Рыбы

Карина Никульникова
 
 Рыбы не льют слезы:
 упираясь головой
 в глыбы…

 Иосиф Бродский



 
 * * *

 C закрытыми глазами я безуспешно шарила под кроватью, чтобы угомонить ответственный будильник с пропеллером вместо галстука. Вместе с будильником там лежал один тапок. Ну, наконец-то, заглох! Я открыла глаза и, недолго думая, заболела. Это была не ангина, не простуда и даже не грипп - осеннее воспаление задумчивости. Слышали о таком? Действительно, болезнь не доказана медициной, но и не опровергнута телом и мыслями.
 Я придумала причину, и не пошла на работу. Босиком по кафелю скользнула мимо дежурной фарфоровой лампадки на краешке стола - к зажмуренным жалюзи и аккуратно впустила полоску света. Прищурилась, вдохнула тепло неожиданно солнечного утра и как – то слышно выдохнула эту бессонную ночь.
 Солнечное, веселое, совсем проснувшееся утро застало меня врасплох. И сейчас тяжелая туча вчерашнего настроения находилась в недоумении: рассеяться или все – таки…
 Мысли не сомкнули глаз, а спать совсем не хотелось. И думать о.., передумывать вновь, задумывать что - то вовсе не имело смысла, по крайней мере, сегодня. Я нашла второй тапок и закрыла за собой дверь. Тянуло на улицу.
 Походка, кисти рук, пряжки расплывались в прозрачном воздухе. Люди теряли перчатки, оставляли газеты на лавках, под которыми ежились голуби и кошки. А я находила много интересного…
 В такие дни я чувствовала себя туристкой в родном городе. Рассеянность и невнимательность были мне даже к лицу. По крайней мере, так мне думалось, и я сама себя этим веселила. В сотый раз повернуть направо, когда тебе влево, толкнуть дверь знакомой кондитерской от себя, когда можно дернуть за ручку и перестать быть глупо-удивленной аквариумной рыбой. Элементарно! Но руки и ноги продолжали создавать нелепости.
 Вчера хотелось сделать губы ярче, улыбаться больше и задержаться на работе, а сегодня – по-другому накрасить глаза, заскочить в удобную обувь и никакого намека на офис! Я больна!
Самолеты сновали над головой один за другим. Большие, статные, слушать их – одно удовольствие. Редко встретишь человека, равнодушного к звукам ревущих турбин, мерцанию сигнальных огней в небе. Но почему-то на улице я была единственной, кто останавливался и запрокидывал голову вверх, придерживая кепи, чтобы проводить птицу за облака.
 Город часто смотрит вниз или по сторонам, я – в лица, небо, книгу, вчерашнее и завтрашнее, причем уже с вечера. Всегда стараюсь планировать свое завтра. А будущий день не всегда отвечает мне взаимностью. Честно, сама так все подстраиваю. В солнечный день появляются рабочие встречи, не занесенные в план, в пасмурные – очки и клавиатура. В мой комплексный рабочий день, как правило, входят заметки, статьи, интервью, сонные рекламодатели, обеденный час (кстати, в противовес работе – далеко не комплексный), минуты для себя и о себе в файле «мое». В ответ на вопрос: «Чем занимаешься?», я бросаю фразу что-то типа: «Идеи и мысли в буквы упаковываю». Чистая правда, как себя не называй.

 * * *
 Я шла мимо немого фонтана, когда в кармане что-то зашевелилось – эсэмэска. Телефон буквально прыгал в моих руках, как скользкая рыба. Сообщения прилетали одно за другим.
– Ну, кто там такой нетерпеливый? – Это была Сашка. Она не могла успокоиться. Вот что заставило меня изменить свое направление и заглянуть к ней.

Эсэмэски Сашки:
1.«Машинка воду не забирает! Все плывет! А-А-А-А! Помогите, кто-нибудь!»
2. «Машинка – автомат, а я стираю с утра. Точнее чиню этого монстра уже три часа, собираю воду!»
3. «А у меня сегодня выходной, а я три часа корячусь и смотрю в пол. Три часа половой жизни!»
 Истерический поток слов надо было как-то остановить, я набрала Сашку и сказала: «Федорова, держись! Я в пяти минутах. Ради Бога, прекрати. Спасай кошек!». Федорова жила за книжным магазином в только что отстроенном доме. Подъезд пах свежей краской и новой жизнью. Я поднималась на шестой этаж, оценивая наружные двери и наличие половичков перед ними. Было заметно, что хозяевам приятная любая мелочь: даже коврики, о которые вытирают ноги, были изысканными и словно только что с витрины. «30» квартира. Сашка. Я боялась, что дверь вот-вот лопнет, и поплывем мы с подругой и ковриками куда подальше.
 У Сашки в квартире не пахнет мужчинами, зато повсюду запах кошек. Хотя, как сказать... Васька и Савартасид Хосе – два кота. Я смеюсь над Сашкой. Это ж надо было два месяца держать этого тощего в полоску безымянным, чтобы потом назвать Василием? Другое дело – Савартасид. Сокращенно Пысик или Пынечка. Сашка до сих пор не может объяснить, как это Савартасида можно было сократить до Пысика. Ужас! Уверена, что у Хосе от своего погоняла шерсть встает дыбом, а Вася в такие моменты испытывает настоящее кошачье счастье. Васек, видимо, в прошлой жизни был уличной собакой. Он и в этой-то жизни немного обижен. Саша не научила его повадкам аристократа, а вот у Хосе изящество было в крови. Так и остался кот Вася простым, как два кусочка кити-кэт. Но от этого Сашка любит его не меньше, если сказать – не больше. В принципе, и мужчины ей нравятся не с обложки.

 * * *
 Моя зареванная подруга сидела на полу своей кухни. Растрепанная и промокшая, но уже тихая и умиротворенная. Савартасид Хосе и Василий ждали меня на тумбе в прихожей. Через двадцать минут мы справились с лужами на полу и пили чай, а вкусный запах ленора придавал уюта еще не обустроенному Сашкиному жилищу. Наленоренные кошки сидели на подоконнике и слушали наш разговор:
-- Я не сдержалась – улыбчиво, с привкусом знакомого разочарования – выронила Саша.
-- Так значит, вы снова встретились???
-- Странное ощущение… Ты видишь, говоришь с человеком, но не можешь его запомнить! Остался только запах его машины. Как это так?
-- Саш, я не понимаю тебя, ты же стерла его номер. Все.
 Обычное дело: Федорова в очередной раз удалила из контактов своего телефона Его номер. На память она могла вспомнить лишь первые три цифры. Именно это ее и спасало. Все. Человека больше не существует. Шанс, что он позвонит или напишет первым, был один на миллион. Однако если и говорят, что спасение – дело рук самих утопающих, то Сашка, наоборот, своими же руками топила себя регулярно раз в месяц. Она держалась неделю, вторую, а на третью открывала старый блокнот с адресами и заметками на той странице, где уже несколько лет обведенный пастами разного цвета был Его номер. Сначала она писала сообщение и стирала его. А, уже на следующий день, проведя его в муках ненависти и любви, нажимала «отправить».
-- Да. В прошлом месяце. Черт его побери! Почему бы ему не потерять телефон или не сменить номер?
Мы помолчали.
-- Забери мой блокнот…
-- Саш, я думаю, что Его номер ты размножила повсюду. Наверняка, выцарапала его на турнике, на детской площадке.
Мы захохотали.
 Оставляя кошек и Сашку, мы договорились созвониться и пересечься сегодня вечером.
Мне не хотелось говорить больше, но я почему-то тихо сказала: «Отпусти себя».

 * * *
 Опираясь о перила лестницы, я медленно спускалась вниз. Думала о Сашке…Я понимала ее, конечно же, понимала, но признаться ей и себе в этом не могла. Сказать, что не любить легче - это все равно, что признаться в том, что в любви мы все, и даже самые опытные из нас, далеко не асы, а всего лишь любители. Мы просим любви как дети, которые просят у зимы лета, а у лета – зимы, но чаще топчемся как взрослые в пыли межсезонья.

 * * *
 Солнце спряталось, и мой красный шарф здорово контрастировал с серым небом. Я отключила звук города, включив плеер. Музыка помогала мне переживать разные настроения.
Я снова была у фонтана. Наверное, в этом что-то есть, когда ты, скажем, живешь где-то всю жизнь, и тебе все до предела знакомо: каждый поворот, улицы, прохожие. И если понадобится, сможешь нарисовать карту города по памяти, назвать многих по имени, сказать, в какой маршрутке ездит дама в шляпе с сухим лицом и живыми глазами, и где готовят самый вкусный кофе! Но вдруг, случайно, ты все забываешь, путаешь и больше не можешь выговорить дежурную фразу. Не помнишь светофора – идешь на красный, дама в шляпе сегодня хороша и свежа, что кажется - ты перепутал маршрутное такси, кофе так горчит…ужас, но тебе это нравится! Нравится не узнавать знакомых вещей – открывать их впервые, как это делает ребенок. Минуты счастья. Ведь и к вкусу кофе мы просто привыкли. Терпкий, без излишеств, модный, деловой, а значит – взрослый и только потом вкусный. Сейчас мы не придаем этому значения: хороший кофе, отличный черный костюм. А тогда, когда нам было по пять лет, вся планета без исключения любила сладкое и джинсы на лямках!

 * * *
 В кармане снова брякнуло. Если честно, я уже устала удивляться, поэтому с протокольным лицом достала телефон, как будто это не меня, и ужаснулась – рыбки!!! Маленькие мои, потерпите! Сейчас мама вас накормит! Напоминалка на дисплее возмущенно мигала, давая понять, что игнорировать сигнал больше нельзя. Ключи Игоря были у меня в сумочке, поэтому я прыгнула в автобус, в надежде не дать рыбкам съесть друг друга. В транспорте было тесно. Кто-то потерял перчатку. Мне стало любопытно. Наверное, этот кто-то погрустил немного и подумал – куплю новые и пришью к ним резинки. Я посмотрела на руки пассажиров и почему-то представила, что одна рука завидует той, другой, сидя в темном кармане пальто. Вдруг перчатку заметили. Чей-то голос крикнул, чтобы пропажу отдали кондуктору. А кондуктору и дела нет до мокрой и уже порядком потоптанной перчатки. Девушка вообще не была похожа на привычного кондуктора. Стильная стрижка и сережка в носу. По-моему, она думала о своем и, кажется, ненавидела свою работу. Молчаливая. Точно думала. Ни разу не крикнула: «Оплачиваем проезд, кто вошел!». Моя остановка. Не хотелось выходить. Я оставила кондуктора с мыслями. Не хорошо читать чужие мысли, скажете вы и будете сто раз правы, но интерес остается. Другие люди – другие мысли…

* * *
 За сегодняшнее утро это был уже третий подъезд такой же по счету многоэтажки. Я порядком подустала и подумала, что по закону жанра, марафон только начинается. «Нечего так болеть!» – сказала я сама себе. Хихикнула и все – таки решила опередить коллег, которые, скорее всего, с минуту на минуту, начали бы беспокоиться о моем отсутствии. Я набрала семь привычных чисел. Трубку взял главный редактор Олег Яковлевич Демаков:
-- Акула пера, где ты плаваешь?
-- Олег Яковлевич, работаю сегодня дома… Простыла. Но вечернее мероприятие ни за что не пропущу.
-- Точи зубки, а то у нас без твоего материала совсем сопливо. Номер итак на соплях держится. Прости за тавтологию.
Я случайно, но очень в тему, чихнула!
-- Да… Мы все – нажива для гриппа. Жду отчета. Ну, будь здорова!
 До свидания и спасибо я говорила уже в никуда. Демаков умел сгущать краски и соскакивать с любого крючка – издержки профессии. Наверное, поэтому дела в издательстве были не так уж и плохи.

 * * *
 Лифт дернуло. Двери открылись. Я не была у Игоря со вчерашнего дня… Посмотрела на часы: 12:12. В другое время я не прихожу.
 Так получалось, что меня преследовали или оберегали (этого я еще не могла понять) парные числа! Куда бы и когда бы я ни пришла, на циферблате я замечала только одинаковое количество часов и минут. Настенные часы в квартире Игоря, дисплей моего мобильника, рабочий компьютер или городские часы всегда показывали 14:14, 17:17, 21: 21… Не знаю почему, но я радовалась этому совпадению и огорчалась, если вдруг упускала его, как будто точность этих цифр говорила о том, что я не отклонилась от своего курса. И если не дай Бог, я смотрела на часы, например, в 19:20, то мне казалось, что остаток дня потеряет свою возможную неординарность, я пройду мимо важных для меня событий или что-то будет не так. Любой успех или промах я частично связывала с гармонией чисел или ее отсутствием. Эта случайность стала для меня закономерностью, и я сама начала притягивать парные числа, словно управляла временем.

 * * *
 Рыбы интеллигентно молчали. Чувствуя свою вину, я о чем-то с ними поболтала. Накормив, предложила им добавку и десерт. Не услышав ответа, я подумала, что в этом случае, молчание – знак согласия. Рыба - непривередливое создание, мученица немоты.
 Когда мы с Игорем говорили на разных языках, я постепенно затихала, губы немели, не получалось выронить и слова, даже если их было много, и они ходили у меня в голове косяками. Я молчала – значит, была глубоко не согласна. Моя немота могла продолжаться сутками. Чтобы не обидеть Игоря, я жестами просила у него лист бумаги и карандаш. «Сегодня я – рыба». Это были все слова. Казалось, что и рука отказывалась писать. В такие моменты я не дулась и не пыталась избегать Игоря, была способна искренне ему улыбаться. На вопрос: «Что с тобой?», я пожимала плечами и ускользала в пучину постели. Я мучалась молча, хотя мне кажется, что не говорила даже про себя. Молчала с ним и сама с собой. Даже на работе – уходила в молчаливое изучение материалов, игнорируя встречи и интервью. К минимуму сводила все контакты с внешним миром. Зачем? Наверное, я освобождалась – стирала гигабайты информации. От нее у меня пересыхало в горле, немели пальцы и чувства. И вдруг, неожиданно для нас обоих, я снова просила лист бумаги и карандаш. Писала: «Я не рыба больше!». Он потерянно молчал, слушая мой голос, а я говорила, что соскучилась. Нас опять было двое.

 * * *
 Когда в кармане снова забулькал телефон – кто-то, видимо, хотел выговориться - я стояла на линии, разделяющей дорогу на две встречных полосы.
 Бывает порыв, когда ты осознанно идешь на красный, пересекая оживленную магистраль в неустановленном месте. Ты решаешься на это маленькое безумство - вполне обдуманный шаг, не потому, что разучился жить, а потому, что хочешь прочувствовать эту жизнь каждым позвонком. Физически человек переживает разные эмоции одинаково. Когда мы безумны от счастья или от горя, сердце и в том, и в другом случае играет рваную музыку, глаза увлажняются, и мы пьем слезы, потому что во рту пересохло. Все в нас устроено так, чтобы облегчить муки, боль, сомнения.
 На линии жизни двустороннего движения мы за секунду переживаем рождение и смерть, любовь и одиночество. Нам часто не хватает остроты ощущений или, скорее, острого ощущения себя. Поэтому кто-то из нас прыгает с парашютом, кто-то становится стюардессой, а я иногда нагло нарушаю правила дорожного движения. Чего же мне не хватало сейчас?

 * * *
 Ловко, при всей моей неуклюжести, я скользнула рыбкой и проскочила дорогу. Улица на этой стороне была уже другая, как будто кто-то включил свет. Пройдя этот маленький путь, я еще больше ценила каждый вдох и выдох. Спидометр моего настроения зашкаливал. Голос был возбужденным. Мое «слушаю» звенело:
 -- Леня!!!! Ха-Ха.. Ты где? Ты откуда? Леня!!!
 -- Девушка в красном шарфе с мягкой походкой и взбалмошным характером, оглянитесь назад!
Я повернула голову и увидела сияющего добряка. Это - Леня. Я кокетливо шла ему навстречу и продолжала говорить в телефон…
 -- Селедка! Я вам улыбаюсь!
 Леня засмеялся своим громким, раскатистым смехом и захлопал рыбьими глазами. Синие озера в белом камыше. Такие у него были глаза. Ресницы – белые- белые, глаза – синие – синие.
 -- Рита, прекрати! Я все – таки отправлю тебя в школу вождения, чтобы ты красный от зеленого начала различать!
 Мы встретились ресницами и отключили телефоны.
 
 * * *
 Мы с Леней знали друг друга уже… Не важно. Много лет! Он подвозил всех моих подруг; договаривался, чтобы им чинили краны и стиральные машинки; не забывал, что я люблю зеленые, хрустящие яблоки; забирал кого-то из роддома; возил Савартасида Хосе на выставку кошек (кот Вася, понятное дело, горевал дома); развозил нас после вечеринки. И все это время он все же был моим Лео-ни-и-дом.
 Когда-то мы с девчонками назвали его Леоneed. И с тех пор он думал, что всем нужен (ник обязывал). Мы всегда говорили, что без него звезды не зажигаются, а ведь это точно кому-нибудь нужно. Чаще всего – мне. Казалось, феномен Лени опровергал утверждение, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы. Мне было удобно в это верить, а у Лени не было удобного случая доказать мне обратное. Слишком беззащитными были его рыбьи глаза и рыбье сердце. Ведь он был моей старинной селедкой, проверенной, а значит – из ряда вечных поклонников. Такая селедка любит и молчит. Пятого марта в его День Рождения мы дарили ему еще один тост, разбитый фужер, солидный счет, турку, привезенную специально к его Дню Рождения из Бразилии, пару слезливых историй, меня, виновато поглядывающую на Леню, оттого, что я подарила ему один пьяный поцелуй и завтра про него забуду, а он вряд ли.
 А на следующий день Леня мог часами рассказывать мне про меня. А я часами могла его слушать, не спрашивая: «А какая я?». Это, наверное, второй глупый вопрос, который задают женщины, после «О чем ты думаешь?», когда он уже спит.
 Необычно узнавать себя в чужих воспоминаниях, когда тебя видят со стороны, и ты запечатлеваешься в чьих-то глазах, записываешься на пленку чьей-то памяти. Странно, но Игорь никогда не помнил меня той, которой я себя не знала или просто не замечала. В его воспоминаниях я всегда себя узнавала. Почему? Мы ведь знали друг друга так мало. Если бы он только мог, как Леня! Запомнить меня плывущей в лучах солнца, русалкой в пене моря… В такие моменты Леня сам себя обнажал, словно мясо рыбы, которое лишают скелета. А я была кошкой, которая знала толк в хорошей рыбе, но почему-то поступала как Вася и ела новомодный кити-кэт.
 Оказавшись на другой стороне улицы, я поймала себя на мысли, что для полного счастья мне не хватает суши! Машина Лени была припаркована в пяти шагах. Нам было, что сказать друг другу, и мы поехали в Суши-бар.

 * * *
 С Леней я действительно всегда и везде твердо стояла на ногах. Он никогда не был мне жилеткой или пачкой одноразовых салфеток, которые всегда кстати. Хотя со стороны, наверное, так оно и выглядело. Не хорошо думать так о Лене. Я не думала. Думали другие. А на самом деле, и это мы точно знали оба, он был отменным собеседником, моим ночным таксистом и неизвестным мне любовником, потому что в этой роли я его не знала (ну, с девчонками мы, конечно, любили об этом догадываться). Леня своей стабильностью всегда давал мне понять, что Игорь был моим островом в океане, до которого мне еще плыть и плыть, мучаясь от жажды и изнуряющей жары. Я не знала, что это за остров, какой он, но рисовала его в своем воображении, и это давало мне силы плыть дальше! Не факт, что доплыла бы. Не факт, что хотела доплыть. Игорь - неизвестный остров в неизвестном океане, а может, всего лишь мираж в моем больном воображении. Думать глубже не хотелось. Леня – суша, огромный материк. Он есть на карте. Он существует. Он будет завтра, послезавтра, через неделю тоже будет, через год никуда не денется. Об этом даже не стоило думать. Глупая самонадеянность, скажете вы? Может и так. Но мне не нужны были ничьи аргументы.
 Близкое счастье почему-то всегда меня пугало. Я больше привыкла за него бороться и за него же страдать.. Когда оно было совсем рядом, что его можно было разглядеть, я пасовала. Счастье у всех свое, для меня – это, наверное, рыба, выскальзывающая из рук. Рыба, показывающая хвост.
 А еще -- я не умела рыбачить всерьез. Ну, так, как это делают мужчины. Вытащив рыбу на берег, они глушат ее о камень. Невыносимый звук. Расстрел. Маленькая, я всегда сопровождала папу на зимнюю рыбалку. Мы ехали на океан. Папе не нужен был сын – он всегда был доволен дочерью. Папа ходил на рыбалку, чтобы принести в дом много рыбы, мы забивали ей и холодильник, и ванную. А я ходила на рыбалку, чтобы выпить горячего чая из термоса, увидеть счастливые папины глаза, посмотреть на здоровых космонавтов на льду, посчитать лунки и, конечно, испугаться, представив, что лед может треснуть. А еще, когда папа вытаскивал маленьких рыб – корюшку, по-моему, я умоляла его выпустить рыбку к рыбе-маме. Папе приходилось это делать, потому что я не отступала! А потом я считала космонавтов, которые так же, как и папа отпускали мелкую рыбу. Папа говорил, что рыбки все равно не выживут, потому что они уже побывали на крючке. Я не могла в это поверить. Мне, казалось, эти рыбы теперь будут жить долго и счастливо.
 Я выросла. У меня здорово получалось закинуть спиннинг, но вот тянуть рыбу - все равно страшно! И если она срывалась и показывала хвост, то я была по-настоящему счастлива, потому что она была так близко, а теперь так далеко. Глупо? Может, очень глупо. Наверное, мне надо было завести аквариумных рыбок, как Игорь? Постепенно привыкать к тому, что мое счастье тоже может быть в банке… Ни за что! Я никогда не любила его рыб – у них за стеклом такие глаза перепуганные, как будто они с каждым вдохом думают, что их дом может дать трещину, и вся вода утечет. Они всегда голодные – как будто знают, что этот завтрак может быть последним. Но этого, мне кажется, они боятся меньше, чем возможности того, что, если они выдохнут, то им придется плыть против течения.
 
 * * *
 В этом уютном ресторанчике морской кухни мы часто бываем с Леней. Здесь всегда хорошо, даже, когда и не хорошо -- все равно хорошо! Здесь Леня когда-то научил меня есть китайскими ходулями. И я словно снова научилась ходить. Не сразу, не с первой попытки, правда. Я старалась, злилась, бунтовала, требовала вызвать администратора! А сейчас я ем китайскими палочками не только суши, но и фрукты, и даже варенье. Я не люблю металлические ложки и вилки. От них во рту не вкусно. Хлеб и листья салата я привыкла ломать руками, апельсины никогда не нарезаю кружочками, а терпеливо очищаю от кожуры и ломаю на дольки. А еще Леня знал, что у меня из детства осталась моя любимая деревянная ложка. Не поверите, но вкус маминого борща или манной каши был мне знаком только в этой ложке.
 Леня, заезжая ко мне в гости, всегда привозил с собой свой джентльменский набор: можжевеловую дощечку (мое любимое дерево – именно оно могло сохранить кусочек солнца!), яблоки… Об этом всегда приятно подробней..

Внезапные вечера с Леней и его джентльменский набор:

Бренчал телефон.
-- Алло.
-- Хочешь яблок?
-- Что случилось?
-- Я приеду?
-- Зеленые хрустящие…
 Яблоко хрустело и распадалось пополам. Кухня наполнялась мягким красновато – желтым светом, и от солнца оставалась лишь долька, последний кусочек.
 Леня всегда появлялся вдруг с пакетом яблок, бразильским кофе, можжевеловой дощечкой и туркой, которую привозил с собой. Его знаменитая турка покоилась за стеклянной дверцей кухонного шкафчика и ждала своего звездного часа. В такие кофейно-яблочные вечера я от чего-то курила его сигареты и пила кофе, а он - мой чай. Мы сидели напротив друг друга, говорили о пустяках, как мне казалось.. И если бы не его турка, я бы и не подумала, что разговор будет серьезным. Лене как-то легко удавалось говорить о сложном и запутанном для нас обоих, для каждого, наверное. Он предлагал:
- Давай так: я сейчас Любопытство, а ты?..
- Я..?
- Да. Точно. Ты – Замешательство.
- Хм… Будем играть? Ну, давай!
 Чем больше он любопытничал, тем с большим аппетитом мы смаковали кофе и безымянную философию, и тем сильнее было его замешательство.
 А когда вдруг турка показывала дно, мы оба впадали в молчаливое троеточие. И этого не хотелось объяснять…
 * * *
 Мы заказали ассорти «Киото» и «Гейша», чайничек зеленого чая. Играла струящаяся музыка. Отчего-то мне стало просто и хорошо – маленькая остановка – я нарушила правила марафона.
Леня посмотрел на часы.
-- Не поверишь, 14:14 Забавно, правда?
-- Правда, но не удивительно.
 Я поймала себя на мысли, что где-то внутри поставила галочку и успокоилась. Все просто отлично. Я в нужном направлении. Наверное, сейчас я действительно в том самом месте с тем самым человеком.
-- Почему? Я вот не знаю, когда в последний раз смотрел на часы и видел парные цифры.
-- Не важно. Я рада, что ты меня поймал сегодня за хвост. Я соскучилась.

 * * *
 Леня не знал о моей договоренности со временем. Я вспомнила про свои наручные часы. Они показывали 11:17. Время московское. Я жила в двойном измерении уже полгода. С тех пор, как знала Игоря. Так мне было проще и комфортнее. Игорь часто зависал в командировках. Он был своим в Париже, Африке, Америке, Германии. Мне проще сказать, где его еще не было.
Москва для него – аэропорт и рулежка, по которой он взлетает уже несколько лет. А для меня – это город, в котором я влюбилась. Мы так и познакомились: я потеряно маячила на его взлетной полосе, когда мы стояли в очереди на регистрацию. У меня постоянно что-то звенело, меня просили снять одно, открыть другое, снова пройти в ворота. Еще немного и я бы добровольно снялась с рейса. У меня была неделя отпуска. Всего семь дней покоя. И его уже пытались нарушить. Невозмутимый молодой человек очень делового вида подошел ко мне и предложил снять часы и попытать удачу еще раз. Я опешила. В тот момент я уже плохо соображала. У меня было такое ощущение, что меня процентрифужили и все равно оставили в машинке стекать. Я почему-то протянула ему обе руки – он почему-то с пониманием взял мои ладони в свои, мягко их сжал и сказал: «Игорь. Все будет хорошо, скоро взлетим». Я ответила: «Рита. Я люблю сидеть возле иллюминатора».

 * * *
 Мы действительно оказались в одном салоне, в соседних креслах. Потом -- в одной машине, в одном ресторанчике, на одной экскурсии, в одном клубе, театре, выставке, на одном речном трамвайчике, плывущем по Сене, в одной постели. Я собиралась привезти из Парижа картину с городским пейзажем, а приехала обратно с любовником. Игорь собирался отправиться в деловую поездку, а вернулся из романтического путешествия.

 * * *
 С тех самых пор, как Леня открыл мне восточную кухню, он имел все права наслаждаться мастерством учителя, который когда-то сумел заставить мои непослушные руки овладеть искусством есть китайскими палочками. Сегодня у меня почему-то не получалось. Кусочки еды капризничали: соскакивали, выпадали. Руки не были продолжением тонких деревянных пальцев. Я не могла сосредоточиться. Когда это удается, значит, у тебя получилось отпустить ненужные мысли. Ты спокоен и управляешь собой, именно поэтому руки выполняют точные движения. Ты получаешь удовольствие и от пищи, и от внутренней собранности. Мне перехотелось есть. Леня заметил мой конфуз.
-- Рит, что такое?
Я тыкала и ковырялась палочкой в роллах. Вяло посмотрела на Леню.
-- Не знаю. Это прозвучало так тихо и потерянно. Я сама испугалась этого «не знаю». Неизвестность всегда настораживает. И Леня не пропустил этого ощущения. Он никогда не делал вида – как будто не услышал, не заметил и в результате деликатно смолчал.
-- Что-то на работе? Устала, не успеваешь? В творческом поиске?
Леня подкидывал мне идеи, я их сортировала, пытаясь найти в себе то пустое место, которое можно было бы закрыть одной из причин моего случайного «не знаю».
-- Не то, не подходит..Чем меньше вариантов оставалось, тем больше я понимала, что брожу внутри себя и, наверное, уже давно..
-- Ну? Рита, ты, по-моему, не выспалась..
-- Да. Так и есть!
Мы нашли ниточку, может быть, смотаем целый клубок! Я почувствовала острую необходимость в этом.
-- А откуда ты знаешь?
-- У тебя в глазах выражение возбужденно невыспавшихся мыслей. Они тебя, наверное, отпустили ненадолго и вот опять вернулись.
-- Точно. Возвращаются…
-- И почему ты видишь меня насквозь?
-- Не знаю.
 Почти одновременно наши телефоны запищали. Машинальная сосредоточенность и твердость в голосе вернулись ко мне в ту же минуту. Та я, которая собиралась ответить на звонок, не была похожа на ту, что минуту назад робко мямлила. Я, с телефоном –
аксессуаром современности - не употребляла выражений со словами «не знаю», «может быть», «хотелось бы надеяться», а говорила громко и с перчинкой. «Не вопрос», «решаемо», «буду», «не сомневаюсь». Все важное моментально становилось не важным. Социальные заморочки ставили на рельсы все груженые вагоны моих головняков, свободные вагоны наполнялись ежеминутной суетой, и я ехала. Пусть в голове стучало от другого, но к этому звуку привыкаешь и ничего – едешь дальше. Леня же оставался неизменным. Как можно быть одинаково собранным и в делах, и с моим распущенным шарфом сомнений? Не знаю. Но мне эта непробиваемость безумно нравилась. В такие моменты я понимала, что ничего не знаю о человеке, о котором, казалось бы, знала все и даже больше.
 Разгружать свои вагоны все равно придется. Одной тяжело. Леня, правда, мог бы уже отстроить шикарный особняк, если представить, что в моих вагонах – кирпичи. Но обносить себя стенами моих мыслей.. Не знаю, нормально ли? Игорь как-то попытался мне помочь, но очень быстро испачкал свой белый костюм. С тех пор между нами и существует рыба.

 * * *
 Звонил фотограф. Его манеру говорить, смотреть и позировать нельзя объяснить. Пока пытаешься это сделать, все время попадаешь впросак. Вы спросите: «А причем тут позировать?». Как бы и не причем – потому как позировать надлежит тем, кто находится в объективе его глаза. Но имидж моего фотографа был, мягко сказать, особенным. Он позировал в словах, наблюдениях и выводах. Замирал, оценивал, фиксировал и воспроизводил. У меня складывалось впечатление, что он сам был заложником своего объектива. Макс обязывал себя быть искрометным в каждом кадре. Я видела его изможденное лицо, когда ему в голову не приходили свежие идеи, как рассмешить проштампованное лицо собеседника. Я была немым свидетелем всех его гримас, а он почти безошибочно угадывал все мои внутренние зажимы. Фотограф - отчасти врач-анестезиолог. Усыпляя усталость и внутреннюю неудовлетворенность, он заставляет каждого, кто перед камерой, перепробовать все свои роли и остаться в той, которая ближе.
Макс был в своем репертуаре, правда эту пластинку он поставил в первый раз:
-- Мои пальцы скользят по твоим влажным губам.. Сегодня снимаем? Во сколько и где встречаемся? Будь в черном!
-- Не вопрос. Снимаю… Макс, ты с холстом и кисточкой? Рисуешь меня натюрель?
-- Рита, это будет черно – белый эскиз карандашом. Немного напряженная шея и запрокинутая голова..
-- Макс!
-- Да. Отлично! Голову чуть правее… Еще немного экспрессии. Вот. Замечательно.
-- В пять вечера в Творческой мастерской. Будь в шляпе. Конец связи, пошляк!

 * * *
 Мне часто приходилось работать в паре с Максом. Он обязательно опаздывал минут на двадцать. Я злилась. Он пытался меня уколоть едким замечанием, что никогда не взял бы такую, как я, к лошадям. Это многого стоило и многое означало! Дело в том, что в концепции Макса все женщины были тетями. И только те из них, кого он мог взять с собой на ипподром, были с глазами, мыслями и так далее. Именно таких особ он выделял. Я, по-моему, никак не могла вписаться в его стройную систему женских образов. Сей факт его мучил, а меня забавлял. Я была той перчинкой в горле, от которой он все время то ли кашлял, то ли смеялся. Макс называл меня американкой. Не потому, что я однажды заметила, что у него рубашка в красную клетку, как у ковбоя, а, скорее, потому, что я умела мягко его дразнить и прикрываться холодным профессионализмом одновременно. И вот здесь постановкой фигур занималась уже я.
 Подобных мужчин с четко прописанной инструкцией о том, кто такие женщины и как их включать, я знала немного. Те, которые думали, что умеют зажигать, как-то не задерживались в моем фотоальбоме, наверное, потому, что не находили кнопку, а догадаться, что надо иметь с собой обыкновенные спички, не могли.
Однако пару слов о тех, кто все-таки там побывал. В моей концепции они прописаны как
 
мужчины со слоганом:

1. «Чтобы лыжи входили» - все предметы быта рассматриваются только с этой точки зрения: машина, квартира с кладовой должны вмещать их вторые ноги. Мужчины с такой фразой - по жизни находчивы, обезбашены по отношению к скорости и внимательны к своему здоровью и гардеробу. На их лыжне встречаются все те же тетки (они сокращают их дистанцию), исключения составляют лишь те, кто горделиво спускаются по северному склону. Их не догнать. Эти герои в тисках своей свободы и собственных рекордов. Увлеченные, тусовочные. Не стесняются своей дорожной тоски и несчастной любви. Очень красивы. У них есть образ жизни, но они никак не могут определиться с целью.
2. «В компании всегда должен быть мальчик-пионер» - такие мужчины характеризуются наличием товарища-пионера, в чьем багажнике будет все: посуда, скатерть, провиант на неделю вперед, фонарик, салфетки и даже женская пилочка. У таких парней все схвачено, а у пионеров все прихвачено с собой.
3. «Он что, родственник?» - такие мужчины несколько раз проверяют и все равно не доверяют. Поэтому тетки в их жизненном графике проскакивают крайне редко. Они мечтают встретить свою половинку на светофоре, но сами редко выходят из машины. Им комфортно на южном полюсе среди снегов и пингвинов. Любят оберегать женщин, но только словом.

 * * *
 Я старалась быть разборчивой в еде, одежде, музыке и мужчинах. В мире музыки мне было абсолютно свободно: тело двигалось, замирало в такт разных мелодий. Музыкальные предпочтения я отдавала сама. Мне было не важно, что Земфиру уже все слушали, а я только к ней присматривалась. В веселых стартах, под названием «Все на распродажу!» или «Мистер Шопинг работает с девяти до двадцати, без обеда и выходных» я стала участвовать не сразу и приходила почти последней, потому что могла заблудиться в книжном или заглянуть в магазин дисков. Сашка говорила, что я «не ходок» и наша сборная проиграла бы, если бы в ней были такие Маруси, как я. Ей все-таки удалось подцепить меня на крючок. И со Стилем я на ты.
 Если первые три пункта выбирала все же я, то последний, как правило, находил меня сам. Но это ни о чем не говорило. С Надей – моей университетской подругой - все было по-другому. Пока я ловко увиливала от ошибок, и моя избирательность во всем, что касалось отношений, доходила до абсурда, Надя просто любила.

 * * *
 Тогда она скорее перепутала чувства. Но эта ошибка, как разряд дефибриллятора, вернула ее к жизни. Это были сильные эмоции, что-то неразделимое, комок, который заставлял биться ее сердце сто двадцать секунд в минуту! У нее так долго был эмоциональный авитаминоз. Она словно осознанно ленилась чувствовать. В таком оцепенении, когда руки, сердце и взгляд всегда холодные, она пробыла почти три месяца. Все это время выученная улыбка и заготовленная фраза – «Лучше всех!» - на любой вопрос. Или же мы находили Надю, читающую Бродского вслух, но словно молча, в никуда..

 Рыбы зимой живут.
 Рыбы жуют кислород.
 Рыбы зимой плывут,
 задевая глазами
 лед.
 Туда.
 Где глубже.
 Где море.
 Рыбы.
 Рыбы.
 Рыбы.
 Рыбы плывут зимой.
 Рыбы хотят выплыть.
 Рыбы плывут без света.
 Под солнцем
 зимним и зыбким…
 
И вот, словно рыба подо льдом, которой не хватало воздуха, она наконец-то нашла лунку и задышала. Только сейчас она понимала, что если бы тогда не выпила смородинового чая, то ничего бы и не было. Не было бы никаких отношений. И она проспала бы еще одну зиму. Пусть на безрыбье и рак - рыба, главное, что этот рак появился вовремя. Он никогда не работал официально, зато везде числился инвалидом. Зачем-то ему нужен был этот статус. Неужели жизнь инвалида развязала ему руки? У него был свой бизнес, джип и шестерки – исполнители. Надя познакомилась с ним, когда пошла купаться на озеро, и начался дождь. Он разглядывал ее в бинокль. А потом она чувствовала себя королевой в рыбацкой палатке, где он одевал на нее свитер, пропахший мужским потом, сигаретами и рыбой. Они встречались недолго - у озера. Она запомнила его большие, нежные губы, в которые проваливаешься, как в мягкую подушку.
 Все кончилось вместе с летом. И Надя подумала, что в трудовой книжке у него все же была запись: «Хозяин озера».

 * * *
 Я люблю слушать Надины истории, она называет их «Записками охотника». Да, да… Вы абсолютно верно заметили -- это название она позаимствовала у Тургенева, перенесла в свою жизнь, наполнив собственным содержанием и ремарками. Мужчины Нади появлялись в ее повседневности вдруг и так же исчезали, оставив, как правило, записку на столике или эсэмэску в телефоне. Они всегда прощались или извинялись в письменной форме, как будто писали объяснительную своему начальнику или просили уволить за невозможность выполнения поставленных задач. Им почему-то не хватало смелости об этом сказать. Но так, по крайней мере, они не выглядели последними подлецами. Всегда оставляли ответы, на вопрос: «Почему меня бросили?».
 Надя сначала очень переживала, плакала, звонила им, нам. Мы с девчонками пытались разобраться, почему у нее так происходит. Она зачитывала нам скупые и красноречивые послания своих разновозрастных Ромео. Я замечала, что некоторые очень даже недурно пишут.
 У Нади получалось любить просто, значит и прощать даже непростые вещи… Все забывалось. Записки бережно хранились в одном из ящичков комода. Со временем Надя стала относиться к своим чувствам немного практичней, философски и даже с долей иронии: «Мои незадачливые мужчины еще сделают меня богатой! Я издам книженцию или целый трактат, поставлю спектакль по их мотивам и следам у меня в душе». Потом она еще добавляла, что очень хочется курить. Она не умела этого, но могла представить и описать себя с сигаретой со стороны. На Надю, курящую импровизированные сигареты, стоило посмотреть. Она только с этим номером смогла бы собирать полные залы. Удивительный человек: сама организовывала неразделенную любовь и училась смеяться и над ней, и над собой. В Надьке погибла актриса. Хотя, может быть, только родилась, но еще ползала на четвереньках, репетируя вслепую, зная, что главное представление еще впереди. А пока сценарий повторялся: из любви – в нелюбовь, из сорок шестого размера - в сорок четвертый. Из девушки с чувством и с юмором она превращалось в женщину без чувства и без юмора. Так Надя училась любить, а я - не ошибаться в любви.

 * * *
 Я и Надя вместе заканчивали филологический. Попутно подрабатывали, как все студенты: писали контрольные, репетировали детей богатых родителей, стояли за прилавком в музыкальных салонах или консультантами в обувных супермаркетах. Выкручивались, одним словом. Любая работа, за которую платили, казалась интересной! Надька на четвертом курсе целый год проработала в театре и даже продвинулась по службе. Из гардеробщиц (не скажу, что из простых гардеробщиц, к ней всегда была очередь, как в буфет в антракте) - в люди, точнее в сам зал – проводницей всех вожделеющих занять места и пару часов посмотреть на себя со стороны. Мы, всей дружной компанией: Сашка, Лапушкина, Саня и я были в их числе. Нам определенно повезло с подругой и с тем, что у нас всегда была возможность ничего не придумывать на воскресные вечера. Надя получала массу удовольствий от своей творческой работы. Не пытайтесь закавычить слово «творческой». Так и было. Во-первых, она стала важным человеком в студенческом правкоме по культурным делам. Пусть это и первое, но не главное. Надька превратилась в настоящего театрального вампира. Она сама от себя не ожидала, что спустя уже месяц, просиженный на галерке в теплых носках под сапоги (в зале было всегда прохладно), свободно проговаривала про себя все реплики актеров. Теперь Надя бегло говорила не только на английском, но и на языке классиков. Она замечала многие детали, и настроения, которые бродили в закулисной жизни театра. Восхищалась самообладанием и волей человека в гриме, который умел обманывать свое паршивое настроение и торжествующе улыбаться в зал. И почему тогда вся творческая элита любит с пафосом заявлять, что они натуры тонкие, впечатлительные и зависят от своего настроения. Ведь, на самом деле, они как никто, умеют с ним справляться и договариваться. Правда, платят за это, наверное, дороже. Не знаю.
 
 * * *
 Что касается меня, то я тоже платила, но, как правило, позже и сполна.
В любом спектакле Сашка находила моменты, где можно пустить слезу. В принципе ей не нужно было искать для этого удобного случая. Прикрывшись журналом за стойкой администратора, она чувствовала себя абсолютно комфортно зареванной с потекшей тушью на правом глазе. Я завидовала тому, что Сашка могла быть сентиментальной и плакать под титры американской мелодрамы. У нее это получалось естественно и легко. Она могла позвонить мне среди дня и больше часа оживленно рассказывать о том, что проплакала весь вчерашний вечер… Просто так. Вдруг. На счет три и - растеклась. Я говорила: «Счастливая Сашка!». Я так не могла, так хотела! И не могла.. Минуты, часы, месяцы тренировок и я научилась держать себя в себе. До последней капли. Не выпускать. Внутри висела табличка «Закрыто». Наглухо. Я аккуратно завязывала узелки внутри себя, перестраховывалась, обволакивая себя полиэтиленом, что бы ни дай Бог не просочилось!
 В детстве нас учили быть сильными и не плакать, я выросла, но осталась ребенком, которого теперь, наоборот, надо было научить не стесняться своих слез. Мне необходимо было снова объяснить, что слезы – это хорошо, что это не говорит о депрессии и о том, что я потеряла над собой контроль. Как когда-то в детстве: упала, будет вавка, шишка, синяк... Больно? Очень. Не надо терпеть… Плачь! Кричи! Ведь больно же! Моя бабушка как-то мне сказала: «В слезах твоя сила, девочка, а не в том, что ты умеешь их прятать!». А пока я отправляла себя на войну, где слезам не было места. А когда возвращалась откуда-то оттуда, и оставалась одна, мне вдруг безумно хотелось вымокнуть до нитки от собственных слез, но я выдавливала их из себя… по капле, как из пипетки. Снова репетировала, тренировалась… Только теперь уже плакать.
 
 * * *
 Надя всегда и везде в доказательство своей правоты, нерешительности, глупости и многих других вещей приводила весомый аргумент в виде натуралистической детали. Нет, она не была врачом. Но любая изощренная подробность не вызывала у нее ни удивления, ни морщинок на лбу, ни чувства отвращения. Спокойная и холодная, она говорила, например.. Мне сложно передать, потому что сложно понять..

То, о чем часто говорила Надя:

1. Мы все выросли с мыслью, что мать любит всех своих детей одинаково.
И только я собиралась поддержать ее в этой истине, она вдруг говорила:
2. В двадцать три года я поняла: из всех своих детей мать выбирает того, которого любит больше.
3. Я не хочу жить ради своих детей. Не в этом смысл моей жизни, и это не добавит смысла и в их жизнь.
Она продолжала:
4. Я по-настоящему хочу большую семью. Троих детей. Но представить себя, истекающей молоком в первый год жизни моего ребенка, я не могу.
5. Плацента – очень полезная штука. Ее можно хранить в баночке в холодильнике.

 Ее слова не звучали, как это принято говорить, с цинизмом и иронией, которая проела белый халат многих врачей. Да, Надя была оригиналкой, но не здесь. Она не хотела никого шокировать или удивить подобными репликами. Тогда для чего? Не знаю. Мы расставались, обещая друг другу, что натворим на будущей неделе много таких вещей, о которых не говорят без смущения. А на следующих выходных поделимся прожитым. Надя убегала со словами: «Пора отчаливать. Спускаю свой челн на воду». И мы не виделись еще пару месяцев. Однако все это время я часто думала о том, что в этой вечной гонке надо успеть родить ребенка! Когда об этом заходила речь, и мне нечего было ответить, я говорила, что успею сделать карьеру Мадонны и рожу в сорок один. Коллеги списывали подобный ответ на амбициозность журналиста и далеко идущие планы. Я радовалась, что и в этот раз легко отделалась от подобных расспросов.

 * * *
 По окончании ВУЗА, я, Лапушкина и Сашка получили синие корочки, Надя убедила комиссию на пятерку, Саня не заметил того, как окончил институт… Сам он был то красного цвета, то зеленого (от волнения), потому что впервые, не понаслышке, ощутил все прелести отцовства. Он был единственным из нас, кто столкнулся лицом к лицу с памперсами, пеленками и детскими смесями. Только Саня знал разницу между тем, когда тебе улыбается не просто малыш в маршрутке, на коленях у симпатичной мамы, а твой ребенок, на твоих коленях. Объяснить этого он не мог. Зато как улыбался, поправляя воротничок миниатюрной одежки или, когда шнуровал ботиночки дочки, покупал ей куклы! А еще наш молодой папаша гордился тем, что вел дневник первых открытий своей девчушки. Он обожал об этом рассказывать, а потом признавался, что у него открытий, наверное, еще больше, и по соседству со словечками и историями о дочке, он записывал свои собственные ощущения. Иногда мы с девчонками чувствовали себя такими беспомощными и потерянными – «Это ж надо – Саня – папаша!». Мужем он не был, не старался им быть, а вот пап таких нужно еще поискать! Спроси у Сани: «Как выходные провел?», и он ответит: «С любимой женщиной на цыпленка Цыпу ходил». Его Лара, четырехлетняя кокетка, и была женщиной всей его жизни.

 * * *
 Здесь нам с Леней надо было бы улыбнуться, попрощаться, пожелать друг другу удачного дня, мне забежать в редакцию, а ему поехать по своим делам. Но мы вместе вышли из ресторанчика… Леня без лишних слов собрался меня подвезти. Я без лишней скромности села в машину.
 На улице было странно. Небо что-то обещало. Будет это дождь или снег? Может, небесная пастила спустится ниже и зависнет на пару дней без движения… Этого мы еще не знали. Но наблюдать за переменой в погоде мне всегда нравилось… Холодало.

 * * *
 Мы остановились у входа в метро, Лене надо было купить карточку на телефон и пополнить баланс. Я вышла с ним, чтобы на досуге почитать свежей прессы. Правило журналиста: держи в курсе других и будь в теме сам. Правильнее, наверное, было бы наоборот. Но давать советы и комментировать всегда проще, чем придумывать собственные темы. Я присматривалась к витрине и случайно, боковым зрением, заметила ее. Собачка мялась на входе в метро. А через секунду резкими, короткими движениями начала метаться из стороны в сторону. Маленький шарик с черной пуговкой вместо носа и красивыми глазенками не мог поверить, что никому не нужен. Еще щенок, еще глупенький, еще открытый миру. Он не знал, что такое комфорт и хорошая отбивная, но уже мог различать чувства. Люди проходили мимо и ловили себя на мысли, что все понимают, и даже где-то что-то покалывает, глядя на эту беззащитность. Но им ведь самим еще надо приготовить ужин или составить разговор с мужем, о том, что продолжать так жить просто смешно, включить телевизор и не пропустить КВН.. В общем, дела есть у всех. И не важно -- любимые или не очень.

-- Девушка, вы покупаете?
-- Что?
-- Берете журнал?
-- Сейчас.. Позже..Спасибо..
-- Ходят тут всякие, не знают сами, чего хотят!

Продавщицам тоже нужно выговориться из своего аквариума. Но я не помнила, о чем она булькала. Вот,

что слышали другие:

-- Это не магазин с колбасой, и марки здесь не продают, это не бюро «Находок». Я не даю справок, на каком автобусе лучше добраться до вещевого рынка! Здесь не принимают платежи, и таблетки от мигрени не у нас. Ясно вам? Мы - киоск периодической печати. У нас все, как в аптеке. Регулярно.
 
У меня внутри что-то перемкнуло. И вот,

что еще услышали другие:

-- Собачка потерялась! Кто-нибудь, знает, чья это собака?! Эй! Тишина.
Люди заторопились еще больше. Я подбежала к пушистому зверьку, протянула ему руки, прижала к пальто и ходила по прохожим, спрашивая:
-- Не вы собачку потеряли?
Мне смущенно отвечали:
-- Нет, девушка, что вы..
Или
-- Мы сами со зверями…
-- Какой хорошенький!
 Щенок, как теплая меховая варежка, грел мои руки и заглядывал в глаза прохожих, а они с любопытством смотрели на нас обоих. Большинство, скорее подумали, что это розыгрыш, и их снимают скрытой камерой, поэтому даже старались улыбаться. Я кричала на всю улицу. Я не потеряла паспорт, у меня не вытащили кошелек. Теплые струйки побежали по лицу. Комок шерсти, нежности и любви слизнул мои слезы. Я плакала и за маленькую собачонку, и за себя, за нас обоих. За ее спрашивающие глаза, непричесанный вид и мои метания. Казалось, мы сегодня обе потерялись или это нас потеряли, оставили.
Я прижала щенка еще сильнее. Кто-то меня подхватил под руку со словами:
-- Что случилось? Ты чего распереживалась? Почему не в машине?
-- Леня! Леня!
Я расплакалась еще больше, слова стали комом в горле..
-- Тш..Тш..Тише, тише… Кто тут у нас?
-- Собака, Леня! Собачка. .Она там вон ..у метро.. Она.. Одна.. Ее забыли. Она потерялась..
-- Кто потерялась? Все, хватит плакать… Ну ты, что, Рита! Возьми себя в руки. Щенок итак напуган. Не потерялась, а нашлась!

 Я не помню, как снова оказалась в машине, почему Леня растирал мне щеки. Мне должно было быть стыдно за тот street performance, который я разыграла, но почему – то не было. Было пусто. Тело обмякло, а лицо горело. Нас стало трое: зареванная я, шокированный Леня и маленький звереныш на заднем сидении машины.
 
 * * *
 Мы немного отъехали и остановились. Леня говорил по телефону. Я, тихо всхлипывая, наблюдала за ними… Клубок шерсти сладко зевал уже на коленях у Лени. Он мягко гладил щенка и говорил в трубку. Я не могла понять, с кем он общается… Наверное, это она.. Он не торопился, внимательно слушал и отвечал. Мне не терпелось узнать, кто это! О чем ему говорят?! Почему не вслух! Почему он весь там?!
 Казалось, меня отпустило мое настроение, и я была увлечена Леней в деталях: он сидел вполоборота, говорил мягко, но при этом чеканил каждое слово, улыбался глазами, заботливо придерживал мохнатое чудо. Я вдруг почувствовала, что у меня в животе щекотно, как будто бабочки касаются меня изнутри. Я даже смутилась.. Леня случайно на меня посмотрел.. Подмигнул, давая понять, что он обо мне не забыл. Сделал смешной жест, который, по-видимому, означал, что ему хочется нажать «сброс», но это как-то не вежливо. Он взял салфетку, достал ручку из внутреннего кармана и написал что-то левой рукой, передал мне импровизированную телеграмму. «Он – забавный!», и еще: «А знаешь, ты тоже!». Я прочитала, заулыбалась и снова почувствовала крылья бабочек. Обескураженная внезапными ощущениями, я прислушивалась к ним. И даже не заметила, что Леня прервал телефонный разговор и уже какое-то время наблюдает за мной… Мне показалось, он почувствовал, что в тот момент, когда он отвлекся от разговора и остановил свой взгляд на мне, всего на секунду, я была оглушена непонятными ощущениями именно о нем… И сейчас Леня определенно был в этом уверен. По-моему, он знал о бабочках у меня внутри, и даже больше - одна была у него в ладонях. В эту минуту мы пересеклись не взглядами, не прикосновениями, а необъяснимой энергией. Ее можно было уловить краешками крыльев или кончиками ресниц, которые соприкасаются в поцелуе. Мы зависли. Делать дружеские мины было уже поздно.. Я испугалась не на шутку, во-первых, за свою внезапную слабость именно к этому человеку. Во-вторых, потому, что бабочки в моем животе действительно были из его рук. Надо было срочно что-то сделать. Почему телефон молчит, когда он жизненно необходим?!

 * * *
 Зачем-то моя защита вспомнила про Игоря. Я вдруг стала говорить много и без вводного предложения: я сегодня кормила рыбок! Они такие милые (о Боже, что я несу! Тупые и перепуганные). Не знаю, Игорь, наверное, сейчас в Кельне, еще не звонил. Он вернется через неделю. На самом деле, я не знала, в какой точке земного шара он находился. Не знала, когда он вернется, и когда я захочу его увидеть. Сегодня не знала. Мы не ссорились накануне его отъезда, не собирались принимать важных решений. Все как всегда – он оставлял меня моей работе, свои рыбам, Лене, Сашке, Лапушкиной, Наде. Я отпускала Игоря к его работе и моим эсэмэскам. Мы жили так уже шесть месяцев. Я не стремилась к нему переехать, никогда не провожала его в аэропорт, чтобы не привязываться. Когда-то мне удалось себя убедить в том, что мне нравятся вот такие пространственные отношения. Мы научились быть вместе параллельно, пересекаясь в одной постели, диалогах о делах и странах. Но не Игорь сейчас, странным образом, занимал мои мысли…
-- Теперь ты будешь кормить не его рыбок, а нашу собаку! Мягко, но голосом хозяина сказал Леня.
Я молчала. Жестом позвала влажный нос. Мягкий комок нежности и любви пришел в мои руки. И почему животные умеют любить и учатся этому гораздо быстрее, чем мы, люди, которые могут выразить это чувство не только глазами, но и словами, действиями? Странные, мы животные, странные. Говорят, что если у кошки или собаки постричь усики, то она в какой-то мере потеряет чувствительность к окружающему миру. Интересно, что надо отрезать от человека, что бы обнажить его чувства?

-- Да… Теперь у меня есть наша собака. Я сияла…

 * * *
 Леня всегда знал, что делал. И этот его телефонный разговор – был продуманной паузой. Он дал мне время прийти в себя. Он не стал стеснять меня своим молчанием. Не стал копаться во мне возможными расспросами о том, что случилось со мной на улице. Леня заговорил, но опять же не со мной, однако исключительно ради меня. Загадка в другом разбудила мое любопытство.
 По счастливой случайности в нашей жизни появился еще один персонаж.

 * * *
 Неожиданно небо расстегнуло молнию своего пуховика, и повалил снег. Белые танцовщицы в нежных кокосовых юбках мягко падали на лобовое стекло. А там, на проезжей части, стремительные снежинки неслись параллельно ревущим машинам, спешили куда-то, боялись не успеть. Белый сумбур посреди осени. Неожиданный порыв ветра, и взъерошенные хлопья прижались к стеклам машин и автобусов. Это был первый снег. Это было первое сильное сомнение, которое прорвалось вместе со снегом, слезами и спящими чувствами.

 * * *
 Сцена с собачкой стала для меня полной импровизацией. Я не готовилась, не пыталась вызвать у себя наигранную жалость к этому четвероногому существу. Я плакала.. Просто и легко, как Сашка! Я была счастлива!

 * * *
-- Рита, собака не плюшевая, а живая, и я думаю, она бы с удовольствием перекусила?
-- Ой! Точно! И еще, надо определиться с его пропиской. Пусть живет… Я не успела договорить, Леня перехватил..
-- У меня! Пока у меня. Ну, если ты не против, давай устроим его у меня хотя бы на эту ночь?
-- Договорились. Ведь ты сегодня нашел меня дважды. Я рассмеялась.
-- Слушай, а ты ведь права! Едем домой! Это событие нужно отметить!
-- Здорово. Едем!
 Я откинулась на сидение и закрыла глаза. Надо было отдохнуть. Леня вел плавно, дорога убаюкивала.

 * * *
 Мне вспомнилась летняя ночь у Нади на даче. Посреди рабочей недели мы, все тем же актерским составом, могли сорваться в ее деревянный дом, воздух, пропахший солнцем, хвоей и дымом костров у озера. Леня вез нас также мягко и спокойно. На коленях девчонок лежала гитара. В багажнике – фрукты, вино, мясо, пучки петрушки и базилика. Через пару часов из офисных матрешек мы превращались в деревенских кулем в одежде «из бабушкиного сундука». Боже! Как приятно ощущать кожей груди простую, широкую рубашку из льна, кожей босых ног – пыль и мелкие камешки..
 Ночь у Нади была равна путевке на восемь дней и семь ночей где-нибудь в Хургаде. Я серьезно! Только, знаете, мы отдыхали по-нашему, так сказать, по-женски! Фруктики, пучки зелени, вкусное мясо, приготовленное исключительно мужчинами. Приправлено все это было разговорами, паузами, игривыми взглядами и тоненьким сигаретами, которые ломались в вине, поэтому затянуться по-настоящему у нас все равно не получалось.
 Ребята готовили мясо в четыре руки, как настоящие виртуозы. Мы же бежали на озеро (то самое, где Надя когда-то любила..) Когда в охотничьих записках Нади появился новый герой, затмив прошлых, она назвала озеро «лужей Любви». Я же представляла озеро морем, поэтому очень любила нырять в него, когда стемнеет и не видно ни цвета, ни берегов.
 Вино в каждую из нас вливалось букетом своих воспоминаний. Плавая в одном озере, мы были где-то еще: я - в августовском море, Лапушкина плавала в шелке простыней где-то в отеле Ниццы, Надька.. А Бог ее знает.. Сашка барахталась у берега и все время кричала: «Девоньки! А-А-А! Хорошо-то как! Красота-то какая!» И потом еще: «Ну, вы где? А? Эй! Девочки, ил такой склизкий и холодный…Брр….». Нам было легко от отсутствия намека на какую-либо одежду и какую- либо суету. Озеро в эту ночь принимало в себя еще четырех задумчивых рыб, а выпускало - легких и крылатых капустниц в белых платьях.

 * * *
 Возвращались мы с песней Земфиры: «Пусть, ты не случился, я не жалею. Я привыкаю. Рыбы и змеи, сколько их будет в этом романе?...»
 Вспоминая всех нас тем летним вечером, моя память вдруг вытащила одну фразу, словно составляла картотеку событий и ощущений. И

 Вот что она нашла:

 Слова одного экстравагантного гида (в прошлом году я отдыхала в Крыму). Он, ссылаясь на Маяковского, говорил, что дорога на Ялту, словно роман, только успевай крутить. И

Вот, о чем я задумалась:

 Мои романы были скорее ровными и аккуратными, а не головокружительными, как ялтинский серпантин. Однако по продолжительности вполне соответствовали курортным.
 Нелепо любить аккуратно. Это все равно, что съесть любимое пирожное, а через секунду в нем разочароваться, вспомнив о том, что ты на диете. Становится обидно до тошноты. Я всегда ограничивала себя в еде и в чувствах. Зачем-то я сажала себя на разные диеты: сначала «Не целуйся на первом свидании», потом «Влюбишься, когда поступишь в институт», теперь - «Влюбишься, выйдешь замуж, и дверь закроется». Диета совсем не утомительная и чувствуешь себя превосходно, так как совсем не чувствуешь того, что можешь кого-то потерять или кем-то заболеть. Потерять голову. Заболеть бессонницей и мыслями о Нем.
 Любовь не должна быть напополам, то есть когда между людьми существует договоренность – пятьдесят на пятьдесят, оплату гарантирую в срок. Если так, то она заканчивается вместе с последним взносом. И расстраиваться тут нечему. Ведь ты с самого начала был к этому готов.
 Чувства нельзя делить напополам, когда мы обещаем любить друг друга одинаково сильно и одинаково долго. Разве в этом гармония и внутреннее равновесие?
 Мы не за прилавком, но почему-то что-то внутри нас всегда интересуется: «Сколько вам в граммах?», и мы начинаем суетиться, спрашивая себя: «А сколько нам можно???». Нам предлагают ЛЮБОВЬ – целиком и полностью. А мы начинаем отрезать от нее кусочек, как будто боимся съесть все и поправиться. Чего мы испугались? Ведь в любовной практике пока еще не было случаев, когда от любви поправлялись и не влезали ни в одни джинсы!
 Или… Если любовь – это РЫБА, то мы обрезаем ей плавники и голову, и она становится заложником сковороды. Не улетит, не уплывет. Сковорода – это авансцена нашей семейной жизни, времени вдвоем.
 Этого ли я хочу? Наверное, да. Просто всегда страшно себе в этом признаться. Безголовая рыба – слепая любовь. Бескрылая рыба – любовь, которая всегда при тебе. Любовь с недостатками и с недостающими составляющими – та, которую мы боимся принять целиком.
 От любви мы становимся неуклюжими в словах, и нас действительно распирает, но совсем по-другому! От слез, от детскости. Хочется учить стихи и любить весь мир.
 Теперь не существует категории «больше – меньше», нет ничего между, нет чего-то среднего. Все в нас обострено до предела. Мы во всем - в каждой мысли, в каждом действии - идем до конца. Мы цельны, как никогда. Мы понятны сами себе и все можем объяснить. Эта внутренняя сила привлекает других, заставляет их оборачиваться.

 * * *
 Когда на меня последний раз оборачивались именно по этой причине?
 Я и Игорь… Мы идем рядом. Я смотрю по сторонам, он – на часы. Люди проходят.
 Я и Леня… Мы идем вместе. Я заглядываю в его камыши, он улыбается. Люди замечают и неловко отводят взгляд.
Сердце сжалось. Неужели, я чуть не приготовила РЫБУ- ЛЮБОВЬ на чужой сковородке?
Память запомнила эти ощущения и завела на них отдельный формуляр с пометкой «К вопросу о моей любви».

 * * *
 Саня и Леня ждали нас у бани, которая вот-вот истопится. С разговорами. С бутылочкой красного вина. С голодными глазами. По-моему, мужчины не могут смотреть по-другому на живые губы без помады, румяное лицо без пудры, на иголочки мокрых волос без геля.. На ту красивую естественность, которую мы заштриховываем каждое утро перед зеркалом. На самом деле, мы себе такими тоже больше нравимся… Просто без грима ты все равно, что наивный ребенок, который не умеет скрывать свои мысли и чувства. Косметика помогает держать марку женщины со взглядами и жизненным опытом.
 А если подумать, то взгляды, концепции и подобные законсервированные идеи только тормозят. А опыт – это пару листков на столе кадровика с придуманными датами, именами, умениями и той желаемой суммой, на которую ты чувствуешь себя вроде бы человеком. Вроде бы свободным. Деньги кончились. Свобода…Через пару часов отключат телефон, и ты станешь недоступным. Свободным от других, заложником своей неотправленной эсэмэски.

 * * *
 Баня. Русская баня.
 Сколько бы Лапушкина нам ни рассказывала про то, что термальные комплексы Германии – это рай, где душой занимаются благовония, необычный свет и музыка, она все равно не пропускала ни одной нашей посиделки… Еще она добавляла: «А за расслабление тела отвечают три фазы очищения и девушка в банном полотенце с сильными руками и спиной. Она - хозяйка бани - льет на камни травяную воду из деревянного ковша, успевая при этом ритмично двигаться и улыбаться. Полотенцем она разгоняет пар и испаряющиеся мысли обмякших мужчин и женщин». Потом Лапушкина получала березовым веником по заднице и говорила: «Да… Европа чего-то не догоняет…»
 Здесь хозяйкой Бани была Надя. Мальчишки не назвали бы ее гостеприимной, потому как в этом домике тазиков, березовых веников и девичьих секретов был матриархат. Часа на три мы пропадали в топке страстей, усталости и сплетен. Веники, крики, компот для тела из ромашки и череды рождал ясность ума и податливость тела.. А потом (было уже далеко заполночь) дверь с шумом открывалась, мы по очереди выбегали на лужайку перед домом и обливались водой, которую остудила ночь… «О Боже! Еще!» Накрыла волна.. Тело окутало туманом.. Жарко. Сердце стучит.. Больше не может, но просит еще! «А-А-А! Холодно! Здорово! Еще!». Ты стоишь без сил…Молча… Прислушиваешься к вздохам сердца и ветра. Подозрительная тишина пробуждает любопытство подруг. Дверь скрипит.. Несколько пар глаз смотрит на тебя, уютно устроившуюся в тазике посреди лужайки, запрокинувшую голову к небу. Ты утопаешь в звездах и легком дурмане, угадываешь созвездия.. Вон - Маленькая Медведица, а рядом – Большая, вот еще что-то явно с названием, но, увы – не знаю.. Для меня это скопление пока еще красивое и безымянное. А вон… Непросто разглядеть – две рыбы, соединенные звездной цепочкой. Если бы мой возлюбленный в доказательство своей любви пообещал бы достать звезды с неба, я бы попросила именно эту цепочку с кулоном.
У тазика уже очередь…
 Лапушкина теперь всем немцам рассказывает про нетрадиционный метод релаксации… А главное, компоненты просты: горячие ягодицы в прохладном тазике, ступни на мягкой траве и горстка звезд над головой! И больше ничего!
Мы ложились под утро… Мужчины – тоже.

 * * *
Меня разбудил Ленин голос:
-- Рита, телефон. Рита!
Я открыла глаза. Казалось, я только проснулась. Еще не чувствуешь ни времени, ни места. Такое бывает: ты просыпаешься в своей постели и в своем теле, но с ощущением, что всю ночь спал головой в противоположную сторону, а не как вчера. Обычно, вроде бы, головой к стенке, а сегодня проснулся головой к окну. Или все наоборот? Понимать уже поздно. В этот момент ты запутался в простыне и привычном. Если утро начинается с непривычного, то скорее, и весь день ты будешь ловить себя на мысли.. «А эта лампочка перегорела сегодня или неделю назад?». Вот и я смотрела на телефон и думала: «Это у меня звенит?»
Голос на том конце помог мне обрести чувство реальности.
-- Рит, творческий народ хоть и ценит свое время, но что такое пунктуальность..
-- Макс, я опоздала?!! Сколько времени? Только ни это..
-- Красавица, ты чего! Времени еще – успеешь Маркеса прочитать с карандашом.
Мы засмеялись. Я с облегчением вздохнула. Макс не умолкал..
-- В общем, все как всегда и даже лучше! Закрытие выставки переносится на семь. Свердлов задерживается. В Москве взлетные обледенели – рейсы переносят, сдвигают. А без него, может, и начнут, но точно не закончат. Без его кубинской сигары, слов, пропитанных чувством ритма, стиля и роскоши -- неприлично. Будут ждать. Поэтому организаторам придется все мероприятие растягивать и откупоривать больше шампанского, чем рассчитывали.. Вот всех нас любезно и попросили подъехать двумя часами позже.
-- Значит в семь.
-- Да. Жду тебя.. Рит, и еще.. Я тут подумал.. Будь в красном!
-- Ха-ха-ха… Тогда ты в шляпе и на лошади! Все. Конец связи.

 * * *
--Леня, ты не обидишься, если наш маленький банкет придется перенести?
-- Спрашивай у лохмача… - произнес Леня с улыбкой - Он же - сегодняшний повод с хвостом и ушами.
-- Ну, я думаю, мужики, вы без меня не пропадете?
-- Мы-то? Да мы же звери!
-- Тогда вечером, после выставки, я - у тебя.
-- Сейчас тебя куда? Выставка только в семь.
-- Давай к ближайшему метро.
 Мы попрощались совсем ненадолго, довольные всем тем, что сегодня уже произошло и тем, что еще только может случиться…

 * * *
 Я снова была на улицах города. За сегодняшний день я видела город разным. Наверное, он был таким, потому что и во мне что-то уже не ждало перемен, а меняло. Мои сегодняшние смех, слезы, наблюдения, потери и находки сначала бросали меня в океан неуверенности.. Я хорошо знала, что такое океан, я научилась ориентироваться в нем без компаса. А еще я всегда помнила, что где-то здесь есть остров Игоря и стандартный маршрут моих ощущений. И вдруг – появляется спасательный круг… Посреди моего океана. Как это?
Я уже полгода плавала в этом океане и ни разу не замечала этого красного обруча. Хотя.. Как-то были лодка, еще помню дельфина и однажды вертолет с лестницей, зовущей наверх.. И все это время я обходила стороной знаки, которыми океан уже был переполнен… Я вела себя как маленькая девочка, которая купалась в ванной с игрушками. Только ведь это моя жизнь, и она совсем не игрушечная. В этот раз я не пропустила круга… Мне показалось, что сегодня я плыла не до острова, а именно до круга. Я поднырнула и оказалась в красном обруче…Размякла… Тело разрешило всем мышцам расслабиться. Я была и в океане, и на суше одновременно. Если раньше болтанка в воздухе и в океане были теми эмоциями и чувствами, которые объединяли нас с Игорем, то сегодня, болтанка была у меня в голове, и она, странным образом, расставила все по своим местам. Мой локомотив сейчас тянул все мои мысли как-то дружно и с удовольствием. Мне захотелось перевести часы.
 
 * * *
 На часах левой руки половина четвертого, на мобильнике – те же цифры. Первый снег превращался в кашицу, которая пачкала туфли, кроссовки, сапоги горожан. Но слякоть всегда пахнет весной, хотя она бывает и в октябре, и в феврале.
 Мне надо было подумать о вечернем платье. Не хотелось разочаровывать Макса и кубинскую сигару. По вопросам из серии «Как не разочаровать мужчину, оставшись в платье» специалисткой была Лапушкина. Она либо подскажет, где купить элегантною вещь или одолжит свой наряд, привезенный откуда-нибудь оттуда, где люди, как говорит мамзель Лапушкина, живут по-другому. Моя подруга, от которой, действительно, пахло даже заграничным лосьоном для лица, была сопровождающей всех вожделеющих посмотреть, как еще живут, едят, работают, заглядываются, любят такие же, в общем-то, мужчины и женщины просто где-нибудь в Праге, Италии или Амстердаме. Все эти неземные удовольствия предлагала должность менеджера по туризму.
 И еще она любила сказать за чашечкой кофе: «Твой Ленька с такими глазами и ресницами должен бы жить в Германии. Истинный ариец!». Через минуту добавляла: «Он галантен по-европейски, а вот щедр, несомненно, по-русски.. Ах..». Лапушкина всю жизнь мечтала о настоящем русском мужике только где-нибудь у побережья Средиземного моря. У нее в голове была своя болтанка. В моей телефонной книжке Лапушкина жила под именем «Лапа»… Очень неоднозначно - подумаете вы и будете совершенно правы. Она была милейшим созданием со звонким голоском, но все, что попадало в поле ее зрения и интересовало Лапу, не вырывалось из ее рук уже никогда. Личико ангела, которым украшают рождественские елки Европы, и рука - лапа медведя. В этом весь ее конфликт и шарм одновременно.
 
 * * *
-- Лапушкина, привет! Выпьем кофейку?
-- С удовольствием, Рит. Я в центре. Давай в кофейне напротив часовни?
-- Окей. Буду через минут десять.
Я развернулась и направилась туда, где слишком шумно для долгих разговоров, но туда, где можно решить маленький вопрос для большого случая.

 * * *
 Я положила в детскую ладошку старушки пару монет и ускорила шаг, чувствуя, что убегаю от собственной совести. Я торопилась и думала, почему вчера я прошла мимо другой бабушки, которая стояла на коленях, еще я отвела взгляд от мужчины выцветшего возраста, который просил даже не для себя, а для своих собачек. Мне было жалко эту дружную свору четвероногих, которая облепила старика, но я посмотрела на часы и сделала громче музыку. Ускользнула. Кто-то мне сказал, что когда мы отдаем, то становимся слабее. Но ведь, когда мы отдаем, мы, на самом деле, платим за услугу. Бабушка обязательно покрестится, помолиться за тебя, пожелает тебе здоровья от имени Бога. И я, и вы в решении - дать или не дать милостыню, так мелочны. Мы вглядываемся в несчастного, в его страдальческое или уже ничего не выражающее лицо. Мы обращаем внимание на руки старушки, на ее воротничок, а она, может быть, из последних сил аккуратно одета, и стоит перед нами, едва дыша. Мы проклинаем нищих и попрошаек, а сами платим им за то, чего не умеем или стесняемся уметь сами. Например, просить у бога, соблюдая его правила – в церкви перед алтарем. Я редко хожу в церковь, я ее боюсь, потому что не знаю, как креститься правильно, о чем можно или нельзя думать, когда ты в земном доме Бога. Да, я ношу золотой крестик, я обращаюсь к Богу, когда в моей жизни счастье или двойная сплошная. Но иногда, я больше доверяю той бабушке в метро, чем самой себе. До сих пор я не знаю, как правильно: пройти мимо, потому что вовремя не захотел заметить просящих глаз или жеста, а потом уже неловко вернуться и выбрать нужную монету. Или все же стоит вернуться, не говоря себе, что я ни о чем не прошу, а дать мелочь и поблагодарить человека за услугу.

 * * *
 Я как – то поделилась этими мыслями с Леней. В тот вечер ко мне заглянула соседка Зоя Федосеевна. Она принесла молитву, переписанную вручную, со славами: «Риточка, голубка, возьми, читай, выучи». Одиночество старости сделало ее разговорчивой. Она сказала: «Я не смотрю телевизор. А ну его в жопу. Ой, прости, прости. Я сижу, молитвы пишу по памяти, так что ты на ошибки не смотри, ты в суть смотри». Зоя Федосеевна регулярно звонила мне домой и даже перестала бояться автоответчика: «Это я, Зоя Федосеевна. Ну ладно». Я почему-то не перезванивала. Она не обижалась. А в другой раз она снова спрашивала про молитву. А я обманывала и говорила, что читала и очень благодарна, скоро выучу. Леня был восхищен соседкой, ее светлым лицом. Мы много говорили в тот вечер, а потом Леня сказал, что как-нибудь мы сходим в церковь вместе. Он поставит свечку за упокой. Мамы Лени уже не было с нами. Она умерла чуть больше года назад.
 * * *

-- Риточка, ты, наверное, голодная? Ребята, давайте к столу.
-- Тетя Галя, не суетитесь. Я перекусила на обеде в кафе.
-- Знаю я ваши кафе да пиццерии. Один пенопласт в желудке. А еще называете себя гурманами и меломанами во всем: и в музыке, и в еде. Так ведь настоящий гурман никогда не будет есть то, чего сам не готовил. Он ведь и капустку сам нарежет и петрушечку… У гурмана ни один продукт не потеряет своего вкуса. А ваши пиццы – это ж ассорти нечеловеческого отношения к своему здоровью. Так еще этот кусок пенопласта подают под Луи Армстронга или Франка Синатру. Вот тебе и истинный вкус! Это ж все равно, что молоко с дошираком! У вас, молодежь, несварение сначала в голове, а потом уже в желудке!
-- Мама, мама! Мы не надолго, мы только чаю…
-- Леонид, режьте хлеб, Рита, тарелки - под полотенцем.. И американцы еще называют себя здоровой нацией! Им бы у нас борщи да каши научиться варить, да, Рита? Ты знаешь, что тарелка овсянки, смешанной с гречневой крупой на воде – это путь к прогрессу!
-- Мама!
-- Леонид, а что мама? Мама права. Правда, Риточка?!
-- А что? Почему бы и нет! Овсянка с гречкой против попкорна и сои.
-- Мам, так почему мы тогда со своими прогрессивными взглядами так долго на обочине стоим, пропуская всех? Ну-ка, расскажи нам…
-- А потому что мы только пиццу научились по-американски есть, а вот улыбаться, как они, пока не умеем!
Леня смотрел на меня рассеяно, мы хохотали. А тетя Галя наливала свой безупречный борщ с черносливом.
-- И действительно, если Америка научится варить мой борщ или готовить мою творожную запеканку с изюмом, то дела у нее пойдут совсем хорошо!
 Я обожала обедать у Лени, в доме его родителей. Тетя Галя могла приготовить не только вкусную еду, но и вкусный разговор буквально из всего, что было у нее под руками и попадалось на глаза! Леню в моем присутствии она всегда называла только полным именем и на вы. Наверное, ей очень хотелось показать, что Леонид хоть и ее сын, но уже давно самостоятельный мужчина. Мне нравилась эта ее официальность. Только у тети Гали получалось быть строгой и любящей одновременно.

 * * *
 Ей не было шестидесяти, когда ее сердце почему-то остановилось. Я до сих пор помню этот день. Начинался май.. Люди открывали окна; в электричках не протолкнуться: кругом дачники и веселые компании студентов. Все ехали куда-то, бежали. Воздух переполнялся ароматами тонких, свежих духов на молодой коже девушек и зеленью еще не смелой первой листвы. В такой чудесный день тетя Галя могла бы ехать в одной из этих электричек к себе на огород. А потом вечером рассказывала бы про сплошную самодеятельность на колесах! Про то, как в вагоне сначала два виртуоза играли на балалайке и аккордеоне, потом – худенькая девочка с красивыми пальцами – на флейте.. Или она могла читать лекцию в университете про дуэлянтов и их кодекс чести. А при встрече, так, между словом, сказала бы нам с Леней, что наше поколение заменило понятие «дело чести» на «дело случая». Именно по такому принципу теперь ее студенты сдают зачеты и экзамены, потом устраиваются на хорошие и обычные работы, рожают или не рожают детей. Еще тетя Галя могла бы мыть окна дома под звуки Шопена… Она бы успела сделать очень много. Я уверена. Только в этот день она не проснулась. Осталась в своей безупречно белой постели. Леня нашел ее седьмого мая, я была с ним. Почему-то задержалась в коридоре с веточками сирени, которые мы нарвали в парке. У меня был для нее диск с музыкой фортепиано. В квартире было приятно светло и тихо. Шумный Леня неожиданно замолчал. Я стояла и не двигалась, мне казалось, что я уже знала. Смерть так близко я видела второй раз в своей жизни. Я тихо плакала в углу прихожей. Леня бегал, звонил… Квартира наполнилась соседями, все говорили похожие слова. У Лени не было свободной минуты, чтобы остаться со своим горем наедине. Вечером все разошлись, нас было двое. Я подошла к нему и молча обняла, Леня заплакал. Большой, сильный человек плакал.

* * *
 Лапушкина часто была простывшей, говорила в нос и дышала ртом, как рыба. Кстати, эта рыба была нетипично говорливой: глаза округлялись, лицо вспыхивало, руки все время что-то иллюстрировали, рисуя по воздуху или по столу. Казалась, Лапушкина жестикулирует всем телом. Ей в принципе можно было молчать, любой жест был ярче красноречивого слова. Если бы мы стали говорить на английском, то окружающие не усомнились бы в том, что я – переводчик, а моя шумная подруга – заморский гость. Мне нравилась эта пикантная «иностранность» в Лапушкиной. Потому что это ее свойство не было качественным монтажом или стилизацией, в этом была вся ее сущность.
 Помню, когда она вернулась из Америки (ее первое путешествие по ту сторону горизонта), а мы все еще околачивались на четвертом курсе… Так вот, Лапушкина тогда еще долго путала местоимения «там» и «здесь». У нее даже возникла идея создать центр реабилитации для тех, кто глотнул забугорной жизни и вернулся в свою деревню, а также Фан- клуб для тех, кто глотнул, но умудрился остаться дышать «там». Она и такие же отверженные собирались в анонимном клубе «Путешественников – искушенцев», где русо туристо делились своими впечатлениями. И когда мы все - неискушенные поднимали бокал за успех наших начинаний или за то, чтобы на сессии подфартило, и чтобы Гончаров все-таки дочитался, Лапушкина чокалась со словами «За английскую королеву!». (В этот момент она собирала все нужные документы, чтобы ее впустили в Англию, правда не к королеве, а на клубничные поля. Для Лапушкиной разница была совсем не большой)
В кармане забулькало. Это была Лапа:
-- Рит, ты уже в кафе? Я немного задержусь.. Тут в консульстве пробки. Я своих курортников визирую.
-- Давай! Ни пуха! Я пока кофе и сладенького закажу. И еще… Лапа, я по делу. Светский раут..
-- Рит, спокойно! Оденем с иголочки, в лучших английских традициях. Английской королеве такое и не снилось.
-- Польщена. Склоняюсь перед вами в реверансе.
-- Спешу откланяться и до встречи! Мне двойной капучино!
В кофейне было густо во всем: густой запах обжаренных зерен и горячего шоколада, густая, расслабляющая музыка и такие же «кофепьющие» люди. Мне пришлось помяться у входа, пропустить парочку, получившую свою порцию кофеина, потом побегать между столиками и найти свободный. Наконец-то, я присоседилась к мужчине, который по моим подсчетам через пару глотков заторопился бы и побежал по делам. В ожидании Лапушкиной мне захотелось создать организацию, которая бы оценивала работу всех кофеин. И по результатам срезов (сервис и обслуживание) инстанция присваивала бы заведению статус. Не смотря на приличный, я бы сказала, стильный декор кофейни, я чувствовала себя, как в закусочной. Странно, люди пришли сюда отдохнуть, перевести дух, а чувствуют себя неудобно. Посетителю неудобно за то, что в кофейне к нему вовремя не подошел администратор и не предупредил, что мест нет или не проводил до столика, где свободно. Ему неудобно за то, что в приличной кофейне он вынуждены вести себя, как в автобусе, высиживая, подкарауливая место. Абсурд. Но так бывает именно «здесь». Я ждала меню… Только через пятнадцать минут официантка его принесла с таким видом, как будто так и надо. В расчетах я не ошиблась, и мой сосед действительно надевал пальто, а в дверях кофейни перетоптался, чтобы пропустить Лапушкину.
Лапа появилась очень кстати, потому что я закипала от злости, и мне срочно нужно было, чтобы кто-нибудь снял крышечку моего чайника.
-- Уф… Мои все визы получили! Ни одного отказника!
-- Умница.
-- Ты чего такая зеленая?
-- Я здесь уже почти полчаса торчу, а заказ наш еще не пристроен.
-- Расслабься. Сейчас мы о себе напомним.
Теперь уже две недовольные мины посмотрели на официантку:
-- Девушка, мы спешим! Крайне торопимся…
Официантка в грустной форме непонятного цвета и фасона кисло улыбнулась. И через пару минут мы потягивали «Мокко» с вишней и миндалем и двойной капучино. Стало полегче.
Я рассказала Лапушкиной, что у меня появился новый лохматый друг. Безымянный еще пока, но уже свой. Набрала Леню, спросила, как там звереныш. Оказалось – порядок. Они уже побывали у Лени в школе вождения, там же и перекусили. Леня купил ошейник и поводок, собачий столовый набор. Сказал, что позвонит и заберет меня, как только мои дела закончатся. Мило.
Лапушкина поинтересовалась, где сейчас Игорь. В ответ я пожала плечами абсолютно без грусти и тоски, а даже с легкостью и улыбкой. Подруга как будто почувствовала что-то неладное и спросила:
-- Рит, у тебя глаза как-то особенно блестят… Ты чего? А?
-- Серьезно? Здорово! Да не знаю.. Так..
-- Эй! Слушай… А ну-ка посмотри на меня еще раз..
-- Ну что?
-- А! Игорь сделал тебе предложение, от которого…
Я поперхнулась.. Кофе брызнул из трубочки прямо на жилетку..
-- Черт! Салфетку… Давай-давай..
-- Ритка, прости!
-- Да…ничего. Все равно у тебя переоденусь..
-- Да нет, ты за вопрос дурацкий прости..
-- Брось.. Вопрос нормальный, а вот положение действительно дурацкое. У меня глупости в голове и животе с сегодняшнего утра завелись. Щекотно до дурноты. Давно такого не было.
-- Рит, а ты не..
-- Лапа!
-- Все, все..
Лапушкина решила разрядить обстановку, вспомнив историю из серии «А я собиралась его полюбить…»
 Тут надо сказать, что с некоторых пор в моей сумочке среди прочего (блеск для губ, блокнот, ручка, брелок в виде связки рыб с ключами Игоря (так искусно сделан, что кажется, будто рыбки глотают эту нить сами), визитница, пару батареек и разные вещицы, которые иногда очень кстати..)
 Так вот, кроме этого прочего, там хранится небольшой полиэтиленовый пакетик на случай, если мои перчатки упадут в лужу или грязь. Дело в том, что Лапушкина один раз ехала на свидание, как она сказала, с настоящим мужчиной. И по роковой случайности наступила на собственные перчатки, оставив на них резной след своей подошвы. В сумочку положить перчатки она не могла. Ведь на свидание с настоящими мужчинами с грязными перчатками не ходят. Выкинула. Французские перчатки. Как выяснилось позже, упакованный крендель этого не стоил. Но бедная Лапушкина была готова наступить на собственные перчатки во имя большого чувства (я бы, конечно, подумала о другом. Кстати, Лапа об этом же – но ведь не называть все своими именами). Теперь вот и у меня в сумочке всегда есть пакетик на случай, если я все же стану жертвой большой любви.

 * * *
 Мы еще полчаса ждали счета… Нам было до несмешного смешно. Коротали минуты, заглядываясь на двух типов: один – человек–молния, другой – заклепка. Вместе они появились не сразу, но когда эти оба подошли к барной стойке, равнодушно повернулись ко всем спиной (один – молниями, другой – заклепками), то стало понятно, что это номер на двоих.
-- Рит, знаешь, я когда нервничаю, то щелкаю заклепками… Тыц-тыц… Отпускает..
-- А я, Лапушкина, не поверишь.. застегиваю и расстегиваю молнию на куртке, на джинсах или юбке… Не важно.. Жих-жих.. успокаивает..
Мы загадочно переглянулись. Я встала. Лапа - за мной. Еще раз поймали взгляды друг друга, сердечки стучали с озорством. Я направилась к молниям, Она – к заклепкам.
-- Простите, у меня молния заела на кармашке – я показываю на карман жилетки - Не поможете?
В этот момент у меня на джинсах действительно чуть не разошлась молния, я хохотала, глядя на Лапу:
-- Ой, неловко, вы не поможете мне сумочку расстегнуть.. Заклепки не поддаются.. Мне кажется, вы специалист.
Мы смеялись уже вчетвером. Этих ребят я отметила бы слоганом «Мужчины с фурнитурой». Только не надо думать, что этим самым я хотела обидеть их экстравагантность, наоборот – подчеркнуть! О внутреннем – не знаю, но, наверное, там что-то есть, ведь и молнии могут расходиться в разные стороны. В принципе, этот стиляга претендует на звание «Человек – рельсы». А товарищ Заклепка – тоже незаменим, ведь он по большому счету - «Человек – кнопка», а это мощнейшее психологическое оружие…
 Эти отступления мы с Лапушкиной позволили себе уже в такси, когда ехали к ней, чтобы подготовиться и представить меня Английскому двору. А такси мы поймали потому, что не заплатили в кофейне.. Только не подумайте плохо! Справедливо не заплатили и сразу же почувствовали себя удобно.. Лапушкина сказала так:
-- Рит, мы уже сорок минут испуганно ждем, пока принесут счет.. Нам неудобно уйти, не заплатив. А официантка ведет себя так, будто не знает этого чувства. Дискомфорт посетителя – ее комфорт. Или она думает, что мы до утра подождем?!
-- Противно и от сладкого кофе, и от кислого выражения на лице официантки.
-- Рит, вот честно, где-нибудь в Европе люди бы уже встали и ушли.. А обслуживающий персонал лишили бы чаевых за нерасторопность. Ведь клиент всегда прав.
Мы снова загадочно переглянулись. Лапа встала. Я – за ней. Куртка и пальто, перчатки и шарф.
 Мы тормозили такси.

 * * *
 Время на часах в квартире-студии у Лапушкиной остановилось на 17:17 «Сколько тебе дать времени, чтобы ты успела собраться за пять минут?» - вопрос- установка от мужчины к женщине. Интересно, а если поставить вопрос немного по–другому, от женщины к мужчине: «Сколько тебе дать времени, чтобы ты успел собраться с мыслями за пять минут и предложить хотя бы сходить в кино на последний ряд?». Это вопрос Нади. Но интересно другое: пока мужчина думал, Надька успевала организовать два билета (на это у нее уходило минуты три), сделать маникюр (еще минута), одеть и зацепить чулки – переодеть (еще немного времени). Позвонить и сказать, что ждет его в фойе – пара секунд. А как же установка, ведь она была дана ему, а не ей? Надя о ней уже забыла.. Она забывала об этом где-то между накрашенным мизинцем и зацепкой на чулке. Наверное, ее проблема была, нет, не в забывчивости, а в том, что она везде была первой. Случайно она опережала мужчин в идеях, действиях, и даже предварительный разговор о расставании сначала устраивала именно она. Это не было ее целью. Так получалось. Может показаться, что Надя воровала инициативу и оригинальность мужчин, которые хотели ей понравится, и выстреливала первой. Может, и так. Видимо, она не могла себе отказать в той хватке, шустрости, которая в ней так долго спала, а когда проснулась, то никто и ничто не могло ее остановить.

 * * *
 Странное соперничество я чувствовала, когда познакомилась с Игорем. Его бешеный ритм жизни добавлял больше встреч в мой рабочий график. Его страноведческие изыски заставляли меня изучать атлас. Его холодный поцелуй делал меня горячее солнца. Я во всем старалась его догнать и перегнать. Наш заплыв был мифом. Потому что мы не плыли в одной команде, в противоположных - тоже не плыли. Стычка не случалась. Поединок был один на один – с самим собой. Мы брали свои дистанции параллельно.
С Леней я забывала об этом чувстве и вспоминала о другом – сопереживании. Думать или не думать ни о чем, говорить или не договаривать, болеть, читать книгу, гулять, ссориться, спорить, - все это с Леней получалось с душой. Запросто. Без сценариев и репетиций перед зеркалом, без советов подруг. Леня был моей палочкой-выручалочкой, но при этом никогда не давал мне «рыбу» сразу же, сначала -- предлагал удочку. У Игоря совершенно не было времени на «рыбалку» – посидеть вдруг вместе в кафе за чашечкой чая и поговорить о том, что не запланировано в его электронной записной книжке… Такое случалось очень редко. И если случалось, то за чашечкой кофе следовали цветы и подарки. Так он пытался разговорить просыпающуюся во мне рыбу. Иногда удавалось, иногда – нет. Поэтому, если, к примеру, мы говорили на тему «Как быть дальше..», Игорь давал мне универсальный совет, как будто доставал из банки одну из своих аквариумных рыб. Я просила подсказку, а получала сухой ответ. Рыбу, которую предлагал Игорь, уже не надо было ловить. Из – за своей универсальности совет терял всякий смысл. Такой совет можно было поставить на любой полке, оставив пылиться. Если честно, также я поступала и с его подарками.
Леня мучил меня троеточиями, которые оставлял каждый раз вместе со счетом в кафе или яблоками у меня дома. Я оставалась без рыбы, но с удочкой.. И уже на следующий день - понимала, что еще немного и начнет клевать. Я найду то, что ищу в толще меня самой… Скоро.

 * * *
 Подарки Лени всегда были для меня мучительно-сладкими. А предугадать Игоря, как правило, очень просто, у него все забито в компьютер, даже случайности. Сюрпризы были предсказуемыми почти всегда. Он спрашивал о них в лоб, по-деловому: «Рит, подскажи, что ты хочешь на Новый Год?». Вопрос ставил меня в тупик – я говорила: «Сюрприза». Ответ приводил Игоря в то же состояние. Но поскольку его система не знает, что такое сбой, и все уже запрограммировано, то он продолжал: «Ужин в итальянском ресторанчике и новый запах от Гучи… ». О сюрпризе мне говорили заранее, чтобы он не был для меня неожиданностью. Удивительно, именно в таких мелочах Игорь был до ужаса стабилен. А Леня, наоборот, умел выдерживать такие паузы! Я даже подговаривала девчонок, чтобы они закинули удочки и узнали, что за сюрприз он готовит. Не получалось… Я не выдерживала и спрашивала его сама, в лоб:
-- Он такой… ну? Где? Когда? Маленький?
Леня молчал, пытаясь скрыть улыбку и свое блаженство.. Я была возмущена собственным любопытством и его терпением. Леня вызывал меня на эмоции во всем, даже в мелочах.
-- Хм… Леня, ну я же не спрашиваю, что это! Только какой он?
Леня ждал еще немного и говорил:
-- Ничего себе не представляй.
Я не успокаивалась:
-- Глина? Краски? У меня было что-то подобное? Мне понравится? Ну, Леня, пожалуйста!
-- Рита, ты начинаешь придумывать и фантазировать.. Я же попросил – ничего не представляй. Обо всем узнаешь позже.

 * * *
 Позже я теряла дар речи… В своих подарках Леня всегда меня чему-то учил. Он не давал мне урок, просто, так или иначе, показывал то, что еще умеет. И мне тоже хотелось попробовать. Я приходила в восторг не столько от подарка, сколько оттого, что видела хорошо мне знакомого человека в новой роли. Это и был сюрприз! Так, однажды Леня сыграл для меня на фортепиано. Вдруг.
В Новый Год мы были в джаз – кафе. Народу - совсем немного.. Несколько парочек. Местечко уютное и непротоптанное любителями джаза. Или любителей - единицы.. Не знаю. Леня подарил мне диск Антонио Вивальди и большую книгу с репродукциями Айвазовского. А немного погодя подошел к ветхому инструменту, открыл крышку, нажал на одну клавишу, потом на другую, музыки еще не получалось, но звуки фортепиано как-то особенно вернулись в меня эхом и позвали к нему. Я подошла к Лене тихо, не хотела мешать. Молча изучала его руки. Мне было привычно видеть их на руле, с телефоном, с кружкой чая и сигаретой. Но я не могла себе представить, что его пальцы способны отдать столько нежности хрупкому инструменту. Скажу честно, в тот момент я завидовала пианино. Леня взглянул на меня мягко и нежно и начал играть. Его пальцы скользили неторопливо, клавиши мягко прогибались и возвращались в обычное положение. Я замерла. У меня кружилась голова. Я была в шоке – мне казалось, что Леня играл меня… Музыка была напряженно – мягкой, где-то сдержанной, а потом обрушивалась потоком леденящей воды. Я не смогла сдержаться, что-то толкнуло меня к Лене. Я подошла и обняла его со спины. Музыка дрогнула, но продолжалась. Мы играли вместе.
Потом Леня учил меня незатейливой мелодии из трех аккордов. Мои пальцы были такими неуклюжими.. Мы смеялись. Но я жадно и упорно хотела усвоить это па, руки впервые танцевали на клавишах фортепиано, а не на клавиатуре компьютера. Я запомнила эту ночь, и то, что мне очень хотелось поцеловать Леню всерьез, но голова не была одурманена вином настолько, чтобы позволить себе эту слабость. Я застеснялась или испугалась самого желания, потому что оно было очень правдивым.
Когда мы вернулись за столик, в стеклянном бокале стояла горделивая роза.

 * * *
 В этот Новый Год (который мог стать нашим первым совместным праздником) мы с Игорем поздравили друг друга заранее, так как ему срочно надо было в Японию на какую-то выставку по высоким технологиям. Мы посидели в ресторанчике, он вручил мне духи (о которых, конечно же, проболтался), сказал, что я восхитительна и что сегодня он никуда меня не отпустит. Утром я проснулась в его постели, покормила его рыб, послушала его музыку, посмотрела из его окна на робкие снежинки, которые просились у неба погулять. Мой подарок лежал на полу. Это были часы в виде копилки. Стеклянный прямоугольник, на одной из стенок которого был круглый металлический циферблат, а под ним надпись «TIME IS MONEY». Это слоган Игоря. Так мне теперь кажется.

 * * *
 Лене я подарила шарф, который сама связала. Я долго не могла понять, чем мне хочется его порадовать. С Игорем получилось как-то проще – идея с копилкой пришла быстро, а сама вещица нашлась в первой же сувенирной лавке. Леня – другое дело. Я мучительно искала саму идею, как-то по-особому наблюдала за ним, гадая, что же ему будет приятно получить из моих рук. Идея упиралась руками и ногами и не приходила. Я уже собралась расстроиться, но вдруг вспомнила, как Леня постоянно поправляет ворот своей куртки, съеживается и не может согреться… Шарф! Теплый. Из шерсти! Сама свяжу.
 Шарф Леня любит. Очень. Он и сегодня на нем. Здорово подошел к пальто. Такой веселый с кисточками, связан в три нитки – белая, серая и темно-синяя. Как раз под глаза. Кстати, мне он тоже безумно идет.

 * * *
 До сегодняшнего дня я была точно уверена в том, что, поссорившись с Игорем, я бы перевела стрелки своих часов сначала вперед, а уже к вечеру вернула бы их назад. Раньше мне было сложно перестраиваться с московского времени на время моего города. Я выпадала из контекста собственных привычек. Поэтому мысленно все равно отсчитывала назад. Так, мне казалось, я была ближе к Игорю и у меня, у нас обоих оставалось еще уйма времени, чтобы заполнить свой день делами и мыслями. Отсчет назад странным образом был для меня толчком вперед. Но не сегодня.

 * * *
Лапушкина копалась в своем встроенном шкафчике, пытаясь найти платье, которое она купила в Италии, и что-то бухтела себе под нос:
-- Рит, вот что человеку надо, чтобы он был счастлив, а?
-- Лапа, ты это мне? Что за вопросы? Смешная…
-- Я серьезно. Знаешь, внутри вдруг что-то оборвалось. Прямо только что. Вроде бы еще минуту назад смогла бы, расправив руки, пройти по бордюру и не пошатнуться. А вот сейчас точно бы упала. Кто-то гайки внутри раскрутил.
Лапушкина действительно загрустила.
-- Эй, лягушка-путешественница, ты чего?
-- Да так..
-- Ты начни с порядка в шкафу, чемодан разбери. Ведь уже две недели как с командировки вернулась, а все куда-то собираешься.
-- Ха-ха.. Точно. Только меня нигде не ждут. Тебя вот Леня с собакой ждут. Игорь где-то там.. и все же есть. А у меня весь мир на ладони, а я никак не могу разглядеть своего мужчину.
 В фотоальбоме Лапушкиной собрались почти все страны мира и национальности, преимущественно мужского пола. Она хорошо знала знаменитые улицы и достопримечательности разных городов. Знала, как на русском, французском, итальянском, немецком, норвежском будет «Я тебя хочу» и так давно не слышала «Я тебя люблю», хотя бы на одном из этих языков.
-- Лапа, не накручивай. Найдется твой ковбой, пер, бюргер или русский Иван. Вот увидишь!
-- Спасибо, подруга.
-- Знаешь, а для счастья ни один из них тебе по большому счету и не нужен.
-- То есть?
-- А вот так.
Представь, вчера я стояла на светофоре. Толпа. Все друг другу на пятки наступают. Очень неуютно. Впереди меня - пенек. Дерево срубили, чтобы площадка для пешеходов стала больше. Не помогло. Все равно все друг другу ноги продолжают топтать. Настроение у меня пасмурное. Утро. Спешу. Дорогу не проскочить, слишком оживленно машины шмыгают. Подошел автобус - на светофоре людей еще прибавилось, пришлось залезть на пенек. Стою и чувствую, что как-то по-другому себя ощущаю. Спину выпрямила .. Дышу полной грудью. Народ недовольный не замечаю. Хорошо. Свободно. И тут вдруг понимаю: Я же – ДЕРЕВО! Представляешь! Я – ДЕРЕВО! Как я обрадовалась. Заулыбалась. Не знаю, поняли ли окружающие, что я – ДЕРЕВО или нет, но точно заметили мое внезапное счастье. И немного повеселели. А я весь оставшейся день не ходила, а летала, не говорила, а шептала листвой. Лапа, я тебе сейчас рассказываю и чувствую в себе ствол, и то, как он во мне расходится во все стороны ветвями!
Лапушкина затихла. Глаза блестели. Она, по-моему, была под сильным впечатлением
-- Рита! Вот это да! Ничего себе!
Теперь я молчала и смотрела на переполненную чувствами Лапу..
-- Ритка! Тащи табуретку! Давай. Я сейчас буду деревом.
-- Лапа, сумасшедшая!
-- Это ты - с приветом! А я только учусь. Давай! Чего стоишь!
Я поставила табурет в центр комнаты. Лапушкина воодушевленно на него встала. Закрыла глаза, выпрямилась, подняла руки кверху, соединила их над головой свечкой и превратилась в стройный кипарис.
-- Лапа, ты кипарис!
-- Рит, я - ДЕРЕВО! Я чувствую! А-А-А!

 * * *
В прелестном итальянском платье шоколадного цвета чуть ниже колена я оставляла Лапушкину счастливой. Она открыла в себе ДЕРЕВО и решила проветрить квартиру, разобрать чемодан, убрать в шкафу, выбросить все ненужные бумажки и полить цветы. В дверях я кое о чем вспомнила... Нащупав в сумочке ключи Игоря, я попросила Лапушкину покормить его рыбок вместо меня. Лапа не стала спрашивать: «Чего вдруг?» и любезно согласилась. Мне стало легко. Как будто ключи и брелок Игоря были одним из кирпичей в моих вагонах, и теперь на один стало меньше.

* * *
 Я набрала Макса, сказала, что через минут сорок буду на закрытии презентации. Настроение у меня отчего-то разыгралось и стало светским, поэтому я была не прочь окунуться в атмосферу пузырьков шампанского, дорогого парфюма, сигар и авангардного искусства. Тем более, для нашего города столичная выставка действительно была событием. В Творческой мастерской – уютном зале, где проводились различные публичные мероприятия, тусовки, круглые столы - сегодня были представлены фотоработы теперь уже москвича, но, как он сам любил поправляться, москвича из провинции – господина Свердлова. Вечером здесь соберутся дизайнеры и арт-директоры многих ночных заведений, модельеры, владелицы казино. На закрытии появятся в основном правящие ночной жизнью, охотники заманчивых интерьеров и фотокамер. Мы же – журналисты и навьюченные фотографы будем вникать в тему, сюжеты, странности, разговоры, лица и даже запахи… Все это нам необходимо будет передать словом, а фотографам – снимком. Надышавшись атмосферой происходящего, где-нибудь на пути домой, я поймаю «рыбу». В журналистике «рыба» - это непричесанная суть, то есть главное, которое обязательно обрастет деталями. И уже через неделю все трофеи появятся в моей рубрике - «КульТурке» или «Культовой турке» - так я часто называю то пространство на бумаге, в котором «варится» вся богемная жизнь нашего города.
Сегодняшняя рыбалка обещает быть интересной. Любителей хорошего кофе, слава Богу, хватало, поэтому Демаков был благодарен мне и за идею, и за аудиторию, которая собиралась за виртуальной чашечкой кофе, смакуя факты и истории в деталях на страницах нашего журнала.

* * *
Звонок Лени поймал меня на пути к метро.
-- Рит, я за тобой. Подвезу.
-- Леня, мне неловко… В самом деле, ты со мной возишься, как с маленькой.
-- Ты где?
-- Хм…У тебя же своих дел невпроворот..
-- У меня есть дела – ты и клубок шерсти. Рит, тебя иногда действительно из пипетки нужно кормить. Упрямая.
-- Ленька, тогда давай со мной на закрытие? А? Посмотришь…
-- Ну, если только на тебя..
-- Я к центральному скверу подхожу. Жду тебя там.
-- Окей.
Город потихоньку начинал включать свои глаза: фары, неоновые вывески, фонари, даже зажигалки и кончики сигарет добавляли света. Мне нравится, когда темнеет. Словно кто-то взял пульт и аккуратно убавляет яркость. Картинки становятся мягче и объемнее. Деревья – силуэты, густые тени. Скамейки – мягкие, как надувные.. В полумраке все теряет свои истинные размеры и контуры. Я не стала включать музыку в плеере, я слушала ближнюю тишину и дальний говор города. Здесь так тихо, чуть дальше – шины по асфальту, кто-то хлопает дверьми кафе и магазинов...
Щелчок зажигалки, точечное освещение – сигарета. Леня. Цветы. Белые розы в полумраке…
-- Ой.. Ты их нарисовал?
-- Что?
-- Цветы. Очень красивые.
-- Это тебе. Мы с пушистым решили, что тебе будет приятно.
-- Он подсказал?
Мы засмеялись. Не хотелось в машину, в толпу…
-- Надо ехать…
-- Не хочу… Давай пройдемся… Всего один круг по парку, и поедем?
-- Ну, давай..
-- Как ты меня заметил? Почему не позвонил? Я бы подошла к машине.
-- Хотелось тебя найти. А потом, здесь тихо, мне было не сложно. Я слышал, как ты дышишь, думаешь..
-- Дай руку.
Немой вопрос.
-- Ну, дай..
-- Держи.
-- Горячая...
-- Холодная..
Не было видно, но было слышно, как мы улыбнулись. Не было видно, но было слышно, как бабочки щекотали меня изнутри, им было тесно весь день, и теперь они были повсюду: на деревьях, на скамейках. Белые, как розы, неуловимые, как рыбы..
-- Замерзла?
-- Ага. Чуть-чуть..
-- В машину?
-- Пройдемся… Еще немного..
Не было видно, но было слышно, как Леня снял свой шарф, аккуратно закутал меня в тепло шерсти, парфюма и сигарет..
-- Как вкусно!
-- Немой вопрос.
-- Запах. Твой.
Не было видно, но было слышно, как бабочки вернулись в нас обоих… Сели ему на плечи, мне на ресницы… Я не видела, но чувствовала, как руки Лени соединились вокруг меня кольцом. Я была в кругу. Я не видела, но чувствовала, как его губы целовали бабочек на моих ресницах, губах. Я не пыталась выскользнуть. Я проглотила его бабочку в поцелуе как наживу, и мне не хотелось соскакивать с этого крючка. Совсем не хотелось. Мы целовались горячими губами в холодном осеннем вечере. В эту минуту мы уже не были просто друзьями, мы стали мужчиной и женщиной. Просто.

 * * *
-- Рит, ну ты где, а? Ты заставляешь меня пить шампанское в одиночестве. Я чувствую себя неполноценным фотографом. Без очаровательной спутницы я не работаю.
-- Макс, твоя спутница у тебя на плече в футляре. Фотографируй.
Я сказала, что на перекрестке сломался светофор, что стою в пробке и буду минут через десять.
Мы ехали в машине смущенными. Мне было жарко. Я то и дело открывала окно, потом закрывала, снова открывала.. Запах бензина, свет и шум города врывались в салон вместе с холодным воздухом. Это отвлекало и остужало чувства, как будто в машине мы были не одни. Забавно смущаться, когда, казалось бы, оба знают друг друга наизусть. На самом деле, и я, и Леня уже много лет повторяли про себя правило «Пусть все будет, как есть». Мы думали, что выучили эту установку. Но сегодня слова и мысли перемешались.. И как бы нам не хотелось вспомнить это правило, в голове стучало «Пусть все будет, как будет». Мы оба теперь знали, что что-то точно будет. Эта уверенность нас и смущала. Знакомые ощущения? Тоже бабочки? Понимаю. Как хорошо я вас понимаю…
Впервые за эти долгие месяцы я почувствовала, что люблю... Просто, как это умеет Надя.

 * * *
 Макс забросал меня вопросами по поводу плана съемки… Надо было сделать снимки фоторабот и самых экстравагантных гостей. Взять комментарии у любителей нестандартного мышления и у самого виновника торжества.
В выставочном зале мы с Леней потерялись.. Он неторопливо рассматривал фотографии, с иголочки одетых мужчин и женщин.. Но сквозь пузырьки шампанского в хрустале, восторженные реплики и поздравления наши взгляды находили друг друга – открыто и откровенно пересекались, минуя мишуру. Такое ощущение, что я публично признавалась сама себе в том, что я другая и в том, что я такая именно с этим человеком. Бабочки, которые летали между нами, не ускользнули и от чуткого объектива Макса…
-- Рит, скажи, что мне кажется..
-- Нет, не кажется..
-- Сенсация!
-- Прекрати, Макс! Пойдем, отснимем фотографии.

* * *

Выставка Свердлова называлась «ПОВЕРХНОСТИ».
Удивляла разнородность сюжетов.

Вот, что запечатлел объектив Макса и мой карандаш:

1. Здесь было и содержимое женской косметички: вываленные помады, флакончики с жидкостью и пустышки, тени, пудра - все лежало накренившейся горкой, как Пизанская башня. А под фотографией помадой было написано: «Вторая кожа», и рядом в продолжение темы - фото лица наполовину в гриме, наполовину – естественное. На тебя смотрят два глаза одного лица, но абсолютно разных людей, и ремарка: «Мы».
2. Макс не пропустил и женскую грудь, снятую сверху – сосок, переходящий в купол, и по соседству - изображение помпы, с помощью которой мы набираем чистую воду из бутыли. А ниже - сноска: «Молоко и вода».
3. Еще запомнилась черно-белая фотография хрустальной вазы, обернутой в газету. Объектив камеры сделал акцент на буквах. Газета мятая и кажется, что сами буквы завернуты в бумагу. Ниже большая сноска – отрывок статьи или заметки, в которую обернули хрусталь (Там говорилось о людях, попавших в книгу рекордов Гиннеса). А рядом составляла пару фотография отклеившихся обоев, под которыми была выпуклая стена, одетая в практически прозрачную газету. И ремарка: «Жилы дома».
4. Шахматный стол с фужерами и рюмками на поле вместо деревянных фигур, и надпись: «После боя».
Свердлов представил фотографии в рамках из разной фактуры – стекло, газета, мех, молнии… Справа от каждого шедевра, на гвоздике, висела табличка: «РУКАМИ ТРОГАТЬ!». Либеральность художника многим пришлась по вкусу.
 Полчаса спустя мне удалось побеседовать лично со Свердловым. Тонкий, как трость, господин Художник был удивлен серьезностью моих вопросов и даже спросил: «Милочка, вы, что и бокала не пригубили?» На что я ответила: «Наоборот, шампанское будоражит воображение журналиста». Сетка моих вопросов поймала мысль Свердлова.

И вот, о чем мы скоро культурно поговорим за чашечкой кофе на моей полосе:

Когда Художник называет свою выставку, он дает нам код. И любое полотно, скульптуру или фотографию мы неосознанно будем рассматривать именно с позиций этого скрытого задания. В данном случае – разглядеть поверхности снаружи и изнутри. Картинка дает вид сверху, сбоку и так далее, а ремарка и собственная интерпретация наблюдателя вскрывает смысл изнутри. Измените название, предложите тот же набор сюжетов, и вы увидите, что в абсолютно тех же работах обозреватели увидят совершенно другой смысл. Так, художник может играть чужими мнениями и взглядами. Свердлов обмолвился мне (по секрету), что, возможно, больше и не будет заниматься фотографией, так как сегодняшним вернисажем он сказал все то, что хотел сказать. А люди увидели и услышали все то, что хотели увидеть и услышать. «Я поэкспериментирую с названием, и обозреватели подумают еще.. (смеется). Вот так, милочка, и напишите!» - Так и напишу!

 * * *
 Свою работу я сделала. Диктофон, карандаш и блокнот отдыхали в элегантной сумочке. Макс тоже отправил свою подругу в футляр. К нам присоединился Леня. Мужчины обменялись рукопожатиями, какими-то фразами и шутками, и Леня пошел разогревать машину. Я хотела что-то сказать, но почему-то поправила челку, провернула колечко на пальце, щелкнула заклепкой сумочки и промолчала. Леня взял мою руку тоже молча… Я рассеянно улыбнулась и так обрадовалась этому прикосновению. По лицу пробежала теплая волна смущения, а по спине -- приятный холодок. Леня добавил: «Я жду тебя через пять минут». Макс молча фотографировал мои ощущения, а потом решил разбавить мою рассеянность замечанием:
-- Что ж, по-моему, удачно. Материал получился забавным.
Я переключилась, улыбаясь себе и Максу.
-- Я тоже довольна! Очень. А Свердлов - обаятельный дядька…
-- Да, ну! И откуда в таком костлявом теле столько идей?
-- Макс, разве идеи рождаются в брюхе? Прозрачность его тела – это, мне кажется, прозрачность его мысли..
-- Ну, ты завернула!
-- Хм… Ну вот видишь, я так просто выражать свои мысли не могу. А он вон как сумел! У меня всегда как-то костляво получается. Слова в горле застревают, как тонкая рыбья кость, строятся в очередь, а потом вдруг выскакивают одно за другим. Я уже бы и по-другому сказала, но поздно..
-- Рит, ты уже о чем-то, о своем, по–моему?
-- А? что?
-- Точно… Слушай, вот парень… Тот, с кем ты такая оживленная сюда пришла… Он, по-моему, без слов прозрачен, как малек. Да и ты, если честно, тоже… Хорошо вам, ребята!
-- Я тоже? Ой... Макс, что так заметно?
-- Еще бы! Ты когда рядом стоишь - такие токи…Мама дорогая… А когда вы вместе – просто магнитная буря. Слушай, ты такой вчера не была. Я бы точно заметил…
-- Так и есть. Я в себе эту бурю тоже вот-вот почувствовала… Макс, я побегу, а?
-- Ну конечно! А как по-другому… Вторая половинка магнита притягивает.
Я улыбнулась. Отчего-то пожала руку Макса, чмокнула его в щеку. Тот изобразил электрический разряд, который вошел в его тело и заставил его колыхаться.
-- Любовь щекочет от пяток и до ушей.. Ха- ха. Приятного вечера!
-- И тебе, артист! До завтра.

 * * *

 Я накинула пальто, улыбнулась себе в зеркало вестибюля, хотела задержать взгляд на своем отражении, словно подумала о чем-то себя спросить, но, не дождавшись ответа, отправилась к выходу. Мне вдруг стало понятно, что я не хочу в себя вглядываться, ведь сейчас я понимаю себя, как никогда. До Лени оставалось шагов двадцать. Двадцать шагов обо мне, столько же о нем, и потом -- только мы. Такое крошечное расстояние. Сколько же я к нему плыла? Долго: несколько зим, «под солнцем зимним и зыбким»…И вот он – мой материк, моя гавань – совсем рядом. «Рыбы хотят выплыть» - теперь я знала это наверняка. Леня вышел из машины. Мой последний шаг он сделал мне навстречу. Я сказала: «Привет!», а он ответил молча – поцелуем.
Темное небо снова стряхнуло на нас снежные крошки…