девушка закопалась в свертках, стараясь поскорее разрядить обстановку, она потащила со дна отложенную до лучших времен коллекцию золотых монет.
- Мадемуазель, я жалею, что согласился на сделку с вами, - остановил ее хозяин кабинета. – Я хотел бы вернуть все обратно.
- Разве выкупленные вами изделия не стоят тех денег, что вы заплатили? – растерялась посетительница. – Мне кажется, что мы провели удачный торг.
- Не в этом дело, я не желаю иметь сделок с ворами. А что цепь украдена из королевской резиденции Лувр до вступления на престол Наполеона Бонапарта, нет никаких сомнений.
- Вы хотите уличить меня в воровстве? – напряглась девушка. – Но за что, месье, и где доказательства?
- Цепь нужно вернуть, - непримиримо набычился господин. – В противном случае вы будете иметь большие непрятности.
- Я передам ваши слова владельцам сокровищ, - она быстро встала со стула. – Надеюсь, из кабинета я выйду беспрепятственно?
- Не смею вас задерживать. Если бы вы не были из семьи Д,Люссон, я бы позвал работников.
- Вы ошиблись, месье, - с вызовом откинула голову назад девушка. – Я сама по себе, потому что выбрала свободу монастырским правилам, диктующим волю в дворянских родах. Я свободная женщина свободной Франции.
- Вы можете идти куда вам захочется, - усмехнулся хозяин кабинета. – Но я бы посоветовал вам вернуть раритет истинным его владельцам.
- Как только представится возможность, я так и поступлю.
- Это был бы поступок члена благородного семейства, о чем свидетельствует в том числе и перстень на вашей правой руке...
- Но я и не скрывала от вас, что не из простолюдинок, - девушка повернулась к двери. – Спасибо за помощь, месье Ростиньяк. Прощайте.
- Храни вас Бог.
Девушка выскочила из подъезда, устремилась к нервно вышагивавшему по аллее Даргану. Показав рукой, чтобы он поспешил за ней, нырнула под створ ворот, заторопилась к оставленным у коновязи коням. Уже сидя в седле подумала о том, что богатый родственник в общем-то прав, зачем тащить в Россию принадлежащую высшим духовным лицам ее страны кардинальскую цепь. Кроме светского общества, которого с немерянного пространства наберется разве что на жменю, там никто не будет в состоянии оценить ни изумительную работу французских придворных ювелиров, ни настоящего назначения изделия, с помощью которого вершились судьбы не только Франции, но и всего мира. За окраиной города она еще раз оглянулась на аккуратные здания чистенького города и приняла решение не отдавать цепь спутнику, а спрятать ее, чтобы при первой возможности постараться передать какому-либо государственному лицу. Посмотрев на возлюбленного, сумрачным стервятником мерно подпрыгивающего в седле, девушка поправила на плечах платок, по мальчишечьи гикнула и ударила каблуками туфель под бока дончаку. Тот вскинул голову, всхрапнув, пошел наметом по мягкому грунту, оставляя на нем неровные отпечатки русских подков. За ним сорвался в галоп тонкомордый кабардинец, опередивший хозяина с решением обогнать подружку.
Они умерили бег взмыленных коней только тогда, когда, минуя деревянный мост с караульной будкой, перебрались через реку вплавь и ворвались под зеленый шатер деревьев на другом берегу. Солнце перевалило на вторую половину небосклона, а они еще не обедали. Не дожидаясь спутника с его сильными руками, девушка спрыгнула на землю, попыталась самостоятельно накинуть путы на ноги скакуну. Она знала все, высокородная парижанка, выросшая в собственном поместье за городом. Чего не сумела, это вовремя обуздать охватившие ее чувства по сути к кровному врагу, может быть, убившему на равнинах России ее отца и брата. А по совести, к красивому парню с диковатым взглядом темных глаз, при ней стесняющемуся справить даже малую нужду. Вот и сейчас она приняла его молчаливую помощь, упала на брошенную им на траву бурку, прикрыла глаза. Ее возлюбленный взялся собирать сушняк для костра. Через мгновение она заставила себя встать и пойти к щипавшему траву дончаку, отвязала торбу, вытащила из нее свертки с кардинальской цепью и медальоном, благо, брошенные в кабинете под ноги куски кожи она подобрала сразу, и засунула их между потником и седлом. Торбу взяла с собой, снова уткнулась носом в длинную шерсть бурки, но век не сомкнула. Когда спутник разжег костер и бросил в котелок с водой куски мяса, девушка вытряхнула содержимое мешочка на подстилку. Сначала выкатились свертки с золотыми изделиями, потом нехотя выползли пачки с ассигнациями, покрыли бурку пестрым покрывалом. Дарган тонко присвистнул, подполз к драгоценному ковру, пощупал плотные прямоугольники российских денег. Пристально взглянув на устало улыбавшуюся спутницу, бросился вдруг возбужденным самцом, срывая с нее одежды. Она не сопротивлялась, теперь она знала, что так больно, как было в первый раз, больше не будет. Сама помогла стащить с себя мокрое от пота нижнее белье, со страстью вжалась в пропахшее лошадью насквозь сильное тело возлюбленного. Он всхрапнул как жеребец, пальцами вырывая пучки пахучей травы, одним своим поведением обещая много страстных дней и ночей, когда вокруг перестанут мелькать не только деревья со стенами домов, но и жизнь отойдет на задний план.
Так произошло и в этот, настоящий в их первых шагах по жизни, интимный телесный поцелуй. Вода выкипела из котелка, на дне скворчало пригоревшее мясо, костер полегоньку затухал. Насытившиеся и отдохнувшие кони подергивали шкурой, звенели уздечками, они готовы были снова пуститься в дорогу. А Дарган с невестой спали как убитые, сейчас их не смогла бы разбудить даже артиллерия, в обеих армиях состоявшая из огромных медных мортир.
Глава четвертая.
Дарган очнулся от того, что кони беспокойно фыркали и били копытами в землю. Он вскочил с ложа, чутко вслушался в предвечернюю тишину. Косые лучи покрасневшего солнца пробивались сквозь стену стволов, пыльными столбами упирались в землю, мешая всмотреться вдаль. Откуда-то прилетело металлическое позвякивание, которое стало приближаться. Дарган насторожился, завертел головой по сторонам. Сонно всхлипнула девушка, тронув ее за плечо, он молча указал на раскиданные вокруг драгоценности с пачками денег. Она сразу сообразила, отбросив с лица пряди волос, принялась запихивать сокровища в холщовый мешок. Дарган взялся за рукоятку шашки, пошел на глуховатые звуки. Днем, когда решили сделать привал, они отъехали от дороги на приличное расстояние, пока не наткнулись на маленькую полянку, на которой теперь паслись стреноженные кони. Но лужайка была пуста, звуки неслись со стороны тракта, отделенного полосой густого кустарника с березовыми деревьями. Прошмыгнув к лошадям, Дарган сдернул путы с ног, передал за уздцы выскочившей следом спутнице, она тут-же увела коней, чтобы нагрузить на них поклажу. Сам продолжил движение, возле пня остановился, снова напряг слух.
- Ваше благородие, вряд ли они пустились по лесам, что им, дороги мало? – донесся до него хрипловатый голос. – Они постоялом дворе удачу отмечают, а в лесу надо воду искать, костры разводить.
- Казаков не знаешь? – грубо откликнулись в ответ. – На снегу беспробудным сном спят, как цыгане, а утром словно росой умытые.
- Да оно-то так, но с мамзелькой вряд ли, - не унимался хриплый. – И следов никаких, кроме на обочине замеченных.
Дарган знобко передернул плечами, он понял, что ищут не кого-то постороннего, а именно их, потому что в диалоге прозвучали слова казак и мамзелька. Значит, или хозяин подворья обнаружил пропажу драгоценностей, или подружка, когда носила продавать их богатому месье, вызвала подозрение. Иного решения проблемы, кажется, не существовало. Теперь вопрос состоял в том, сколько было преследователей и кого они из себя представляли. Меж тем голоса приближались, конники продвигались точно к месту их отдыха. Если почувствуют запах дыма, встречи с ними не избежать. Дарган через поляну бросился к тому ее боку, за которым темнел частый лес с густым кустарником по низу. Задача была одна, как можно дальше увести незнакомцев от привала. Когда отбежал на приличное расстояние, высмотрел несколько березок с гибкими стволами, пригнул вниз, заправив вершинами под перепутанные ветви кустов. Для большего эффекта накидал сучьев, получилось что-то вроде невидимого препятствия на случай, если всадники надумают начать преследование. Затем отошел от затора и пронзительно засвистел, послушал, как эхо разносит свист по лесу, будто в его дебрях засела ватага разбойников. В ответ грохнул одиночный выстрел, последовала команда, под копытами перемежаемый звуками ломаемых ветвей затрещал валежник. Между деревьями замелькали лошадиные крупы, они на глазах увеличивались в размерах. Первый конь бросился на препятствие, прилипший к холке всадник, словно выпущенный из пращи камень, перелетел через его голову, исчез в зарослях кустов. Затем вторая лошадь с седоком проделала тот же фортель, потом третья. Скоро в месте затора образовалась свалка с испуганным ржанием животных, криками и руганью людей. Не теряя времени, Дарган помчался к привалу, придерживая шашку обеими руками. Вслед донесся угрожающий крик:
- Уйдут, разбойники... Фельдфебель, немедленно сообщить на посты!
- Слухаю, господин поручик...
Девушка уже сидела на дончаке с притороченной перед седлом торбой с драгоценностями, она придерживала за уздечку встряхивавшего гривой кабардинца.
- Курир апре, месье Д,Арган? – передавая поводок спутнику, весело крикнула она. – С,амус, муа ла мур?
- Молодец, Софьюшка, с тобой не пропадешь, - подхватывая уздечку, угнездился в седле Дарган. Завернул морду кабардинцу назад. – Но гутарить по русски все-ж учись, что ты все ла мур, да ла мур.
- Ви месье, ла мур, - срываясь за ним в галоп, засмеялась спутница. Ее чистый лоб не в силах были омрачить никакие обстоятельства, потому что любимый был рядом, а для него она готова была сделать все. – Ла мур, мон шер.
Они помчались в сторону, противоположную тому месту, откуда неслись ругань с треском сучьев, твердой рукой Дарган направлял коня в мелколесье, по которому можно было развить скорость, не боясь оставить голову на суку. Солнце быстро садилось за горизонт, сумерки никак не могли смешать день с ночью, отчего предметы в глазах начали раздваиваться. Но о пережидании непрятного времени суток нечего было думать, теперь следовало быстрее добраться до границы с Германией и уже оттуда направиться в Польшу с более- менее сносным режимом патрулирования дорог. Вскоре мелколесье закончилось, перед всадниками раскинулась успевшая накрыться одеялом из теней равнина с проткнувшим ее древним трактом из булыжников, по которому ходили еще римские легионы. Дарган натянул поводья, подождал, пока рядом зафыркал дончак спутницы.
- Устала? – обернулся он к девушке.
- Но, месье, - она поняла его по интонации в голосе, благодарно коснулась рукава черкески.
- Тогда не будем расхолаживать коней. В путь, Софьюшка, ночь теперь для нас самое благое время.
Летучая ночь скоро подошла к концу, но луна голубым сиянием по прежнему освещала равнину с зачерневшей совсем рядом полоской леса. Дарган со спутницей свернули к похожему на постоялый двор строению с обнесенным забором большим двором. Вокруг было тихо, неслышно ни лая собак, ни петушиного крика, хотя небо с другой стороны равнины окрасилось в розоватые оттенки. Дарган похлопал коня по мокрой шее, шагом подъехал к воротам. За ними под крышей дома теплился едва заметный огонек масляного фонаря, наверное, его подвесили для того, чтобы путники замечали ночлежку. За спиной зазвенел уздечкой дончак, громко вздохнула уставшая подружка. Дарган вытащил нагайку, концом ручки побарабанил по воротине. На звук никто не откликнулся, лишь из-под забора донесся протяжный собачий зевок. Казак постучал громче, толкнул воротину носком сапога. Огонек в окне дрогнул и надолго пропал, чтобы появиться на выходе из дома. На пороге стоял высокий полный человек в шляпе и в накинутом на нижнее белье плаще.
- Кто здесь? – по французски спросил он.
- Путешественники, - отозвалась девушка. – Нам нужен ночлег.
- А кто рядом с вами, мадемуазель?
- Это мой супруг, он русский казак.
- Казак? – видно было, что хозяин постоялого двора заколебался, впускать или не впускать во двор новых постояльцев.
- Он возвращается домой, война для него закончилась, - попыталась успокоить девушка. – Вы нас пустите?
- Пустить можно, но казаки народ воинственный и вы, мадемуазель, это знаете лучше меня, - направляясь к воротам, забурчал толстяк. – Не хотелось бы лишний раз с ними связываться, чтобы потом не разбираться, кто прав, а кто виноват.
- Мой супруг не дерется.
- Зато я вас предупреждаю заранее, что у меня на постое банда из сорви голов, - выдвигая засов из петель, признался мужчина. – Если вы не слишком устали, проскачите через лес, за ним еще один постоялый двор. Там будет вам спокойнее.
- А сколько туда пути?
- Часа полтора, мадемуазель, если крупной рысью. Разрешите, я скажу об этом вашему супругу, я немного говорю по русски.
- О, я буду вам признательна.
Выслушав, что пересказал ему корчмарь, Дарган решительно направил кабардинца в ворота, бросив на ходу:
- А теперь пойди и предупреди эту банду, если кто позволит потревожить наш покой, тому я снесу голову, - он спрыгнул с седла. - Показывай, где привязать лошадей и какую из комнат нам определил.
- Лошадей я отведу сам, а комната в доме, господин казак, - засуетился вокруг корчмарь. Скорее всего он был потомком стрелецких бунтовщиков во времена Петра Великого, успевших от гнева реформатора сбежать во Францию. – Проходите за порог, хозяйка покажет.
- Овса не жалей, - помогая девушке спуститься на землю, наказал Дарган. Перекинул через плечо сумки с драгоценностями. – Я заплачу русскими рублями.
- Как прикажете, господин казак.
В узком окне на фасаде постоялого двора качнулся чей-то силуэт, прилип лбом к стеклу, и растворился в глубине, заставив приехавших насторожиться. Дарган подумал, что торбы надо было поднимать веселее, не показывая их тяжести, разбойные люди наделены способностью замечать каждый штрих. Спутница тоже проводила своего дончака неспокойным взглядом, вслед за Дарганом отправилась в дом. Ей показалось, что седло со свертками под ним немного съехало на сторону. Внутри просторного строения было душно и сыро, вероятно, хозяева в подсобных помещениях занимались виноделием и сыроварением. Приземистая жена корчмаря провела молодых в конец коридора, отворила скрипучую дверь. Свет от ночника запрыгал по голым стенам, возле одной из которых стояла деревянная кровать с цветастым одеялом и маленькой подушкой. По стенам торчали деревянные гвозди для одежды. Выдворив хозяйку, Дарган затолкал сумки под низ кровати, заметил, с какой поспешностью девушка срывает с себя пропитанные потом одежды, пытаясь развесить их на гвоздях. Но что-то мешало ему поступить так-же, иначе он давно бы провалился в глубокий сон. Он подошел к окну, осмотрел залитый мертвенным светом двор, затем приоткрыл певучую дверь. Показалось, в коридоре кто-то шмыгнул в одну из комнат, и все стихло. Из угла донеслось посапывание умершей спутницы, Дарган потянул ручку двери на себя, на цыпочках пробрался к супружескому ложу. Стащив с подружки шелковые трусики, занался с ней любовью, неторопливо и основательно, до тех пор, пока организм сам не потребовал разрядки. Партнерша под ним лишь терпеливо покрякивала, через момент, уткнувшись друг в друга, оба спали младенческим сном.
Дарган вскочил от того, что кто-то теребил его за плечо, он сунулся за прислоненной к спинке кровати шашкой.
- Господин казак, вашего коня увели, - напротив заламывал руки хозяин постоялого двора. – Того, которого я завел в стойло в общей конюшне.
- Какого? – подхватывая шашку, гаркнул Дарган. – Кабардинца или дончака?
- Что посветлее, дончака. А вашего я определил вместе со своими лошадьми.
- Кто увел? – Дарган влез в сапоги, он уже набрасывал на себя черкеску. – Говори скорее, не то голову отсеку.
- Бандиты, я предупреждал, что это сорви головы, - рукавом рубахи толстяк смахнул пот с лица. – Они зашли в конюшню, сели и поскакали к лесу. Я пошел выгребать навоз, гляжу, коня вашей спутницы тоже нет.
- Давно они уехали?
- Недавно, я сразу бросился к вам.
Казак наклонился, пошарил глазами под кроватью, торбы лежали так, как расположил он их перед этим. На душе немного отлегло.
- Что еще забрали? – спокойнее продолжил он допрос, покосился на проснувшуюся спутницу.
- Больше ничего, только коня вашей супруги, господин казак, - продолжал обмахиваться платком хозяин. – Зачем он им понадобился, у них свои скакуны хоть на королевский выезд.
С тревогой наблюдавшая за говорившими девушка села на перине, прикрывшись одеялом. Она не сводила взора с толстяка и тот, наконец, заметил интерес, проинформировал о происшествии и ее. Мгновенная перемена настроения в лице спутницы заставила Даргана удивленно приподнять брови, он развернулся было к ней с вопросом, что так сильно обеспокоило, пропажа дончака? У них есть еще один, который способен довезти обоих. Но подумал, что она переживает о предстоящих теперь неудобствах. Между тем девушка задала хозяину пару наводящих вопросов, прижала руки к груди, с мольбой обернулась к Даргану.
- Лучше спроси у него, зачем ему понадобилось разъединять наших коней, - упреждая нытье, сердито выговорил он. – Поставил бы обоих в свое стойло, глядишь, целее были бы.
- Они бы и оттуда забрали, потому что им понадобилась лошадь, - нервно подергал унылым носом толстяк. – Я как чувствовал, когда предлагал вам проехать на следующий постоялый двор.
- Зачем вообще заводить хозяйство, если не можешь уследить за порядком, - вскинулся Дарган. Перебросив ружье через плечо, резко скомандовал. – Выводи моего коня.
- Месье.., - воскликнула было спутница. И осеклась.
За воротами хозяин показал направление, в котором уехали разбойники, казак сразу пустил кабардинца в намет. Отдохнувшая лошадь закусила удила, пошла стелиться, копытами едва касаясь земли. Домчавшись до леса, Дарган чуть придержал скакуна, зорко всматриваясь по сторонам. Он опасался засады. Лес был редким, почти весь состоял из дубовых деревьев с толстыми стволами и сучьями, если бы его не перемежали ряды мелколесья, он просматривался бы насквозь. Наконец, внимание привлекла оставленная копытом вмятина на сыроватом мху сбоку дороги, чудь дальше на уровне головы сорванной шкурой зеленел сучок. Рядом от основной дороги вглубь чащи отворачивала узкая тропа, она терялась в мелколесье. Значит, всадники свернули с тракта, мало того, предвидели погоню, ночью они или разглядели черкеску, или разбирались в упряжи, отличив казацкое седло от любого другого. А казаки воровства у себя не терпели, это знал каждый. Видимо, раньше разбойники были людьми военными, но хозяин подворья об этом даже не заикнулся. Перекинув на грудь винтовку, Дарган на ходу подсыпал на полку пороху и взвел курок. Он сделал это вовремя, в тот же момент из зарослей впереди раздался выстрел, пуля вжикнула рядом с папахой. Теперь противник должен был или перезарядить ружье, или пуститься вскачь, чтобы поменять место, а то и вообще оторваться. Но если чувствовал за собой силу, он мог броситься в лобовую атаку. Не давая ему возможности принять решение, Дарган прицелился, послал пулю туда, где шевельнулись ветви кустов, и сразу ударил коня каблуками под брюхо. Кабардинец вихрем ворвался в заросли, остановился как вкопанный. Буланая лошадь, тонко взвизгивая, пыталась вырвать уздечку из пальцев свалившегося с нее человека в потрепанном драгунском мундире. Дарган понял, почему хозяин двора не слишком вдавался в подробности, как бы походя обозначив драгун из остатков наполеоновской армии бандой сорви-голов. Этим людям терять уже было нечего. Несмотря на то, что Франция нисколько не походила на партизанскую Россию, по просторам которой носилась масса неуправляемых крестьянских ватаг с топорами и вилами, подобных отрядов по ее полям и лесам тоже металось довольно много.
Поймав буланого за уздечку, Дарган намотал конец на крепкий сук и поскакал дальше, решив до поры не обременять себя новым грузом. Он был уверен, драгуны устроят засаду еще, потому что выстрелов прозвучало два, но за это время отряд успеет убежать далеко вперед. Так и случилось, не успела тропинка сделать очередной поворот, как кабардинец громко запрядал ушами. Умное животное давно превратилось в охотничью собаку с не уступающими ей чутьем и повадками. Дарган направил коня за ствол старого дуба, спрыгнув с седла, снежным барсом метнулся к цепочке кустов. Он обежал опасное место и вышел на тропу далеко позади него. Второй драгун дожидался появления преследователя за подобным же деревом, его жеребец был опять буланого цвета. Подкравшись, Дарган вскинул винтовку, тщательно прицелившись как в набитую тряпками мишень, выстрелил в затылок всаднику. Затем поймал жеребца, привязал его к небольшому деревцу. Теперь у него было две запасных лошади, но он помнил выражение глаз своей спутницы, она захочет, чтобы возлюбленный непременно вернул ей подаренного им дончака. Нужно было трогаться дальше, чтобы успеть сократить расстояние с бандой, но сейчас путь был свободным, потому что выстрел прозвучал всего один.
Дарган едва не налетел на разбойников на крутом спуске в глубокий овраг, даже кабардинец в этот раз не подал признаков беспокойства, вероятно, его сбил потянувшийся из низины за кустами болотистый запах.Всадники в порванных мундирах гуськом спускались по склону, они придерживали лошадей, скользивших копытами на выступившей на поверхность глине. Их было трое, последний вел под уздцы воротившего морду дончака без седла. Конник оглянулся в последний момент, лишь за тем, чтобы увидеть лицо собственной смерти. Наклонив лезвие под углом, казак полоснул шашкой по воротнику, заставив нечесанную голову качнуться на законной шее перед тем, как скатиться под копыта лошадей. Дончак взбрыкнул задними ногами, едва не попав в брюхо буланой кобыле, которая в свою очередь шарахнулась от него. Его ржание вспугнуло драгун, они помчались вниз не разбирая дороги, на дне оврага завернули морды коней, одновременно выхватывая почти прямые сабли. Кабардинец заерзал подковами, увлекая всадника под уклон, Дарган едва успел отбить обрушившиеся на него удары. Он юлой завертелся на месте, стараясь держаться так, чтобы противники не зажали в клещи. На обросших волосом мордах драгун отражалась лишь беспощадность потерявших веру в будущее людей, они рубились как в последний раз, стараясь наносить удары не только по врагу, но и по лошади под ним. Дарган отбивался и сверху, и снизу, и с боков, он изгибался ужом под косой, наклонялся к гриве, падал на круп, чтобы тут-же сделать ответный бросок. Драгуны оказались широкоплечими, с длинными руками, остриями сабель они едва не чиркали по лицу, казалось, они давно просекли кончики носа с ушами и теперь из ран сочится кровь – эти места горели огнем. Один из выпадов достиг цели, Дарган ощутил, как по предплечью побежал горячий ручеек, но боли не было, видимо, разбойник просек лишь кожу вместе с мякотью. Промедление в действиях грозило гибелью, настало время что-то предпринимать. Рванув поводья на себя, Дарган всадил каблуки сапог под брюхо кабардинцу и мигом очутился за метелицей из сверкающих лезвий. Он сумел поднять коня на задние ноги, камнем из пращи снова бросил его в неравный бой, мигом оказавшись лицом к лицу с одним из противников. Второй суетливо начал искать более выгодное положение. Закрутив перед собой знаменитый круг, казак приблизился на расстояние удара, молниеносно полоснул под рукоятку драгунской сабли. Он понимал, что до горла соперника ему не дотянуться, поэтому применил такой способ. Кисть вместе с клинком со стуком упала под копыта лошадей. Второй выпад заставил драгуна наклонить рассеченную надвое голову вперед и замертво свалиться на холку лошади. Оставшийся в живых разбойник дико вскрикнул, дернул уздечку на себя и помчался к подъему из оврага. Кабардинец Даргана настиг его почти на верху, когда оставалось перевалить через гребень и пуститься по просторам открывавшейся навстречу равнине. Чтобы погоня не затянулась, Дарган выдернул из ножен кинжал, с силой метнул его в спину обезумевшего от страха противника. Тот резко откачнулся назад, обдав преследователя сгустком смертельного ужаса, вместе с лошадью перекинулся на спину и скатился на дно оврага.
Некоторое время Дарган разглядывал поверженных противников, стараясь уловить в них признаки жизни, но все трое навечно замерли в неудобных позах. Тогда он спустился вниз, соскочив с кабардинца, вытер измазанную кровью шашку о драгунский мундир. Вложив ее в ножны, похлопал по боку гулявшего от страха шкурой жеребца, поднял с земли сумку и снова водрузил ее перед седлом на его спине. Сумка показалась тяжелой, мало того, выглянувший из нее край кожаного свертка тоже почудился не чужим, но охота обследовать содержимое отсутствовала напрочь. Разболелась рука, на лице заныли резаные раны, казак почувствовал себя разбитым. Помочившись в ладонь, он промыл мочей шрамы, кое-как замотал предплечье оторванным от вражеской рубахи рукавом. С трудом собрав лошадей, соединил их одним арканом и рысью поскакал по тропинке на мощенную камнем дорогу, по пути присоединяя к каравану живые трофеи с кожаными сумками сбоку седел. Когда выбрался на тракт, день снова клонился к вечеру, солнечный круг увеличился и покраснел. Или это перед носом заплясали кровавые круги.
Девушка ждала его возвращения за воротами постоялого двора, показалось, что за то время, пока он дрался с бандитами, она здорово похудела. Дарган здоровой рукой отстранил сунувшуюся было к нему спутницу, передал ей лошадей и заторопился в комнату, сейчас им владело одно желание – забыться в беспробудном сне, чтобы набраться новых сил. Но сразу сделать это не удалось, с порога дома навстречу уже бежал хозяин постоялого двора с пышнотелой своей супругой:
- Ай да господин казак, не только свое вернули, еще и добычу урвали, - заголосил он издали. – А мы уже думали, что не догнали, молились, лишь бы сами живым воротились. Супруга ваша то и дело за ворота выскакивала.
Хозяйка угодливо кивала головой, не переставая лопотала что-то по французски, в руках она держала большую кружку с виноградным вином. Видно было, что оба надеются из происшествия извлечь выгоду. Но то, что в следующий момент огласил толстяк, заставило Даргана насторожиться:
- Пока вас не было, к нам еще гости пожаловали, большой отряд русских солдат на лошадях. Я скотине корм задавал, а жена вышла к ним, - хозяин пристально посмотрел Даргану в лицо. – Офицер сказал, что ищут похитивших драгоценности разбойников, среди них есть женщина. Жена объяснила, что банда из сорви-голов ускакала от нас после обеда, прихватив с собой лошадь наших постояльцев и мужчина, у которого ту лошадь украли, бросился их догонять. Но женщины между ними она не заметила, хотя не слишком приглядывалась. К сожалению, она не знала, куда умчались разбойники, поэтому просто указала на дорогу.
Толстяк снова пригляделся к Даргану, покосился на супругу, словно приглашая ее в свидетели. Казак понял, что патруль разыскивает именно его с подружкой, лишь счастливая случайность спасла обоих от неминуемого ареста. Негостеприимный постоялый двор следовало покинуть как можно скорее и направиться к границе. А в Германии всегда можно найти лазейку среди тех же обозников, здесь превратившихся в сторожевых псов. Но кто надумал искать драгоценности – их настоящий хозяин или тот господин, к которому бегала подружка? Вопрос по прежнему оставался неясным. Смахнув со лба мокрый чуб, Дарган забрал у хозяйки кружку с вином, молча опрокинул ее в себя. Подождав, пока горячительный напиток разбежится по желудку, вскинул голову, поймал хитрющие глаза толстяка.
- Но вы же не похожи на грабителей, самих едва не обокрали! – засуетился тот. – И вас всего двое, а там, сказали, целая банда.
- Если мы на грабителей не похожи, тогда о чем разговор, - вытирая рукавом черкески губы, спокойно отозвался Дарган. Кивнул на табун приведенных с собой лошадей. – Коней я собираюсь продавать, не так уж дорого. Если имеется желание, прошу ко мне с предложениями. А сейчас надо часа два-три поспать, ваши сорви головы оказались драгунами из наполеоновского войска.
Он со значением посмотрел на толстяка, давая понять, что в первый раз тот сказал ему неправду. Хозяин засучил ножками в больше похожей на опорки кожаной обувке, с поклоном отошел в сторону.
Они снова скакали по едва различимой во тьме проселочной дороге, держась друг за другом. Чтобы не сбиться с пути, Дарган определял направление по усеявшим небо звездам, его спутница отпустила поводья и молча качалась за ним. Несмотря на то, что увесистая цепочка с массивным медальоном снова была в ее руках, тревожные мысли не покидали девушку. От драгоценного груза нужно было избавиться, и как можно скорее, а сделать этого не удавалось. Когда возлюбленный прискакал к постоялому двору, в первый момент она даже не поняла, чему обрадовалась больше – его возвращению живым или тому, что за его темной масти конем вышагивала ее золотистая лошадь. Ведь патриотические призывы в ее душе тоже имели достойный отклик. И все-таки чувства взяли верх, не успел Дарган спуститься на землю, она бросилась в его объятия, но в этот раз любимый оказался холоднее обычного. Может быть потому, что рукав черкески у него насквозь пропитался кровью, а лицо было бледным, искаженным сдерживаемой гримасой боли, но здоровой рукой он упредил ее ласки. А потом она вдруг заметила, что ее конь остался без седла, значит, без спрятанных под ним свертков с золотыми изделиями, сердце девушки вновь зашлось в тревожных переживаниях. Лишь когда завела лошадей в конюшню и принялась вытаскивать из драгунских сумок содержимое, она наткнулась и на седло, и на заветные свертки, вновь обретя душевное равновесие. Она вернула не имеющие цены раритеты на законное их место – под вновь накинутое на спину животного седло. Собрав самое ценное в торбу, под косыми взглядами хозяев подворья девушка прошла в комнату и сразу взялась перевязывать спутнику глубокую рану на предплечье. Она проделывала это так аккуратно, что он лишь негромко постанывал во сне. Только после этого решила заняться торбой основательно.
Добыча оказалась весомой, наверное, растеряв веру в победу, драгуны решили обогатиться за счет собственного народа. Пачки франков, золотые и серебряные монеты, изделия из золота и серебра – все это могло потянуть на кругленькую сумму. Но франки утратили былую силу, а с изделиями следовало проявить осторожность, потому что на большинстве из них стояли личные клейма владельцев. Стараясь не разбудить возлюбленного, девушка вышла в коридор, намереваясь переговорить с хозяином постоялого двора. Она прекрасно понимала, что добытую спутником кучу драгоценностей необходимо как можно быстрее обратить в деньги, желательно в русские рубли. Увидела, как чья-то мужская фигура заторопилась от их двери в одну из комнат по коридору. На хозяйскую она не походила, тот был толстым увальнем с низковатым русским задом, скорее всего, мужчина тоже был постояльцем в гостинице при оживленной дороге.
Она нашла толстяка в конюшне, осматривающим приведенных Дарганом коней буланой масти. Он словно впервые увидел их, ласково оглаживая каждую в поисках изъянов.
- О, мадемуазель, а я решил проверить, не нанесли ли ран бедным животным, ведь они побывали в настоящем бою,- заметив девушку, воскликнул он захваченным врасплох ребенком. – Посмотрите, потеки крови засохли на шеях, на крупах и даже на мордах.
- Лошади успели проскакать не одно поле битвы, - отрешенно высказалась девушка. - Нужно их расседлать.
- Ни в коем случае, я хочу приобрести коней вместе с упряжью, - запротестовал толстяк. – Вы же знаете, ваш супруг предложил мне их выкупить, сказал, что цену определит невысокую.
- В этом смысле в ваши дела я влезать не стану, - девушка скрестила руки на поясе. – Я хотела бы показать вам кое-что еще.
Толстяк тут-же забыл о животных, он успел заметить, как спутница казака сгибалась под тяжестью драгунской сумки, которую вытащила из конюшни. Конечно, он специально выдал вражеских солдат за обыкновенную банду сорви голов, тем самым проявив патриотичность по отношению ко вновь приобретенной родине, ведь господин казак мог кликнуть гусар и те не пощадили бы французских воинов. Но они сами нашли бесславный конец, наверное, отряд не первый день промышлял разбоем. Из этого можно было извлечь выгоду. Если бы ценности принадлежали им, он бы намекнул, что имеет все основания призвать на помощь шастающие по дорогам верховые дозоры. Глядишь, постояльцы посчитали бы, что удобнее поделиться добычей, нежели попасть в лапы тех же патрулей. Но вещи в сумке тоже были краденными, да и самих драгун, вероятно, уже нет в живых. Прикинув, что доказать их принадлежность кому бы то ни было будет проблематично, толстяк приблизил волосатое ухо к девушке:
- Я весь внимание, мадемуазель, - скороговоркой произнес он.
- У нас есть бумажные франки, много франков, нельзя ли перевести их на русские деньги? – собеседница уперлась прямым взглядом в вертлявые зрачки хозяина постоялого двора. – Ведь мы собрались ехать в Россию, откуда родом мой супруг.
- Мадемуазель, французский франк поставлен на колени, - поморщился толстяк. – И вы это знаете не хуже меня.
- Но вы могли бы поменять его по самому выгодному для вас курсу.
- А если завтра он упадет еще ниже?
- По завтрашней цене и посчитайте.
- Много их у вас? – толстяк нервно пощипал губы.
- Больше десяти пачек тысячными купюрами.
Кинув короткий взгляд на лошадей, хозяин снова потеребил верхнюю губу. За деревянной перегородкой послышался перестук глиняных кувшинов, наверное, супруга готовилась начать вечернюю дойку коров.
- Я возьму у вас франки, - после некоторого раздумья кивнул головой собеседник, прищурил серые глаза. – Больше вы ничего не хотели бы предложить?
- Несколько вещей из золота и серебра, - решилась открыться женщина. – Если у вас еще останутся русские деньги.
- Я вам признаюсь, как только стало известно, что русские войска перешли границу с Францией, мы начали взимать плату ассигнациями Российской империи. Благо, рублей у солдат было достаточно.
- Вот и отлично, когда можно будет заняться подсчетами?
- Простите, мадемуазель, не поговорить ли заодно и об измученных животных?
- О цене за лошадей я ничего не могу сказать, супруг разбирается в них лучше.
- Тогда начнем прямо сейчас.
Девушка сумела продать хозяину постоялого двора большую половину из того, что оказалось в сумках, особенно старалась избавиться от изделий, помеченных личными клеймами. Она трезво рассудила, что возлюбленный только попривествует ее инициативу, ведь во франках и в драгоценностях он разбирался плохо. Зато с лошадьми казак, кажется, не прогадал, в самом начале торга намекнув толстяку о том, что имеет возможность продать их любому помещику за цену гораздо выше той, которую назначил. А за владельцами виноградных и иных угодий далеко ходить не надо, они живут везде. Толстяк быстро сообразил, что его несговорчивость может принести лишь отрицательный результат, выложил на стол пачки русских банкнот. Когда продавец добра ушел готовить коней в дорогу, купец как бы на прощание по французски поитересовался у девушки:
- В России вы решили присмотреть какое-нибудь поместье?
- Такой вариант не исключен, - не стала отпираться она. – Но сначала нам нужно будет обустроить свое гнездо с домиком и приусадебным участком.
- Земли там достаточно, и она не столь дорогая, - не стал спорить хозяин. – Но я посоветовал бы вам приобрести усадьбу здесь, с хорошим домом, с виноградниками. А лучше, если есть много денег, купить сразу замок, они сейчас здорово упали в цене.
- Сама об этом подумывала, - пристально посмотрев на собеседника, кивнула головой девушка, у которой родственники, чтобы выжить в наступивших голодных временах, озаботились подобной же проблемой. – А почему вы решили быть со мной откровенным?
- С первого взгляда я увидел, что вы из хорошей семьи, а выбрали себе в мужья полудикого казака. Что вас на это подвигло, я допытываться не стану, но разумному человеку сам Господь велит пойти навстречу, - хозяин с пониманием улыбнулся. - Во первых, пройдет немного времени и все восстановится в прежних границах. Французы трудолюбивые, значит, потраченные деньги вернутся сторицей. А русские люди – народ вольный, их разбаловали пространства, которые принудили людей не ценить ничего. Русские люди плохие собственники, деньги ваши могут пойти прахом – или пропьются, или разметаются на ненужное.
- Вы так думаете? – насторожилась девушка.
- Мадемуазель, мне ли не знать соплеменников. Скажу больше, после татаро-монгольского ига русские люди превратились в тех же татар и монголов, для которых жизнь в приличных домах без степных просторов смерти подобна, - собеседник со значением поднял вверх указательный палец. – Они разучились ценить то малое, чем живет человек здесь, в Европе.
- Вы философ? – спросила девушка.
- Вы правильно подметили, и все потому, что я русский, - грустно усмехнулся хозяин постоялого двора. – Во Франции простому человеку философствовать незачем, этим занимаются те, у кого достаточно свободного времени. Обычные же люди здесь трудятся. В России все наоборот.
- Вы не советуете мне покидать свою родину? Если в России не сложится жизнь, я вернусь к родителям. Правда, они этому не обрадуются, как были против моего сумасбродного поступка с выбором жениха.
- Не смею вмешиваться в вашу личную судьбу, мадемуазель, - замахал руками собеседник. – Я лишь посоветовал вам как лучше распорядиться деньгами. Вы правильно сказали, неизвестно, как сложится ваша жизнь на дикой окраине отсталой России, к тому же, появятся дети, им нужно будет давать образование. А вы уже сейчас для будущего потомства сможете создать разумный задел.
Некоторое время над столом, за которым произошла сделка, висела тишина, затем девушка вздохнула, облокотилась о каменную, побеленную известкой, стену:
- Скажите, почему вы со мной так разоткровенничались? И с чего перестали уважать свою бывшую родину?
Хозяин постоялого двора молча продолжал укладывать выкупленное добро в окованный медными листами деревянный короб. Наконец, он вскинул лысеюшую голову, приблизил лицо к собеседнице:
- Мадемуазель Софи, на первый вопрос я вам уже ответил, повторять не имеет смысла. На второй тем более, моя родина едва не лишила живота весь наш род. Мы с великим трудом убежали из России и возвращаться обратно пожелает разве что безумец. За личные пристрастия нас там ожидает лишь виселица.
- Но я не смогу уговорить супруга вложить деньги в какое-либо поместье здесь, - в отчаянии воздела она вверх руки. - Он не пойдет мне навстречу.
- Мало того, ваш супруг вас не поймет, - подлил масла в огонь негаданный благодетель. – Для него это будет такой же дикостью, как купить вам, допустим, флакон духов, которыми вы пользуетесь с колыбели.
- Тогда какой из этого выход?
- У меня никакого, у вас он быть обязан.
Примерно такой разговор произошел между девушкой и оказавшимся великодушным хозяином постоялого двора и сейчас, мерно покачиваясь в седле, она мучительно искала выход из внезапно создавшегося положения. Она осознала, что одного глупого поступка с побегом в никуда из более-менее благополучной семьи, теперь ей было достаточно. Она по прежнему боготворила избранника, но толстяк сумел разбередить те качества, каковыми отличается француз от русского, то есть, обыкновенную практичность с трезвым взглядом в будущее.
Так, перебирая в голове тысячи путанных мыслей, она промучилась всю дорогу до того момента, когда небо на горизонте снова не занялось светлыми мазками, а впереди не показался очередной населенный пункт. И решение пришло, заставив по новому взглянуть на проблему, было оно, как все гениальное, просто и безыскусно. Поудобнее умостившись в седле, девушка облегченно улыбнулась. Дарган уже рыскал глазами в поисках места для привала, останавливаться в постоялых дворах он больше не желал. Прямо по курсу, на вершине пологой лощины, показалась небольшая рощица из березовых деревьев, казак направил кабардинца в ту сторону.
Дарган успел разжечь костер, девушка сварить нехитрый, но сытный, обед, а небо здорово посветлеть, оставалось броситься на разложенную мехом наружу казацкую бурку и предаться бурной любви, а потом и сну под шелест березовых листьев. Но спутница не спешила расставаться с пропыленной насквозь накидкой, она прошла к переметным сумкам, знаками показала, чтобы Дарган вынул из них свертки.
- Зачем тебе это? – присаживаясь на корточки рядом, поитересовался он. – Больше продавать ничего не надо, опасно это, понимаешь? Ну как тебе объснить...
- Же парле... там, - спутница упорно показывала рукой в сторону города. – Там... лес Месмезон
- Какой лес, мы в лесу...
- Месмезон, там...
- Ты хочешь продать даргоценности Месмезонам? – Дарган кивнул на свертки и показал по направлению к городу. – А кто они такие, Месмезоны?
- Ви, месье, лес Месмезон.
Дарган откинулся на бурку, сунул травинку в рот, он подумал о том, что избавляться от сокровищ следует по одной причине, любой патруль имел право задержать их и препроводить куда следует. При обыске клейма на изделиях, тем более, печати на драгунских вещах подсказали бы, кому передать грабителей дальше. А с бумажными деньгами опасность быть задержанными уменьшалась в несколько раз, мало того, их можно было рассовать куда угодно, хоть привязать под хвосты лошадям. Но он до сих пор не нашел ответа на вопрос, по чьей наводке за ними охотятся, или это был хозяин схрона, или погоню организовал месье, к которому обратилась девушка. В конце концов, он пришел к выводу, что одинокую путницу никто задерживать не станет, и если она знает, кому продать золото, почему бы этим не воспользоваться, тем более, выигрыш был очевидным. Отложив сокровища, принадлежавшие новгородскому князю, Дарган сунул остальное в сакву, с серьезностью посмотрел на спутницу:
- Будь осторожной, кажется, я начинаю к тебе привыкать.
- Ви, месье, - радостно откликнулась девушка. Она рассчитывала именно на такой исход дела но не предполагала, что соглашение пройдет так быстро. – Оревуар, мон шер!
Дончак с места взял в карьер, ветер шарфом заполоскал платок на плечах, колоколом вздул платье на всаднице и тут-же подолом облепил ее ровные ноги.
- Оревуа-ар! – донеслось уже издали.