Он заметил ее не сразу. Сначала еще была надежда, что показалось... Костыркин ссутулился над столом: в фарфоровом кругу тарелки рядом с пестрой горкой оливье, парой сопливых опят и золотисто-жирной картошкой липким уродом громоздился кусок холодца. А а из него торчала волосина. Не показалось.
«Какого черта я здесь?» - бестолково спрашивал сам себя Костыркин. Дал, дурак, палец. А руку откусили... Ну, идиот, в самом деле! Баран. Просто из вежливости, как культурный человек, позволил девушке зайти к себе домой. Просто из вежливости не выгнал на улицу, разрешил переспать. А когда все началось... не кричать же, в самом деле! Как бы это выглядело: «Помогите! Насилуют!» Не закричал...
****
Холодец он ненавидел с детства. «Дывысь - хрюююша!» - сюсюкала бабка Вера, тыча в мертвую свинячью голову. Бабка жила в селе, приезжала редко, но когда приезжала, для маленького Костыркина наступали невеселые времена. «Оцэ кабанчика закололы, дытыну буду откармлювать!» Костыркин с ужасом вглядывался в соловые глаза убитого животного. Ему казалось, что свинья только притворяется, что ничего не видит, а на самом деле ждет, пока он останется в кухне один, и тогда...Что будет «тогда», Костыркин старался не представлять. Он панически боялся свиную голову, и точно так же боялся бабу Веру. Он вообще боязливым пацаном рос. В садик его не отдавали, потому что там инфекции. А куда ему еще чужие инфекции, если своих хоть отбавляй. Вот и сидел дома. То с матерью, то с соседкой, то с бабкой Верой...
Тридцать лет назад. А вроде как вчера все было... Костыркин ясно вспомнил, как в маленькой кухне пахло лавровым листом и чесноком. Бабка то и дело подходила к кастрюле и снимала пробу. Дула на ложку, и каждый раз удовлетворенно кряхтела: «Добрэ!» Еще Костыркин помнил эмалированный таз, а в нем - груду дымящихся костей, которые бабка заставляла обсасывать. А дальше – металлический лоток, где под толстым слоем жира прятался холодец. «Дывы, як мармэлад, тилькы холоднэ!» - хвалила свое изделие баба Вера, в то время как пятилетний Костыркин, с трудом превозмогая брезгливость, проталкивал в горло ненавистный холодец.
Иногда Костыркин делал вид, что ему плохо, что заболел. Бабка стучала ложкой и пугала врачом. Костыркин был не против врача, лишь бы только не есть холодец. Но бессердечная бабка твердила, что все болезни от недоедания, и впихивала, впихивала, впихивала... Однажды Костыркин вполне по-взрослому заявил: «Я умираю. Понимаешь, я умираю!!!» Тогда ему повезло - баба Вера отстала. С тех пор к холодцу он не прикасался.
***
...Откуда этот волосок взялся? Наверное, он принадлежал свинье, подумал Костыркин. А может быть, женщине напротив, которая варила этот ужас. Женщина цвела жимолостью, изо всех сил стараясь ему угодить: смеялась там, где было не смешно, натужно охала, а в паузах бесконечно повторяла: «Чего ж ты совсем не кушаешь, сынок?»
Какой он ей, на фиг, сынок! Просто День физкультурника отмечали. Да он и не собирался идти, с самого начала хотел дома возле компа с пивом посидеть, или возле телевизора полежать. Но пошел, какого-то рожна. Еще и деваху бесхозную взялся потом провожать. Пьяный был, да и она не лучше. И дернул же его черт, когда мимо своего дома проходил, брякнуть: «Я здесь живу!» Оглянуться не успел, как сынком стал...
Он старался не смотреть в тарелку. Посмотрел на женщину, сидящую напротив. Но не в глаза, потому что в глаза было неудобно. Взглянул на нос. Пористый, рыхлый, в малиновых прожилках. А над носом – бородавка, круглая и выразительная, словно пусковая кнопка. Вокруг бородавки - бисеринки пота. Костыркин незаметно передернул плечами, представив, как такая бисеринка упала в кастрюлю, растворилась в бульоне и застыла в холодце...
Нет, это не ее волосина. Ее была бы рыжая, химически закрученная. Возле женщины напротив сидел мужчина, почти лысый. Был молчалив, не причитал и не охал. Спросил только: «Чем занимаешься по жизни?» да «Сколько тебе на работе плотят?». Неважно, сколько «плОтят», важно, сколько имеешь с левых заказов...Но Костыркин сказал, что зарабатывает мало. Может, хоть это им охоту отобъет в «сынки» его записывать.
Какое он отношение вообще имеет к физкультуре? Никакого. Просто на работе зачем-то решили отмечать. Повод для сабантуя нашли. Тоже еще, День физкультурника! И он, придурок, туда же...Утром она спросила: «У нас с тобой все серьезно?» Костыркин просто опупел. Да я знать тебя не знаю, на хрен ты мне нужна, давай вали отсюда, да поэнергичнее... Но в силу своего воспитания просто пожал плечами. Как назло, была суббота, выходной. А за субботой – воскресенье. Два дня она никуда не выходила, видимо, боялась сглазить. Вышел сам Костыркин. Надеялся, что вернется, а ее уже нет. Тогда он сядет возле компа, потом возле телевизора, и забудет о Дне физкультурника, намертво забудет. Но она осталась и даже сварила суп. Было в ее лице что-то козье. Эх, заехать бы кулаком по морде, тогда б точно ушла...Но Костыркин не мог, потому что не мог, и все.
Мужчина напротив снял пиджак. Костыркину почудился запах многолетнего пота. «Это, видимо, очень старый пиджак», – сделал вывод Костыркин. Наверное, первый раз мужчина в нем вспотел тогда, когда еще не был лысым. Возможно даже, это было в день их свадьбы с женщиной напротив. Интересно, он добровольно женился? Или так же, как и Костыркин, после Дня физкультурника? А может, шахтера... автодорожника... сталевара...
Жениться Костыркин не хотел никогда. Ну, разве что один раз... Она была танцовщицей. Красивая змеиная головка, тонкие руки. Танцевала десять сантиметров над полом...У него дух захватывало. Познакомиться не решился. А потом подумал, что оно, может, и к лучшему. Что бы такого он мог ей предложить? Продавленный диван? Компьютер с телевизором? Даже если б она и согласилась стать Костыркиной, то это было бы уже не то. Совсем не то... Разве можно себе вообразить, что это невесомое создание завладеет его территорией, станет рыться в его вещах, вести с ним разговоры, громко справлять нужду в туалете... Нет, пусть уж лучше в памяти останется эдаким недосягаемым идеалом. Чудом, которому не суждено было сбыться...
***
Да, но что сейчас? Как не съесть волосатый холодец, как деликатно уйти из их дома, из их жизни? Ведь если не сейчас, то уже никогда! Костыркин в отчаянии схватился за голову, сказал: «Ой!» Вот оно, решение: у него приступ. А если у человека приступ, никто не будет заставлять его есть. Женщина напротив тоже ойкнула. Под голову подсунули розовую подушку...Подушка пахла пиджаком, значит, это была подушка лысого мужчины. Замахали полотенцем. «Кухонное», - отметил про себя Костыркин и сморщил нос. Над ним склонилось козье лицо: «Что с тобой?» Костыркин максимально ослабил голос... лучевая болезнь... получил дозу... давно еще... не хотел говорить... (пошла ты на фиг, дура!)
...воды ему, воды... скорую вызвать?... господи, несчастье какое... такой молодой... горе, горе...
...долго и так не проживу... не могу я жениться... прости, что я... что раньше не сказал...
(отвали в конце-концов, чума!)
...нет, нет, нет, даже слышать не хочу... теперь тем более... я тебя не брошу... Теперь тем более... я тебя никогда не брошу...никогда...
Вот сейчас надо встать, рассмеяться, сказать, что пошутил, и уйти. Костыркин сделал движение вверх. Встать. Рассмеяться. Сказать, что пошутил.
И...Козьи губы залепили рот поцелуем. Фу.
Обессиленный Костыркин упал на розовую подушку...