Новобранец, последняя версия, исправленная и дополненная

 Глава 1. Призывник.
 
 Как родная меня мать провожала,
 Тут и вся моя родня набежала.
 «Ах, куда ты, паренек, ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты»
 (Демьян Бедный)
 
 ПРИКАЗ МИНИСТРА ОБОРОНЫ СССР
 
 25 марта 1986 г. № 68 г. Москва

 Об увольнении из рядов Вооруженных Сил СССР
 в запас военнослужащих, выслуживших
 установленные сроки действительной
 военной службы, и об очередном призыве
 граждан на действительную военную службу
 в апреле - июне 1986 г.

 В соответствии с Законом СССР « О всеобщей воинской
 обязанности » приказываю:
1. Уволить из рядов Советской Армии, Военно–Морского
 Флота, пограничных и внутренних войск в запас в апреле -
 июне 1986 г. военнослужащих срочной службы, выслуживших
 установленные сроки действительной военной службы.
2. В связи с увольнением в запас военнослужащих, указан-
 ных в пункте 1 настоящего приказа, призвать на действитель-
 ную срочную военную службу в Советскую Армию, Военно-
 Морской Флот, пограничные и внутренние войска в апреле-
 июне 1986 г. граждан мужского пола, которым ко дню призы-
 ва исполняется 18 лет, не имеющих права на отсрочки от
 призыва на действительную военную службу, а также граждан
 старших призывных возрастов, потерявших право на отсрочки
 от призыва.
3. Приказ объявить во всех ротах, батареях, эскадрильях и
 на кораблях.
 
 Министр обороны СССР
 Маршал Советского Союза С. Соколов


 Этот приказ, опубликованный в газете «КРАСНАЯ ЗВЕЗДА», круто изменил жизнь безусого сибирского паренька Алексея Соломатина, как впрочем и тысяч других подобных ему парней по всему Советскому Союзу. Лёхин батя Николай Фёдорович специально купил и сохранил этот номер газеты, чтобы через два года Лёха смог вклеить этот приказ в свой дембельский альбом.
Именины и проводины отмечали в один день. Восемнадцатого апреля 1986 г. Алексею Соломатину исполнялось 18 лет, а на двадцатое апреля у Лёшки была повестка. Как говорится, труба зовёт. Поэтому на семейном совете решили совместить эти мероприятия и праздновать в один день – восемнадцатого апреля. Именно праздновать, а не как не иначе.

Николай Фёдорович был искренне убеждён, что настоящий мужик должен не только построить дом и вырастить сына, но и отдать долг Родине – отслужить в армии. Правда, мать не разделяла отцовского энтузиазма и к исполнению священного долга и почётной обязанности относилась настороженно. Материнское сердце не могло смириться с мыслью, что её кровиночка может угодить на афганскую войну. А там, как известно, стреляют не только по мишеням. Но споров с мужем она не затевала. Воспитанный в строгости, Лёха разделял отцовские убеждения и хотел быть таким же. Соломатин - старший был настоящим мужиком. Свою срочную службу Николай Фёдорович служил на Дальнем Востоке в погранвойсках. И очень этим гордился. Застава, на которой он провёл три года жизни, охраняла Шикотан - маленький островок, омываемый великим Тихим океаном. Именно на заставе сержант Соломатин научился прилично стрелять из всех видов стрелкового оружия, имевшегося в наличии. Именно на заставе Лёхин отец познал цену настоящей мужской дружбе, научился многому, что потом очень пригодилось в гражданской жизни. Служба сформировала в Соломатине – старшем железную волю и закалила характер. Увольняясь в запас, Николай Фёдорович твёрдо знал, что станет егерем-охотоведом. И мечту свою осуществил. После окончания охотоведческого факультета в Иркутском сельхозинституте девять лет отработал егерем в Баргузинском заповеднике. Если бы не фатальная встреча с медведем-шатуном, он никогда не оставил бы любимую работу. Медведя он одолел, но получил серьёзное увечье. И его списали на пенсию по инвалидности. Ради Лёхи из таёжного села переехали в Ангарск. Николай Фёдорович устроился работать тренером в секцию пулевой стрельбы. Опять же благодаря навыкам, полученным на границе. Батя не считал годы службы напрасно прожитыми, часто и с теплотой вспоминал отцов-командиров. При этом он никогда не говорил, что служить легко и просто. Лёха усвоил твёрдо: служить трудно, но надо. В первую очередь тебе самому. Благо, батя не только наставлял и воспитывал, но и учил. И как учил! Благодаря отцу Лёха научился отлично стрелять из малокалиберной винтовки, и из любого положения без труда выбивал девять из десяти. В конце прошлого года на областных соревнованиях по пулевой стрельбе среди юниоров ему не хватило всего двух очков для выполнения норматива кандидата в мастера спорта. Жаль, конечно, был бы хороший шанс попасть на границу, в спорт - роту или в роту снайперов. В десант Лёха не стремился, но и в стройбате оказаться тоже не хотелось.
 После непродолжительной переклички призывников разместили по трём автобусам, и колонна с новобранцами без задержек отъехала от городского военкомата. Накануне в городе прошел субботник, посвящённый очередной годовщине со дня рождения Ильича, и Ангарск сиял чистотой. Автобусы, видимо, тоже отдраили по этому поводу. Лёха вглядывался в знакомые улицы, пытаясь сохранить в памяти образ родного города. Кто его знает, когда он вернётся обратно. Да и вернётся ли? На прошлой неделе в соседнем дворе хоронили пацана, погибшего в Афганистане…
Незаметно на Лёху накатила волна воспоминаний. Он молча смотрел в окно, гоняя свои мысли. Проводины прошли просто замечательно! Собрались друзья и одноклассники, все кто в этот день находился в городе. Всего одиннадцать человек. Остальные учились в различных ВУЗах Иркутска и Красноярска, и приехать не смогли. Из всех студентов был только Юрка Семёнов, закадычный друг и сосед по парте. Юрке Лёха был особенно рад. Два года они просидели за одной партой, и ни разу между ними не было недоразумений. Лёха всегда выручал Юрку на физике и геометрии, а он вытягивал Лёху на истории и географии. Юрка учился на географическом факультете иркутского пединститута и специально отпросился с занятий, чтобы проводить Лёху а армию. Пришли соседи по подъезду и закадычный отцовский друг дядя Валя. С ним раньше часто ездили на рыбалку с ночёвкой на устье реки Белой, и Лёха много раз видел, как с соседнего аэродрома взмывают в небо стратегические бомбардировщики. Видел и восхищался.
Мать по такому поводу накрыла праздничный стол с массой всякой вкуснятины, а батя впервые налил Лёхе рюмку водки. До этого дня Лёха только однажды пробовал спиртное, в прошлом году в деревне. Двоюродный брат Петька напоил его тогда каким-то винищем. Батя об этом не знал. Лёха всегда с удовольствием вспоминал про тот случай. В жаркий июльский

полдень они с Петькой на берегу речки в две глотки высосали три бутылки «Агдама», но Лёхе даже «не вставило». Петька был старше Лёхи на десять лет и имел солидный стаж винопития, но в этот раз ему «не покатило». Когда разлили последнюю бутылку, в его стакан влетела муха. Короче, уже «расписной» Петька выпил и «закусил» одновременно. А потом долго блевал, свесившись над водой. И протрезвел мгновенно. Брезгливым был братец…
Повеселились от души, напелись и наплясались до упада. Соседские мальчишки, братья – погодки, приволокли старенький, изрядно потрепанный «Романтик». Хитами вечера стали «Бродячие артисты» и «Маскарад». Было много напутствий и пожеланий. И даже провели конкурс, кто быстрее и лучше намотает портянки. Победил батя. Расходились уже во втором часу ночи, и Лёхе пришлось провожать одноклассницу Татьяну до дома. Нет, между ними не было каких – то особых чувств. Только взаимная симпатия и уважение. Подруг у Лёхи не было.
Миновали автостанцию, и колонна выехала на Московский тракт. Безразличным взглядом Лёха провожал трубы нефтехимического комбината и не сразу расслышал где - то позади себя звуки рвотных позывов.
 «Началось в деревне утро, пробудились петухи! - оглядываясь назад, подумал Лёха. - Сейчас рыгать будет. Меня бы не забрызгал, мудило».
И действительно, сидевший сразу за ним пацан уже еле сдерживался. Видимо, накануне перебрал чуток на своих проводинах. Прикрыв рот рукой, он кинулся по проходу к водителю просить остановку, но сидевший у передней двери офицер запретил это делать - автобус шёл в колонне. Видимо, водитель не в первый раз выполнял такую ответственную миссию и хорошо знал о возможных осложнениях. Он взглядом указал «блевотнику» на большое ведро под первым сиденьем и предупредил, что если воитель загадит салон, то вместо сборного пункта отправится прямо в госпиталь. Но этого пацан уже не слышал - был сильно занят.
Неожиданный спектакль отвлёк Лёху от грустных мыслей. И дёрнул же чёрт Олежку Орлова именно вчера вернуться из армии. Олег два года отслужил в танковых войсках в Даурии, где - то в Читинской области. Про армию он говорил с нескрываемой злобой, часто употребляя слово «жопа». На Лёхин вопрос: «Почему жопа?» - злорадно ответил: «Попадёшь - узнаешь!» Видимо, в свое время ему крепко доставалось от «дедов» и от службы остались только нехорошие воспоминания.
 «А может Олег прав и в армии действительно дерьмово? Батя - то когда служил? Давно! И где служил? На границе! Погранцы они и есть погранцы - войска КГБ всё-таки. А Олег только вчера дембельнулся из обычной линейной части. Хотя чего гадать, скоро узнаю».
Колонна проезжала мимо Мегета, и Лёха мысленно зафиксировал этот факт, сфокусировав внимание на разбитой в результате аварии «Волге», которую в назидание ушлым водителям установили на высоком постаменте прямо у обочины дороги. И специально покрасили в неестественный для этой марки машин красный цвет. Лёха огляделся по сторонам и погладил себя по голове. Короткий ёжик приятно массажировал ладонь. Кругом сидели такие же лысые пацаны, как и он, за исключением одного явного переростка. Этому усатому дядьке было уже двадцать пять, и в армии он спасался от неизбежной женитьбы. Где-то кто-то ждал ребёнка, и дядька предпочёл стать солдатом.
Проехали указатель «ИРКУТСК», и колонна свернула на объездную дорогу вокруг Ново-Ленино. Леха снова погрузился в свои мысли:
«Интересно, сколько нас набралось? Человек семьдесят, не меньше. И все мечтают попасть в десантуру или морпех. В моих документах предписание в Радио - Технические Войска, но это ничего не значит. Всё зависит от покупателей».
 Въехали на мост через Иркут. «Блевотник» пошёл на второй заход, и Лёха вспомнил про призывника, которого при посадке, в стельку пьяные друзья, заботливо занесли в последний автобус. При этом с первого раза они не попали в створ дверей и, по-хозяйски, шарахнули его головой о косяк. Не специально, конечно. Нет, сам бы он войти не смог, это факт. Этот клоун, видимо, до утра провожался. И не иначе как на войну.

Глядя на хлопца, обнимающего ведро, Лёха задался неожиданным вопросом:
 «Интересно, он там живой или остыл уже? Так ведь и сотрясение мозгов получить можно. Если они есть, конечно».
Старший офицер долго колебался: брать «защитника» сегодня или лучше отсрочить на завтра. Но посмотрел на друзей и понял, что завтра лучше не будет. Не было бы хуже. Что поделаешь - издержки воспитания.
За спиной пацаны начали травить скабрезные анекдоты, и Лёха тут же забыл про незадачливого вояку. Иркутск остался позади.
 «Ну вот, ещё полчаса езды - и мы на сборном пункте. Интересно, кроме ангарчан сегодня ещё кого-нибудь привезут? Или уже привезли? Иркутян, например. Там, поди, народу сейчас - яблоку упасть негде».
В голову снова полезли грустные мысли. Определённо, разговор с Орловым безнадёжно отравил Лёхе последние мгновения гражданской жизни:
 «Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. Так, кажется, Олежка говорил? Эх, нет рядом Серёги Копытина. Жалко! У него повестка на завтра. Хотя, если сегодня «покупателей» не будет, то завтра встретимся. Вдвоём - то оно ловчее».
Несуразно высокий новобранец, сидевший впереди, привлёк внимание.
 «А этот занятный товарищ на флот попадёт, не иначе. С таким ростом за ним морфлот, как земля за колхозом. Дылда вымахал - будь здоров, а тощий, как «глиста в панамочке». Мышечной массы явно не хватает. Ничего, нарастят. Всем нарастят».
Незаметно быстро проехали Шелехов, и колонна вышла на финишную прямую.
 «Ещё пятнадцать минут и начнётся новая жизнь. Говорят, некоторые умудряются на ночь домой сматываться. Кто живёт близко. Мне до Ангарска далеко, рисковать не стоит. Проводили – значит, проводили. Зачем матери лишний раз душу травить».
Колонна автобусов с ангарскими призывниками повернула налево и въехала на территорию областного сборного пункта. Прощай гражданка! Свидимся ли вновь?

 Глава 2. Гончарово.
 
 «Это присказка - не сказка, сказка будет впереди».
 (В. С. Высоцкий)

Сборный пункт встретил ангарских призывников незамысловатой командой:
- Строиться, ебачёсы!
Уже не молодой старший прапорщик с артиллерийскими эмблемами в петлицах пытался построить прибывшее пополнение в две шеренги:
- И этого ханурика придержите, а то завалится и башку расшибёт, говнюк.
- Вы это к кому обращаетесь, товарищ прапорщик? - попытался возмутиться один из ангарчан с мощной фигурой «качка».- Уж, не к нам ли?
- В том числе и к тебе, бычара, - без всяких эмоций отмахнулся прапор. - Ещё есть вопросы?
- Есть. Хамить-то зачем? - не унимался качок.
- Может мне извиниться за грубость? - усмехнулся прапор.
- Очень мудрое решение, - пытался сострить качок. - А главное, своевременное.
- Значит так, юноша. Будешь из себя «целку» строить, когда в войска попадёшь. Там тебе быстро рога поотшибают, - разъясняя ситуацию, оскалился прапор. - А я, со своей стороны, постараюсь запихать тебя в самую вонючую дыру Забайкальского Военного Округа. Ты понял? Ещё есть умники? Нет? Вот и хорошо. А то плац давно не подметался. Становись! Равняйсь! Смирно! Вольно. Налее-во! Вы, двое! Ханурика под руки подхватили! За мной шагом марш.
Желающих ссориться с прапорщиком больше не нашлось. Нестройная колонна ангарских призывников проследовала за гостеприимным прапором на спортивный городок сборного пункта. Там уже толкалось человек двести призывников, прибывших из других городов области.
 «Как интересно начинается армейская жизнь! – шагая в строю размышлял Лёха. - Интересно, в армии все такие дружелюбные? А слово-то какое придумал: ебачёсы! А качок, похоже, нарвался на неприятности. Это он зря. Нравится - не нравится, терпи моя красавица! Здоровее будешь. Так, кажется, народная мудрость гласит?»
Расположились на тренажёрах спортивного городка. Старший прапорщик строго наказал никуда не расходиться и ушёл в казарму. Возможно, прибыли покупатели и кого-нибудь могут забрать уже сегодня.
- Слышь, земляк, закурить есть? – окликнул Лёху незнакомый паренёк.- Курить хочется, аж уши в трубочку заворачиваются.
- Я не курю и тебе не советую. У тебя и сейчас - то своего курева нет, а в войсках что делать будешь? Бычки клянчить или по урнам лазать?
Паренёк не ответил, тяжело вздохнул и потянул за рукав кого-то другого. Лёха действительно не курил. У них в выпускном десятом «А» из пятнадцати парней курили только семеро, из шестнадцати девчонок – трое. Лёха никогда не считал курение признаком взрослости. Благодаря отцу, который тоже не курил, у него сформировалось твёрдое убеждение в необходимости вести здоровый образ жизни. В дальнейшем это сильно облегчило ему адаптацию в суровой армейской среде. А сейчас он с интересом наблюдал, как из казармы на плац вываливалась толпа новобранцев, уже переодетых в форменное обмундирование. Сержант построил новоиспечённых солдат в две шеренги. Лёха быстро пересчитал счастливцев - тридцать два человека. С речью к ним обратился высокий подтянутый офицер. Видимо это и был покупатель. С расстояния в шестьдесят метров до ангарчан доносились лишь обрывки фраз, из которых трудно было понять, о чём идёт речь. Да ещё рядом занудно гудели соседи, рассказывали друг другу про свои проводины. Лёха напрягся и расслышал фразу «почётное право». Потом новобранцы перестроились в колонну по три и двинулись следом за офицером к автобусу, стоявшему у ворот сборного пункта. Загрузились по военному быстро, и автобус выехал с территории.
 «Их судьба уже решена, а вот моя ещё нет. Интересно, куда их повезли? У кого бы узнать?»
Лёха огляделся по сторонам, но спросить было не у кого. Метрах в десяти от него, прямо на земле, в обнимку со своим рюкзачком мирно спал ханурик. Тот самый, с крепким черепом. Никто не обращал внимания на его храп.
 «А он, в натуре, сразу в госпиталь попадёт, - глядя на лежавшего на холодной земле алкоголика размышлял Лёха. - Так ведь и почки можно застудить, или воспаление лёгких схлопотать. Вдобавок к сотрясению. И ведь потом вонять будет, что армия у него всё здоровье отняла, хотя он до неё даже не доехал».
 Леха огляделся по сторонам и обратился к соседям:
- Мужики! Надо под землячка подстелить что-нибудь, а то замёрзнет. Жалко парня, ему и так по шарабану досталось. У кого тёплые вещи есть? Давайте сюда, не жмитесь. Всё равно скоро отнимут.
В этот момент ворота сборного пункта отворились, и на территорию въехали автобусы с усольчанами. Буквально следом прикатили автобусы из Качуга и Черемхово. Сборный пункт постепенно наполнялся бритоголовыми пацанами. Лёха отвлёкся и забыл про свои хлопоты с алкоголиком. Пополнение принимал уже знакомый персонаж. Грозный старший прапорщик встречал всех подъезжающих призывников одинаково: - «Строиться, ебачёсы!»
И всегда находились уязвлённые таким приветствием, и пытались «качать права». Правда, безуспешно.
Заметно потеплело, и молодые здоровые парни потянулись к брусьям и турникам. Спортсменов оказалось неожиданно много. Начались всевозможные игры и соревнования, за которыми из окон казармы зорко наблюдали. Лёха, что бы слегка размяться, сделал на турнике пару подъёмов с переворотом, да на брусьях отжался раз двадцать. Вскоре на спортплощадке появился старший прапорщик и выдернул из толпы соревнующихся семерых самых ловких. Узнав фамилии, прапор сразу же вернулся в казарму. Через двадцать минут все семеро стояли на вытяжку перед каким-то капитаном, судя по всему,
очень серьёзным. Капитан обошел строй, глядя в бумаги и задавая каждому какие-то вопросы. А вот какие именно Леха не слышал. Видеть видел, а расслышать не мог. Офицер не спеша отобрал четверых и сразу увел их в казарму. Остальные, явно раздосадованные, вернулись назад. Конечно, все кинулись с расспросами:
- Куда их, мужики?
- На Дальний Восток, в диверсионную школу.
- Вот повезло, так повезло пацанам! Прикидайте, в элиту спецназа попали, - с завистью в голосе говорил один из «забракованных».
- Это тебе повезло, а не им, - неожиданно вмешался в разговор усатый дядька. - Вот и радуйся, что тебя пронесло.
Все в недоумении смотрели на усатого переростка. Лёха тоже.
- Это почему же? - задался вопросом качок – интеллигент.
- Их два года гонять будут как проклятых. Белый свет с овчинку покажется. У меня сосед служил на острове Русском, много чего рассказывал. Одно слово - жопа! Десантуру дрючат меньше чем этих. Гораздо меньше! Лучше три года на подводной лодке отслужить, чем так мучиться. Полный абзац!
Очень кстати вспомнили про морфлот. На плацу тем временем формировалась новая команда. Старший прапорщик выкрикивал фамилии призывников, отмечая в списке всех вставших в строй. На зов прапора поплёлся и «глиста в панамочке», как про себя окрестил его Лёха. Двоих призывников на месте не оказалось, скорее всего, уже смотались в Иркутск. Прапорщик выругался и назвал другие фамилии. Когда команда была сформирована полностью, из казармы бодро вышел морской офицер. Пацаны убывали на Тихоокеанский Флот.
- Что за день сегодня, одно расстройство, - комментировал происходящее усатый дядька. - Когда же нормальные покупатели приедут?
 Качок живо повернулся к усатому:
- Ты же сам говорил, что на подлодке лучше!
- Так это в сравнении со спецназом лучше. А где-нибудь в связи ещё ловчее.
Было далеко за полдень, Лёха проголодался, и решил перекусить. Каждый призывник вёз из дома котомку с провизией - суточный запас на первое время. Лёха со смаком жевал мамкин пирожок и наблюдал, как формируют новую команду во внутренние войска. По бордовым петлицам он определил, что покупатель из ВВ. И перекрестился, что не попал в эту команду. Зато в неё угодили усатый дядька и охотник покурить нахаляву. Эту команду сразу загнали в автобус и увезли. Леха озадачился:
 «Странно, почему их не переодели? Может, ВэВэшникам не положено?»
 Тем временем из казармы не спеша вышел сержант и закурил сигарету. По всему было видно, что он из местных. Лёха решил воспользоваться моментом и задать ему пару вопросов. Лёха подошел к сержанту и бодро начал:
- Здорово, земляк. Как служба?
Сержант снисходительно посмотрел на Лёху:
- У меня - то нормально, скоро кончится. А вот твоя только начинается.
 Сержант смачно сплюнул и снова затянулся, давая понять, что разговор окончен.
Но Лёха не отставал:
- Слышь, земляк, а как узнать, куда команду формируют? Я вот в спорт-роту хотел бы попасть или на границу.
Сержант понял, что отвязаться не удастся:
- А твоего желания спрашивать никто не собирается. Куда Родина пошлёт, туда и поедешь.
- Слушай, а почему одних переодевают на месте, а других увозят в гражданке?
- Те, кого переодевают на месте, уходят за границу. Утром команда ушла в Чехословакию, в Иркутско-Пинскую дивизию. Видел, наверное. А вчера большую команду в Германию угнали. Вот этим действительно повезло, два года будут жить как у Христа за

пазухой. Но таких мало. В основном попадают в ЗабВО, в лучшем случае - в Монголию.
- А в Афганистан нынче уже забирали?
- Кто его знает. Туда попадают только после учебки. Пехота - через Среднюю Азию, а десантура - через Омск.
- А погранцов?
- Да, четыре команды ушли, все на Восток. Говорят, больше не будет.
Лёха нервно почесал лысину. Все лучшие вакансии были уже заняты.
 «Вот зараза, не мог родиться неделей раньше. Сейчас бы тоже в Германию ехал. А так попадёшь в Даурию или Могочу, а там - жопа!»
Сержант докурил сигарету и бросил окурок в урну:
- Ну, бывай, пацан, удачи тебе в ратном деле.
- Тебе тоже.
Привезли ещё кого-то, не слишком трезвого. Прапорщик, сопровождавший этих призывников, всю дорогу вместе с ними пил «по - чёрному» и на сборный пункт прибыл уже «синий», как изолента. Так надрался, что даже доложить не сумел, кто он и откуда родом. За что и был тут же посажен под арест. Мало того, что по дороге они умудрились потерять двоих новобранцев, так ещё и разодрались не на шутку. Цирк, да и только!
Начинало смеркаться, однако движение по территории сборного пункта не прекращалось. Небольшие команды по семь-восемь человек убывали каждые полчаса, но народу меньше не становилось. В восемь вечера призывников загнали в казарму и разрешили устраиваться на лежанках. Курить в казарме строго запрещалось. К великому сожалению большинства.
Устроившись по удобнее, Лёха плотно поужинал, оставив на завтра только то, что не испортится за ночь. А потом долго слушал болтовню соседей - черемховцев. В одиннадцать часов объявили отбой и вырубили свет. Утомлённый вынужденным бездельем, Лёха быстро задремал. На сегодня впечатлений было в избытке. В полузабытье он по порядку перебирал в памяти события дня, пока не задался неожиданным вопросом:
 «А куда подевался качок? В казарме его нет, и вообще давно не видно. Неужели уехал? Но когда? И куда?»
В конце концов, Лёха уснул, а качок тем временем ехал в богом забытую Могочу, служить в ДШБ.
Новый день начинался довольно скверно.
 «Какая гадость! - мешая ложкой перловую кашу, морщился Лёха. - И ведь такую парашу теперь придётся жрать каждый день. Не зря её называют «кирзой». В глотку не лезет. А компот? Моча, да и только! Нет, такой порцион мне совершенно не нравится».
После завтрака по сборному пункту пронеслась нехорошая весть, что сегодня будет большая отправка - эшелон в Читу. Из казармы всех выгнали на свежий воздух. Сидя на брусьях, Лёха гонял невесёлые мысли:
 «Чёртово ЗабВО! Неужели и меня туда же запрут? Жопой чую, так и будет. Пол года в учебке, а потом? А потом – Даурия. Вилы!»
Лёха задумался и не обратил внимания, что на плацу формируют солидную команду. Услышав свою фамилию, он не сразу сообразил, что вызывают именно его. Её назвали повторно, и Лёха кинулся на плац. Там уже собралось человек шестьдесят, и Лёха был далеко не последним. Седовласый майор с уродливым шрамом на лице и эмблемами танковых войск в петлицах прошел вдоль плотного строя, вглядываясь в лица призывников. Пополнение ему явно нравилось. Он громко обратился к призывникам:
- Сейчас вы идёте в баню, после чего вас переоденут. Сухой паёк получите уже в вагоне. На всё про всё у вас полтора часа. Сержанты! Займитесь пополнением.
Леха ликовал - он едет за границу! И майор ему тоже нравился.
 
 



Глава 3. В Монголию!
 
 «Курица не птица, Монголия не заграница».
 (армейская поговорка)

После прохладного душа, непонятно почему именуемого баней, призывникам выдали форменное обмундирование: ХБ песочного цвета, кирзовые сапоги, пилотки, поясные ремни с медной бляхой и шинели. И, конечно же, нательное бельё. Всё обмундирование подходило Лёхе по размеру, только шинель была чуточку длинновата. Напоследок каждому новобранцу выдали вещмешок, солдатскую фляжку и кусок хозяйственного мыла. Лёху рассмешил пацан, который смотрел на мыло, «как баран на новые ворота». С искренним удивлением. Складывалось впечатление, что он впервые держал его в руках и совершенно не понимал для чего ему мыло, тем более хозяйственное. Ловко наматывая на ноги мягкие портянки (благо этому батя научил тоже), Лёха призадумался. Он был наблюдательным хлопцем:
 «Вчера, у команды, которая ушла в Чехословакию, ХБ было другого цвета – тёмно-зелёное, а у нас песочное. Это что-нибудь означает? Надо спросить у сержантов, которые сопровождают майора. Заодно узнаю, куда нас запрут».
Лёха поправил ремень и огляделся, выискивая сержантов. Вокруг, кряхтя и матерясь, призывники мучились с портянками, наматывая их похабно плохо. Глядя на страдания пацанов, Лёха усмехнулся:
 «Да-а! Половина из них уже сегодня ноги собьёт до кровяных мозолей. Знали ведь, что в армию пойдут. Нет чтобы заранее наловчиться портянки мотать. Сами виноваты. Вот пусть теперь и погибают, клоуны».
Лёха высмотрел в толпе новобранцев сержантов и направился к ним.
- Здорово, земляк! – обратился он к тому, который вызывал больше доверия.
- Не земляк, а товарищ сержант, - резко ответил военный. – Привыкай, «душара», к армейской дисциплине. Чего хотел?
Лёха опешил от такого начала, но отступать было некуда - оба сержанта с усмешкой смотрели ему в глаза. Лёха смутился.
- Товарищ сержант, можно спросить?
- Можно Машку через ляжку! В армии к старшему по званию надо обращаться: - Разрешите обратиться, товарищ сержант? Ты понял, «душара»?
- Понял, товарищ сержант.
- Не понял, а «так точно». Так точно, товарищ сержант. Давай ещё раз.
Лёха понял, что «попал», но деваться некуда.
- Товарищ сержант, разрешите обратиться?
- Ну вот, другое дело, - расплылся в улыбке сержант. - Обращайтесь, товарищ призывник. Какая у Вас проблема?
Лёха смутился ещё больше, теперь уже от нарочито-притворной вежливости.
- Вы не подскажете, товарищ сержант, куда нас повезут? Что за границу, я знаю. Но за какую?
- Курица не птица, она не заграница, - скороговоркой ответил сержант. – Знаешь такую поговорку про шестнадцатую республику?
Ответить Лёха не успел, в разговор вмешался второй сержант, высокий, смуглый и очень опрятный:
- В страну степей, песков и сопок. В страну ветров и жгучего солнца. В страну кочевников - скотоводов. Понял куда?
Сержанты с интересом смотрели на Лёху. Лёха понял, что это не Чехословакия и тем более не Германия. Всё сходилось: степи, сопки и ХБ песочного цвета.
- В Монголию что ли?
Сержанты переглянулись. Высокий, с издёвкой:
- Ты смотри, какой догадливый! Иркутяне все такие сообразительные или тупых тоже хватает?
Лёха не знал, что ответить, поэтому тупо молчал. Благо в помещение вошёл седой майор и объявил построение. Сержанты погнали призывников на плац, подгоняя отстающих ядовитыми насмешками. На плацу их построили в две шеренги и пересчитали. Все были на месте, и седой майор начал инструктаж:
- Товарищи призывники! Родина доверила вам охрану своих восточных рубежей. Вам предстоит нести службу на территории Монгольской Народной Республики. Сейчас мы на двух автобусах выдвигаемся на Иркутский железнодорожный вокзал. Сержант Коваль сопровождает второй автобус, сержант Кулевин отвечает за порядок в первом. При выходе из автобусов никто не разбегается. Организованно, строем следуете на перрон, там будет стоять прицепной вагон до Улан-Батора. Сразу же загружаетесь в вагон. В каждый автобус садится по тридцать шесть призывников. Сержанты организуют посадку, отвечают за порядок. Вопросы есть? Нет? Команда, налее-во! К автобусам шагом марш!
 Шагая в строю, Лёха случайно увидел в толпе призывников одноклассника Серёгу Копытина. Новую партию ангарчан привезли, когда Лёха в казарме готовился к отправке. Лёха помахал рукой, стараясь привлечь к себе внимание ангарчан, но Копытин с кем-то увлечённо разговаривал и Лёхиных сигналов не заметил. Окрикнуть его Лёха побоялся. Зачем лишний раз нарываться?
 До Иркутска доехали быстро. С какой-то необъяснимой тоской Лёха провожал взглядом обшарпанное здание старого иркутского вокзала, построенного ещё при царе. Плацкартный вагон действительно уже стоял у перрона в ожидании своих пассажиров. Встречал партию моложавый прапорщик – артиллерист:
- В вагон загружаемся без толкучки, места всем хватит. Первое купе не занимать, проходите дальше. Размещаемся по девять человек. Ещё раз говорю - по девять человек. Не толпимся в проходе, сразу занимайте полки. По девять человек в купе.
 Началось размещение, начались вопросы.
- А спать - то как, по очереди, что ли? – осведомился здоровенный детина, по виду деревенский. - Полок - то всего шесть.
- Во-первых, не шесть, а девять, - пояснил смуглый сержант. - На самых верхних тоже спать можно. Во - ….
- Они же узкие, для багажа, - перебил сержанта детина.
- А ты и есть багаж. Ещё раз, «душара», старшего по званию перебьёшь, будешь дневальным до самого Улан-Батора. Во-вторых, когда меня в прошлом году везли, нас по двенадцать человек в одном купе размещали. И ничего, всем места хватило. Так что вам ещё повезло. В-третьих, не на курорт едете, привыкайте к тяготам и невзгодам воинской службы.
 Лёха первым юркнул в седьмое купе и сразу громко крикнул:
- Ангарчане есть? Земляки, давайте сюда. Вместе держаться будем.
Ангарские потянулись на Лёхин призыв. Вместе с Лёхой в этой команде их оказалось всего шестеро. Боковые места седьмого купе заняли пацаны из Нижнеудинска.
 «Да, не густо, - размышлял Лёха, - всего шестеро! Остальных судьба поразбросала по другим неведомым местам! Однако! Ещё служить не начал, а уже заговорил стихами. К чему бы это?»
 Минут за пятнадцать все определились с местами, и началось знакомство с соседями. В первом купе одну нижнюю полку занимали ящики с консервами, верхнюю - картонные коробки с сахаром и галетами. Здесь, в более комфортных условиях, разместились покупатели: седой майор и прапорщик – артиллерист. Боковые полки первого купе заняли сержанты. Туалеты были перекрыты, а из вагона никого не выпускали. Пришлось терпеть почти два часа, пока в Иркутск не прибыл Улан-Баторский поезд. Вагон с призывниками подцепили в хвосте состава, и вскоре поезд тронулся. В грязном окне уныло мелькали серые иркутские пейзажи, природа только готовилась пробудиться от зимней спячки. Лёхе стало тоскливо, вспомнился дом и прощание с родителями на трамвайной остановке. Провожать себя до военкомата Лёха не позволил. Сейчас он об этом жалел.
Минут через десять, словно джин из бутылки, неизвестно откуда появился проводник. Он открыл дальний туалет и тамбур, и призывники табуном ринулись по проходу в конец вагона. Через минуту они оккупировали и то, и другое. В узком тамбуре набилось человек десять-двенадцать желающих перекурить. Послышался задорный смех, значит, кого-то можно поздравить с облегчением. Вагон наполнился юмором и перестал напоминать похоронную процессию. Пацаны живо делились впечатлениями и догадками о ближайшем будущем. В соседнем купе высокий и крепкий хлопец рассуждал со знанием дела:
- Не, мужики, считайте, что нам повезло. У меня двоюродный брат служил в Чойбалсане. Говорит, классно было. Не сравнить с учебкой. И кормёжка хорошая, и строевой почти не дрючат. У них в артполку «дедовщины» не было, только «землячество». Хоть ты и молодой, земляки тебя поддерживают и помогают, если кто-нибудь припахать хочет. Это же классно! Если сам не зачморишься, никто тебя не тронет. Отвечаю.
 Ему попытался возразить конопатый детина:
- А у меня сосед по подъезду в Мандал – Гоби служил, прошлой осенью дембельнулся. Жопа, говорит, в этой Монголии. Полтора года, как крокодил, в тридцати сантиметрах от пола летал. «Деды» гоняли.
 Высокий отмахнулся:
- Да чмо он, наверное, твой сосед. Вот и дрючили его, как бобика.
В разговор вклинился щуплый пацанёнок:
- У меня дядька три года в Эрдэнэте по контракту работал. Энергетиком. Так он всегда вспоминал про монгольский ветер и унылые сопки. А ещё говорил, что в Монголии вороны огромные, наших раза в три больше.
 Высокий оскалился:
- Ты ври, да не завирайся. Ещё скажи, что они бегают как страусы и на людей нападают. Нападают и до смерти заклёвывают. Прямо в задницу.
 Все грохнулись со смеху, а щуплый паренёк обиженно отвернулся к окну. А ведь он был прав, в этом Лёха скоро убедился.
 По вагону прошли два призывника из второго купе в сопровождении смуглого сержанта и раздали сухой паёк. Каждому полагалась пачка сухих, безвкусных галет да банка тушёнки на троих. Тушёнка была свиная, китайского производства, называлась «Великая стена». Банка была большой, намного больше, обычной отечественной. Лёха усмехнулся:
- Мужики, прикол. Нас везут в Монголию, в группировку, которой в случае чего придётся воевать с китайцами, и кормят китайской тушёнкой. Прикол! Давай посмотрим, чего они туда натолкали.
 Свиной жир занимал треть банки и по вкусу напоминал болотную тину. Вечером у всех, кто намазывал жир на галеты, появилась отвратительная изжога. У Лехи тоже.
 «Долбанные китайцы! Что б их дети в старости так кормили!»
 Лёха пошёл в начало вагона набрать кипячёной воды во фляжку. Выдавать солдатам стаканы проводник отказался. Пока фляжка медленно наполнялась кипятком, Лёха с интересом подслушивал разговор майора с прапорщиком.
- А мне нравятся сибиряки, хотя у каждого третьего проблемы с дисциплиной, - заваривая в стакане чай, говорил майор.
- Одно слово - раздолбаи, - высказал своё мнение прапорщик. - Каждый пятый в тюрьму просится.
 Майор строго посмотрел на прапорщика и продолжил:
- Да, раздолбаи. Но из них, как ни странно, получаются хорошие солдаты. Надёжные солдаты, терпеливые и выносливые. И сопли никогда не распускают, и к местному климату лучше приспособлены. В Мандал – Гоби летом перепады температур жуткие, в полдень жара за сорок, а ночью около ноля. Про зимы я и не говорю, сам знаешь. В таких условиях не то, что воевать, жить трудно. Я уже четвёртый год вожу пополнение, и мне нравятся сибиряки, особенно иркутяне и красноярцы.
- А почему, товарищ майор? - вклинился в разговор один из сержантов. - Они что, особенные?
- Это трудно объяснить, но сибиряки отличаются какой-то внутренней силой. Есть в них какой-то внутренний стержень. Не могу понять, с чем это связано. Просто констатирую факт. Это моё субъективное мнение.
Судя по всему, сержант не был ни красноярцем, ни иркутянином, и его такой ответ не удовлетворил.
- А за читинцами Вы не ездили? Как они Вам?
- Нет, читинцев я не возил. Эти прямиком в учебку попадают, благо под Читой их в избытке. Либо сразу в Чойбалсан, это тоже рядом.
Лёха навострил уши, ему было интересно: до чего договорится майор? Но в этот момент фляжка наполнилась, и кипяток побежал через край. Лёха обжёг пальцы и невольно выругался. Оба сержанта обернулись на его вопли. Смуглый рявкнул:
- Это опять ты? Уши развесил от радости, что земляков хвалят, и забыл про всё на свете. Марш отсюда. И зубами не лязгай, чебурашка.
 Назвать Лёху «душарой» в присутствии майора он не решился.
За окном появилась ледяная пустыня, поезд выехал на берег Байкала. Все сразу же приникли к окнам, любуясь видом священного озера. Байкал ещё не вскрылся, и солнечные лучи расцвечивали его ледяное зеркало причудливыми оттенками. Лёха вспомнил, как в прошлом году, после выпускного, всем классом ходили в поход на Байкал. На три дня. Это было здорово! И вот сейчас он снова любуется видом озера, покидая родные края на долгих два года. Грустно. Лёха снял сапоги, засунул портянки в голенища и забрался на верхнюю полку. Осмотрел пальцы, ожога не было. Потом отвернулся к стенке. Зачем душу травить, и так тошно. Под досужие разговоры соседей по купе Лёха незаметно заснул.
 Было раннее утро. Поезд уже пол часа стоял на станции Наушки. По вагону шли пограничники, расталкивая спавших новобранцев. Всех быстро выгнали на платформу и построили в две шеренги. Так и стояли, пока погранцы досматривали вагон. Возле дверей вокзала толкался военный патруль. Лёха кутался в шинель и безуспешно боролся с зевотой. В этом году весна выдалась поздняя и даже здесь, на юге Бурятии, почки на деревьях только-только набухали. Лёха с завистью смотрел на зелёные погоны пограничников и вспоминал отцовские рассказы. Через пятнадцать минут досмотр закончился, и солдат снова загнали в вагон. Вскоре поезд тронулся. Лёха сидел у окна и с тоской смотрел, как состав пересекает государственную границу. Советский Союз остался где-то позади, а поезд, уверенно набирая скорость, шел уже по монгольской земле. Вскоре состав остановился, прибыли на первую монгольскую станцию – в город Сухэ-Батор. Теперь состав проверяли монгольские пограничники, но в солдатский вагон они не заходили. Не положено, наверное. Майор сказал, что здесь, в Сухэ-Баторе, дислоцирована наша десантно-штурмовая бригада и, может быть, кому-нибудь повезёт попасть именно сюда. Поехали дальше. Следующая остановка – Дархан была только через два часа. За всю дорогу от Сухэ-Батора до Дархана дважды попадались одинокие монгольские юрты. И всё. Сквозь грязное стекло Леха всматривался в унылые монгольские пейзажи. Неожиданно вспомнился неведомо где услышанный стишок:
 «Бог создал Туапсе и Сочи, а Дьявол - Борзю и Могочу.
 Бог создал сочинские пляжи, а Чёрт - монгольские пейзажи».
 В Улан-Батор прибыли ближе к обеду. Полчаса толкались на вокзале, который чем-то напоминал родной ангарский. Лёха с интересом наблюдал, как какой-то советский офицер менял у монгола наши рубли на тугрики. Они громко спорили и, кажется, пытались «наколоть» друг друга. Спектакль Лёха не досмотрел: за солдатами пришли три тентованных ЗИЛа. Через двадцать минут машины остановились возле ворот пересыльного пункта. Толком рассмотреть Улан-Батор из кузова машины Лёхе не удалось. Единственное, что сразу бросалось в глаза – монгольские юрты лепились вокруг многоэтажек, как лилипуты вокруг Гулливера. Чудно живут люди! Седой майор быстро сдал иркутскую команду какому-то капитану – связисту, и больше его не видели. Сержантов сопровождения тоже. Иркутян загнали в большую комнату, напоминающую актовый зал, где они в ожидании своей участи провели часа полтора.
- Повезло вам, пацаны, ох повезло! Сегодня за пополнением прибыли только из двух дивизий: Булганской и Баганурской. Ни из Чойера, ни из Сайн-Шанды никого нет, -подбадривал пацанов какой-то сержант-сверхсрочник, видимо местный писарь. - Сейчас разбросаем вас по двум дивизиям и порядок.
- А как насчёт десантуры из Сухэ-Батора? – поинтересовался деревенский детина, видимо на что-то рассчитывая.
- С десантурой обломитесь. Эта служба не про вас. Элитная часть.
- А из Чойбалсана покупатели будут?
- Нет, не будет. Я же сказал, только Булган и Баганур. Это лучшие дивизии. Новые тёплые казармы, вода в достатке и от китайской границы далеко. И комфортней и спокойнее. Чего ещё надо? От добра, добра не ищут.
- А в Улан-Баторе части есть? Здесь никого не оставят?
- В Улан-Баторе стоит мотострелковый полк, но его уже укомплектовали, - сержант начинал выходить из себя. - Вы что, не русские? Русского языка не понимаете?! Половина едет в Булган, вторая в Баганур. И баста!
По большому счёту, Лёхе было всё равно. Лишь бы быстрее определиться.


 Глава 4. Карантин.

 «Степь да степь кругом, на душе тоска.
 Батальон, бегом! В темпе марш-броска».
 (из солдатской песни)

В дивизию прибыли рано утром. Монголия преподнесла первый сюрприз – за ночь выпал снег. Выгружаясь из грязного плацкартного вагона, Лёха зажмурился от ослепительной белизны свежевыпавшего снега. Дул сильный пронизывающий ветер. Лёха нагнулся, подцепил белоснежного снега, скатал снежок и обтёр им заспанное лицо. Вроде как помылся. Непривычно короткий состав - тепловоз и три вагона - по сути дела стоял в голой степи на импровизированной платформе. Сопка справа, сопка слева – вот и весь пейзаж. И никакой растительности! Под левой сопкой виднелись панельные дома небольшого монгольского города. За правой сопкой располагалась дивизия, но с платформы её не было видно. Из двух первых вагонов не спеша выбирались монголы, которых поджидал старенький автобус. Лёха с интересом наблюдал, как пожилая монголка тискается в автобус, бойко расталкивая молодых и наглых. Молодежь огрызалась, но локти в ход не пускала. В конце концов бабка влезла внутрь и суета у дверей прекратилась.
«Все как у нас. Правда, эти хоть немного уважают старость. В Ангарске ее бы давно за волосы оттаскали» - мысленно прокомментировал ситуацию Лёха.
За солдатами пришли два тентованных «сто тридцать первых». Покупатели - старший лейтенант и два сержанта с артиллерийскими эмблемами в петлицах - равномерно распределили призывников по машинам. В кузове каждой машины ехало по одному сержанту, ответственному за порядок в пути. У машины, в которой оказался Лёха, не было заднего откидного тента, и пацаны могли в полной мере насладиться красотой местного пейзажа. До дивизии ехали минут двадцать. Поначалу было просто тоскливо. Унылые белые сопки особой радости не доставляли. Всеобщее оживление вызвал вид местной помойки. Нет, не большие и безобразные кучи, их и в Союзе хватает, в любом крупном городе. А огромные, просто гигантские вороны. Некоторые были настолько громоздкими и неуклюжими, что, казалось, ни за что не смогут взлететь с земли. Вороны с важным видом восседали на кучах мусора, как царь Кощей на троне. Даже грифы, живущие в ангарском зоопарке, казались пигмеями по сравнению с этими бестиями.
 «А пацан-то был прав. Действительно здоровенные. А мы его высмеяли. Нехорошо получилось. Интересно, а голуби здесь есть? Нормальные или такие же монстры?»
Сержант достал из кармана шинели пачку сигарет без фильтра под названием «Охотничьи». Показывая на картинку, он пояснил, что их ещё называют «Смерть на болоте». Лёха таких ещё не видел. Сержант затянулся, а новобранцам курить запретил. Машина въехала на бетонную дорогу, значит, дивизия рядом. Вскоре справа появилась ограда какой-то воинской части, а слева – военный городок. Военный городок занимал обширную территорию, хотя состоял из десятка панельных пятиэтажек, большого одноэтажного магазина и кирпичной офицерской гостиницы. В самом центре городка на большом пустыре чадила дивизионная кочегарка. По дивизии ехали недолго, миновали три или четыре воинских части. Пару минут машины простояли на КПП какой-то части, затем въехали на территорию. Это был артиллерийский полк. Прибыли! Машины остановились возле трёхэтажной казармы, выложенной из белого силикатного кирпича. Новобранцы быстро выпрыгнули из кузова, и машины сразу отъехали. Лёха огляделся по сторонам. Напротив казармы располагался заасфальтированный полковой плац размером в половину футбольного поля. Сразу за ним небольшой спортивный городок с различными тренажёрами. Чуть дальше и правее – полковой КПП. Артиллерийский полк располагался в самом центре дивизии, слева и справа находились другие части.
Новобранцев построили в колонну по три и вывели на плац. По приказу старшего лейтенанта новобранцы кое-как перестроились в две шеренги. Наблюдая за бестолковой толкотнёй молодых солдат, сержанты сопровождения развеселились. Один нарочито громко заметил, что плац за этой ордой, как навоз за колхозником. Старший лейтенант улыбнулся и начал инструктаж.
- Товарищи солдаты! Мы находимся на территории артиллерийского полка, самого мощного в дивизии по огневым характеристикам. Боги войны! Скоро для вас устроят показательные стрельбы - сами в этом убедитесь.
Лёха не успел понять, офицер действительно гордится своим родом войск или просто хвастается. В это время из казармы вышел высокий подтянутый капитан и широкими шагами направился на плац. Старший лейтенант заметил его появление и отдал команду «Смирно!» Новобранцы вытянулись по стойке смирно, а старший лейтенант резким движением отдал честь. Капитан поправил портупею и зычным, хорошо поставленным голосом обратился к новобранцам:
- Товарищи солдаты! Двадцать дней вам придётся провести в этой казарме. Здесь располагается дивизионный карантин. Я – начальник штаба первого артдивизиона капитан Сумяцкий. А сейчас командую ротами карантина. На три недели я стану для вас отцом родным. Кому повезёт - останутся служить в нашем полку. Остальные – в других частях дивизии. Карантин занимает половину третьего этажа, во второй половине располагаются спец. подразделения. Между вами - стена, так что контактировать не придётся. На первом и втором этажах – артдивизионы. Штаб полка находится в подвале. Карантин рассчитан на двести человек. Места маловато, поэтому кровати в кубриках двух ярусные. Сейчас в карантине уже находится сто шестьдесят человек. Позавчера привезли большую партию из Средней Азии, вчера столько же из Красноярска и Уральского региона. Вы – последние. В карантине две роты. В одну зачисляют тех, у кого есть водительские права, в другую - всех остальных. Сейчас те из вас, у кого есть права, остаются на месте, а остальным выйти из строя.
Лёха вышел из строя. Кроме него бесправными оказались ещё двенадцать человек. Лёхе показалось, что капитан этому очень обрадовался. Наверное, так оно и было.
- Ну вот, совсем другое дело. Хоть в этой команде шоферов много. А то Средняя Азия до техники совсем бестолковая, из семидесяти человек всего восемнадцать водителей. В автороте народу маловато было. Теперь соотношение выровняется.
Лёха обвёл взглядом свой новый дом. Из окон казармы за происходящим на плацу наблюдали десятки глаз. Особенно много любопытных оказалось на третьем этаже.
Офицер обратился к сержантам:
- Сержант Гатаулин. Стройте водителей в колонну по два и ведите в казарму, в свою роту. Сержант Черняк сопровождает остальных. Шагом марш!
Новобранцев построили и в обозначенной последовательности повели в казарму. Сейчас, когда команду разбили на две группы, Лёха смог наглядно убедиться в правоте своего прогноза. Со стороны было хорошо видно, что каждый третий из будущих водил прихрамывает на одну или на обе ноги. Неумение наматывать портянки кому-то уже вышло боком. Лёха тоже умудрился набить пару мозолей, но они его не беспокоили. Мысленно он в очередной раз благодарил батю.
Обитые рейкой входные двери были порядком потрёпаны. Сразу видно, что ежедневно они пропускали не одну сотню человек. Тем не менее, на небольшом пятачке возле дверей Лёха не заметил ни одного окурка. Хотя, по статистике, 85 процентов солдат курит. Да и вообще территория полка поражала идеальной чистотой. Выпавший снег основательно смели с асфальта по сторонам. Внутри казармы тоже было очень чисто. Полы на лестничных клетках были обложены разноцветной керамической плиткой. Свежевыбеленные потолки приятно удивляли отсутствием паутины. Окрашенные до уровня глаз стены разительно отличались от стен городских подъездов. Они были непривычно лишены царапин, рисунков и матерных надписей. И что самое смешное, на первом этаже отсутствовал запах канализации, так свойственный изношенному гражданскому жилью. По узким лестничным маршам поднялись на третий этаж. Когда Лёха проходил по лестничной клетке второго этажа, из дверей в расположение высунулись две нахальные морды, и одна поздравила другую с прибытием очередной партии «духов». Мимолётная комичная сцена развеселила Лёху. В бодром настроении он поднялся на третий этаж. Толкаясь в узких дверях, по одному протиснулись внутрь.
Прямо напротив входа на невысокой подставке стоял солдат, и, приложив правую руку к виску, отдавал честь всем входящим. Слева от него на стене висел телефон. На ремне у солдата болтался штык-нож. Это был дневальный по роте, и стоял он на «тумбочке». Лёха огляделся по сторонам. Метрах в пяти от дневального, засунув руки за спину и переступая с пятки на носок, раскачивался младший сержант, невысокого роста и с красной повязкой на левой руке. Это был дежурный по карантину. Лёха быстро оценил обстановку. Слева от дневального располагались большие открытые шкафы с солдатскими шинелями, чуть дальше - дверь. Через дверной проём Лёха разглядел большую умывальную комнату. Справа от дневального - другая дверь, остеклённая рифлёным стеклом. Она вела в ленинскую комнату. С торца, за железной решёткой, находилась оружейная комната. В другом от неё углу находилась бытовка. От самой оружейки через всё расположение проходил широкий (метра четыре) коридор, по обеим сторонам которого располагались жилые кубрики. В каждом кубрике плотно стояли двух ярусные кровати. Возле кроватей – тумбочки и табуретки. У торцевой стены на высокой самодельной тумбе красовался большой чёрно-белый телевизор. Этот факт особенно радовал. Стены в расположении были выбелены в приятный нежно-жёлтый цвет. Красно-коричневые полы блестели (видимо, по мере необходимости их натирали мастикой). Чистота и порядок подкупали. Несмотря на то, что в расположении толкалось много народа, никто не сидел на кроватях. Не положено.
Рота, в которую определили Лёху, отличалась большим этническим разнообразием. Одним словом - Интернационал. Больше чем на половину она состояла из таджиков, узбеков и туркмен. Чуть особняком держались казахи и киргизы. Славяне, буряты и якуты держались друг друга. Благодаря бате Лёха никогда не испытывал неприязни к «чёрным». У отца на заставе было два закадычных друга: один - киргиз из Фрунзе, второй - якут из Верхоянска. Отец очень гордился этой дружбой и долго переписывался с обоими. Но времена изменились. Лёха интуитивно чувствовал, что этнических столкновений не избежать, поэтому огорчился, что в роте мало земляков. Хотя в первой роте славян две трети, пособят если что.
В дальнем кубрике оставались свободные кровати, и сержант предложил занимать места. Начался процесс обживания на новом месте. Лёха занял верхнюю койку в середине кубрика. Вещмешки сдали каптёру, а шинели положили на свои кровати. Сержант объяснил, что шинели для начала необходимо подписать, чтобы потом их не перепутать. Этим и занимались сразу после завтрака. Несмотря на то, что было холодно и дул сильный ветер, в

столовую ходили без шинелей. Порядок такой. Полковая столовая находится позади казармы. Полк уже позавтракал, и кроме карантина в столовой никого не было. В большом и светлом зале стояли длинные столы на десять человек каждый. С обеих сторон – такие же длинные скамейки. Вся посуда из металла, ничего стеклянного. Завтрак приятно удивил изобилием. Пшённая каша, сыр, масло, какао, сахар в кусках и много хлеба. Лёха с удовольствием уплетал свой завтрак и мысленно анализировал ситуацию:
 «А здесь жить можно, кормят вполне прилично. Не то, что на сборном пункте. И уж получше китайской тушенки. Голодная смерть нам не грозит, это точно».
Сразу после завтрака весь карантин построили на плацу, и капитан Сумяцкий толкнул речь. Из выступления командира Лёха понял, что попал в дивизию повышенной боевой готовности, которая состоит из мотострелкового, артиллерийского, танкового и зенитно-ракетного полка и нескольких отдельных батальонов. За три недели ему предстоит пройти курс молодого бойца – постигнуть премудрости солдатского быта, изучить воинские уставы и принять присягу. И, конечно же, усовершенствовать навыки строевой подготовки. Вот это – последнее - не стали откладывать в долгий ящик. Около часа обе роты маршировали по плацу, вникая в смысл воинской службы. Честно говоря, неприятное занятие! После строевой подготовки добрая половина солдат ходила нараскоряку - посбивали ноги. С тем и вернулись в казарму.
До обеда занимались хозяйственными делами. Вновь прибывшие получили постельные принадлежности, а главное - тапочки. Никогда в жизни Лёха не относился к обычным тапочкам так благоговейно. С каким удовольствием он переобувался, кто бы знал! Первым делом сержанты учили новобранцев мотать портянки. Затем бойцы развели в миске хлорку и хлоркой выжигали свои фамилии на шинелях и кителях ХБ. Лёха не поленился и по внутренней голяшке подписал свои сапоги. Помимо прочего приводили себя в порядок: мылись-брились, драили сапоги, начищали бляхи на ремнях, гладили порядком измятое обмундирование. Так как народу много, то делать всё это приходилось по очереди. Горячая вода в армии считается роскошью, и в казармы подаётся только холодная. Кристально чистая, но совсем ледяная. Ну что ж, придётся приспосабливаться. А куда деваться, не ходить же грязнулей. Правда, нашлись изнеженные особы, пренебрегающие личной гигиеной. Глупые люди! В армии чистота - не только залог здоровья, но и уважения. Здесь всё просто: будешь свиньёй, значит, относиться к тебе будут как к свинье. И дрючить, как последнего засранца.
Обед не уступал завтраку по калорийности. Большие куски варёного мяса в наваристом бульоне доставили особую радость. Мясо было безвкусным и плохо жевалось, но это было мясо. И его было много.
После обеда первую роту увели в казарму учить Уставы, а вторую снова погнали на плац заниматься шагистикой. Однако после сытной трапезы это уже не напрягало. Через два часа поменялись местами.
Каждую роту равномерно разделили на четыре взвода. Каждой ротой командовал офицер, каждым взводом - сержант. Всего в карантине было четыре офицера и девять сержантов. Один старший сержант выполнял функции старшины карантина. Старший лейтенант, доставивший пополнение в дивизию, отвечал в карантине за политработу. Сержанты оказались нормальными пацанами, не в пример тем двум уродцам из Улан-Батора. Один к тому же оказался земляком, родом из Нижнеудинска. Здесь, в Монголии, всех, кто призывался из Иркутской области, называли просто иркутянами. Лёху тоже, и он ничего не имел против.
После ужина постигали азы портняжного искусства – пришивали на ХБ и шинели погоны с петлицами. И, конечно же, учились подшивать подворотнички. До армии Лёхе не раз приходилось держать в руках иголку с ниткой, и он успешно справился с поставленной задачей. Получилось красиво и крепко. Теперь уже благодаря матери. О том, что в армии солдат всё делает сам, Лёха прекрасно знал. Знал и кропотливо учился обслуживать себя самостоятельно. Закончив швейные дела, Лёха подсел к земляку – сержанту. Его с утра мучил один вопрос.

- Слышь, земляк, ты же в артполку служишь?
Сержант утвердительно кивнул головой.
- Ваши офицеры так нахваливают артиллерийский полк, как будто ничего лучше быть не может. Боги войны! Огневая мощь дивизии! Деваться некуда. Действительно так? Или просто каждый кулик своё болото хвалит?
Видимо такого вопроса сержант не ожидал. Он внимательно посмотрел на Лёху.
- У нас в полку три дивизиона тяжёлых самоходных гаубиц и дивизион реактивных систем залпового огня «Град». Знаешь что это такое? Когда «Грады» стреляют, рядом стоять страшно! Не то, что находиться в зоне поражения. Жуткая сила! По огневой мощи один дивизион «Градов» эквивалентен всей артиллерии танкового полка. Если не превосходит. А теперь прикинь: у танка оптимальная дальность стрельбы семь километров, а у нас - почти тридцать. Про пехоту вообще говорить не стоит. При большой скученности один расчёт за минуту может уничтожить целый батальон. У БМП дальность стрельбы вообще не превышает километра. Ну, каковы шансы пехотного батальона против одной батареи «Градов»? Ничтожные. И ещё одно. Танки - это ударная сила прорыва. Они первыми идут в бой. Пехота в обороне принимает на себя главный удар противника. А мы – оружие дальнего боя, всегда в тылу, вдали от линии фронта. А значит больше шансов выжить. Нас только авиация может накрыть. Так то, земляк.
Сержант говорил так убедительно, что у Лёхи не возникло ни тени сомнений в правдивости его рассказа. Жалко, что реактивная артиллерия не нуждается в снайперах!
Очень скоро всем, ему в том числе довелось убедиться, что «Грады» – это серьёзно.
Отбой, как и везде в войсках, в половине одиннадцатого. Лёха проворно забрался на своё место и откровенно разнежился в постели. В первый раз за свою недолгую солдатскую жизнь он спал по-человечески. Свет в расположении выключили, но над дневальным всю ночь горел тусклый фонарь. Некоторое время вокруг гудели соседи - разноликая братия - на неведомых азиатских языках. Поначалу приглушённо, в пол голоса. Потом незаметно разговорились и загоготали, как бакланы на птичьем базаре. Лёху, измотанного дорогой, разговоры нисколько не раздражали. А вот дежурного по карантину галдёж задел за живое. Он вышел на середину коридора и громко рявкнул:
- Есть хорошее лекарство от бессонницы, трудотерапией называется. Кому тут не спится? Сейчас я найду вам работу. «Машку» таскать или толчки драить. Сказано отбой, значит отбой. Последнее китайское предупреждение. Всем спать!
 Все тут же заткнулись, с «Машкой» дружить не хотелось. «Машкой» ласково называли тяжёлый самодельный полотёр (три танковых трака, приваренных к обрезку трубы) которым в расположении натирали полы.
Лёха быстро заснул и не слышал, как в половине двенадцатого в карантин заглянули те самые нахальные морды. Дежурный популярно объяснил визитёрам, что они напрасно припёрлись - в карантине всегда ночует кто-то из офицеров. Облом! При офицерах «духов» не погоняешь! Морды исчезли. Ночь прошла без эксцессов, можно даже сказать, что хорошо. Правда, за ночь в кубриках набздели, хоть топор вешай. Приученные к мамкиным пирожкам желудки плохо переваривали калорийную, но грубую солдатскую пищу. Лёхин сосед снизу тоже внёс свою скромную лепту в процесс «газификации». Не специально, конечно. Спёртый воздух несколько портил общую идиллию. Трое дневальных навели к утру образцовый порядок. Везде! Полы в расположении блестели, как лысина Котовского, а туалет благоухал ароматами хлорки.
В половине седьмого в расположении включили свет, и дежурный зычно крикнул:
- Карантин, подъём! Три минуты на сборы!
Сержанты – командиры взводов, видимо, поднялись раньше. Стоя напротив кубриков, они контролировали, чтобы все оторвали головы от подушек:
- Подъём! Просыпаемся, сонные красавицы. Или вам кофе в постель подать?
Кто-то, к всеобщему веселью, с непривычки грохнулся со второго яруса. Через три – четыре минуты обе роты погнали на утреннюю зарядку, которая продолжалась минут двадцать. Погода стояла удивительно тёплая и безветренная. День обещал быть ясным. Лёха удивился: только-только расцвело, а вчерашний снег уже интенсивно таял. К обеду от снега не осталось и следа. Чудная она, монгольская погода!
Новый день мало чем отличался от предыдущего: тот же распорядок дня, те же занятия, те же лица вокруг. Четыре последующих дня были похожими, как сиамские близнецы. Даже заканчивались всегда одинаково. Ежедневно после отбоя в расположение карантина наведывались две настырные нахальные морды. В ожидании чуда. Чуда не происходило, и
разочарованные «старики» убирались «несолоно хлебавши». На пятый день Лёху поставили в наряд по карантину, и он начал познавать тяготы и невзгоды воинской службы. Наверное, ему повезло. Во-первых, дежурным по карантину заступил земляк. В туалет он загнал пацана из Северного Казахстана, а Лёху подрядил таскать «Машку». Работа не из лёгких, зато развивает мускулатуру. Во-вторых, этой ночью, в половине первого, карантин впервые подняли по тревоге. Роты быстро покинули казарму и совершили героический марш-бросок вокруг дивизии. В расположение вернулись часа через полтора, потные и вонючие. А потом заново гладились, подшивали подворотнички и чистили сапоги. Угомонились ближе к четырём. Сама тревога была Лёхе «по барабану», он никуда не бегал. Плохо то, что затоптали натёртые с вечера полы, и их пришлось драить по-новому. А значит, бессонная ночь обеспечена. Обычно дневальным удаётся поспать ночью часа полтора – два, по очереди. А тут такое дело - тревога! Зато хоть какое-то разнообразие. Таская «Машку», Лёха мысленно повторял любимую солдатскую поговорку:
«Вот и день прошёл. Ну и хрен с ним!»
За день досыта настоялся на тумбочке, а честь всем входящим отдал столько раз, что впору было ладонь к пилотке приклеивать. К вечеру ноги гудели как стальные канаты, зато ночью спал как убитый. Больше в наряд по карантину ходить не довелось.
Некоторые не в меру смышлёные хлопцы из Средней Азии, дабы отлынить от грязной работы, прикидывались, что не понимают русского языка. А как натурально они при этом мотали головой и разводили руками! Лицедеи, да и только! Видимо капитан Сумяцкий уже сталкивался с подобными проявлениями «шлангита» и хорошо знал, как с ними бороться. Он поступил просто: построил всех азиатов на плацу и предупредил, что все они будут мести плац до тех пор, пока «халявщики» не выучат русского языка. И ушёл в казарму. Через пятнадцать минут новоявленные полиглоты уже вполне сносно говорили по-русски. Земляки научили. Круговая порука, как весьма действенный метод воспитания, в армии применяется часто. Упаси Господи, чтобы из-за тебя всю роту вздрючили! Вредно для здоровья.
 На первое мая в честь праздника в дивизии объявили выходной. Правда, на строевую подготовку это не распространялось, и топтать плац всё-таки пришлось. В отличие от многих, мозоли у Лёхи уже сошли, да и сапоги не казались такими тяжёлыми. Он бодро шагал по плацу, воспринимая строевую подготовку как должное.
К обеду ветер стих, выглянуло солнце и заметно потеплело. Погода располагала к пикнику, где-нибудь на природе. Вместо этого на обед пошли в столовую. В обеденное меню, помимо обычного рациона, входили конфеты и печенье. По две штуки того и другого каждому. Не густо, но всё - равно приятно. А ещё мяса положили чуть больше обычного, кому-то досталось два куска. После обеда карантин загнали в казарму и объявили личное время. Покидать расположение замполит категорически запретил. Во избежание нежелательных контактов со старослужащими. От безделья Лёха забился в Ленинскую комнату и написал домой письмо, в котором кратко сообщил, что попал в Монголию и сейчас находится в карантине. Ответ просил не писать, так как получить его, скорее всего, не успеет. До ужина было ещё далеко, а телевизор показывал отвратительно. Чтобы убить время пришлось писать письмо Юрке Семёнову. Как мог, расписал местные достопримечательности и армейские порядки. А ещё поведал про Гончарово и путешествие в солдатском вагоне. Увлёкся, и письмо другу получилось пространным, как признание Татьяны Лариной. Ну и ладно! Тем временем один из сержантов принёс хорошую новость – завтра, второго мая, первая отправка дембелей в Союз. Самолёт до Алма-Аты. Из дивизии летит девять дембелей. Лёха ещё ни разу не видел живых дембелей, и его мучило любопытство. Какие они - эти пресловутые дембеля? На гражданке его стращали «дембелизмом». А он?! Уже неделю в армии, а дембелей в глаза не видел. Не понятно! Дурачок, ещё ни разу не сталкивался в укромном уголке с двумя нахальными мордами. Любопытство бы как рукой сняло. На вечерней поверке замполит объявил, что присягу молодые солдаты будут принимать через неделю, в аккурат на день Победы. Двойной праздник. Поэтому уже на следующий день первую роту погнали на плац с автоматами, заниматься шагистикой. Вторую роту посадили в казарме учить текст присяги. После обеда
поменялись местами. А потом пришлось чистить оружие. Лёха недоумевал: зачем чистить, если не стреляли? Но его мнения никто не спрашивал. Раз сказали чистить, значит надо! Чтобы сделать процесс чистки более приятным, сержанты рассказывали молодым солдатам байки о тупых монголах. Одна другой краше! Всё сводилось к одному: монголы - это местные Буратины, которых легко одурачить. Чем, собственно, наши солдаты и занимаются в свободное от службы время. Лёха вспомнил Улан-Баторский вокзал, хитрющего монгола – менялу и усомнился в правдивости этих историй. Остальные новобранцы слушали небылицы, развесив уши.
- Ну вот, значит. Этой зимой пацаны из рембата нашли на дивизионной свалке старую батарею отопления, залили внутрь кипящего машинного масла и на БэТээРе поехали продавать монголам. Масло долго остывает, они и навешали монголу лапши на уши: мол, это новейшая оборонная разработка, специально для армии создана - зимой в поле брать, греться. Обменяли батарею на барана и уехали.
Кто-то из молодняка подал голос:
- Да ну? Это каким тупым надо быть, чтобы так лажануться?
- Вот тебе и ну! В позапрошлом году пацаны из разведбата вообще монголу БМП продали, за триста тугров. Приехали, договорились, деньги забрали, машину закрыли и уехали. А механик внутри остался, в правом десанте отлеживался. Монгол БМП, как коня, за гусеницу к столбику привязал, да в юрту ушел. А механик дождался ночи, машину завёл и уехал. И столбик не остановил. А монгол бегает по степи, руками машет и кричит:
- Вай, мая машина убежала, аднака!
Молодняк дружно грохнул хохотом, а Лёха в очередной раз улыбнулся наивности своих сослуживцев.
 Пятого мая для солдат карантина и молодого пополнения, прибывшего из учебок, устроили показательные стрельбы из всех видов вооружения, имеющегося в дивизии. Или почти из всех. К двенадцати часам молодняк пригнали на полигон, где уже стояла боевая техника. Мишенями служили старые списанные бензовозы и обугленный остов от БТРа. Первыми своё умение показывали миномётчики, метко поразив цель из восьмидесяти пяти миллиметрового миномёта, ласково называемого «Васильком». Затем пехотинцы стреляли из АГСа (автоматического гранатомёта) и РПГ (ручного противотанкового гранатомёта). Потом в дело вступила боевая техника. БМП –1, основная боевая машина пехоты, выпустила по мишени кумулятивную гранату. Граната достигла цели, и из корпуса БТРа вырвался фонтан огненных брызг. А вот ПТУРС (противотанковый управляемый реактивный снаряд) до цели не долетел. Сделал финт, как воздушный змей, подхваченный внезапным порывом ветра, и плюхнулся на землю. И не разорвался. Пока. Очень скоро он сыграет в чьей то судьбе роковую роль. Затем стреляли танкисты. Первым же выстрелом они поразили бензовоз, который потом долго кувыркался по земле, увлекаемый энергией мощного выстрела. Но всё увиденное раньше меркло в сравнении с мощью самоходок. Грохнул резкий выстрел, и бензовоз, кувыркаясь как игрушечный, подлетел кверху метров на двадцать. В полёте, он развалился на несколько крупных и мелких фрагментов, и на землю рухнула груда искорёженного металла. До мишеней было метров восемьсот, но даже оттуда донёсся скрежет рвущейся стали. Лёха присел от неожиданности и непроизвольно выругался:
- Мать твою! Ни хрена себе игрушка! Полный кобздец!
Потом по БТРу отстрелялась «Шилка». Несмотря на то, что она предназначена для уничтожения низко летящих целей (вертолётов), «Шилка» прекрасно справляется и с наземными целями. Четыре автоматических ствола лупят конкретно. Универсальная система. Один из сержантов, со знанием дела утверждал, что «Шилка» может остановить танк. Нет,

танковую броню она пробить не может, а вот ослепить его – вполне. Попадания десятков снарядов создают вибрацию, в результате чего двигатель глохнет, а вся оптика осыпается внутрь. А прицел смещается и становится совершенно бесполезным. Пожалуй, «Шилка» произвела на Лёху наиболее сильное впечатление, даже большее, чем мощь самоходок. Пока. Ведь ещё не стреляли легендарные «Грады», которых оставили на десерт. Реактивная установка находилась метрах в ста – ста двадцати от солдатской шеренги, но даже здесь кровь стыла в жилах от визга реактивных снарядов. Один за другим снаряды взмывали в небо, улетая куда – то далеко, за высокую сопку. «Град» сделал восемь выстрелов, и над полигоном нависла зловещая тишина. И только секунд через десять откуда - то издалека донёсся приглушённый отзвук разрывов. У Лёхи всё похолодело внутри. «Град» - это действительно страшно. Такого эффекта он не ожидал. Ох, как не хотелось бы сейчас оказаться там, где приземлились эти «гостинцы»! Не трудно представить, как чувствовали себя китайцы на Даманском, когда впервые столкнулись с такой мощью.
Стрельбы произвели на Лёху неизгладимое впечатление, и сегодня он долго не мог заснуть, хотя никогда раньше не страдал бессонницей.
 Наступил долгожданный день присяги. Накануне новобранцам выдали парадную форму. Пришлось по новой пришивать погоны и петлицы. Ко всему прочему на левый рукав кителя пришивали шеврон. Так как карантин находился в артиллерийском полку, то и в петлицах, и на шевронах красовались эмблемы Бога войны.
Сразу после завтрака карантин загнали в казарму и заставили переодеться. Лёха быстро облачился в парадку и из окна наблюдал за праздничным построением артполка. Лёхе показалось, что народу в нём служит не много. Командир, моложавого вида подполковник, поздравил личный состав с праздником, и после прохождения строевым шагом артиллеристы покинули плац.
К десяти часам молодняк построили на плацу. Кроме них на плацу находился оркестр мотострелкового полка, по – видимому, приглашённый специально по такому случаю. Своего оркестра у артиллеристов не было. О том, что оркестр из пехоты, Лёха догадался по красным погонам. Во всей дивизии красные погоны были только у пехоты Ермаковского полка. Оркестр отыграл бравурный марш, и без проволочек приступили к главному. Ярко светило солнце. Из окон казармы доносилась негромкая музыка. Атмосфера действительно была праздничной. К знамени выходили по восемь человек, по одному из каждого взвода. Каждому бойцу вручали красную папку с текстом присяги. Стоя перед строем с автоматом на перевес зачитывали присягу. Некоторые нерусские основательно коверкали великий и могучий русский язык, и понять, о чём они говорят в действительности, было совершенно не возможно. Иногда казалось, что вместо присяги они просто матерят окружающих на своём родном языке. Дошёл черёд до Лёхи. Чеканя шаг, он вышел из строя и развернулся к нему лицом. Твёрдым голосом Лёха зачитал текст присяги, а потом расписался в каком-то журнале. В строй Лёха становился уже полноценным солдатом.
Вся процедура заняла около часа. Потом капитан Сумяцкий поздравил новобранцев со столь знаменательным событием в их жизни и пожелал спокойной и мирной службы. Не лёгкой, а именно спокойной.
После праздничного обеда теперь уже полноценных солдат повели в дивизионный клуб смотреть кино. Здесь Лёха впервые увидел настоящего живого дембеля. Служилый показался Лёхе совсем нестрашным. Если «деды» такие же - бояться нечего!
 Между майскими праздниками в Союз улетело три самолёта с дембелями. Следующий рейс планировался на четырнадцатое. Но тут по дивизии пронеслась страшная весть – все отправки отменяются на неопределённый срок. Одиннадцатого мая совершенно случайно была выявлена пропажа двух пулемётных стволов с техники НЗ. Короче, кто-то умыкнул два пулемётных ствола от ПКТ (пулемёт Калашникова танковый), а сами пулемёты остались на турелях. В конце марта стволы были на месте, а теперь отсутствовали. В штаб армии пока сообщать не стали, но всех особистов дивизии озадачили поисками стволов. Три дня поисков результатов не дали. Особисты резонно полагали, что стволы сняли солдаты, а потом продали монголам. Им сносу нет, и монголы дорого дадут за такой ствол. В Монголии много

старых мосинских трёхлинеек. Ещё с Халхин-Гола. Монголы срезают с них расстрелянные стволы, а взамен приваривают пулемётные. Комдив поставил вопрос ребром: пока стволы не найдутся, ни один дембель домой не уедет. До первого августа.
Вот облом! Два с половиной месяца торчать среди этих сопок! Комдив сдержал слово - четырнадцатого ни один дембель дивизии домой не уехал. А уже шестнадцатого, рано утром, часовой в парке танкового полка нашёл злополучные стволы. Лежали на крыльце полкового
КТП, как баклажаны на грядке. Угроза подействовала. Виновников так и не нашли, но по дивизии ходили слухи, что все дембеля танкового полка скидывались по двадцать тугров, что бы выкупить у монголов злополучные стволы. Заплатили втройне. Вопрос: ну, и кто в данном случае тупой? Разве монголы?
Страсти с пропавшими стволами Лёху не волновали. Его больше заботила собственная судьба. В Улан-Баторе к мотострелковому полку была прикомандирована армейская рота снайперов, но попасть в неё, по-видимому, не удастся. В дивизии с такими талантами он мог попасть в лучшем случае в разведбат. Вроде бы не плохо, элита дивизии. Но разведбат пользовался дурной славой за жёсткость порядков, граничивших с махровой «дедовщиной». Из-за этого, кстати, разведчиков уже два месяца гнобили в дивизионной кочегарке. В кочегарку, пусть даже в составе элитного подразделения, как-то не хотелось. Остаётся пехота. В мотострелковых ротах есть штатные должности снайперов. Лёха своему ротному все уши прожужжал про свои таланты. И замполиту тоже. Казалось, они не обращают на него внимание. Но это только казалось.
 Четырнадцатого вечером Лёха умудрился вляпаться в неприятности. И это в последний день карантина! Завтра он отправится к постоянному месту службы, а сейчас, тщательно почистив зубы, готовился к отбою. В тот момент, когда Лёха выходил из умывальника, в дверях появилась нахальная морда и развязно обратилась нему:
- «Душара»! Курить тащи.
Лёха остановился, с удивлением посмотрел на хама и решил загрубить:
- Я не курю.
- Я тебя не спрашиваю, куришь ты или нет. Я тебе говорю: курить тащи. Чё встал, «душара», замёрз что ли? Тебе ускорение придать? Совсем охренели «духи»?!
Глядя на высокого, но тощего артиллериста, Лёха решил загрубить ещё больше:
- Сперва глистов выведи, а уж потом к сигаретам тянись, заморыш. Тебе …
Договорить Лёха не успел: артиллерист побагровел от злости и бросился на него с кулаками. Ловко увернувшись от первого удара, Лёха перевёл драку в плоскость вольной борьбы, и смело вступил в схватку. Здесь у него было преимущество. Через мгновение они оказались на полу, причём Лёха сверху. Дежурный по карантину попытался разнять дерущихся, но безуспешно. С налившимися кровью глазами они катались по полу перед тумбочкой дневального, обзывая друг друга всякими нехорошими словами. Пару раз тощий пытался ударить Лёху по лицу, но тот успевал перехватывать его руку. Улучив удобный момент, Лёха больно ущипнул тощего за шею. Тощий оскалился и пообещал оторвать Лёхе яйца. Драка продолжалась минуты три-четыре. Так увлеклись, что не заметили появления капитана Сумяцкого. Тот быстро вник в тему, бесцеремонно схватил обоих за уши и остановил битву. Так за уши он и поднял бойцов с пола. При этом тощий изловчился и пнул Лёху по ноге. Вот гнида! Видимо, Сумяцкий заметил эту подлость тощего. Резким рывком он развернул мерзавца лицом к двери и дал ему увесистого пинка по копчику. Тощий взвизгнул от боли и пулей вылетел из расположения карантина. Разгоряченный поединком Лёха с расцарапанными плечами и ссадинами на локтях, потупившись в пол, стоял перед капитаном, который на всю катушку распекал дежурного сержанта. Карантин притих. Высказав сержанту массу красивых и тёплых слов, офицер потащил припухшего Лёху в свою канцелярию. Сумяцкий уселся на свое место и строго обратился к солдату:
- Из-за чего разодрались, не спрашиваю. Кто зачинщик, сам знаю. Твоя фамилия, воин?
- Рядовой Соломатин.
- Родом откуда?
- Из Иркутска.
- Я почему-то так и думал. - Сумяцкий как-то странно посмотрел на Лёху, а потом улыбнулся и сказал: - Молодец, солдат! Хоть кто-то навалял этому недоноску. Свободен!
Лёха снова пошёл в умывальник приводить себя в порядок, а капитан сделал пометку в своей тетрадке. Всего два слова: Иркутск, Соломатин.
 
Глава 5. Разведка.
 «Чтобы слёз не знала мать в краю родном,
 Станем запевалой в деле боевом.
 «Назвала тебя «брат» ротная семья.
 За тобою, солдат, Родина твоя».
 (строевая песня развед. роты)

 Сразу после завтрака карантин выгнали на полковой плац. Из казармы вышли два офицера и отобрали двадцать человек для службы в артполку. Счастливчиков тут же увели в казарму. Затем прибыли первые покупатели – два офицера из автобата. Они быстро выбрали себе двадцать водителей из первой роты и троих солдат из второй. Минут через пятнадцать ещё столько же забрали в рембат. Карантин таял на глазах. После визита офицеров разведбата и батальона связи на плацу осталось не больше сотни солдат. Лёха стоял в строю и томился ожиданием. В этот момент на плацу появился высокий подтянутый прапорщик с танковыми эмблемами в красных петлицах. Лёха сразу обратил на него внимание и догадался, что прапорщик из пехотного полка. Это был старшина разведроты мотострелкового полка прапорщик Полежаев. К большому Лёхиному удивлению, капитан Сумяцкий встретил этого прапора радушней, чем всех остальных. Казалось, они давно и хорошо знают друг друга. Прапорщик разговаривал с Сумяцким, как с ровней. Капитан расплылся в улыбке:
- Здорово, Серёга! Давненько мы с тобой не встречались. За пополнением пришёл? На весь полк или только для себя?
- Здорово, Мишаня! Ты сам-то как думаешь, Чиполлино доверит мне такую миссию? Мне для своей роты двух бойцов выбрать надо, а пехота пусть сама о себе заботится. Есть у тебя кто-нибудь выдающийся или разведбат уже собрал сливки?
- А тебе кто нужен?
- Стрелка хорошего в экипаж ротного, да заряжающего Жаркову.
- Стрелка я специально для тебя приберёг. Хотел себе оставить, но для друга ничего не жалко! Рекомендую – рядовой Соломатин. Драчливый! Как раз такой, каких вы любите. А заряжающего сам выбирай, народу ещё полно.
Сумяцкий назвал Лёхину фамилию, и он вышел из строя. Полежаев недоверчиво посмотрел на солдата сверху вниз. Он был выше Лёхи почти на голову.
- Драчливый, говоришь? – спросил прапорщик, как бы сам у себя.
Сумяцкий утвердительно кивнул головой и пояснил:
- Он вчера одному засранцу из третьего дивизиона «по соплям» надавал. Как петух дрался, сам видел. Как клещи сцепились, еле разнял. Низкорослый, а жилистый! И все уши мне прожужжал, что стрелять умеет.
Прапорщик ещё раз пристально посмотрел на Лёху. Они встретились глазами, и Полежаев без раздумий решил:
- Годится!
Затем из остатков второго взвода прапорщик выбрал ещё одного бойца. Это был Саня Митрохин, родом с Урала.
Пока шли через дивизию в пехотный полк, прапорщик Полежаев вводил в курс дела:
- Считайте, что вам повезло – будете служить в разведке. Наша рота лучшая в полку. Служба трудная, но интересная. Командир полка – полковник Ермаковский. Поэтому полк называется Ермаковским. В полку три мотострелковых батальона, танковый батальон, артдивизион и спецы. Основная техника в полку – это БМП (боевая машина пехоты).
Шутники расшифровывают БМП, как братская могила пехоты. Отчасти правильно - скоростная машина, маневренная, но бронирование ни к чёрту. В нашей роте четыре таких машины. А всего в роте десять боевых машин: три танка, три БРМа и четыре БМП. БРМ (боевая разведывательная машина) внешне очень похожа на БМП, издалека легко спутать. Но у неё двухместная башня, слегка сдвинутая назад, а десантное отделение покороче. Это так, вкратце. Через месяц начнется боевая подготовка – сами всё увидите.
Перебивая прапорщика, в разговор влез Митрохин:
- Я из Кургана. У нас в Кургане их делают. У меня брат на этом заводе работает, на сборке БМП. Я после армии тоже на завод пойду. Люблю технику.
Полежаев снисходительно посмотрел на Митрохина и продолжил:
- Командир роты капитан Нечаев - заслуженный боевой офицер, прошёл Афганистан. Прошу любить и жаловать. И выполнять его приказы беспрекословно. Или вы будете любить своего командира, или он будет «любить» вас. Соломатин! Тебе выпал счастливый билет – будешь в экипаже командира. У нас очень хороший стрелок нынче ушёл на дембель, ты должен его заменить. Стреляешь-то как?
- Нормально, товарищ прапорщик. Девяносто два из ста с пятидесяти метров.
Полежаев обратился к Митрохину:
- Ну а ты будешь заряжающим танка в экипаже старшего лейтенанта Жаркова. Люби взводного, как отца родного. И Фортуна тебе улыбнётся, солдат.
Не торопясь дошли до Ермаковского полка. Пехотный полк поразил Лёху своими размерами. Это была самодостаточная войсковая часть, имеющая всё необходимое для нормальной жизни. Полковой плац раза в полтора больше, чем у артиллеристов. Сразу за ним – спортивный городок. Собственный клуб с кинозалом, библиотекой и чайной. Двухэтажный отдельно стоящий штаб. Собственная кочегарка с полковой баней. Две казармы и медсанчасть. Только в пехотном полку была собственная гауптвахта, все остальные сдавали негодяев на дивизионную. И везде идеальная чистота и порядок! Этому Лёха уже не удивлялся. Полежаев продолжил знакомство с полком:
- В первой казарме живёт пехота. На первом этаже – первый батальон, на втором – второй, на третьем - … Сами догадайтесь. Во второй казарме на первом этаже располагается артдивизион. На втором – танкисты. Все спецы – на третьем этаже. С ближнего подъезда – ремрота, обеспеченцы, сапёры и полковой оркестр. С дальнего подъезда – комендантский взвод, рота связи и мы. На первом и втором этажах расположения проходные, на третьем – разгорожены стеной.
Казармы пехотного полка ни чем не отличались от казарм других частей дивизии. Всё то же самое. Разве что внутренняя побелка другого оттенка. Правую половину расположения занимала рота связи. В левой половине жили разведчики и комендачи. У связистов Лёха насчитал тридцать шесть кроватей. Комендачей было немного, всего двенадцать человек - в дальнем кубрике стояло шесть двухярусных кроватей. Разведка и связисты располагались в один ярус. Не считая выведенных за штат роты дембелей, в разведке числилось двадцать восемь человек. Теперь стало ровно тридцать. Из семи дембелей четверо уже убыли на историческую родину. В полку остались только сибиряки. Эта троица представляла всю Восточную Сибирь. Рядовой Росомаха – бывший наводчик – родом из Красноярска. Сержант Камогоров - иркутянин. Сержант Халханов из Селенгинска, это в Бурятии. Предоставленные самим себе, они терпеливо дожидались эшелона. Первый эшелон обычно уходил в начале июня. Дембелей уже не ставили в полковые наряды, и они, как курортники, просто наслаждались жизнью. Заслуженно! Чтобы случайно не угодить на какие-нибудь добровольно-принудительные работы, сразу после завтрака они исчезали из казармы и праздно шатались по территории дивизии, навещая земляков из других частей. Но в городок не совались. Бегать от патруля им не пристало, а сидеть в комендатуре – впадлу. К вечеру, свежими и отдохнувшими возвращались в роту. Переночевать. Командир роты капитан Нечаев махнул на них рукой. Лишь бы не лезли, куда не надо, да молодняк не трогали. Те и сами прекрасно понимали, что лучше уехать домой, чем на «дизель». Поэтому в «воспитательный процесс» не вмешивались. А если и вмешивались, то только советом. В

роте оставалось восемь «дедов», на них и легла основная нагрузка по «воспитанию молодого пополнения». Разница между старослужащими и молодыми заключалась лишь в том, что вся грязная работа выполнялась исключительно последними. Так было заведено во многих подразделениях Советской Армии, и ротный закрывал на это глаза. Лишь бы без рукоприкладства. Капитан Нечаев принял роту полтора года назад и сразу расставил все над «И». Он предупредил подчинённых, что не допустит в роте неуставных взаимоотношений.
С первого раза дошло не до всех. Кое-кто решил, что ротный просто стращает. Но Нечаев слов на ветер не бросал, и вскоре все прониклись «любовью к ближним». Желающим почесать кулаки ротный устроил трёхчасовой марш-бросок, а потом трёхминутный спарринг с офицерами. А те били морду по настоящему, не церемонясь. На повторный марш-бросок с мордобоем желающих не нашлось. Теперь молодых долбили редко. Только за очень серьёзные подставы, которые нельзя прощать чисто из принципа. Самым принципиальным оставался Росомаха. С его отъездом эпоха «старых порядков» уйдёт безвозвратно. За мелкие проступки молодняк наказывали курсом интенсивной трудотерапии, а за серьёзные – жёсткой физической подготовкой. «Дедов» тоже наказывали, в основном нарядами. Вот такой порядок. Естественно, за всем не уследишь, и между солдатами случались стычки. Бывало, что и «деды» бились друг с другом, как олени в брачный период. Аж рога звенели. И это нормально. Для любого мужского коллектива. Мужик должен быть мужиком!
 Капитан Нечаев попал в Монголию прямиком из Афганистана. В Афганистане старший лейтенант Нечаев командовал мотострелковым взводом и даже успел получить орден «Красной Звезды». Подчинённые уважали командира за смелость, помноженную на принципиальность. У него всегда была своя точка зрения, зачастую не совпадающая с мнением начальства. Нечаев берёг своих солдат и никогда не скрывал этого. А потому произошло то, что должно было произойти. Взвод Нечаева получил приказ: обеспечить проход колонны с грузом через большой кишлак. Когда колонна втягивалась в кишлак, её из «зелёнки» обстреляли «духи». Взвод Нечаева направили на зачистку местности. Быстро оценив ситуацию, Нечаев послал бойцов по руслу пересохшего арыка, а не по открытому полю. В нарушение приказа комбата. В арыке «духи» поставили заслон и встретили взвод кинжальным огнём. В том бою у Нечаева погибло трое, и ещё семеро получили ранения. Взвод выполнил поставленную боевую задачу, но Нечаева отдали под трибунал. За невыполнение приказа. Командир батальона ставил ему в вину гибель подчинённых. Нечаев оправдывался как мог, но дело дошло до суда. На его счастье, на суд пригласили эксперта из ГРУ, который заступился за молодого лейтенанта. Он доказал, что если бы Нечаев повёл своих солдат через поле, то потери были бы гораздо больше. Возможно, весь его взвод остался бы на том поле. Вместе с командиром. К мнению эксперта прислушались и Нечаева оправдали. Но вольнодумства ему не простили – представили к званию капитана и предложили перевестись. Так сказать, почётная опала. Недолго думая, Нечаев написал рапорт о переводе в Монголию. Так он оказался в Ермаковском полку. Здесь ему, как боевому офицеру, доверили разведроту. Через полгода она стала лучшей в дивизии. В отличие от своих командиров взводов, которые пришли в армию из военных училищ, Нечаев прошёл срочную службу. Солдатом. И только потом поступил в Новосибирское общевойсковое. Осознанно! Он знал солдатскую жизнь не понаслышке и хорошо понимал солдатскую психологию. Поэтому умел быстро вникать в обстановку и принимать сложные решения. Нечаев не был формалистом и этим часто вредил себе. Он старался поступать по совести, а не по Уставу. А это не всем нравилось. Даже взводные поначалу пытались спорить, но Нечаев быстро показал - кто в роте хозяин. Будучи человеком настроения, он не умел притворяться. И не пытался. В его лексиконе был короткий набор красивых слов, которыми он щедро награждал своих подчинённых. Когда ротный нервничал, то обзывал своих солдат «инфантильными макаками». Своё крайнее недовольство Нечаев выражал ёмким словом «мудозвон». За этим всегда следовала воспитательная работа или пара нарядов на службу. А вот эпитет «замудонец» означал, что ротный доволен. Даже очень. Казалось бы: производная одна - мудак - а последствия разные. Подчинённые на ротного не обижались, знали, что это от нервов. С офицерами Нечаев был более сдержанным и подобных вольностей себе не позволял.
 Лучше всех Нечаева понимал прапорщик Полежаев. Помимо того, что они были ровесниками – обоим по двадцать восемь – старшина тоже прошёл через Афганистан. И тоже в должности командира взвода. Как и Нечаев, старшина начинал с рядового. Свою срочную он проходил в морской пехоте на Дальнем Востоке. В элитном подразделении постоянной боеготовности. Там за три года из солдата сделали профессионала войны. По окончании
срочной службы Полежаев прошёл школу прапорщиков. И сразу же написал рапорт, с просьбой направить в Афганистан. Полтора года он командовал взводом роты сопровождения и уже был представлен к медали «За боевые заслуги». Блестящая перспектива получить офицерское звание, минуя военное училище, казалась такой реальной! Но и Полежаеву принципиальность испортила карьеру. Он не умел заискивать и пресмыкаться. В составе роты взвод Полежаева сопровождал караван с топливом. Добрались до перевала, и колонна встала. По инструкции, без воздушного прикрытия на этом участке в горы не суются. Слишком велика опасность угодить в засаду. Все офицеры в колонне об этом знали. Но комбату не терпелось быстрее добраться до Кабула. Его подружка, медсестра из Кабульского госпиталя, собиралась в Союз, в отпуск. И он торопился застать её до отлёта. Как старший по званию и ответственный за караван, майор погнал технику в горы, не дожидаясь воздушного прикрытия. Не взирая на протесты командира роты охраны, которого самоуверенный майор обозвал трусом. Полежаев был невольным свидетелем перепалки между офицерами. Приказ есть приказ, и колонна пошла в горы. И вскоре попала в засаду. Тогда потеряли двенадцать бензовозов и двадцать семь человек убитыми и ранеными. Спасая своих солдат, в том бою погиб и командир роты охраны, совсем ещё молодой старший лейтенант. Если бы не своевременная помощь, все бы остались в том ущелье. И что же? Рапортуя о разгроме колонны, всю вину майор переложил на погибшего офицера. С больной головы на здоровую. Полежаев в том бою получил две контузии, но из памяти не выжил. Он понимал - выгораживая себя, майор чернит доброе имя погибшего офицера. И лишает его семью пенсии по утрате кормильца. Такой подлости Полежаев не ожидал. Прапорщик закипел, как самовар. Присутствие командира дивизии его не остановило - набил гадкому майору морду. Бил от души и сломал ему челюсть в трёх местах. И тоже попал под суд. В рапорте он объяснил причину своего гнева и рассказал, как было на самом деле. Ему повезло – единственный солдат, слышавший тот разговор майора с командиром роты охраны, получил два ранения, но выжил. Он подтвердил слова Полежаева и этим спас прапорщика от трибунала. Тем не менее, за самосуд и грубое нарушение воинской дисциплины Полежаева списали из действующей армии. И представление о награждении правительственной наградой тоже отозвали. Вот так. С репутацией необузданного кулачного бойца Полежаев оказался в Монголии. В штабе дивизии, не долго думая, направили прапорщика под начало капитана Нечаева. Ворон ворону глаз не выклюет! Эти двое быстро нашли общий язык, и Нечаев не нарадовался такому подарку судьбы. Ещё бы – он заполучил настоящего профессионала, надёжного, как гранит. Пожалуй, старшина был единственным человеком в роте, на кого Нечаев мог целиком и полностью положиться. За год совместной службы между ними не было ни одного недоразумения, старшина всегда понимал командира с полуслова. Вскоре Полежаева пытались переманить в разведбат, но прапорщик вежливо отказался. От добра, добра не ищут!
 На тумбочке дневального томился солдат с эмблемами войск связи в петлицах. Он неохотно отдал честь вошедшим. Лёха догадался, что в наряде по роте стоят связисты. Разведчики встретили «духов» с неподдельным интересом. Ещё бы, дополнительная рабочая сила! Рота в расположении скоблила мастику с полов, собирая грязь в вёдра. Соседи занимались тем же самым. Лёхе уже приходилось натирать полы мастикой. Но он и не догадывался, что полы в расположении моют таким необычным способом. Полежаев сразу повел пополнение в канцелярию командира роты. За облезлым письменным столом сидел крепкий усатый капитан и что-то писал. Он поднял на вошедших глаза, выслушал рапорт старшины, оценил пополнение и без долгих разговоров отправил обоих на помощь сослуживцам. Руководил хозяйственной деятельностью высокий крепкий боец с татуировкой «МНР» на левом плече. Это был сержант Никитин – командир отделения в первом взводе. В

форменных брюках и с голым торсом он походил на физкультурника тридцатых годов. Мощная грудь и кубики пресса на животе выдавали заправского атлета. Засунув руки в карманы, Никитин ходил по расположению и давал остальным ценные указания. Кто-то молча терпел издёвки сержанта, кто-то скалился в ответ. Сразу стало понятно, кто есть кто. Только «деды» огрызались с сержантом. Остальные не могли позволить себе такой вольности. Чревато! Никитин снисходительно посмотрел на молодняк и задал традиционный в таких случаях вопрос:
- Откуда родом, «духи»?
«Духи» доложили по - военному кратко. В этот момент все присутствующие навострили уши: а вдруг землячок прибыл? Никитин без особого восторга выслушал доклад новичков и выделил им ещё не тронутый участок:
- Смотрите, что делают остальные, и делайте точно так же. Особого ума для этого не надо, а вот терпение и расторопность не помешают. И шевелите булками. До ночи вас ждать никто не будет. И помогать тоже. Не справитесь – вам придадут ускорение. Понятно?
Лёха утвердительно кивнул головой, вылил на пол ведро воды и взялся за скребок. Полежаев лукаво улыбнулся, но вмешиваться не стал. Оставив молодняк под началом Никитина, он ушёл в канцелярию ротного, докладывать о пополнении. Знал – Никитин застращает, но пальцем не тронет. Лёха ещё не знал, чего можно ожидать от здоровенного сержанта, поэтому работал с энтузиазмом. Чего нельзя сказать о Митрохине, который быстро выдохся и начинал филонить. Лёхе это не нравилось, но он не знал как себя вести в такой ситуации. А вот Никитин знал. Он уже обратил внимание, что один «дух» работает в поте лица, а другой пытается шланговать. Никитин окликнул Митрохина:
- Эй, военный! Иди-ка сюда. Ты что, «душара», на чужом горбу в рай хочешь въехать? Знаешь, как в армии говорят? На хитрую жопу есть член с винтом! Будешь хитрить, я тебе вправлю мозги. В три секунды.
Митрохин с потухшими глазами стоял перед сержантом, не зная, что делать. Ему было страшно. Чёрт его знает, что на уме у этого амбала?
- Иди, работай … и шевели задницей. Ещё раз увижу, что ты яйца чешешь - займусь тобой серьёзно. Ты понял, «душара»?
«Душара» понял. Его трудовая деятельность стала более продуктивной. В душе Лёха был признателен сержанту за помощь, но радости не проявлял. Один за другим солдаты заканчивали работу и, усевшись на табуретки, нарочито громко обсуждали работу «духов». Послышались язвительные насмешки. Кто-то считал, что «духи» не проявляют должного рвения, и предлагал провести с ними «политинформацию». Никитин отмахивался - ещё не время. Лёха попытался представить, что ждёт их ночью, и ему стало грустно. Будут строить, как пить дать! Тоска! Он не догадывался, что «старики» специально нагоняют на него жути - проверяют на вшивость. Устроить «духам» ночное построение мог только Росомаха, но его сейчас не было в казарме. Загорал где-то на учебном поле вместе с другими дембелями. Все остальные в этом отношении опасности не представляли. Наконец-то справились! Никитин разрешил «перекурить» пару минут и потом приступать к покраске. Покраску поручили «духам» и «карасям», прибывшим неделю назад из учебок. «Караси» уже занимались подобными делами в учебке и хорошо знали, как это делается. Через минуту Лёха тоже знал. Практический опыт показал, что красить гораздо легче, чем скоблить. К половине второго покраску закончили и приступили к натиранию полов мастикой. Технику натирания Лёха освоил в карантине и теперь таскал «Машку», как заправский полотёр. Под одобрительные возгласы новых сослуживцев. Связисты закончили работу чуть раньше разведчиков и дружно оккупировали умывальник. За полчаса до обеда ремонт в расположении завершили и разведчики. Слава Богу! Никитин нацепил свой китель и пошёл докладывать командиру о выполнении поставленной задачи. Вместе с ним в расположение вышел старшина и объявил построение. Рота построилась повзводно. «Духи» не знали своего места и встали, где придётся. Командир разведчиков капитан Нечаев вышел из канцелярии. Он был невысокого роста, но крепкого телосложения. Нечаев прошел вдоль строя роты посмотрел в какую-то тетрадку и обратился к вновь прибывшим:
- Митрохин! Становись к третьему взводу. Соломатин! А ты – к этим двум молодцам, что стоят последними. Это твоё отделение. Ты зачислен в мой экипаж.
Лёха занял своё место в строю роты. Ротный хотел что-то сказать, но его внимание отвлёк солдат, шумно ввалившийся в расположение. Вид у него был затрапезный, как у Петьки из легендарного фильма «Чапаев». Ремень свисал до неприличия, пилотка – на самой
макушке. И чуб, как у запорожца. Одно слово – дембель. Солдат, как бы нехотя, спросил разрешения встать в строй. Нечаев кивнул головой, и тот встал позади Лёхи. Полежаев не мог не обратиться к этому разгильдяю:
- Росомаха! Пилотку поправь! В строю ведь стоишь. И ремень подтяни! А то в суете забудешься и яйца отобьёшь. Чем потом детей делать будешь? Пальцем?
- Не отобью, товарищ прапорщик. Не первый раз замужем, - огрызнулся Росомаха. Но ремень подтянул, нехотя.
Ротный объявил построение на улице – рота отправлялась на обед. За столом Лёха сидел напротив Росомахи, и тот, казалось, не обращает на «духов» ни какого внимания. Он не стал есть ни первого, ни второго. Выловил из чашки самый большой кусок мяса на косточке и долго его мусолил. И всё! Даже к компоту не притронулся. Одно слово: дембель! Лёха тишком косился на Росомаху, изучая внешность крутого дембеля. Росомаха не отличался мощным телосложением, да и ростом был чуть выше Лёхи. Но его глаза! Его ясные голубые глаза излучали крутой нрав и железную волю. Глубокий шрам, рассекавший левую бровь, да сбитые костяшки пальцев выдавали в нём заправского драчуна. Хлебом не корми, дай покуражиться! От такого лучше держаться подальше.
После обеда Полежаев выдал новичкам красные погоны и эмблемы танковых войск. И заставил спороть чёрные. Затем посадил в бытовке разведроты подшиваться, а сам ушёл в штаб полка. Лёха быстро справился с этим делом и пошёл в туалет справлять нужду. А когда вернулся, стал свидетелем живописной картины – Митрохин отжимается от пола, а рядом стоит Росомаха и неторопливо считает. Откуда он взялся? Дембель заинтересованно посмотрел на Лёху и, показывая взглядом на Митрохина, дружелюбно предложил:
- Присоединяйся.
Лёха смутился. Он не знал, как поступить. Помедлив мгновенье, тихо спросил:
- А с какой стати?
Реакция Росомахи его удивила. Дембель усмехнулся и комично пожал плечами:
- Не хочешь, как хочешь! Пшёл вон отсюда! Бегом!
Лёху не надо было уговаривать - он быстро ретировался.
Росомаха взял Митрохина «на понт», и тот повёлся. Увы! Характер в магазине не купишь. С небольшими перерывами физподготовка продолжалась до неожиданного возвращения старшины. Тот с интересом посмотрел на взмыленного Митрохина, потом нахмурился и перевёл взгляд на Росомаху. Дембель смотрел на старшину глазами невинного младенца:
 - Не, а чё такого, товарищ старшина? Вот поспорили с «духом» на тугрик кто больше от пола отожмётся. Я его за язык не тянул, сам напросился. Он отжимается, а я считаю вслух, чтобы всё по честному. Нормальный пацан, пятьдесят раз отжался! Я столько не смогу, даже пробовать не буду. Держи тугрик, «душара», выиграл.
Росомаха достал из кармана монгольский тугрик и протянул Митрохину. Тот уставился на Росомаху, как барбос на живодёра. Росомаха насупил брови, и Митрохин робко взял деньги. Полежаев понимал, что перед ним ломают комедию, но его восхитила изворотливость Росомахи.
«Каков мерзавец! Изобретательный, как сто индейцев! И ведь как складно врёт - не подкопаешься. А пацан непременно подтвердит, что так оно и было».
Полежав выпроводил Митрохина из бытовки и обратился к Росомахе:
- Слушай, Росомаха! А ты со мной поспорить не хочешь? На что-нибудь.
Дембель широко улыбнулся и вежливо отказался:
- Я что – больной? С Вами спорить?! Это же всё равно, что ссать против ветра.
- Вот и с ним больше не спорь, не надо.

Росомаха был бесподобен:
- Не, товарищ прапорщик, а если он сам захочет?
- А ты откажись. Мне же смог отказать? Вот и ему откажи. А то я не посмотрю, что ты крутой дембель и устрою тебе дембельский аккорд. Ферштеен?
Росомаха понял, что умничать больше не стоит, и бодро ответил:
- Натюрлих!
Перед ужином в казарме появились Камогоров и Халханов. Эти двое считали Лёху земляком, поэтому отнеслись к нему снисходительно - увели в ленинскую комнату учить уму-разуму. Камогоров наставлял:
- Значит так, зёма! Связистов можешь смело посылать куда подальше. Комендачей тоже. Всех, кроме дембелей. Они тебе не указ. Не ссы, пока мы здесь, ни одна падла тебя не тронет. Наши тоже. Никитина не бойся. Он здоровый, но спокойный. А вот Росомахе зубы не показывай. Тут даже мы тебе не поможем. Он резкий, как детский понос. И авторитетов не признаёт, только ротного. Да старшину.
Лёха постепенно начинал вникать, что к чему. А картина складывалась такая: в роте восемь «дедов», одиннадцать «котлов» (отслуживших по году), девять «карасей» (с осеннего призыва) и всего два «духа». Это они с Митрохиным. По статусу «караси» ни чем не отличаются от «духов», тоже выполняют всю грязную работу. Даже известную народную поговорку по этому случаю переделали:
«На то и «дед» в роте, чтобы «карась» не дремал».
Вместе с офицерами в роте тридцать пять человек. Всего в роте четыре офицера: ротный и три командира взвода. Первым взводом командует старший лейтенант Скворцов. Вторым взводом – лейтенант Глинский. Старший лейтенант Жарков командует танковым взводом. Два года назад он с отличием окончил танковое училище и сразу же получил звание старшего лейтенанта. Фишкой Жаркова был чисто кавказский экипаж. Он специально собрал в экипаж «девяносто восьмого» троих кавказцев: осетина, грузина и армянина. Командиром танка был – сержант Жергелия из Орджоникидзе. Механиком - Сулкидзе из Кутаиси. А наводчиком – Мироян, армянин из маленького городка Дилижана. Все остальные – славяне. Тем не менее, никаких этнических столкновений в роте не было. Два «деда» - механики из взвода Жаркова – Опарин и Сулкидзе ещё с учебки «не разлей вода». Стоят друг за друга горой. Попробуй, тронь одного - порвут на британский флаг. В полку только у комендачей чисто славянское подразделение. У всех остальных – вавилонское столпотворение. В разведке тоже маленький интернационал – девять национальностей!
Ликбез закончился только с объявлением построения на ужин. После ужина разведчики готовились к завтрашнему дню – приводили себя в порядок. Рассевшись на табуретках они подшивали белоснежные воротнички и драили бляхи на ремнях. Экипаж ротного жил в кубрике первого взвода. Лёхина кровать стояла по соседству с койкой Казанцева, наводчика в экипаже ротного. Томич Казанцев отличался молчаливостью – слова лишнего из него не вытянешь. Чисто спартанец. И такой же выносливый. Лёха пытался с ним поговорить, но наводчику его идея не понравилась. Казанцев – человек дела и точить лясы не любит. Лезть с разговорами к механику Лёха не рискнул. Во-первых, он «дед». Во-вторых, у Лукашина от природы свирепый вид. В третьих, Лёхе показалось, что он не в настроении. Спрашивается: зачем нарываться? Лёха по младости лет ещё не знал, что внешность обманчива. А за свирепой маской часто скрывается «милейшей души человек». С Лукашиным как раз так и было. За полтора года службы он пальцем никого не тронул. Даже желания такого не имел. Отматерить мог, но не более того. Росомаха уже присмотрел себе жертву, и Митрохин с остервенением натирал бляху на его ремне. Доверять «духам» свои сапоги или портянки было не принято. Только бляха! А сам он вместе с Камогоровым и Халхановым спустился в подвал, в каптёрку разведроты. На дембельский ужин. В начале одиннадцатого Полежаев построил роту на вечернюю поверку. Дембелей на месте не оказалось и за ними пришлось посылать гонца. Порядок есть порядок. Минут через десять они ввалились в расположение роты – не смогли отказать старшине в такой малости. Полежаев состроил недовольную мину, но ничего не сказал. По договорённости с ротным, сегодня он ночевал в казарме. На всякий

случай. Ровно в половине одиннадцатого дежурный по роте объявил отбой и выключил свет. Разведчики, не спеша, разделись, уложили обмундирование на табуретки и разбрелись по своим кроватям. Росомаха забрал у Митрохина свой ремень и снова спустился в подвал. Лёху удивили комендачи – из двенадцати человек на ночёвку пришли только трое. Правда, утром их оказалось вдвое больше – поздней ночью в казарму вернулись штабные писаря. Ночь прошла тихо, без приключений. Да и какие могут быть приключения, если в казарме ночует Полежаев?
Подъём, как положено, в половине седьмого. И сразу на утреннюю зарядку. Форма одежды - голый торс. Все, кроме дембелей, которые смогли добежать только до подвала. Раннее утро встретило обжигающим холодом. Лёха бежал свой первый километровый кросс и радовался жизни. По началу грудь неприятно мёрзла, но потом разогрелся, и тепло побежало по телу. После кросса старшина загнал разведчиков на спортивный городок. Отжимания на брусьях и подтягивание на перекладине являлись непременным атрибутами таких занятий. Лёха приятно удивил старшину – подтянулся тринадцать раз. Ни один из «карасей» не смог подтянуться больше десяти раз, а Митрохин вообще осилил только шесть. «Деды» обратили внимание на невысокого, но жилистого новичка. Перед завтраком в казарме появился лейтенант Глинский. Передав ему командование ротой, старшина ушёл домой. На завтрак шли под строевую песню. Дембельское трио плелось в хвосте роты, откровенно раздражая Глинского своим пофигизмом. Казалось, что приказы лейтенанта их не касались: и ногами шаркали, как инвалиды, и песню не пели. Даже не имитировали. В конце концов, Глинский не выдержал:
- Камогоров! Халханов! Я понимаю - Росомаха! Он всегда был раздолбаем. И с этим ничего не поделаешь - горбатого могила исправит. Но вы?! Какой пример вы подаёте молодому пополнению?! А? Хреновый, товарищи дембеля! Хреновый!
Дембеля отмахнулись от нравоучений, и Глинскому пришлось с этим смириться. По идее сразу после завтрака он мог загнать роту на плац, заниматься строевой подготовкой. В наказание. Но смысла в этом не было, этих троих в роте боялись и уважали. И вряд ли кто-то из «дедов» рискнёт их воспитывать. О выходке дембелей Глинский доложил ротному. Сразу после завтрака Нечаев вызвал дембелей на беседу:
- Значит так, голуби. Я ценю ваши прошлые заслуги, но вы мне надоели. Послезавтра из дивизии в Атамановку отправляют технику на ремонтный завод. Восемь машин. Караул сопровождения – шесть солдат и офицер - выставляет наш полк. Я предлагаю вам дембельский караул до Читы. Технику до завода сопровождаете, а оттуда сразу домой. И мне хорошо, и вам. Как минимум, на две недели раньше дома окажетесь. Вы согласны?
Дембеля переглянулись и согласились. Правда, начальник караула – лейтенант из ремроты - согласился взять в караул только двоих. Брать Росомаху он категорически отказался. Как только Нечаев его не уговаривал! Бесполезно. Слишком уж хорошо в полку знали о своеобразном характере солдата. Офицер не хотел мучиться с необузданным дембелем. И его можно понять.
Восемнадцатого мая оба сержанта уехали в Союз. Проводы были недолгими, но очень бурными. Нечаев крепко пожал им руку и поблагодарил за службу. Из дембелей в роте остался только Росомаха. К большому огорчению Митрохина, который стал «любимцем» последнего дембеля. Сам виноват, позволил себя запугать.
Первая неделя службы в разведке прошла спокойно. Лёха начал осваиваться на новом месте, привыкать к местным порядкам. Двадцатого написал родителям письмо, сообщил о себе. Похвастался, что попал в лучшее подразделение полка. Несмотря на пронизывающий ветер, день ото дня становилось всё теплее и теплее. Это радовало. По ночам всё ещё примораживало, но днём припекало неслабо. Весна набирала обороты, приближалось лето.
 Двадцать первого рота в полном составе заступила в караул. Лёху поставили на третий пост охранять полковой арсенал и продовольственные склады. В оружейной комнате он получил автомат Калашникова, штык-нож и два магазина с патронами. В половине восьмого караул погнали на полковой плац, на развод. С развода – в караульное помещение. Разведчики принимали караул у артдивизиона. Лёха стоял во второй смене, и ему пришлось

принимать столовую караульного помещения и отвечать за порядок в ней. Митрохину повезло ещё больше – ему достался сортир. Каждому часовому предстояло отстоять четыре смены по два часа. Два часа стоишь на посту, потом два часа бодрствующей смены, и только потом полтора часа отдыха. Вот такой круговорот. В десять вечера Лёха заступал на пост. Начальником караула заступил старший лейтенант Жарков. На инструктаже он настоятельно требовал соблюдать Устав гарнизонной и караульной службы. Речь шла о запрете курения на постах. В первую очередь.
В установленном месте зарядили оружие, и разводящие повели смену менять посты. Командир экипажа «девяносто шестой», сержант Турава, был Лёхиным разводящим. Весёлый малый. По многочисленным просьбам своих подопечных сразу за оградой караульного помещения он начал декламировать «Евгения Онегина». Нетрадиционную версию. Такого Лёха ещё не слышал. Мат на мате сидит и матом погоняет. Дослушать матершинную поэму до конца Лёхе не удалось – пришли быстро. Третий пост находился в ста метрах от караулки. Курсируя между арсеналом и складом, Лёха вспоминал стихотворные вирши Туравы и удивлялся:
 «Это какой же изощрённой фантазией надо обладать, чтобы сочинить такую похоть? А складно-то как: … Во рту с похмелья стыд и срам.
 Онегин встал, раскрыл хлебало.
 И выпил водки двести грамм».
Ночи в Монголии тёмные. Если нет луны, то темень стоит, хоть глаз выколи. И звёзды. В эту ночь погода стояла ясная, и Лёха обалдел от красоты звёздного неба. Два часа пролетели незаметно, спать не хотелось. Чего не скажешь о следующей смене. На пост заступил в четыре часа утра, ещё по темноте, а сменялся уже после рассвета. По началу одолела зевота, и пришлось бороться со сном. Потом ничего, расходился. Смену сдавал уже свежим, как огурчик. В полковую столовую караул не ходит, питается на месте. Из столовой пищу приносят в термосах и при необходимости разогревают на плите. Питаются по очереди, ведь кто-то обязательно стоит на посту. Ермаковский полк самый большой в дивизии, поэтому охрану дивизионных складов возложили на него. За пределами дивизии находились три поста: артиллерийские склады, склады ГСМ и вещевые склады. До них добирались на машине – идти далеко. Хотя эти посты реже проверялись, на них сильно-то и не рвались. Особенно зимой. Но об этом Лёха ещё не знал. Первый его караул прошёл спокойно и не показался молодому солдату чем-то из ряда вон выходящим. Жить можно. Разведчиков сменили танкисты. Благодаря Жаркову, караулку передали без проблем, посты тоже. Сдали автоматы в оружейку и сразу на ужин.
В эту ночь Лёха спал как убитый. Он не слышал, как Росомаха и Мося (дембель из роты связи) ночью утащили спящего Митрохина в туалет вместе с кроватью. Где он и проспал до самого утра, несмотря на стойкий запах хлорки. И не только хлорки. Наряд по роте даже не пытался возражать, хотя связисты догадывались, что им за это влетит. Лёху тоже хотели унести в туалет. И унесли бы, но случайно разбудили Лукашина. Ему ротный поручил опекать молодого солдата. Механик быстро сообразил, что к чему, и «надавил на гнилуху». Второго «духа» дембеля не тронули, Росомаха не стал подставлять своего бывшего механика. Но, об этом Лёха так никогда и не узнал. Тем не менее, до конца месяца он дважды попал Росомахе под горячую руку. И оба раза получил по сопатке, Лукашин не уследил. Лёха быстро забыл дружеский совет дембелей – земляков и «показал зубы» Мосе и Росомахе. Не откладывая в долгий ящик, дембеля провели с борзым «духом» профилактическую работу – курс физической подготовки с последующим спаррингом. Было больно. Лёха понял, что с Росомахой шутки плохи. Пренебрежительного отношения к себе Росомаха не допускал. Одно слово – дембель!






 Глава 6. Живодёр.

«В армии, как в курятнике -
 где поймают, там и трахнут».
 (солдатская мудрость)

 Начальник штаба полка майор Цвибель не любил солдат, и они платили ему взаимностью. Обрусевший немец с усами, как у генерала Людендорфа, всегда аккуратный, подтянутый и выбритый до синевы, Цвибель был весьма неприятен в общении. Причем не
только солдатам. Высокий, худой и желчный, он представлял собой наглядный образчик прусского солдафонства. Четыре года службы старшим офицером читинского дисбата основательно травмировали его психику, сделали из него непреклонного уставника и изощренного садиста. Даже у офицеров временами складывалось впечатление, что Цвибель пытается весь полк превратить в одну большую роту «кремлевских курсантов». Была у начальника штаба маленькая утеха, прихоть, которая согревала ему душу. Ежедневно, невзирая на погоду и законные выходные, он посещал полковую гауптвахту с одной единственной целью – лично провести воспитательную работу с загоравшими там «негодяями». Иногда его так увлекало это мероприятие, что он терял чувство времени и меры. Появление Цвибеля на Губе становилось каторгой не только для арестантов, но и для караула. Любой конвойный мог запросто стать арестантом, если Цвибель был не в духе. В редкие дни, когда Цвибель находился за пределами дивизии, на гауптвахте наступали «французские каникулы». И не только на гауптвахте.
Между собой младшие офицеры называли начальника штаба «вертухаем». Этим прозвищем, которое Цвибелю почему - то нравилось, он был обязан одному сержанту сверхсрочной службы. Дело было так.
Майор Цвибель служил в Ермаковском полку второй месяц. Стоял погожий апрельский день 1985 года. Где-то к обеду командиру полка позвонил комендант офицерской гостиницы и доложил, что с самого утра три сверхсрочника из Ермаковского полка пьянствуют, бузят и сквернословят. Шумят на весь этаж. Так сказать, по полной программе нарушают общественный порядок и воинскую дисциплину. Комендант требовал унять буянов, иначе он вызовет наряд комендатуры. А это было чревато широкой оглаской. Седому полковнику совсем не хотелось выслушивать колкости от командира дивизии и начальника политотдела, и он приказал Цвибелю взять из караула пару солдат и доставить мерзавцев на полковую Губу. Через пятнадцать минут в сопровождении двух солдат Цвибель вошел в холл гостиницы. Оставив конвой на лестничной площадке, властным движением майор распахнул дверь в номер. Открывшаяся картина поразила Цвибеля своей мерзостью. Сержант – сверхсрочник Новожилкин, в замызганной майке и засаленных форменных брюках с расстегнутой ширинкой, согнувшись над импровизированным столом, разливал по заляпанным стаканам «Архи». Причем разливал не скупясь. На столе, среди засохших луж томатного соуса и грязной посуды вперемешку лежали хлебные крошки, сигаретные окурки и шкурки от давно съеденной колбасы. Под столом валялось четыре пустых бутылки. Трое собутыльников Новожилкина, два «сверчка» из нашего полка и какой то хмырь – прапорщик из рембата, обнявшись с чувством выводили куплет песни «Враги сожгли родную хату». Хмырь – прапорщик представлял собой особенно трогательное зрелище. В заблеванном кителе, со скупой мужской слезой на небритой щеке, он энергично дирижировал вилкой с подцепленным на ней кусочком сайры, забрызгивая при этом товарищей каплями растительного масла. Судя по всему, сидели давно и душевно.
Заметив в дверном проеме Цвибеля, изрядно захмелевший Новожилкин ткнул в его сторону пальцем:
- Нет, вы посмотрите, кто к нам пожаловал? Ба – а!
Затем сержант обратился к товарищам:
- А эта гнида здесь зачем? Кто приглашал Немчину?
Собутыльники как по команде переглянулись и пожали плечами. Новожилкин,

показывая пальцем на Цвибеля, тоном разгневанного прокурора выпалил:
- Гоните его на хер!
Он хотел еще что-то добавить про Цвибелеву мать и всю его семью, но не успел. Цвибеля от ярости буквально вывернуло наизнанку. Пинком опрокинув стол с объедками на пол, Цвибель сильнейшим ударом в лоб отправил Новожилкина в глубокий нокаут. Хмыря прапорщика как ветром сдуло, хотя своего пинка по заднице он успел получить. Убегая, этот клоун умудрился сбить с ног одного из конвойных и вместе с ним кубарем скатиться по лестнице. При этом приклад у автомата разлетелся в щепки, конвойный сломал левую руку, а прапор, не на шутку перепугавшись, затаился в своей комнате. Два других «сверчка»,
мгновенно протрезвев, принялись искупать свою вину, активно помогая Цвибелю.
Наряду на КПП было на что посмотреть. С гордо поднятой головой и чувством собственного достоинства к полковому КПП подходил начальник штаба. Следом за ним, обливаясь потом двое «сверчков» тащили Новожилкина, который, извиваясь как глист, вопил во всю глотку:
- Немчина! Морда опричная! Вертухай лагерный!
Зрелище было занятное, если учесть, что китель и фуражку на Новожилкина натянули, а вот ширинку застегнуть никто не удосужился. Замыкал процессию солдат с двумя автоматами за спиной. Бойца, кувыркнувшегося с лестницы, уже отправили в медсанбат. Новожилкина через гауптвахту отправили в Союз. Губа была вотчиной Цвибеля, и он по полной программе отыгрался на присмиревшем «сверчке». Ох, и натерпелся же сержант за десять дней отсидки. Не приведи, Господь! А к Цвибелю почти на полгода приклеилась кличка «вертухай».

* * * * * * * * * * * * * * * * * * *

 Уже полгода в комендантском взводе служил рядовой Макинин, угодивший в сапоги с третьего курса Карельского университета за аморальное поведение. То ли Альберт изнасиловал однокурсницу, то ли она его? Точно установить не удалось. Однако ректор, не мудрствуя лукаво, быстренько отчислил Альберта из университета. Сердобольная матушка уговорила военкома забрать Альберта в армию и отправила сына туда, «куда Макар телят не гонял», чтобы компетентным органам труднее было «выцарапать» Алика для следственных мероприятий. Военком не нашел ничего лучше, как загнать Альберта в Монголию.
 Дед Альберта, этнический финн по фамилии Маккинен, оказался на редкость дальновидным человеком. В тридцатые годы, не имея возможность эмигрировать на историческую родину, он сообразил, что политика барона Маннергейма, бывшего офицера русского Генерального штаба, а ныне фельдмаршала финских вооруженных сил, очень не нравится советскому руководству. Обживать Соловки или строить Беломорканал как-то не хотелось. При получении паспорта, он смекнул изменить фамилию и национальность. И из финна Маккинена стал русским Макининым. Фамилию-то можно изменить, а вот национальные черты нет. Они передаются по наследству через поколения. Альберт обладал всеми качествами, присущими великому финскому народу. Любую работу Алик делал добросовестно, качественно и основательно, но очень медленно. И этим выводил из себя всех без исключения. Потому как в армии от солдата требуется все делать быстро. За это взводный снисходительно называл Альберта «тормозом», а солдаты - Мякиной. На разводе, 2 сентября 1985 года Мякина получил от взводного приказ: перекрасить все тренажеры на спортивной площадке. Погода стояла теплая, солнечная, ветра практически не было. Алик не торопясь, перемешал в ведре краску и приступил к выполнению поставленной задачи. Над душой никто не стоял, до обеда было еще далеко, и он увлекся своими мыслями.
В течение получаса из окна своего кабинета Цвибель с раздражением наблюдал, как какой-то «замороженный» увалень, лениво махая кисточкой, красит одну (!) пару брусьев. «Спит на ходу», - сделал вывод майор. Полковая гауптвахта уже две недели была закрыта на ремонт, и «негодяев» водили на дивизионную. А дивизионная Губа для Цвибеля была закрыта. От этого начальник штаба испытывал дискомфорт, как будто его лишили любимого

занятия. Настроение у майора и так было поганым, а тут еще этот тормозной военный издевается над здравым смыслом. Цвибель решил вмешаться в производственный процесс, сделать его более интенсивным. Пока он спускался по внутренней штабной лестнице, ничего не подозревающий Альберт достал пачку «Охотничьих». В глазах «вертухая» курение на спортплощадке было сродни тяжелому преступлению. Алик так увлекся своей работой (или мыслями), что не заметил надвигающейся бури. Цвибель застал Мякину врасплох. Громкая команда: «Смирно, солдат!» оглушила Альберта. Резко развернувшись, он неудачно махнул кисточкой и забрызгал синей краской хромовые сапоги Цвибеля. Майор просто осатанел. Для начала он сорвал с обалдевшего, вытянувшегося по швам Алика пилотку и основательно
вытер ею краску с сапог. Затем, нахлобучив пилотку Алику на макушку, приступил к воспитательной работе. В течение двух часов он занимался с нерадивым бойцом строевой, боевой и спортивной подготовкой. Алику сочувствовала вся казарма. Цвибелю казалось, что солдат просто глумится над ним, выполняя команды крайне медленно и неохотно. В конце концов, выдохлись оба. Рядовой был воистину трудным. Цвибель решил продолжить после обеда.
- Солдат! Доложить командиру, что в 15.30 я жду вас обоих на плацу. Вопросы есть? Нет? Кругом! Не резко, отставить! Кругом! Бегом марш!
Изнуренный и взмыленный, как скаковая лошадь, Мякина влетел в расположение взвода. Взводный разглядывал, «тормоза» с нескрываемым удивлением. Взмокший солдат, в сером от пыли обмундировании, никак не походил на аккуратного и чистоплотного Макинина. Синяя пилотка придавала «тормозу» особый шарм.
- Ты где был, солдат? В канализации что - ли лазил? Тренажеры все перекрасил?
- Никак нет, товарищ старший лейтенант. Не успел.
- Почему не успел? А сколько сделал?
- Одни брусья.
- Сколько?! Ты что издеваешься, солдат?
- Никак нет, товарищ старший лейтенант. И в мыслях не было.
- Я, конечно, знал что ты – «тормоз», но что до такой степени?! Ты знаешь, в чем твоя проблема, солдат? Тебя давно не били. И это плохо. Почему пилотка синяя?
- Чиполлино вымазал.
- Кто??? Ещё раз и внятно.
- Начальник штаба полка майор Цвибель, товарищ старший лейтенант.
- Цвибель?! А почему Чиполлино? У него, вроде бы, другое погоняло?
- Цвибель в переводе с немецкого, это – лук. Лук он и в Африке лук и в Монголии. А самый известный лук у нас кто? Чиполлино. Помните загадку про лук: «Кто его раздевает, тот слезы проливает». Вот и от нашего Цвибеля ничего хорошего, одни слезы.
Взводный расхохотался:
- Надо же! Чиполлино! Ты смотри - «тормоз», а сообразительный. Ладно, иди, пыль стряхни. И вообще, приведи себя в порядок, вундеркинд недоделанный.
 Мякина вежливо огрызнулся:
- А вы не смейтесь, товарищ командир. В половине четвертого он нас вместе на плацу ждет. На пару будем отжиматься, наверное.
Взводному сразу стало не хорошо. Но, приказ есть приказ. Хочешь, не хочешь, а выполнять надо. Благо, Цвибеля вызвали в штаб дивизии, и рандеву не состоялось. Взводный перекрестился, а у Мякины от сердца отлегло. За то кличка Чиполлино мгновенно и намертво прилипла к бесноватому майору. Через пару недель Цвибель узнал о своем новом прозвище и обозлился не на шутку. Он страдал комплексом Наполеона и, так же, как и великий император, патологически боялся показаться смешным. Любую, даже самую безобидную, шутку в свой адрес Цвибель воспринимал болезненно. А тут такое нелепое и обидное прозвище! Майор попытался отыскать своего крёстного, но безуспешно. За это время список обиженных им солдат вырос до неприличных размеров, и вычислить умника не представлялось возможным.


 Глава 7. Дембельский фуршет.
 «Солдат без работы – преступник!»
 (офицерская мудрость)

 Сегодня в Лехиной жизни наступило знаменательное событие – пятидесятый день армейской службы, важная для любого молодого бойца историческая веха. Жаль только, отмечать это событие пришлось в наряде по роте. Все равно, погода за окном стояла отменная, почти праздничная. Солнце светило ярко, будто радовалась вместе с Лехой. Несмотря на бессонную трудовую ночь, настроение у Лехи было приподнятым. Он бодро стоял на тумбочке, переминаясь с ноги на ногу, когда в расположение роты с визгом радости
ворвался сержант Мосинов (Мося), дембель из роты связи. Только что на доске объявлений у штаба полка появился список дембелей, отъезжающих в Союз с первым эшелоном. Эшелон уходил через три дня, двенадцатого июня. Кроме Моси в списке счастливчиков был Росомаха, последний из разведки, и двое комендачей - Заброда и Коптилин. Этих двоих Леха почти не знал, так как видел всего один раз. Один был приписан к полковой котельной, другой все время пропадал в штабе полка, писарил у замполита. Собравшийся было ложиться отдыхать дежурный по роте сержант Кудрявцев (Кудрявый) натянул китель и сунул ноги в сапоги. Из какого–то загашника в подвале казармы извлекали заспанного Росомаху. Тот не сразу понял, какое счастье на него свалилось. А когда сообразил, деловито заметил:
- Надо отметить. Мы же не чмыри!
Дополнили компанию два «деда»: крутившийся в казарме Кузя – писарь роты связи и только что вернувшийся из санчасти Заливин, тоже связист. Вообще-то Заливу недолюбливали, как и большинство москвичей, служивших в Монголии. Но сегодня он был незаменим со своей гитарой и богатым репертуаром современных блатных песен. Больше в расположении никого не было. На весь этаж семь человек. Среди них Леха и его напарник по наряду - такой же «дух» Митрохин. Вся молодежь, руководимая офицерским составом, в парке драила боевую технику.
Скооперировались быстро. Достать спиртного в полку было невозможно, а соваться в городок рискованно - можно запросто угодить в комендатуру суток на трое. А комендант - такая сволочь, не приведи господь. Решили сварить «шару». («Шара» – пятьдесят граммов заварки и банка сгущенки на пять литров кипятка. Тонизирует смертельно!) Кудрявый сунул Кузе двадцать тугров, а сам пошел набирать воду в пятилитровый алюминиевый чайник, когда-то давно украденный из столовой. Кузя, плюнув на приказ ротного, уехавшего с утра в Улан-Батор, помчался в солдатский магазин за деликатесами. Росомаха хотел было отправить Леху на продовольственные склады за харчами, но, хорошенько взвесив масштаб мероприятия, оделся по форме и сам отправился проведать земляка. Порядком загрузившись, на обратном пути Росомаха заглянул в столовую за хлебом, умело избегая встреч с дежурными офицерами. Часам к одиннадцати все собрались в канцелярии командира роты связи, где хозяйничал Кузя. Ротный должен вернуться завтра вечером, и Кузя, ответственный за кабинет, чувствовал себя безопасно. Леха с завистью наблюдал за дембельской суетой, согревая себя мыслью, что и на его улице когда-нибудь будет такой праздник. А как хотелось сгущенки! Кто бы знал. В одиннадцать двадцать хождения кончились, и дверь в канцелярию закрылась на ключ. В последний момент из канцелярии высунулась лысая голова Кудрявого:
- Гляди в оба, «душара». Дашь знать, если что. Понял?
Леха был понятливым. Из канцелярии донесся приглушённый плачь гитарной струны. Процесс пошел. Леха мог только догадываться, что там сейчас происходит. И фантазировать. Ужасно хотелось сладкого. Отсутствие запахов подогревало в нём любопытство. Леха выглянул на лестничный марш и прислушался. Тишина. Солдат вернулся в расположение. Митрохин в умывальнике натирал с пастогоем медные краны. Больше в расположении ни души. На цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, Леха подкрался к заветной двери и наклонился к замочной скважине. А за дверью происходило следующее. Чайник уже закипел, и Мося отработанным движением высыпал в него маленькую пачку индийского чая, размешивая заварку большой алюминиевой ложкой. Росомаха, в форменных брюках, в синей китайской мастерке и в тапочках на босую ногу, бляхой от ремня виртуозно вскрывал банку со сгущенкой. Кузя, стараясь не крошить, резал хлеб, а Кудрявый тут же штык - ножом размазывал по хлебу шпротный паштет и подтаявшее сливочное масло. Как истинные дембеля, Мося и Росомаха после приказа не ели сливочное масло, отдавая его «духам». Сегодня для этих двоих воздержание закончилось. В глубокой алюминиевой миске блестели капельками воды апельсины и яблоки. Рядом стояли открытые банки с гуляшом и корюшкой в томатном соусе. Леха невольно облизнулся, началось активное слюновыделение. Все были заняты делом, и только Залива, сидевший спиной к двери, терзал струны, пытаясь подобрать нужные аккорды. Наконец он поймал мотив и заиграл свою любимую песню «Помнишь, девочка гуляли мы в саду». Не прошло и двух месяцев, как на своих проводинах Леха слушал эту песню в записи автора. Лехе вообще нравились песни Александра Новикова. На Леху накатила волна воспоминаний, и он расслабился. Ничто не предвещало беды. А она надвигалась. Незаметно, но стремительно и неотвратимо.
 В девять утра к дивизионным продовольственным складам подъехали три «КАМАЗа», три фуры с провиантом, по двенадцать тонн консервов в каждой. Зам. по тылу дивизии позвонил в Ермаковский полк и приказал отрядить для разгрузки машин «зондер команду». Поиском рабочей силы занялся Чиполлино. На Губе он нашел только двух «негодяев», этого было явно недостаточно. Посещение казармы пехоты результатов не принесло. Ни одной живой души, только наряды. У танкистов - та же история. В артиллерийском дивизионе удалось изловить сержанта – дембеля, случайно выползшего из какой-то конуры. Цвибель тут же приобщил его к своему маленькому отряду. Сержант даже не пытался возражать. Все равно мало! К спецам Чиполлино заглядывал редко, хотя и называл разведку своей гвардией. На лестничной клетке второго этажа Цвибель остановился, лихорадочно размышляя, где еще взять людей. И тут его тонкий слух уловил… Несомненно это была гитара. Окрыленный майор пулей влетел на третий этаж.
Если бы только Леха стоял на тумбочке! Он успел бы, как этого требует Устав, отдать команду «Смирно!» и этим предупредил бы дембелей. Увы, любопытство подвело.
Почувствовав легкие шаги, Леха оторвался от замочной скважины. Первыми его взору предстали сверкающие хромовые сапоги. «В лучшем случае прапорщик»- подумал Леха, разгибаясь. Вытянувшись в полный рост, он с ужасом обнаружил грозного начальника штаба. Это была катастрофа! Цвибель стоял рядом, прижимая к губам указательный палец левой руки. Леха был понятливым. Правой рукой Чиполлино недвусмысленно указывал на пустую тумбочку дневального. Похолодев от страха, Леха поплелся на свое место. Крупные капли пота выступили у него на висках, спина взмокла.
 «Что сейчас будет?!»- судорожно размышлял Леха. – «А что потом будет! Со мной!»
Леха был сообразительным, ему стало грустно. Вспомнилось грозное предостережение Кудрявого. Чиполлино потихоньку, пальчиками, постучал в дверь. Но его не услышали. Цвибель постучал еще раз, уже сильнее и настойчивее. Залива среагировал первым. Он резко прекратил играть и вальяжным голосом слегка пьяного барина спросил:
- Кто там?
Чиполлино молчал, видимо хотел сделать сюрприз. Сюрприз получился. Залива, думая, что это дневальный скребется с каким-то делом до Кудрявого, громко выпалил:
- Молчишь! В пи.де торчишь!
И, довольный своим остроумием, с воодушевлением ударил по струнам. Чиполлино побагровел и молча отошел от двери к противоположной стене. Что произойдет дальше, было понятно даже ежу.
 «Ну, всё, кобздец!» - подумал Леха, правильно понимая маневр начальника штаба.
Выглянувший было из умывальника, Митрохин тут же спрятался в туалете, трезво оценив ситуацию. Секунду помедлив, Чиполлино резко рванул к двери и всей массой своего тела выломал хлипкий замок. Только щепки полетели в ошалевших от неожиданности дембелей.

Перекосившись, дверь распахнулась и повисла на одном шарнире. В дверном проёме, страшный в праведном гневе, стоял Цвибель. Именно Цвибель! Господи, почему именно он? Особиста полка солдаты боялись меньше, чем этого Чипполину.
- Ну, и кто из вас сейчас вякал? Иди сюда, гнида!
Тон, с которым был задан этот вопрос, не предвещал ничего хорошего. Дембеля словно онемели от ужаса. Но не все. Воистину, страх превращает отъявленного труса в отчаянного храбреца. Медленно оборачиваясь, Залива аккуратно отложил гитару на стол, чуть приподнялся со стула и в невероятном, молниеносном прыжке проскользнул между Чипполиной и дверным косяком. Грохнувшись за спиной Цвибеля на «четыре кости», Залива через мгновение стоял на ногах. Цвибель даже не успел сообразить, что происходит. Сапоги Заливы уже грохотали по лестнице второго этажа, когда Цвибель опомнился. Такого
фантастического прыжка Леха в жизни не видал. Цвибель, судя по всему, тоже. Добыча ускользала самым непостижимым образом! Чиполлино рассвирепел. Началось избиение, начался погром! Леха видел все, что происходило в тот момент в канцелярии, но даже ему вряд ли удалось бы достоверно и красочно описать увиденное на словах. Вся еда, находившаяся на ближнем к двери столе, полетела в дембелей. Те, как при бомбежке, рухнули под стол командира роты, пытаясь укрыться от импровизированных снарядов. Но это не помогало. Через минуту все вокруг было покрыто жиром и белками: стены, полы, мебель и дембеля. Даже с плафона на стол ротного тонкой струйкой стекала сгущенка. Уделанная жратвой канцелярия выглядела ужасно, ее обитатели тоже. Еврейские погромы тридцатых годов в Германии в сравнении с этим казались детской шалостью. Умиротворенный своим бесчинством, Чиполлино громко скомандовал:
- Встать, уроды! Строиться в расположении!
Довольный собой Цвибель вышел из канцелярии. Дембеля с опаской потянулись к выходу. Смотреть на дембелей без смеха было невозможно, но Леха, как невольный виновник погрома, не мог позволить себе такой роскоши. В глазах дембелей он и так «загрузился по самое не хочу» и усугублять свое положение смехом было просто глупо. Сейчас Леха размышлял о предстоящей расправе. Мысли путались в голове:
 «Интересно, месить будут гуртом или по очереди? А стирки-то столько! А уборки! Опять бессонная ночь. А Залива – гнида! Всех подставил, Чиполлину раздраконил, а сам слинял. А меня колотить будут! Одно слово – москвич, чмо столичное!»
Тем временем Чиполлино построил дембелей в расположении, в двух шагах от разбитой двери канцелярии. Вид у них был явно нерадостный. Вытянувшись по швам, они, по-видимому, ожидали продолжения экзекуции. Первым в шеренге стоял Мося. Судя по всему, он принял на себя главный удар разбушевавшейся стихии. Его форменное ХБ, из песочного, превратилось в хаки оранжево-бурой расцветки. Падая под стол, он разодрал левый рукав кителя и сильно зашиб локоть. Правое ухо у Моси было залеплено большой талой массой сливочного масла. Волосы слиплись от жира. В левую гачу штанов от колена и до ширинки обильно впиталось сгущенное молоко. К замызганным сапогам прилипли крупные кусочки гуляша. Морщась от боли, Мося нерешительно озирался по сторонам. Следом за Мосей стоял Лехин дежурный, сержант Кудрявцев. Кудрявый первым рухнул на пол, остальные накрыли его собой. Поэтому, от «артиллерийского обстрела» он пострадал меньше других. Кроме глубокой царапины от правого уха через всю щеку к губам, полученной при падении на него Росомахи, да небольших пятен от шпротного паштета на коленках и сапогах, других повреждений у Кудрявого не было. Правда, повязка дежурного соскользнула с руки и сейчас лежала в лужице сгущенного молока. Кудрявый видел ее, но побрезговал подобрать. «Ладно, повязку отстирать не проблема» – рассуждал Кудрявый, искоса поглядывая на козла – дневального. Перехватив на себе недобрый взгляд Кудрявого, Леха поежился и загрустил еще больше. Дальше за Кудрявым стоял Росомаха. Он уже оправился от пережитого шока и выглядел спокойным. Хотя ощущение счастья от близкого дембеля куда-то испарилось. Да и было от чего. Мося каблуком сапога зацепился за его мастерку и наполовину оторвал по шву левый рукав. Мастерка была вымазана всеми видами продуктов, принесенными Росомахой с продовольственного склада. В суматохе один тапок

слетел с ноги и затерялся где-то в недрах канцелярии. Не имея времени его отыскать, Росомаха вышел в расположение босым на левую ногу. При этом он наступил босой пяткой в лужу желе от гуляша, а с плафона, прямо ему на макушку, шлепнулась большая капля сгущенки.
 «Что б ты сдох, поганая морда! – в сердцах желал Цвибелю Росомаха. – Весь кайф испоганил, паскуда!»
Последним в шеренге стоял Кузя. Сейчас он походил на побитую собаку, беспородного бобика, пришибленного хозяином за кражу колбасы с праздничного стола. Кузе было хуже всех. Не физически, конечно. Он единственный в этом строю был одет по форме – имел пилотку на голове. Которая, однако, не скрывала большой синей шишки над правой бровью, образовавшейся в результате меткого попадания крупным яблоком. Руки у Кузи были
неприятно липкими от сгущенки, а по спине от ворота и до поясницы растеклось большое рыжее пятно. Где-то между лопатками саднило - банка с гуляшом легла точно в цель. Не боль в спине беспокоила Кузю, и даже не шишка над глазом.
 «Господи! Ротный прибьет меня за выбитую дверь и этот бардак в канцелярии! А главное - за измазанную томатным соусом новую парадную фуражку, сшитую им месяц назад под заказ. Что делать?»
Что делать, знал Цвибель. Для начала он содрал с Росомахи мастерку и бросил ее на пол, предварительно намотав надорванный рукав вокруг кисти правой руки. Наступив на мастерку сапогом, Чиполлино резким рывком дорвал рукав.
- Дневальный! Держи тряпку сортир драить.
Цвибель пинком отправил мастерку к тумбочке дневального. Оставшимся рукавом Чиполлино обстоятельно протер свои блестящие сапоги. Затем, скатав его в рулончик, забросил в канцелярию. У Росомахи было дикое желание пнуть Цвибеля по роже, когда тот, нагнувшись, обтирал сапоги. Но здравый смысл взял верх, в дисбат не хотелось. Цвибель поправил портупею и фуражку.
- Ну, красавцы! Просто загляденье! – восторгался зрелищем Чиполлино. - Даю вам три минуты привести себя в порядок и одеться по форме. Время пошло. Разойдись!
Кузя, Мося и Кудрявый бросились в канцелярию. Мося с Кудрявым - за пилотками, а Кузя - по инерции. Росомаха, чтобы не злить Чиполлину, неспешно добежал до бытовки развед. роты. Он обстоятельно оглядел себя в зеркало, натянул китель и подцепил кожаный ремень со сверкающей бляхой. Затем, носовым платком, как мог, убрал с макушки сгущенку. Этим же платком обтер босую пятку и быстро намотал портянки. Слегка отряхнувшись, Кузя и Кудрявый уже стояли в расположении. Мося, не найдя нечего лучшего, оторванным рукавом мастерки старательно вычищал из уха масло. Получалось плохо, Мося злился.
- Строиться! - прогремел Цвибель.
Дембеля построились и вытянулись по швам. Майор повернулся к Лёхе:
- Дневальный! Фамилия засранца, который убежал?
Леха потупился:
- Не могу знать, товарищ майор. Он из связи, а мы из разведки.
Чиполлино медленно оглядел дембелей, остановив взгляд на Кузе:
- Ты тоже не знаешь, солдат?
Кузя знал, Кузя не мог не знать. У него в петлицах блестели «мандавошки» - эмблемы войск связи. Мало того, ему ужасно хотелось, чтобы этого поганца Заливу засадили на Губу суток на десять.
- Младший сержант Заливин, товарищ майор!
- Ты запомнил, дневальный? Передашь старшине роты связи, что после развода я жду их обоих на гауптвахте. Вопросы есть? Нет? Вот и отлично.
Цвибель обратился к дембелям:
- Бойцы! Сейчас вы поступаете в распоряжение заведующей дивизионными складами. Она ждет на улице. Там еще три бойца. Работать быстро, но аккуратно. Проверю. Поступит жалоба, сгною на Губе. Приказ ясен?
Кудрявый робко подал голос:

- Товарищ майор! Я в наряде, дежурный по роте.
- А где твоя повязка, сержант?
Кудрявый кивком головы показал на дверь канцелярии.
- Дневальный! Остаешься за дежурного. Это приказ. Передашь капитану Нечаеву, что я отстранил сержанта от исполнения этих обязанностей и до двадцати ноль-ноль он поступает в мое распоряжение. Бойцы, налево! Строиться на улице!
Дембеля направились к входной двери. В последний момент Леха встретился с убийственно-ледяным взглядом Росомахи. Этот взгляд выражал одну единственную мысль: «Ну, всё, «душара», вешайся!»
Последним из расположения вышел Чиполлино. Пять пар сапог прогрохотали по лестницам, внизу хлопнула дверь и в казарме наступила полная тишина.
Нет, ну надо же! Двадцать минут назад Леха был так счастлив! А теперь? А теперь жопа! Он молча сошел с тумбочки, вошел в канцелярию связистов и поднял с пола повязку дежурного. Притворив дверь, Леха направился в умывальник, застирывать повязку. В дверях он столкнулся с Митрохиным:
- Приказ Чиполлины слышал?
- Конечно, он же ревет, как белуга.
- Тогда иди на тумбочку, а я с повязкой разберусь.
- Ну ты и влип, Леха, - посочувствовал Митрохин.
- Не я влип, а мы влипли! Думаешь, Росомаха с Мосей станут разбираться, что да как? Две груши лучше, чем одна. Так что готовься. Сегодня всю ночь будем скакать, как кенгуру.
Ни Леха, ни Митрохин еще не знали, что больше они уже никогда не увидят ни Мосю, ни Росомаху.
Потекли томительные минуты ожидания. В половине второго разведка вернулась в казарму. Капитан Нечаев вошел первым. Не останавливаясь, он проследовал в свою канцелярию, на ходу крикнув:
- Дневальный! Дежурного ко мне!
 Следом повалила солдатская масса. Леха поплелся к ротному с докладом.
- Я же сказал, дежурного ко мне! Быстро! - поднял на Леху глаза ротный.
- Я за дежурного, товарищ капитан!
- С чего это вдруг? А Кудрявцев где? Опять «влетел» где-то?
- В половине двенадцатого поступил в распоряжение начальника штаба полка майора Цвибеля. До двадцати ноль-ноль.
- Это ещё с какой стати?! - В голосе ротного прозвучали нотки недовольства.
Леха подробно рассказал ротному о визите Чиполлины и всём произошедшем. Нечаеву захотелось лично осмотреть канцелярию связистов. Леха сопровождал ротного в этой экскурсии, комментируя экспозицию. Нечаев искренне расхохотался и, обращаясь не понятно к кому, сказал:
- Здесь еще таблички не хватает: «Капитану Безродному от майора Цвибеля. С почтением».
Повеселевший ротный вернулся в свою канцелярию, Леха последовал за ним. Солдаты, облепив тумбочку дневального, пытали Митрохина о случившемся.
- Товарищ капитан! По-моему, Росомаха сильно расстроился из-за мастерки.
Леха осекся и застыл в ожидании решения ротного. Ротный хорошо понял, что хочет ему сказать солдат. Нечаев задумался. Он отлично знал о крутом нраве Росомахи, сам дважды спасал его от дисбата. Солдат толковый, выполнит задачу любой сложности, но садист подстать Цвибелю. Надо спасать пацана.
- Ладно, ступай. И позови ко мне старшину, и побыстрее.
- Есть! – Леха кинулся искать прапорщика Полежаева.
 Поиски не состоялись. Полежаев вместе со старшиной роты связи, прапорщиком Зелимхановым, с изумлением осматривали «поле битвы». Полежаев попутно расспрашивал Митрохина, а Зелимханов, эмоционально размахивая руками, громко матерился на одном из кавказских диалектов. У Лехи были приказы для обоих старшин. Он начал со своего.
- Товарищ прапорщик! Разрешите обратиться?

Полежаев свысока глянул на Леху:
- Валяй!
- Командир роты, капитан Нечаев, Вас вызывает. Срочно!
- Понял. Сейчас буду.
Полежаев пошел к ротному. Леха обратился к Зелимханову:
- Товарищ прапорщик, разрешите обратиться? Начальник…
Расстроенный старшина грубо оборвал Леху:
- Чего хотел? Кто за это отвечать будет, кому морду бить? Где Кузя, где это членистоногое?
 Леха вкратце доложил о разгуле Цвибеля и добавил:
- Товарищ прапорщик! Вас и младшего сержанта Заливина Цвибель после развода ждет на гауптвахте.
- Да пошел он, урод безмозглый, – уже на русском языке выругался Зелимханов. – Самого бы здесь заставить порядок наводить, козла! Вот же «горе луковое»!
- Вызывали, товарищ капитан? – спросил Полежаев, входя в кабинет ротного.
- Вызывал, вызывал. Садись. Канцелярию связи видел? Чиполлино зверствовал. Как думаешь, Росомаху с Мосей на Губу посадит? По идее должен посадить.
- Может, посадит, а может, и нет. Им домой через пару дней ехать. Да и с замполитом лишний раз ссорится ни к чему. Я думаю - не посадит. Он и так на них оторвется по полной программе.
- Уже оторвался. Росомахина мастерка теперь годится разве что полы натирать. Слушай, старшина, как тебе перспектива до эшелона в казарме жить?
- Отрицательно, командир. Я что – сторож или пастух?
- Вот и я так же думаю. Ни тебе, ни мне этого не надо. У нас семьи есть. А вот дневальных надо из полка убирать. А то изуродуют пацанов. Себе жизнь поломают, а нам с тобой карьеру. Мы с тобой и так в опале после Афгана. Ищи выход, старшина.
- Командир! Давайте я позвоню своему корешку на учебные поля. Отправим их на трое суток к нему в распоряжение. На носу большие учения, пусть для нашей роты капониры роют. Работа - не сахар, зато зубы не портит. Да и польза реальная.
- Решено! Действуй.
Сразу после обеда Леху и Митрохина сменили в наряде. В начале пятого в расположении разведки появился незнакомый старший прапорщик с погонами по - черному и знаками инженерных войск в петлицах.
Исполняя приказ ротного, Леха с Митрохиным последовали за старшим прапорщиком. Буквально перед самым уходом Леха с большим удовольствием наблюдал, как старшина Зелимханов в ленинской комнате профессионально колотил Заливина, неведомо откуда вынырнувшего сразу после обеда. Залива не громко, но очень натурально подвывал в такт с каждым ударом.
 «Все-таки есть Бог на свете, - радовался Леха неожиданной развязке. – Каждому свое!»
 На четыре дня Леха попал в иной, не ведомый ему доселе мир Учебного центра. Там было хорошо и спокойно. Леха не знал, что дембеля, злые и голодные, вернулись в тот день в казарму в половине десятого. Росомаха сильно расстроился, не найдя в казарме «духов» и Заливы. Заливу от жестокого избиения спасла гауптвахта, на которую его упрятал Чиполлино. Кузе общение со старшиной Зелимхановым доставило столько же радости, как и Заливе. Если не больше. Мося пытался уговорить своего ротного, капитана Безродного, оставить его в полку до второго эшелона на восемнадцатое июня. Очень уж ему хотелось разобраться с «духами». Но ротный лично проводил Мосю на плац дивизии. Кудрявый вел себя тихо и спокойно. Знал, что он свое еще наверстает. Обо всем этом Леха узнал позже, по возвращению в роту. А сейчас он трясся в пыльном кузове «шестьдесят шестого» и мысленно благодарил ротного за счастливое избавление.

 

Глава 8. « Утомлённые солнцем ».
 «Солдата не надо жалеть,
 солдата нужно беречь».
 (А. В. Суворов)

 Проехав через всю дивизию, «шестьдесят шестой» остановился у ворот Учебного Центра. Учебный Центр произвел на наших героев приятное впечатление. В отличие от всех казарм дивизии, постройки и здания Центра были одноэтажными, недавно и основательно выбеленными. На КПП их встретил наряд в составе прапорщика и двух рядовых со знаками инженерных войск в петлицах, как и у старшего прапорщика. Выглядели они обыденно, без всякого лоска, передвигались вразвалочку. Леха сразу сделал вывод, что здесь в отношении
режима, порядка и дисциплины должно быть попроще. Так оно и оказалось. Никакой суеты, никакой беготни, никакой нервотрепки в первый день своего пребывания на территории Центра разведчики не наблюдали. Казалось, что Центр вымер. Кроме наряда КПП, на территории, возле «УАЗика» командира Центра майора Суздальцева копошился водитель. И все, больше ни души. В казарме, кроме наряда по роте, тоже больше никого не было. Леху удивило, что дежурным по роте был рядовой, хотя и старослужащий по виду.
В казарме располагались: жилая зона (расположение), ленинская комната, оружейка, канцелярия командира роты, бытовка, две каптерки и туалет с умывальником. От обычной казармы расположение инженеров отличалось наличием большого учебного класса, со временем незаметно превращенного в ремонтную мастерскую. Жилая зона состояла из трех кубриков. Два кубрика занимала тех. рота, обслуживающая полигон. В них Леха насчитал тридцать шесть кроватей, по восемнадцать в каждом кубрике. Третий кубрик предназначался для прикомандированных. Леха с Митрохиным как раз таковыми и являлись, и старший прапорщик подвел их к третьему кубрику. Из восемнадцати коек, стоявших в кубрике в три ряда, четыре были заняты – заправлены белым постельным бельем. Остальные постели представляли собой только матрац и шерстяное верблюжье одеяло синего цвета. Даже подушки не было. Прапорщик предложил выбирать кровати по усмотрению.
- Постельное белье получите после ужина, когда вернется старшина роты. До ужина полтора часа. Можете отдохнуть. Казарму лучше не покидать и по территории Центра не шарахаться. Комендант этого не любит. Попадетесь ему на глаза, сразу найдет вам работу. Нечем будет заняться, идите в ленинскую комнату и пишите письма домой. Все понятно?
- Так точно, товарищ старший прапорщик! - синхронно выпалили разведчики.
- Вот и хорошо. На довольствие я вас сейчас поставлю. На ужин пойдете вместе с нарядом. Ну а завтра сразу после завтрака преступаете к выполнению боевой задачи. Ясно?
- Так точно!
- Свободны.
Старший прапорщик подошел к солдатам наряда, которые, толкаясь возле тумбочки дневального, без всякого интереса, разглядывали новичков. Леха никак не ожидал услышать то, о чем сейчас нарочито громко говорил старший прапорщик дежурному по роте:
- Кондаков, эти два разведчика из пехотного полка. Сегодня, после завтрака эти орлы в полковой столовой разодрались с пятью узбеками. В итоге они умудрились свернуть одному урюку нос, другому сломали челюсть, третьему вывихнули руку и подбили два глаза. Узбеков в Ермаковском полку не меньше сотни, и от греха подальше было решено временно направить их сюда. Пока все не поутихнет. Во - избежании, так сказать, межэтнических столкновений. Мне бы хотелось, чтобы вы гостеприимно отнеслись к этим молодцам. Понятно?
- О чем речь, товарищ старший прапорщик - расплылся в улыбке Кондаков, который и сам недолюбливал выходцев из Средней Азии. – Обеспечим самый радушный прием.
 Митрохин от удивления рот разинул, а Леха лихорадно обдумывал, что и как ему теперь говорить этим хлопцам из тех. роты. Старший прапорщик оглянулся, незаметно подмигнул и вышел из казармы. Помедлив минуту, дежурный по роте подошел к нашим героям.
- Здорово, пацаны! Родом откуда будете?
- Я из Кургана. Южный Урал – первым отозвался Митрохин.
- А ты откуда? – Кондаков с усмешкой смотрел на Леху.
- Я – местный, с Иркутска - с гордостью заявил Леха, знавший, что иркутян и читинцев в Монголии особенно много, и они стараются поддерживать земляков.
- Из самого Иркутска? – оживился технарь.
- Почти. Я из Ангарска.
- Ба - а, землячок! А я из Тельмы. Знаешь такую?
- Конечно, знаю. Ее никак не миновать, если в Усолье ехать. Там у вас еще церковь на пригорке стоит. И спирт завод есть. Правильно?
- Точно! Ну, давай знакомиться. Я – Серега. Тот, что на тумбочке, Витька Губан. Он из Ниждеудинска. А тот, что помельче да похилее – Жора. Он с Урала, как и твой напарник. Кажется из Свердловской области.
Кондаков поправил пилотку и добавил:
- «Молодняк» бестолковый! Ни украсть, ни покараулить.
 «Как странно, - подметил Леха, глядя на дневальных, – тоже «духи», и как мы с Митрохой. Один - сибиряк, а второй – уралец».
- Ну, а тебя Зема, как кличут? Ты, с какого призыва? Я уже год отбарабанил, на второй пошел.
- Я – Леха Соломатин, а это Вовка Митрохин. Мы оба с весеннего призыва этого года.
Кондаков с удивлением посмотрел на Митрохина, потом перевел взгляд на Леху:
- Ну, братан! Для «духов» вы шибко боевые хлопцы. Петровский - так звали старшего прапорщика - случаем ничего не напутал? А то ведь ему соврать, что два пальца об асфальт.
- Приврал малость – стараясь говорить как можно непринуждённее, ответил Лёха. - Их только трое было. Да и синяков мы им поменьше набили. А то бы мы сейчас не здесь загорали, а на Губе ласты сушили.
- Так я и думал - похвалил себя Кондаков. - Но, всё равно молодцы. Что «урюков» загасили, уважаю. Не ссыте. Здесь и у нас «всё пучком» будет. Эти койки занимают бойцы из саперного батальона. Они здесь уже неделю. Копошатся целый день где-то на полигоне, к учениям готовятся. Они сами по себе. После завтрака уезжают, к ужину возвращаются. Когда и позже. На них внимания не обращай. Ну а со своими я тебя, Лёха, познакомлю.
- Жора, на тумбочку! Губан, иди сюда. С земляком знакомиться будешь.
Губан проследовал на зов дежурного, а Митрохин наоборот потянулся к выходу, знакомиться со своим земляком, занявшим тумбочку дневального. Его никто не удерживал. Из получасового разговора с земляками Лёха уяснил для себя следующее:
Во-первых, весь гарнизон Центра состоит из трёх офицеров, пяти прапорщиков, одного «сверчка» и тридцати трёх срочников. Командира Центра, майора Суздальцева, днём обычно не бывает. Он либо на полигоне контролирует подготовку объектов к учениям, либо в дивизии, либо с офицерами штаба уезжает на рыбалку. Реки в Монголии чистые, и наши военные с удовольствием ловят в них хариус, который монголам не по вкусу. Монголы вообще не едят рыбу, и ловить её совсем не умеют.
Комендант Центра капитан Вяземский постоянно толкается на территории Центра и покидает его крайне редко и неохотно. Год назад от него ушла жена, и в городке он старается не появляться. С точки зрения Кондакова, Вяземский был самым противным «кадетом» в Центре.
Командир тех. роты старший лейтенант Шипунов обычно составлял компанию майору Суздальцеву и больших хлопот своим подчинённым не доставлял.
Всю «черновую» работу выполняли прапорщики. Наибольшим уважением у солдат пользовались старший прапорщик Петровский (тот, что привёз Лёху и Митрохина) и старшина тех. роты прапорщик Звягинцев, отслуживший год в Афганистане и списанный из действующей армии после тяжёлой контузии. Это ему звонил Полежаев. Звягинцев и Полежаев хорошо знали друг друга ещё с Афгана. Петровский и Звягинцев отличались справедливостью, человеколюбием и юморным характером и часто подтрунивали друг над другом.
Сержант – сверхсрочник Кутилин, по прозвищу Кутила, был ассом в электротехнике и связи, в лёгкую находил и устранял любую неисправность. За это Суздальцев и прощал ему редкие, но затяжные запои.
Во-вторых, на начало июля намечаются большие тактические учения с боевой стрельбой, сперва полковые, на нашем полигоне, а затем дивизионные, где-то на юге, в районе Шеви – Гоби.
В-третьих, судя по всему, ему с Митрохиным предстоит копать окопы, капониры для боевой техники, где-то за пределами полигона, причем копать интенсивно. А каменистый грунт монгольских сопок – само по себе уже не подарок. Не говоря уже о том, что на таком
солнцепеке выдолбить десять кубов каменистого грунта в две лопаты – задача не из легких.
Через крайнее окно казармы Леха заметил, как на территорию Центра въехал «шестьдесят шестой». Тот самый, на котором они приехали сюда. Машина остановилась, из кабины бодро выпрыгнул старший прапорщик Петровский. Из тентованного кузова, отбросив тент, на дорогу посыпались бойцы. Последним на землю спрыгнул прапорщик в чёрном танковом комбинезоне. Это был старшина тех. роты прапорщик Звягинцев. Звягинцев построил солдат в колонну по два, и отряд двинулся по направлению к казарме. Кондаков машинально глянул на часы и направился к тумбочке дневального, встречать старшину. На часах было пятнадцать минут восьмого.
Звягинцев кивком головы позвал к себе Леху и Митрохина. Получив у каптёра (бурята из Баргузина) постельное бельё, Лёха подошел к Кондакову.
- Слушай, Серёга! А вас что менять сегодня не будут? Что-то никто вроде бы в наряд не собирается.
- Не будут. Мы – «залётчики». У меня два наряда на службу, а у этих по три. Меня завтра вечером сменят, а эти ещё двое суток «долбиться» будут.
- И за что вас так?
- Да-а, за любопытство. Я на полигоне нашёл неразорвавшуюся гранату от АГС. Ну и притащил в казарму. Звягинцев увидел, чуть не позеленел. Он её выбросил в канаву за забором, а она возьми да разорвись. Вот я и влип. А «духов» ротный застал спящими на учебном поле. Их послали провода откапывать, разрыв искать. А они спать завалились, да разморились на солнышке. Так раскумарились, что даже «шестьдесят шестой» не услышали, раззявы. Ладно, иди, стелись, скоро ужин.
 По распорядку дня отбой в учебном Центре был в двадцать три ноль - ноль, а подъём в семь ноль – ноль. Лёха засыпал счастливым и безмятежным сном. На сегодняшний день впечатлений было уже в избытке. Завтра будет другая жизнь, а сейчас сон, спокойный и долгожданный.
Приученный к режиму организм, проснулся в половине седьмого. Лёха повернул голову, Митрохин тоже уже ворочался, готовый проснуться. Впервые за армейскую службу, Лёха позволил себе пять минут понежиться в кровати. До чего же хорошо выспался! К Лёхиной кровати подошёл Губан:
- Леха, вставайте! Кондаков велел вас разбудить.
- Правильно велел - отозвался Лёха, окончательно проснувшись и опуская ноги на пол. Митрохин тоже уже сидел на кровати, протирая глаза.
- Интересно, а когда сапёры вернулись? - задался вопросом Лёха. – Неужели я так крепко спал, что не слышал их возвращения?
 До подъёма разведчики успели помыться, почистить сапоги и обмундирования, начистить пастогоем бляхи и подшить свежие воротнички. Гладиться не стали, Кондаков отсоветовал. Общий подъём прошёл тихо и вялотекуще. Никто никуда не торопился. Никому до разведчиков не было дела. Прапорщик Звягинцев появился в казарме в половине восьмого. Солнце настойчиво пробивало свои лучи в окна казармы, предвещая страшную жару.
- Да, хлопцы. Не завидую я вам сегодня, - показывая на солнце кивком головы, задумчиво произнёс старшина – особенно вам, разведка.
 Лёха не стал уточнять, почему разведка особенная.
Сразу после завтрака, тех. рота стала собираться в дорогу. Знакомый нам «шестьдесят шестой» уже стоял у КПП, водитель, откинув кабину, копался в моторе. Знакомый каптер выдал Митрохину две пары верхонок, две штыковых лопаты и кирку, со знанием дела, заметив, что без кирки делать нечего. В то же самое время, Лёха получил от Звягинцева банку тушёнки, булку хлеба и луковицу. Немного подумав, Звягинцев протянул Лёхе солдатскую фляжку в чехле. Фляжка была полная и горячая.
- Всё это вам на обед. В свои фляги наберите холодной воды. Это вам на целый день, так что смотрите, не барствуйте. Воду экономьте. Вам сегодня целый день на солнцепёке, а задача серьёзная. В машине сядете возле заднего борта. Вы выгружаетесь первыми. Всё, идите к машине.
«Шестьдесят шестой» солдатами в кузове выехал за ворота Учебного Центра, но поехал не в сторону полигона, а резко забрав вправо по дороге между двух сопок, удаляясь от дислокации дивизии. Лёха огляделся. Кроме них с Митрохиным в кузове сидело около двадцати бойцов. Любопытно было другое: шанцевый инструмент был только у разведчиков. Лёха отогнул тент, любуясь незнакомым пейзажем. Миновав теснину между двух сопок, машина выехала на большую поляну, со всех сторон окружённую сопками и повернула налево. Минут через пятнадцать «шестьдесят шестой» остановился. Хлопнула дверь кабины, и позади машины выросла фигура Звягинцева.
- Разведка, выгружайся! Не забудьте ничего.
Митрохин выпрыгнул первым. Лёха подал ему лопаты и кирку, подцепил вещмешок с водой и харчами. Оглянувшись в глубину, покрытого пылью кузов машины, Лёха встретил сочувствующий взгляд одного из сержантов.
 «Ох, не к добру это», - подумал Лёха и выпрыгнул из кузова.
 Ярко светило солнце, поднимаясь всё выше и выше. На синем небе ни облачка.
- Ну и пекло сегодня будет! - со знанием дела, заявил прапорщик. – Как я вам сочувствую!
 Радуясь неожиданной свободе, Лёха не придал его словам должного внимания. Главное, что до самого вечера они будут совершенно одни, и никто не будет стоять над душой и подгонять: «Быстрее, быстрее».
- Ничего, прорвёмся, – подытожил Лёха.
- Если бы не эта канава, я довёз бы вас до самого места. Берите лопаты и пойдём за мной. Давайте живее.
Все трое стали подниматься по склону сопки. Звягинцев легко шёл впереди, Лёха за ним с вещмешком и киркой на плече. Замыкал процессию Митрохин с двумя лопатами. От машины отошли метров на двести и поднялись над поляной метров на тридцать пять – сорок. Звягинцев остановился и огляделся.
- Это здесь. Вид замечательный. То, что надо. Сейчас я вам отмерю разметку и объясню, что к чему.
Шагами прапорщик отмерил границы капонира.
- Значит так, бойцы. Глубина окопа – один метр. Из выброшенного грунта делаете бруствер с фронта и левого фланга окопа. Так вы выровняете стены окопа по высоте. В тыльной части сделаете съезд. Машина должна заезжать в капонир и без труда выезжать из него.
Прапорщик смахнул капли пота со лба и посмотрел на часы:
- Начинает припекать. Сейчас половина десятого. Я вас заберу около семи вечера. К этому времени капонир должен быть вырыт. Это приказ. Ремни снимайте, а вот кителя снимать я вам не рекомендую. Сгорите. Завтра будете копать капонир на сопке с той стороны дороги. Видите вон тот валун? Прямо над ним.
Старшина показал рукой на середину сопки, по ту сторону от дороги, точно над тем местом, где стоял «шестьдесят шестой».
- Вот такая вам задача на ближайшие два дня. Самостоятельно сегодня не справитесь, завтра вами будет руководить один из моих сержантов. Задача ясна?
- Так точно, товарищ прапорщик.
- Приступайте. А нам пора. И никуда отсюда не уходите. Не надо создавать проблемы себе и людям.
Звягинцев стал спускаться к машине. Сняв ремень и расстегнув две верхних пуговицы, Лёха провожал прапорщика взглядом. Вот прапорщик открывает дверь и легко вскакивает в кабину. Через пару секунд «шестьдесят шестой» тронулся и, лихо, развернувшись, запылил по той самой дороге через поляну в сторону Учебного Центра.
Лёха символически плюнул на руки, натянул верхонки и подхватил кирку.
- Ну, с Богом! - выдохнул Лёха, и кирка в первый раз впилась в каменистую монгольскую почву.
Уже через час обмундирования на бойцах было мокрым от пота. Хэбэшки можно было выжимать, а в сапогах хлюпала вода. Нестерпимо хотелось пить. Лёха разулся и снял майку,
но китель натянул на взмыленное тело. Помнил наказы Звягинцева. Мелкие камушки больно впивались в босые пятки, но в сапогах было совсем невыносимо. Митрохину было хуже. Махать киркой можно и босиком, а вот копать оказалось совсем невозможно. Когда солнце достигло зенита, стало совсем плохо. Земля на глубине одного метра была совершенно сухой. Тени в капонире не было вообще и спрятаться от солнца хоть на пару минут было просто негде. Тоскливо! Одна фляга уже опустела. Есть не хотелось, хотя время было обеденное и пол капонира было уже вырыто. Воздух нагрелся градусов до тридцати. На солнце было все сорок, если не больше. Работа шла туго. Лёха «сварился» и к пяти часам окончательно выдохся. Митрохин тоже еле шевелился. От пота, который разъедал кожу, стало совсем погано. Тело неприятно зудилось, под мышками швы рукавов натёрли большие красные мозоли. Поясницу ломило, как будто разгрузили вагон с цементом.
Капонир был готов на четыре пятых, когда на дороге показалась машина Учебного Центра.
- Не хорошо, очень нехорошо, - подумал Лёха, - немного не уложились. Жалко!
К удивлению разведчиков, прапорщик остался доволен результатом их работы:
- Да вы прямо герои первых пятилеток, стахановцы какие-то. Молодцы! Я думал, будет гораздо хуже, не больше половины. Значит, завтра вам будет гораздо легче. Всё! Бросайте инструмент в капонир, и пошли к машине. Завтра его «добьете».
После ужина Лёха решил прополоскать обмундирование и портянки, и принять холодный освежающий душ. Ладони горели от многочисленных мозолей, но кожа ещё нигде не слезала. Митрохин тоже принял душ и прополоскал портянки, а вот простирнуть хэбэшку поленился. И дорого за это поплатился на следующий день. Этой ночью разведчики спали как убитые, но всё равно легко проснулись в половине седьмого.
Сразу после завтрака Лёха снял с себя майку, замочил её в холодной воде и не отжимая положил в полиэтиленовый пакет. Прямо в пакете мокрую майку упаковал в своём вещмешке. Затем выпросил у каптёра две пары тапочек и тоже забросил их в вещмешок, где уже лежали две полных фляги. Как и вчера, Звягинцев вручил разведчикам банку тушенки, булку хлеба, луковицу и флягу с крепким сладким чаем.
«Шестьдесят шестой» остановился точно на том месте, где и вчера. Не дожидаясь команды, Лёха и Митрохин выпрыгнули из кузова. Звягинцев быстро оглядел солдат и обратился к Митрохину:
- Бери вещмешок и поднимайся к вашему капониру. Начинай рыть. А ты иди за мной. Сейчас определимся, где будете копать второй. Давай шевелись, солдат, время идёт.
Вслед за прапорщиком Лёха стал подниматься по склону противоположного холма. Этот склон был несколько круче, чем вчерашний, и идти было труднее. Метрах в шестидесяти от дороги Лёха заметил в земле три больших норы:
- Товарищ прапорщик! А здесь кто-то живёт, кажись.
- Не кто-то, а тарбаган.
- Это кто такой?
- Крупный сурок. Из грызунов. Монголы их тарбаганами кличут. Ну и мы тоже. Монголы их едят, а я бы побрезговал. Всё равно, что крысу жрать. К тому же они чуму переносят. Давай живей, шевели мослами.
Добрались до валуна, на который старшина показывал вчера. Звягинцев остановился, осмотрел валун, а потом осмотрелся по сторонам. Валун представлял собой выход каменистой горной породы.
- Так, копать будете здесь. Я сейчас обозначу границы капонира, вот здесь, чуть позади этого валуна. Он хорошо маскирует позицию с фронта, да и грунт здесь должен быть чуть помягче, чем над валуном. Отмерив шагами разметку капонира, Звягинцев обозначил его углы большими камнями.
- Всё понял? Камни запомнил? Первый докопаете, и сразу сюда. Тарбаганы скоро повылазят на солнышке греться. Так вот, гоняться за ними не надо. Всё равно не поймаете. Не тратьте силы. Лучше всю свою кипучую энергию направьте на выполнение боевой задачи. К завтрашнему вечеру два капонира должны быть готовы. Задача ясна?
- Так точно, товарищ прапорщик.
Лёха не прошёл ещё и половины пути до вчерашнего объекта, а «шестьдесят шестой» уже скрылся за сопкой, поднимая с дороги клубы пыли. Митрохин в тапочках на босу ногу, без ремня и с полностью расстёгнутыми пуговицами кителя с остервенением махал киркой, выкрашивая из грунта крупный и мелкий щебень. По вискам и шее солдата струйками бежал пот, спина взмокла. Первым делом Лёха сбросил сапоги и обул тапочки. Портянки уже были неприятно влажными, и Лёха разложил их сушиться. Затем Лёха снял китель, достал из вещмешка мокрую и ещё холодную майку и с удовольствием натянул её на тело. Красота! Затем натянул китель, чтобы сохранить сырость как можно дольше. Сразу стало как-то легче. Лёха спрыгнул в капонир и, подхватив лопату, принялся выкидывать наружу выдолбленный Митрохиным щебень.
Часам к двенадцати капонир был готов. Митрохин сидел в глубине окопа и жадно пил из фляги воду. Лёха доканчивал выбивать уклон съезда в капонир. Получалось красиво и очень аккуратно. И если бы не изнуряющая жара, было бы вообще хорошо.
- Обедать здесь будем, или под той глыбой? - спросил Лёха напарника, кивком головы показывая другую сопку.
- Да какая разница! Тени то всё равно нет, ни там, ни здесь. Чёртово солнце. Ажно мозги плавятся. Пошли туда. Вроде ветерок поднялся, может хоть малость обдует по дороге.
Собрав вещи и инструменты, разведчики не спеша, выдвинулись на новый объект. Расстояние в четыреста метров одолели минут за пятнадцать. Митрохин, опустившись на карачки, долго рассматривал тарбаганьи норы, пытаясь определить размеры, а главное вес этих грызунов. Лёха, окинув взглядом скудную местную растительность, никак не мог осмыслить, что эта убогая, редкая и жухлая трава является для кого-то кормовой базой, источником жиров и витаминов. Чудно устроена жизнь! Обливаясь потом, достигли каменной глыбы. Лёхина майка давно высохла и теперь впитывала в себя пот, обильно выделяемый молодым организмом. Солнце достигло зенита, казалось, воздух раскалился до того, что начинал звенеть, как скрипичная струна. На небе ни облачка, видимость – километров семьдесят. Штык лопаты на солнце раскалился до того, что в установленной на нём, как на плите банке тушенки растаял весь жир. Макая в мясную жижу кусок хлеба, Лёха задался совершенно неожиданным вопросом:
- Какой же здесь должен быть чичер зимой, если летом такое пекло? С ума сойти!
- Что ты сказал, Лёха?
- Я говорю, климат здесь резко – континентальный. И если летом стоит несносная жара, вот как сейчас, то значит, зимой будет собачий холод. Понял? А лето ведь только началось. Что там дальше будет? Бог его знает.
 Как и вчера, Лёха снял майку и натянул китель на голое тело. Митрохин разделся до пояса. Всё его тело страшно зудилось от липкого пота и негативного воздействия солей, выделенных организмом накануне и обильно впитавшихся в обмундирование. Митрохин страдал как собака, заедаемая блохами и не имеющая возможности избавиться от паразитов. Лёха ему сочувствовал, но помочь ничем не мог. Третья фляга была ещё полной, но тратить воду наружно было неразумно. По составу почвы, вторая сопка была гораздо тяжелее первой. Лопаты здесь оказались совершенно бесполезными. Щебень и булыжники приходилось вырубать киркой и выкидывать из окопа вручную. Работа шла медленно и трудно. Совершенно выбившись из сил, землекопы едва ли на треть вырыли капонир, когда на дороге показалась машина Учебного Центра. Прапорщик Звягинцев был явно не доволен.

Но не тем, что второй капонир ещё весьма далёк до завершения. Мало того, что разведка в кровь посбивала себе все руки, и ладони превратились в одну большую рану, Митрохин сгорел! Под палящим монгольским солнцем его тело стало бронзово-красным, как у индейца из вестерна немецкой киностудии «Дефа». Так сказать, поджарился на медленном огне в собственном соку. Лёха, с головой погрузившийся в тяжёлую работу и сам уже толком ничего не соображавший, не обратил на это внимания, а Митрохин не почувствовал. Звягинцев внимательно посмотрел на Митрохина, потом перевёл взгляд на Лёху:
- Да, дружок, грустно же тебе завтра будет одному.
- Почему одному? – не понял намёка Лёха.
- А ты посмотри на этого краснокожего. Он завтра не то, что работать, он же шевелиться без боли не сможет. Вон смотри, у него уже кожа на спине от ожога волдырями покрылась. А завтра вообще лафтаками отлетать будет. Понял?
 «Понял, чего же тут не понять. Дрянь дело! В одного-то работать совсем тоскливо».
- Ладно, идите к машине. Завтра что-нибудь придумаем. А ты крепись, боец. Страна героя не забудет!
Сразу после ужина Митрохина отвели к местному эскулапу, сержанту медицинской службы, обслуживающему Учебный Центр. Как и вчера, Лёха с наслаждением принял холодный душ и тщательно прополоскал своё обмундирование. В отличие от Митрохина, всю ночь кряхтевшего на соседней койке, Лёха спал «без задних ног», не видя снов и не чувствуя боли в изуродованных ладонях. Он не слышал, как поздней ночью в казарму вернулись сапёры. Не слышал и их таинственного разговора о фотоаппарате и реактивном снаряде, найденном на полигоне. Даже на команду: «Подъём!» Лёха среагировал не сразу.
 Не столько из жалости, сколько с назидательной целью, Звягинцев позволил Митрохину весь сегодняшний день, двенадцатого июня ходить по расположению по пояс голому. Но выползать из казармы на территорию Центра категорически запретил. Как и предсказывал прапорщик накануне, кожа с Митрохина слазила большими кусками, и смотреть на это зрелище без содрогания было просто невозможно. К великому Лёхиному удивлению, сразу после завтрака и до самого обеда Звягинцев направил его в столярную мастерскую, помогать Кондакову - выпиливать ростовые мишени для стрельб.
 «А как же второй капонир, - недоумевал Лёха, - неужели завтра поедем? А сегодня получается незапланированный отдых. Лафа! Молодец Митрохин!»
После обеда лафа кончилась. Часов в пять, когда солнце уже стало клониться к закату, а жара спадать, Звягинцев вызвал к себе Лёху, Губана и Кондакова.
- Значит так, бойцы. Сейчас собирайтесь, пойдёте рыть капонир для разведки. Тот самый, на котором вчера «сдох» наш краснокожий страдалец. Ужинать будете ночью, по возвращении в казарму. Набирайте воду. Кондаков! Ты старший. Готовность пять минут. Время пошло.
«Шестьдесят шестой», поднимая клубы пыли, выкатил за территорию Центра.
- У вас на всё про всё шесть часов, - высаживая солдат, объявил Звягинцев твёрдым голосом. - Сейчас половина шестого. Я вас заберу в половине двенадцатого. И что бы всё было в ажуре. Задача ясна? Ну, тогда с Богом!
«Шестьдесят шестой» запылил в сторону Учебного Центра.
 «До чего же трясучая и пыльная машина, - подумал Лёха, провожая его взглядом. – Наши БМПшки, пожалуй, в этом отношении гораздо комфортней».
Лёха уже спрыгнул в капонир, натянул верхонки и примеривался в кирке, когда, где-то за последней сопкой раздался страшный грохот. Судя по всему, где-то на полигоне разорвался крупнокалиберный снаряд. Лёха вздрогнул от неожиданности.
- Опа-чки, вот это номер! Доигрались сапёры, - почесал затылок Кондаков, - по ходу пьесы, кого-то в клочья разнесло. Ладно, потом узнаем. За работу, «духи»!
К одиннадцати часам капонир был вырыт. Усталый, но довольный, Лёха сидел на бруствере, потягивал воду из фляги и любовался закатом.
 «Если Цвибель не упрятал дембелей на Губу, то сегодня Мося с Росомахой укатили домой. Вот было бы здорово, - такая мысль неожиданно промелькнула у него в голове. – Только бы Цвибель не подвёл».
Бордовый диск солнца медленно опускался за дальние сопки. На землю опускалась ночная прохлада, сгущались сумерки. А «ГАЗика» всё не было.
Машина пришла за солдатами далеко за полночь. Звягинцев, хмурый и злой, даже не пошёл проверять работу, что было ему совсем не свойственно.
- Быстро в кузов, да аккуратно, не вымажетесь там, - сухо и жёстко скомандовал старшина. - Задачу выполнили?
- Так точно, товарищ прапорщик, – бодро ответил Кондаков. - А что так долго, случилось что?
- Случилось. Взрыв - то поди слышали? Двоих сапёров в куски разнесло, уродов. Говоришь вам, говоришь; учишь вас, учишь: не трогать неразорвавшиеся боеприпасы. Ни хера не понимаете! Неймётся вам! Вот и саперы: решили, дебилы, родителей порадовать, подружек своих редкими снимками удивить. Удивили, порадовали! В радиусе сорока метров ошмётки собирали. Сорок кило опалённого мяса, да пол ноги в сапоге. Всё что от двух бойцов осталось. Круто?! Весь кузов кровью уделали. Чапыга (водитель «шестьдесят шестого»), когда останки в плащ-палатку укладывали, вообще облевался. До сих пор зелёный сидит, и руки трясутся. Ладно, поехали. Хватит зубами лязгать. Завтра особисты из Улан-Батора приедут, кровь портить. Готовиться надо, задницу мылить.
Сразу после завтрака в казарме появились майор Суздальцев, старший лейтенант Шипунов, прапорщики Петровский и Звягинцев, и два особиста в звании капитана и майора. Подтянутые, серьёзные и аккуратные внешне, особисты и в общении оказались людьми серьёзными. Весь личный состав, включая прикомандированных, собрали в казарме. Всем без исключения было запрещено покидать территорию Центра. Затем, по одному, каждого солдата вызывали в кабинет командира роты и особисты устраивали ему перекрёстный допрос. Расследование начали с двух оставшихся сапёров, их «мариновали» особенно долго. Лёха попал на беседу к особистам уже после обеда. В отличие от Митрохина, который кое-что слышал позапрошлой ночью из разговоров сапёров, но предпочёл умолчать, Лёха ничего не знал. Ничего, кроме того, что где-то за сопкой что-то взорвалось. О чём он честно поведал особистам. К большому удивлению обоих, ни Лёху, ни Митрохина особисты сильно не напрягали, отпустили быстро. Дознание продолжалось до самого ужина. Прапорщик Звягинцев исчез из казармы сразу же после отъезда особистов и появился в половине десятого.
- Разведка, ко мне! Свою миссию вы уже выполнили, я проверил. Пять минут на сборы, вы возвращаетесь в полк. Время пошло.
Незапланированный и не особо приятный выходной закончился довольно неожиданно: возвращением в роту. Радовало одно - отсутствие Моси и Росомахи, отбывших накануне на историческую родину. Молодец, Цвибель, хотя и сволочь!

 Глава 9. Тревога!

«По Монголии кочуем, на погоду не глядим.
 В БэТээРе заночуем, в БэТээРе поедим.
И жару и холод стойко переносим на броне
Ради мира на планете мы готовимся к войне..»
(Из солдатской песни)

 Первый летний месяц заканчивался. Двадцать восьмого июня в Союз ушел последний дембельский эшелон. Как правило, конечным пунктом дембельского эшелона становился Иркутск. Из четырехсот тридцати семи дембелей, в полку осталось только трое. Это были конкретные залетчики, которых Цвибель обещал отпустить домой не раньше тридцатого июля. Если бы не заступничество замполита полка подполковника Оленина, они бы уже сидели в дисбате. А так, отделались легким испугом и курсом интенсивной трудотерапии. Эти бедолаги не числились уже ни в одном подразделении, были достоянием всего полка и

проживали на гауптвахте. К чести Цвибеля, он старался не обращать на них внимание. Хоть и с большим трудом, но ему это удавалось. Дембельское трио ударными темпами строило на территории полка один не хитрый объект – летний сортир на восемь посадочных мест. Так сказать, затянувшийся дембельский аккорд. Какой-то остряк, из вступивших в законные права «дедов» переделал на их счет куплет одной известной песни о войне. Получилось оригинально и очень трогательно:
«Красоты местного пейзажа давно не радует ребят.
 Нас оставалось только трое, не дембельнувшихся солдат.
 Друзья мои давно в Союзе, пьют водку, сватают невест.
 Они балдеют на гражданке, а мы несем свой тяжкий крест.
 Они балдеют на гражданке, а мы несем свой тяжкий крест».
В последний июньский день Лёха получил сразу два письма. Одно от матери, второе от Юрки Семенова. В письме мать жаловалась, что собрала Лёхе посылку, но на почте ее отказались брать. Дескать, за границу отправлять солдатам посылки не положено. Только письма. О денежных переводах тоже речи быть не могло.
 «Нет, ты только подумай, сынок, – сетовала в письме мать. – Значит в Норильск положено, в Мурманск можно, во Владивосток не возбраняется, в Ашхабад – пожалуйста! А в Монголию нельзя! Почему? Ну, чем вы хуже других?»
 «Ты уж держись там. Говорят, в Монголии обеспечение лучше, чем в ЗАБВО. Главное, чтобы кормили хорошо, да одевали как положено. Да с баней чтобы проблем не было. Чистота – залог здоровья! Следи за собой, будь умницей».
 «Да мамуля, без поучений ты никак не можешь, - хмыкнул Лёха, откладывая в сторону мамкино письмо. – Интересно, чего там нацарапал Юрка?»
Из Юркиного письма Лёха узнал следующее: Во-первых, их одноклассник Серега Шепталин попал в пехотную учебу в Ашхабаде. А это, если верить Полежаеву, стопроцентный Афганистан. Во-вторых, восемнадцатого июня Юрка успешно сдал последний экзамен за первый курс и приказом ректора переведен на второй. В-третьих, и это самое главное, второго июля Юрку забирают в армию. Студентам ВУЗов дали возможность сдать летнюю сессию и всех, кто годен к воинской службе, призывают. Юрка не был противником воинской службы и не пытался «откосить», но сетовал, что не попадет в погран.войска, так как у погранцёв набор заканчивается в конце апреля. Шансов ноль. За то надеялся после учебки попасть в Монголию, в ту же дивизию, где служит Лёха.
 «Мечтатель голубоглазый! – скептически усмехнулся Леха. – Вероятность один к десяти. Хотя, конечно, было бы здорово! Если бы еще в наш полк, и в нашу роту. Да только чудес не бывает, будем реалистами».
 Лёха забросил письма в свою тумбочку и принялся с пастогоем драить бляху на ремне, чтобы, по образному выражению прапорщика Зелимханова, она блестела с утра как котовые яйца.
 Первый июльский день прошел в размеренном ритме. После завтрака ротный провел полит.занятие, затем было занятие по тактической подготовке. Четвертый день стояла страшная жара и к обеду в сапогах хлюпала вода. Перед обедом ротный объявил, что Лёха и Митрохин заступают вечером в наряд по роте дневальными. Однако, на развод почему-то опять отправились связисты, а разведку от наряда освободили. Лёха, подсознательно ощущал, что что-то происходит, но не мог понять что именно.
Сразу после отбоя в казарме появился капитан Нечаев, одетый в полевую форму:
- Дневальный! Соломатина ко мне, быстро!
Лёха, еще не успевший уснуть, соскочил с койки и быстро одевшись предстал перед ротным.
- Значит так. Вот тебе жетон посыльного и адрес старшего лейтенанта Жаркова. Бери противогаз и бегом в городок к Жаркову. Скажешь ему, что через час взвод поднимают по тревоге. Он должен быть в роте через сорок минут, в двадцать три пятнадцать. Приказ ясен? Выполнять!
Лёха выскочил из канцелярии ротного, схватил с полки свой противогаз и бросился к выходу. В дверях Лёха чуть не столкнулся с прапорщиком Полежаевым, тоже одетым в полевое обмундирование.
 «Началось, - лихорадочно соображал Лёха, перепрыгивая через три ступеньки. –
Полковые тактические учения с боевой стрельбой. Свою СВД я уже раз десять чистил, а вот стрелять из нее еще не приходилось. Пока. Интересно, сколько патронов дадут? Хотя бы пачку, на крайняк».
Лёха быстро нашел квартиру взводного танкистов, хотя уже стемнело, а в городке он был впервые. Как ни странно, ни по дороге к Жаркову, ни на обратном пути он не встретил комендантский патруль.
 «Дрыхнет поди комендатура. Во-о, служба! Ни забот тебе, ни хлопот. Курорт да и только!»
В половине двенадцатого третий взвод был поднят по тревоге. Через десять минут, получив в оружейной комнате оружие и боеприпасы, танкисты покинули расположение роты. Последним из казармы разведки вышел Нечаев. Лёхе не спалось и лежа в кровати он с интересом наблюдал за сборами танкистов, не вольно обратив внимание на бестолковую суету Митрохина – единственного «духа» в третьем взводе.
 «Интересно, почему подняли только третий взвод, а не всю роту? И какую задачу поставил им ротный? И почему он и старшина в полевом обмундировании и с планшетами? До нас тоже черед дойдет. Но когда? Двух других взводных что-то не видать. Ладно, утро вечера мудренее».
Общий подъем как обычно в половине седьмого. И дальше все по распорядку: продолжительная зарядка на спортивном городке, наведение порядка в расположении, бритье – мытье и завтрак по расписанию в восемь ноль-ноль.
По тревоге роту подняли сразу после завтрака, причем тревога была только для разведки. Построив роту перед казармой, капитан Нечаев ставил разведчикам боевую задачу:
- Значит так. Как сообщила станция технического слежения, механизированная группа условного противника продвигается по направлению к нашей дивизии. Возможно, в планах условного противника – разведка боем с целью проверки нашей бдительности и боеготовности. Нам приказано выдвинуться в юго-восточном направлении на пятнадцать километров, занять скрытые оборонительные позиции на дальних подступах к дивизии и, используя технические возможности, обнаружить мобильную группу противника. Оценив численность и ударные возможности противника, скрыто, не вступая в бой и не обнаруживая себя, отойти на заранее подготовленные оборонительные рубежи. Задача ясна? Выполнять. Рота, напра-во! В парк бегом марш!
Лёха бежал в парк боевых машин с тревожным и радостным чувством одновременно, придерживая приклад своей винтовки, что бы она не била его по спине. На КТП ротный резко остановился:
- Казанцев! Забери у Саламатина СВД и за мной к машине. А ты, Соломатин, поможешь Лукашину забрать аккумулятор для нашей БэРээМки. Живее, шевелите мослами, макаки инфантильные!
Лёха отдал, винтовку своему наводчику и следом за механиком побежал к аккумуляторной.
- Твою мать! – кряхтел под тяжестью аккумулятора обалдевший Лёха. – А не удобно-то как! Из рук выскальзывает, гробина!
- Не скули, «душара», держи крепче, смотри не вырони. Сразу корпус расколешь. Тогда аккумулятору хана. И нам с тобой тоже, ротный прибьет, - воспитывал Лёху разгоряченный механик. – И ногами не шаркай. Всю пыль поднял, «задрота». Дышать нечем.
Сгибаясь под тяжестью громоздкого аккумулятора, разведчики бежали к своей машине, возле которой уже суетился ротный. Оба люка на башне были открыты, внутри Казанцев устанавливал на турели пулемет ПКТ. Аккумулятор быстро установили на место и через минуту двигатель взревел. Через пару минут одна за другой завелись остальные машины. Техника ожила. Проверяя электроприводы, наводчики – операторы поворачивали вправо-

влево башни своих БМП и БРМ и двигали по вертикали стволами орудий, то задирая до походного положения, то опуская до минимума. Это зрелище произвело на Леху сильное впечатление. А еще Лехе понравился бортовой номер машины – «сотый».
Нечаев, в синем дыму выхлопных газов, ходил вдоль ряда своих машин нервно поглядывая на часы:
- Ну, где они? Времени в обрез. Через четыре минуты рота должна покинуть парк, а боеприпасов еще нет.
На КТП появилась стройная фигура старшины и шесть сгорбленных фигурок солдат с большими, тяжелыми ящиками в руках. В левой руке Полежаев нес цинк с пулеметными патронами. Согласно боевого расписания, пока механики запускают двигатели, а наводчики – операторы проверяют приборы и оборудование, сержанты – командиры отделений должны позаботиться о боеприпасах.
- Старшина, времени мало. Грузите ящики в десантное отделение нашей машины и вперед. Боеприпасы в поле раздадим.
Ящики быстро погрузили в БРМ ротного. Прозвучала команда: «По машинам!» – и бойцы быстро заняли свои места согласно штатному расписанию. Только Леха в смятении метался вдоль машины ротного, не зная что делать.
- Ты что мечешься, солдат? Вчерашний день потерял? – сидя на броне и натягивая на голову шлемофон окликнул его Полежаев. – Давай быстро, через башню, залазь в десантное отделение, пока ротный не осерчал.
Лёху не надо было уговаривать. Через пять секунд он был на броне. Под лучами утреннего солнца темно-зеленая броня уже нагрелась и была приятно-теплой на ощупь.
- Лезь в этот, – подсказал старшина. – Да ногами не размахивай. В башне тесно, еще пнёшь Казанцева по голове. Хоть он и в шлемофоне, ему это ох как не понравится.
Лёха молниеносно проскользнул в указанный люк и прошмыгнув мимо Казанцева забрался в десантное отделение. Где с облегчением обнаружил свою винтовку. Тут же в люк опустились пыльные сапоги ротного и машина тронулась с места. Ротный сидел на башне, контролируя движение своих машин. За воротами парка техника выстроилась в походную колонну. Во главе колонны находилась БРМ ротного, замыкала колонну БРМ второго взвода. Правда, этого Лёха не видел. Оказавшись в бронированном чреве боевой машины он мог рассматривать только ее внутренности. А посмотреть было на что, особенно если оказываешься в такой обстановке впервые. Лёха внимательно огляделся вокруг. Затемненное десантное отделение не представляло собой ничего особенного. А вот башня! Башня – это да! Орудие и пулемет, прицел и лазерный дальномер, бортовой компьютер со святящимся дисплеем и прочая начинка, которой была «нафарширована» башня, произвели на Лёху неизгладимое впечатление. А еще сноровка и деловитость наводчика Казанцева. Наблюдая за четкими, размеренными движениями наводчика, Лёха неожиданно вспомнил про Росомаху. В экипаж командира роты Казанцев был зачислен месяц назад. Он заменил на месте наводчика Росомаху, который, если верить на слово Полежаеву, был отличным стрелком, лучшим в дивизии по итогам весенних полевых учений. Резко рванув с места, машина уверенно пошла по дороге быстро набирая скорость. В машине было тепло и уютно. Постепенно Лёху укачало.
 «Как мягко идет, – поймал себя на мысли Лёха. – И скорость приличная. Километров шестьдесят, не меньше. На «шестьдесят шестом» по этой дороге трясло так, что зубы лязгали. От тряски чуть язык не откусил. А БРМка идет ровно, аж сердце радуется. Укачивает как в колыбели. А может и впрямь кимарнуть? Делать все равно нечего, а в тримплексы из-за яркого света ни хрена не видно. Пожалуй кимарну малость».
Расположившись поудобнее Лёха задремал, убаюканный лязгом гусениц и размеренным гулом мощного двигателя.
Сбросив скорость и круто развернувшись машина резко остановилась. При этом Лёха едва не слетел со своей импровизированной лежанки.
- Экипаж, к машине! – скомандовал ротный, выбираясь из люка – Шевелитесь, макаки инфантильные.
- Соломатин, вылезай через десантную дверь, – стараясь перекрыть рев двигателя, кричал в десантное отделение Казанцев. – На ручку дави сильнее, а то не откроешь. И винтовку не забудь.
Протирая глаза, Лёха выбрался из десантного отделения через заднюю дверь и сразу зажмурился от яркого солнечного света. Вытянув за ствол свою винтовку, он притворил тяжелую бронированную дверь. Все семь машин с работающими двигателями стояли тупым клином. БРМ ротного расположилась в центре клина, машины первого взвода справа
от командирской, а машины второго взвода слева. Вся техника была покрыта толстым слоем пыли и из темно-зеленой стала грязно-желтой, как солдатское ХБ. Лучший камуфляж в условиях монгольских степей.
Солнце поднималось все выше и выше, начинало припекать. Поднятая гусеницами и солдатскими сапогами пыль, постепенно оседала. Лёха огляделся по сторонам и сразу узнал сопки, на которых они с Митрохиным рыли капониры. Рота остановилась на большой поляне, позади пологой первой сопки, метрах в пятистах от вырытого окопа. Отряхнув с кителя пыль, Нечаев снял шлемофон, смахнул с висков капельки пота и надел полевую фуражку:
- Рота, в две шеренги становись! Ровняйсь! Смирно! Вольно! Первый взвод заступает на боевое дежурство. Старший лейтенант Скворцов! Два отделения Вашего взвода, борта номер «девяносто один» и «девяносто два» занимают замаскированные позиции на этих сопках. Эта дорога – наиболее вероятный путь продвижения условного противника. Машины заглушить. Видимость идеальная, технику километров на тридцать видать, а клубы пыли еще дальше. Так что все успеете, и завестись и отойти скрыто. Третье отделение, борт номер «девяносто три», займет наблюдательную позицию в трех километрах отсюда, на правом фланге. Это на том конце поляны. Там, между сопок проходит еще одна дорога. Никитин! В твоей машине маскировка есть?
- Есть товарищ капитан. Хорошая сеть, большая, с песочным отливом.
- Хорошо! Используя рельеф местности и маскировочную сеть спрячешь машину у подножия сопок, метрах в ста от дороги. Двигатель не глушить, радиостанцию не выключать. Займете позиции – доложите обстановку. Это всех касается. В дальнейшем докладывать каждые двадцать минут. Приказ ясен? Движение по походному. Первый взвод по машинам!
Разведчики Скворцова быстро заняли свои места. Нечаев махнул рукой и техника первого взвода пришла в движение. «Девяносто первая» и «девяносто вторая» набирая скорость уверенно поползли по склонам сопок, постепенно удаляясь друг от друга. БМП сержанта Никитина развернувшись практически на месте, резво рванула с места, поднимая густые клубы пыли. Лёха с восхищением смотрел вслед быстро удаляющейся машине Никитина, поражаясь ее маневренности и быстроходности.
- Лейтенант Глинский! Ваш взвод в резерве. Если в течение шести часов противник не обнаружит себя, смените пикеты Скворцова. Глуши двигатели!
Через минуту, только машина ротного – «сотка» чадила выхлопными газами.
- Лукашин! Сдай назад метров на пятнадцать, развернись на сто восемьдесят градусов и глуши двигатель.
Лукашин выполнил приказ ротного аккуратно, стараясь не пылить.
- Казанцев, в башню! Подключайся к радиостанции, будешь на связи. Получишь доклад от всех машин первого взвода, и сразу доложишь. Выполнять!
Тем временем из БМП номер «девяносто шесть» бойцы достали маскировочную сеть и стали ее натягивать от машины ротного к ближайшей машине второго взвода. Солдаты работали быстро, но без суеты и скоро соорудили большой навес, в тени которого можно было укрыться от жгучего монгольского солнца. А солнце уверенно двигалось к зениту, и жарило на всю катушку. Через десять минут Казанцев доложил, что все экипажи первого взвода вышли на связь и что условный противник не обнаружен. Весь личный состав в количестве четырнадцати человек расположился под навесом, кто сидя, кто лежа. Полежаев открыл десантное отделение «девяносто четвертой» и вытащил из него двадцати литровый термос с водой. Это было очень кстати. В суматошной горячке Леха не замечал как сильно ему хотелось пить.
- Бойцы, не увлекаемся. Каждому по кружке воды и баста! Тем, кто сейчас в пикетах хуже чем вам. Они о воде могут только мечтать. Через пару часов «девяносто первая» и «девяносто вторая» раскалятся на солнце как плита на печке и превратятся в сауну. Никитину еще повезло, под маскировочной все-таки прохладней. Помните о товарищах.
Лёхе, как единственному «духу» зачерпнули первому, остальные встали в очередь. Последним осушил свою кружку старшина Полежаев. Нечаев от воды отказался.
 Потекли часы томительного ожидания. Ротный разрешил снять ремни и сапоги и расстегнуть две верхних пуговицы на кителях. Механикам, в черных танковых комбинезонах поверх форменного ХБ было особенно неуютно. Поэтому они тишком раздевались до трусов и надевали робу на голое тело, а свою форму прятали в машинах под сиденьями. Но хуже всех сейчас приходилось Казанцеву. Обливаясь потом он сидел в башне нагревшейся машины в одних трусах и шлемофоне и стойко выполнял приказ ротного. Струйки пота пробивались из под шлемофона оставляя на шее и спине наводчика грязные подтеки. Через час башня действительно превратилась в сауну и Казанцев попросту сварился в собственном соку. Его место занял наводчик «Девяносто четвертой». Первый раз за свою армейскую службу Лёха радовался, что не имеет к боевой технике ни какого отношения.
 «А то сидел бы сейчас так же и кипятился как индюк в духовке. Пусть у снайпера самая маленькая зарплата в роте, за то и преимущества есть, – подытожил Лёха. – Главное, что бы патронов на стрельбах дали больше. Воевать так воевать».
В начале первого Никитин сообщил, что мимо него по дороге проехал водовоз с монгольским номерами. Еще через двадцать минут «УАЗик», тоже монгольский. Военной техники пока видно не было. У Скворцова тоже ничего. В половине второго Скворцов доложил, что наблюдает клубы пыли в двадцати семи километрах от пикета. Однако через восемь минут поступил отбой тревоги. По дороги в сторону Улан-Батора двигались два тентованых «КАМАЗа». И снова потекли томительные минуты ожидания. Подул легкий ветерок, горячий и бесполезный. Место Казанцева занял наводчик «девяносто пятой». Механики-водители собравшись в кучку подальше от офицеров лениво перебрасываясь репликами обсуждали ходовые характеристики своих машин. Лежа на животе прапорщик Полежаев наблюдал в прицел Лёхиной СВД за играми двух тарбаганов, резвившихся на пригорке, метрах в двухстах от роты. По приказу Нечаева наводчики чистили свои запылившиеся автоматы при этом Лёхе достался автомат наводчика «девяносто пятой», который «сгонял вес» сидя на связи. Сам Нечаев от безделья занимался тем, что с завязанными глазами поочередно разбирал свой ПМ и Лёхину СВД, складывая детали в общую кучу, а потом также с завязанными глазами их собирал. Лёха поглядывал на выкрутасы ротного и завидовал его мастерству. Время неуклонно продвигалось к обеду и хотя на такой жаре есть особо-то и не хотелось, приученный к режиму желудок начинал подавать признаки жизни. Напрасно Полежаев беспокоился за пикеты, что они мол там такие несчастные страдают без еды и без воды. Хлопцы тоже не лыком шиты. Никитин – шельма еще та, уже через полчаса заглушил двигатель под предлогом, что он начал перегреваться. Уверенный в надежности своей техники механик Кузнецов не возражал. Скорее наоборот был целиком «за». Правда, ротному об этом сообщать не стали, «дабы не будить в нем зверя». Никитин был единственным командиром отделения, кто должным образом позаботился о своем экипаже. Обладая потрясающей интуицией, еще до завтрака он набрал воду во фляги своего экипажа и забросил их в вещмешок своего наводчика Сапеги. Так сказать на всякий случай. И был абсолютно прав. На этой позиции дальность видимости не превышала двух километров и нужды в оптических приборах в общем-то не было. Свесив подключенный к радиостанции шлемофон из командирского люка через борт, чтобы услышать экстренный вызов ротного, Никитин растянулся вдоль левой гусеницы, изредка поглядывая на часы. Экипаж, сидя в тени маскировочной сети потягивал воду из своих фляжек, смакуя каждый глоток. Это был, пожалуй, самый сплоченный экипаж в роте. Все трое - «деды», все трое красноярцы. Кит, Сапа и Кузнец, казалось, были созданы друг для друга. В хорошем смысле этой фразы.
У экипажа «девяносто первой» проблем тоже не было. Во-первых, умудренный печальным опытом взводный побеспокоился о воде, и небольшой ее запас все же был. Прошлой осенью, возвращаясь из отпуска, Скворцов привез литровую дюралевую фляжку, сделанную специально на заказ, на механическом заводе. Фляжка имела плоскую форму правильного параллелепипеда и в аккурат помещалась в офицерском планшете, сопутствуя хозяину на всех учениях. Не стоит говорить, что перед любым полевым выходом, он
наполнял фляжку водой «под завязку». А зимой, в пропорциях один к пяти, разводил в ней спирт. Так что по кружке воды на брата у них было. И пожевать чего, тоже имелось. В гильзосборнике у Шишкевича, на всякий «пожарный», всегда болтались три-четыре банки рыбных консервов и банка сгущенного молока. Так что за экипаж «девяносто первой» переживать не стоило.
А вот с «девяносто второй» была большая проблема. Этот экипаж, руководимый беспутным сержантом Кудрявцевым действительно «погибал». Ни воды, ни еды, ни маскировочной сети у них не было. Вообще-то вода была, но только для наружного применения. А вот пить ее было нельзя, она давно затухла. Еще весной, в марте месяце, выписываясь из санчасти, механик Штриба умыкнул у медиков резиновую грелку. В конце апреля, по завершении учебного периода он, на всякий случай, набрал в грелку воды и забросил ее в машину. За два месяца вода, естественно, стухла. «Девяносто вторая» стояла в капонире с открытыми десантными отделениями и раскрытым люком механика-водителя, чтобы хоть чуточку выветривать машину. Открывать люки командира и наводчика Скворцов категорически запретил. В задраенной башне, как в настоящей финской бане, обливаясь потом, изнывал наводчик Тузукин. Из одежды на нем остались только шлемофон и форменные брюки. Вся остальная одежда лежала в левом десантном отделении, под головой у механика Штрибы. Раздевшись до трусов, Штриба растянулся в левом десантном отделении, насвистывая какую-то солдатскую песенку. В конец разморившийся Кудрявцев спал в правом десантном отделении. Липкий пот разъедал наводчику глаза и к двум часам в приборы он уже ничего не видел. Бессменно сидя в башне, не имея возможности освежиться и просто снять шлемофон, Тузукин в конце концов получил тепловой удар и упал в обморок. Штриба сразу заметил, что Тузукин неестественно обмяк и среагировал мгновенно. Он протиснулся в башню и для начала сдернул с наводчика шлемофон. Затем стащил обмякшее тело Тузукина с кресла наводчика и чертыхаясь в тесноте десантного отделения поволок его к двери, к свежему воздуху. Из под сидушки десанта Штриба вытащил свою, уже початую грелку и всю оставшуюся в ней воду вылил Тузукину на лицо и голову. Хотя вода и была не подходяще теплой, наводчик вскоре пришел в себя и открыл глаза.
- Лежи здесь и дыши глубже. Минут через десять одыбаешь, – назидательно поучал механик ошалевшего наводчика. – И давай больше без фокусов. Нам с тобой нянчиться недосуг. Вот - вот и начнется.
- Кудрявый подъем! – тормоша сержанта за плечо хрипел Штриба – Тузукин «сварился», в обморок упал.
Кудрявый оторвал от ладошки голову, обнажая глубокую уродливую отлежину на потной, покрасневшей щеке.
- Чё случилось? – безразлично спросил он Штрибу, усаживаясь на своей лежанке и лениво протирая глаза. – Война что ли уже началась?
- Ну ты и горазд спать, Кудрявый! – дивился своему командиру механик – Тузукин, говорю, спекся. Ротному будешь сообщать, или как?
- Вообще-то надо, – призадумался Кудрявый. – Он ведь все равно узнает. Еще чего доброго по башке настучит за сокрытие. Так, где мои сапоги?
- Внизу, под машиной, – подсказал Кудрявцеву механик. – Лезь на свое место через мой люк и там подцепляйся к связи. Тузукина сейчас лучше не шевелить, пусть отойдет.
Кудрявый сноровисто намотал просохшие, приятно теплые портянки и влез в сапоги. Затем, глядя на Тузукина процитировал Штрибе отрывок из «Бородина»:
- Вот были люди в наше время, не то, что нынешнее племя. Богатыри, не вы!
Довольный собой, Кудрявый пробрался к открытому люку механика и уже намеривался
забраться на броню. Но… Это Бог наказал Кудрявого за садизм, самолюбование и головотяпство. Сержант забыл снять с головы пилотку, чтобы использовать ее в качестве верхонки. Броня раскалилась на солнцепеке и хвататься за нее голыми руками было чревато. Кудрявый об этом забыл и лихо схватившись за раскаленный как сковородка (и такой же круглый) люк механика получил сильнейший ожог ладони и пальцев. От боли и обиды сержант орал так, как будто его обварили крутым кипятком:
- Чтоб вы все сдохли, мать вашу! Гребаная жизнь!
Матеря на чем свет стоит и эту чертову страну с ее поганым климатом, и эту чертову сковородку, под названием боевая машина пехоты, и эту «кисейную барышню» Тузукина, Кудрявцев занял свое место в машине и, морщась от боли, натянул шлемофон. Кожа на ладони уже вздулась пузырем, а аптечки первой медицинской помощи у него в машине не было. Кудрявцев подключился к радиостанции и посмотрел на часы.
 «Четырнадцать сорок две», – зафиксировал время Кудрявый, и в это мгновение на связь вышел старший лейтенант Скворцов:
- Командир. В двадцати восьми километрах от дозора из-за сопки показалась колонна боевой техники условного противника. Повторяю, наблюдаю колонну боевой техники условного противника. Колонна движется в нашем направлении со скоростью около сорока километров в час. Прием.
Через двадцать секунд Нечаев запрашивал у Скворцова данные об условном противнике.
- Подтверждаю движение колонны боевой техники в нашем направлении, однако установить ее численность из-за пыли пока не возможно. Минут через пятнадцать, когда подойдут ближе, смогу доложить точно. Прием.
- Экипажу «девяносто второй» аккуратно, не поднимая пыль покинуть свое укрытие и присоединиться к роте! Кудрявцев, как понял? Прием.
- Вас понял. Прием. - Бодро ответил Кудрявцев позабыв от неожиданности и о своей боли и об обмороке Тузукина. Через полторы минуты «Девяносто вторая», аккуратно сдавая назад, покинула свой капонир, осторожно развернулась и быстро покатилась с горы в сторону роты.
- «Девяносто первый», каждые три минуты докладывать обстановку. Как понял?
- Вас понял. Конец связи.
- «Девяносто третий», приём! Доложить обстановку!
- Тишина, товарищ командир, ни какого движения. Прием.
- «Девяносто третий», убрать маскировку и быть готовым к отходу. Прием.
- Вас понял, выполняю. Конец связи.
Никитин, слышавший переговоры Нечаева со Скворцовым, действовал быстро и толково:
- Мужики, убираем маскировку, быстро! Кузнец, заводи аппарат.
Через две минуты маскировочная сеть лежала в десантном отделении. Еще через минуту Кузнецов завел двигатель и тот мерно работал на холостых оборотах. Сапега припал к прицелу не спуская глаз с дороги в том месте, где она появлялась из-за сопки. Машина была готова рвануть с места в карьер, экипаж входил в раж.
Поднимая пыль «девяносто вторая» резко остановилась в пяти метрах от командирской машины, и Штриба заглушил двигатель.
- Кудрявцев, что с ним? - строго спросил у сержанта ротный, указывая рукой на качающегося от слабости, бледного как смерть Тузукина, медленно вылезавшего из башни.
- Обморок, товарищ капитан. Минут пятнадцать назад. От перегрева, наверное, – бойко ответил Кудрявцев.
- Почему не доложили, товарищ сержант? Или меня это не касается? – угрожающе надвинулся на Кудрявого ротный.
- Да мы сами оказали ему первую помощь. А тут приказ покинуть пикет и возвращаться к роте. Не успел, товарищ капитан, - с детской непосредственностью в голосе оправдывался Кудрявцев.
- Макака пучеглазая! Обезьяна безмозглая! Дебил! У тебя жопа вместо головы! Как дал бы тебе по башке, чтобы все дерьмо из нее вылетело! - ревел на Кудрявцева ротный распаляясь все больше и больше. – Сколько раз нужно повторять, что это не шутки. А если он «ласты завернет» от сердечной недостаточности? Тогда что? Кто тогда под суд пойдет, ты или я? Не сержант, а мудозвон какой-то. Тебе баранов пасти, а не людьми командовать. Три наряда на службу!
- Есть три наряда на службу, - вытянулся по швам Кудрявцев, радуясь в душе, что легко
отделался.
- Старшина, посмотри Тузукина, оцени состояние.
- Есть, командир, сей момент.
Полежаев усадил солдата под навес и вылил ему на голову кружку прохладной воды. Зачерпнув из термоса еще раз протянул кружку Тузукину. Большими жадными глотками Тузукин быстро осушил кружку и вопросительно посмотрел на старшину. Улыбнувшись Полежаев снова зачерпнул воду из термоса и подал солдату:
- Вот видишь, тебе уже лучше. Пей, для тебя это лучшее лекарство. Скоро совсем оклемаешься. Летом здесь такое часто бывает. Не ты первый, не ты последний.
Ротный жестом звал Полежаева к себе.
- Ладно, отдохни малость, а у меня и другие дела есть, – вытягиваясь в полный рост произнес старшина. – Вот, уже и румянец появился. Порядок!
- Ну, как он? - глядя Полежаеву в глаза, вопрошал Нечаев, кивая головой на Тузукина.
- Да, все нормально, командир. Перегрелся пацан, малость. Скоро одыбает, но в башню его, пока, лучше не садить. Пусть отлежится в десантном отделении. К ночи восстановится полностью. Отвечаю.
- Добро, старшина, – похвалил Полежаева ротный. – Строй роту.
- Рота! Становись! – поправляя портупею, зычно прокричал старшина. – Шевелитесь, не на пикник приехали.
Пока бойцы занимали свои места в строю, на связь снова вышел Скворцов. Нечаев выслушал донесение пикета, и немного помедлив, принял решение.
- Рота, равняйсь! Смирно! Вольно! Маскировку убрать, двигатели завести. Казанцев, в машину! Передашь приказ Никитину возвращаться к роте. Рота, разойдись! Бегом, бегом! Шевелитесь, макаки инфантильные!
Через три минуты все пять машин, готовые по первому сигналу двинуться в поход, чадили двигателями. Еще через пару минут на бешенной скорости, поднимая густые клубы пыли, возле машины ротного резво развернулась «девяносто третья». Экипаж Никитина как всегда был на высоте.
- Вот скажи мне, Никитин, а без выкрутасов никак нельзя было обойтись? – с ярко выраженным ехидством спрашивал сержанта Нечаев. - Или ты, замудонец, балдеешь от мысли, что у командира песок на зубах скрипит?
- Виноват, товарищ капитан. Больше не повторится! - правильно понимая ехидство ротного, оправдывался Никитин.
 Из люка механика высунулась серая от пыли физиономия Кузнецова и одарила командира белоснежной счастливой улыбкой. Ротный воспринял это за издевательство:
- Не повторится? Да вы каждый раз меня грязью обдаете. И каждый раз отмазки лепите, что больше этого не повторится. Смотри, нарветесь на марш - бросок по полной выкладке. Всем экипажем!
Никитин состроил виноватую мину, а ротный переключился на механика:
- А ты, мазута, чего скалишься? Весело тебе? Ну-ну. Я и тебя ущучу, обожди чуток.
Лёха понял главное - ротный доволен слаженной работой экипажа Никитина.
По плану учений танковый взвод развед. роты, БТР подполковника Мальцева (зама по вооружению) и три «сто тридцатых» из роты мат. обеспечения изображали механизированную колонну условного противника. Каждая единица техники обозначала роту соответствующего рода войск. Скворцову удалось определить состав и численность войск условного противника. Он докладывал:
- Значит так, командир. Ударная группа противника в составе трех танковых рот, одной мотострелковой роты и трех батарей полевой артиллерии находится в двенадцати километрах от моей машины и движется в нашем направлении одной походной колонной. Максимум через двадцать минут они будут возле меня. Как понял? Прием.
- «Девяносто первый», вас понял. Снимайтесь с позиции и постарайтесь не обнаружить себя. Через четыре минуты вы должны присоединиться к роте. Как понял? Прием.
- Вас понял. Скоро буду. Конец связи.
Нечаев перекрестился и вышел на связь с дежурным по полку:
- Соболь, Соболь, я – Мангуст! Прием! Соболь, Соболь, я – Мангуст! Прием! Как слышишь меня? Прием!
- Мангуст, я – Соболь. Слышу тебя хорошо. Прием!
- Соболь! Механизированная группа условного противника обнаружена в юго-восточном направлении. Группировка противника, численностью в три танковых роты, три артиллерийские батареи и одна мотострелковая рота находится в сорока семи километрах от дислокации полка. Согласно приказа, отхожу на оборонительные позиции на ближних подступах дивизии. Как понял? Прием!
- Мангуст, вас понял. Выполняйте приказ. Конец связи!
В полку объявили боевую тревогу, но разведчикам, для которых учения начались шесть часов назад, на это было наплевать. Сидя на башне в положении «по-походному», Нечаев наблюдал за быстро приближающейся машиной Скворцова. БРМ первого взвода поравнялась с машиной ротного и резко затормозила. Длиннющая антенна на «девяносто первой» колебалась в такт движению машины, хлестко рассекая воздух, и напоминала японскую телескопическую удочку. Старший лейтенант Скворцов вынырнул из своего люка и отдал честь командиру.
- За мной, в походную колонну. Вперед.
Старшина Полежаев толкнул Лукашина в бок и «сотый» рванул с места, быстро набирая скорость. Одна за другой машины роты выстраивались в походную колонну, в том же порядке, в каком рота покидала парк боевых машин. Замыкающей шла машина лейтенанта Глинского, с развернутой в сторону условного противника башней.
Первый этап учений позади. А впереди стрельбы, дневная и ночная.

 Глава 10. Стрельбы.
 «Над головами пыль клубилась,
 Пехота шла в учебный бой.
 По сопкам техника катилась
 С артиллерийскою стрельбой».
 (из солдатской песни)
 
 Техника разведроты плотным ровным строем стояла на полигоне разведбата метрах в тридцати от дороги, по которой сейчас, ревя двигателями и лязгая гусеницами, проходили танки. Танковый батальон Ермаковского полка громыхал навстречу условному противнику в таких густых клубах пыли, что сидевшие на башне «сотого» капитан Нечаев и прапорщик Полежаев не могли рассмотреть бортовые номера проходивших мимо машин. Примостившись рядом на броне, Лёха вслушивался в разговор ротного и старшины.
- Командир, я насчитал только двадцать три единицы, – кричал Полежаев в самое ухо Нечаеву. – Вон уже самоходки артдивизиона подходят. Танков что-то маловато. Интересно почему?
- Всё просто, старшина, либо одна рота осталась в полку, либо не все машины сумели завести. Одно из двух.
- Если второе, то я танкачам не завидую. Полковник без разбора всех офицеров «на бубуку» натянет за то, что технику в парке бросили.
- Это точно. Но это не наши проблемы.
Следом за танками прогромыхали самоходки артдивизиона. С каким-то необъяснимым трепетом Лёха наблюдал за движением этих громоздких, но очень мощных машин. В памяти ещё свежи были воспоминания от показательных стрельб. После самоходок двигались мотострелковые роты первого батальона. Изящные, стремительные БМП ярко контрастировали на фоне тяжёлых гаубиц своей лёгкостью и маневренностью. За первым батальоном шёл второй, затем третий. Замыкал эту длиннющую колонну из гусеничной техники эвакуатор инженерно-саперной роты. Минут через десять поднятая гусеницами пыль окончательно осела, и жгучее монгольское солнце снова накрыло округу своими палящими лучами. Не спеша, ротный и старшина спрыгнули с брони и принялись обтрясать пыль с обмундирования. Личный состав последовал примеру командира. Полежаев достал из кармана своего комбинезона носовой платок и основательно обтёр лицо. У старшины, единственного в роте, был танковый комбинезон песочного цвета. Два таких комплекта он привёз из Афганистана. В Монголии такое обмундирование было редкостью. В условиях монгольских степей это был самый оптимальный вариант полевой униформы. Если, конечно, не считать новую полевую форму, именуемую в армейских кругах «афганкой». Через пару минут солдаты привели себя в порядок, и Нечаев построил роту. Командир посмотрел на часы и покачал головой:
- Старшина! Заводи «девяносто третью» и в полк за провиантом. Эти обеспеченцы, пока пинка под зад не получат, не расшевелятся. Свою утробу, поди, давно набили, а про разведку дед Мороз думать должен. Война войной, а обед по распорядку! Лейтенант Глинский! Вашему взводу поставить офицерскую палатку. Возьмёте у Казанцева в правом десанте. Механикам «девяносто пятой» и «девяносто шестой» загнать свои машины в правый и левый капониры и накрыть маскировкой. Десантные отделения откроете когда пыль осядет, грязи и без того хватает. Всем остальным наводить порядок в своих машинах. Выполнять! Рота, разойдись.
 Полежаев дружески похлопал Никитина по плечу (вот, мол, тебе месть командирская), перегрузил в «Девяносто третью» опустевший термос и укатил в полк. Солдаты Глинского ставили офицерскую палатку, Лёха наводил порядок в десантном отделении «сотого». Погрузившись в работу, Лёха не видел, как ротный подцепил к его винтовке полный магазин.
- Сержант Кудрявцев, ко мне!
Кудрявый быстро нарисовался возле ротного и замер «в ожидании чуда».
- Видишь вон там, в поле двух сурков? Метров двести отсюда, чуть правее подъёмников ростовых мишеней. Ну, разглядел?
- Так точно, товарищ капитан, разглядел. Там ещё третий откуда-то вылез.
- Молодец! Глазастый. Смотри внимательно, сержант, и моли Бога, что бы я промахнулся. А это практически невозможно.
Ротный опустился на правое колено, передёрнул затвор и прильнул к прицелу. Через пару секунд грохнул выстрел, и сурок, сделав в воздухе невероятное сальто, распластался на земле. Судя по всему, Кудрявый уже догадался, что его ожидает. Нечаев поставил винтовку на предохранитель, встал на ноги и обратился к Кудрявцеву:
- В результате точного попадания вражеский диверсант получил пулевое ранение и не может оказать Вам сопротивления. Ваша задача, сержант, доставить противника на КП роты. На выполнение боевой задачи у Вас пять минут. Время пошло. Бегом, макака инфантильная!
Кудрявый помчался за подстреленным сурком. Ротный засёк время и нарочито громко обратился к подчиненным:
- Бойцы! Сержант Кудрявцев халатно относится к выполнению своих должностных обязанностей. Он должен был стать матерью для своего экипажа. А он? Вместо этого, как вредитель, выводит из строя собственных подчинённых, снижая этим обороноспособность Родины. И этим нагло игнорирует мои приказы. Я, как боевой офицер не могу с этим мириться, и вынужден провести с сержантом Кудрявцевым образцово – показательное занятие. Что бы другим не повадно было. Смотрите и мотайте на ус. Лучше учиться на чужих ошибках.
Бегать по такой жаре, да ещё и на голодный желудок! Да ещё если ты «дед» и над тобой потешается «молодняк»! Одно слово - западло! Нечаев горазд на подобные иезуитские штучки. Кудрявому не позавидуешь! Кудрявый опоздал секунд на пятнадцать – двадцать, не больше. Изуродованная тушка упала к ногам командира. Нечаев с сожалением взглянул на жертву (Кудрявого) и произнёс:
- Товарищ сержант, Вы не выполнили поставленной перед Вами задачи. Пока Вы черепашьими шагами добирались до раненого, он благополучно скончался. Да Вы и сами это прекрасно видите. Придётся повторить. Обозначаю цель – чуть правее и ближе чем в прошлый раз. Видишь? Тогда вперёд.
Грохнул выстрел и второй тарбаган остался лежать на земле. Кудрявый понёсся за очередным трофеем командира.
 «А ротный действительно классно стреляет. Два раза с колена попасть в такую маленькую мишень с двухсот метров! Это круто!»,- глядя вслед удаляющемуся сержанту, рассуждал Лёха. – «Интересно, а Полежаев стреляет так же хорошо?»
 На этот раз Кудрявый опоздал ещё больше - долго не мог отыскать убитое животное. Ротный начинал выходить из себя, а значит изощряться всё больше и больше:
- Товарищ сержант, Вы издеваетесь надо мной? Если на этот раз Вы опять опоздаете, то за четвёртым отправитесь в противогазе. Противник может применить оружие массового поражения, и я не имею права рисковать Вашей жизнью. Вам понятно?
 Кудрявый понимал, что спорить и оправдываться бесполезно, поэтому тупо молчал. А ещё он понимал, что за ротным не заржавеет, и весь напрягся в ожидании следующего выстрела. Когда Нечаев снял третьего зверька, Кудрявый рванул так, что смог бы, наверное, обогнать БМП. На этот раз он был очень расторопным и обернулся к сроку.
- Вот видишь, можем, когда хотим. Сильная штука – противогаз. Вон как сил прибавляет! Считай, что тебе повезло. Передохни малость. Соломатин! Ко мне!
Переминаясь с ноги на ногу, Лёха стоял перед ротным и получал весьма щекотливое задание. Нечаев был бесподобен:
- Солдат, ты у нас в роте кем числишься? Кажется снайпером? Я не ошибаюсь?
- Никак нет! Вернее, так точно, товарищ капитан. Снайпером.
- И стрелять ты тоже умеешь?
- Так точно, товарищ капитан, умею. Правда, из малокалиберной винтовки. На гражданке пять лет занимался пулевой стрельбой. Неплохо получалось.
- Вот и замечательно! Докажи товарищам, что сегодня мы можем на тебя положиться. Бери винтовку и ищи цель. Ты стреляешь, а Кудрявцев бегает, ты стреляешь, Кудрявцев бегает. Свою работу тебе доверяю, боец. Первый выстрел пристрелочный. И учти, начнёшь мазать из сострадания к Кудрявцеву - накажу. Я буду стрелять, а вы на пару бегать. Ты всё понял, боец?
- Понял, товарищ капитан, буду стараться.
У Кудрявого челюсть отвисла от неожиданности, но обиду пришлось проглотить.
- А можно с упора, товарищ командир? Я ведь такой винторез первый раз в руках держу. У него отдача посильнее, чем у «мелкашки» будет.
- Валяй! На первый раз разрешаю.
Лёха подошёл к ближайшей машине и положил ствол на броню. Все с интересом ждали, что у него получится. Приклад винтовки лёг в плечо, и Лёха прильнул к прицелу. Это был момент истины, и он не мог облажаться. Хер с ним, с этим Кудрявым, самому бы не обделаться. Цель высмотрел быстро, чуть ближе и чуть левее, чем стрелял ротный. Ну, с Богом! Выстрел - и грызун с развороченной головой шлёпнулся на землю.
- Ты смотри, попал! Молодца! Ворошиловский стрелок, да и только! Кому стоим, Кудрявый? Бегом за трофеем, не видишь - Соломатин ждёт.
Поминая всех нехорошими словами, Кудрявый снова помчался в поля. Лёха перевёл дух. В магазине оставалось ещё шесть патронов. Неизвестно, как долго продолжалась бы эта воспитательная работа, если бы на дороге не появилась «девяносто третья» с долгожданным обедом.
- Глянь, старшина, а пацан-то хваткий, - протягивая Полежаеву подстреленного бойцом тарбагана, рассуждал ротный. - Ты как думаешь, толк с него будет?
- Красивая работа, факт. Если его поднатаскать малость, хороший стрелок может получиться. Беда и выручка на всех стрельбах, особенно ночных.
- Вот и займись им с сегодняшнего дня. По индивидуальной программе.
Лёха случайно подслушал этот разговор, и сейчас его мучил только один вопрос: что значит по индивидуальной программе? Хорошо это или плохо?
Сразу после обеда, который закончился в начале шестого, роте дали два часа отдыха. Механики второго взвода заступили в оцепление, офицеры затихли в своей палатке, а солдаты завалились спать. Кто в душных десантных отделениях своих основательно прогретых машин, а кто и прямо на земле, в тенёчке. Жара постепенно начинала спадать, и на открытом воздухе было всё - таки уютней, чем под бронёй. Плотный обед окончательно разморил Лёху, и он задремал, лёжа в тени командирской машины. И даже успел увидеть какой - то сон, прежде чем команда: «Рота, становись!» вывела его из дремотного состояния.
Специальным ножом старшина вскрывал цинки и выдавал патроны. По счёту. Наводчики – операторы боевых машин получили по 58 патронов к пулемётам ПКТ, сержанты – по 30 автоматных патронов калибра 5,45 мм. Отработанными движениями наводчики снаряжали пулемётные ленты. Снарядив ленту, Казанцев перебросил её через левое плечо и сейчас походил на революционного матроса из старого кинофильма «Мы из Кронштадта». Лёхе старшина протянул уже снаряжённый магазин к СВД.
 «Всего десять патронов! - разочаровался Лёха. - Курам на смех».
По выражению лица старшина прочитал Лёхины мысли:
- А ты чего сквасился, солдат? Или недоволен чем?
- Патронов маловато, товарищ старшина. Я же их за минуту расстреляю.
- А у тебя и будет всего минута, если не меньше. Это раз. Во-вторых, твои мишени – грудные, а их всего шесть штук. Ростовые и без тебя собьют. И третье, после тарбагана стрелять по крупным неподвижным мишеням тебе и самому будет не интересно. Днём рота и без тебя справится, ты нужен ночью. Вот ночью и будешь работать «за себя и за того парня ». Понял?
- Так точно, товарищ старшина, - отрапортовал окрылённый Лёха.
- Ты знаешь, солдат, что самое главное в работе снайпера? – Полежаев пристально посмотрел на Лёху.
Лёха пожал плечами:
- Чтобы рука не дрогнула, когда в человека целишься. Ну, это я так думаю. Правда, батя говорил, что самое главное в работе снайпера – умение ждать.
- Правильно говорит твой отец. Главное в работе снайпера - это терпение. Терпение и выдержка. Вот этому тебе и нужно учиться, солдат. Стрелять ты и так умеешь. Поверь мне как солдату, прошедшему войну.
 В разговор вмешался ротный:
- Старшина, выдай на каждую машину по шесть учебных гранат к орудиям. Пусть загружают. И Сапеге дай столько же. Сейчас «Девяносто третью» загоним в средний капонир. Минут через пятнадцать приедет проверка из штаба дивизии, и будем начинать.
Через пару минут Сапега загрузил в башню боекомплект, и «девяносто третья» аккуратно съехала в капонир. С «девяносто пятой» и «девяносто шестой» убрали маскировку. Рота была готовка к отработке упражнения «Взвод в обороне». Ротный был уверен: на «хорошо» рота отстреляется обязательно. В Казанцеве, Сапеге, Шишкевиче и Плетнёве он не сомневался. Эти отстреляются «на все сто». А вот прибывший из учебки «молодняк» мог преподнести неприятный сюрприз. На что они способны, Нечаев ещё не знал. За то знал, на что способен снайпер. Знал и надеялся.
 Проверяющие из дивизии прибыли точно в срок. Два подтянутых майора с эмблемами танковых войск в петлицах. Судя по всему, они давно знали Нечаева, потому как разговор между командиром и инспекторами часто прерывался громким смехом. Один из

майоров был начальником штаба разведбата. Это он раскатисто гоготал над собственными анекдотами. Настроение у Нечаева заметно поднялось. Оговорив все детали выполнения учебного упражнения, проверяющие поднялись на вышку. Младший сержант из обслуги полигона проверил подъёмники и доложил, что все мишени исправны. Можно начинать. Нечаев построил роту.
- Рота, равняйсь! Смирно! Вольно. Ставлю боевую задачу. Упражнение «Взвод в обороне» первым отрабатывает взвод старшего лейтенанта Скворцова. Тузукин, ты как стреляешь, только честно?
- Не очень, товарищ капитан, - смущённо промямлил солдат.
- Сапега, твоя средняя дорожка, подстрахуешь Тузукина. Подцепись к связи и слушай. Услышишь команду «Цель справа», третью гранату отправишь по его танку. Танки должны быть уничтожены. Все! Шишкевич отрабатывает свой сектор. Командиры отделений расстреливают ростовые фигуры, снайпер - грудные. Соломатин! Займешь позицию в окопе возле средней машины. Твой сектор обстрела самый широкий, не зевай, будет шесть мишеней. Все твои. И всего сорок секунд на ведение огня.
Дальше ротный обращался уже ко всему личному составу первого взвода:
- После команды «Взвод, к бою!» вы должны за тридцать секунд занять свои места, зарядить оружие и быть готовыми к появлению мишеней. Старший лейтенант Скворцов контролирует стрельбу Тузукина и при необходимости корректирует действия Сапеги. Наводчикам после уничтожения танков валить мишени пехоты. Без разбора. Всё понятно? Скворцов, командуйте взводом. Через две минуты начинаем.
 Первый взвод в одну шеренгу стоял метрах в пятнадцати позади среднего капонира. Бойцы второго взвода взобрались на машины не участвующие в стрельбах, что бы лучше видеть учебное поле. Прозвучала команда, и экипажи быстро заняли свои места в машинах, а сержанты- командиры отделений - в окопах слева от своих машин. Лёха занял окопчик чуть левее Никитина, подцепил магазин к винторезу и передёрнул затвор. Первыми поднялись ростовые фигуры на дистанции двести метров, и Никитин короткой очередью тут же сбил одну из них. Лёха приник к прицелу, поймал на мушку фигуру пулемётчика и …. В этот момент появились мишени танков, и рядом грохнул неожиданно резкий орудийный выстрел. Лёха проследил полет гранаты до самой цели и только потом опомнился. Из шести мишеней он успел повалить только пять, шестую так и не отыскал. И не мудрено. Пока он «щёлкал клювом», Шишкевич быстро разобрался со своим танком и принялся долбить фигуры пехоты. Это он лишил Лёху одного выстрела. Из всего боя Лёха запомнил только одну картину, но какую эффектную: две гранаты, практически одновременно продырявили мишень правого танка. Тузукин попал - таки с третьего выстрела. И Сапега тоже. Он был очень проворным стрелком.
 Стрельбой первого взвода Нечаев был доволен. Из девяти гранат в танки попало семь, из восемнадцати пехотинцев сбили семнадцать. Результат очень приличный.
 Со вторым взводом Лёха уже не стрелял. Вместо него из его винтовки стрелял прапорщик Полежаев. И как стрелял! Помимо всех грудных он успел скосить и две ростовых мишени. И всё-таки, второй взвод отстрелялся хуже первого. Второй взвод смёл всю пехоту, но в свой танк «карась» Кочетков ни разу не попал, а Казанцев замешкался и просто не успел его подстраховать. Плетнёв тоже умудрился один раз промахнуться. В результате из восьми выпущенных по мишеням гранат цель поразили только четыре. По нормативам это «тройка». В общем зачёте роте поставили «хорошо», но ротный был явно не доволен. Проверяющие укатили на ужин, а ротный принялся распекать незадачливых наводчиков. Первым в замес попал наводчик командира. Ему командир отводил ту же роль, какую в первом взводе блестяще выполнил Сапега. Но Казанцев лажанулся. И на старуху бывает проруха. Нечаев не церемонился и выражений не подбирал:
- Казанцев, я тебе какую задачу ставил? Ворон считать? Ты что там, спал в башне или мух ноздрями ловил? Обезьяна! Макака инфантильная!
 
Ротный переключился на Плетнёва:
- А ты что, стрелять разучился? Или без дальномера уже никак? Так я тебя быстро из БэРээМа в БээМПэ пересажу. На место Тузукина. Хочешь?
Конечно же, Плетнёв не хотел. Ротный дошёл до Кочеткова:
- Ну а ты, солдат, в учебке чем занимался? В столовой бачки мыл или плац подметал? Ещё одна такая стрельба, спишу тебя в пехоту, «к едрени Фени»! Пусть тебя там азера дрючат.
Продолжая негодовать, ротный подошёл к командиру взвода:
- Мудозвоны! Ничего нельзя доверить, всё похерят. Лейтенант, займитесь огневой подготовкой личного состава. Они у Вас совсем разболтались.
Воспитательный процесс прервало появление танкового взвода Жаркова. Теперь рота была в сборе, и Нечаев снова снарядил старшину в полк за харчами. Солнце уверенно двигалось к закату, краснея всё больше и больше. На сопки опускалась вечерняя прохлада. Через час начнёт темнеть, а значит, нужно успеть почистить оружие, раздать боеприпасы и провести инструктаж. И, конечно же, поужинать. Солдата надо кормить. И дрючить! Об этом Нечаев никогда не забывал. Оставалось ещё одно испытание – ночная «разведка боем». Заключительное и самое трудное. Поэтому в бой пойдут БРМы Скворцова и Глинского и БМП сержанта Никитина.
Начинало смеркаться. Боезапас загрузили по машинам. По три кумулятивных гранаты к орудию и 72 патрона к пулемёту, половина – трассирующих. Лёха получил два полных магазина к своему винторезу. Ему единственному предстояло на огневом рубеже покинуть машину и вести огонь, находясь снаружи. Прицела ночного видения у него не было, и старшина терпеливо объяснял солдату, как ночью обходиться обычной оптикой. Лёха начинал понимать.
- Час от часу не легче, - завидев на дороге полковой «УАЗик», громко выдохнул Нечаев. - Гадом буду - Цвибель припёрся!
 И точно, машина свернула на полигон разведбата и остановилась возле офицерской палатки. Из «УАЗика» с угрюмым видом вывалился начальник штаба полка. Сухо поздоровавшись с офицерами, он осведомился, как прошли первые стрельбы. Нечаев доложил. Цвибель даже не пытался скрывать своего недовольства и не преминул уколоть Нечаева:
- И эта рота считается лучшей в дивизии?! Хотя чего собственно ожидать от подразделения, где с дисциплиной проблемы? Всё логично!
Нечаев промолчал. Отношения с начальником штаба у него сразу не сложились. Нечаев привык говорить правду в глаза, а это не всем нравилось. Но это ещё не всё. В марте ротный вступился за Росомаху, когда Чиполлино пытался отдать солдата под суд. Замполит полка тогда поддержал Нечаева, и Цвибелю пришлось отступить. Хотя формально он был прав, и по Росомахе «дизель» плакал. Формально - да, но если судить по совести… Короче, приезд Цвибеля окончательно испортил Нечаеву настроение. И не только ему. Полежаев тоже однажды показал майору зубы, уместно процитировав поговорку: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». И тоже попал в разряд строптивых. У Цвибеля вообще был какой – то комплекс в отношении всех, кто прошёл Афганистан. Складывалось впечатление, что он считает их ущербными людьми. Но почему? Ответа на этот вопрос не знал даже Цвибель.
Прибыли проверяющие, и вместе с ними Чиполлино поднялся на вышку. Нечаев воспользовался моментом, что бы дать последние указания:
- Бойцы! На карту поставлена честь роты, честь разведки. Начальник штаба сомневается в наших способностях, а я в вас верю. Верю и знаю, что вы не подведёте. На выполнение упражнения у вас будет четыре минуты. Две на марш - бросок до огневого рубежа и две на расстрел мишеней. Имитировать танк будет старая цистерна от бензовоза. Пока Сапега долбит имитатор, остальные валят ростовые фигуры, их будет много. Затем Плетнёв и Казанцев отстреливаются по цистерне, а Сапега добивает оставшуюся «пехоту». В танк должно попасть не менее шести гранат. Поднимается ветер, не забывайте делать
поправку. Соломатин! У наводчиков узкий сектор обстрела и крайние мишени они могут не заметить. Твоя задача - почистить фланги. Не спеши и не отвлекайся на разрывы гранат. Зрелище это потрясающее, можно разинуть варежку и забыть про всё на свете. Надолго. А у тебя цейтнот. До огневого рубежа едешь в десанте «Девяносто третьей». Командиры машин координируют стрельбу по внутренней связи. У меня всё. На исходную!
 Взвилась ракета, и экипажи побежали к своим машинам. С вышки ротный хорошо видел, что его подчинённые действуют профессионально, но всё равно нервничал. Вот машины двинулись с мест, и быстро набирая скорость, понеслись к огневому рубежу. Ротный не сомневался, что первым его достигнет «девяносто третья». Так оно и получилось. На огневом рубеже, хорошо обозначенном фонарями, «девяносто третья» резко затормозила и несколько секунд раскачивалась по инерции. Но выстрел грохнул раньше, чем на рубеже остановились БРМы. Граната поразила цель, и фонтан огненных брызг, напоминающий фейерверк, вырвался из чрева пробитого имитатора. Это означало, что Сапега ни разу не промахнётся. Лёха проворно выбрался из десантного отделения, и в этот момент «девяносто первая» и «девяносто четвёртая» открыли пулемётный огонь. Лёха обалдел. Трассирующие пули рассекали черноту неба, поражая мерцающие вдали огоньки. «Девяносто третья» снова грохнула пушкой, и Лёха взглядом проводил гранату до цели.
 «Мать честная! Ни хрена себе!» - обомлел солдат от эффекта разрыва кумулятивного снаряда. Огненные искры ещё не успели упасть на землю, а Сапега выстрелил третью гранату. И тут Лёха опомнился. Он стрелял с колена и даже несколько раз попал. Небо озарялось вспышками разрывов, а ростовые фигуры стояли гораздо ближе, но их всё равно не было видно. Огненная феерия продолжалась две минуты, но для Лёхи она длилась целую вечность. Когда стрельба стихла, он быстро забрался на своё место. В десанте стоял устойчивый запах пороховой гари. Никитин обернулся, что бы проконтролировать его возвращение. Убедившись, что Лёха в машине, Никитин толкну Кузнецова в спину. Механик взялся за рычаги, и БМП тронулась с места. Не имея опыта, Лёха не сумел захлопнуть тяжёлую дверь десантного отделения, и теперь ему приходилось её держать. Но это было не смертельно. Плохо другое: он успел расстрелять только один магазин. Сидя в десанте, он готовился к командирскому гневу. И совершенно напрасно. Нечаев ликовал. Все девять гранат поразили мишень, а ростовые фигуры короткими прицельными очередями смели на 90 процентов. Это была «пятёрка», это был триумф! К глубокому огорчению Цвибеля, который тут же укатил в полк. Нечаев построил роту и, не скупясь на выражения, хвалил наводчиков за блестящую стрельбу. Проверяющие поздравили ротного с успешными стрельбами и тоже отъехали. А роте пора было возвращаться в полк.
- Соломатин, ты сколько выстрелов сделал? – укладывая в десантное отделение «Сотого» пустые ящики от гранат, поинтересовался Полежаев.
- Десять, товарищ прапорщик. Больше не успел.
- А мишеней сколько поразил?
- Не знаю, товарищ прапорщик, не видел.
- А вот я видел и посчитал. Четыре мишени. И ты должен был видеть. Должен! Ладно, для первого раза неплохо.
 А потом Лёха стал свидетелем одного весьма неожиданного разговора.
- Ты знаешь, старшина, - задумчиво произнёс Нечаев, - как человек Цвибель, конечно, дерьмо! Гнусное создание. Но такие, как он, нужны армии. Они не дают ей разлагаться. Вот смотри, Цвибель появился, и все наводчики отстрелялись на «отлично». Солдаты его боятся, а ещё больше боятся подвести нас с тобой в его присутствии. А в результате более ответственно относятся к своим обязанностям. Он их как бы тонизирует на усердие. Согласись, что я прав?
- Может ты и прав, командир, но когда он начинает хамить, так и подмывает обозвать его штабной крысой и по загривку врезать. Пару раз.
 Рота выстраивалась в походную колонну в направлении дислокации полка. Подул лёгкий ветерок, прохладный и освежающий. Сидя на башне, ротный отслеживал действия подчинённых. Убедившись, что всё в порядке, Нечаев махнул флажком, и техника пришла в движение. В половине второго ночи усталые, но довольные разведчики вернулись в
казарму. К трем часам, привели себя в порядок, и старшина дал команду: «Отбой!»
 «Как я люблю тебя, солдатская кровать!» - с этой мыслью Лёха провалился в глубокий здоровый сон.
С утра на территории полка было необычно тихо. Никто не топтал плац, никто никуда не спешил. Сегодня Нечаев позволил своим разведчикам немного расслабиться - роту подняли на сорок минут позже обычного. Сам он оставался ночевать в казарме и лично руководил подъёмом. Сразу после завтрака в казарме появился старшина, и разведчики занялись чисткой оружия. Нечаев передал командование ротой Полежаеву, а сам ушёл в городок. Оба выглядели довольными. К полудню разведка привела себя в божеский вид, и старшина загнал всех в ленинскую комнату писать письма. Ближе к обеду, на территории полка нарисовались батареи артдивизиона. Следом за артиллеристами в полк стали прибывать пехотные роты и миномётные батареи мотострелковых батальонов. Учения закончились. Перед самым обедом в расположении появились чумазые и голодные связисты. Прапорщик Зелимханов изощрёнными словами материл подчинённых, как всегда долго и основательно. Особенно доставалось младшему сержанту Заливину, которого прапорщик «любил» больше других и называл не иначе как членистоногим. Видимо, его разозлили не на шутку. Но чем? Полежаев объявил построение на обед, и разведка потянулась на выход.
 «Как классно быть разведчиком! И как стрёмно быть связистом, - размышлял Лёха, глядя на то, как Зелимханов измывается над связистами. – За что он их так?»
 В столовой разведчиков ожидал большой приятный сюрприз - огромный медовый торт от капитана Нечаева. Ротный умел не только показательно наказывать, но и щедро награждать. Всё-таки как классно быть разведчиком! Да ещё и при таком командире! Казалось, весь полк в этот момент завидовал разведчикам.
 «По подвигу и награда будет»,- любил повторять Нечаев, имея в виду и поощрение, и наказание, в зависимости от конкретной ситуации. - «Каждый несёт свой чемодан». Сегодня самым тяжёлым оказался чемодан сержанта Кудрявцева – он заступал в наряд дежурным по роте. Капитан Безродный выделил из роты связи двоих дневальных, таких же «залётчиков», как и Кудрявый. И тоже с назидательной целью.

Глава 11. « Французские каникулы ».
 «Кто долго спит, тот ест во сне».
 (армейская мудрость)
 
 Июль был в самом разгаре. Уже неделю полк жил в ожидании больших учений, жил и готовился. Шутка ли! Марш-бросок на юг Монголии своим ходом, да ещё в такую жару! А потом несколько суток в пустыне Гоби, под палящим солнцем, со скудным запасом воды. А ведь придётся ещё и окапываться, нести караульную службу, воевать. Пустыня коварна и промахов не прощает. К таким учениям готовятся основательно.
 Нечаев построил роту и доводил до подчинённых приказ командира полка:
- Когда будет объявлена тревога, никто не знает. По сигналу тревоги мы должны покинуть парк в течение сорока минут. Старший лейтенант Жарков! Ваш взвод в учениях не участвует. Вы остаётесь в полку и быстро сменяете все полковые наряды. В караул заступит артдивизион, всё остальное – наше. Вы заступите дежурным по полку. Соломатин остаётся в Вашем распоряжении дневальным по штабу. Своих людей распределите самостоятельно. В Гоби пойдём на пяти машинах: все БМП и «Сотый». Всем позаботиться о воде и провизии. Это не значит, что вы должны обокрасть полковую столовую. Деньги у вас есть, закупайте в магазине консервы. Сладкого берите поменьше. Жопа слипнется, а с водой напряг. Лучше тушёнку, оно надёжней. Запас карман не тянет. Имущество укладывайте в правые десантные отделения, левые под личный состав. Сегодня все приготовления должны быть закончены. Командиры взводов контролируют погрузку. Старшина отвечает за палатки и маскировку. Рота, налее-во! Строиться на улице.
 Семнадцатого июля ровно в полдень сыграли боевую тревогу. Старший лейтенант Жарков сменил дежурного по полку, а его танкисты – наряды на КПП и КТП. Лёха занял
свой пост в штабе полка как раз в тот момент, когда комендачи чехлили полковое знамя. На время учений первый пост сняли. В большой спешке штабное начальство покидало свои кабинеты. И только один старший офицер с «мандавошками» в чёрных петлицах, не торопясь, вышел из штаба. Это был особист полка майор Рудик. Беготня продолжалась около получаса, а потом наступила пронзительная тишина. С небольшой заминкой полк ушёл на дивизионные учения в район Шеви-Гоби. В полку осталось три офицера, два прапорщика и около пятидесяти срочников. Об этом Лёха узнал из разговора Жаркова с начальником караула. На десять дней наступила неторопливая, размеренная, спокойная жизнь. Слишком спокойная. В полковой столовой возле самого входа накрывали два стола на всех. Караул как всегда забирал еду термосами. Лёха приходил в штаб сразу после завтрака и, с перерывами на обед, бездельничал до самого отбоя. Кроме Лёхи в расположении ночевали только механики из взвода Жаркова и штабной писарюга из комендачей. Его в полку оставил Чиполлино, писать для офицеров штаба конспекты ленинских работ и партийных пленумов. В начале августа в дивизии ожидали большую проверку из политотдела Округа, и Цвибель решил подстраховаться. На третий день «французских каникул» механик «Девяносто восьмого» Опарин притащил в казарму ведро с бензином. Выпросил у водилы из караула для стирки. Постирались все, в том числе и Лёха, хотя ротный строго настрого запрещал стираться в бензине. Под угрозой массовых репрессий. В дивизии уже бывали случаи, когда заядлые курильщики после подобных постирушек получали серьёзные ожоги. По забывчивости закуривали, а потом горели как факел Прометея. В апреле один умник вообще умудрился закурить в процессе стирки. Бахнуло не хило! Волос на голове у солдата совсем не осталось, а руки до локтей обгорели. Еле откачали. Опыт печальный, но чуханом ходить не хочется. А бензин очень хорошо справляется с грязью, и главное быстро. Поэтому при удобном случае запретами ротного пренебрегали. А сейчас был очень удобный случай. За неделю ХБ полностью выветрится, а «стукачей» в разведке не было. Лёха не курил и вполне резонно рассудил, что ему «живой костёр» не грозит.
 Двадцать второго в полк привезли почту, и Лёхе в одного пришлось её сортировать по подразделениям полка. В огромной кипе писем нашлась весточка и для него. Впервые в жизни Лёха получал письмо в солдатском конверте без марки. На адресе отправителя значилось: г. Чита, Каштак, в.ч. 12651. Это было письмо от Юрки Семёнова. Оно датировалось двенадцатым июля. Юрка писал, что попал во второй батальон учебного мотострелкового полка, в котором готовят наводчиков БМП. Порядки в полку говённые, и эти моральные уроды - сержанты замордовали курсантов строевой подготовкой. Но больше всего Юрку напрягал подъём-отбой за сорок пять секунд, по десять раз к ряду.
 «Да, братан, тяжко тебе, - посочувствовал другу Лёха.- У нас таких заморочек даже в карантине не было, всегда давали две-три минуты на сборы. А в разведке и того больше. Одно слово – учебка».
 Присягу Юрка должен был принимать восемнадцатого числа.
 «Сегодня двадцать второе. Значит ты уже солдат. Поздравляю!»
 Лёха на второй раз перечитал письмо, и решил, не откладывая в долгий ящик, вечером написать ответ. Благо, и времени было в избытке и адрес известен.
 «Постой, кажется, Тузукин пришёл из Каштака, из второго батальона. Вернётся с учений, надо будет расспросить его про эту дыру».
 Пошла вторая неделя. В ожидании ужина Лёха сидел на штабном крыльце и томился бездельем. Отсутствие людей и откровенная скука начинали тяготить. Засмотревшись на бродивших за воротами КПП монголок, Лёха не заметил, как мимо него в штаб проскользнул начальник караула. Буквально через минуту из штаба донёсся громкий хохот, и Лёхе стало интересно, по какому поводу такое веселье. А повод действительно был.
Потом про этот случай год вспоминали. Дело было так. В восемь утра Кутепа (водила
из караула) поехал менять посты на дивизионных складах и совершенно случайно задавил тарбагана. При этом ему показалось, что тарбаган убежал в нору, и он не стал останавливаться. Проехав по кругу и сменив всех часовых, вернулся в полк. Через два часа поехали менять посты и на тебе – прямо у обочины лежит крупный сурок, килограммов на
шесть с гаком. Кутепа, не будь дураком, забрасывает грызуна в кузов. Весной его отправляли в Улан-Батор, и там какой-то монгол угощал офицеров жареным тарбаганом. Ну и ему перепало. Было вкусно. Кутепа решил несколько разнообразить надоевшее меню и на обед изжарить тарбагана. Пока начальник караула не залёг отдыхать, о тарбагане не заикались, знали, что сразу отберет и выбросит. Как только начкар отошёл ко сну, тарбагана освежевали. Освежевали - это громко сказано, к тому времени он пять часов пролежал на тридцатиградусной жаре и, мягко говоря, слегка подпортился. Пока Кутепа разделывал сурка, разводящий дальних постов сгонял в столовую за луком и растительным маслом. Как раз к обеду дичь зажарили. Мяса оказалось не так-то и много, оно просто тонуло в собственном жиру. Кутепа позвал на свеженину помощника начкара, но тот, будучи человеком брезгливым, от трапезы отказался. А вот разводящие - нет, ели и нахваливали. Короче, в половине шестого у всех троих «пробило днище».
Начальник караула ржал, как мерин, время от времени, вытирая слёзы:
- В караулке два толчка, а их трое! Я чуть не сдох со смеху, когда увидел, как они втроём вокруг скачут. Двое сидят, а третий, как тушканчик, рядом прыгает и нехорошие слова им говорит. Типа: давайте быстрее, говнюки, мочи нет терпеть. А Кутепа? Это же вообще клоун. До машины добежит, дверь откроет и ...обратно в сортир. Умора! Смех - то смехом, а служба службой. Надо посты менять, а эти засранцы с толчка не слазят, корни пустили. Ну ладно разводящие - часовых и помощник поменять может. А водила? На дальние посты пешком не набегаешься. Далековато.
- И что, часовых так и не меняли? – живо поинтересовался Жарков.
- Ну конечно! Меняли, ещё как меняли! Правда, на час позже. Но это надо было видеть! Кутепа убирает сиденье, ставит вместо него ведро, залазит в кабину, спускает штаны и садится. В кабине запашок, не приведи Господь! Розалин (помощник начкара) в кабину заглянул и сразу в кузов полез, вместе со сменой. Так и поехали, под «музыкальное» сопровождение и дикий ржач. Вот послал бойца в санчасть, может таблеток каких принесёт. Пока из дристунов кишки не вывалились. Нажрутся чего попало, а потом дрищут дальше, чем видят. Одно радует, другим неповадно будет. Ладно, пойду службу нести. Через час посты менять надо. Благо, хоть часовых не накормили, гурманы хреновы.
Артиллерист ушёл в караулку, а Лёха отправился на ужин, воспроизводя в памяти его рассказ. Очень хотелось посмотреть на смышлёного водителя-кулинара.
 Через четыре дня полк вернулся в казармы. К вечеру двадцать седьмого все подразделения были на месте, за исключением разведки. Танкисты Жаркова выяснили у связистов, что разведчиков оставили в Улан-Баторе искать автомат. Из Чойера полк доставляли в дивизию по железке, и по дороге в четвёртой роте пропал автомат. Вместе с четвёртой ротой разведчиков развернули в обратном направлении и плотной цепью погнали вдоль железнодорожной колеи. А это, без малого, двести вёрст.
- Я не понял, - искренне возмущался Опарин, – пехота «просохатила» ствол, а разведка искать должна? Это с какой радости? Мы что, рыжие? Неправильно это! Вот и гнали бы весь второй батальон, во главе с комбатом. Сами обделались, сами и расхлёбывать должны.
- Да ладно тебе, не кипятись, - успокаивали механика связисты. - Там Чиполлино на вашего Полежаева наехал. Говорят, по делу. А Нечаев заступился. Вот ваших и заставили ствол искать, в наказание.
- А что случилось? Вы - то хоть знаете?
- Да, стрельба была какая-то при загрузке на платформы. Говорят, ваш старшина из «Макара» палил. А какого хрена - незнамо. Стрельбу услышали в штабе дивизии, ну и загоношились, конечно. Замполита и Чиполлину вызвали и отодрали, как первоклассников. Замполит - мужик нормальный, с понятием. А Чиполлине только дай повод, с говном бы сожрал. Сам знаешь, как он афганцев не любит, а вашего Полежаева особенно.
- Полежаев без нужды палить не станет. Должна быть веская причина.
- Чего мы гадаем? Ваши вернутся, и всё узнаем. Ждать-то не долго.

Разведрота вернулась в полк через двое суток, когда ситуация с пропавшим автоматом полностью прояснилась. Разведчики не прошли и трети пути, а майор Рудик уже знал и подоплёку пропажи оружия, и где оно находится. Как говорится, профессионализм не пропьёшь. Правда, Рудик не пил, и к нему это не относится.
 История простая и поучительная. Два солдата - узбек и татарин - не поладили между собой на предмет известной поговорки про незваного гостя. Татарин без долгих разговоров набил узбеку морду. И, судя по всему, сделал это от души. Жаловаться узбек не стал, но обиду затаил. Когда грузились на платформы, у него созрел план мести. Ночью он выкрал у спящего обидчика автомат и засунул его под дощатый настил платформы. Наивный! Думал наказать татарина, а наказал обоих. И две роты в придачу. Автомат в Наушках нашли пограничники, и он благополучно вернулся в полк. А вот узбек уже нет. За свою «шалость» он получил четыре года тюрьмы. А татарин – два года «дизеля», за утрату оружия. Классно повеселились!
 После ужина, рассевшись на табуретках, разведчики чистили оружие и между делом обсуждали учения. Леха подрядился помочь Казанцеву – чистил пулемет с командирской машины. Обычно скупой на досужие разговоры наводчик, на этот раз охотно делился впечатлениями:
- В принципе ничего особенного - пустыня как пустыня. Резко-континентальный климат. Приятного мало. Днем жара невыносимая - за сорок в тени. Ночью - плюс пять-семь. В оцепление без шинели идти холодно. И что характерно, с девяти утра начинает жарить немилосердно. По дивизии вообще приказ был: с одиннадцати утра и до пяти часов дня всем находиться в тени. В пехоте три случая теплового удара было. Пацаны от жары сознание теряли. Ветер и тот горячий. Триста метров пробежишь и можно портянки выжимать. Во как потом исходили. В машине находиться вообще невозможно – духота страшная. И с водой напряг. Ладно, нам еще повезло – старшина у обеспеченцев в авторитете, каждый день на роту полный термос привозил. По два литра на брата выходило. Пехота вообще погибала - им те же пятьдесят литров приходилось делить на сорок – сорок пять человек. Вот и прикинь «салага», дали тебе два литра воды на день, и делай с ней что хочешь. Хочешь - пей, хочешь - мойся. А надо и то, и другое. А то коростами покроешься и «забайкалка» потом замучит. А еще зубы надо почистить и котелок после еды помыть. Так-то! Я за эти две недели килограмма четыре сбросил, если не больше. Ко всему прочему песок на зубах постоянно скрипит! В первый батальон к пацанам эфа приползла. Длиннющая, метра полтора. Приползла и в окоп свалилась. А в окопе сержант загорал. Так она ему прямо на грудь шлепнулась. Говорят, он, как лежал горизонтально, так и вылетел из окопа в горизонтальном положении. Все правильно, жить захочешь - еще и не так извернешься! Змею, конечно, оприходовали – шкуру с нее спустили, на ремешки. Говорят, красивая. И ведь что интересно: растительность совсем убогая, а живности хоть отбавляй. Много разных мелких ящериц. Шустрые такие – я за одной минут десять гонялся. А когда поймал и на ладошке на спину перевернул, она сразу мертвой прикинулась. Вот шельма! Прикинь, у нее лапки на наши руки похожи, тоже пять пальцев! И расположены они точь в точь, как у человека. Прикол!
 Этой ночью Лёхе приснился незабываемый сон – по Монгольской степи движется живой ковёр, сжирающий всю растительность на своём пути. Ковёр из саранчи причудливой сине-зелёной расцветки с оранжевыми вкраплениями. А саранча-то какая крупная! Отдельные особи до восьми сантиметров в длину, даже летать не могут. Какая гадость! Почему из всех рассказов Казанцева именно этот отложился в Лёхином подсознании, он не понимал. Да и не пытался понять. Эта тема Лёху не интересовала.

 Глава 12. « Бархатный сезон ».
 «Стране нужны герои, страна рожает дураков!»
 (офицерская поговорка)

 Лёха стоял в канцелярии командира роты, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо ждал. Нечаев сидел за столом и размашистым почерком писал записку прапорщику
Полежаеву. Было заметно, что ротный торопится и сильно нервничает. На мгновение Нечаев остановился, обвёл взглядом сидевших вокруг офицеров и снова погрузился в работу. Дело было нешуточное - старшину вызывали «на ковёр» в Политотдел дивизии. О чём пойдёт речь, Нечаев хорошо знал. Нелепость какая-то, но из-за неё у Полежаева могут возникнуть большие проблемы. Тем временем Скворцов излагал Жаркову суть дела, с невозмутимым видом смакуя детали. Скворцов был отменным рассказчиком. Временами Лёха еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, но раздражать ротного было чревато.
- Проблема выеденного яйца не стоит, а шума наделали … Я бы и сам эту паскуду пристрелил с большим удовольствием.
- Какую паскуду? Какие яйца? Ты нормально объяснить можешь? – кипятился Жарков.
- Когда в Чойере встали под загрузку, Полежаев пристрелил ворону. За это его теперь сношают все, кому не лень. Вот и начальник Политотдела на беседу приглашает. И ведь объяснение, действительно, дурацкое – убил ворону за то, что ковырялась в солдатском котле. Кто поверит?
- Ты долго будешь издеваться? Давай, нормально рассказывай.
- Короче, поставили полк под погрузку. Процесс это длительный, не на один час. Ты сам знаешь, загонять технику на платформы занятие не из лёгких. Недалеко от нас обеспеченцы развернули полевую кухню и готовят хлебню. Ну, всё как положено. Дело было к обеду, и бойцы с термосами потянулись к «поварёшкам» за едой. Незаметно образовалась очередь. От нас, как всегда, за обедом пошёл старшина с двумя наводчиками. Стоят, ждут очереди. И тут с местной помойки прилетает здоровенная ворона. Сделала круг на бреющем полёте и уселась на теплушку. Огромная! Размах крыльев больше метра и клюв как у тукана. Окрас обалденный, с невероятным фиолетовым отливом. Я её сам видел. Сидит на вагоне и высматривает сверху, что плохо лежит. А наглючая! Долго ждала, гадина, когда «поварёшки» отвлекутся. Дождалась! Только выдался удобный момент, она пикирует с вагона и хватает с лотка буханку хлеба. Крыльями маханула, чуть кашевара с подножки не столкнула. Тот тоже не растерялся, бросает ей вдогонку черпак и выбивает из когтей злосчастную буханку. Уж лучше бы она улетела со своей добычей. Ворона возвращается на теплушку, кашевар бежит за черпаком, очередь балдеет. Ворона, нахохлившись, сидит на вагоне и в упор смотрит на кашевара, а тот моет черпак, а сам косится на эту бестию. Играют в гляделки. Только «поварёшка» отвернулся, она снова пикирует на полевую кухню. И снова неудачно. И так раза четыре. Одним словом - достала! Кашевар злится, а сделать ничего не может. А ворона, словно издевается, ходит по крыше вагона вразвалочку и косяка давит. Толпа тащится. В конце концов «поварёшка» взбеленился, хватает солдатскую кружку и в ярости бросает в ворону. Слишком высоко. Кружка перелетает через вагон, и с той стороны слышатся маты. Кашевар бросает всё и лезет под вагон за кружкой. Ворона пикирует с крыши, усаживается на котле и … И начинает из каши вылавливать мясо! Своим поганым клювом! Час назад она этим клювом на помойке падаль дербанила, а теперь в солдатском котле роется. Вот погань! Прикинь, схватит кусок, голову запрокинет, проглотит, посмотрит по сторонам и снова в котёл. На клюве рисовые зёрна прилипли. Солдаты от удивления рты разинули. Полежаеву это очень не понравилось, но гоняться за вороной на посмешище всему полку он не стал. Старшина поступил просто – достал пистолет и пристрелил паскуду. Живучая, падла! Два раза пришлось стрелять. Хорошо хоть в котёл не упала.
- А в дивизии об этом как узнали? Выстрелы услышали или доложил кто?
- Кто-то из штаба дивизии мимо проезжал, как назло. Сразу комдиву донесли. Вот и завертелось. Комдив велел выяснить и доложить. Ну вот, Цвибель и доложил. Ты бы видел, как он пузырился! …
Нечаев дописал, свернул листок пополам и протянул Лёхе:
- Эту записку сейчас отнесёшь старшине, адрес Полежаева ты знаешь.
Ротный похлопал себя по карманам:
- Вот чёрт, жетон посыльного дома оставил. Ладно, бери противогаз и бегом в городок. Одна нога здесь, другая – бежит обратно. Всё понял? Тогда вперёд.
Лёха пулей вылетел из канцелярии ротного и … совсем забыл о противогазе. Когда вспомнил, было уже поздно.
Старшина жил в дальнем от полка ДОСе, недалеко от комендатуры. Подбегая к подъезду Полежаева, Лёха заметил комендантский патруль, бодро идущий навстречу.
 «Нехорошо, очень нехорошо. Не иначе, как по мою душу прутся. А у меня ни жетона, ни противогаза. Ладно, старшина отмажет».
Квартира Полежаева находилась на четвёртом этаже. Дверь открыла жена. Старшины дома не оказалось, полчаса как ушёл в штаб дивизии. Попал!
Внизу хлопнула входная дверь. Лёха понял, что это за ним, но просить убежища у жены прапорщика посчитал неуместным. Не торопясь, он спустился вниз и толкнул входную дверь. За спиной послышался какой-то шорох. Всё правильно, один из патрульных поджидал его в подъезде на случай, если Лёха попытается удрать через подвал. На улицу вышли уже вдвоём. На скамейке возле подъезда сидели двое - прапорщик и сержант - с эмблемами инженерных войск в чёрных петлицах. Сзади стоял низкорослый коренастый рядовой. Прапорщик не спеша встал со скамейки и оценивающе посмотрел на Лёху:
- Ермаковский?
- Так точно.
- Ну, пошли.
Первый раз в жизни Лёха шёл под конвоем - прапорщик чуть впереди, а его бойцы в двух шагах позади Лёхи. Добрались быстро. Комендатура располагалась с торца дома на первом этаже обычного ДОСа. Её двор был огорожен сеткой - рабицей. Во дворе стоял УАЗик коменданта гарнизона, под которым ползал водитель. Какой-то солдат в невероятно грязном ХБ топтался по территории, лениво махая убогой метёлкой. Изредка он бросал косые взгляды на зорко следивших за ним патрульных. Лёху завели внутрь и сдали в дежурку. Встретили Лёху очень радушно, обрадовались ему, как брату. Для начала отобрали ремень, пилотку и комсомольский билет. Военный билет хранился в сейфе у ротного. Затем, заставили выдернуть из петлиц эмблемы. Лёхе это особенно не понравилось, но огрызаться он не стал - бесполезно. Подробно расспросив о цели появления в городке, начальник патруля распорядился:
- В камеру его, пусть посидит чуток. А я сейчас позвоню дежурному по полку. Если не врёт, через час-полтора заберут. А если врёт - на трое суток приютим.
Лёху втолкнули в камеру, и ему сразу стало грустно. Камера, мягко говоря, была очень маленькой, не более трёх квадратов жилой площади. И в ней уже находилось шестеро бойцов из различных частей дивизии. Лёха стал седьмым. А ещё тот чухан с метёлкой. В камере было душно. Единственный источник вентиляции - маленькое окошко в двери размером пятнадцать на пятнадцать. Оно выходило в коридор комендатуры, и периодически в него кто-нибудь заглядывал. Пол и стены были отделаны кафелем. Мебели, естественно, никакой. В такой тесноте можно было только стоять или сидеть на полу. Но даже в таких спартанских условиях всегда найдётся место солдатскому юмору. Лёха был единственным краснопогонником в этой тёплой компании. Сидевший возле двери сержант пристально посмотрел на Лёху снизу вверх и лукаво усмехнулся:
- Ну, вот и пехота пожаловала. Тебя нам только и не хватало для полного счастья. Да мужики? Как же без пехоты? Без пехоты нельзя. В тесноте, да не в обиде.
- Вообще-то я разведчик, - попытался определить свой статус Лёха.
- Ну, ты же из Ермаковского полка?
Лёха утвердительно кивнул головой.
- Значит, пехота. И давай не будем спорить. Кстати, однополчанина своего видел? Грязный, как чёрт, с идиотской улыбкой?
- Наверное. Какое-то чмо двор подметает. Это он?
Сержант криво улыбнулся:
- Это он! Вернее – оно. И ведь что самое гнусное? Сейчас оно закончит работу и вернётся в наш общий дом. И снова начнётся ад. Запашок чувствуешь?
- Вроде бы. Не то соляркой, не то гарью угольной. Кстати, почему однополчанин? Я его в нашем полку ни разу не видел.
- Ты какого призыва, военный?
- Весеннего.
- То-то и оно. Он с нового года в дивизионной кочегарке начальству кровь пьёт. А до этого у вас в танковом батальоне служил. Три месяца! Всех запарил. Знаешь какое у него погоняло? Выкидыш. Фамилия у него Выкидухин. Я его ещё с учебки знаю, мы тогда в одной роте служили. Сколько раз из-за этого козла роту строевой дрючили! А ему по-херу. Бить бесполезно. Он ещё в учебке отличился. Стоял в наряде по роте и ночью нассал в сапог одному сержанту. В отместку за что-то. Сержант обалдел от такой наглости, потащил его в туалет, мозги вправлять. А Выкидыш ему и говорит: «В следующий раз я тебя обоссу, спящего». Прикинь! У нас в роте кровати были двух ярусные, и сержанты всегда внизу спали. После этого все как один на второй ярус перебрались. За всю учебку его в караул ни разу не ставили, боялись, кабы чего не выкинул. Одно слово Выкидыш, чмо недоделанное.
В это время в коридоре послышался шум и отборная брань начальника патруля. Сквозь окошко до арестантов долетела радостная весть – Выкидыш сбежал.
- Ну, слава Богу! – облегчённо выдохнул сержант. – Быстро они его не поймают, а значит и нам комфортней будет. Как-то не хочется умирать молодым, задохнувшись от вони.
Камера наполнилась смехом. С недовольным видом к окошку подошёл помощник коменданта и вежливо попросил всех заткнуться. Рассказ сержанта вызвал у арестантов неподдельный интерес. Оживился высокий ефрейтор из артиллерийского полка:
- А в кочегарку - то он как попал? Тоже, поди, номер выкинул?
- Два номера! В танковом батальоне пехотного полка мой одноклассник служит, кое - что рассказывал. Выкидыш в войсках быстро освоился, и даже один раз в караул успел сходить. Больше ставить не рискнули. Он на дивизионных складах целый магазин по воронам расстрелял, придурок. Отсидел на Губе десять суток. Поставили в наряд по роте, так он ночью посыльному сапоги к полу прибил, гвоздями на девяносто. А утром тревога. Посыльный спросонья в сапоги запрыгнул, а потом долго крыльями махал, как большая птица. Пытался равновесие удержать. Не сумел. Грохнулся и порвал сухожилия на обеих ногах. Выкидышу новую кличку дали – «безбашенный танкист» - и снова на Губу закатали. Думаешь, помогло? Как бы не так.
Лёха так увлёкся рассказом сержанта – танкиста, что даже не чувствовал, как у него затекли ноги от длительного сидения в неудобной позе. Камера уже не казалась маленькой и убогой. Человек ко всему привыкает.
- А хоромы - то тесноваты, - поглаживая затёкшую спину, пробормотал высокий ефрейтор. - Сейчас бы ноги вытянуть, во всю длину. Но негде, народа много.
- Это не много, - откликнулся кто-то. – Я здесь в марте двое суток торчал. Тогда нас, действительно, много набилось. Думаешь сколько? Семнадцать душ. Яблоку упасть негде. Сейчас мы все сидеть можем, а тогда только стояли. Так - то.
- И как же вы спали? – озаботился ефрейтор.
- Да ни как. Это «духи» в учебке могут стоя спать, а я не умею. Кстати, Выкидыш в тот раз тоже был. Он здесь часто гостит. Правда, тогда он был гораздо чище.
Сержант – танкист вспомнил, что не рассказал ещё самого главного – за что Выкидыша списали в кочегарку, подальше от оружия и боевой техники. Эту историю Лёха уже слышал от Казанцева, но вкратце, без подробностей.
 Дело было так. После истории с караулом, от греха подальше, Выкидухина перевели с
должности наводчика танка в заряжающие. Зимний учебный период был в самом разгаре. Полным ходом шла боевая подготовка с многочисленными стрельбами и марш - бросками. Ротные тактические учения сменялись батальонными, батальонные – полковыми. Справедливости ради надо сказать, что в монгольской группировке стрельбы были обычным явлением. Стреляли все и много. Патронов и снарядов не жалели. И это приносило свои плоды – стрелять солдаты умели. И днём и ночью. В середине декабря, на ночных стрельбах, Выкидыш содрал лоскут кожи на правой руке. Кровь запеклась, и образовалась большая короста, которая периодически кровоточила. Дня через три-четыре Выкидыш вспомнил, что на носу Новый год. А он? Два месяца, как в Монголии, и ни разу не написал домой. Мать
ещё не знала, что её чадо после учебки угодило в Монголию, и, наверное, волновалась. Надо написать, отметиться. Заодно и с наступающим поздравить. Выкидыш выпросил у старшины листок бумаги и уселся за письмо. Говорят, в семье не без урода. Выкидухин оправдывал эту поговорку на двести процентов. Дурак дураком, и уши холодные! Жарким выдался Новый год и для матери, и для местного военкома, и для первого секретаря горкома партии. После слов: - Здравствуй, мама! – Выкидыш задумался и случайно ободрал коросту на пальце. Три крупных капли крови упали на бумагу. Солдат попытался их удалить, но только размазал кровь по всему листу. Это его нисколько не смутило. Вторая фраза дословно звучала так: «Пишу письмо на сапоге убитого китайца». Вот такой новогодний розыгрыш. А дальше корявым почерком излагался рассказ о кровопролитных боях с китайской армией, из-за которых собственно у него не было возможности сообщить о себе. Здесь было всё: и большие потери с обеих сторон, и героизм советских танкистов, и трусость отдельных прапорщиков. В жизни всегда есть место подвигу. Себя он тоже не обделил – красочно описал, как вытащил из горящего танка командира батальона. И за это был представлен к медали, хотя полагается орден. Судя по всему, мать не поняла, что это невинная шутка. Очень уж правдоподобно было написано. К тому же шла война в Афганистане, а о ней правительство тоже не сразу объявило. Сердобольная мать приняла всё за чистую монету и кинулась в панику. Родом Выкидухин был из какого-то маленького городка в центральной России, и через два дня в городе обсуждали только одну тему – необъявленную войну с Китаем. Напрасно военком пытался убедить горожан, что никакой войны с Китаем нет, а «весточка с фронта» – неудачная шутка. Пока в дело не вмешались ответственные товарищи из КГБ, люди верили окровавленному листку бумаги.
Всё закончилось тем, чем и должно было закончиться: в середине января из штаба Округа в полк прибыли два полковника и от всей души «натянули на бубуку» всё руководство Ермаковского полка. В свою очередь Цвибель «поимел» офицеров танкового батальона. Всех, кто имел к шутнику хоть какое-то отношение. Выкидыш отмотал третий срок на Гауптвахте. Пока он валялся на нарах, комбат оформил его перевод в дивизионную кочегарку. Вот такая она, Камасутра по – военному.
 Из комендатуры Лёху забрали перед обедом. К тому времени Выкидыша ещё не отловили, но уже увели высокого ефрейтора. За Лёхой пришёл лейтенант Глинский. По дороге он прозрачно намекнул, что ротный очень огорчён Лёхиной нерасторопностью и приготовил для солдата какой-то сюрприз.
- Как отдохнули, товарищ солдат? – в голосе ротного прозвучали угрожающие язвительные нотки. - С пользой время провели или как? Двор подметали или полы драили? В комендатуре движение, как на Арбате, грязи хватает. Ну, так чем занимались? Отвечать надо, когда командир спрашивает.
- В камере сидел, товарищ капитан, - потупившись в пол, промямлил Лёха.
- Ну и как, понравилось? Там уютно, тепло, правда, тесновато. Чего молчишь?
Лёха не знал, что ответить. Можно сказать, что ему чертовски повезло - в канцелярию ротного вошёл старшина, и Нечаев сразу переключился на него. Всех интересовало, чем кончилась история со стрельбой. Нечаев надеялся, что всё обойдётся. Начальник Политотдела - мужик серьёзный. Жёсткий, но рассудительный. Этот будет разбираться досконально и непредвзято. Судя по всему, Полежаев отделался лёгким испугом. По крайней мере, выглядел он очень спокойным. На радостях ротный объявил Лёхе два наряда на службу и выпер из канцелярии.
 Оба своих наряда Лёха отбарабанил ещё в июле, и в август вошёл уже «без долгов». И оба раза его напарником становился Митрохин. А это значительно облегчало службу.
Август в Монголии - прекрасное время года. Недаром его называют «бархатным сезоном». Жара спала, и дневные температуры редко превышали двадцати пяти градусов. По ночам столбик термометра ниже пятнадцати градусов не опускался. За месяц прошло несколько ливней, скоротечных и на редкость обильных. И всегда в одно и тоже время – вечером. Моросящих затяжных дождей, свойственных для родной Сибири, Монголия не знала. Воевать в такую погоду одно удовольствие. Вот и воевали, часто и подолгу. Воевали
все подразделения полка, вперемешку с нарядами и караулами. Канонада на полигоне стояла днём и ночью. И это было нормально. Раз в неделю разведка заступала в караул, и Лёхе всегда доставалась вторая смена четвёртого поста. Четвёртый пост охранял полковой арсенал. Он находился совсем рядом с караульным помещением, за это его и не любили. Лёха не курил, и ему было всё равно, на каком посту нести караульную службу. Его вообще не тяготила караульная служба. С начала августа в моду вошли трёхкилометровые кроссы по утрам вокруг дивизии. По началу это сильно напрягало, но через пару недель втянулись и даже стали получать удовольствие. Вот где проявилось превосходство некурящих, над папиросными гурманами. В боевую подготовку роты были включены новые виды: рукопашный бой и искусство маскировки. И тем и другим заведовал прапорщик Полежаев. Два раза в неделю для роты наступали «полежаевские дни», когда старшина мог гонять своих подчинённых до седьмого пота. Мог и гонял. Танкистов Жаркова можно было назвать счастливчиками - они в этих занятиях участия не принимали. Остальные погибали по полной программе. Полежаев был прекрасным рукопашным бойцом. Он обучал своих солдат простым, но очень эффективным приёмам. Их было не больше десятка, но отрабатывались они до автоматизма. Каждый раз на таких занятиях старшина устраивал жёсткое силовое испытание, воспитывающее и волю, и чувство локтя. Суть его заключалась в следующем: одно отделение становилось спиной к спине, а все остальные за три минуты должны повалить их на землю. Разрешались только борцовские приёмы. Через это испытание проходили все, но только одному экипажу удавалось устоять. Это был экипаж сержанта Никитина, который за дивизионные учения получил звание старшего сержанта. Лёха выступал за экипаж ротного, но их с Казанцевым и Лукашиным валили всегда, и очень быстро. После таких «побоищ» Лёха ходил в синяках, и ему это нравилось. А ещё ему понравилось стрелять из вооружения БМП. Стрелковой подготовкой роты занимался Нечаев. Это он однажды загнал Лёху в башню БРМа и заставил Казанцева долго и терпеливо учить снайпера премудростям стрельбы из орудия. Весь фокус заключался в том, что в полёте граната меняет направление. Благодаря своему оперению она поворачивает на ветер. И чем сильнее ветер, тем круче поворачивает граната. А ветры для Монголии явление обычное, практически непрерывное. Вот и попробуйте за доли секунд рассчитать траекторию полёта гранаты, скорость движения мишени и расстояние до цели. Из пулемёта Лёха стрелял классно, а вот с орудием получалось плохо. Только с десятого или одиннадцатого раза ему удалось поразить быстро двигающуюся мишень. И то случайно. Да, из СВД стрелять гораздо легче. День ото дня Лёха срастался со своим винторезом, совершенствовал навыки обращения с оружием. Однажды он поймал себя на мысли, что разговаривает со своей винтовкой, как с живым существом. Чудеса! Теперь он быстро, но без суеты, опустошал магазин своей СВД, расстреливая все патроны и практически не делая промахов. Ни днём, ни ночью. Незаметно для себя и, не осознавая этого, он становился превосходным стрелком. Но, до настоящего снайпера было ещё далеко. Август изменил Лёхин статус. В отличие от Митрохина, никто в роте больше не называл его «духом», и тем более «задротой». Казанцев первым во время очередных стрельб назвал его Соломой, сократив фамилию. Лёха стал полноценным солдатом, от которого во многом зависели результаты стрельб, особенно показательных. Практически на все ночные стрельбы приезжал Чиполлино, и всегда его разочаровывали. Прапорщик Полежаев полностью реабилитировался в глазах всех штабных офицеров, за исключением Цвибеля. Но это его не смущало. Полежаев ни перед кем не пресмыкался, и пресмыкаться не собирался. Для Лёхи он стал кумиром и образцом для подражания.
 «А всё-таки прав был батя: армейскую школу нужно пройти. Нужно тебе самому. По крайней мере, поймёшь, кто ты такой и чего ты стоишь. А это уже не мало».




 Глава 13. Бойня!

 «Главное – ввязаться в драку, а там видно будет».
 (Наполеон Бонапарт)
 Осень разведка встретила в степи – на полевом выходе, километрах в пятнадцати к востоку от дивизии. В степь рота ушла на трёх машинах: один танк, одна БРМ и одна БМП. Естественно, весь личный состав роты в количестве тридцати пяти человек в трёх машинах разместиться не мог. К тому же десантные отделения боевых машин были забиты имуществом. По приказу ротного взводные на технике ушли вперёд. С собой они забрали всех механиков – разбивать лагерь. Все остальные во главе с командиром совершили героический марш-бросок. Благо, утро тридцатого августа выдалось хмурым и ветреным. Бежать в такую погоду одно удовольствие. Нечаев бежал чуть впереди роты, а Полежаев замыкал колонну, подгоняя отстающих. Через два с половиной часа добрались до места. Это была большая поляна на берегу не широкой, но быстрой реки, со всех сторон окружённая зарослями тальника. Замечательное место! Настоящий оазис среди монгольского уныния. По крайней мере, нет проблем с водой. Лагерь уже был разбит – стояли четыре палатки: одна для офицеров и по одной для каждого взвода. С помощью маскировочных сетей, технику искусно замаскировали в кустах. На костре в двадцатилитровой кастрюле уже закипал чай. Всем марафонцам ротный позволил искупаться в речке, смыть пот. Сам тоже залез в студёную воду. Освежились здорово! Сразу после обеда выставили боевое охранение – импровизированный мини-караул. У часового в наличии имелся всего один патрон, и тот холостой с пластиковой пулей. Этот патрон передавался от часового к часовому как бесценная реликвия. За десять дней в охранении побывали все. Нечаев составлял график несения караульной службы так, чтобы не срывать боевую подготовку. А подготовка шла полным ходом, в течение десяти суток. И в первую очередь диверсионно-разведывательная. Солдат учили устраивать секреты и засады, скрытно передвигаться и снимать часовых, идти по следу и заметать собственные. Это было трудно и интересно. Иногда ротный устраивал игру в казаки – разбойники. Один взвод должен был раствориться в складках местности, а два других должны их отыскать в течение трёх часов с использованием технических средств. Радиус разбега – пятьсот метров. Лучше других прятался сержант Жергелия из экипажа «Девяносто восьмого». Ни разу не нашли, хотя он всегда таился где-нибудь по - близости. Хитрый осетин! Действительно, талант. Лучшей ищейкой оказался наводчик командира. У Лёхи и то и другое получалось пока неважно. За то для него началась подготовка по индивидуальной программе. Ежедневно старшина уводил Лёху вниз по течению, километра на полтора, и устраивал специфическое испытание. В магазине винтовки всегда было только два патрона. Первым стрелял Лёха. Если он промахивался - они менялись местами. Лёха поднимал мишень, а Полежаев должен был её поразить. Мишенью служила солдатская алюминиевая миска, привязанная на проволоку. Метрах в ста пятидесяти от огневого рубежа, среди кустов, Полежаев вешками обозначал сектор обстрела. В течение определённого времени в секторе появлялась мишень, и Лёха должен был её поразить с одного выстрела. Поначалу мишень появлялась в течение получаса на тридцать секунд. Потом срок ожидания постепенно увеличился вдвое, а время показа мишени уменьшилось до пятнадцати секунд. Фокус заключался в том, что часов у Лёхи не было и ему приходилось в течение всего этого времени напряжённо вглядываться в прицел. И это было адским мучением. Глаза так уставали от напряжения, что Лёха не всегда фиксировал появление цели. А один раз он вовремя обнаружил цель, но промазал. Рука затекла. Действительно, нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Но это была его работа, и приходилось терпеть. К тому же Полежаев на собственном примере доказывал, что нет ничего невозможного. Лёхе ни разу не удалось застать старшину врасплох. При этом старшина ни разу не промахнулся.
Значит можно, если сильно захотеть. После таких занятий всегда тянуло ко сну, но спать было некогда - ближе к вечеру проводились занятия по рукопашному бою. Жаркова и Полежаева ещё днём ротный отпустил в полк - встречать жён из отпуска. От просьбы Казанцева рассказать про Афганистан Нечаев отмахнулся. Зато вполне серьёзно заметил:
- За два летних месяца вы многому научились. Все, а не только «молодняк». Только так из сопляков и делают настоящих бойцов - профессионалов войны. Теперь у вас есть шанс выжить, не погибнуть в первом же бою. Это уже хорошо. И, все равно, этого мало. Случись война, и нам будет противостоять очень серьезный противник. Слишком серьезный. НАТОвские армии, в сравнении с китайской, просто детвора. Скауты! За исключением, разве что, немецкого «БУНДЕСВЕРА». Пожалуй, только немцы могут сравниться с китайцами. Китайский солдат, с его выносливостью, самоотверженностью и дисциплиной даст фору любому американскому «Зеленому берету». Помните об этом.
Лёха встретился взглядом с сидевшим рядом Митрохиным и вспомнил о давно мучившем его вопросе:
- Слышь, Митрохин? Давно хочу у тебя спросить. В полку все танки одинаковые или нет? У меня такое ощущение, что в нашей роте они не такие, как у танкачей. Или мне это кажется?
- Да нет, не кажется. В нашей роте «шестьдесят четвёртые», а у танкистов «шестьдесят двойки». У них много общего, но есть и отличия. Если сравнивать - наши лучше. Хотя и те, и другие давно устарели. Сейчас в армию поступают новейшие «Т - семьдесят два».
Всё хорошее когда-нибудь кончается. Девятого сентября к вечеру рота вернулась в полк. Вечером того же дня полк построили на плацу и зачитали приговор военного суда. В середине августа два солдата из первого батальона получили по три года «дизеля» за неуставные взаимоотношения. Самое смешное, что они не были «дедами». Чиполлино объявил о приговоре с нескрываемым злорадством, подчеркнув слабую дисциплину в этом батальоне. Хотя комбат самолично инициировал судебное преследование, дабы другим не повадно было. Между комбатом первого батальона и Цвибелем была взаимная неприязнь. И только потому, что капитан Андриенко приходился зятем какому-то генералу из штаба Округа. Он мог позволить себе то, чего не мог сделать Нечаев – послать Цвибеля куда подальше. И посылал. Иногда. Чиполлино бесился от злости, но сделать ничего не мог.
Тем временем «деды» всей дивизии считали денёчки до Приказа. Лёха тоже считал. Ведь это будет его первый Приказ, не считая того, по которому призвали. Летний учебный период подходил к концу, и интенсивность боевой подготовки частей и подразделений пошла на убыль. Теперь гораздо больше времени рота уделяла хозяйственным вопросам. Парко - хозяйственные дни стали обыденным явлением. Пару раз разведчиков гоняли в полковую кочегарку разгружать уголь. Угля привозили много и, как назло, всегда перед самым отбоем. Белоснежные подшивные воротнички после таких работ становились чёрными, и приходилось подшиваться заново. Было чертовски обидно. Ударными темпами сделали ремонт в расположении, утеплили окна. Осень в Монголии скоротечна, а за ней наступает лютая зима. Очень лютая.
 Вечером двадцать седьмого связисты принесли радостную весть: вышел Приказ. И даже номер сообщили – двести шестой. Осталось дождаться первой отправки. По заведённым в полку порядкам с отъездом первых дембелей Лёха переставал считаться «духом». Но первые дембеля уезжали в Союз в конце октября, и до первой отправки было ещё очень далеко.
Первого октября полк перевели на зимнюю форму одежды, в казармах дали отопление. Если днём столбик термометра уверенно поднимался до десяти – пятнадцати градусов тепла, то по ночам устойчиво держались минусовые температуры. Вкупе с пронизывающим ветром было очень холодно, особенно часовым на постах. Шинели от ветра не спасали. Вместо ХБ солдатам выдали тёмно – зелёное ПШ, двойной комплект нательного белья, байковые портянки. Стало гораздо комфортней, особенно по утрам и на вечерних поверках. Четвёртого до обеда шёл первый снег, правда, к вечеру пятого он полностью растаял. К большому удивлению местных старожилов. Удивление продлилось не долго – седьмого снег
выпал снова и теперь уже до весны. Вместе со снегом пришли и первые настоящие морозы. Во второй декаде октября столбик термометра по ночам опускался до пятнадцати - двадцати градусов. А ведь зима ещё не наступила. Чёртова страна! Избавились от проклятой пыли - получили собачий холод.
 Тринадцатого октября в жизни роты, да и всего полка, произошло неординарное событие. В такие дни вспоминается классика: «… дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Невольным, но косвенным виновником этого происшествия являлся Росомаха, который уже четыре месяца наслаждался гражданской жизнью в родном Красноярске. Парадокс, но так бывает. Как говорится: гнойник когда-нибудь должен был прорваться. И он прорвался. А началась эта история ещё весной, и главным её героем был Росомаха.
Двадцать шестого марта жена старшего лейтенанта Жаркова Ирина получала на складе офицерский паёк мужа. Сам Жарков в это время был в наряде дежурным по парку. Вместе с ним в наряде находились два наводчика: Клин и Росомаха. Жарков отправил Росомаху помочь жене донести сумки с продуктами до дома. К тому же на складах служил его землячок – солдатик из Ачинска. Жена Жаркова получала паёк, а Росомаха терпеливо ждал. До поры до времени. Начпрод. – беспардонный прапорщик из Средней Азии - позволил себе недопустимую вольность в общении с Жарковой, прозрачно намекнув, что в полку её считают потаскухой и дрянью. Дело в том, что пару месяцев назад семья Жарковых была на грани развода. У Ирины случился нервный срыв. Молодая красивая женщина, выпускница Омского университета, была вынуждена прозябать в этой дыре, да ещё и сутками не видеть супруга. И это при том, что Жарков, с отличием окончивший танковое училище, мог служить в Германии. По крайней мере, у него была возможность выбирать. И он выбрал. Монголию! Невероятно, но факт! Ирина умоляла мужа написать рапорт на перевод куда-нибудь в Центральную Россию. А Жарков не хотел. Её можно было понять. И понимали, но не все. Вот и прапор позволил себе наглость лезть в чужую жизнь. Страсти с разводом давно улеглись, но некоторые продолжали мусолить эту тему. Прапор говорил нарочито громко, видимо, рассчитывая оскорбить Ирину в лучших чувствах. Видя, как Жаркова смутилась и покраснела, Росомаха вступился за женщину.
- Я бы на Вашем месте не лез в чужую жизнь, товарищ прапорщик. Свою жену заведите и её воспитывайте. А чужих поучать не стоит - мужу может не понравиться. Жарков – мужик спокойный, но «дыню» разобьёт. Если что.
Прапорщик посмотрел на солдата с нескрываемым удивлением. Видимо, он надеялся, что Росомаха посмеётся вместе с ним. А тут такое дело – защитник объявился.
- Че-го? Ты на кого пасть разинул, «душара»? Сопля зелёная! В армии без году неделя, а туда же – старших по званию учить!
Прапор умышленно оскорблял Росомаху, обзывая «душарой», хотя прекрасно знал, что перед ним дембель. Накануне вышел Приказ, и в соответствии с традицией Росомаха срезал на погонах перегородку в букве «А», и из аббревиатуры «СА» получилось «СЛ». Что означало – служилый. К тому же в полку Росомаху хорошо знали как кулачного бойца – поборника справедливости. Росомаха, единственный в роте, не боялся спаррингов с самим Полежаевым. А это уже говорило о многом. Прапор провоцировал солдата на конфликт, и Росомаха вызов принял. Он же разведчик!
- Слышь, ты, урюк сушёный! Давно в чужих руках не обсерался? Так я и без Жаркова тебе сознание поправлю. И на погоны не посмотрю, крыса складская.
Для полноты ощущений Росомаха сказал прапору пару узбекских ругательств на узбекском языке. Прапорщик разъярился и бросился на солдата с кулаками. Он был на полголовы выше, да и в плечах пошире. А Росомаха был разведчиком. Отработанными ударами он сломал хаму два ребра и расплющил нос. Молниеносно и на глазах у ошалевшей Ирины. Та даже не успела сообразить, что произошло, а прапорщик уже лежал на земле и корчился от боли. Росомаха спокойно подхватил сумки и предложил Жарковой идти домой.
Жаловаться прапорщик не стал, но в полку быстро узнали о драке. Две недели Росомаху вместе с Нечаевым таскали в штаб полка на разборки. Даже очную ставку устраивали, но ни прапорщик, ни Росомаха в драке не признавались. Прапор утверждал, что упал, споткнувшись об ящики. Цвибель был уверен, что оба врут, но доказать ничего не мог.
Поэтому злился. В конце концов, Ирина Жаркова с глазу на глаз рассказала всё замполиту полка, и тот, как человек умный, дело замял. Прапорщик решил разобраться с обидчиком по - своему - устроить ему «тёмную». И даже подговорил своих земляков из числа срочников подстроить Росомахе засаду. Как об этом узнал Жарков – только Богу известно. Он сразу же навестил прапора и предупредил, что если кто-нибудь тронет солдата, то он лично переломает прапорщику все оставшиеся рёбра. И сделает это с большим удовольствием! От мести прапорщик отказался, но о разведчиках с тех пор говорил всегда только гадости. А слушатели и последователи вскоре появились – весной из учебки в полк пришли два новых повара, тоже выходцы из Средней Азии. Про своё позорное избиение прапорщик им не рассказывал, но ненависть к разведчикам внушал постоянно. И добился своего – повара относились к разведке с вызывающим презрением. Освоившись в полку, они сознательно спровоцировали драку с разведчиками.
 В этот день разведрота вместе со связистами находилась в полковых нарядах. Танкисты Жаркова стояли в нарядах по штабу, КПП и КТП. Остальные – в карауле, вместе со связистами. Все наряды менялись в половине восьмого, а караул - на час позже. Пока поменяют часовых на дальних постах и сдадут караульное помещение, уходило много времени. Обычно наряды ужинали, не дожидаясь возвращения караула. С небольшим опозданием Жарков отправил своих солдат в столовую под руководством одного из сержантов. В основном полк уже поужинал, народа в столовой было не много. Разведчики уселись за свой стол, и Митрохин, как самый молодой, приступил к раздаче пищи. Опарин окинул взглядом стол и возмутился:
- Что-то мяса маловато. Повара совсем оборзели – пять кусков на девять человек. Митрохин, бери чашку с мясом и дуй к «поварёшкам». Передай от нас пламенный привет. Пусть накладывают, как положено!
Митрохин с чашкой уходит в варочный цех. Повара встретили разведчика с издёвкой:
- А что, разведку «нехватка задолбила»? Вы и так черёсчур борзые! В наряды по столовой не ходите - западло вам, видите ли, посуду мыть и картошку чистить. Вечно на чужом горбу выезжаете. Пошёл отсюда, «задрота»! Перебьётесь.
Митрохин вернулся ни с чем. Он не стал дословно передавать разговор с поварами, ограничившись констатацией факта отказа. Опарин взбеленился:
- Они, кажется, чего-то не понимают. Совсем тупые. Митрохин! Ступай к «поварёшкам» и передай, что если они сейчас не наложат полную тарелку мяса, я их в помоях утоплю.
Митрохин опять пошёл к поварам. Через минуту из дверей варочного цеха вылетела пустая чашка, а следом вывалился перепуганный Митрохин. «Поварёшка» орал на всю столовую, обзывая разведчиков самыми обидными словами:
- Попрошайки! Нехватчики! Чмыри долбанные! Мясо им подавай! Хрен вам!
Митрохин бы такое стерпел, а вот дембеля?! Сулкидзе взвился, как воздушный змей! Опарин тоже обозлился не на шутку. Они вдвоём отправились на разборки с наглецами. Повара, не зная с кем имеют дело, встретили дембелей развязно – нагло. Один даже успел задать хамский вопрос:
- Куда прёшься, мазута? Сейчас полы здесь будешь драить …
Закончить фразу он не успел, Опарин схватил его в охапку и забросил в грязный котёл. В это время котёл наполнялся тёплой водой, его должны были мыть. Второго повара постигла та же участь - он оказался в котле с остатками чая. Сулкидзе лютовал, мешая русскую брань с кавказскими нехорошими словами.
- Ну и кто из нас чмыри? Следите за базаром, урюки недоделанные. Варат куна! В следующий раз за такие речи в толчке утоплю, козлов.
Кто-то из земляков попытался заступиться за ошалевших поваров и тоже получил «по соплям». Сержанты еле оттащили дембелей от «поварёшек», благоразумно вспомнив про Чиполлину. Упоминание о Цвибеле несколько охладило пыл разгорячившихся разведчиков. Плюнув на ужин, разведчики отправились в казарму, а уязвлённые повара помчались по подразделениям полка собирать земляков для разборок с обидчиками. За полчаса им удалось собрать в столовой около тридцати человек. Вся эта орава, взвинченная рассказами
очевидцев, вынашивала план мести, когда в столовой появился сменившийся караул. Ничего не подозревающие разведчики уселись за свой стол и уже взялись за ложки, когда с криком «Бей, козлов!» на них набросились национальные мстители.
Такого радушного приёма разведка не ожидала и поначалу опешила. Да и было от чего. Непонятно почему на тебя лезут в драку, да ещё и в соотношении три к одному. Осознание того, что отступать некуда, пришло очень быстро – толпа не церемонилась. Кудрявый, получив бляхой по лысой башке, уже лежал под столом, пытаясь подобрать свою шапку. Из рассечённой головы Кудрявого на пол падали крупные капли крови. Пришлось принять бой. Казанцев, Лукашин и Лёха разметав, скамейки, стояли спиной к спине, как учил старшина, и яростно отбивались. Остальные тоже, не «празднуя труса», кинулись в драку. Тузукин пытался помочь Кудрявому, а Штриба, лихо размахивая над головой ремнём, прикрывал их обоих от нападок со всех сторон. Никитин и его солдаты дрались как гладиаторы, укладывая наседавших азиатов хорошо поставленными ударами, пока Сапегу не сбили с ног и не начали пинать. Кузнец озверел и с отчаянием обречённого бросился в самую гущу драки спасать товарища. Тут его и повалили. Но последним ударом он успел кому-то сломать нос. Разведчики держались стойко, но численный перевес противника был подавляющим. Лёха уже получил с десяток увесистых зуботычин, но ещё держался, прикрывая спину Казанцева, который пустым бачком отбивал свистевшие над головой бляхи. Лукашин уже лежал в глубоком нокауте.
Не известно, чем бы всё кончилось, если бы в столовую не влетел Полежаев. Собственно он и привёл караул на ужин, а сам зашёл в офицерскую столовую. Старшина уже сидел за столом и ковырялся в тарелке, когда за стеной послышались дикие вопли и грохот падающей посуды. Полежаев попытался остановить драку, но кто-то из нападавших не разглядел его погоны и бросился на … свою погибель. Дурачок! Уже через секунду он лежал под столом с раздробленной челюстью. На старшину накинулись сразу трое, и одному из них удалось ударить Полежаева по голове. Ох, зря он это сделал! Старшину втянули в драку, и началось «избиение младенцев». Прапорщик был превосходным рукопашником, и вскоре вокруг него лежал десяток бесчувственных тел. С высоты своего роста Полежаев высмотрел Никитина. Прижатый к окну, в окровавленном кителе и с оторванным погоном, сержант яростно отбивался от четверых сразу. В другом углу, отмахиваясь любимой табуреткой начальника столовой, орудовал Шишкевич. Всех остальных положили, Лёху тоже. Чуть раньше пал Казанцев, прикрывавший его со спины. Полежаев поспешил на выручку Никитину, круша всё живое на своём пути. Защитники поваров опомнились и кинулись врассыпную. Через минуту всё было кончено.
Драка продолжалась минут семь – восемь, не больше, но столовую буквально залили кровью. Большинство столов и скамеек в зале было повалено вперемешку с грязной посудой и телами «павших». Нокаутированные в драке постепенно приходили в себя и поднимались с пола. Кругом слышались маты и болезненные стоны. Полежаев построил своих бойцов и убедился, что серьёзных травм ни у кого нет. Уже хорошо. Правда, внешний вид у разведчиков был неважный. Практически у всех, в том числе и Полежаева, обмундирование нуждалось как в штопке, так и в стирке. А значит впереди бессонная ночь - нужно привести себя в порядок, приготовиться к завтрашнему дню. Про голод забыли. Кудрявого и Сапегу отправили в санчасть зашивать раны. Остальных старшина увёл в казарму, а сам пошёл в штаб полка докладывать дежурному о побоище в столовой. Как того требует дисциплина.
 А потом был «разбор полётов» с тщательным выяснением причин драки и выявлением зачинщиков. Как выяснилось в результате расследования, в том бою Полежаев уложил наповал девятерых и ещё четверых отправил в лёгкий нокдаун. В драке с разведчиками участвовало двадцать девять солдат из подразделений полка и трое из соседней части. Сами повара в драке не участвовали, стояли в стороне и энергично «болели» за земляков. За это и получили «по соплям» ещё раз, теперь уже от земляков. Мнения Чиполлины и замполита разошлись кардинально. Цвибель считал зачинщиками драки Опарина и Сулкидзе, а Оленин – «поварёшек». Дабы избежать межэтнических столкновений, наказали и тех и других –
отсидели на Губе по десять суток, в соседних камерах. Мало того, Цвибель приказал побрить Опарина и Сулкидзе наголо. Такое западло накануне дембеля! Хуже не придумаешь. Благо хоть в этот раз Полежаева ни в чём не обвиняли. А вот Нечаев выслушал много «тёплых, дружеских слов». Гнида – начпрод остался ни при чём. Бывает и так.
 На двадцать шестое намечалась первая отправка – самолёт до Красноярска. В списках отъезжающих оказался весь экипаж Никитина, но Кузнецова вскоре вычеркнули. Когда Никитин пришёл к ротному за объяснениями, тот вполне резонно заявил, что Кузнецов должен передать машину молодому пополнению. Из рук в руки. А пополнение из Читы прибудет не раньше двадцать восьмого.
- Ничего страшного, уедет неделей позже.
- Товарищ капитан, но ведь до Красноярска самолёта больше не будет. Ближайший – до Оренбурга. А в него Кузнецова не посадят, Вы сами это знаете. Отправят какого-нибудь казаха из пехоты. А Кузнеца эшелоном, через месяц – полтора. Если так, то и нас с Сапегой вычёркивайте. Вместе воевали, вместе и домой должны ехать.
Нечаев отмахнулся. Он и сам понимал, что поступает не совсем хорошо. Экипаж Никитина стал лучшим в полку по итогам последнего учебного периода. Но он был вынужден так поступить. Командир полка запретил отпускать механиков домой, пока те не передадут боевую технику молодому пополнению из рук в руки. Нарушить приказ Нечаев не мог. Тем более после недавнего побоища с поварами. Он прямо сказал об этом Никитину.
- Как бы ты поступил на моём месте? Давай, предлагай варианты, сержант.
- Мы подумаем, товарищ капитан.
Никитин ушёл. Минут через двадцать к ротному пришли уже трое – Никитин, Кузнецов и Лукашин. Разговор начал Лукашин:
- Товарищ капитан, давайте я у Кузнецова приму машину? Мне ведь всё - равно эшелон корячится. В штате роты я ещё числюсь. Молодняк придёт, я «сотый» передам, кому скажете. А сам за «девяносто третью» возьмусь.
Нечаев поддался на уговоры, тем более что в данном случае приказ начальства не нарушался. Он просто исполнялся не так, как предполагалось инструкцией.
Экипаж Никитина в полном составе первым самолётом улетел в Союз. Вполне справедливо. А уже на следующее утро в дивизию прибыло пополнение из читинских учебок. Из разведки уходило восемь дембелей, значит, Полежаев должен выбрать восемь новых бойцов. К выбору пополнения Полежаев всегда относился ответственно. Уже к обеду он привел «молодняк» в расположение роты. Два чернопогонника - танкиста выглядели вполне прилично, а вот пехота казалась изнурённой. Самым большим сюрпризом оказалось, что наводчик БМП Грачёв прибыл из пятой роты в.ч. 12651. Из той самой роты, в которой служил Юрка Семёнов. Значит, и у Юрки был шанс попасть не только в дивизию, но и в Ермаковский полк. Лёха улучил удобный момент и утянул Грачёва в ленинскую комнату поговорить по душам:
- Слышь, ты Семёнова из Ангарска знал? Вы с ним в одной роте служили. Такой здоровый. Из института забрали.
- Да знаю я Семёнова. Мы с ним с самого призывного вместе были. Он в третьем взводе служил. Нормальный пацан.
- А куда он попал после учебки? Может, знаешь?
- Не знаю. У нас ЧП случилось, когда рота в последний раз в караул заступила. Ночью на посту со спящего часового автомат сняли. Жалко пацана! Кипишь поднялся конкретный, всю Читу на уши поставили. Семёнов тоже в том карауле был. Когда нас двадцать пятого в Монголию повезли, всех, кто в том карауле был, в учебке оставили. Там особисты лютуют. Говорят, это надолго. В Кяхту попадёт твой Семёнов. Скорее всего. Хотя, кто знает?
 «Да, чудеса бывают, но не с нами. А жаль!»
 
 Глава 14. Капризы судьбы.
 «Для солдата праздник, что для лошади свадьба.
 Голова в цветах, а жопа в мыле».
 (солдатская поговорка)
 В первых числах ноября, с разницей в пару дней, домой уехали ещё два дембеля – сержант Кудрявцев и ефрейтор Гайкин - механик из экипажа «девяносто четвёртой». Никогда Лёха не видел Кудрявого таким счастливым. Прощаясь, Кудрявый с улыбкой припомнил Лёхе, как Чиполлино громил канцелярию связистов. Лёха тогда вышел сухим из воды – Кудрявый был вспыльчивым, но отходчивым. Вместе с Кудрявым, на рейс до Волгограда ротный записал Сулкидзе, но тот категорично отказался. Волосы ещё не отросли, а выглядеть посмешищем гордый механик не хотел.
В повседневной суете незаметно подкрались ноябрьские праздники. А праздники в армии – это что-то! Очень уж они самобытны. Накануне очередной годовщины Великого Октября в полку устроили строевой смотр – полтора часа все подразделения топтались по плацу, демонстрируя Цвибелю навыки строевой подготовки. Нечаева всегда тяготили подобные мероприятия, и он перепоручил командование ротой Скворцову. А сам под каким-то предлогом забрался на трибуну и расположился рядом с Олениным. Чиполлино был в своём репертуаре – не было ни одного подразделения, к которому бы он не придрался. Дай ему волю, он бы весь полк с утра загнал на плац и гонял бы до самого отбоя без перерыва на обед. По началу офицеры тишком посмеивались над причудами Чиполлины, но вскоре им стало не до смеха. Не говоря уже о солдатах. По несколько раз роты и батареи проходили строевым шагом мимо трибуны, отдавая честь управлению полка. И редко кто удостаивался похвалы Цвибеля. С четвёртой попытки кому-то удалось удовлетворить взыскательным требованиям Чиполлины, и счастливчиков милостиво отпустили в казарму. Остальные пошли на пятый заход. Дело шло к отбою, было довольно холодно, и всем хотелось одного – поскорее отвязаться от Чиполлины. Чеканя шаг, разведчики яростно колотили сапогами по плацу и в сердцах материли Цвибеля самыми нехорошими словами. Рота стройно прошла мимо трибуны, но и в этот раз Чиполлино остался недоволен:
- Выше ногу! Носок тянем! Раз! Раз! Раз, два, три! Спина прямая! Выше ногу, мать вашу! Совсем ходить разучились? Скворцов, повторить ещё раз!
Шагавший позади роты Полежаев глухо зарычал. Всё его существо в этот момент клокотало ненавистью к начальнику штаба. Удавил бы гниду!
В это время Цвибель заметил Нечаева и переключился на него:
- Они что у Вас, каши мало ели? Или в штаны наложили? Это же не рота, а инвалидная команда! Мало времени уделяете строевой подготовке, капитан. Вот они и разболтались. Завтра парад, а ваши бойцы ногами шаркают, как пенсионеры на танцплощадке. Смотреть противно.
 Нечаев вспыхнул и попытался оправдаться:
- Разведка – это разведка, а не рота почётного караула. У них другие задачи. Они должны уметь воевать, и уметь выживать. Остальное - второстепенно. А воевать они умеют, Вы сами знаете.
 Кажется, Цвибелю это не понравилось. С нескрываемым раздражением он выпалил:
- Они должны уметь ходить строем! В первую очередь! Любой солдат должен уметь ходить строем! Ваши тоже. Почитайте уставы, капитан, если забыли.
Хотя связисты прошли хуже разведчиков, их отпустили в казарму. К недоумению последних. Кроме разведки на плацу осталось еще пять подразделений. Стоя по стойке смирно, им пришлось выслушать очередное внушение Чиполлины, а потом продолжить мучения. Когда разведка в очередной раз проходила мимо трибуны, Цвибель ни с того - ни с сего крикнул: «Песню запевай!» Так как эта команда поступила не от командира, никто не откликнулся на призыв. Рота шла молча. В бешенстве Чиполлино обрушился на Полежаева:
- Старшина! Они у Вас что, совсем оборзели? Или команду не слышали? Я научу вас Родину любить! И песни петь и правильно ходить! Прапорщик, командуйте строевую.
Плохо споют – до утра будут на плацу глотку драть. И Вы вместе с ними.
 И тут Полежаева прорвало:
- Я – кадровый разведчик, боевой прапорщик, а не шаркун паркетный. И эти парады в гробу видал, в белых тапочках. Вместе с песнями.
 Цвибель пришёл в ярость. Он ревел, как сохатый в брачный период:
- Разведчик?! Боевой прапорщик?! Ворон стрелять, да массовые потасовки устраивать! Вот на это Вы горазды! А воинская дисциплина не для Вас?! Да?
Обстановка накалилась до неприличия. Назревал конкретный скандал, с мордобоем. Ситуацию разрядил подполковник Оленин. Как старший по званию он приказал всем следовать в казармы и готовиться к завтрашнему дню. А Чиполлину увёл к себе, пить кофе. Продрогшие и злые разведчики вернулись в расположение роты. Полежаев клокотал, как камчатский гейзер:
- Вот же скотина! Еле сдержался, чтобы не дать ему пинка под копчик.
Нечаев переполошился не на шутку:
- Ты уже дал одному, и не только по копчику. Помнишь того майора? Мало тебе?
Хорошо хоть погоны тогда не слетели. Но там война была, на неё и списали. А сейчас слетят, запросто. Здесь войны нет, списывать не на что.
- Да помню я, командир, помню. Извини, не сдержался. Благо хоть замполит своё дело знает. Командир, неужели ты до сих пор считаешь Цвибеля ценным кадром? Ни в жизнь не поверю!
 На это Нечаев ничего не ответил.
 В честь праздника общий подъём в полку сыграли в половине восьмого. Завтрак изысканностью блюд не отличался. Как всегда. С девяти до десяти – праздничное полковое построение с закреплением полученных накануне навыков строевой подготовки. Какая гадость! К счастью, в присутствии командира полка Чиполлино ни к кому не цеплялся, ни кого не задирал. Ермаковский поздравил полк с праздником и передал слово замполиту. Оленин откровенно «порадовал» – в полковом клубе покажут кинофильм «Волга - Волга». Ладно, хоть не «Ленин в Октябре». Хотя, на безрыбье и рак - рыба. За полгода службы только однажды Лёха смотрел кино – в карантине на девятое мая показывали «Белое солнце пустыни».
 С утра дул сильный пронизывающий ветер, да и мороз придавил за двадцать. Шинели не спасали, и вскоре всех, включая бывалых офицеров, скрючило в популярной зимней стойке ЗАБВО – 2 (принимается такая поза, чтобы верхнее обмундирование не соприкасалось с телом, так теплее). Вскоре все покрылись гусиной кожей и выгнулись, как будто лом проглотили. Всё это было бы смешно, когда - бы не было так грустно. Лёха продрог до костей и мечтал лишь об одном – быстрее вернуться в тёплую казарму. Внезапно ему вспомнился пересыльный пункт в Улан-Баторе и сержант-сверхсрочник, нахваливавший тёплые казармы дивизии. К чему бы это? Замполит закончил своё выступление, и после прохождения парадным строем всех отпустили в казармы. Когда разведка проходила мимо трибуны, Чиполлино демонстративно отвернулся.
«Ну и хрен на тебя» – дружно подумали разведчики.
Все, кто не заступал в наряды, получили увольнительную по территории полка, и к одиннадцати часам бойцы потянулись в полковую чайную, ласково именуемую странным словом «Чепок». Там всегда можно выпить хорошего кофе и отведать разных деликатесов. Денег в Монголии платили много, гораздо больше, чем в Союзе. Даже солдатам. Все, кто ещё не собирался на дембель, могли позволить себе такую роскошь. Даже Лёха со своими пятьюдесятью туграми. О выходе в городок речи не было, но уже к обеду четверых «ермаковцев» приютила крохотная камера дивизионной комендатуры. Впухли, хлопцы! Праздничный обед был по истине праздничным! К большой радости всех выходцев из Средней Азии на второе приготовили плов с мясом, причём мяса было много. Лёха тоже любил плов, с детства. Кроме того, столы украшали бутерброды с копчёной колбасой, конфеты, печенье и яблоки. Праздник, значит праздник!
- Ты знаешь, когда меня повезли в Монголию, я думал всё, хана! – негромко делился впечатлениями Грачёв, с которым у Лёхи завязывалась дружба. – Нас сержанты в учебке стращали, что здесь «полная жопа». А мне здесь нравится! И кормят гораздо лучше, и порядки не такие козьи. Жить можно. Правда, климат уж больно суровый, смотри какой дубак стоит. Бр-р-р.
- Да, колотун. А до зимы ещё три недели. Благо хоть воздух сухой, а то бы совсем грустно было. При таком-то ветре. А обед знатный, ничего не скажешь. Давай, лопай. До Нового года таких изысков не будет.
 После обеда Лёха выполнил сыновний долг – написал домой письмо. А потом пошел в клуб, смотреть старую и, порядком надоевшую, комедию. От безделья.
 Пятнадцатого в Союз улетел последний самолёт. Разведку покинул опальный Сулкидзе, связистов – Кузя. Из дембелей в роте остались только Опарин и Лукашин. И тот, и другой дожидались первого эшелона на двадцать шестое. Механики давно передали свои машины молодому пополнению и теперь, предоставленные самим себе, томились бездельем. Их уже вывели за штат роты, а значит, в караулы не ставили. Им так надоело бесцельное время провождение, что однажды они пришли к ротному и предложили взять шефство над молодыми механиками. Невзирая на собачий холод. Этому ротный нисколько не удивился. За время совместной службы он достаточно хорошо изучил своих подчинённых и знал, на что они способны. Нечаев подумал и согласился. И не прогадал. Эти двое знали технику превосходно и за десять дней хорошенько поднатаскали молодняк. Без подзатыльников и матюгов, конечно же, не обошлось. Но оно того стоило - за десять дней практики молодые солдаты узнали больше, чем за полгода учебки.
 Двадцать второго Лёха стоял в наряде дневальным по роте. Вторым дневальным, как обычно, заступил Митрохин. Отношения между ними несколько разладились. Митрохин откровенно завидовал Лёхиным успехам. Если Лёху уже давно звали Соломой, то его до сих пор обзывали «задротой». Обидно, да? На завтрак Лёха пошёл последним, когда из столовой вернулись дежурный с Митрохиным. Он уже повернул на дорожку, ведущую к полковой столовой, когда в строю проходившего мимо подразделения заметил знакомое лицо. До боли знакомое. Без всяких сомнений это был Семёнов. Похудевший и измождённый, но всё-таки Семёнов. Не может быть! Когда и каким образом?! Лёха остановился и долго смотрел вслед уходившему строю. Это была третья рота первого батальона. В полку её хорошо знали и сочувственно называли третья задротрота. Она постоянно топтала плац, на радость Цвибелю.
 «Повезло же тебе, братан - из дерьма, да в новое, - покачал головой Лёха. - Вечером, как из наряда сменюсь, надо наведаться в первый батальон. Может, свидимся».
На ужине Лёха пытался высмотреть Юрку за столами первого батальона. Безуспешно. От обилия узбеков, таджиков и азербайджанцев темнело в глазах. Славян в пехоте было не больше половины, если к ним же отнести якутов и бурят. Семёнова высмотреть не удалось. Жаль!
Незадолго до отбоя Лёха улучил десять минут и отправился в казарму пехоты. Первый батальон располагался на первом этаже. Значит, поиски не затянутся и его не потеряют. В казарме пехоты он был впервые, поэтому чувствовал себя неуверенно. Лёха отворил дверь и встретился взглядом с дневальным по роте, стоявшим на тумбочке. По эмблемам в петлицах он догадался, что дневальный из миномётной батареи. Лёха заглянул внутрь – офицеров в расположении не было. Значит, можно войти. Леха замешкался и получил пинка под зад. Легонько, видимо коленом. Лёха обернулся. Перед ним стоял комбат первого батальона капитан Андриенко.
- Тебе чего, военный? Ищешь кого?
- Так точно, товарищ капитан, ищу. К Вам в батальон пополнение на днях не поступало? А то я, кажись, одноклассника сегодня встретил.
- Пополнение говоришь. Было пополнение. Семь человек. Как фамилия?
- Семёнов, товарищ капитан, наводчик БМП.
- Есть такой, в третью роту зачислен. Но сегодня третья рота в караул заступила, и твой Семёнов тоже. Завтра приходи. А сейчас топай в роту.
 «Значит, не ошибся, и это был действительно Юрка, - размышлял Лёха, возвращаясь в роту. - Ладно, завтра встретимся, если что».
Однако, в ноябре встретиться с Семёновым так и не удалось. По разным причинам.
 Тридцатого ноября Лёха получил письмо из дома и сразу узнал отцовский почерк. Батя не любил писать письма и за полгода написал сыну только одно письмо. Это было вторым. Батя сообщил массу новостей, в основном неприятных. Во-первых, месяц назад в драке зарезали Олега Орлова. Пошёл на дискотеку и попал в переплёт. В Ангарске такое часто случалось. Во-вторых, ещё в сентябре разбился на мотоцикле одноклассник Димка Затравин. Единственный из класса, кого не забрали в армию по причине плохого здоровья. В-третьих, посадили пацана из параллельного класса. На три года, за нанесение тяжких телесных. Четвёртая новость была хорошей – из Афганистана живым и здоровым вернулся троюродный брат Вовка. Лёгкая контузия и две медали: одна «За отвагу», вторая - «За боевые заслуги». Вся родня теперь гордилась Вовкой, батя тоже. Лёха перечитал отцовское письмо и задумался:
 «Всё-таки интересная штука – жизнь. Вот Олежка Орлов. В армии отслужил худо-бедно и живым вернулся. Как бы хреново не было в этой самой Даурии. А на гражданке ему быстро «лапти сплели». И как звать не спросили. Судьба. Вот и братан. Из Афгана вернулся живым и здоровым. А Димка Затравин? Без всякой войны в ящик сыграл. Ни какой логики! А пацан из «Б» класса? Уж лучше по монгольским просторам сапоги топтать, чем на нарах париться. По мне так лучше в армии отслужить. Дважды».
 Второго декабря в столовой случайно повстречались глазами с Юркой Семёновым. Теперь он выглядел гораздо лучше, даже улыбался. Семёнов обрадовался встрече и махнул Лёхе рукой. Лёха понимал, что у него больше возможностей, чтобы навестить Юрку. Он даже предпринял вторую попытку, и снова неудачно. Третью роту угнали в кочегарку, разгружать уголь. Вот непруха! Поговорить с Семёновым никак не удавалось, хоть письмо пиши. Кстати, неплохая идея! Лёха написал и через неделю получил ответ. Смех, да и только – письмо в соседнюю казарму шло через Улан-Батор.
 С первого декабря начался зимний учебный период. Боевая подготовка в зимнюю стужу – тяжкое испытание. С начала декабря в Монголию пришли настоящие морозы. А ещё ветер. В такую погоду, не то, что воевать, на улицу выходить не хочется. Правда, солдатского желания никто никогда не спрашивал, и боевая подготовка шла полным ходом. В любую погоду, в любое время суток. Стрельбы опять стали обычным явлением, правда, теперь на полигон никто не рвался. На полевые выходы и стрельбы роту одевали в ватные бушлаты песочного цвета с зелёными петлицами на вороте. Под бушлат одевалась ватная телогрейка. Ватных штанов тоже двое. И, конечно же, валенки. В такой экипировке было достаточно тепло, но очень уж неудобно. Одежда сковывала движения, превращала солдат в неуклюжих медвежат. Низкорослый Лёха вообще издали напоминал колобка, чем вызывал у Нечаева истерический смех. Смешнее всего было смотреть, как некоторые сержанты застревали в узких люках и подолгу не могли вылезть из своих боевых машин. Кряхтя и матерясь, они протискивались наружу, выполняя маятниковые движения. Стрелять из автомата или СВД в рукавицах практически невозможно. Даже затвор не передёрнуть. В любую стужу стрелять приходилось с голыми руками. А потом долго не могли отогреть отмороженные пальцы. Любая царапина превращалась в незаживающую рану – кровь на морозе сворачивалась плохо. Практически у всех механиков и наводчиков на руках красовались многочисленные шрамы и язвы. Заживала одна рана, тут же появлялись другие. На ночных стрельбах Лёха замерзал так, что потом до утра не мог отогреться под одеялом. Утром вставал с кровати, ощущая холод в ногах. Хорошо ещё, что в казарме было тепло - семнадцать градусов, не меньше. Этой зимой Лёха по настоящему оценил всю прелесть обычной бани. Банные дни стали праздником для души и тела.


Глава 15. « Нет, это не Рио-де-Жанейро!»

 «Чем бы солдат ни занимался, лишь бы задолбался!»
 (придумал кто-то)

 С Семёновым встретились совершенно случайно, столкнулись лоб в лоб на крыльце столовой. Разведку привели на ужин, а третья рота его только что закончила. Друзья крепко обнялись и успели договориться о встрече. В субботу, если ни тот, ни другой не заступят в полковые наряды, то к четырём часам встречаются в чайной. На этот раз встреча состоялась. У Лёхи имелись кое-какие деньжата, специально скопил на такой случай. Семёнов был «пустой, как барабан», ещё ни разу в Монголии денег не получал. Уютная атмосфера солдатской чайной напоминала о прелестях гражданской жизни и располагала к доверительному разговору. Лёха купил два стакана кофе, банку сгущённых сливок, пачку печенья «Квартет», сто грамм шоколадных конфет и два яблока. Удовольствие обошлось почти в девять тугров. Семёнов так изголодался по сладкому, что набросился на десерт и, к большому Лёхиному удивлению, никак не мог наесться. Потом он пояснил, что в учебке тоже был «Чепок», но курсанту попасть в него практически не возможно – нет времени. К тому же взводных сержантов всегда раздражало, что у курсантов есть деньги, и они старались избавить хлопцев от лишних соблазнов. С фантазией у них было не очень, поэтому применялся всегда только один из четырёхсот относительно честных способов отъёма денег - шантаж. Лёху это сильно покоробило. Здесь, в войсках, такую подлость не практиковали. В соответствии со сложившейся в роте традицией, Лёха ежемесячно отдавал Лукашину десять тугров из своей зарплаты – помогал собираться на дембель. Совершенно добровольно и осознанно. А свои сигареты (восемнадцать пачек в месяц) некурящий Лёха отдавал в фонд экипажа «Сотого». Чем доставлял большую радость и Казанцеву и Лукашину. Теперь, после отъезда механика, Лёха решил помогать деньгами наводчику. И это нормально. Ведь ему тоже помогут собраться на дембель, в своё время. Рассказывая Лёхе про учебку, Грачёв часто отмечал, что только пятому взводу повезло с сержантами – настоящие мужики оказались. Эти двое, несмотря ни на что, оставались людьми чистоплотными и порядочными. Вообще, из одиннадцати сержантов пятой роты четверых можно смело назвать моральными уродами с ярко выраженными садистскими наклонностями. Юрка быстро умял всю банку. Лёха лишь дважды макнул печенье в сливки. Он сделал вид, что давно объелся сгущёнкой и уже не может на неё смотреть. Лукавил, конечно. С благодарностью Юрка посмотрел другу в глаза. Теперь можно спокойно и откровенно поговорить.
- Давай, Сёма, рассказывай про жизнь свою солдатскую. Мне про Каштак Грачёв поведал малость. Ваш бывший, из пятой роты, а теперь у нас в разведке служит. Помнишь такого? Он тебя хорошо помнит, ещё с Гончарово.
- Вот видишь, а ты говорил, что чудес не бывает. Если бы не та история с автоматом, то и я мог бы оказаться у вас в роте. Разве не так? Саня Грачёв ведь попал к вам в разведку. И я мог. Ладно. В одном полку служим – и то хорошо.
- В одной роте было бы ещё лучше. Кстати, новости знаешь? Димка Затравин на мотоцикле разбился. Ещё в сентябре, мне батя писал. А Вовку Савушкина из параллельного класса посадили. На «химию», в Зиме, кажется.
- Да ну?! Вот так новость! Я уже полтора месяца писем из дома не получал. Последнее пришло как раз за день до того злополучного караула. Когда всех в войска отправили, караул в полку остался, для выяснения обстоятельств. Нас ведь три недели ещё мурыжили неизвестностью. Ни я домой не писал, ни мне уже не писали. Жалко Димку! Видно судьба такая. И Русакова Димку тоже жалко. Обидно, пропал пацан ни за грош.
- Ты про кого это, Юрок? Я такого не знаю.
- Про часового, у которого автомат увели. Три года «дизеля» получит, как пить дать. А что, Саня Грачёв не рассказывал?
- Рассказывал. Но только вкратце, без подробностей. Он же в том карауле не был и многого не знает. Может, ты поведаешь?
Лёхе показалось, что Семёнов сразу напрягся. Наверняка воспоминания о пережитом не доставляли ему радости.
- Двадцать первого октября рота заступила в последний караул. Все уже знали, что двадцать пятого будет отправка в войска. И радовались, что покинут этот дурдом. У нас за забором дисбат располагался, ты бы слышал, как они по вечерам на плацу глотку дерут. Аж мурашки по спине табунами носятся. С девятого поста «дизель» хорошо видать, как на ладони. Я на этом посту пару раз стоял, посмотрел, что это такое. Хорошего мало. Так вот, в ту ночь я опять на девятом посту стоял, в первую смену. И Димка Русаков тоже в первую, на биссектрисе. Когда в два часа ночи на посты заступили, с него спящего кто-то снял автомат. И что интересно, второй магазин из подсумка не забрали. Наверное, боялись разбудить. В четыре утра пошли посты менять, а он по биссектрисе мечется, автомат ищет. Караул «в ружьё» подняли и на поиски отправили. Да что толку. Двое суток весь полк по окрестностям Каштака рыскал. Ничего не нашли, конечно же. А Димку на Губу сразу же закатали. Мы его больше не видели. С ним особисты потом работали, да и с нами тоже. Вечером из караула сменились, а ночью нас по одному поднимали и на допросы таскали. Не спится же им! Ты бы знал, какие они дотошные.
- Да знаю я, имел счастье доверительной беседы.
Юрка вопросительно посмотрел на Лёху. Пришлось рассказать про работу на Учебном Центре и гибель сапёров. Потом Лёха купил ещё кофе и вкратце поведал другу о своих делах. Казалось, что Юрка немного завидовал ему в этот момент. Он сумел понять главное – Лёха быстро и практически безболезненно адаптировался в суровой армейской среде и, казалось, был вполне доволен жизнью. Чего нельзя было сказать о Юрке, который только-только начинал «отходить» от учебки.
- Ты как присягу принимал? Нормально? – Юрка с необъяснимой иронией смотрел на Лёху.
- Как все, на плацу в торжественной обстановке. Девятого мая, я же тебе писал.
 Юрка усмехнулся. Лукаво и грустно одновременно:
- Как все говоришь? А знаешь, как я присягу принимал? И где принимал?
 В ответ Лёха покачал головой. Юрка откровенно интриговал.
- Ну, так слушай. Пятого июля к обеду иркутский эшелон прибыл в Читу, а там быстро разбросали по учебкам. Кого в Антипиху, кого в Атамановку, кого в Каштак. Уже вечером мы с Грачёвым оказались в Каштаке, в пятой роте мотострелкового полка. До присяги нас сильно не трогали, чтобы в бега не подались. «Дедовщины» в учебке быть не может, ввиду отсутствия «дедов». Зато сержанты через одного живодёры и моральные уроды. Питание в армии, ты сам знаешь, несколько отличается от домашнего, и уже через неделю я оказался в изоляторе с дизентерией. В учебном полку обучались три роты механиков, три роты наводчиков и две роты сержантов. Это учебные подразделения, в каждом по полторы сотни курсантов. А ещё была рота почётного караула (РПК) и рота механиков, обслуживающих боевую технику. Всего в полку насчитывалось полторы тысячи душ. Так вот через изолятор прошло около трёхсот человек, то есть каждый пятый. И не только курсы. И сержанты дристали, и механики из роты обслуживания, и даже бойцы из РПК. Всякой твари по паре, а курсанты сотнями. Так вот, пришёл долгожданный день присяги, а я в изоляторе с поносом маюсь. Обмундирование у нас сразу же отобрали и на дезинфекцию отправили, а мы по казарме ползаем в одних трусах и майках. Смотрим в окно, как полк для присяги на плацу построили и думаем: «а мы-то как?» На улице хорошо: тепло, празднично, музыка играет. А мы в изоляторе, хлорку нюхаем. Вот зараза. Полк принял присягу, и все подразделения разошлись с плаца. Ну и мы по своим койкам расползлись. И в это время в изоляторе появляется какой-то капитан в сопровождении двух сержантов. У капитана в руках две красных папки, а у сержантов – автоматы за спиной. Я не сразу понял, зачем они припёрлись. Капитан – весёлый такой – не стал манежить, сразу разъяснил, что к чему:
- «Ну, дристуны-поносники, в две шеренги становись! Как это зачем? Присягу Родине давать
будете. Шевелитесь, засранцы, обед скоро. Ну и запашок здесь! Задохнуться можно. Занятия по химзащите хорошо проводить, натурально получится». Вот так и принимали присягу, в трусах, майке и сапогах на босу ногу. По очереди. И смех, и грех – в трусах и с автоматом! Позорище! Я об этом никому не писал, тебе первому рассказываю. Сейчас смешно, а тогда противно было.
Лёха с изумлением слушал Юркин рассказ, даже про кофе забыл.
- Ну, Юрок, весёлая у тебя служба была.
- Ага, обхохочешься.
Лёха спросил у продавщицы время и снова уставился на друга.
- А дальше-то что было? Давай, не томи, времени мало осталось.
- Дальше, говоришь. А дальше совсем интересно стало. Помнишь, как Остап Бендер говорил? «Нет, это не Рио-де-Жанейро! Это гораздо хуже!» Как в воду глядел. Через неделю меня выписали. Только вернулся в роту, так наш взвод сразу на стрельбы погнали. Стою в строю, и вдруг в глазах потемнело. И тошнота. Не поверишь, первый раз в обморок упал. Кто?! Физкультурная гордость школы! После присяги сержанты совсем озверели, дрючили по Уставу на всю катушку. А без Устава ещё больше. Ладно хоть в противогазах не гоняли! Они, видно, помешались на отжиманиях от пола. Делай раз! Делай два! Делай раз, делай два! А потом полтора! А ещё гусиным шагом ходить! Ты знаешь, что это такое – сто метров гусиным шагом на время?
- Нет, в карантине ничего подобного не было. В разведке тем более. Хотя я за лето столько разных кроссов пробежал! И с боевой выкладкой и без неё. Выматывались, конечно, но дюжили. У нас прапорщик Полежаев проводит занятия по физподготовке. А он не заставляет делать того, чего не может сделать сам. Бывший афганец, с понятием.
- Значит, вам повезло. У нас тоже и кроссы, и марш-броски были. В Красном Яре, на полигоне. Там ещё «дорога жизни» есть. Ты только вслушайся, какое оптимистичное название - «дорога жизни». Вот мы по этой дороге и набирались оптимизма. Мне его теперь на всю службу хватит.
- А стрельбы-то у вас были? Или с автоматом только в карауле дружбу водил? Я так из своей СВД уже два цинка расстрелял.
- Ты знаешь, из вооружения БМП стреляли много, а вот из автомата раза три, не больше. И ручные гранаты бросали один раз. Кстати, боевые. У нас один боец гранату далеко забросил, метров за шестнадцать-семнадцать. Ротный чуть не обделался от счастья. Пацана успел на землю свалить, а сам замешкался. Так ему осколком нос рассекло, хорошо хоть не сильно. Но кровища хлестала!
- У нас тоже боевых стрельб много было, но всегда без эксцессов обходилось.
- В Монголии кормят хорошо. Ты вон вполне прилично выглядишь. А я в учебке за пять месяцев семь килограммов потерял. Больше шести раз подтянуться не могу. В десятом классе пятнадцать раз подтягивался и столько же подъём с переворотом делал. Легко! Если бы мне до армии сказали, что буду хлеб с маргарином уминать и добавки просить! Ты бы поверил?
Лёха отрицательно покачал головой.
- Вот и я не верил. За всю учебку одна радость, и та боком вышла. В начале сентября стоял в карауле, в парке учебных машин. Как всегда в первую смену. С вечера бродил по посту и слушал эстрадные песни. У механиков в соседней мастерской магнитофон играл. Новую песню Леонтьева слышал? «Исчезли солнечные дни» называется. Слова красивые, за душу взяло. И такая тоска навалилась! Домой захотелось, кто бы знал! А ночью, в половине третьего, поймал в парке двух механиков из роты обслуживания. Зачем они залезли в десант БМП, я не знаю. Но техника была сдана под охрану, а они сорвали пломбы. Они внутри затаились, а я подошёл и в двери прикладом постучал. Они молчат. Тогда я затвор передёрнул и вежливо так предупредил, что сам дверь отворю и длинной очередью … Выскочили, как ошпаренные. Я их веду на КТП, а они мне расправой угрожают. А темень! Ни хрена не видать. Если бы я тогда в воздух пальнул! Как минимум в увольнение бы пошёл. А так благодарность объявили перед строем и дело с концом. Этих двоих на Губу посадили,
да к обеду выпустили. А через два дня, в субботу, парко-хозяйственный день. Нас в парк учебных машин отправили, технику драить. Побегал я от этих двоих! Вернее от одного. Когда я их дежурному по КТП сдавал, один из них меня рассмотрел на свету. Три часа от него по разным машинам прятался. Не поймал, слава Богу. Вот и всё, кажись.
В чайную зашёл Митрохин. По приказу Нечаева он искал Лёху. На прощанье друзья обнялись, и Лёха спросил: - Ну, как тебе в первом батальоне?
Юрка улыбнулся и ответил философски:
- Бывает гораздо хуже. «Землячество» лучше «дедовщины», это точно. Да и комбат у нас мировой мужик. В общем, жить можно.
У Лёхи от сердца отлегло. За Юрку он переживал больше, чем за себя.






 Глава 16. Зимняя сказка.

 «Мы, советские солдаты, тянем службу день за днём.
 И палатка в поле чистом – это наш привычный дом».
 (из солдатской песни)

 Седьмого декабря разведку погнали на двухдневный полевой выход. Рано утром роту подняли по тревоге, и уже в половине седьмого все десять боевых машин покинули полковой парк. Десантные отделения боевых машин были забиты под завязку. Ночевать зимой в поле, да ещё на таком морозе - дело нешуточное. А мороз, как назло, придавил далеко за тридцать. Соответственно необходимо принять меры, чтобы ночью не околеть. Ведь ночевать придётся в палатках. Летом на полевые выходы брали четыре палатки, зимой – три. Отдельную офицерскую палатку зимой не ставили в целях экономии дров. Офицеры ночевали вместе с солдатами, согревая друг друга. Тут уж не до субординации и прочих сентиментов. В мирное время боевую технику зимой в белый цвет не перекрашивают. Разведка - единственная в полку – имела в наличии белые маскировочные сети для использования в секретах и на привалах. Одетая в зимнее обмундирование, рота выглядела интересно. Танкисты Жаркова и все механики носили зимние танковые комбинезоны чёрного цвета. Сержанты и наводчики первого и второго взводов – бушлаты и ватные штаны песочного цвета. Только два человека в роте, по должности, имели право на белые маскхалаты – капитан Нечаев и Лёха. Но вместо Нечаева маскхалат носил старшина. По одной простой причине – зимой продолжилась подготовка по индивидуальной программе.
Лагерь разбили на том же самом месте, где встречали осень. Правда, сейчас оно не выглядело уютным и тёплым. Небо затянули тяжёлые серые тучи, пробрасывал снег, и ветер гнал мелкую колючую позёмку. Быстро натянули палатки и внутри каждой установили миниатюрные «буржуйки». Так как привал был коротким, двигатели не глушили. Огонь не разводили, тушёнку для завтрака разогревали на двигателе «девяносто второго». Сегодня Лёха сделал очередное важное открытие – БРМы намного теплее, чем БМП. А значит, ему в очередной раз повезло. Даже в самые лютые морозы в десанте «сотого» температура держалась на уровне ноля. Чего не скажешь о БМП. Если механики и командиры отделений могли греться от двигателя, то наводчики в башнях БМП промерзали до костей. В сильные морозы температура в башне БМП держалась на уровне минус десять - двенадцать. Вроде бы и не много, но стоит посидеть неподвижно полтора - два часа и заиндевеешь, как пингвин. Одна радость – не сифонит. На улице можно попрыгать да побегать, а в тесной башне БМП сильно-то не развернёшься. Лёха сочувствовал Грачёву - новому наводчику «девяносто третьей», но помочь ему не мог. Правда, сегодня его самого ожидал неприятный сюрприз. После скоропостижного завтрака в сухомятку – банка тушёнки и булка хлеба на троих – Нечаев построил роту и поставил боевую задачу:
- Рота! Приступаем к отработке учебных занятий по тактической подготовке. Будем играть в прятки. Третий взвод и «сотый» изображают условного противника. Сейчас они уйдут в сопки, займут позиции и замаскируют свои машины в складках местности. С использованием маскировочных сетей. Первый и второй взводы совершают получасовой
марш – бросок в южном направлении, перекуривают и через час выдвигаются на поиски условного противника. Ситуация максимально приближена к боевой. Старший лейтенант Скворцов! Вы осуществляете общее руководство поисковой группой. Действуйте по своему усмотрению. Задача поисковой группы - обнаружить все машины условного противника к четырнадцати ноль-ноль. Ну а мы постараемся спрятаться так, чтобы вы нас до весны не нашли. Прапорщик Полежаев остаётся в лагере. В его распоряжение поступают рядовые Митрохин и Соломатин. Старшина! Ваша задача – организовать охрану лагеря и обеспечить роту горячим обедом. С горячим чаем! К двум часам в любой из палаток растопите печку, и будете поддерживать огонь до возвращения роты. Между делом проведёте с Соломатиным занятие по боевой подготовке. Задача ясна? Скворцов! Принимайте командование поисковой группой. Третий взвод - по машинам! Казанцев, Штриба – по местам!
По существующим в разведке правилам Нечаев не мог доверить БРМ молодому и неопытному механику. За рычаги этих машин садились только те механики, которые как минимум год управляли БМП. Причём делали это хорошо. Поэтому Штриба и оказался в экипаже ротного, а его место за рычагами «девяносто второй» занял молодой механик, прибывший из учебки.
 Танки Жаркова и БРМ ротного, поднимая снежные завихрения, ушли в сопки. Минут через пятнадцать лагерь покинула поисковая группа, но уже в противоположном направлении. В лагере остались трое. Полежаев вытащил из палатки кирку и послал Митрохина на реку долбить лёд для будущего чая. Можно было и снега растопить, это гораздо проще, но вода изо льда гораздо чище. А Лёху заставил растапливать печку в средней палатке. Лёха быстро справился с поставленной задачей, и Полежаев нашёл ему более серьёзное занятие. Он выдал солдату два патрона. Затем, метрах в пятнадцати от палаток прикрепил на ветку измятую солдатскую миску и поставил боевую задачу:
- Значит так, сейчас ты совершаешь марш-бросок километра на полтора. Затем ты должен скрытно подобраться к палаткам на дистанцию не менее двухсот метров и сделать по этой миске два выстрела. Ещё раз повторяю – ты не должен себя обнаружить. Ни при движении к лагерю, ни при стрельбе. А я буду внимательно смотреть по сторонам вот в этот бинокль. Если я тебя замечу – пускаю красную ракету. Значит, упражнение повторяется. Так что старайся, солдат. Чтобы не было мучительно больно за напрасно пройденные метры! Где выберешь огневой рубеж и как будешь до него добираться – меня не интересует. Главное – не обнаружить себя до второго выстрела. Попасть достаточно один раз. Всё понял?
Лёха утвердительно кивнул головой. Он понимал, что задача трудная - Полежаев в поддавки играть не будет. Первая попытка не удалась. Лёха передвигался короткими перебежками и успел преодолеть метров триста. Но Полежаев быстро его высмотрел, даже маскхалат не помог. Красная ракета повисла над степью. Вторая и третья попытки тоже не удались. Лёха весь взмок и в сердцах материл глазастого старшину. Да что толку. В очередной раз отправляясь на исходную позицию, Лёха лихорадочно рассуждал о своей проблеме. Он уже понял, что нахрапом переть бесполезно. Лучше сделать большой круг, передвигаясь ползком, чем переть напролом. Быстрее получится. На этот раз он передвигался исключительно по-пластунски, сильно забирая влево от лагеря. До огневой позиции добирался больше часа. Позёмка помогала маскироваться, но снег набился в валенки и в рукава бушлата. А это было жутко неприятно. В кустах нащупал небольшую ложбинку, и, забравшись в неё, перевёл дух. Пару минут просто лежал, не веря своему счастью. Потом осторожно выглянул из своего укрытия – до палаток как раз метров двести. Но с этой позиции повёрнутая ребром мишень была плохо видна. С двухсот метров попасть в узкий овал будет непросто. Лёха задумался: менять позицию или попытать счастья отсюда? Если менять позицию, то придётся лезть в хорошо просматриваемый сектор. А значит - сильно рисковать. Полежаев наверняка заметит.
 «Попасть можно и один раз, а выстрелить необходимо дважды. Значит, первым выстрелом надо поразить мишень, а второй можно выпустить в воздух».
Осторожно подтянув к себе винтовку, солдат припал к прицелу. Возле палаток суетился Митрохин, занятый хозяйственными делами. А вот старшина куда-то исчез. Лёха
оглядел всю поляну – Полежаева нигде не было. Лёха насторожился.
 «Может, специально спрятался где-нибудь, что бы меня спровоцировать? А может, просто по нужде отошёл?»
Лёха решил рискнуть и стрелять с неудобной позиции. Он снял рукавицы с потных ладоней и смахнул с бровей капельки пота. Затем проверил, что снег не забился в канал ствола, и передёрнул затвор. Прежде, чем выстрелить, долго и тщательно целился. Ведь промах равносилен катастрофе. Неожиданно ему повезло – налетевший порыв ветра немного развернул мишень, и теперь овал стал несколько шире. Лёха тут же нажал на курок. Грохнул выстрел, через секунду второй. Лёхе показалось, что первая пуля всё-таки зацепила мишень. Дай Бог, чтобы так! Но где старшина? Куда подевался?
Лёха сел на снег и буквально тут же рядом за спиной услышал знакомый голос:
- Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает снайпер мой! Вы убиты, товарищ солдат!
Это был Полежаев. В течение сорока минут он безуспешно высматривал Лёху на самом коротком и удобном направлении. Опыт подсказывал, что на этот раз солдат наверняка передвигается по-пластунски и в обход. Полежаев «просчитал» Лёху и верно определил, откуда он появится. Но плохая видимость не позволила ему обнаружить солдата до стрельбы. Хотя расстояние между ними не превышало тридцати метров. Зато потом отыскать стрелка не составило труда.
- Ну, пошли смотреть, чего ты там настрелял. Хитрый бестия, дуплетом долбанул!
Пробираясь сквозь кустарник по глубокому снегу, Лёха молил Бога о снисхождении. Господь услышал его молитвы – по самому краю миски красовалась рваная пулевая пробоина. Замечательно!
- Молодец солдат, справился. Ценой собственной жизни ты выполнил боевую задачу. Осталось научиться выживать. И это – самое трудное! Ну, как, будем учиться?
Полежаев лукаво улыбнулся, давая понять, что вся предыдущая подготовка – это только цветочки. А ягодки впереди. И они не будут сладкими. Лёха сбросил капюшон маскхалата и на мгновение приподнял шапку от головы, проветривая «закипевшие» мозги. В этот морозный декабрьский день ему было жарко. Солдат торопливо обтёр снегом разгорячённое лицо, посмотрел в глаза Полежаеву и выдохнул: - Будем!
 А потом в тёплой палатке пили горячий чай и ждали возвращения роты.
 Рота вернулась в лагерь в половине второго. Ротный выглядел очень довольным. Поисковой группе удалось найти все танки Жаркова. Но командирскую машину они не отыскали. После обеда, который мало чем отличался от завтрака, рота снова ушла в поле. Игроки поменялись местами. Теперь первый и второй взводы прятались, а танкисты Жаркова их искали. «Сотый» остался в лагере - Нечаев позволил своему геройскому экипажу немного расслабиться. Лёха хлопотал по хозяйству, а Митрохин заступил в охранение. Рота вернулась в лагерь уже по темноте и с проблемами - «девяносто вторую» притащили на буксире. А ещё потерялась «девяносто четвёртая». И это на ночь глядя! Благо всё обошлось, и через час машина Глинского вернулась в лагерь. Всё очень просто. Глинский решил последовать примеру командира – когда спрятали машину, приказал заглушить двигатель. А потом долго не могли его завести. На морозе дизеля заводятся неохотно. Потом был разбор учений. Разведчики Глинского прячутся лучше, чем ищут – из трёх машин второго взвода Жаркову удалось найти только «девяносто шестую». А вот взвод Скворцова, благодаря поломке «девяносто второй», изловили полностью. В итоге худшими оказались разведчики Скворцова.
После горячего ужина бойцы разнежились в прогретых палатках, и потекли тягучие душевные разговоры. Все офицеры забрались в палатку первого взвода, а механиков выперли в палатку второго взвода. Экипаж командира определили на ночёвку к танкистам. Лёхе было всё равно. Он так устал за этот день, что к вечеру еле ноги волочил. В три часа ночи его очередь идти в охранение. Поэтому хотелось одного – немного поспать. Пока в палатке тепло от раскалённой докрасна печки. Дрова жгли экономно, с умом. Лёха свернулся калачиком спиной к «буржуйке» и задремал под распевный голос Жердяева. Молодой механик, пришедший на смену Опарину, был родом из Центральной России, говорил
медленно, нараспев. Непривычно для суровой Сибири. Лёха долго не мог привыкнуть к такой манере разговора. Поначалу она его сильно раздражала. Потом привык. Под такую речь как раз засыпать хорошо. Жердяев делился воспоминаниями о службе в учебке. Из неторопливого получасового рассказа, который дослушать до конца не удалось, Лёха понял главное – учебка учебке рознь. Видимо в Антипихе курсантам было неплохо. Гораздо лучше, чем мотострелкам в Каштаке. С этим он и заснул. Из глубокого забытья его вывел голос Жергелии:
- Солома! Поднимайся, дорогой, тебе в караул. Давай, вставай, хорош валяться! Чая горячего глотни для сугрева, мороз придавил конкретно.
На часах три часа ночи. Раскалённая печная труба натужно гудела. Лёха хорошенько заправился и залпом выпил кружку горячего чая. Подхватил свою винтовку и, откинув полог палатки, быстро вышел на мороз. Ночь встретила сильным, колючим ветром. Сразу стало зябко и неуютно. Лёха обошёл вокруг лагеря, выбирая, где ловчее укрыться от пронизывающего ветра. Глаза быстро привыкли к темноте. Устроившись между двух танков, он достал из кармана патрон и вставил его в магазин. Так спокойней. В течение часа он отвечает за безопасность роты. Лёха бродил вокруг лагеря, мысленно повторяя известную солдатскую поговорку: «Здравствуй, жопа, Новый год!» От безделья он попытался вникнуть в смысл этой фразы и пришёл к неожиданному выводу: у неё нет однозначной трактовки. Лично ему пришло в голову три совершенно разные версии. Версия первая, идиотская: Кто-то поздравляет чью-то задницу с наступлением зимы. Бред сивой кобылы. Версия вторая, хамская: Кого-то обзывают задницей и уже после этого оповещают о приходе зимы. Версия третья, не лучше первой: Новый год и является той самой жопой. Полное отсутствие здравого смысла! Однако, на самом деле смысл есть, нужно только глубже вникнуть в тему. И Лёха вник – ему нестерпимо захотелось справить «большую нужду». Нет, до казармы не донести. На улице минус сорок, ледяной ветер, а тут такое дело. Придётся снимать маскхалат, а потом пять штанов, в которые заправлены китель и телогрейка. В конце концов, Лёха справился с одеждой и присел. Задница мгновенно заиндевела. Но что самое поганое – мышцы сжались, и Лёха в полной мере познал суть фразы: хочешь, но не можешь. Какой косяк! Пришлось основательно потужиться. С горем пополам справился. С облегчением, дружище! Вспомнился давнишний рассказ Казанцева:
- Зимой в Монголии бывают такие морозы, что сопля замерзает в полёте, и на землю падает уже сосулька. Не поверишь. Прошлой зимой морозы стояли под пятьдесят. Я раз в карауле высморкался, так вместо сопли на бетонку зелёная ледышка шлёпнулась. Дзын-нь! Во-о, прикол!
Тогда, летом, Лёха не верил в эти россказни. Сегодня он кардинально поменял точку зрения, и фраза «Здравствуй, жопа, Новый год!» наполнилась конкретным смыслом.
Из палатки второго взвода вылезла смена. Лёха поприветствовал Кочеткова и забрался в свою палатку. И тут же застыл от изумления. Огонь в печке едва теплился, и из всех углов доносился лязг зубов. Жергелия, который сам вызвался топить печку, мирно спал, обхватив остывающую трубу и уткнувшись в неё головой. Рукава комбинезона и шапка обуглились, но, к счастью, не загорелись. У спящего сержанта был такой ангельский вид, что Лёха не сразу решился его растолкать. Жергелия смачно выругался и начал раздувать угольки, а Лёха приткнулся рядом с Казанцевым и быстро заснул. Утром быстро позавтракали и свернули лагерь. Механики долго возились с техникой, по очереди запуская двигатели боевых машин. «девяносто четвёртую» завести так и не смогли. «Девяносто девятый» потащил её в полк на буксире. Остальные ещё по темноте ушли в сопки. Целый день катались по окрестностям дивизии, решая различные тактические задачи. В полк вернулись перед ужином, промёрзшие до костей и голодные, как волки.
 Дело шло к отбою. Лёха сидел в расположении разведки, подшивал свежий воротничок и любовался соседями. Капитан Безродный устроил своим связистам строевой смотр. Весь вечер они что-то чистили, шили и подписывали. Наконец все приготовления были закончены, и рота связи затихла в строю. Комедия разыгралась как всегда неожиданно. Безродный медленно обходил свою роту внимательно осматривая внешний вид подчиненных.
- Это у тебя что? – офицер взглядом показывал на жидкую растительность под носом одного из сержантов.
- Где, товарищ капитан?
- Под носом! Волосня какая-то?!
- Это? Это усы, товарищ капитан.
- Это усы?! Это не усы! Это - трамплин для мандавошек! Сбрить! Пять минут на выполнение приказа. И не бубни, а то схлопочешь два наряда.
 Спорить бесполезно, и сержант поплёлся в умывальник скоблить морду. А Лёха в очередной раз отметил, что в разведке лучше.
 
 
 
Глава 17. С Новым годом!
 «Дембель неизбежен, как крах капитализма».
 (любимая солдатская поговорка)

 Декабрь прошёл в интенсивной боевой подготовке. Невзирая на лютые морозы, все подразделения полка учились воевать. Вперемешку с караулами и другими полковыми нарядами. Время неумолимо двигалось к новому году. В канун нового года Лёха получил от родителей письмо с поздравлениями и вспомнил, что за бесконечными стрельбами совершенно забыл о родном доме. Почти месяц не писал домой писем. Отца это не беспокоило, а вот мать сильно волновалась. Лёха на днях получил зарплату и решил сходить в полковой магазин. А вдруг там продаются монгольские открытки? Время было послеобеденное, и в магазине толкалось много народа. Пружина на входной двери была очень тугой, и дверь приходилось тянуть с силой. Лёха проскочил внутрь и, растирая замёрзшие уши, огляделся по сторонам. Спиной к нему у прилавка стояли две монголки в зимних национальных костюмах. Странно! Обычно монголов в полковой магазин не пускали. Лёха впервые видел монголок на территории полка, да ещё и в ярких, с узорами, национальных одеждах. Монголки оживлённо беседовали с продавщицей на добротном русском языке. Рассмотрев витрины и не найдя ничего интересного, Лёха решил посоветоваться с продавщицей и двинулся к прилавку. В этот момент монголки расплатились за покупки и развернулись к нему лицом. Такого Лёха никогда не видел! У одной монголки вместо носа красовалась глубокая вмятина, покрытая розовой кожицей. Лёха как стоял к двери спиной, так и вылетел за двери в мгновение ока. Даже двери не почувствовал! А потом пулей летел в казарму. Зрелище произвело на него неизгладимое впечатление. Опомнился уже в расположении роты. Едва отдышавшись, делился впечатлениями от увиденного. Казанцев быстро сообразил, что к чему:
- Слушай, Солома, ты что ни разу сифилитиков не видел? У бабы хронический сифилис в конечной стадии. Вот нос и провалился.
- Как это провалился?
- Очень просто – хрящ сгнил, и нос провалился. Сифилис для монголов - национальная болезнь. Каждый десятый болеет. От грязи, наверное. В прошлом году три прапора с монголкой переспали по - пьяни, и все втроём в госпиталь угодили. По мне так лучше «Дуньку Кулачкову» манежить, чем сифак подцепить.
 Весточку предкам пришлось посылать обычную, без выгибонов. Тридцатого украшали расположение мишурой и ёлочными игрушками, принесёнными откуда-то старшиной. Связисты выпустили праздничную стенгазету. На ужине Лёха столкнулся с Юркой. Китель ПШ у Семёнова был запачкан гуашью. Сёма мимоходом объяснил, что замполит роты припахал его, как бывшего студента, рисовать стенгазету. В своё время Юрка возглавлял школьную редколлегию, и ему такая работа была по кайфу.
 «Не иначе, как в писарюги метит. Вот рыба!»
 Тридцать первого с обеда в полку объявили праздничный день. Перед обедом полк построили на плацу, и Ермаковский поздравил подчинённых с праздником. Затем Чиполлино
зачитал график несения полковых нарядов, составленный им накануне. Вечером первого января разведка заступала в караул, а капитан Нечаев - дежурным по полку. Полежаева тоже не оставили безработным – он заступал дежурным по парку. Это был персональный «подарок» начальника штаба любимым разведчикам. Хуже, чем им, было только четвёртой роте – они идут в караул сегодня, в новогоднюю ночь. Оленин разрешил подразделениям самостоятельно готовить себе праздничные угощения. Поэтому половина подразделений от ужина отказалась. Заранее, конечно. Разведка тоже на ужин не ходила. Но из столовой принесли хлеба, сливочного масла, сахара и заварки. Апельсины, яблоки и конфеты уже два дня стояли в канцелярии ротного. Жена Полежаева специально для солдат испекла большой пирог с яблочным джемом. А ещё она приготовила двадцатилитровую кастрюлю макарон по-флотски. Правда, вместо фарша в макароны пришлось намешать десять банок тушёнки. Но хорошо обжаренный лук придавал блюду настоящий, домашний вкус. Дополнили праздничное меню две трёхлитровые банки виноградного сока. Вместе с солдатами новый год встречал лейтенант Глинский. Взводные тянули жребий, кому достанется такое счастье. Повезло Глинскому. С десяти часов все, кто был свободен, расселись смотреть телевизор. Его накануне из дома притащил командир связистов. Сегодня связисты гордились своим командиром. И по праву. Если рассудить по совести – капитан Безродный был человеком жёстким, но справедливым. Ближе к одиннадцати стали накрывать столы: разведчики – в расположении, связисты - в ленинской комнате. Новый год встретили троекратным «Ура». Разлили по кружкам сок, и Глинский от лица командира поздравил солдат с праздником. Это было необычно и очень приятно. Кто-то с грустью заметил, что без «Шампанского» Новый год - не праздник. Глинский резонно ответил, что на гражданке всё наверстается. И очень быстро. А в армии тяга к алкоголю может стоить жизни. Потом Глинский напомнил про случай годичной давности, когда два солдата из ОБМО в честь Нового года изготовили коктейль «Северное сияние», выпили по стакану и, …сдохли в медсанбате через двое суток. Очень уж незатейливый рецепт у этого коктейля: антифриз смешивается с тормозной жидкостью и через холодный металл сливается в посуду. Чтобы тяжёлые фракции на металле остались. Всё равно – чистейшей воды яд это «Северное сияние». Пример поучительный, хоть и не своевременный. Наелись по-военному быстро. Одно слово - дурная привычка. Столы ещё ломились от яств, а солдаты уже потянулись к телевизору смотреть эстрадную программу. А потом курсировали от телевизора к столу и обратно. Лёха в очередной раз подсел к столу и невольно подслушал разговор механиков. Механики – народ особый, дружить стараются друг с другом. И это естественно - в случае чего, механику может помочь только механик. Поэтому разговоры у них свои, профессиональные. Даже к своим машинам, как к живым людям, они обращаются по-разному. Штриба называл «сотый» не иначе, как Ласточкой. После «Девяносто второй» обслуживать БРМ ротного для него было сущим удовольствием. Зато Николаенко, механик «девяносто шестой», обзывал свою капризную машину Трахомой. Любовь была взаимной, и Трахома регулярно портила ему кровь. За двадцать минут сменили три темы разговора. Начинали, как обычно, с техники. Затем незаметно переключились на пьянку. Кто, когда и сколько выпил, и сколько бы в него ещё вошло, если бы сумели найти. Все, как один, знали толк в «Портвейне». С пьяной темы логично съехали на взаимоотношения полов. Как оказалось, каждый второй – герой-любовник. Казанова рядом не стоял! Лёха с интересом слушал бахвальные речи механиков и думал:
 «Интересно, а если этим Мюнхгаузенам водки налить? Чего они тогда насочиняют? Жердяева так вообще несёт. Ловелас конопатый. За титьку пару раз подержался, а туда же. Врёт и не краснеет, Дон-Жуан хренов!»
Разговоры механиков снова перетекли в плоскость технических вопросов, и Лёхе стало не интересно. Забросив в рот дольку от апельсина, он снова ушёл к телевизору. Отбой в полку не объявлялся, но Лёха, как и большинство солдат, к трём часам завалился спать. Приученный к режиму организм настойчиво требовал отдыха. К тому же вечером заступать в караул. Хотя кто-то всю ночь просидел у телевизора. «Шары» напились, вот зенки и выпучили. На завтрак рота не пошла. Половина солдат проспала до обеда, другая половина завтракала остатками новогоднего ужина. Не в обиду первым.
К четырём часам появился старшина, и рота начала готовиться к караулу. На развод припёрся Цвибель - решил лично проверить готовность нарядов к несению службы в первую ночь нового года. Какой молодец! Одно радовало – мороз ослабел. Градусов тридцать, не больше. Сегодня Лёха попал на восьмой пост, охранять склады ГСМ. На этом посту он был частым гостем. Караульное помещение приняли без придирок – пацанам и так не повезло, в новогоднюю ночь в карауле сопли морозили. Лёху несение караульной службы давно не тяготило. Главное, чтобы посты меняли, как положено. Семёнов как-то две смены подряд отстоял – не могли завести дежурную машину, а пешком смена не пошла. И такое бывает. Трагедии из этого никто не делает. Но четыре часа бегать вокруг поста в тяжёлом тулупе – не каждому по плечу. А если не бегать, то быстро околеешь. Всё просто, хочешь жить – умей вертеться. Ночь прошла без приключений, со сменой проблем не было. Всё интересное произошло утром. Второго января на дивизионных складах работы не велись. Видимо, зав. складом продолжал праздновать Новый год.
 Почти час Лёха бесцельно слонялся по территории поста, старательно подставляя спину сильному ветру. От безделья забрался на смотровую вышку. Неожиданно из-за сопки вынырнул старенький УАЗик с монгольскими номерами и вскоре остановился напротив ворот поста. Из машины не спеша вылез немолодой, тучный монгол. Он осмотрел периметр поста, выискивая часового, увидел Лёху и помахал ему рукой. Лёха молча смотрел на монгола с вышки - по Уставу часовому запрещено разговаривать с посторонними. Но понял, что сейчас что-то будет. Монгол открыл заднюю дверь, не торопясь, достал из машины двадцатилитровую канистру и толстый резиновый шланг. Переваливаясь на кривых ногах, монгол направился к посту, улыбаясь такой счастливой улыбкой, как будто накануне получил Нобелевскую премию. Видимо ему здесь уже наливали горючки, и не один раз. Лёха терпеливо ждал, когда монгол войдёт на территорию поста – ему жутко захотелось наказать наглеца. Монгол зашел на охраняемый объект и приветливо крикнул часовому:
- Самбайну, кампан!
В переводе с монгольского это означало «Здравствуй, друг!» Размахивая шлангом, он недвусмысленно намекал на цель своего визита. Лёха молчал, изображая непонимание. Монгол сделал пару шагов в сторону вышки, и Лёха передёрнул затвор автомата. А потом громко крикнул:
- Зогс! Орхын хореотон зон!
В караулке висел плакат с монгольскими выражениями «на всякий случай», и Лёха их старательно заучил. Эта корявая фраза означала: «Стой! Охраняемая зона!» Монгол опешил – такого радушного приёма он явно не ожидал. Но продолжал глупо улыбаться. Большинство монголов неплохо говорят по-русски, и Лёха рявкнул:
- Ложись!
У монгола глаза стали большими и круглыми, как пять копеек. Он просто остолбенел. Лёха направил ствол автомата на монгола:
- Буублан!
Это означало «Стреляю!» Монгол, как подкошенный, грохнулся в снег, накрыв голову руками. Такой проворности от грузного, немолодого человека Лёха не ожидал.
- А теперь кругом и с вещами на выход. Бегом!
Монгол подскочил, как ошпаренный. Схватив свои пожитки, он резво рванул с поста. Только пятки сверкали. Запнулся, упал, вскочил, и бежать дальше. Лёха смотрел ему в след и удивлялся.
 «Ты смотри! Кривоногий и хромой, а ломится, как сайгак. Не каждый молодой так бегает. Хотя, жить захочешь – ещё и не так побежишь».
 Монгол быстро юркнул в кабину, и УАЗик тут же отъехал от складов, поднимая снежные буруны. У Лёхи загорели уши – видимо монгол матерился на всю катушку. Лёха развеселился. Оставшееся до смены время пролетело незаметно. Распространяться о визите монгола он не стал, чтобы не нарваться на неприятности. Не буди лихо, пока оно тихо! Разводящий разглядел - таки протекторы легковой машины и задал Лёхе пару вопросов. Тот отмахнулся: мол, ничего особенного, у монгола двигатель барахлил.
 Караул сдали вовремя, и Лёха решил проведать Семёнова. С Новым годом поздравить. Сёму нашёл быстро - Юрка сидел в расположении и готовился к командировке. Завтра утром третья рота уезжала в командировку принимать уголь для дивизии. Недели на две. Улучили десять минут и переговорили «о делах свои скорбных».
Лёхе показалось, что Сёма поправился. Нет, не показалось, действительно поправился. Лёха рассказал про свою историю с монголом, Сёма – про встречу Нового года. Пожелав друг другу удачи, друзья расстались на долгих две недели. Утром третьего января третья рота покинула полк. Две недели стояли лютые морозы. По ночам столбик термометра опускался до минус пятидесяти. Восьмого в карауле чуть не замёрз часовой. В двигателе дежурной машины замёрз антифриз, и водитель полтора часа не мог его завести. А гнать смену по такому морозу начкар не решился – шинели продувались насквозь. С горем пополам посты поменяли, и начкар, в нарушение Устава, разрешил солдатам одевать под шинели ватные телогрейки. За две недели разведка дважды выходила в поле, и то не надолго. Лёха сочувствовал Юрке, справедливо полагая, что уголь третья рота будет разгружать в любую погоду. А его поступало много, и все подразделения полка привлекались к приёму угля в полковую кочегарку. Разведка тоже.
 Третья рота вернулась в полк шестнадцатого к обеду. Обросшие и грязные пехотинцы больше походили на окруженцев 41 года, чем на «советскую военную угрозу». Юрка уверял, что в день рота разгружала по пять – шесть вагонов. Да ещё и на время. Три – четыре человека на вагон и пять часов на выполнение работ. Сначала выдалбливали смёрзшийся уголь из вагона, а потом откидывали его с рельсов. Хуже всего разгружать вагоны ночью – того и гляди завалит. Ничего, сдюжили! Но самое главное - о чём Сёма рассказал уже на прощанье – он умудрился сломать нос азербайджанцу. К тому же «деду». Семёнов вообще-то здоровый! И ростом повыше Лёхи, и в комплекции помощнее. Да и не мудрено – три года занятий гиревым спортом не прошли даром. В Ангарске вообще было много гиревиков. Про свой подвиг Сёма рассказывал взахлёб:
- Прикинь, они меня вдвоём за вагон отводят, и без базара по зубам трясь! Один бьёт, другой смотрит. Я сперва растерялся. Мне второй раз – трясь. Тут я и взорвался. Не знаю, что на меня нашло?! Затмение какое-то. Дал ему с левой так, что нос по щеке размазал. Он у него и так горбатый, как у орла был. А теперь ещё и кривой. Азер, как юла, вокруг своей оси обернулся. И кровища из носа прямо мне на валенки. Я на второго замахнулся – здоровый, падла, на Гойко Митича похож – и тут меня сзади за воротник кто-то схватил. У нас в роте азеров много - всё, думаю, хана. Забьют, как барана на свадьбу. Поворачиваюсь – ротный. Схватил нас обоих за шиворот и к вагончикам потащил. Командир роту построил и перед строем давай нам нотации читать - дисбатом стращать. А потом благодарность мне объявил за то, что в обиду себя не дал. А азерам пригрозил, что если мне тёмную устроят, то он им яйца поотрывает. Те и пригорюнились – кровь кипит, а сделать ничего не могут. Теперь и узбеки шипеть меньше стали. По соплям-то неохота получать. У нас в батальоне такой закон: если старослужащий бьёт «молодого», то виноват «старик». Если «молодой» наваляет «старику», то опять виноват «старик». Как не крути, а молодняк трогать нельзя. Всё-таки «землячество» лучше «дедовщины». Я так полагаю.
Лёха понял, что Сёма окончательно освоился и переживать за него не стоит. Не маленький. Да и кулаки будь здоров! А значит – будем живы, не помрём!
 
 Глава 18. Прелести жизни.

 «Больше пота в учении, меньше крови в сражении».
 (А. В. Суворов)
 Тридцатого января разведка ушла в поле на ротные тактические учения. Четверо суток предстояло жить в палатках. К учениям готовились тщательно. Экипажи скидывались деньгами и закупали провиант. Запас карман не тянет. В десанте «сотого», помимо полученной на складах тушёнки, стояли ящики с рыбными консервами и сгущённым молоком. Правые десантные отделения обеих БМП первого взвода до упора забили дровами. Всё остальное имущество запихали в десанты БМП второго взвода. Накануне в полк вернулся второй батальон – две недели «воевали» где-то на юге Монголии. Досталось же им - врагу не пожелаешь. Морозы стояли под сорок, а с дровами напряг. В пехотных ротах народу по более. В десантах должно быть место для солдат, а значит, полезных вещей входит меньше. На учения разведка ушла следом за танковым батальоном - друг для друга изображали условного противника. Забавно! Морозы несколько ослабели, зато усилились ветры. Это ещё хуже. Весь первый день катались по окрестностям дивизии. С короткими остановками. Танковые роты расползлись по степи, и найти спрятанную за сопками технику было не просто. Поставленную задачу разведчики выполнили далеко затемно. И только благодаря кострам, которые жгли танкисты. В лощине между двух сопок разбили лагерь. Там и ветра почти нет и маскироваться легче. К утру следы гусениц занесёт окончательно и найти разведчиков будет практически невозможно. Сидя в прогретых палатках, наводчики БМП делились впечатлениями. В башне своей машины Грачёв промёрз до костного мозга и долго не мог согреться. После кружки горячего чая он разговорился:
- Чёртова консервная банка. Замёрз, как попугай в Антарктиде. Думал хана. Вспомнил, что во время еды холод лучше переносится. Достал из гильзосборника банку сайры в масле. Дай, думаю, перекушу. Вынул из ножен штык-нож и попытался банку вскрыть. Как бы не так. Банка промёрзла, кое-как вскрыл. Вскрыть-то вскрыл, а что толку? Даже штык-нож не берёт смёрзшуюся массу. Никак! Я переворачиваю банку и вскрываю с другой стороны. Потом, думаю, выдавлю из жестяного обруча и порядок. Хрен! Не выбивается. Пришлось вскрывать и боковину. Короче, за полчаса с банкой справился, и в руках у меня оказалась шайба из консервированной сайры. Точь-в-точь как хоккейная. Впился в неё зубами и понял - грызть бесполезно. Я её полтора часа обсасывал, пока она хоть чуточку оттаяла. Полдня занят был, даже про холод забыл. Вкус специфический, никогда бы не подумал, что промороженная сайра – такая вкуснятина!
Казанцев глотнул из кружки и усмехнулся:
- Может, ещё хочешь? Сходи. У меня в десанте целый ящик таких консервов. Заодно и нам принесёшь. Посмотрим, что за вкуснятина.
От предложения Казанцева Саня не мог отказаться. Лёха знал, где искать консервы, и пошёл вместе с Грачёвым. БРМ командира успела остыть и теперь по климату ни чем не отличалась от вечно холодных БМП. Но банки до конца ещё не промёрзли, и их содержимое напоминало тягучее желе. Казанцев попробовал рыбу на вкус и тут же поставил свою банку на раскалённую печку:
- На хрена козе баян?! Баловство это всё. Горяченькое оно завсегда полезней.
Все тут же последовали совету бывалого наводчика. Лёха тоже. После сытного ужина завалились спать. Боевое охранение никто не отменял, а значит необходимо хоть чуточку подремать. Угомонились быстро. Один за другим бойцы укладывались по удобнее и вскорости засыпали. Эти учения не предусматривали стрельб, и Лёха вызвался всю ночь топить печку. За день выспался. К тому же истопник освобождается от караульной службы. Главное не уснуть и не заморозить спящих сослуживцев. И не зажариться так же, как в прошлый раз пригорел Жергелия. Вот смеху-то было! «Дед», а всю неделю потом ходил, как чмо последнее. Пока старшина новую шапку не дал. Всю ночь Лёха слушал гул печной трубы и любовался причудливыми бликами раскалённой печки. А заодно и следил, чтобы кто-нибудь не подкатился к ней слишком близко. Когда начинало клонить ко сну, выпивал кружку крепкого горячего чая, выскакивал из палатки на мороз и делал физзарядку. Бодрости хватало часа на полтора. Потом всё по новой. Эта ночь показалась Лёхе бесконечной. Он успел передумать все свои думки, а заодно и погрустить по родному дому. В детстве часто ездили с батей на рыбалку с ночёвкой. Иногда на трое-четверо суток. Лёха очень любил такие выезды на природу и никогда не отказывался. Летом, правда, гораздо комфортней, чем зимой. Вспомнились и эти ночёвки на берегу Ангары, удивительной красоты закаты и рассветы. С детства Лёха любил смотреть на огонь и течение речной воды. Особенно когда лунная дорожка пересекала широкое русло.
 На следующий день танкисты Жаркова отрабатывали упражнение «разведка боем», а
все остальные учились прятаться и маневрировать. Маневрировать и снова прятаться. Лёха ничего не понимал в этих манёврах, хотя старался вникнуть в суть происходящего. Бесконечные перемещения казались пустой и бессмысленной тратой времени. Когда вечером вернулись в лагерь, обычно молчаливый Казанцев позволил себе мысли вслух:
- Что за жизнь пошла – пожрать по-человечески некогда. Целый день всухомятку! Так и гастрит заработать можно, товарищ прапорщик. Завтра тоже весь день по степям будем петли вить, как зайцы? Без перерыва на обед. Или как?
Полежаев с удивлением посмотрел на Казанцева. Ни разу он не слышал от наводчика ни одной жалобы, а тут – на тебе. Полежаев не ответил, но на его лице ясно читалось недоумение: как это наводчик командира не понимает, что обстановка не позволяет разводить огонь? Офицеры находятся точно в таких же условиях. И ничего, терпят.
 Вечером второго февраля смертельно уставшие и чумазые, как кочегары, разведчики вернулись в полк. Уже после отбоя пошли в баню смывать пот и въевшуюся грязь. И почти все разморились от горячей воды и заснули в тазах. Во-о, прикол! Нечаев потерял роту и снова послал старшину в баню. Удивлению старшины не было предела. Он даже растерялся поначалу. Потом взял себя в руки и прервал необычный сон-тренаж. Действительно, ночевать солдат должен в кровати, а не в тазу. Этой ночью вся разведрота спала мёртвым сном. И связисты тоже. Да так крепко, что с дневального кто-то умудрился снять штык-нож. А ещё упёрли зеркало из умывальника. Такие казусы в полку иногда случались, но со спецами - впервые.
Утром капитан Безродный драл своих растяп, как Тузик грелку. Не знали бедные, куда ломиться. Перед этим его тоже оттянули по полной программе. Штык-нож с дневального снял дежурный по полку. Снял и доложил начальству. А вот зеркало? Зеркало «скрысил» кто-то другой. Наряд менять не стали. Сами протрахали, сами и родить должны. Безродный решил вопрос просто: пока зеркало не встанет на место, наряд не сменится. Двое суток «залётчики» тужились, но разродиться не могли. Потом ничего, справились. Где они взяли новое зеркало – Богу известно. Ротный не стал задавать подчинённым дурацких вопросов. Нашли и ладно.
Седьмого февраля третья рота стояла в наряде по столовой, и после обеда Лёха улучил пять минут, чтобы поговорить с Сёмой. Семёнов выглядел каким-то рассеянным и подавленным. Бросалось в глаза, что Юрку терзают какие-то грустные мысли.
- Ты чё такой смурной, братан? Не выспался, что ли? Или дурное письмо из дома получил? Давай, делись печалью с другом.
- Да дома всё нормально. Так, мелочь. Вчера на политзанятиях замполит испортил настроение. Смертники мы, братан. Китайская армия по численности в девяносто раз превосходит нашу армейскую группировку. В случае войны хана всей нашей группировке. Замполит говорит, что мы должны продержаться в течение двух суток. Столько времени отводится всем нашим дивизиям. А потом нас списывают. К концу второго дня вся наша группировка перестанет существовать. Вообще. Я как представил такой расклад, так и загрустил.
- Да брешет твой замполит. Не может такого быть. Сам посуди: в каждой дивизии есть кадрированные части, а некадрированные укомплектованы на тридцать пять - сорок процентов. Чтобы провести мобилизацию и пригнать сюда людей со всего Союза потребуется не меньше недели. Картина интересная – техники в Монголии много, а солдат не хватает. В штабах ведь тоже не полные идиоты сидят. Не оставят же генералы технику на разгром? Какой смысл держать в Монголии технику, если ты изначально знаешь, что в случае войны она не выйдет в поле, будет уничтожена в парке. Если я это понимаю, неужели генералам невдомёк? Ты согласен?
Юрка озадачился ещё больше. После недолгого обдумывания он заключил:
- Резонно! Почему мне самому это не пришло в голову? Действительно, не логично получается. Одного не пойму – зачем он нам эти страшилки рассказывает, жути нагоняет? Или специально, или сам ни хрена не понимает?
- Вот и спроси его. Только не на занятиях, а с глазу на глаз. Так лучше будет.
Договорились на двадцать третье февраля встретиться в чайной, и Лёха побежал догонять роту.
 Семнадцатого разведка заступила в караул. Лёха где-то простыл, но от караула отнекиваться не стал. Ему достался любимый восьмой пост. Пошёл на смену с температурой (самая поганая – тридцать семь и три). В эту морозную зимнюю ночь он не мог бегать вокруг поста. По причине недомогания. Поэтому к концу своей смены промёрз до костей. А смена вовремя не пришла – проблемы с машиной. Правда, Лёха об этом не знал, у него не было часов. Прячась от сильного ветра, спрыгнул в занесённый снегом окоп. В ожидании смены незаметно для себя начал засыпать. И приснился ему загадочный сон – карта Советского Союза. Только в усечённом виде, без прибалтийских и среднеазиатских республик. Потом от Союза отвалился Кавказ. Сон как бы предрекал распад СССР. Бред какой-то! Такого не может быть! Внезапно Лёха почувствовал, что по телу растекается тепло. Ему становилось тепло и безмятежно. Красота! Так продолжалось недолго - в голове неожиданно промелькнула мысль: а ведь ты замерзаешь, дружок. Лёха попытался отогнать эту мысль, но тут в его необычный сон вломился образ отца. Батя серьёзно посмотрел на сына и с грустью сказал: «Замёрз, сукин сын, как пить дать замёрз. Вот беда-то какая! Что теперь матери говорить?» От такой страшной мысли Лёха встрепенулся и открыл глаза. И тут он почувствовал, как сильно замёрз. Лёха быстро выбрался из окопа и побежал по периметру поста. Оббежал вокруг поста один раз – согрелось тело. Преодолел ещё два круга - и тепло постепенно пошло в ноги. Теперь останавливаться нельзя: при таком ветре вспотевшее тело быстро замёрзнет. Пришлось бегать, а когда уставал, ходить быстрым шагом. И это вместо того, чтобы лежать в тёплой кровати и пить таблетки! Ещё восемь раз успел обойти пост прежде, чем на дороге появилась машина со сменой. Вместо двух часов Лёха отстоял больше трёх. Сразу после смены всем часовым дальних постов, которых сменили с большим опозданием, разрешили отдыхать. Лёха наглотался аспирина и быстро заснул. Почти три часа глубокого сна сделали своё дело: простуду как ветром сдуло. Вымерзли бактерии. Из караула Лёха сменялся практически здоровым. Он так и не смог понять: был ли это бред больного или вещий сон-предсказание. С сослуживцами эту тему обсуждать не стал, решил при встрече поделиться с Сёмой.
А Семёнов уже неделю «погибал» на разгрузках угля. Каждую ночь, с отбоя и до двух часов, третья рота пахала на благо всего полка. Ночные работы не освобождали роту от соблюдения распорядка дня и боевой подготовки. Солдаты страдали от недосыпа, а значит, притуплялись внимание и реакция. Это отрицательно сказывалось на боевой подготовке роты и батальона в целом. Капитана Андриенко такой вариант не устраивал – он привык, что в пехоте первый батальон всегда и во всём первый. Третью роту заменили миномётной батареей. Через четыре дня эстафету приняла вторая рота. Ещё через четыре – первая. Так продолжалось три недели. В конце концов, комбату это надоело. Двадцатого февраля Андриенко участвовал в ночных стрельбах миномётчиков. Вместе с миномётной батареей он вернулся в казарму в начале одиннадцатого. Андриенко был доволен стрельбой миномётчиков. Как обычно в половине одиннадцатого позвонил Чиполлино и приказал отрядить команду на разгрузку угля. Дневальный доложил комбату о распоряжении Цвибеля. Реакция комбата удивила всех присутствующих. Он позвонил в штаб полка и послал начальника штаба на три буквы. Вот так просто. Чиполлино ревел в трубку, как разъярённый носорог. Андриенко не стал его слушать и повесил трубку. Через минуту в казарму влетел дневальный по штабу и передал комбату приглашение на рандеву с Цвибелем. Андриенко снова позвонил в штаб и дословно воспроизвёл свой отказ. Казарма притихла в ожидании бури, но Чиполлино не появился. Утром Ермаковский вызвал Андриенко в штаб полка и заставил комбата публично извиниться перед начальником штаба. Скрепя зубами, Андриенко подчинился и выполнил приказ командира полка. Инцидент был исчерпан. Благополучно для всего батальона. После этого Чиполлино отвязался от первого батальона, и теперь на ночную разгрузку угля гоняли танкистов.
 Двадцать третьего февраля ни разведка, ни первый батальон в полковые наряды не попали. Праздники в армии разнообразием не отличаются – всё как всегда. Полковое построение, прохождение парадным строем, праздничный обед и старое кино в полковом клубе. Сегодня в клубе крутили «Аты-баты, шли солдаты». Такая вот праздничная программа. Как всегда после обеда - свободное время. Как договаривались, друзья встретились в чепке. Сегодня угощал Семёнов. Зарплата наводчика в сто двадцать пять тугров позволяла, не напрягаясь, устроить богатый ужин. Семёнов тоже кому-то из земляков помогал собираться на дембель - отдавал из своей зарплаты тридцать тугров. Всё равно денег хватало, и Сёма не скупился. Леха поведал другу про свой необычный сон. Сёма рассуждал в духе марксистско-ленинского атеизма. Он обозвал Лёхин сон бредовым видением больного человека с воспалённым сознанием. Лёха не стал спорить. Потом Сёма рассказывал о своих делах. Сначала он поведал о конфликте комбата с Чиполлиной. Лёха сильно удивился и в душе посочувствовал Нечаеву, что тот не может поступить так же. Затем Юрка с жаром рассказывал про свою роту:
- У меня механик - Апет Милосян – здоровенный армянин. Такой же как ротный - килограмм за сто живого веса. Большой и добрый. И весь такой неторопливый! Как эстонец, ей Богу. Ты бы видел, как он в свой люк тискается! Обхохочешься. А ещё у него приятель есть, таджик из нашего взвода. Чудо в перьях, по фамилии Эшкуратов. Так вот, этот таджик полная противоположность Апету – маленький и тощий. А вес – в половину от Апетова, килограмм пятьдесят, с сапогами. Он у нас с пулемётом бегает. Вернее он бегает, а земляки за него пулемёт таскают. Умора! Как-то раз Апет не мог захлопнуть десантную дверь и попросил Эшкуратова пособить. Ну, тот и пособил - хлопнул дверью раньше времени и прищемил Апету пальцы. Апет через дверь пообещал Эшкуратову, что поставит его раком. Ты бы видел, как он ломился через десантное отделение к ближайшему люку! А с какими словами?! Тринадцать тонн железа подпрыгивали, как старый «Запорожец» на сельской дороге. Куда спрятался Эшкуратов, я так и не понял. Растворился, как рафинад в кипятке, хотя и «дед». А когда Апет немного остыл, снова появился. Ну ладно, Апет уже успокоился и ограничился только нехорошими словами в адрес тщедушного таджика. Вечером последовало продолжение. Эшкуратов заступил дневальным по роте. А когда он стоит на тумбочке, в нём просыпается непризнанный талант певца – исполнителя таджикских народных песен. Это что-то! Голос противный до невозможности, напоминает скрежет пенопласта по стеклу. Ну, вот, после команды «Отбой» свет в расположении выключили, и все улеглись. Минут пятнадцать Эшкуратов скрипел себе под нос какой-то народный мотив. Апет не мог уснуть и вежливо попросил его заткнуться. Эшкуратов затих. Минут на десять. А потом как завоет! Да так громко! Пожарная сирена в сравнение с этим воем – нежный звук, ласкающий ухо. Пол батальона подпрыгнуло от неожиданности. Апет мгновенно слетел с койки, с лёгкостью перепрыгнул через три кровати и поймал певуна за шиворот. Дальше был цирк. Апет держит Эшкуратова за ворот так, что тот не достаёт до пола, и воспитывает. А Эшкуратов болтается в воздухе, обзывает Апета обезьяной и пытается ударить его по морде. А дотянуться не может. Ты знаешь, я с призыва так не смеялся. И не я один. В казарме ночевал командир миномётной батареи. Он поначалу вообще перепугался - решил, что кто-то кота кастрирует без наркоза. После такого спектакля злость сама собой испарилась. У всех. Посмеялись и дело с концом. Я потом долго не мог уснуть - ждал продолжения. Но Эшкуратов больше не скрипел, боялся разбудить миномётчика. Об этой парочке долго можно рассказывать. Я как-то раз над Апетом угорал. Рота отрабатывала вождение по пересечённой местности. Апет, хоть и «дед», а водила хреновый. Два раза трассу запорол. На третий раз ротный сел на броню по-походному, стащил с Апета шлемофон и взял его за уши. Так за уши и руководил Апетом во время отработки упражнения. Ты знаешь, Апет справился. Куда надо поворачивать, туда он и поворачивал. А главное, вовремя. Прошёл трассу без сучка и задоринки. Сильная штука – твои нежные уши в чужих, заботливых руках. А Эшкуратов?! У него сон крепкий, хрен добудишься. Его как-то в постели зашили. Прикинь. Взяли дратву и зашили спящего между матрасом и одеялом. А утром тревога. Бедный Эшкуратов рванулся и вместе с матрасом слетел с кровати. Лежит, борется с одеялом, а понять ничего не может. У ротного с чувством юмора проблема, но даже он расхохотался. Не рота, а зоопарк какой-то.
В это время в чайную ввалился какой-то пехотинец - за Семёновым пришли. Что-то случилось, и третью роту срочно собирали на плацу. Юрка попрощался и помчался на плац, а Лёха остался в чайной расправляться с деликатесами. Как говорится, каждому своё.


 Глава 19. Каждому своё.

 «Хреново быть по пояс деревянным, особенно сверху!»
 (армейская поговорка)

 Лёха стоял на тумбочке дневального и безразлично наблюдал, как Митрохин натирает в расположении полы. Тот, как обычно, усердием не отличался и таскал «Машку» без особого энтузиазма. Дежурный по роте полчаса, как улёгся отдыхать, а рота в парке обслуживала боевую технику. Завтра наступит весна, и сегодня, в последний день долгой и суровой зимы, Лёха мечтал о лете. О душном, знойном монгольском лете. Благо погода на дворе стояла солнечная и на редкость безветренная. А ещё Лёха мечтал о скором и долгожданном Приказе. В конце марта министр обороны издаст очередной приказ, и Лёхин статус снова поменяется. В роту придёт молодое пополнение, и вся грязная хозяйственная работа ляжет на другие плечи. Тяжёлый воинский труд останется, а вот грязи, лично для него, станет гораздо меньше.
Лёха размечтался и не сразу обратил внимание на рёв замполита роты связи старшего лейтенанта Ляшкевича, который в ленинской комнате проводил с личным составом политзанятие. По началу сквозь плотно прикрытую дверь до его слуха доносился неясный шум и обрывки нецензурных фраз. Потом Лёха понял, в чём дело.
А происходило у связистов следующее. Ляшкевич с жаром и искренней убеждённостью рассказывает своим подчинённым о гнусном блоке НАТО и происках мирового империализма. Как обычно, в это время солдаты занимаются своими делами. Кто-то, и их меньшинство, ведёт конспекты. Кто-то делает вид, что пишет конспекты, а сам сочиняет весточку на родину. Кто-то спит с открытыми глазами. Такие умельцы имелись практически в каждом подразделении полка. У связистов тоже. Так вот на самом интересном месте местный самородок потерял контроль над собой, отключился по настоящему и … захрапел. Да так громко, что перекрыл голос замполита. Ляшкевич от неожиданности вздрогнул и растерялся. Правда, очень быстро опомнился и взял себя в руки. Такое откровенное хамство не должно остаться безнаказанным. Ляшкевич командует: «Рота, встать!» Связисты быстро поднимаются, и от грохота десятков передвигаемых стульев спящая красавица просыпается. Дальше был концерт. Разъярённый офицер начинает с «охреневшими» подчинёнными профилактическую работу. Для начала он раз двадцать командует «Сесть-встать!» Это чтобы привести в чувство всех, кто ещё находится в дремотном состоянии. Затем начинается «унижение словом» в специфической и очень эффектной манере:
- А вы знаете, что по статистике каждый шестой ребёнок в СССР рождается дебилом? Ничего не поделаешь, пьяное зачатие! Вот вас здесь сидит тридцать человек. Если верить статистике, пятеро – дебилы! Давайте посчитаем?!
Ляшкевич пошёл между рядов, поочерёдно показывая пальцем на каждого солдата:
- Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Дебил!
Уязвлённый сержант, оказавшийся шестым, сделал кислую мину, но благоразумно промолчал. Ляшкевич начинает отсчёт заново и Любашкин - «виновник торжества»- оказывается четвёртым, а дебилом - один из «дедов», любимчик Безродного. Любашкина это почему-то развеселило, и он оскалился в гадливой улыбке. Ляшкевич разъярился ещё больше:
 - Ты чему радуешься, солдат? Мозгов, как у курицы, а туда же! Смотреть противно!
Замполит демонстративно отвернулся к окну. Любашкин попытался незаметно передразнить замполита, но тот заметил его ужимки в отражении стекла. Заметил и решил примерно наказать наглеца:
- Любашкин! Упор лёжа принять!
Солдат в недоумении смотрел на офицера и не шевелился. Кто-то за дальними столами начал давиться смехом. А это – нехорошо. Замполит рассвирепел:
- Рота! Упор лёжа принять!
Не все связисты «тормоза», и через пару секунд вместо одного человека физкультурой занималась вся рота. Бойцы дружно отжималась от пола, а замполит неторопливо ходил от окна к двери и нравоучительно-нудным голосом проводил образцово-показательную «политинформацию»:
- Видите, как нехорошо получается? Из-за одного недоумка страдает целый воинский коллектив. Раз уж вы отвыкли внимательно слушать старших по званию и адекватно реагировать на ситуацию, сидя за столами, то, возможно, таким образом удастся быстрее вдолбить в ваши безмозглые головы полезную информацию. Делаем ещё по десять упражнений, и можно вставать.
Тяжело дыша, раскрасневшиеся от напряжения связисты стояли возле своих столов и, торопливо поправляя обмундирование, приводили себя в порядок. Ляшкевич:
- Рота, сесть! Любашкин, ко мне!
«Самородок» неуверенно проследовал к политической карте мира. Замполит подал Любашкину указку:
- Ну, давай, рассказывай нам про блок НАТО, про США и их сателлитов.
Любашкин немного помялся, выискивая на карте Соединённые Штаты, и робко начал:
- В блок НАТО входит Америка и её солитёры. Этот блок был …
Договорить он не успел - рота дружно грохнула хохотом. Ляшкевич тоже:
- Дебил! Самый настоящий! Какие солитёры, солдат?! Ты не знаешь кто такие солитёры? Солитёры - это черви кишечно-полостные. Прожорливые и длинные. У тебя в заднице солитёр завёлся, и все мозги высосал, через глотку. Вот же Божье наказание! Ты вообще в школе учился? Или на заднем дворе восемь лет бычки обсасывал? Я балдею с этих русских! Откуда такие вундеркинды берутся?! Не врёт, значит, статистика. Ох, не врёт.
Теперь Любашкин не улыбался. Он стоял, потупившись в пол, и комично оттопыривал нижнюю губу. Смех усилился. Любашкин попытался оправдаться:
- Сателлиты или солитёры. Какая разница? Всё равно, козлы они все! А козлы, как ни называй, всё равно козлами останутся. Лично я так думаю.
Лёха прислушивался к происходящему за дверью и неожиданно вспомнил про свою отсидку в комендатуре и легендарного Выкидыша. Забавно, между Любашкиным и Выкидухиным было что-то общее. Из-за них страдают другие люди, но злобы за это не таят. И тому и другому причуды сходят с рук. Прямо как в поговорке: «Дуракам закон не писан».
 Второго марта полк подняли по тревоге. По плану боевой подготовки на трое суток мотострелковый полк ушёл в поле на тактические учения без боевой стрельбы. Погода приятно удивила неожиданным и резким потеплением. Ярко светило солнце, а ветер уже не казался сильным и пронизывающим. Несмотря на глубокий снег, в воздухе явственно пахло приближением долгожданной весны. Ближе к полудню, когда рота внезапно остановилась на марше, и экипажи покинули свои боевые машины, Лёха заметил, что снег набух влагой и в валенках чувствуется сырость. К большому удивлению днём броня немного нагрелась на солнце и уже не обжигала руки ледяным холодом. Солнечные лучи отражались от снежного зеркала, и смотреть на эту ослепительную белизну без солнцезащитных очков было просто не возможно. Все бойцы роты мгновенно прищурились и теперь мало чем отличались от местных аборигенов. Такие же узкоглазые, как и монголы! Связисты перехватили сводку метеопрогноза и доложили, что днём температура воздуха будет подниматься до нуля – минус пяти градусов. Правда, ночи остались по-зимнему холодными – до минус двадцати. Монголия остаётся Монголией - резко-континентальный климат проявляется здесь в любое время года.
Для разведроты учения прошли буднично, без происшествий. Чего не скажешь об остальных. В первую же ночь в третьем батальоне случилось ЧП – под гусеницы БМП попал солдат боевого охранения. Спрятался позади машины с работающим двигателем. Хотел покурить втихушку, а механик получил приказ сдать назад и развернуться. И выполнил
приказ. Вот и получился из солдата мясокостный фарш крупного помола. Смотреть страшно. Нелепая и глупая смерть. Как обычно. В армии солдаты гибнут в основном из-за собственной глупости. Они сами, пренебрегая элементарным правилам безопасности, искушают судьбу.
 Пятого марта на полковом построении подводились итоги учений, и ЧП в третьем батальоне стало достоянием гласности. Как обычно, не выбирая выражений, Чиполлино материл отцов-командиров погибшего солдата. Наверное, в чём-то он был прав. Лёха без внутреннего раздражения слушал гневную речь Цвибеля. В голове, почему-то, крутились слова Нечаева о полезности для армии таких, как Чиполлино. А ещё он знал, что с Семёновым тоже что-то случилось во время этих учений. Они встретились глазами во время обеда, и Лёха заметил на голове друга здоровенную синюю шишку. Болезненный вид Сёмы свидетельствовал о серьёзной травме головы. Юрка криво улыбнулся другу, указывая пальцем на свою голову, и дал понять, что потом всё расскажет. Встретиться и переговорить удалось только через два дня, аккурат в женский день. У Лёхи всё было в порядке, поэтому он первым пристал к другу с расспросами:
- Я смотрю, шишка твоя совсем прошла, а вот синяк над глазом ещё хорошо видать. Давай, колись, где обзавёлся таким богатством? Урюки отметелили или под БМП попал? Или ротный по башке настучал, за какой-нибудь косячок?
- Ни то, ни другое, ни третье. На ученьях в капонир залетели, на полном ходу. Вот и покалечился.
- Ты давай по подробней, а то я что-то не понимаю.
- Ладно, слушай. На второй день учений наша рота в составе батальона совершала марш-бросок. На коротком привале заглохла одна машина из нашего взвода, и её никак не могут завести. А я наводчиком в экипаже взводного. Батальон по сигналу тронулся, а мы стоим и всех держим. Короче, рота уходит за батальоном, а наша машина цепляет заглохшую на буксир и начинает таскать. Пытаемся с толкача завести. Минут через десять завели. Пока то да сё, ещё время прошло. Получаем от ротного приказ: присоединиться к роте через пятнадцать минут. Иначе Андриенко нас «поимеет». Вот и рванули вдогонку. А чтобы быстрее было, решили через учебное поле срезать. Батальон-то по дороге пошёл, вкруговую. А мы напрямки. А на полигоне столько капониров понарыто! За зиму их снегом занесло и совершенно не видно. Вот мы на полном ходу в один и залетели. Сам прикинь, на скорости врезаться в мерзлую, как гранит, землю. Механик по-походному ехал, хоть руками успел упереться. И то не выдержал резкого удара. Двух верхних зубов как не бывало. Изо рта кровь хлещет, как будто со всего маху по морде монтировкой врезали. Взводный на броне сидел. Так он по инерции метра четыре в воздухе пролетел, потом ещё столько же по снегу пропахал. Не поверишь, даже в трусы снег набился, хоть он в танковом комбинезоне был. Ну а я в башне к такому удару вообще не был готов. В тримплексы не смотрел – снег слепит и всё равно ни хрена не видно. Деваться там некуда, вот я со всего маху башкой в прицел и впечатался. А потом назад - и об вентиляционный бачок! И снова в прицел! Аллес! Хорошо хоть шлемофон надел. Был бы в шапке – не выдержала бы черепушка. Прикинь, искры из глаз брызнули фонтаном и в хороводе закружились! В ушах кваканье лягушачье, как на болоте. Голова гудит, как медный колокол, кровавая пелена глаза застилает и тошнота во рту! Сильнейшее сотрясение мозга. Хочу из башни вылезти и не могу руки поднять, что бы люк откинуть. Себя не помню, как из башни вылезал. Медленно привстал, головой люк приподнял и кое-как наружу вывалился. А как к гусеницам скатился, уже не помню. Пацаны со стороны видели, говорят, прикольно было. На немое кино про войну похоже. Очнулся от нашатыря. Глаза открываю - надо мной замполит навис и что-то бормочет. А я его не слышу. До конца учений в десанте отлёживался. В казарме слух вернулся, и зрение стало восстанавливаться. Вот такие дела, братан. Ты бы видел, как комбат за это взводного драл! Как первоклассника. Ротному тоже досталось по первое число. И поделом ему, не будет из себя Чиполлину корчить.
- А за что драл-то? – недоумевал Лёха.
- Как за что? За грубое нарушение инструкций и мер безопасности. Ты, наверное, не
знаешь, но по инструкции пересекать учебные поля по диагонали категорически запрещено. Там ведь не только капониры, но и траншеи, и подъёмники мишеней, и коммуникации связи. Много чего, что можно повредить или испортить.
Для Лёхи эта новость стала настоящим открытием. Теперь он стал понимать, почему Нечаеву так не нравится тактическая подготовка в пределах полигона. Слишком много условностей, которые необходимо соблюсти. И опасностей разных тоже хватает. Леха хотел удивить Сёму спектаклем связистов. Юрка развеселился и неожиданно заявил:
- Слушай, у нас в батальоне тоже клоунов хватает. У обеспеченцев служит один кадр нашего с тобой призыва. То ещё чудо-юдо! Шелудивым кличут. Засыпает в любом положении. Лёжа, сидя, стоя. Без проблем. Ему как-то раз в виде эксперимента позволили спать целые сутки. И он спал. А потом закрыли в каптёрке шевроны на парадках перешивать. Через два часа приходят, а он спит. Все обалдели, а он глазами хлопает и оправдывается: «Я тут чуток кимарнул». А на двадцать третье вообще прикол вышел. Замполит батальона построил в расположении нашу роту, миномётчиков и обеспеченцев. Ходит вдоль строя и мозги нам канифолит. Он у нас контуженый. Бывший афганец, как и ваш Нечаев. И тоже «Красную Звезду» имеет. Так-то ничего мужик, весёлый! Но если не в духе, лучше от него держаться подальше. Из своих писарей дурь выбивает, как пыль из матраса. Ну вот, замполит ходит вдоль строя и обзывает нас чахоточными туберкулёзниками. А Шелудивый умудрился уснуть. В строю, да ещё и в первой шеренге. Стоит и спит себе, как ни в чём не бывало. Миневич это дело заметил и потихоньку к нему подкрался. Нос к носу. И смотрит в глаза в упор. Все затихли в ожидании развязки. В расположении повисла гробовая тишина. Шелудивый видимо уловил его дыхание и встрепенулся. Глаза открывает, а прямо перед ним лицо замполита. Он от неожиданности резко отдергивает голову и своим затылком бьёт по сопатке стоявшему позади него солдату. И разбивает ему нос. Прикинь! Сзади, схватившись за нос, матерится «дед советской армии», а спереди, в упор, молча смотрит Миневич. Но Шелудивый не растерялся: «Я не сплю, товарищ капитан, я не сплю». Тот усмехнулся и спрашивает: «Ты не спишь? А что же ты делаешь?» Шелудивый: «Я ., я ., я глубоко моргнул!» Мы чуть со смеху не подохли. Все! У замполита истерика: покраснел как помидор и слёзы из глаз ручьём. Даже наказывать Шелудивого не стал. Он, кстати, накануне тоже не плохо повеселился - писарю первой роты куриное яйцо раздавил. В кармане. Та ещё история! Писарь для своего ротного получил паёк на складе. Всё как обычно: тушёнка, сгущёнка, крупы всякие. А ещё яйца куриные, целая ячейка. Ну вот, писарь ходит по расположению, сжимая в кулаке яйцо – кто-то ему сказал, что сырое яйцо невозможно раздавить сжатием руки. Писарь решил попробовать, не свои же яйца. А сам давит в пол силы, видимо боится испачкаться. А когда боишься, ничего не получается. Это дело заметил Миневич. Подходит и говорит: «Спорим, я раздавлю, запросто?» Писарь не смог отказать замполиту батальона и поспорил. Миневич берёт яйцо и говорит: «А давить я его буду в твоём кармане. Это по честному. Я же запачкаю руку? Запачкаю. А ты ни при чём останешься? Правильно я говорю?» Писарь попытался возразить. Бесполезно! Замполит ловко запихивает руку в карман его кителя, … и тут же вытаскивает обратно. Яйцо раздавлено. Оба идут в умывальник: Миневич - мыть руку, а писарь – застирывать карман. Ты знаешь, у замполита потом целый день было хорошее настроение. Ни к кому не цеплялся. Так вот у нас, в пехоте, личный состав развлекается. А писарю так и надо – не хрен на рожон лезть.
Лёха дослушал рассказ друга и, перефразировав известную народную поговорку, задумчиво произнёс:
- Да-а! Дела как в сказке – чем дальше, тем смешнее.
 
 
Глава 20. «Недоноски».

 «В спину автомат в такт шагам стучит,
 Молодой солдат чуть живой бежит».
 (из солдатской песни)

 С середины марта началось интенсивное таяние снегов. День ото дня солнце уверенно поднималось всё выше и выше. В дневные часы температуры переваливали нулевую отметку, но по ночам всё ещё примораживало. Но этот лёгкий морозец не шёл ни в какое сравнение с лютыми январскими холодами. Как-то сразу из зимней формы одежды исчезли валенки. Даже по ночам на посты часовые ходили в сапогах. И ничего, дюжили. Но больше всего наступлению весны радовались многострадальные уши. Эти органы тела за зиму отмораживались наиболее часто. Природа преображалась, радуя солдатское сердце долгожданным теплом. Огорчало одно – весенняя грязь создаёт большие проблемы в наведении чистоты и поддержании порядка. Теперь солдатам наряда гораздо чаще приходилось орудовать тряпкой или полотёром. Но это неудобство не мешало «дедам» ждать Приказа. И не только «дедам». Очень скоро, по ночам, в солдатских казармах зазвучит шаловливая песня:
 Дембель стал на день короче,
 Дембелям – спокойной ночи!
И будет она звучать до первой отправки. Как минимум. А поют её, как правило, молодые солдаты своим дембелям. Такой вот вариант солдатской колыбельной. Начиная с двадцатого марта, Казанцев каждое утро задавал связистам традиционный вопрос: «Приказ был? Какой номер?» И в течение четырёх дней получал отрицательный ответ. Со стороны казалось, что его не очень-то и огорчал отрицательный ответ. Наверное, потому что предыдущий – тот самый, по которому призвали Лёху – вышел попозже. Министр поразил своим консерватизмом – Приказ об увольнении в запас и об очередном призыве вышел двадцать пятого марта. Как и в прошлом году. Перед ужином связисты знали и о самом Приказе, и его номер – девяносто третий. А это означало, что после первой отправки дембелей Лёха станет полноправным «котлом», полноценным «старослужащим». Однажды он поймал себя на мысли, что сильно привязался к своему экипажу, и с отъездом Казанцева из его жизни уйдёт нечто важное. Как бы то ни было, но их связывала нелёгкая совместная служба и та взаимовыручка, которую они проявили ещё осенью, в потасовке с узбеками. Конечно, молодому солдату, пришедшему из учебки, свою машину ротный не доверит. Скорее всего, в экипаж ротного попадёт Саня Грачёв. Он и стреляет неплохо, и служить ему ещё целый год. Такой расклад Лёху устраивал. Тем не менее, он испытывал какой-то дискомфорт, какое-то опустошение. До него стал доходить смысл отцовских рассказов о святости воинской дружбы. Вот если бы ещё удалось перетащить в разведку Юрку Семёнова! Был бы полный порядок. Но сделать это было совершенно невозможно, не смотря на то, что перемещение личного состава по подразделениям полка было обычным явлением. Семёнов показал себя очень приличным наводчиком, и его давно приметил комбат. Андриенко ни за что не позволит забрать из своего батальона хорошего наводчика. И тягаться с ним Нечаеву просто не хотелось. Во-первых, бесполезно. Во-вторых, это не правильно. Ты воспитал для себя хорошего бойца, вложил в него свои силы, умения и душу. А кто-то потом хочет присвоить себе результаты твоего труда. Нечаеву роль экспроприатора абсолютно не нравилась. Лёха однажды заикнулся ротному про Семёнова, но тот его сразу оборвал. Раз и навсегда. Ладно, слишком хорошо – тоже не хорошо.
 Двадцать восьмого марта, совершенно случайно, встретились с Юркой в полковом магазине. У обоих было свободное время, и друзья позволили себе завалиться в чайную. Накануне солдатам выдавали зарплату, и с деньгами проблем не было. На этот раз решили не пировать, посидеть «на скорую руку». Семёнов уже полностью оправился от своей контузии и согревал Лёху лучезарной улыбкой. Сегодня у него было хорошее настроение. По плохо застиранным пятнам туши на форменном обмундировании Лёха догадался, что Семёнов подался в писаря.
- Слушай, Сёма, ты никак в писарюги записался? Или мне это только кажется?
Юрка утвердительно кивнул головой. Он уловил Лёхино недоумение, смахивающее на упрёк, и поспешил объясниться:
- Есть такое. У нас нынче ротный писарь на дембель уходит, вот меня и предложили ему на замену. Постигаю азы оформительского дела. Ты знаешь, когда учился в институте, никак не мог себя заставить взять в руки плакатное перо. Хотя и понимал, что дело нужное. Не получалось у меня писать красиво и ровно. А теперь ничего, втягиваюсь помаленьку. С одной стороны хорошо – в наряды по роте стали реже ставить. А с другой стороны - часто по ночам сидеть приходится. Как-то раз до пяти утра над плакатом корпел. А утром подъём вместе со всеми. От боевой и строевой подготовки писарей в батальоне не освобождают. Только когда авралы. А авралы, как правило, случаются накануне проверок или после очередных партийных сходок. Ты знаешь, как меня теперь в роте зовут? «Приближённый Его Императорского Величества Канцелярии». Во как! В любом положении есть свои плюсы и минусы. Вот ты, например, первоклассный стрелок. И тебе нравится твоя работа. Но платят тебе совсем мало, гораздо меньше, чем механику или наводчику. И ты это знаешь. А предложат тебе стать наводчиком БМП, наверняка откажешься. Так и у меня. Недосып компенсируется свободой действий и осведомлённостью. Вот сейчас наша рота готовится к караулу, а меня оставляют в расположении писать новый плакат. Недавно прошёл очередной пленум ЦК КПСС, его решения должны стать достоянием широких солдатских масс. Это я так, ёрничаю. В институте у нас предмет был, Историей КПСС назывался. Такая мура! А сколько крови испортил! Так вот, рота к караулу готовится, а у меня три часа свободного времени. Поэтому мы и сидим друг против друга. Или тебя это не устраивает?
Юрка говорил убедительно и очень логично, и Лёху устроили его доводы. Он и сам не раз видел, как по ночам в ленинской комнате пыхтит Устинчик, писарь роты связи. Кто-то откровенно завидовал Устинчику, а кто-то сочувствовал. Что делать, каждый несёт свой чемодан. На мгновение повисла пауза. Леха не знал, как лучше ответить, чтобы не обидеть друга. И тут Сёма как-то странно улыбнулся, видимо вспомнил о чём-то. Лёха отхлебнул из кружки большой глоток уже остывшего кофе:
- Слушай, а ты чего такой счастливый? Не из-за караула же?
Сёма улыбнулся ещё шире, видимо воспоминания были очень приятными.
- Конечно, нет! Нам позавчера марш-бросок устроили - десять километров с полной выкладкой. А после него сразу стрельбы. Я как про этот марш-бросок вспоминаю, так меня сразу смех разбирает. Бегали по танкодрому. Ты сам понимаешь, какая там сейчас грязища стоит. По колено! Танки своими гусеницами превратили дорогу в непролазное месиво. На взгорках ещё ничего, и воды почти нет, и земля по суше. А вот в низинах огромные лужи. А глубокие! Короче, совершает рота марш-бросок. На время, естественно. Растянулись метров на двести. Те, кто по здоровее, вперёд убежали, а все дрищи, в количестве трёх штук, в хвосте плетутся, других тормозят. А ротный установил такой порядок: у слабых и дохлых забирает оружие и передаёт тому, кто сдюжит. Я поначалу вперёд рванул, но ротный меня попридержал. Меня и ещё четверых. Короче, через два километра я тащил уже три автомата. А механики – два пулемёта. Ты бы видел, как они с ними бежали! Как санитары с носилками. Один за стволы держит, второй – за приклады. Так ловко получается, особенно если бежать в ногу! А владельцы оружия, к тому времени, благополучно «скончались». Представь маленького и тощего Эшкуратова с пулемётом, который весит одиннадцать килограмм? Преодолели половину пути, и один из гранатомётчиков, как подкошенный, рухнул на землю и забился в истерике: «Пристрелите меня, я больше не могу!» Из таджиков хлопец. Ротный забирает у него гранатомёт и даёт команду: «Ташходжаев ранен. А раненых не бросают. Кудыкбаев, Байранов! Подобрать раненого! Бегом!» Земляки на Ташходжаева зашипели, как гюрза на варана. Тот сразу ожил. И откуда только силы взялись?! Так рванул, что и я от него отстал. Тут новая напасть. К нам в феврале из второго батальона одного «задроту» перевели. Это что-то! Чухан чуханом. Я таких ещё не встречал. Вечно грязный, замызганный и всегда голодный. Ноги перед сном вообще никогда не моет. Наш с тобой призыв, а чмо конкретное. Ему даже прозвище дали соответствующее – Убожество. На голову ниже меня, а жрёт в два
раза больше. Но, что самое прикольное, сапоги носил на три размера больше. У него сороковой размер ноги, а сапоги – сорок третьего. Старшина предложил ему поменять сапоги, так он отказался. Оказывается, он ещё во втором батальоне спёр две пары портянок и наматывал по четыре штуки на одну ногу одновременно. В банные дни, в стирку сдавал только две пары портянок, а две другие прятал под матрасом. И ни разу не стирал! На той неделе его вычислили. Думаешь как? По запаху. Кто рядом с ним спит, долго не могли понять: откуда такая вонизма?! Ну, невозможная вонь! То пропадёт, то снова появится. А тут он имел неосторожность сапоги снять. Как пахануло! Я от него далеко находился, но даже у меня глаза заслезились. А соседи? Двоих стошнило, в туалет побежали, блевать. Грязные портянки у него отобрали, прополоскали в хлорке и отдали полы мыть. А сапоги остались те же самые. Во время марш-броска наше Убожество постоянно тянулось в хвосте и жаловалось на боли в боку. Видимо, он достал ротного своим нытьём, и тот не выдержал. Рота не укладывается по времени, и ротный решил придать «недоноску» ускорение. Он останавливается, пропускает вперёд себя отстающее Убожество и предупреждает, что если догонит, то даст ему хорошего пинка по заднице. Убожество понеслось, как «Восточный экспресс». Бежит и постоянно оглядывается: не догоняет ли ротный? А ротный постепенно настигает. Ну вот, Убожество бежит, заворотив башку, и не видит впереди на дороге огромную лужу. Метров под двадцать в длину. Рота взяла влево, чтобы обогнуть топкое место, а этот - напролом. Ротный настиг его возле самой лужи и уже замахнулся для пинка…. Убожество ломанулось через лужу, как медведь в буреломе. А там глубина выше колена. На другой берег он выскочил весь мокрый и уже без сапог. Полный абзац! Рота чуть не сдохла со смеху. Смех-то смехом, а сапоги надо доставать. А там глубоко и ноги вязнут. И вода далеко не черноморская. Сам знаешь, по ночам лужи льдом покрываются. Двадцать минут этот недоносок под водой шарил, сапоги искал. Один вытащил, а второй так и не нашёл. Замёрз, как цуцик. В сопровождении одного из сержантов его отправили в полк. А мы дальше побежали. Естественно, опоздали и не вложились в норматив. Благо отстрелялись потом хорошо, лучше, чем первая рота. В общем зачёте заняли почётное третье место. Хуже нас была вторая рота. Им и досталось от комбата. А недоноску новые сапоги потом выдали, по размеру. Правда, удержали из зарплаты их стоимость. Вот такие у меня сослуживцы. Прямо как в поговорке: «Цирк уехал, а клоуны остались».
Лёха слушал рассказ друга, не скрывая улыбки. Он и так знал, что чудиков на свете хватает. Но тут персонажи – один другого краше. В эту ночь Лёха долго не мог уснуть, ворочался в кровати, восстанавливая в памяти рассказ Сёмы. Он и раньше задавался вопросом:
 «Почему нормальные, чистоплотные пацаны страдают «забайкалкой» или мучаются с панарициями, а к чмырям и грязнулям никакая зараза не пристаёт? Вот, к примеру, Саня Грачёв. Каждый Божий день тщательно моет ноги, и всё равно они у него в язвах и коростах. А у этого Убожества, наверняка, на ногах ни одной болячки. Не правильно это, не справедливо».
Благо самого Лёху Бог миловал, и никаких незаживающих ран у него на теле не было. Сочувствовал ли он таким, как Убожество? Наверное, нет. К таким людям можно относиться пренебрежительно или наоборот снисходительно. Но к ним нельзя относиться уважительно. Если ты сам себя не уважаешь и позволяешь себе опускаться до уровня городской канализации, то почему другие должны тебя уважать? А там, где нет уважения, не может быть и сочувствия. В этом вопросе Лёха целиком и полностью соглашался с классикой: «Человек – сам творец своей Судьбы».
 Тридцатого марта, сразу после завтрака, в полку сыграли тревогу. Все подразделения полка одели в полевые бушлаты, вооружили шанцевым инструментом, и … погнали на дивизионные склады тушить пожар на вещевом складе. Правда, к тому времени, когда первые подразделения, преодолев в пешем порядке три километра, добрались до складов, тушить было уже нечего. Большой склад вещевого имущества выгорел полностью. Даже крыша обвалилась. А малые склады удалось отстоять. Пожар локализовали, и не позволили огню перебросится на соседние строения. Следствие установило, что склад сгорел по
причине неумышленного поджога. Один из часовых, охранявший этот пост, собирался на дембель и решил подобрать себе на складе новую парадку. Естественно, в отсутствии зав. складом. Ещё ночью, отогнув лист жести, он пробрался внутрь, но не смог (или не захотел) найти выключатель. Освещал себе путь с помощью маленького огарка свечи. Увлёкся поисками и не услышал, как к посту подъехала смена. Не найдя часового у ворот, разводящий велел водителю посигналить. Тот посигналил. Незадачливый воришка испугался и, выронив свечку, бросился к пролому в стене. В дальнем углу пролез под колючую проволоку за ограждение периметра и, как ни в чём не бывало, вышел к смене с другой стороны. Типа, обходил вокруг поста, по этому не заметил машину. Вроде как пронесло. Ан, нет. Некоторое время свечка тлела в груде одежды, а потом вспыхнуло пламя. Только когда дым начал пробиваться наружу, его заметил новый часовой. Вот так. Особисты быстро вычислили и раскололи поджигателя. В результате, вместо близкого дембеля он получил шесть лет тюрьмы и крупный счёт на возмещение причинённого ущерба. И всех дембелей восемьдесят девятого года оставил без парадного обмундирования.
 
 Глава 21. Бывает и хуже!

 «Кто первым встал, того и тапочки».
 (солдатская поговорка)

 Первого апреля Лёху разыграли. Главное, кто?! Старшина роты прапорщик Полежаев. Его игру понял и подхватил капитан Нечаев, и розыгрыш удался на славу. Вообще-то старшина хотел разыграть командира, но тот смекнул, что сегодня первое апреля, и на провокацию не поддался. Мало того, он перевёл розыгрыш в другое русло и облапошенным оказался Лёха. С утра у прапорщика было игривое настроение – удачно пошутил над женой. А тут целая рота, глумись – не хочу. На завтрак разведку водил Жарков, а старшина появился в расположении, когда рота вернулась из столовой. В тот момент, когда Нечаев построил роту и собирался объявить о распорядке учебных занятий, в казарму ввалился Полежаев. Внешне он выглядел серьёзным и озадаченным какой-то неприятной новостью. Негромко, но так, чтобы услышали все, Полежаев обратился к ничего не подозревающему командиру:
- Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Нечаев кивнул головой, давая понять, что внимательно слушает. Приглушённым голосом, специально, чтобы заинтриговать всех, прапорщик говорит:
- Командир, проблема у нас. Я только что из штаба полка. Так вот, утром в полк пришла телефонограмма из штаба армии. По всем дивизиям собирают штатных снайперов. Всех, кто отслужил не менее года. Завтра нашего Соломатина отправят в Улан-Батор, в армейскую роту снайперов. Из разведбата тоже четверых забирают. В пехоте хороших стрелков нет, её и не трогают.
Краем глаза Полежаев следил за реакцией солдат. Практически все насторожились и старательно вслушивались в негромкую речь старшины. Лёха догадался, что речь идёт о нём, и в его судьбе назревают крутые изменения. Но в каком направлении, он не знал. Поначалу Нечаев принял эту новость за чистую монету и даже успел удивиться. О том, что это – «утка», он догадался только тогда, когда старшина почти шёпотом упомянул про Афганистан. Догадался, но вида не подал и решил подыграть старшине. Незаметно он подмигнул прапорщику - дескать я всё понял. И взял инициативу в свои руки. Для начала ротный громко повторил всё то, о чём поведал старшина:
- Товарищи солдаты и сержанты! Тут такое дело: наш дружный воинский коллектив покидает рядовой Соломатин. Завтра он убывает в Улан-Батор, в армейскую роту снайперов. Кроме него в Улан-Батор убывают бойцы из разведбата. Если я правильно понимаю – лучшие бойцы. Из дивизии забирают лучших стрелков.
Это и так все слышали. Лёха тоже. Его интересовало другое: зачем его вызывают в Улан-Батор и на сколько? Он давно привык к роте и чувствовал себя здесь уверенно и комфортно. И справедливо опасался перемен. Нечаев глубоко вздохнул, давая понять, что ему тяжело об этом говорить, и продолжил:
- Соломатин! В Улан-Баторе тебе предстоит пройти двухнедельный курс боевой подготовки. По методике спецназа. А потом …
Ротный осёкся и замолчал. Рота напряглась в ожидании развязки. Лёха тоже. Сердце в груди лихорадочно заколотилось. Закономерный вопрос нарушил нависшую тишину:
- А потом? Что потом, товарищ капитан?
Вместо ротного ответил старшина:
- А потом, солдат, … Потом вы дружно отправляетесь на войну. Потом Афганистан! Под Кандагаром идут тяжёлые бои. В горах боевая техника не всегда эффективна, и министерство обороны приняло решение направить туда хороших стрелков. Козлов бородатых с Кораном за пазухой по щелям отстреливать. По всем Округам и армейским группировкам снайперов собирают. Так что гордись, солдат. Не каждому Родина доверяет такую ответственную миссию. Из всего полка ты один для войны пригоден оказался.
Полежаев говорил так убедительно и непринуждённо, что Лёха ни на секунду не усомнился в правдивости его слов. И не только Лёха. Рота онемела от неожиданности. Казанцев, который стоял позади Лёхи, незаметно дёрнул его за рукав кителя:
- Не ссы, Солома. Ты - парень хваткий, справишься. Глядишь, домой с медалями вернёшься. А то и с орденом. Сапоги на кроссовки поменяешь. В Афгане спецы в кроссовках ходят. Правда, там змей много, так что смотри, не щёлкай клювом, загрызут.
Лёха слушал своего наводчика и … не слышал его. Он не знал, как себя вести. С одной стороны самолюбию льстило, что ты входишь в число избранных, и твои заслуги оценили по достоинству. С другой стороны – война это всегда страшно. Война – это кровь, это грязь, это смерть. Лёха давно понял, что романтика и война – вещи несовместимые. Но ведь он солдат. Давал присягу на верность Родине и идеалам социализма. Опять же, вернуться домой запаянным в цинк совсем не хотелось. Противоречивые мысли роем носились в отяжелевшей голове, путаясь и наслаиваясь друг на друга. Полежаев наблюдал за внутренними терзаниями солдата, но событий не торопил, ждал окончательной реакции. Неожиданно Лёха вспомнил слова своей любимой песни, песни из кинофильма «Офицеры»:
 От героев былых времён не осталось порой имён.
 Те, кто приняли смертный бой, стали просто землёй и травой.
 Только грозная доблесть их поселилась в сердцах живых.
 Этот вечный огонь, нам завещанный одним, мы в груди храним.
И в голове окончательно и бесповоротно утвердилась мысль: «Надо - значит надо!» Лёха смущённо улыбнулся:
- Ну что же?! На войну, так на войну. Значит, так надо.
Нечаев как-то странно посмотрел на Лёху и искренне произнёс:
- Молодец, солдат! Настоящий мужик, не в пример некоторым.
Лёха даже не догадывался, что прошёл проверку «на вшивость». Он всерьёз озадачился мыслью:
 «Как сообщить эту новость Семёнову? Домой пока лучше не писать. Отец расстроится, но вида не покажет. А вот мама? Мама – это проблема. Там без слёз не обойдётся».
До обеда разведка возбуждённо обсуждала неожиданную новость, не замечая лукавых усмешек Полежаева. Нечаев вида не подавал, казался собранным и очень серьёзным. Купились все. Кто-то искренне сочувствовал Лёхе, а кто-то так же искренне завидовал. Мнения разделились. Развязка наступила неожиданно. Полежаев решил, что розыгрыш удался и пора разряжать обстановку. Хорошего понемногу. Разведка возвращалась с обеда. Уже возле казармы Лёха решил отпроситься и сгонять в первый батальон. Он был уверен, что Полежаев поймёт и не откажет. Проститься с другом - это святое. Старшина выслушал Лёхину просьбу и безразлично спросил:
- А зачем тебе в первый батальон?
- Как зачем? Товарищ прапорщик, Вы же знаете, что у меня там друг служит. Хочу попрощаться. Я ведь навсегда уезжаю?
- Куда уезжаешь? – искренне удивился Полежаев.
- Как это куда? – опешил Лёха. - На войну! Товарищ прапорщик, Вы же сами утром сказали, что меня в Улан-Батор завтра отправят.
- Я сказал? – удивления в голосе старшины стало ещё больше. – Да ты что, солдат, белены объелся? Или с кровати ночью упал и голову зашиб? Какая война, солдат? Здесь мир. Тишь, да гладь, да Божья благодать. В санчасть сходи, пусть тебя посмотрят.
Лёха растерялся и совершенно не понимал, что происходит. Хлопая глазами, он смотрел то на прапорщика, то на сослуживцев. Рота оцепенела. Так продолжалось недолго - за спиной раздался по началу приглушённый, а потом безудержный, взахлёб, гогот Казанцева. Бывалого наводчика давно терзали смутные подозрения. Ещё утром он отметил, что сегодня – первое апреля и неплохо кого-нибудь разыграть. И сейчас до него дошло, что его самого круто разыграли, вместе с остальными. И он попался, как последняя раззява. Казанцев заливался смехом и красочно комментировал ситуацию:
- Придурки! Какие мы все придурки! Это же надо так купиться?! Сегодня же первое апреля. Нам тут лапшу вешают кулями, а мы и уши развесили. Ну, Вы даёте, товарищ прапорщик! А я ведь и впрямь поверил. А Нечаев?! Такую скорбную мину состроил, будто его самого скоро на расстрел потащат. Обоссаться и не жить!
Лёха не верил своим ушам. Он уже мысленно настроился на воинственный лад, а тут такое дело – розыгрыш. Было смешно и обидно одновременно. Правда, попались все, и никто над ним не потешался. Тем более, что он себя вёл достойно. На командиров Лёха не обиделся. И даже решил при встрече рассказать об этом Юрке. Он и не предполагал, что в эту ночь первый батальон ждёт развлечение по круче. Гораздо круче.
 Тридцатого марта, прямо с подъёмом, в расположении первого батальона нарисовался Чиполлино. Какой чёрт его принёс – не известно. Главное, что он случайно обнаружил в расположении окурки сигарет. Не один окурок, а несколько! Судя по всему, кто-то из наряда курил ночью в расположении. А это категорически запрещено. Для начала Цвибель натыкал носом в «бычки» дежурного по роте. И делал это долго и основательно. В самый кульминационный момент в казарме появился комбат, и Чиполлино с радостью переключился на него. Тем более, что повод был более, чем подходящий. Андриенко не привык, чтобы его воспитывали, как нашкодившего пацана и сразу после ухода Цвибеля построил батальон. В категоричной манере он предупредил, что если подобное повторится и его снова натыкают носом в дерьмо, как слепого щенка, то он будет лютовать. Показательно накажет всех, включая некурящих. Видимо, кто-то не понял. Первого апреля, уже без помощи Цвибеля, комбат обнаруживает за тумбочкой дневального горсть окурков. Вообще-то Андриенко не был садистом, но жутко не любил, когда его не понимают. Перед обедом он построил батальон на плацу и приказал всем офицерам сразу после ужина быть в казарме. Всем сразу стало ясно, что комбат затевает какую-то гадость. Так оно и было. В половине десятого Андриенко появился в расположении первого батальона одетым в полевой бушлат. Он тут же отправил в парк боевой техники комсомольца батальона прапорщика Гульбу и механика-водителя из гранатомётного взвода. Заводить БМП. Первый батальон получил личное стрелковое оружие и в полном составе выдвинулся на полигон. Сразу за парком боевой техники начиналась дорога, которая шла через всю дивизию в сторону Учебного Центра. На дороге стояла БМП гранатомётного взвода и чадила двигателем. Сверху на броне сидел комбат, сжимая в руках длиннющую антенну. Когда все подразделения приблизились к боевой машине, Андриенко встал в полный рост и поставил боевую задачу:
- Батальон! Условный противник занял оборонительные рубежи сразу за рекой. Наша задача: выбить условного противника с занимаемых рубежей, пока он не успел окопаться и создать эшелонированную оборону. Сейчас батальон совершает марш-бросок, с ходу форсирует реку и вступает в бой с условным противником. До Учебного Центра следуем одной походной колонной, дальше - по подразделениям. Батальон, в колонну по четыре становись! Товарищи офицеры! Командуйте личным составом. Бегом марш! Я буду ехать позади батальона и стимулировать отстающих.
Андриенко недвусмысленно помахал над головой гибкой металлической антенной, которая хлёстко рассекала воздух. Сейчас он смахивал на кучера с длиннющим кнутом в руках. Батальон тронулся. Уже темнело, и дорогу освещали фары командирской машины, которая медленно ехала сзади. Земля немного подмёрзла, и ноги не скользили в грязи. И то хорошо. До Учебного Центра километра четыре, от него до реки – ещё два. Километра через полтора батальон начал нести первые потери – не выдержав взятого темпа, солдаты вываливались из строя и садились на землю. Тем, кто много курит, приходилось особенно тяжко - страдали от жуткой одышки. Комбата это нисколько не беспокоило – он знал, один хлёсткий удар антенны излечит любую одышку. И был прав – одного раза хватало всем. Обливаясь потом, бойцы бежали к реке, подгоняемые трёхэтажными матами отцов-командиров, которые бежали рядом. Зрелище впечатляющее, если смотреть на него со стороны. И упаси Господи участвовать в таком забеге. Минут через тридцать добрались до берега. Неширокая - метров сорок - река была скована льдом. Лёд был ещё крепким, и на другой берег бойцы перебрались без проблем. А вот тяжести БМП лёд не выдержал, тем более что у неё узкие гусеницы. Ломая лёд, машина пробивалась на ту сторону. Благо глубина в этом месте не превышала метра, а у БМП хорошая плавучесть. Затем на большой поляне немного поиграли в «войнушку». Минут через тридцать-сорок комбат построил взмыленный батальон. Андриенко показал характер:
- Батальон, перекур! Всем курящим выкурить по сигарете, а бычки сдать командирам подразделений. Выполнять!
Через десять минут началась финальная часть необычного мероприятия. Апофеоз. Она называлась «Торжественные похороны бычка». Посреди поляны была выдолблена «братская могила» сантиметров тридцать глубиной, в которую ссыпали все собранные окурки. Затем «могилу» засыпали, и все подразделения прошли мимо парадным шагом, отдавая ей честь. Класс! С первого раза хорошо получилось не у всех, и Андриенко заставил повторить. Всех! Повторили. Всё это было бы смешно, когда - бы не было так грустно. А потом батальон совершил героическое форсирование реки и обратный марш-бросок. И снова комбат взял на себя трудную роль – увещевать отстающих. Тем же способом. В казарму вернулись в начале второго, грязные и усталые. И ведь для многих это была первая серия. Вторая будет завтра. Офицерам пришлось бегать вместе с солдатами, и из-за солдат. Значит, будет «разбор полётов» с выявлением виновных лиц. Не важно, завтра или послезавтра. Главное, что будет. Обязательно. Сёма тоже участвовал в героическом марш-броске, но он, как некурящий, на вторую серию не попал. И то хорошо. Встретиться с Сёмой Лёхе удалось только восьмого апреля. Однако прошедшая неделя не сгладила впечатлений от пережитых страстей. Им было, о чём рассказать друг другу. Незаметно подкралось восемнадцатое апреля. Сегодня Лёхе исполнилось девятнадцать лет. Разведка накануне заступила в караул, а Лёху, в честь именин, поставили в наряд по клубу. Сам Нечаев заступил дежурным по полку и утром первым поздравил Лёху с днём рождения. Ротный мудро рассудил: солдат сумеет выкроить часок-другой, чтобы наведаться в чайную. На эти цели командир выделил имениннику десять тугров. Лёха наведался не только в «чепок», но и в первый батальон, к Семёнову. Тот умудрился-таки отпроситься на сорок пять минут, чтобы составить ему компанию. Хорошо провели время. Лёха помнил, что его именины совпали с проводинами. А так же в деталях помнил, как это было. И вот сейчас, ровно через год, именно Юрка сидел напротив него и разделял его радость. Лёха щедро угощал друга и философствовал:
- Ну вот, Сёма, послезавтра исполняется ровно год, как меня призвали в армейку. А двадцать третьего – год, как я оказался в дивизии. Летит время, летит. Скоро и мы станем «дедами». А там и до дембеля недалеко. Дай Бог дожить без приключений.
 Двадцатого апреля полк перевели на летнюю форму одежды. Поначалу было холодно, всё-таки в ПШ гораздо теплее. Потом ничего, привыкли. Двадцать седьмого апреля в полку завершилась боевая подготовка. Разведке снова выпали ночные, показательные стрельбы. В качестве проверяющих были приглашены комбаты пехотных батальонов.
Героем последних стрельб стал Саня Грачёв – он умудрился выстрелом из орудия поразить ростовую мишень. Дело было так: когда в секторе обстрела быстро покатился макет танка,
Саня сделал выстрел из орудия и, не дожидаясь результата, схватился за вторую гранату. Когда по новой припал к прицелу, по дырке в мишени понял, что первая граната достигла цели. Мишень стала ближе метров на восемьдесят. Саня делает второй выстрел и снова не ждёт попадания. Когда он загнал в ствол третью гранату и припал к прицелу, то с удивлением обнаружил, что цели нет. Заряжая орудие, он не видел, что вторая граната попала в самый центр мишени и перебила стояк, на котором она держалась. Мишень просто рухнула. А граната уже в стволе. Саня быстро ловит в прицел ростовую фигуру. И по ошибке вместо пулемётной снова нажимает на правую гашетку электропривода. Вообще-то он целился в левую мишень, и если бы стрелял из пулемёта, то поразил бы именно её. Но, развернувшаяся на внезапный порыв ветра, граната поразила правую фигуру. Аккурат по самому центру. Энергией выстрела ростовую фигуру вырвало из подъёмника, и она отлетела назад метра на четыре. Не обращая внимания на досадное недоразумение, Саня быстро разобрался с мишенями пехоты и получил заслуженную «пятёрку». А потом – по шее, за разбитый подъёмник. Правда, Нечаев и из этой ситуации умудрился извлечь выгоду. Вот, мол, какого орла воспитал! Робин Гуд! Ни у кого больше такого нет.

 Глава 22. « Люблю грозу в начале мая ».
 
 «Степь да степь кругом. Путь далёк лежит.
 В той степи глухой Керулен бежит».
 (местная версия известной песни)

 Двадцать восьмого, вечером, Нечаев принёс неожиданную новость: завтра сборная команда разведки и связи уезжает в командировку на «Семёрку». На две недели. Под Улан-Батором расположены армейские артиллерийские склады и из дивизии периодически кого-нибудь командировали для работы на этих складах. В роте останутся только дембеля и механики боевых машин. От разведки в командировку отправляли Глинского, от связи – Ляшкевича. Нечаев и Скворцов с первого мая числились отпускниками и вместе с семьями уезжали в Союз. Обязанности командира роты возлагались на старшего лейтенанта Жаркова. На следующий день сразу после обеда быстро загрузились в кузов тентованного «КАМАЗа» и выехали с территории дивизии. Было немного тесновато. Всё-таки двадцать шесть человек в одном кузове - это перебор. Потом ничего, утряслись-притёрлись. Оба офицера сидели в кабине, и солдаты в кузове были предоставлены самим себе. Откинув наверх задний тент и закрепив его проволокой, чтобы не слетал, бойцы любовались красотой расцветающей монгольской природы. А любоваться было чем. Конец апреля – начало мая – самое благодатное время в монгольском календаре. Природа оживает после суровой зимы и распускается. Через Монголию мигрирует много перелётных птиц, и многочисленные птичьи стаи на время украшают унылые местные пейзажи. В низинах стаявшие снега образуют небольшие озёра и болотца, которые и становятся временным пристанищем для разнообразных птичьих сообществ. Конечно, к началу лета все они пересохнут под лучами палящего монгольского солнца. И следа не останется. Но сейчас! Сейчас они давали пристанище, сейчас они давали жизнь. Берега этих удивительных водоёмов покрывала густая и сочная трава. Слишком необычная для монгольских степей. Лёха любовался этой неожиданной красотой и отчётливо понимал: очень скоро озёра и лужи пересохнут, и эта буйная растительность быстро зачахнет. Птицы улетят дальше на север, и всё станет на свои места: голые степи, ветер и палящее солнце. И всё! Останутся одни воспоминания об этой неожиданной красоте. С детства батя приучил Лёху любить природу и подмечать изменения в ней. Поэтому сейчас он с большим удовольствием любовался окрестностями и не мешался в обычные солдатские разговоры. Возможно, ему удалось увидеть больше, чем остальным.
Потому что хотел увидеть. Несмотря на тряску, он заметил, как к стае журавлей, облюбовавших очередную запруду, крадётся корсак – облезлая степная лисица. Правда её быстро заметили, и стая переместилась на противоположный берег водоёма. Лёха мысленно порадовался за журавлей - корсак может и на тарбаганов поохотиться. Вот их-то здесь не меряно. Правда, после зимней спячки они шибко тощие - только к осени жир нагуляют.
А в это время рядом возбуждённо обсуждали, кто из дембелей успеет уехать домой без них, а кого они ещё застанут. В одном не сомневался никто – Жергелии в полку не будет точно. Жаль, что не удастся попрощаться с хорошим человеком. С этим порядочным и преданным дружбе осетином у Лёхи сложились очень тёплые отношения, и его отъезд огорчал Лёху не меньше, чем увольнение Казанцева. Парадоксально, но общего языка Лёха не находил только с Митрохиным, своим годком. Отношения между ними разладились уже давно и по банальной причине: своей безалаберностью Вовка уже ни раз подставлял всю роту. И его, естественно, за это наказывали. Митроха пытался искать защиты у Лёхи, но тот и сам не испытывал восторга от Вовкиной самодеятельности и в жёсткой форме высказывал свои претензии. Митрохин обиделся. К тому же он считал Лёху командирским любимчиком. Совершенно безосновательно. Просто Лёха был более прилежным и исполнительным. А ещё хорошенько думал, прежде чем что-то сделать. За это его и уважали, причём не только офицеры.
Как показало время, ошиблись все - ни один дембель до их возвращения в полк домой уехать не успел. Солнце начинало уверенно клониться к горизонту, а Улан-Батором даже не пахло, хотя мимо него никак не проедешь. Машина остановилась в голой степи на пересечении целого десятка просёлочных дорог, которые в этом месте сходились в пучок. Солдаты высыпали из кузова немного размяться и справить нужду. Послышался смех. Чёртова страна, чёртовы порядки! По неписаным монгольским правилам, у каждого водителя здесь своя дорога, и он никогда не поедет по чужой. Парадоксально, но факт: параллельно и в одном направлении может идти одновременно три-четыре дороги и все встречные монгольские машину будут ехать по разным. По своим дорогам! Из года в год монголы накатывают свои дороги, а основной просто нет. Без карты разобраться в этой паутине дорог совершенно не возможно. Вот и заблудились. По самым скромным подсчётам в монгольскую столицу должны были въехать часа полтора назад. Постояли минут пятнадцать – ни одной машины. Хоть бы одна паскуда куда-нибудь направлялась! Стало совершенно ясно, что уже давно сбились с курса и заехали куда-то не туда. Ляшкевич подтрунивал над Глинским: как это он, разведчик, умудрился заблудиться. Глинский тоже в долгу не остался, обвинил замполита в тех же грехах. Ладно, хоть до границы далеко и на китайскую территорию по ошибке не заехали. Пока препирались и решали, куда ехать дальше, солнечный диск коснулся горизонта. Все знали, что с заходом солнца резко похолодает. А, значит, пора укутаться в полевой бушлат и поплотнее прижаться к соседу.
 Офицеры решили, что надо разворачиваться назад. Позади, километрах в сорока, остались юрты какого-то монгольского селения. Вполне логично, что там смогут указать дорогу на Улан-Батор. Стемнело, как всегда, быстро. При свете фар катались по степям до глубокой ночи. Порядком надоело. Когда машина наконец-то остановилась, добрая половина солдат в кузове уже спала. Глинский вылез из кабины на подножку и, для порядка, объявил отбой. В кромешной темноте, натыкаясь, и наступая друг на друга, стали устраиваться на ночлег. Пока укладывались, собрали столько матюгов! Задний тент отвязали. Теперь он свисал, закрывая обитателей кузова от ночного холода и поднявшегося ветра. И то хорошо! Лёху удивило, что Глинский не стал выставлять боевого охранения. Про себя Лёха отметил, что ротный или старшина обязательно организовали бы охрану машины. А Глинский? Задавать офицерам глупых вопросов он не стал – себе дороже. Лёха устроился по удобнее и быстро заснул.
Проснулся он одним из первых от какой-то непонятной возни. Уже рассвело. Лёха открыл глаза и застыл от неожиданности: на заднем борту сидели три молодых монгола – подростки, лет по пятнадцать - и пытались бренчать на солдатской гитаре. Выглядели они очень колоритно и на спящих солдат, казалось, не обращали внимания. Лёха протёр глаза и
обомлел: у пацанёнка, терзавшего струны, из носа свисала большая зелёная сопля. Она почти касалась грифа гитары, но монгол не пытался от неё избавиться. Как - будто так и надо. Его товарищи чистоплотностью тоже не отличались. Не умывались как минимум неделю.
Грязные болоневые куртки советского производства, в которые были одеты эти архаровцы, видимо ни разу не стирали. Советские беспризорники двадцатых годов в сравнении с этими замарашками были просто чистюлями. Лёху чуть не вырвало. Ещё в карантине он слышал от кого-то из офицеров, что, по монгольским народным поверьям, вместе с грязью настоящий монгол смывает с себя славу предков. Поэтому монголы, особенно проживающие в глубинке, моются редко. Так сказать почитают вековые традиции. Городские более чистоплотны, но сельские! Тогда, год назад, Лёха не очень-то верил этим рассказам. Теперь он убедился в их правдивости.
Один за другим солдаты просыпались и с удивлением разглядывали незваных гостей. Лёха задался мыслью: «Откуда взялись эти архаровцы?» Он приподнялся, чтобы оглядеться. Первое, что увидел – монгольские юрты, много монгольских юрт. «КАМАЗ» стоял на краю большого селенья. Возле юрт копошились монголки, с любопытством разглядывая военную машину и негромко переговариваясь между собой. И только потом Лёха обратил внимание на царившую кругом белизну. Ночью выпал снег, много снега – сантиметров десять. Такая она, монгольская погода. Только вчера ярко светило солнце, пригревая первую зелень. А сегодня снова всё бело и от зелени не осталось и следа.
Хлопнула дверь кабины – кто-то из офицеров выбрался из машины. Через мгновение с заднего борта показалась голова Ляшкевича. Не долго думая, он сдёрнул с борта первого попавшегося монгола. Музыкант-самородок отложил гитару и сам, без приглашения, покинул кузов. Третий монгол так же проворно спрыгнул на землю. По-русски они не говорили, но бранную речь, видимо, понимали. Ляшкевич объявил подъём и построение возле машины. Бойцы быстро выпрыгивали из кузова и, старательно поправляя обмундирование, строились в две шеренги. Лёха нагнулся, подцепил снега и обтёр им лицо. Многие последовали его примеру. Русский солдат – чистоплотный солдат. Из кабины выпрыгнул Глинский и тут же пристроился возле колеса облегчиться. Многим стоявшим в этот момент в строю хотелось того же самого, но обстановка не позволяла. Глинский огляделся по сторонам и заметил рубленный деревянный дом на отшибе селения, метрах в семидесяти от машины. Большой дом, добротный. На скамейке у ворот сидел усатый мужик явно славянской наружности и с интересом наблюдал за солдатской вознёй. Глинский удивлённо хмыкнул и направился в его сторону узнавать дорогу на Улан-Батор. Мужик жестом предложил Глинскому присесть рядом. Солдаты с интересом наблюдали за общением офицера и «местного жителя». Общение было недолгим – минут десять. Потом Глинский попрощался и, не оглядываясь, быстро зашагал к машине. Ещё издали он крикнул Ляшкевичу:
- Вот заехали, так заехали! Пол дня вчера колесили, а к «Семёрке» приблизились километров на тридцать, не более. До дивизии гораздо ближе, чем до Улан-Батора. И воинских частей поблизости, как назло, нет.
Затем он обратился к водителю «КАМАЗа»:
- Солдат, до Улан-Батора больше ста километров. Соляры хватит?
Водитель отрицательно покачал головой:
- Нет, товарищ лейтенант, мало осталось. Если дивизия ближе - лучше домой. А то как бы не пришлось первое мая в поле встречать.
Глинский отозвал Ляшкевича в сторонку, и они быстро что-то обсудили. Сухой паёк съели ещё вчера и перспектива застрять где-нибудь в степи офицеров, видимо, не прельщала. Они решили, что лучше вернуться в полк. Безусловно, оба офицера прекрасно понимали, что придётся объясняться перед Чиполлиной. Круто объясняться. Но из двух зол выбрали меньшее – солдаты ведь не виноваты, что у каждого монгола своя дорога. Глинский погнал бойцов в кузов. Кто-то из солдат подал голос:
- Товарищ лейтенант! Нам бы тоже отлить не мешало. Давайте как-нибудь решим эту проблему? Сами-то облегчились, а нам что? Терпеть?
- Давайте в кузов. Метров триста отъедем, и будет вам остановка.
Пока другие забирались в кузов, Лёха обратился к офицеру:
- Товарищ лейтенант! А это что за абориген был? Что-то не похож он на местного. По виду – русский. Откуда он взялся и чего тут делает?
Глинский машинально посмотрел в сторону усадьбы:
- Это - потомок белогвардейского офицера, внук бывшего унгерновца. Жертва гражданской войны. Здесь таких много. Живут - маются, о России мечтают.
Ляшкевич решил поправить Глинского:
- Это потомок врага советской власти. А может быть не только потомок. Может быть и есть враг, диверсант-вредитель. И не стоит его жалеть. По дому видать, что мужичонка не бедствует. Вот на что он живёт? Поди, золотишко колчаковское в подполье заныкал и сбывает по мере надобности?
Глинский поморщился, эти слова его покоробили. Не обращая внимания на солдат, он неожиданно резко обратился к ярому защитнику советской власти:
- Слушай, ты совсем свихнулся от своей марксистско-ленинской идеологии? Какой враг?! Какой вредитель?! Да он спит и видит, как бы на Родину вернуться. Домой, к русским берёзам. И больше ему ничего не надо. Ему эти монголы уже обрыгли! У меня дед в первую мировую два «Георгия» от царя получил. А потом в корниловском походе голову сложил. Так что, я тоже потомок врага советской власти? Или как?
 Ляшкевич промолчал. Не говоря ни слова, он повернулся и пошёл к кабине. Проворно запрыгнул на подножку и демонстративно громко хлопнул дверью. Обиделся! Лёха с интересом наблюдал за перепалкой офицеров и безоговорочно поддерживал Глинского.
 В дивизию прибыли ближе к полудню. Не смотря на выпавший снег, на обратном пути почти не плутали. Временами солнечные лучи пробивались сквозь тяжёлые серые тучи, создавая причудливые видения. В полку их уже ждали. Ещё утром управление полка знало, что сводная команда на «Семёрку» не прибыла. Знало и готовилось к поискам. Благодушное настроение Ермаковского спасло офицеров от разноса начальника штаба. Полковник пожурил подчинённых за оплошность и отпустил с Богом. Дембеля очень обрадовались неожиданному возвращению «зондер команды» - не придётся ходить в наряды по роте.
 В роте Лёху ждал приятный сюрприз – письмо из дома, хорошее письмо. Троюродный братан – герой Афганистана, женится. Батя наивно полагал, что по такому случаю Лёхе могут дать отпуск. Наивный! Отпуска солдатам в Монголии давали только в исключительных случаях. Свадьба дальнего родственника к таковым не относилась. Лёха сидел в ленинской комнате, перечитывая отцовское письмо, а за соседним столом Ляшкевич и Глинский играли в нарды. Мирились. За Ляшкевича болел прапорщик Зелимханов, за Глинского – Жарков. Нарды в Монголии были самым популярным развлеченьем. Большинство офицеров с удовольствием коротало время за этой незатейливой игрой. В шахматы играли единицы, в домино не играли вовсе. По крайней мере, Лёха ни разу не видел. Дверь в ленинскую комнату была прикрыта. В самый кульминационный момент дневальный неожиданно скомандовал «Смирно!» и в расположении раздался громогласный голос Чиполлины:
- Дневальный! Кто из офицеров роты связи есть в казарме?
Дневальный только что заступил на тумбочку и не знал, что в ленинской комнате идёт захватывающая игра. К удовольствию игроков и болельщиков, он доложил, что в расположении офицеров нет. А дальше произошло то, чего Лёха никак не ожидал: стараясь не скрипеть половицами, Жарков бросился к двери и, вцепившись в ручку, упёрся ногой в дверной косяк. И вовремя: через мгновение с другой стороны её дёрнул Чиполлино. Жарков держал крепко, и дверь не шелохнулась. Все присутствующие в ленинской комнате затаились в ожидании развязки. Этот поступок Жаркова развеселил Лёху, но он не подал вида. Цвибелю показалось, что дверь закрыта на ключ. Он что-то пробормотал себе под нос и торопливо направился к выходу. В этот момент Жарков обернулся и негромко, но с сарказмом произнёс:
- Он становится опасен!
И действительно, если бы Чиполлино застал офицеров за этим занятием, то долго бы потом читал им нотации. И обязательно на девятое мая загнал бы всех в полковые наряды.
Вместе с подчинёнными. Как пить дать. Благодаря проворности Жаркова и его мальчишеству, гроза миновала, и всё «хорошее» достанется другим.
 Первого мая Лёха посетил первый батальон в надежде встретиться с Юркой. Не судьба! Третья рота накануне заступила в наряд по столовой, и целые сутки Сёма мужественно сражался с картошкой. Даже на обеде увидеться не удалось – Юрка был занят и в обеденный зал не вышел. Зато на следующий день Сёма показал себя во всей красе.
 Второго мая в полку проводился спортивный праздник, и он вчистую выиграл соревнование по выжиманию двухпудовой гири. Каждой рукой выжал тяжеленный снаряд по двадцать восемь раз. Никто в полку не смог достойно ему противостоять. Андриенко лично поздравил Семёнова с победой, тем более для первого батальона она оказалась единственной. Разведка выиграла в семи упражнениях из тринадцати. Конечно, это был успех. Закономерный и прогнозируемый.
 
 Глава 23. Оттаявшие проблемы

 «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось».
 (народная мудрость)

 Пятого мая первые семь дембелей Ермаковского полка улетели в Союз. Сегодня разведка прощалась с Жергелией, и Полежаев разрешил бойцам проводить товарища на плац дивизии. Сам тоже пошёл. Жергелия расчувствовался от оказанного ему внимания и чуть не прослезился. Он долго и с жаром клялся сослуживцам в вечной дружбе и настойчиво приглашал в гости. Лёха верил, что это не пустые слова и Жергелия действительно будет рад его видеть. И сделает всё, чтобы угодить гостю. На прощание они обнялись. Лёха отошёл в сторону, и дембель, не скупясь на эмоции, высказывал свою признательность Полежаеву. Эта сцена особенно растрогала Лёху. Возвращаясь в полк, Лёха заглянул в первый батальон проведать Сёму. Здесь его уже хорошо знали, и дневальный по роте с порога объявил, что Семёнова в батальоне нет – со вчерашнего дня сидит в комендатуре. И его оттуда сегодня забирать не собираются. Как Сёма оказался в комендатуре дневальный, естественно, не знал. Назавтра Лёха заступил в караул, и встретиться с другом ему удалось только восьмого – накануне дня Победы. Семёнов трое суток провёл в комендатуре, в маленькой душной камере. И при этом светился счастьем. Лёха не понимал: с чего бы такое веселье? Три дня в духоте без сна и маковой росинки во рту, а довольный, будто Ленинскую премию получил. Эта эпопея началась второго мая, с той самой Юркиной победы в соревнования гиревиков. Комбат Андриенко мимоходом намекнул замполиту третьей роты, что не мешало бы поощрить солдата. Ну, тот и поощрил.
 На следующий день третья рота должна была до обеда отрабатывать весьма неприятное занятие – защиту от оружия массового поражения. Сразу после завтрака замполит вызывает к себе Семёнова и задаёт провокационный вопрос: что лучше – занятия по ЗОМП или несложная хозяйственная деятельность? Естественно, Сёма выбрал второе. И пошёл в гости к своему замполиту. У того жена уехала в Союз сдавать сессию в институте, и он решил в её отсутствие сделать в квартире ремонт. Юрке досталась почётная миссия – перекрасить в квартире все трубы и батареи. Замполит разрешил Сёме включить магнитофон, поставил задачу и ушёл в политотдел дивизии. Приехала какая-то важная комиссия из штаба Округа, и всех политработников дивизии на целый день загнали в штаб дивизии. Целый день Сёма был предоставлен самому себе. Он быстро, но аккуратно перекрасил все трубы в ванной и туалете, и пошёл инспектировать квартиру. Квартира состояла из трёх комнат. Замполит с женой занимали две комнаты, в третьей проживал старший лейтенант из зенитно-ракетного полка. Из любопытства Сёма заглянул в комнату ракетчика. Холостяцкие привычки сразу же бросались в глаза. Обстановка комнаты была более, чем скромной, никакой роскоши. Даже телевизора у него не было. Зато на большом
обеденном столе, среди грязной посуды, красовалась початая бутылка «Мартини». Юрка никогда раньше не видел настоящего итальянского вина, тем более не пробовал его на вкус.
А каким красивым оно было на цвет! Судя по всему, из неё отпили совсем чуть-чуть. Почти литр спиртосодержащей заморской жидкости стал для Семёнова непреодолимым соблазном. Сёма решил сначала закончить работу, а уж потом вкусить запретного зелья. В конце концов – это настоящее итальянское «Мартини», а не какое-то там «Северное сияние». Будет о чём на гражданке похвастаться. Большинство одноклассников кроме «Агдама» и «Порташа» ничего и не пробовали. Сёма уже докрашивал батареи отопления на кухне, когда неожиданно вернулся замполит. Юрка красил очень аккуратно, без помарок, и замполит остался доволен результатами его труда. Они пообедали, и офицер снова ушёл в штаб дивизии. На этот раз он не стал закрывать солдата на ключ, Юрка запер дверь изнутри. К пяти часам работа была закончена и, развалившись на диване, Семёнов смотрел телевизор. Неожиданно он вспомнил про «Мартини» и отважился попробовать его на вкус. Чтобы не было заметно, налил совсем немного, в крышку от бутылки. Для начала понюхал - запах приятный. Одним глотком Сёма выпивает вино, пытаясь оценить его на вкус. Не понял! Малость посомневавшись наливает вторую крышку. Выпил, и снова не понял. Такую мизерную долю разве можно понять? Баловство это всё. Сёма наливает треть стакана и, смакуя каждый глоток, выпивает приятную пахучую жидкость. Вот теперь понял. Классная штука! Правда, теперь заметно, что к бутылке кто-то прикладывался. И этот кто-то - не хозяин. Юрка посмотрел на бутылку и задумался:
«Как ни крути, всё равно влетит. Пусть хоть будет за что. Двум смертям не бывать, а одной не миновать».
И Сёма выпивает ещё полстакана вина. А потом ещё столько же. Решил не хамить и оставил хозяину полбутылки. Сёма и так-то почти не пил спиртного, а тут и подавно – год воздержания. Развезло парня, конкретно развезло. Замполит вернулся около шести часов в приподнятом настроении. Он ведь не знал, какой сюрприз ждёт его дома. Сёма открыл дверь, и офицер с порога задаёт ему вопрос: «Ну, как дела, Юрец? Всё сделал?»
Юрец и доложил: «Так точно! Всё в порядке, Коля».
Такая фамильярность замполиту, видимо, не понравилась. Он тут же определил, что солдат ведёт себя неадекватно. И даже догадался почему. Настроение у офицера окончательно испортилось, когда он заглянул в комнату зенитчика. Замполит побагровел. А Сёма? Стоит и улыбается счастливой улыбкой, как ни в чём не бывало. Вот скотина! Наверное, в тот момент офицеру хотелось дать Юрке по башке, но он сдержался. Быстро обдумав ситуацию, принял решение: о пьянстве солдата начальству не докладывать и в полк его сегодня не отправлять. Когда проспится, наказать по-своему. Бросил на пол старый матрас и объявил отбой. Сёма уже понял, что «загрузился», и повиновался беспрекословно. Когда солдат принял горизонтальное положение, офицер закрыл его на ключ и ушёл в полк. Предварительно спрятав бутылку, на всякий случай. Юрка быстро заснул и не слышал, когда он вернулся. Проснулся Семёнов в начале седьмого. Открыл глаза - над ним стоит замполит и толкает ногой в спину. Сёма вскочил. Ледяным голосом, не сулящим ничего хорошего, офицер объявляет:
- Подъём, алкоголик! Мой морду и бегом в полк, на утреннюю зарядку. Зубами не лязгай. Если в полку узнают про твою самодеятельность – попадёшь на Губу. На радость Чиполлине. И у меня хлопот прибавится. А мне бы этого не хотелось. Ты всё понял, солдат?
Сёма утвердительно кивнул головой и виновато ответил:
- Так точно, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти?
- Пшёл вон отсюда! А за выпитое вино из своей зарплаты выплатишь, поганец.
Сёма пулей вылетел из подъезда и чуть не сбил с ног комендантский патруль. Те его с радостью сгребли в охапку и потащили в комендатуру. А там уже двое суток был полный аншлаг - в крохотной камере томилось девятнадцать человек из разных родов войск. Практически все части дивизии имели на этих трёх квадратных метрах своего представителя. Сёма стал двадцатым. Трудно предположить, что обитатели камеры ему обрадовались. Скорее наоборот. Сёма в комендатуре ещё не бывал и о местных порядках
знал только понаслышке. Почти до обеда молча стояли, плотно прижавшись друг к другу. Потом один из бойцов от духоты упал в обморок. Упасть на пол он не мог – падать некуда.
А вот сознанье потерять, это - пожалуйста. «Счастливчика» вытащили из камеры и, уложив на кушетку в комнате патруля, принялись приводить в чувство. Вскоре он зашевелился. Остальных арестантов под присмотром патрульных погнали на улицу подметать двор. Прогулка продолжалась минут двадцать – навели во дворе образцовый порядок, и всех снова загнали в камеру. После обеда в камере стало чуточку по свободнее – начальник штаба танкового полка забрал сразу четверых. Потом забрали ещё двоих из разведбата. Стало гораздо свободнее, но сесть на пол всё равно не удавалось. На ужин каждому негодяю дали по стакану холодной воды. Как только патруль сменился, всех сразу же погнали во двор заниматься строевой подготовкой. За целый день их ни разу не покормили, и у Сёмы сосало в желудке. Причём на этот момент ему было гораздо лучше, чем тем, кто досиживал третьи сутки. Юрка мужественно переносил тяготы и невзгоды воинской службы и на Судьбу не роптал. Он бодро маршировал по периметру двора, исправно выполняя подаваемые команды. И верил, что всё «хорошее» когда-нибудь кончается.
Поздно вечером забрали ещё троих, но тут же патрульные поймали в городке ещё одного жигана. Юрка понимал, что его замполит специально не забирает, даёт вкусить «почём фунт лиха». И не обижался. Всё правильно – любишь задираться, люби и отжиматься! Уже ночью дверь в камеру отворилась, и на пороге появился помощник коменданта – прапорщик явно кавказской наружности. Он построил солдат в коридоре и, внимательно оглядев шеренгу, приказал одному бойцу мыть полы в комендатуре. А тот, как назло, оказался «дедом» и от такого деликатного предложения вежливо отказался. В результате всех заново погнали на двор заниматься шагистикой. Высокий и стройный сержант из медсанбата не проявлял должного рвения, и прапорщик откровенно глумился над его очками и нескладной фигурой. Уязвлённый сержант остроумно «показал зубы» и этим надолго продлил воспитательный процесс. Юрка не злился на сержанта, Юрка злился на гнусного прапора. Вот же гнида! Сам не спит и другим не даёт, садист поганый. В начале второго прапора сменил начальник патруля – весёлый капитан из артполка. С чувством юмора у него проблем не было, и занятия с арестантами стали более увлекательными. Этот потешался уже над всеми. Как-то незаметно со строевой подготовки перешли на физическую.
«Вспышка слева, вспышка справа, вспышка где-то среди вас».
Богатое воображение у этого капитана! Профилактическая работа закончилась в половине третьего ночи, и бедолаг загнали в камеру. Наконец-то! Все буквально валились с ног и мечтали только об одном - устроиться поудобнее и хоть немного поспать. Камера уже не казалась тесной - всё-таки двенадцать человек это не двадцать. Трое суток для Сёмы прошли однообразно противно. Менялись соседи по камере, менялись тюремщики, а он оставался. Оставался и ждал амнистии. Самым гнусным оказалось то, что забирать его из комендатуры пришли не свои офицеры, а молодой лейтенант из взвода связи. В этом Юрка видел дурной знак - он не знал, что сегодня в его роте нет ни одного офицера. Все его отцы-командиры заступили в полковые наряды. А ещё сегодня пришло первое пополнение из читинских учебок, и в суматохе про Юрку просто забыли.
Разведка тоже встречала пополнение. Этой весной роту покидало сразу одиннадцать дембелей, а значит, личный состав менялся больше чем на треть. И это серьёзно, ведь роту покидали лучшие бойцы. Полежаев прекрасно понимал, что от его выбора будут зависеть результаты боевой подготовки роты на весь летний период. Он привык, что разведка всегда была лучшей, и сдавать позиции не собирался. Поэтому сегодня к подбору личного состава он отнёсся как никогда серьёзно. И всё равно выглядел недовольным. Если в отношении танкистов он не сомневался, то механики-водители БМП его сильно тревожили. Чутьё подсказывало, что с этим пополнением они ещё хлебнут горя. Полежаев даже невольно обронил, что выбрал лучших из худших. Впоследствии время показало, что интуиция старшину не подвела – ох и намучились с горе - механиками на летних полевых выходах. Офицерам самим не раз приходилось садиться за рычаги боевых машин. Человеческий
фактор - штука серьёзная: недоработка одних «выходит боком» для других. Такова жизнь. Лёха быстро выяснил, что среди пополнения земляков нет, и потерял к «молодняку» интерес.
 Праздник девятого мая прошёл на редкость удачно благодаря тому, что Чиполлино в первых числах уехал в отпуск, а Ермаковского неожиданно вызвали в Читу, в штаб Округа. За командира полка остался подполковник Оленин. А он не любил парадов. К тому же замполит полка очень лояльно относился к разведчикам и без особой нужды их не дёргал. В отличие от Цвибеля, Оленин по достоинству ценил заслуги Нечаева, а Полежаева уважал за порядочность и прямолинейность.
 Двенадцатого мая по полку молниеносно распространились сразу две важные новости. Во-первых, полковник Ермаковский пошёл на повышение – будет командовать механизированной бригадой в Уральском Военном Округе. Значит, его место займёт кто-то другой, и вряд ли это будет «местный». Во-вторых, в полк поступили первые два танка «Т-72». Один - в управление полка, второй – лично комбату танкового батальона. Разведчики резонно полагали, что и для них, вскорости, тоже должны прийти «Семьдесят вторые». Кроме пехотного полка два новых танка получил разведбат. Буквально на третий день вокруг новинок развернулись нешуточные страсти. Особист полка майор Рудик застал троих дембелей из танкового батальона за увлекательным занятием – фотографировались на фоне новых танков. Дескать, вот на такой технике мы и «воевали». До появления особиста они успели сделать с десяток снимков. Рудик отобрал у дембелей фотоаппарат и потащил их к себе в кабинет, на «дружескую беседу». А плёнку сдал полковому фотографу на проявку. Пока фотограф возился с плёнкой, Рудик «полоскал» солдатам мозги. Можно сказать, что дембелям чертовски повезло – ни на одном из негативов не были видны номерные знаки новых машин. Если бы они засветили номера, то одной «беседой» дело бы не ограничилось. В тот же вечер по просьбе Рудика Оленин устроил полковое построение. С речью к личному составу обратился особист. Очень доходчиво он предупредил, что подобные «рисовки» будут иметь для «художников» плачевные последствия. Кажется, дошло до всех и с первого раза – от новых танков шарахались, как от чумы. Даже часовые в парке обходили их стороной. Вот он – дар убеждения. В полку хорошо знали, что Рудик слов на ветер не бросает. Если сказал, что уроет, значит уроет. Зачем испытывать Судьбу?!
 Семнадцатого мая после обеда весь полк по тревоге построили на плацу. Да и не только полк, всю дивизию. В зенитно-ракетном полку пропали два солдата – более двух суток отсутствуют в части. Видимо, ушли в «самоход». Благо хоть без оружия. Для самоволок май – самое подходящее время. И днём ещё не очень жарко, и ночью уже не так холодно. Правда, бежать-то некуда – кругом только степи и голые сопки. И до родной границы, «как до Китая раком». Вчера их искали своими силами на территории дивизии и в городке - обшарили все закутки, подвалы и теплотрассы. Безрезультатно. А сегодня дивизию погнали в степи. Каждой воинской части отводился свой сектор поиска. Ермаковскому полку, как самому многочисленному, достался Восток и Северо-восточное направление. Разведчиков загрузили в «шестьдесят шестой», и Полежаев получил приказ: вдоль берега реки двигаться на север, к советской границе. Радиус поиска ограничили пятьюдесятью километрами. В штабе дивизии резонно полагали, что передвигаются беглецы только по ночам, а днём отсыпаются в укромных уголках. А значит, вряд ли могли уйти далеко. Полежаев вообще был уверен, что искать надо на территории дивизии. Правда, его мнения никто не спросил. Погода стояла отменная, ярко светило солнце, и слабый ветерок приятно обдувал солдатские лица. Для прогулки на свежем воздухе лучше не придумаешь. Полежаев решил совместить поиски беглецов с боевой подготовкой. Он первым забрался в кузов и ехал в кузове вместе с солдатами. Лёхе прапорщик отвёл роль наблюдателя и доверил свой полевой бинокль, а сам по ходу учил подчинённых ориентироваться на местности. Минут двадцать машина двигалась по еле заметной дороге в непосредственной близости от реки. Её берега, лишённые растительности, не могли предоставить беглецам никакого убежища. Затем по берегам стали появляться заросли тальника. По началу куцые, потом более обширные и густые. Эти кустарники приходилось проверять. Солдаты выпрыгивали из
кузова и, выстроившись плотной цепью, прочёсывали местность. Тем временем «шестьдесят шестой» уезжал на другой конец зарослей и поджидал бойцов с другой стороны. До семи вечера успели проверить девять таких оазисов. Последний заканчивался
огромной поляной, которую с трёх сторон ограждали высокие округлые сопки. С четвёртой стороны поляну омывала река. В этом месте она делала поворот, и течение было более быстрым. Прямо посреди поляны стояли две монгольские юрты, вокруг которых бродил скот. Низкорослые, мохнатые монгольские лошадки повернули голову в сторону машины и навострили уши. Лёха где-то читал, что, не смотря на скромные размеры, эти лошадки обладают фантастической выносливостью. На таких вот лошадях двигалось войско Чингисхана по бескрайним азиатским просторам, круша всё живое на своём пути. Солдатам не терпелось заглянуть в юрты, познакомиться с монгольским кочевым бытом. Лёха вспомнил неудавшуюся командировку, сопливых монгольских подростков и от «экскурсии в монгольский быт» решил воздержаться. Самые любопытные направились к юртам, а Лёха пошёл вдоль берега реки, заглядывая под нависающие обрывы. Краем глаза он наблюдал за маленьким ребёнком, игравшим возле юрт, в куче скотского навоза. Его удивило, что ребёнок совершенно не боится бродившей вокруг него скотины. Пожилая монголка издали приветливо улыбалась солдатам и жестами приглашала зайти внутрь. И тут Лёха обратил внимание на странное поведение своих любопытных товарищей. Когда до юрт осталось не более семи-восьми метров, они вдруг, как по команде, зажали носы, и половина тут же повернула назад. Только самые отчаянные рискнули заглянуть в юрту, но долго там не задержались. Выскочили наружу и сломя голову понеслись прочь. Лёха с интересом наблюдал за происходящим. Он понял, что воздух вблизи монгольского жилища не отличается свежестью, и предусмотрительно к юртам не приближался. Когда солдаты снова забрались в кузов, Полежаев лукаво спросил:
- А во вторую юрту почему не заглянули? Вдруг они там затаились, а мы рядом прошли и не заметили.
Грачёв, которому довелось побывать внутри, и который сейчас глубоко и часто дышал, дерзко огрызнулся:
- Вы издеваетесь, товарищ прапорщик? Вы знаете, какая там вонь?! Такую вонь только монголы терпеть могут. Русскому человеку, даже если он в бегах, такого не перенести. Монголёнка видали? В самой луже скотской мочи сидит, какашками играет и ничего, даже не морщится. Привычный. А меня тошнит. Сейчас на кочках растрясёт, блевать буду. Там внутри без противогаза делать нечего. Даже глаза режет. Отвечаю. А эти беглецы наверняка противогазов с собой не захватили.
Полежаев развеселился:
- Ну, кто ещё интересуется монгольским бытом? Ещё есть любопытные?
Любопытных больше не нашлось, хотя впечатлениями делились ещё долго. До контрольной точки добрались часам к семи. Задание было выполнено, и Полежаев распорядился возвращаться в полк. В половине десятого разведка высадилась возле полкового КТП. «Шестьдесят шестой» заехал в парк, а старшина построил роту в колонну по два и повёл на ужин. Дежурный по КТП крикнул вдогонку, что беглецов уже нашли. Они всё это время находились на территории своего полка – умело прятались в полковой кочегарке. Лёха шагал в строю и размышлял о жизни:
 «Из-за двух говнюков столько народа на ноги подняли! А сколько горючки сожгли, пока их по степям разыскивали! Совсем ни хрена башкой не думают. Вот чего они добились?! В лучшем случае десять суток на дивизионной Губе отсидят. В худшем – три года «дизеля» получат. И ради чего всё это? Ради двух суток мнимой свободы? Да на хрена нужна такая свобода, если приходится прятаться? Не понимаю».

 Глава 24. Сила привычки.
 
 «Уезжают в родные края,
 Дембеля, дембеля, дембеля.
 До свиданья, курок, мой окончился срок,
 До вокзала один марш-бросок».
 (из дембельской песни)

 Девятнадцатого мая роту неожиданно покинул Казанцев. С утра он бесцельно слонялся по казарме, собираясь после обеда навестить земляков в танковом полку. Хорошо, что не ушёл. Командование армии организовало ещё один рейс до Красноярска, и Жаркову удалось записать на него Казанцева. По реакции своего бывшего наводчика Лёха так и не понял, обрадовался он или огорчился. Казанцев уже настроился на первый эшелон и сейчас выглядел растерянным. Он объяснил, что обязательно хотел попрощаться с командиром. Но тот вернётся не раньше десятого июня, если не позже. По началу Казанцев даже хотел отказаться, но потом хорошенько подумал и пошёл собирать вещи. Действительно, ротный мог вернуться и после первого эшелона. Не торчать же здесь ещё месяц. Казанцев написал Нечаеву короткое письмо и передал его старшине. Тот пообещал передать ротному. Провожать Казанцева до штаба дивизии пошли двое – Полежаев и Лёха. Лёха стоял в наряде по роте, но, по просьбе Казанцева, старшина заменил его, на время, молодым бойцом. Лёха с лёгкостью подхватил чемодан своего боевого товарища и в знак уважения сам донёс его до штаба дивизии. Со всей дивизии этим рейсом в Союз улетало пятнадцать человек, из Ермаковского полка - двое. Дембеля мотострелкового полка, обычно, подшивались по-чёрному, и Казанцев не стал нарушать традицию. На галстуке красовалась заколка с аббревиатурой «МНР», а в чемодане был спрятан второй шеврон, с вырезанной надписью «Монголия». Это был неуставной шеврон, поэтому Казанцев пришьёт его на парадку только в аэропорту Красноярска или в вагоне поезда. Тентованный «КАМАЗ» уже стоял у ворот КПП. Особист дивизии быстро проверил чемоданы дембелей на предмет запрещённых вещей и объявил погрузку. Дембеля не спеша полезли в пыльный кузов. В последний момент Казанцев повернулся к Лёхе и впервые назвал его по имени:
- Ну, прощай, Лёха! – дембель протянул руку. Они обнялись. – Давно хочу дать тебе совет: присмотрись к себе, прислушайся к своему сердцу. А потом сравни себя с Полежаевым. И ты увидишь, как много у вас общего. Слишком много. Для меня ты – маленькая копия старшины. Ты – солдат по призванию. Понимаешь?
И Казанцев взглядом указал на стоявшего поблизости старшину. Полежаев рот разинул от удивления, но сказать ничего не успел - сопровождающий офицер погнал Казанцева в машину. Уже из кузова отъезжающей машины Казанцев махнул рукой и крикнул:
- Попомни мои слова, Солома! Бери пример с ротного, это - настоящий мужик! И старшина тоже! Ты такой же, как они, ты тоже создан для армии. Помни это.
 «КАМАЗ» уверенно покатил в сторону Улан-Батора, а Лёха долго стоял и смотрел ему вслед. Потом он почувствовал, что к горлу подступает ком, а на глазах наворачивается скупая мужская слеза. Кто бы подумал, что Лёха такой сентиментальный. Сзади подошёл старшина и положил руку ему на плечо. Лёха невольно обернулся, и они встретились взглядом. Солдату показалось, что в этот момент они испытывают одинаковые чувства. А значит прав Казанцев, и между ними действительно много общего. Полежаев внимательно посмотрел солдату в глаза, и Лёха вспомнил этот испытывающий взгляд. Со всей ясностью перед ним встала картина годичной давности. В мельчайших подробностях Лёха помнил свой первый день в разведке. Но самое главное - ту мимолётную сцену на плацу артиллерийского полка. Когда вот так же, по глазам, старшина разглядел в Лёхе единомышленника. Полежаев первым прервал затянувшееся молчание:
- Вот так, Солома. Тяжело расставаться с хорошим человеком. Тяжело. Привычка – сильная штука. Мы ведь тоже живые люди, а не бездушные роботы. Упаси тебя Бог, солдат, погибших друзей хоронить. Это ещё тяжелее. Ладно, пошли. Тумбочка дневального тебя уже заждалась. Дружба дружбой, а служба службой!
 Этой ночью Лёха долго не мог заснуть – воспоминания снова и снова возвращали его на плац дивизии. Возможно, Казанцев сказал именно то, о чём Лёха и сам догадывался, но боялся себе признаться. Лёха знал, что Казанцев не пустомеля и просто так зубами лязгать не станет. За это он и уважал своего наводчика. Да и не только он. Уснул Лёха уже с рассветом – провалился в полузабытье. С утра настроение было поганым, и Лёха не мог понять почему. Или оттого, что не выспался? Или его огорчил отъезд Казанцева? Или … или слова наводчика задели за живое? Как бы то ни было, старшина сразу определил, что солдат не в
духе. После обеда прапорщик переговорил с Жарковым, а потом позвал к себе Лёху:
- Пойдём, постреляем? Я согласовал с начальством дополнительное занятие по стрелковой подготовке, в индивидуальном режиме. Есть желание пострелять?
Лёха искренне удивился такому неожиданному предложению. Солдат догадался, что у старшины есть до него разговор, и он, для убедительности, ищет более подходящую обстановку. Вернее, искусственно её создаёт.
- Ну, пойдёмте, товарищ старшина. Я свою «касатку» три недели в руках не держал, даже соскучился. Да и лишнее занятие лишним не будет.
Иного ответа Полежаев и не ожидал. Он получил в оружейке свой пистолет и пачку патронов, а Лёха - свою винтовку. И тоже целую пачку патронов. Вот так, вдвоём, они ушли на полковое стрельбище. Погода стояла отменная. Большие перистые облака медленно проплывали над головой, периодически заслоняя солнце. Васильковое небо завораживало своей красотой. Было по-летнему тепло, но не душно. Лёгкий ветерок, приятно баловал прохладой. Проходя мимо полковых складов, старшина заставил Лёху собрать в вещмешок пустые консервные банки. Солдат сообразил, что они и станут мишенями. И выбирал самые блестящие – заметить легче будет.
- Собирай все. У нас тридцать шесть патронов, значит и мишеней должно быть не меньше. Это позволит реально оценить результаты. По ржавым будем стрелять из пистолета, а по блескучим - из твоего винтореза.
Сначала стреляли из пистолета. На расстоянии в двадцать шагов Полежаев расставил банки и первым быстро расстрелял свою обойму. Он промахнулся всего один раз, и то Лёхе показалось, что пуля скользом задела банку. В остальных мишенях красовались характерные пулевые пробоины. За двадцать пять секунд сделать восемь прицельных выстрелов – это прекрасный результат. Полежаев загнал в рукоятку вторую обойму и протянул пистолет солдату. Лёха хотел - было взвести курок, но прапорщик его остановил:
- Не торопись. К оружию надо привыкнуть. Подержи его в руке, приловчись, оцени на вес. Руке должно быть удобно, иначе хорошего выстрела не получится. Это не винтовка. От тебя быстроты не требуется. Если поразишь хотя бы четыре мишени – уже хорошо. А теперь давай. Только не спеши, целься лучше.
Лёха взвёл курок и вытянул руку. Да, это не винтовка. Рука дрожит, и целиться гораздо труднее. Первый выстрел. Промах. Вторым и третьим Лёха сбивает две банки. Затем снова промах. Лёха опускает пистолет и поднимает голову к небу. Несколько секунд он смотрит в облака, словно черпает из бескрайнего синего неба космическую энергию. Полежаев ждёт молча. Лёха сконцентрировался и почти очередью делает оставшиеся четыре выстрела. Две пули достигают цели. Полежаев хмыкнул и, убирая пистолет в кобуру, невзначай заметил:
- А ты азартный парень, как я погляжу. Неплохо для первого раза, совсем неплохо. Не каждый офицер по окончании училища так стреляет. А у тебя талант к этому делу. Прав был Казанцев.
- Ну, уж и талант. Результативность – пятьдесят процентов.
- Постреляешь из пистолета столько же, как из винтовки, и будет тебе стопроцентный результат. Кстати, в спецназе снайперов специально натаскивают стрельбой из пистолета, чтобы в ближнем бою у них было больше шансов уцелеть. Так вот, в ближнем бою реакция стрелка гораздо важнее прицельности его стрельбы. Здесь своя логика. Принцип «один выстрел – один труп» для ближнего боя не годится. Главное – своевременно выстрелить и просто попасть. Раненый противник – слабый противник. А значит не такой опасный.
Затем стреляли из СВД. Банки установили на отметке четыреста метров, и с огневого рубежа без прицела их вообще не было видно. Теперь первым стрелял Лёха. С колена. Задача состояла в том, чтобы отстрелять «свои» мишени и не поразить мишени старшины. За три минуты отведённого времени Лёха поразил восемь своих мишеней и одну мишень Полежаева. Один раз промахнулся. А вот старшина ни разу не ошибся. Из десяти выстрелов добился десяти попаданий и только по своим мишеням. В этом упражнении общий счёт «одиннадцать – восемь» в пользу прапорщика.
- Ты показал очень хороший результат, солдат. Это довольно сложное упражнение и не каждый профессиональный военный может показать такую стрельбу. Я знаю, о чём говорю. И не расстраивайся, что у меня лучше получилось. Всё-таки девять лет действительной воинской службы – это не «фунт изюма».
На обратной дороге разговаривали о смысле жизни. Полежаев рассказывал, как и почему он оказался в армии. Старшина редко позволял себе такие речи. Обычно, если солдаты приставали с расспросами, отмахивался. Как и Нечаев. Особенно, когда речь заходила про Афганистан. Не любил он вспоминать войну, как и большинство бывших «афганцев». Неожиданно прапорщик сменил тему и заговорил о Казанцеве:
- Вот смотри: Казанцев – классный наводчик! Очень хороший солдат, выносливый и исполнительный. И стрелок превосходный, и понимает с полуслова. Ты согласен?
Лёха утвердительно кивнул головой. Полежаев продолжил:
- Он хорошо делал свою работу, хотя и не любил её. Он хотел быть лучшим и не более того. Для профессионального солдата этого мало. Профессионал должен любить свою работу. Его должен интересовать результат, а не произведённый на кого-то эффект. Лучше быть, чем казаться! Желание славы обычно приводит к неоправданному геройству. При этом он рискует не только и не столько своей жизнью. В результате героями становятся все. Посмертно. А всегда ли выполняется поставленная задача? Ты понимаешь, к чему я клоню?
- Вроде бы. Но причём здесь Казанцев? Он честно отдал свой долг Родине. Он был одним из лучших в роте, и на него всегда можно было положиться. Вы же сами сказали. Он никогда не стремился стать кадровым военным и командовать другими. Причём здесь Казанцев? Я не понимаю, товарищ прапорщик.
- Казанцев, действительно, ни при чём. Речь о тебе. Я пытаюсь показать разницу между вами. Ты любишь свою работу, получаешь от неё удовольствие. Для тебя армия стала смыслом жизни, хотя ты этого ещё не осознал. Я давно за тобой наблюдаю. Помнишь первое апреля?
Лёха утвердительно кивнул головой. Ещё бы! Такое не забывается!
Полежаев продолжил:
- Я тоже помню. Помню твою реакцию, помню твои глаза. Ты - солдат, настоящий солдат. Для тебя винтовка, как сестра родная. Ты любишь её и разговариваешь с ней, как с живым человеком. Вы – одно целое. Ты понимаешь, о чём я говорю? Без неё твоя жизнь потеряет смысл. И ты не будешь счастливым. Подумай об этом.
- Я подумаю, товарищ прапорщик. Обязательно подумаю.
 В тот же самый день Семёнов заступил в караул. Ему очень не повезло – поставили на первый пост охранять полковое знамя. Если зимой первый пост был желанным для всех, то летом он не был таким привлекательным. В лютые зимние морозы отстоять два часа по стойке смирно в теплом помещении гораздо приятнее, чем бегать вокруг дальних постов. Даже если мимо тебя постоянно снуют офицеры. Летом наоборот, на дальних постах гораздо комфортней, чем в душном штабе. Семёнов попал в третью смену и заступил на пост в полночь. С одной стороны, ночью стоять тяжело – спать хочется. С другой стороны, народу толкается гораздо меньше и можно незаметно покимарить. Пусть даже и стоя. Юрка забрался на невысокий постамент – тумбочку размером сорок на сорок – и приступил к исполнению своих обязанностей. Постамент часового у знамени имел одну неприятную особенность – стоило с него сойти, как в комнате дежурного по полку раздавался вой сирены. Естественно, дежурный выглядывал посмотреть, чем это занимается часовой? Вот такое «палево»! Хочешь не хочешь, а приходилось стоять. И на стену не облокотиться – до
неё около полуметра. Правда вся стена за спиной часового была истыкана штык-ножами. Чиполлино, когда первый раз увидел, долго потом пузырился, обзывая солдат мерзавцами, а офицеров недотёпами. Некоторые на редкость сообразительные часовые в ночное время разворачивали автомат параллельно полу и штык-ножом упирались в стену, создавая дополнительную точку опоры. И могли спокойно кимарить без опаски потерять равновесие и грохнуться с тумбочки. Гипсовая облицовка стены бережно хранила вмятины и выщерблины от таких контактов. Этот караул Семёнов запомнил на всю жизнь. Ещё бы, ему довелось
бессменно отстоять на одном месте пять часов и восемнадцать минут. Вместо двух положенных. Всё очень просто – с отъездом Чиполлины в отпуск в полку наступили «французские каникулы». Все расслабились до невозможности. Семёнов стал первой жертвой этого расслабления. Его не сменили вовремя по банальной причине – караул спал. Весь! Спали начальник караула и его помощник. Спали разводящие и обе смены. Спали часовые на дальних постах. Не спали только часовые в парке и Семёнов. Правда, если бы Юрка, в конце концов, не отключился, то наверняка отстоял бы ещё дольше.
Уперевшись штыком в стену, Семёнов стоял на тумбочке на последнем издыхании. Часов у него не было, и когда придёт смена, он не знал. За стенкой негромко переговаривались дежурные офицеры, но часовому на посту запрещено разговаривать и спросить время он не мог. Сёме показалось, что начинает светать. Не может быть! Ведь он заступил на пост ровно в полночь, а светает в половине шестого. Бред какой-то! Семёнов на секунду закрыл слипавшиеся глаза и … заснул. Очень быстро он потерял равновесие, подался вперёд и во всю длину пластом грохнулся с тумбочки. Автомат соскользнул с плеча и с грохотом отлетел к входной двери. Фуражка укатилась под стол дневального по штабу. В дежурке завыла сирена. Помощник дежурного по полку приподнялся из-за стола и выглянул в коридор. Невозмутимым голосом он произнёс:
- Часовой грохнулся. Уснул сучонок и упал во сне. Гадом буду, так и было.
Тем временем перепуганный Сёма быстро подобрал автомат. Он расторопно натянул на голову фуражку, отряхнулся, поправил парадку и полез на тумбочку. Дежурный по полку вышел в коридор. Он с любопытством посмотрел на часового и, кажется, озадачился:
- Военный, ты во сколько на пост заступил? Что-то смены давненько не было.
Терять Семёнову было нечего и он, нарушая Устав, отозвался:
- В двенадцать часов, товарищ капитан.
Офицер машинально посмотрел на часы и обомлел:
- Они что там, совсем оборзели?! Уже шестой час. Он всю ночь без смены простоял. Не мудрено, что уснул. Спит караул, как пить дать спит.
Дежурный оборачивается к помощнику:
- Звони в караулку, живо!
Потом оборачивается к часовому и досадой бросает:
 - Что же ты раньше-то не завалился?!
Не стесняясь в выражениях, помощник дежурного орал в трубку - беседовал с начкаром. Через пять минут, в сопровождении начальника караула, в штаб прибежала заспанная смена. Пока Сёма сдавал пост, дежурный по полку по полной программе распекал офицера. Тот молча выслушивал гадости и даже не пытался оправдываться. Виноват, значит виноват. Целый день Сёма отсыпался, и на пост его поставили только в шесть вечера, в последнюю смену. Кто стоял на посту вместо него с шести до восьми, а потом с двенадцати до двух, он не знал. Да и не хотел знать. Главное, лично к нему никаких санкций не применялось.
 Вечером тридцатого мая Сёма и Лёха сидели за полковым сортиром на старом баллоне от «УРАЛа» любовались закатом и делились новостями. Лёха слушал рассказ друга про его злоключения в карауле и неожиданно вспомнил слова ротного о полезности для армии таких, как Чиполлино. Те самые, годовалой давности, рассуждения Нечаева. Тогда он не понимал ротного и поддерживал точку зрения старшины. А вот теперь со всей ясностью до Лёхи дошла вся логика рассуждений командира. Действительно, если бы Чиполлино в этот момент находился в полку, то ничего подобног с караулом не случилось бы. Спящих часовых на дальних постах могли запросто перебить, а оружие забрать. Это хорошо, что отношения с Китаем понемногу улучшаются, и реальной угрозы нападения на посты нет. Но ведь есть печальный пример, как со спящего часового снимают автомат и чем всё это заканчивается. История с последним караулом пятой роты в.ч. 12651 - яркое тому подтверждение. А кончилась эта история тем, что из этого автомата в Перми расстреляли инкассаторов. Двое погибли на месте, третий скончался в больнице. Вот так, халатность и головотяпство одного стоило жизни другим. Жёсткая дисциплина, пропагандистом которой и является Цвибель,
позволяет предупреждать подобные случаи. А значит, служит на благо общего дела. Дисциплинированных и ответственных, таких, как Полежаев, в армии не так-то и много. Остальных нужно постоянно контролировать и … воспитывать, по необходимости. А вот это, последнее, мало кому нравится.
 Лёха смотрел на друга, слушал его рассказ, а сам при этом думал о своём.
 «Послезавтра наступит лето. Моё второе армейское лето. Второе монгольское лето. Подумать только – год службы позади. И впереди столько же. А может не столько же? Может больше? Чёртова страна! Но, кажется, я привык к ней, как будто живу здесь всю жизнь. И эта жизнь мне нравится, чёрт возьми! А может прав старшина, и моё место, действительно, здесь. Батя как-то рассказывал, что долго потом не мог адаптироваться к гражданской жизни. Может после дембеля остаться на сверхсрочную? Так проще проверить правильность выбора. Нет, «сверчков» в армии недолюбливают. А может написать рапорт в школу прапорщиков? Это и осенью можно сделать, не дожидаясь дембеля. Это вариант. Можно пойти по стопам Полежаева и стать прапорщиком. Или в военное училище поступить и выучиться на офицера. Как Нечаев. Тоже вариант. И что же выбрать?»
Лёха заговорил сам с собой, обрывая Юрку неожиданно и невпопад:
- Ладно, до осени ещё далеко. Поживём подольше – узнаем по больше. Время ещё есть. А там видно будет.
Семёнов не понял, что Лёха имеет в виду, и удивился:
- Ты о чём это, братан?
Лёха внимательно посмотрел Сёме в глаза, широко улыбнулся и загадочно произнёс:
- О смысле жизни, Юрок, о смысле жизни. Помнишь любимую поговорку генерала Моро? Каждому своё! К нам это тоже относится. Пошли, братан, труба зовёт.
Лёха быстро поднялся, поправил ремень и протянул другу руку:
- Вставайте, граф! Нас ждут великие дела!