Шура Рябова была женщиной открытой, доброй и симпатичной.
Правда, женщины немногочисленного коллектива частного швейного предприятия, где трудилась Шура, так не считали. Они придерживались другого мнения. Острая на язык Леночка Парфенова, молодая и шустрая, даже дала ей обидное прозвище - Шурочка-ряба. И совсем не из-за имени-фамилии, как думала Шура, и не по причине огненно-рыжих волос Рябовой. Просто Шурочка всегда улыбалась, была жутко смешливой, а уж, если смеялась, то получалось у нее это похоже на кудахтанье курицы. Вот и Шурочка-ряба, все просто! Ее не то чтобы не любили, нет. Просто выбивалась Шурочка из слаженного женского коллектива своей угловатостью, неумением следить за модой, полным безразличием к мексиканским сериалам и, самое главное, этой своей «дурацкой улыбкой» несмотря ни на что и вопреки всему.
- О, опять лыбится, - ворчала Зинаида, - чего лыбится? Чему радуется? Чокнутая, ей Богу.
- Да, пусть себе. Тебе то что? - останавливала громкую Зинаиду Ирина, самая старшая из работниц.
А Шурочка, действительно, всегда улыбалась. И никто не догадывался, как это сложно, улыбаться, причем, в самой на то неподходящей ситуации. Даже, когда Колька бросил Шурочке: « Курица!», хлопнул дверью и ушел к продавщице овощного магазина, Шурочка улыбалась. Смотрела на дверь и улыбалась. Нет. Она совсем не была рада тому, что ее Коленька бросил ее и маленького Сашку, она просто улыбалась и все.
- Шурка, ты пришлепнутая или что? Чему ты радуешься? – выговаривала ей единственная подруга, сидя за кухонным столом с Шурочкой и маленьким Санькой.
Маленькая кухонька с доисторической клеенкой в жуткий цветочек на стенах, слегка побитый временем стол, кофе и печенье, вялотекущая беседа притягивали Веру почти каждый вечер. Здесь Вера могла отдыхать, исповедоваться и поучать Шурочку. Поучать, не рискуя нарваться на обиду, или, не дай Боже, на гнев со стороны Шурочки. Вера отчаянно учила подругу жизни, а подруга в ответ только улыбалась, прощая нелестные эпитеты и копания в собственной личной жизни.
С Верой Шурочка дружила с незапамятных времен, с детского сада. Вера была полной противоположностью Шурочки. Вера, не задумываясь, резала правду-матку тогда, когда считала нужным, независимо от того, как это отзовется в сердцах и душах тех, кому эта правда предназначена. Вера не старалась удержать любимых, да, собственно, она никогда и никого не любила, кроме себя. Вера следила за собой, обожала красивые шмотки, страсть к сериалам не скрывала и, самое главное, ходила с томным выражением лица, полагая, что так женщина выглядит гораздо привлекательнее и составляет для мужского пола некую загадку. Вера сделала приличную, по Шурочкиным меркам, карьеру, закончила журфак и теперь работала в редакции новостей на небольшой телестудии. Шурочке, которая закончила десятилетку на «отлично», раннее замужество помешало поступить в институт. А, вернее, помешал любимый Коленька. Слесарь-сантехник Коля считал, что все это блажь да дурь, «баба должна домом заниматься, а не по институтам шляться». Шурочка соглашалась и, как всегда, улыбалась любимому, уж очень красив был черт! Ну, а Вера, если и улыбалась, то редко и как-то одними губами, чуть-чуть, натянуто и так, как будто кто-то заставлял ее против воли сделать это. Короче, Вера – это Шурочка наоборот. И как только они сдружились?
Шурочка находила в Вере, по-видимому, то самое, чего не хватало ей самой.
- Шурка, - крякнула Вера, отпивая слишком горячий кофе из надтреснутой миниатюрной, фарфоровой чашечки с пасторальной картинкой на нежном боку, - Шурка, тебе нужно в замуж!
- Чего? – протяжно отозвалась Шурочка.
- Чего-о-о? - передразнила Вера, - Ничего! Заму-у-у-ж!
Шурочка встала из-за стола. Собрала невидимые крошки со скатерти в мягкую ладонь, скинула в раковину. Подвинула маленького Сашку к двери.
- Ма-ам! – затянул Сашка.
- Спать, мой сладенький, – промурлыкала Шурочка, подхватила малыша на руки и потащила в комнату.
Через пару минут Шурочка уже сидела напротив подруги. Вера курила и объясняла «пришлепнутой» необходимость семейной жизни.
- Ты пойми, в твоем положении крутить носом нечего. Надо брать то, что первое под руку попадется…
- Не бомжа же из подворотни, - тихо попыталась возразить Шурочка, - и почему в моем положении?
- Может и бомжа, кто его знает! И потому, дорогая, - Вера затянулась сигаретой, шумно выдохнула дым, выпятив губы трубочкой, и глотнула кофе, - потому что не первой молодости уже…
- А ты? Ты, почему не замужем?
- Ты меня с собой не сравнивай. Я женщина свободная, мне этого добра даром не надо. А у тебя ребенок!
- Да… у меня ребенок… - задумчиво протянула Шурочка и снова заулыбалась.
Утром за заботами, за манной кашей, за дорогой в детский сад Шурочка напрочь забыла вчерашний разговор с подругой, да и не придала она ему никакого значения, так задумалась слегка после ухода Веры. Вспомнила непутевого Коленьку, всплакнула и все. Санька капризничал и канючил, как обычно, всю дорогу до садика, пока не увидел в беседке дружка, соседского Вовчика, с новой пожарной машиной в руках. Отцепился от Шурочкиной руки, бросился к товарищу и стал ныть уже тому в оттопыренное ухо: «Ну, дай поиграть… Вовчик, дай поиграть…» Шурочка поулыбалась, кивнула воспитательнице, помахала сыну рукой, но тот не заметил, завороженный сверкающей ярко-красной игрушкой.
Вечером Шурочка с «квадратной», от шумно строчащих швейных машин, головой последней из мамаш и других заботливых родственников влетела в детский садик. Санька не бросился ей на встречу. Он сидел за столиком, подперев руками голову, и упрямо смотрел в окно, за которым уже стемнело, и совсем ничего не было видно. Екатерина Петровна, Санькина воспитательница, взяла Шурочку под локоть и повела в детскую спальню.
- Александра Ивановна, я должна с вами серьезно поговорить… - начала она шепотом, приблизившись настолько близко, что Шурочка ощутила запах детсадовской молочной каши, которую, видимо, давали на ужин.
- Извините, ради Бога, извините, - просительно заулыбалась Шурочка, - я все понимаю, но работа… у меня работа до шести, и я никак не успеваю раньше…
- Я не об этом, - перебила Екатерина Петровна и поджала губы.
Шурочка застыла, и ее дурацкая улыбка тоже застыла на ее вытянувшемся лице.
- Я не об этом, - продолжила, наконец, воспитательница, - Сегодня ваш Саша избил товарища. Он зверски накинулся на Володю Потапова. Мальчик серьезно пострадал. У него синяк. Саша разбил совершенно новую игрушку Володи. Вы должны принять меры… поговорить, наказать, в конце концов. И я вас предупреждаю, вам придется выяснить это печальное событие с Володиным отцом. Вам нужно будет, по меньшей мере, извиниться, ну и, конечно же, возместить ущерб. И, знаете, я, даже не знаю, как вам сказать, но такая агрессия в четыре года! Что будет дальше? Дальше из-за игрушки он кого-нибудь убьет…
Но, Шурочка уже не слушала жутких перспектив, которые рисовала перед ней Екатерина Петровна. Улыбка сползла с ее лица. Шурочка побледнела, покачнулась и кинулась к Саньке.
- Александр, - Шурочка всегда называла Саньку полным именем, когда он был в чем-нибудь виноват, - как ты мог избить то…
Шурочка осеклась. Санька сидел бледный, уставившись в одну точку, нижняя губа предательски дрожала. Только сейчас Шурочка увидела огромную шишку прямо над глазом мальчика и расцарапанную, покрытую испариной, пухленькую щечку.
Всю дорогу домой Санька молчал, и Шурочка молчала, боялась расспрашивать. Шурочка мысленно все еще вела диалог с Екатериной Петровной. Она говорила ей, что Санечка еще совсем маленький, что он, наверняка просто хотел поиграть с такой замечательной игрушкой, что у нее нет денег, чтобы покупать ему такие дорогие вещи. Шурочка объясняла, что она, в отличие от родителей Потапова, не работает в Министерствах, а всего лишь шьет простое трикотажное белье. И, к тому же, она воспитывает сына совсем одна. И Екатерина Петровна соглашалась с ней, кивала и сочувствовала. Но… увы, весь этот диалог существовал только в Шурочкиной голове. На самом деле Шурочка молча одела Саньку, тихо извинилась и как-то даже неуклюже, боком вышла за дверь, а Екатерина Петровна в ответ на тихое «извините, я разберусь» процедила сквозь зубы : « Да уж, будьте добры!»
Только, когда Санька умытый, щедро вымазанный зеленкой уже застегивал непослушные пуговицы на короткой пижамной рубашке, Шурочка решилась.
- Санечка, сыночек, ты ничего не хочешь мне рассказать?
И Санька рассказал… Рассказал, как просил у Вовчика машинку. Как Вовка не давал. Как сказал, что это ему папа подарил. Как Санька только чуть-чуть, ну совсем чуть-чуть потрогал лакированную красную дверцу. И, как Вовка сильно ударил его прямо вот этой самой пожарной машиной по голове, и дверца открылась и поцарапала больно-пребольно щеку. И как «толстуха-вреднюха» Катька Петровна подскочила и за ухо отволокла Саньку в угол. И как все смеялись…
Санька говорил, заикался и говорил, и слезы наполнили серые глазенки-блюдца, но не вытекали. Санька не разрешал, он ведь мужчина… Только нижняя губка снова дергалась и дрожала.
Шурочка долго гладила Саньку по голове, поправляла мокрые от волнения волосенки, говорила, что все у них будет: и деньги, и пожарная машина, самая красивая, самая большая и… папка будет, обязательно будет… Когда Санька, наконец, уснул, только тогда круглая слезинка выкатилась из-под пушистых ресничек и остановилась в уголке у кнопочки-носика.
Огромная, красная пожарная машина мчалась по пустому шоссе. И сирена выла, и мигалка крутилась и сверкала ярким голубым светом. Машина резко затормозила, дверца открылась, и из нее выглянул пожарник в ярком комбинезоне и блестящей металлической каске. «Папка», - закричал Санька и кинулся к нему. А пожарник заулыбался, подхватил Саньку на руки и спросил: « Где живет этот противный Вовчик Потапов? Я ему сейчас как дам!» « Не надо, папа, Екатерина Петровна ругаться будет и в угол нас поставит», - шепотом предупредил Санька. « А я никого не боюсь!», - ответил смелый пожарник и погладил Саньку по щеке: « Саня, Санечка… сынок…»
- Санечка, вставай, сынок! - с трудом будила улыбающегося сквозь сон Саньку Шура.
- Мама, я не хочу в садик, - заныл Санька.
И Шурочка не стала по обыкновению уговаривать Саню идти в детский сад.
- Хорошо, сегодня пойдешь со мной. Только, чур, не мешать, будешь сидеть тихо, и смотреть, как мама работает.
Этот день стал для Саньки праздником. Не смотря на боевой зеленочный раскрас, Саня сразил наповал весь женский коллектив. Его все тискали, давали разноцветные мягкие кусочки ткани, угощали печеньем и конфетами. Особенно полюбился Санька громкой Зинаиде.
- А ну-ка, Александр, подойди ко мне, - звала она, стараясь перекричать шум машинок, - хочешь поработать?
Санька кивал белобрысой головой.
- Тогда держи и тяни. Только осторожно!
И Санька хватался за розовый край будущей ночной сорочки, выплывающий из-под лапки швейной машины, и старательно, приоткрыв рот и высунув кончик языка, тянул ткань на себя.
- Вот, представь, Александр, купит эту рубашку какая-нибудь тетечка, наденет и скажет: «Интересно, кто это такую прекрасную вещь сшил?». А это ты!
Санька гордо вскидывал голову и, краснея от напряжения, еще старательнее тянул на себя мягкую материю. Все улыбались, подмигивали Саньке. Только Шурочка прятала мокрые от навернувшихся слез глаза, опускала голову и строчила, строчила… голубое, розовое и снова голубое, розовое.
- Шур, ты что? - спросила Ирина, - Случилось что-нибудь?
- Да нет, ничего, - ответила Шурочка и хлюпнула носом.
Женщины переглядывались, посматривая на Шурочку, пожимали плечами.
- Вот и наша Шурочка-ряба доулыбалась, - шепнула ехидная Леночка Парфенова, но Зинаида так зыркнула на нее, что та тут же замолчала.
Вечером счастливый Санька рассказывал Вере, как он шил ночную рубашку для «неизвестной тетеньки», смешно крутился перед воображаемым зеркалом, хлопал себя по щекам, показывая «тетенькино» удивление: « Кто же сшил эту прекрасную вещь?» Вера хохотала до слез, Шурочка смотрела стеклянным взглядом и вздыхала.
- Ну, что? Что особенного произошло? – спрашивала Вера Шурочку, когда уставший за день Санька, наконец-то, уснул, - Дети! Что тут убиваться?
- Да нет, Вера. Ты, наверное, права. Мальчик… ему отец нужен, а не такая курица-мамаша, как я. Я, понимаешь, даже защитить его не смогла, испугалась…
В дверь позвонили. Шурочка открыла. На пороге стоял Потапов-старший, Шурочка видела несколько раз, как этот рослый, безукоризненно одетый мужчина подъезжал к дому на сверкающем автомобиле. Шурочка набрала побольше воздуха в легкие и уже собралась с силами, чтобы дать отпор незваному гостю.
- Извините, - неожиданно тихо произнес тот. И Шурочка осеклась.
- Извините, что так поздно. Моя фамилия Потапов. Я Отец Вовы… Вы, наверное, в курсе…
- В курсе! Мы в курсе! – вылетела из-за спины Шурочки Вера, - Как же вы, гражданин Потапов своего сына воспитываете? Вы думаете, если вы такой большой чиновник, то вам все позволено? Вы думаете, что тот моральный урон…
Вера что-то говорила о моральном уроне, о том, что она работник крупного телевизионного канала и не оставит это дело без внимания. Много чего говорила Вера. Только ни Потапов, ни Шурочка ее не слушали.
- Понимаете, я сына воспитываю один. Его мать… ну, в общем, это не суть важно… - говорил Потапов-старший, обращаясь к Шурочке, - Видимо, что-то упустил… Ну, вот, - и протянул Шурочке большую коробку, сквозь прозрачное окошко которой была видна ярко-красная пожарная машина.
- Что Вы.. не надо, - отнекивалась Шурочка, но Потапов впихнул в руки Шурочки коробку, пробормотал еще раз : «Извините», повернулся и ушел.
- Вот это да! Ничего себе! – изумленно воскликнула Вера.
А Шурочка стояла, прижав к груди неожиданный подарок, и снова улыбалась своей, и совсем не дурацкой, а очень даже милой и симпатичной улыбкой.