Петр Петрович Елочкин жил в тумане. Нет, не в том тумане, который по утрам застывал серыми хлопьями на ветках полусгнившего дерева и нависал огромной шапкой над старенькой скамейкой под его окнами. А в том, который жил внутри его собственной однокомнатной малогабаритной квартирки. Причем, в отличие от тумана за окном, внутриквартирный туман проявлялся, отнюдь, не в утренние часы, а как раз, наоборот, поздним вечером, когда усталый Елочкин на непослушных ногах возвращался домой после работы. Петр Петрович открывал дверь и вплывал в липкий ненавистный туман, поеживаясь и бормоча себе под нос: «Вот сволочь…». О тумане Елочкин никому не рассказывал, засмеют ведь, не поверят. Ощупью добирался Петр Петрович до ванной комнаты, кое-как умывался и, не поужинав, – Да где там? Ни черта ж не видно! – укладывался спать. По понедельникам, в единственный выходной день, туман зависал под потолком с самого утра и до ночи.
Так продолжалось уже девять лет. Ровно девять. То есть, с тех самых пор как Елена Николаевна Елочкина собрала чемодан, взяла за руку восьмилетнюю Софью Петровну Елочкину и, крикнув Петру Петровичу: « Оставайся со своим погорелым театром! Чтоб ты сдох, алкоголик проклятый! Неудачник!», ушла из дома и навсегда захлопнула за собой дверь.
Через месяц подала на развод. По телефону попросила: « Не спорь. У меня другой. Мы пожениться решили. Он военный, и мы уезжаем скоро. Сонечка его очень полюбила». И Елочкин спорить не стал, в суде сказал, что пил, семье времени уделял мало, воспитанием дочери не занимался. Хотя, на самом деле, разве после спектакля выпить грех? Да и не так уж часто и не очень много. Как все. И дочку он любил. Но, что уж тут поделаешь? То, что у жены «военно-половой» роман знали все сослуживцы Елочкина и не раз ему мягко намекали, только Петр Петрович отказывался верить, все отнекивался.
Развели сразу. Военный позаботился. Елочкин вернулся домой, поплакал пьяными слезами, открыл купленную по дороге поллитру, выпил всю, не закусывая. На мгновение провалился в пустоту. А, когда открыл глаза… Вот те на! Ничего не видно! Сплошной туман! Потер глаза, поморгал… не помогает. Умылся холодной водой. То же самое! Так и лег спать. А наутро никакого тумана, как не бывало, только голова раскалывалась, и руки дрожали. Вечером та же история, только Петр Петрович уже не испугался, плюнул на туман и стал в нем жить по вечерам. Так и жил в тумане все девять лет. Оказалось, что так удобнее – дочкина фотография в расфокусе слезу не вышибает, да и пыли не видно.
А в одно утро, как раз в законный выходной, когда туман еще только собирался опуститься на стены и скудную обшарпанную мебель, так как Елочкин только-только проснулся и не успел протянуть руку к початой бутылке «Столичной», зазвонил телефон. Петр Петрович даже растерялся как-то, не понял, откуда этот странный звон. Уж очень давно не слышал он, голос собственного телефона. Потому-то, Елочкин и двинулся на звук как-то настороженно, с опаской что ли.
- Але? – почти прошептал Петр Петрович в телефонную трубку.
- Але, Петя? – закричали на другом конце провода.
- Але? – снова сказал Елочкин.
- Петя, ты слышишь меня? – спросили оттуда же.
- Да, - ответил Елочкин еще тише, но там услышали.
- Петя, это я Лена.
Елочкин замер.
- Петя, ты слышишь? Соня выехала к тебе. Ты слышишь, Петя? – кричал женский голос почти в истерике.
- Зачем? – спросил Елочкин, приходя в себя.
- Сонечка будет поступать в Театральный. Я была против. Но… Я ничего не смогла сделать. Ты слышишь? Ты должен ей помочь. Будь, хотя бы сейчас, отцом… Порепетируй с ней там…Подключи связи.
«Какие связи?», - подумал Елочкин, но сам ответил: «Хорошо!»
Бывшая супруга сообщила, когда приходит поезд, номер вагона и приметы внезапно для Елочкина повзрослевшей дочери. Петр Петрович кивнул в трубку и пробурчал: «Ага». На этом разговор закончился.
Елочкин опустился на продавленный диван, задел ногой «Столичную». Бутылка покатилась, оставляя на коричневом в пятнах паркете мокрые разводы. По комнате распространился резкий запах плохо сфабрикованной водки. Петр Петрович окинул взглядом комнату, пожалуй, впервые за много лет. Нет, он, конечно, смотрел и раньше, что тут и как, когда пелена тумана не мешала ему. Но, смотрел так, для себя только: где, чего взять, куда положить. Да и что ему здесь было надо? Помылся, побрился, налил, выпил, лег спать… и все. А теперь… Теперь другое дело. Всего через какие-нибудь шесть часов в эту грязную, вонючую комнату войдет его дочь. Его Сонечка, которую он не видел целую вечность. Сонечка, которая надеется, что ее отец, Петр Елочкин, актер столичного театра, поможет ей поступить в Театральный институт. А он уже пять лет как рабочий сцены… забулдыга… алкаш… и живет в тумане. Елочкин согнулся, схватился руками за голову и закачался из стороны в сторону.
- И не дам, даже не проси! – взвизгнула тетя Зина из-за закрытой двери.
- Я верну. Со следующей получки же и верну, - клялся Елочкин в замочную скважину.
- Слышали мы, - тянула соседка, - пить меньше надо!
- Да не пить мне. Дочка приезжает.
Дверь открылась. Зинаида Ивановна, сухонькая старушка, соседка Петра Петровича по лестничной площадке, бывшая билетерша театра, где служил Елочкин, в удивлении застыла на пороге.
- Да ну? И Ленка отпустила?
- Отпустила. В Театральный поступать едет. Просит помочь…
- Ну и дела! – ахнула Зинаида Ивановна и закачала головой.
- Так что? Дадите? С получки… Чес слово…
Тетя Зина по старой дружбе прониклась. Денег одолжила и в квартире прибраться помогла, даже кое-чего из вещей разрешила взять: пару простыней свежих, наволочек, полотенца. В общем, даже ничего так все получилось. Елочкин побрился, достал из шкафа старый, но еще вполне приличный костюм, галстук повязал и на вокзал.
Поезд задерживался. Петр Петрович прогуливался по перрону, прислушивался к металлическому голосу вокзального диктора. А тот все откладывал и откладывал долгожданную встречу. Елочкина трясло то ли от холода, то ли от нахлынувших переживаний. «Сейчас бы выпить. Чуть-чуть. Для храбрости», - подумал Елочкин. Он достал из кармана несколько бумажек, взятых взаймы у тети Зины, пересчитал. Хватало и на ужин, и на бутылку водки. «Маленькую. Для храбрости», - решил Петр Петрович и пошел в сторону киосков.
- Одну маленькую, - как будто извиняясь, тихо проговорил в окошко.
- Маленькую? Что не видите? Только поллитровки! – громко ответила пышная продавщица.
- М-м-м, - промычал Петр Петрович.
- Так что? Брать будете? – и протянула полулитровую бутылку чуть ли не к носу Елочкина.
- Да, да. Беру, - поспешно ответил он и взял.
Выпить решил подальше от посторонних глаз. Отошел в сторону, к стройке на окраине вокзала, окруженной деревянным забором. Нашел лаз, протиснулся, что-то треснуло и потянуло ногу. Елочкин зацепился. Попытался освободиться, дернулся. Лоскут серой штанины повис на ржавом гвозде. « Вот, черт!» - выругался Петр Петрович, подобрал оборванный кусок ткани, сплюнул зло и бросил его в кучу строительного мусора.
- Чего чертыхаешься? – тяжелая рука легла на плечо Елочкина, - Нехорошо. Правда, Колян? Нехорошо.
В лицо Петра Петровича ударило несвежее дыхание. Двое, грязных, в лохмотьях, бомжей прижали его к забору.
- О! А это у нас что? – затянул тот, которого, видимо, и звали Колян. - Водочка? Давай сюды! – и потянул на себя.
Петр Петрович почему-то зажал в руке еще сильнее злосчастную бутылку.
- Да мы жадные? Мы делиться не хотим? А еще интеллигенция хрЕновая!
Били его долго и больно. Бутылку забрали, а вместе с ней прихватили лаковые туфли, сохранившиеся еще с актерских времен, порванные о гвоздь брюки, рубашку ну и, конечно, пиджак, в кармане которого лежали остатки денег. Галстуком и трусами побрезговали. Так в одних трусах и галстуке и остался лежать Елочкин у забора. Он попытался открыть глаза. Но... все поплыло в тумане.