Попадая в цивилизацию, морские офицеры, особенно подводники, использовали период пребывания в крупных городах не только в целях повышения профессионального уровня. Они не упускали представившейся возможности расслабиться на полную катушку.
Петр Иванович не был исключением из правила. В молодости мужчина он был видный, неглупый и общительный. Почти брюнет, с густыми вьющимися волосами и крупными выразительными глазами, в черной военно-морской форме с золотыми пуговицами и нарукавными нашивками капитан-лейтенанта,
Петр Иванович определенно нравился дамам. Смуглая кожа придавала его обличью цыганственную дикость и выгодно контрастировала с белоснежным воротом рубашки. По ласковым, затуманенным взорам женщин он безошибочно определял, что душевные их струны чувствительно вздрагивали в его присутствии.
Нельзя сказать, что он этим не злоупотреблял. Нередко даже в условиях драматических, а то и трагических.
Еще, не будучи женатым, освоил специализацию утешителя. Утешал женщин, выходящих из ЗАГСов после оформления разводов со своими благоверными. Так было безопаснее – здесь расторгали браки между супругами, не имевшими детей и имущественных претензий друг к другу. Но бывшие жены появлялись из этого учреждения все-таки с легкой психологической травмой.
А Петр Иванович был мастер по части исцеления таких болезней. Откуда он черпал информацию о предстоящей драме в очередной ячейке социалистического общества, одному Богу известно. Около зданий судов не практиковал. Оттуда выходили женщины, обремененные малютками и мыслями о предстоящем разделе имущества. Вмешиваться в такие бракоразводные дела в расчеты Петра Ивановича не входило. Считал их бесперспективными, а потерпевших – не готовыми в психологическом плане к осуществлению утешительных мероприятий.
Другое дело – клиентки ЗАГСа. Не отягощенные дальнейшими разборками с бывшими спутниками по жизни, постоянно размышляющие над своим будущим. В одиночку такую серьезную проблему будущего не решить. И в такие минуты женщина нуждается в партнере. Ну, хотя бы в слушателе. А если он еще и говорить может, то жаждущая исцеления душа дамы, тянется к такому мужчине, как набухшая почка к теплому весеннему солнцу. Говорить он умел, Есенина мог читать часами, к тому же - с выражением.
Поэтому роль солнца Петру Ивановичу удавалась блестяще. Сам Станиславский не смог бы произнести свое расхоже: «Не верю!». Как истинный гусар, Петр Иванович с цветами наперевес, весь отутюженный ожидал печальную жертву семейного быта. Его стройная, спортивная фигура нетерпеливо и возбужденно вибрировала, как корпус адмиральского катера перед дачей полного хода. Он шел на успех и ничто не в силах было этому воспрепятствовать.
Совершенно «случайно» он оказывался на пути потерпевшей, под любым предлогом резко склонялся у ее ног. Как бы случайно ронял носовой платок, сигареты, пакет с фруктами, часы, которые ходили еще при адмирале Колчаке, а теперь выполняли бутафорскую функцию. Подобных приемов у него припасено целый арсенал.
Простой, но безотказный маневр сердцееда оказывался настолько внезапным, что дама выходила из состояния стресса. И тут же попадала в западню. Петр Иванович поднимал голову и …его жгучие цыганские глаза смотрели в душу несчастной, проникая в глубину ее сердца.
Бутылочка «Советского Шампанского», коробка конфет и баночка красной икры, накануне, со вчерашнего вечера предусмотрительно загружены в портфель, аккуратно переложены парочкой новеньких разовых простыней, сэкономленных в походе. Такая основательная подготовка существенно повышала скрытность безнравственных намерений Петра Ивановича.
Как подводник, он знал цену скрытности – главному тактическому свойству подводной лодки. Легкое вранье, наподобие - шел к другу на день рождения, а его вызвали по готовности №1 на корабль – вызывало иногда даже сочувствие со стороны потерпевшей, а поэтому нередко использовалось как прикрытие.
Позже, прибыв на учебу в Москву, Петр Иванович признал, что методика покорения дамских сердец, применяемая в закрытых гарнизонах, совершенно неприемлема в столице. Добывать и обрабатывать необходимые оперативные данные в огромном мегаполисе практически невозможно. В самом деле, не будешь же сутками, словно ненормальный торчать у ЗАГСов, которых в Москве не счесть. Пришлось срочно приспосабливаться к новым условиям деятельности.
Но об этом несколько попозже.
"У П Л А Ч Е Н О КПСС"
Для начала история о том, как Москва для Петра Ивановича могла вообще быть несостоявшейся мечтой.
Ходили слухи, что озорничал Петр Иванович и с замужними женщинами. Он рассуждал примерно так: «Абсолютно безгрешных женщин в природе не существует – есть недостаточно искусные обольстители». Для подтверждения такой научной теории, им была разработана система сбора, учета и анализа данных, необходимых для определения закономерностей, объективно действующих в этой области человеческих отношений.
Этому предназначению подчинен был и изобретенный способ меток. Конечно, в какой-то мере, он заимствован у орнитологов, использующих его при наблюдении за перелетами птиц, но это не так уж и важно.
И вот, в Иоканьге командование флотилии получило от компетентных органов информацию: какой-то ловелас ставит в честь соития с очередной любвеобильной дамочкой на ее нежную ягодичку штамп «Уплачено КПСС».
Это уже пахло политикой.
Да и с какой такой стати КПСС должна платить за чьи-то амурные похождения. Решено было изловить «партийца-маньяка».
…Н.П.Вьяконский – член военного Совета флотилии подводных лодок, контр-адмирал с учительским образованием, очень интеллигентный человек, получив информацию о фактах, буквально взбесился. Не потому, что они имели место, а из-за того, что информация прошла от контрразведки, а не от партийного актива.
Красивый мужчина, лет 52-х, с шикарной волнистой, как у Аркадия Райкина, седой до голубизны, шевелюрой. Всегда аккуратный, от сообщения кагэбэшника он не в силах был даже очистить вовремя отвороты мундира от следов перхоти и пепла «Беломора».
Тщательно подбиравший слова и правильно строящий свою речь, в этот раз он промычал что-то нечленораздельное.
Узкие губы начальника особого отдела удовлетворенно скривились в ухмылке. Он радовался, если удавалось вывести из равновесия эстета-политработника, поразив собеседника негативчиком, бросающим тень на ведомство воспитательной работы.
Повергнуть в смятение всесильного политического шефа – ни с чем несравнимое удовольствие.
После затянувшейся паузы, овладев собой, Вьяконский язвительно спросил тучного, блистающего лысиной и очками, начальника особого отдела:
- Скажите, пожалуйста, Сергей Васильевич, каким образом удалось получить… гм…, простите, столь интимные подробности? Фотографий у Вас, конечно же, нет?
- К сожалению, Николай Павлович, фотографий действительно получить не удалось. Но насчет достоверности информации не извольте беспокоиться. У нас есть свои, специфические, - он сделал ударение на слове, - и безотказные методы оперативной работы. Надеюсь, Вас не надо в них посвящать?
- Нет, не надо. Спасибо за сотрудничество.
Они холодно распрощались.
“Ах ты ж, тюлень жирный. – не очень интеллигентно проводил в мыслях кагэбэшника Вьяконский. - Знаю я твои методы. Наверняка, Володя Рвачеев – офицер оргмоботдела штаба флотилии проинформировал тебя”.
Володю знал весь городок подводников. Вернее, его женская половина. А потому и все население. Легендарная личность. Один раз пообщавшись с ним, женщины стремились к рецидиву.
Те, до кого очередь еще не дошла, пребывали в томительном ожидании, мечтая попасть в число соблазненных. Женская молва окрестила его “Вовка - Золотая Писька”. Розовощекий, загорелый блондин, что для Крайнего Севера было необычным явлением. Он походил на героев Джека Лондона. Голубые глаза сверкали настолько привлекательно в лучиках белых морщинок на фоне коричневого лица, что дамы, при одном его виде, теряли рассудок.
К тому же, он был неоднократным холостяком, от чего его шансы оценивались по самой высокой шкале. Любителям-бабникам, типа Петра Ивановича, тягаться с ним - безнадежное занятие. Стратегическим преимуществом Володи была и возможность использования служебного положения – он мог всегда через оперативного дежурного уточнить, где находится лодка, на которой служит супруг его избранницы - в море или в базе.
Это позволяло ему в полной безопасности строить оптимальный график встреч. Жил он один и только два увлечения поглощали его всецело – рыбалка и женщины. Нет, женщинами он не увлекался – он их любил. Всех.
По этой причине Володя представлял для Петра Ивановича серьезную конкурирующую фирму на ниве любви. Он был профессионалом, а Петр Иванович тянул только на хорошего сезонного любителя, так как вплотную занимался женщинами только на протяжении “кобелиного” периода. Продолжался сезон месяцев пять, пока семьи находились на Большой земле, в том числе и его собственная.
Кроме того, морячил Петр Иванович безвылазно, что нарушало привычный амурный ритм.
Рассуждая в мыслях таким образом и невольно сочувствуя своему любимцу, Член Военного Совета пришел к выводу, что осведомителем у особого отдела был все-таки, Володька Рвачеев. Поймали они его на чем-то таком… Да и электорат у него был более широким. Кто-то из этого электората и стукнул Володе о проказах Петра Ивановича. А Володя, в свою очередь, особистам.
Но как бы не симпатизировал ЧВС Петру Ивановичу, служба есть служба. На сигнал компетентных органов нельзя не реагировать. Однако, вначале адмирал решил провести свою, партийную проверку. И только потом, если факты подтвердятся, он отдаст Петра Ивановича на поругание партийной комиссии, как карающей деснице партии.
Был у него и свой инструмент расследования – председатель женсовета гарнизона Ольга Дукань.
…Гренадерского роста, статная красавица Ольга поскрипывала модельными финскими сапогами, доступными только активу, по подмороженному заполярному снегу, покачивая крутыми бедрами и элегантным кожаным портфельчиком. В нем все секреты и сплети городка упакованы.
Ощущая необъяснимое волнение от предстоящей встречи, отчего ее каракулевая шубка грозила лопнуть на груди, серьезно затрудняющей обзор лестничных ступенек, простучала Ольга каблучками на четвертый этаж дома 33, где и проживал Петр Иванович.
Из беседы с главным политработником гарнизона она свою задачу уяснила четко. Из надежных источников ей было известно, что супруга незадачливого “Казановы” уехала навестить сестрицу в Бердичев. И детей прихватила по случаю школьных каникул. Виновник расследования был дома, так как дежурную боевую смену на лодке в этот день возглавлял старпом.
Петр Иванович спланировал себе индивидуальный отдых на сегодняшний вечер. Он достал баночку маринованных шляпок подосиновиков, которые собирал летом собственноручно по сопкам. Тугонькие такие, даже окраса не потеряли, стервецы. Одна в одну – сверху темно-красные, а снизу – белые с легкой желтизной. Вилку, с натугой, приходится в них втыкать. От одного вида слюнки текут. Бутылочку “шила” флотского, настоянного на родиоле розовой, приготовил.
Сковородка с картошечкой уже шкварчала на газовой горелке плиты. Колбаски домашней, украинской нарезал аппетитными ломтиками. Спасибо теще, прислала посылочку из самой Полтавы. Заботится о зяте. По всем признакам, просмотр программы “Время” обещал быть удачным.
На протяжный звонок в дверь офицерский мозг отозвался единственным, годами выработанным, рефлексом: «Не дай бог, оповеститель с лодки!».
Распахнув дверь, Петр Иванович успокоился. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы по жизнерадостному, раскрасневшемуся с морозца лицу Ольги понять: в первоначальный вариант плана отдыха придется внести корректуру. Но эта процедура гораздо приятнее, чем преодоление пятикилометровой дистанции к пирсу, у которого зловеще затаилось черное тело атомохода, на две третьих погрузившееся в холодные воды Баренцова моря.
Спустя несколько дней, «сарафанное радио» городка судачило, что лидер гарнизонного женского коллективного органа после встречи с подозреваемым долго отмывала чернила, въевшиеся в ее роскошные ягодицы. Конечно, в условиях северного, не всегда регулярного, тепловодоснабжения сделать это было непросто.
И что только не наговорят из зависти злые языки вместо того, чтобы посочувствовать!
Ольга Дукань доказала, что не зря тратит силы и время на общественную деятельность. Член Военного совета убедился с ее слов в моральной чистоплотности Петра Ивановича.
Спасло его от суда партийной инквизиции и еще одно, немаловажное обстоятельство: синие отметки – “Уплачено КПСС” стали появляться на дамских попках и в других гарнизонах. А Петр Иванович в это время был в море, на трехмесячной боевой службе. Вместе с экипажем атомохода выполнял задание Партии и Правительства.
По возвращении в базу по итогам похода представили его, вместе с командиром атомохода, к государственной награде. Но не получил он ее. Как объяснил позже комдив, не выполнила промышленность в тот квартал план по производству орденов.
Но, зато, герою дали «добро» на поступление в столичную академию.
РОМАН ПО-ИТАЛЬЯНСКИ
Ехал Петр Иванович в академию в Москву вместе с Трофимом Какунцом фирменным поездом «Арктика».
Почему поездом?
Да потому, что в самолет с двадцатилитровой канистрой корабельного «шила» аэропортовые досмотрщики не пустят. А без него в Академию и рыпаться нечего, кому нужны в Москве твои знания. Их там и так достаточно, а может и в избытке. А вот спиртного, да еще халявного, да еще в период непримиримой всенародной борьбы с пьянством, объявленной ЦК КПСС, столице недоставало.
Погрузились Петр Иванович с Трофимом и дефицитным грузом в вагон. Даже не переодевшись в спортивное трико, тяпнули по полстакана неразбавленного спирта и поспешили в вагон-ресторан занимать места, чтобы поужинать. Путь-то предстоял неблизкий – полторы тысячи верст. И заполнить время чем-то содержательным надо было.
В вагоне-ресторане заказали по рюмочке коньячку, как представители благородного сословия. Несмотря на хитрость, запах «шила» такой смехотворно маленькой дозой коньяку, по всей видимости, убить не удалось. Убедиться в этом можно по тому, как подчеркнуто демонстративно сморщила носик симпатичная официантка, когда ставила им на стол жиденький борщик. Верная примета, но больше коньяк не заказывали. В столице деньги нужнее будут.
В противоположном углу ресторана ехала шумная компания – человек семь-восемь. За их столиком говорили все одновременно, перекрикивая друг друга – цыганский табор, да и только. Но одно слово в этой какофонии Петру Ивановичу показалось знакомым: «Граце».
Итальянцы – мгновенно и безошибочно определил он национальную принадлежность. Помог опыт хоть и редкого, но плодотворного пребывания в иностранных портах, а еще с молдаванами, язык которых был близок к итальянскому.
Окинув взглядом чужеземное сборище, Петр Иванович задержал его на натурально огненно-рыжей рослой красавице. Сердце его часто и гулко забухало в груди, то ли от гремучего коньячно-спиртового замеса, то ли от вида итальянки.
Заметно было, что ее ресницы затрепетали от откровенно горячего взора Петра Ивановича. Белая-белая кожа на руках, открытых до самых плеч, какая может быть только у рыжих, вспыхнула таким стыдливым заревом, что Петр Иванович зажмурился от удовольствия, как кот, удерживающий мышь в когтях.
Петр Иванович, по его мнению, довольно сносно изъяснялся на итальянском. А все известные ему слова – «сеньора», «Муссолини», «феличита», «бунэ сэра», «кобелино»…. Тьфу, ты черт! «Кобелино» - это из анекдота, но скорее из русского, чем итальянского.
Да ладно, и без того словарного запаса должно было хватить для упрощения процедуры международного знакомства.
Собственно оно уже состоялось без использования языка. Итальяночка уже вся трепетала, поглядывая в сторону офицеров-подводников, проявляя откровенное нетерпение в ожидании сигнала к старту.
Петр Иванович начал экстренное приготовление к бою и походу. Коротко бросил Трофиму «Обеспечь прикрытие».
Вот он поднялся, вытер пятерней сочные губы, смахнув с них следы борща, с пятиметровой дистанции взглядом стрельнул по огненно-рыжей копне волос, многозначительно дернул крутым подбородком в сторону выхода и понесся из вагона-ресторана, как торпеда.
Пропажу соотечественницы граждане Италии обнаружили не сразу. Утратили бдительность.
Поиски организовали с опозданием. Понимая, что время упущено, они гурьбой носились по всему поезду, непрестанно галдя, мешая друг другу, перебивая друг друга, заглушая топотом ног стук вагонных колес.
Особой агрессивностью среди них отличалась тощая длинноносая старушка. Визжала громче всех. И непонятно было – то ли она искренне беспокоилась за девственность Софи (так звали молодую итальянку), то ли завидовала ей.
С периодичностью в четверть часа шумная толпа «макаронников» галопировала то в голову, то в хвост состава. На каждом прямом и обратном галсе они одновременно засовывали смуглые физиономии в дверь купе, которое занимали Петр Иванович с Трофимом.
Однако, беготня результатов не приносила – беглецы пропали бесследно. Темпераментных итальянцев раздражала тщетность собственных усилий. От этого они распалились еще больше. И без того, в душной атмосфере отечественного вагона обозначились признаки беременности международным конфликтом.
Бабка лютовала не на шутку, непрерывно выкрикивая «Консул! Консул!». Тут и при отсутствии знаний иностранного языка было ясно, что она собирается жаловаться через ихнее представительство на русский произвол. У нее определенно взбунтовалась кровь предков – римских легионеров. Ее негодование из бытового переросло в политическое. В действиях Петра Ивановича она усматривала угрозу чести Итальянской Республики и готова была защищать ее до последнего дыхания.
Трофим Какунец, используя все приемы флотской дипломатии, старательно, но безуспешно избегая ненормативной лексики, пытался успокоить разбушевавшуюся ревнительницу западной демократии. Угрюмый, коренастый, розовощекий, с бычьей шеей, он уже готовился ко сну. Брюки снять еще не успел, но был без тужурки, в кремовой рубашке без галстука, на которой поблескивали шелком и звездами погоны капитана 3 ранга. На босые ноги одеты лодочные тапочки с дырками.
- Мадам, да вернет вам ее Петька. Только немножко ее …как это …либен… зер гут. Я его знаю… - звуки с трудом протискивались сквозь зубы и обвислые усы Трофима.
Было видно, что подобное красноречие дается ему нелегко. Стараясь побудить головной мозг к активной деятельности, он энергично и шумно шевелил пальцами ног. Из-за этого тапочки казались живыми.
Тем временем Петр Иванович, подхватив перевозбужденную Софи, искал убежище. Через вагон ехали коллеги из соседней дивизии подводных лодок. Правда, шансы были невысоки – один из них, Андрей Слюньков был секретарем партийной комиссии при политотделе соединения и, по слухам, шибко принципиальным.
К удивлению, он с пониманием отнесся к ситуации и уступил свое купе. Чувства мужского братства и офицерской взаимовыручки оказались выше партийного долга.
Внезапно полюбившие друг друга представители двух противостоящих мировых систем – социалистической и капиталистической, укрылись на предоставленной площади. Вскоре, оттуда доносились стоны, вздохи и всхлипывания, подтверждающие выводы, содержащиеся в решениях КПСС, о том, что антагонизмы между империализмом и социализмом непримиримы, а в одном отдельном вагоне скорого пассажирского поезда Мурманск – Москва выливаются в прямые столкновения.
Короче говоря, революционная ситуация налицо. Возня за переборкой была настолько недвусмысленной, что боевым товарищам пришлось без репетиции, несколько раз подряд исполнить «Варяга», дабы замаскировать происходящее под банальную пьянку.
Выдавало только то, что вагон раскачивался в такт столкновениям двух противоборствующих сторон.
Часа через четыре итальянцы свернули поисковую операцию. На всякий случай заглянули в купе Петра Ивановича. Тот безмятежно храпел. Как пить дать, много сил отняла борьба с потенциальным противником.
К Питеру переполох в поезде Мурманск – Москва поутих.
Женский состав итальянской делегации почему-то стал чаще сновать по длинному, узкому коридору вагона, опасливо, но с плохо скрываемым любопытством косясь на дверь, за которой отдыхало утомленное тело сердцееда.
Историческая сцена расставания влюбленных состоялась на Московском вокзале Ленинграда. Зрелище быложутким, почти кровавым.
Софи высаживали из поезда интернациональным коллективом, в состав которого вошли все итальянцы и бригада поезда. Участию флотских в операции по эвакуации пассажирки потомки Римской империи категорически воспротивились. Не доверяли.
Софи отчаянно сопротивлялась. Она цеплялась нежными пальцами за сходни и поручни, закатив глаза вверх, сверкая белками, пронзительно визжала, кусалась и царапалась, как дикая кошка. Ее протяжные жалостливо-ласковые вопли «О, Субмарино, Субмарино-о!» слышались и за пределами Площади Восстания.
Один лишь Петр Иванович знал, к кому взывает сердце возлюбленной. Софи считала, что настоящее имя обожаемого ею попутчика – Субмарино. Дело в том, что оставшись наедине с беглянкой, Петр Иванович грохнул себя кулачищем в грудь и представился ей: «Петя, субмарина!». В дословном переводе на итальянский это должно было означать: «Петя, с подводной лодки!».
Последнее слово ей было ближе, а потому и запомнилось. Кроме того, буржуазная пропаганда вбила в ее прелестную, рыжеволосую головку, что русские – дикая, отсталая нация. Следовательно, у них, как и у индейцев соответствующие дикие имена – Быстрый Олень, Большой Медведь или Хитрый Лис. А этого, такого красивого и мужественного зовут Подводная Лодка.
…До самой Москвы Петр Иванович не отходил от вагонного окна, не отрывал глаз от унылого и тоскливого, как и его настроение, среднерусского пейзажа. Его великолепный профиль, словно вылитый из серебра на медали Нахимова, наблюдали жители крупных и малых станций и полустанков на всем протяжении старейшего железнодорожного пути нашего Отечества.
Он тоже тяжело переживал разлуку.
ПОХОРОННЫХ ДЕЛ МАСТЕР
В Москве Петр Иванович на какое-то время оставил свое ремесло утешителя.
Во-первых, кровоточащая рана на сердце после разлуки с итальянкой не заживала очень долго – недели полторы.
Пока шли экзамены, борьба за место в учебном заведении, обустройство быта на новом месте - не до адюльтера было. Это – во-вторых.
Да и город незнакомый, адаптация нужна. Дело ведь тонкое, без подготовки к нему и не подступишься.
В академии командование факультета, на который поступил Петр Иванович, из каких-то, только ему, командованию, известных соображений, решило поручить ответственному офицеру руководство похоронной командой.
Подобные подразделения создавались из слушателей в каждом военно-учебном заведении столицы. По заявке комендатуры в соответствии с графиком выделялся спецэскорт, чтобы достойно, с отданием воинских почестей проводить в последний путь заслуженного полководца или флотоводца, ушедшего из жизни.
Так как в Москве почему-то военачальников было особенно много, то и умирало их значительно больше, чем на периферии. Штатная рота почетного караула при военной комендатуре столичного гарнизона не справлялась с возложенными на нее обязанностями. Тем более, что умирали не только престарелые военачальники.
В ту пору и на первых лиц государства напал какой-то мор. Один за другим уходили они в мир иной, осиротив свой народ на многие десятилетия. В воздухе уже начала витать опасность необходимости возведения новой Кремлевской стены, так как намечался дефицит мест для погребения.
Не то, чтобы Петр Иванович боялся ответственности, но поручение ему не понравилось. Поначалу он крепко пригорюнился. И что за судьба такая! Других назначали старшинами курса, парторгами, культорганизаторами, старшими подъездов в офицерском общежитии на Пироговке. Ну, на худой конец спорторгом.
А тут – похоронных дел мастер.
Другим и фамилии достались, как подарок от Бога: Алмазов, Соколов, Волков или, просто, Николаев. Ему же – Хвостокрут. И, главное, только в соответствии с фамилией возьмешься за «хвост» какого-нибудь подлеца, чтобы его открутить, так сразу же те, с красивыми фамилиями, по рукам и надают тебе.
Однако, приказ есть приказ. Его надо выполнять, а не обсуждать. В жару и холод, в дождь и снег Петр Иванович, вместе с двумя десятками боевых товарищей и выражением глубокой скорби на лице, проводил по несколько часов в неделю на территории самых популярных усыпальниц города.
Характер выполняемых обязанностей стал накладывать определенные негативные отпечатки и на личность самого Петра Ивановича. Его жена с опаской стала посматривать на некогда веселого, озорного, жизнерадостного супруга, превращающегося прямо на глазах в хмурого и печального мужчину.
Слава Богу, душевный кризис у Петра Ивановича не успел затянуться на длительный период.
После третьих или четвертых похорон стал он замечать, что не все, присутствующие на похоронах воспринимают утрату, как невосполнимую.
Особенно заметно это было на поминках, куда Петра Ивановича, как старшего группы почетного эскорта, приглашали принять чарку за упокой души. Порой, друзья и близкие, а то, и некоторые родственники забывали по какому поводу собрались. Иногда, и в пляску норовили пуститься. И упрекнуть вроде бы не за что. Живым – живое.
К смерти, если с ней часто соприкасаешься, привыкаешь. Стал постепенно привыкать и Петр Иванович.
Бывало, стоит себе у гроба, печалится. Смотреть жалко. С такими природными артистическими данными, которые у него были, изобразить сострадательное состояние не трудно.
Главное не переборщить, иначе можно дискредитировать высокое предназначение возложенной на него миссии.
Один раз, вот так, стоя у тела усопшего и размышляя о бренности материального мира и скоротечности жизни, Петр Иванович забылся. Выражение отчаяния, соболезнования и безутешности, ввиду отсутствия самоконтроля, отразилось на его лице настолько ярко и достоверно, что одна из родственниц покойного, пухленькая, лет сорока блондиночка, с черной легкой косыночкой, небрежно наброшенной на изысканно уложенные волосы, испугалась за него.
Опасаясь, что Петр Иванович может лишиться сознания на почве безутешного горя, она бросилась к нему, повисла на его могучих плечах, нежно поглаживая пальцами его смуглую шею. Ее-то понять можно. Из-за отсутствия специальной подготовки, она могла и не владеть приемами оказания первой медицинской помощи.
Но Петр Иванович повел себя не совсем корректно. Он не сразу переключился из духовной сферы на жестокую реальность. Тем не менее, не растерялся, а порывисто прижал к себе родственницу, приложился к ее алым, зовущим губам своими горячими и пересохшими. П
Печальный поцелуй затянулся настолько, что участники похорон почувствовали некоторую неловкость. Но открыто возмутиться не рискнул никто, даже муж родственницы. Однако молча, угрюмо оторвали ее от Петра Ивановича, правда, с некоторыми усилиями.
На службе о конфузе не узнали. Моряки своих не сдают. Но терзался Петр Иванович по поводу собственного промаха долго и в дальнейшем старался не допускать подобных отклонений от сценария.
В этот раз все было, как обычно. Ничто не предвещало резких поворотов в службе и личной жизни. По команде от дежурного по академии, собрал Петр Иванович своих «плакальщиков». Пришлось провести непредвиденную замену в составе – вместо, заболевшего, опытного Кости Домницкого в автомобиле ГАЗ-66 его место занял новичок, Шура Сапожников, не прошедший психологическую подготовку, необходимую для выполнения задач такого рода.
Времени было мало, пришлось в отношении Шуры ограничиться кратким инструктажем. «Смотри мне!» строго сказал Петр Иванович, ткнув в грудь новобранца свой узловатый палец. Это было лишним. Шура утратил способность видеть, он был ни живой, ни мертвый. Дело в том, что Александр Сапожников с детства боялся покойников.
Непосредственная близость с ними вызывала у него такие приступы тошноты, какие могут быть у восьмиклассницы, неожиданно узнавшей, что она беременна. Подобный выезд у Шуры первый. Он был на грани обморока.
Эскорт встретили дружелюбно, если не сказать, радушно.
Место для гражданской панихиды командование предоставило в клубе воинской части, где прошли последние годы службы покойника. Проводить его пришло немало военного и штатского люду. Речи были уважительные и прочувствованные, без формализма.
Безвременно отошедший в мир иной был генерал-майором, посвятившим всю свою службу материально-техническому обеспечению войск. Скончался он от сердечного приступа, не дотянув пару месяцев до шестидесяти лет, о чем гласила табличка, приставленная к стенке в коридоре, вместе с венками. Приготовили ее для временного размещения на свежей могиле.
Вдова, как показалось Петру Ивановичу, занимала внимание присутствующих больше, чем покойный, несмотря на его заслуги. Во всяком случае, мужчины, удостоившиеся выразить соболезнование непосредственно, проделывали это с особым энтузиазмом, старались подольше задержать свои уста на солоноватых от слез щеках.
При этом счастливчики всячески пытались помешать подобраться тем, чья очередь еще не подошла, видя в них соперников. Те же, не стесняясь в выборе средств, стремились любым способом оттеснить уже исполнивших печальный долг.
Она в своем безутешном горе была прекрасна. Явно пошитое в военном ателье, траурное платье с глубоким вырезом, на максимальном рубеже приличия приоткрывало прелести груди, защищенной от нескромных взглядов прозрачным черным шифоном, ниспадающим с темноволосой головки на спину и плечи. На вид ей больше тридцати пяти ни за что не дашь.
Петр Иванович распределил молодцев по сменам караула, определив им время пребывания у гроба – пятнадцать минут. Сам стал у изголовья с такой горестной физиономией, что дирижер военного оркестра, в сектор обзора которого попала фигура Петра Ивановича, чуть не уронил свою волшебную палочку. Однако, вовремя взял себя в руки, ловко подхватил ее на лету. Благодаря его ловкости траурная мелодия не успела перейти в легкомысленную мазурку, не соответствующую безрадостной церемонии.
Пользуясь близостью к вдове, совершенное тело которой содрогалось в конвульсивных рыданиях, от чего казалось ему еще более привлекательным, Петр Иванович имел возможность рассмотреть не только ее внешность. Он совершенно непостижимым образом, на каком-то телепатическом уровне, уловил ее внутреннее состояние. И сделал вывод, что период обучения в Москве будет для него не таким уж и скучным.
У вдовы были свои мысли на сей счет.
Последний муж, которого она оплакивала сейчас, был третьим по счету ее спутником жизни. Когда-то он, точно так же, как сегодня Петр Иванович, стоял в почетном карауле в погонах подполковника у гроба ее первого мужа. Она тогда была моложе и эффектнее. Он тогда влюбился в нее безоглядно и пронес это чувство до кончины второго ее супруга.
Овдовев вторично, она великодушно позволила занять освободившееся место, вытянувшемуся нынче по стойке «Смирно» в горизонтальном положении, генерал-майору, как только ему присвоили это звание. И вот он ушел из жизни.
Даме стало ясно, что профессия вдовы уготована ей самой судьбою.
Как только она увидела Петра Ивановича, поняла - лучше кандидата для замещения на освободившуюся вакансию не найти. Годы, пусть и незначительно, но все-таки отразились на ее товарном виде. Поэтому, решив не дожидаться инициативы от самого кандидата в условиях жесткого регламента мероприятия, вдова медленно, как канонерка с пробоиной в борту, повалилась в сторону Петра Ивановича. Тот, как будто только этого и ждал.
Подхватил обмякшее и так зазывно благоухающее тело и сам чуть не лишился сознания. Хорошо, что запах, поднесенного вдове нашатыря, проник в его, слегка удлиненный, чувствительный орган обоняния.
С сожалением передав тело дамы в сомнительные руки соболезнователей, мгновенно окруживших его, Петр Иванович продолжил выполнение почетной миссии.
Хлопоты по загрузке, установке и закреплению груза в автомашине закончились и Петр Иванович ловко перемахнул через борт грузовика под брезентовый тент. Шура с остекленевшими от ужаса глазами и вдова, нуждающаяся в заботе и опеке, были уже там.
То ли случайно, то ли из-за тесноты в кузове, то ли скользкая скамейка стала тому виной, но оказался Петр Иванович возле вдовы.
Грустный кортеж устремился вперед, перемещая главного пассажира по его последней дороге, которую никто не мог прервать.
Судя по манере вождения, шофер не проникся особой почтительностью к преставившемуся генералу. Автомобиль потряхивало на неровностях и ухабах, что доставляло определенные неудобства и живым, находящимся в нем, и мертвому, на его последнем пути.
«Видно, не дали гаду в лапу» - подумал Петр Иванович о водителе, машинально проводя по раскаленной позвоночной впадине вдовьей спины.
Воин в гробу укоризненно покачал желтой матовой лысиной и стал сползать вниз. Покойному стало одиноко и обидно за поруганную честь, за откровенное предательство супруги.
Он явно стыдился того, что творилось в его присутствии. Его ножки капризно приподнялись над задней стенкой последнего пристанища. Явно коротковатым был гроб, изготовленный мастерами ритуальных услуг. Сэкономили, подлецы.
При этом обнаружилось, что у полководца и ботинки-то не первого срока. Видать, пожадничали или не доглядели родственники, отметил про себя наблюдательный Петр Иванович. Симпатий к вдове от подобного умозаключения не поубавилось.
На очередном повороте покойник не замедлил напомнить соседям о своих оскорбленных чувствах, громко и настойчиво громыхая каблуками по сухим доскам. Было от чего – тридцатипятилетняя красавица-вдова уже заметно успокоилась, ощущая на своем горячем крутом бедре длинные, жилистые пальцы Петра Ивановича.
Перед ней уже замаячила какая-то перспектива дальнейшей жизни. Внутренняя тревога постепенно уступала место надежде. Как будто уловив перемены в ее настроении, старичок в гробу-маломерке снова забеспокоился и заскрипел поношенной обувью. Петру Ивановичу активность в поведении усопшего стала изрядно надоедать – отвлекает от настоящего мужского занятия.
Он грозно сверкнул своими цыганскими глазами в сторону Шуры Сапожникова:
- Шурик! Возврати ноги назад. Ты же родню травмируешь.
Если не к родне, то к близким он уже по праву причислял и себя.
Вдова смотрела на Петра Ивановича так преданно, печально и ласково, что в ее чувствах, более глубоких, чем родственные, сомневаться не приходилось.
Шура же думал о своем. Мелькнула мысль о том, что придется оставить академию, если и дальше придется работать в составе команды Петра Ивановича. Служат же люди без надлежащего образования, а тошнота у них, если и наступает, то только в море и то, в пятибалльный шторм.
Видя, что товарищ деморализован, Петр Иванович применил запрещенный прием:
- Шура, если не успокоишь оппонента, на кладбище исполнишь ритуал прощального поцелуя с ним перед закрытием крышки гроба. Это всегда была обязанность Кости. Сегодня – ты за него.
Лучше бы он этого не говорил. Тем более, что такого ритуала на самом деле не существовало. Просто хотелось припугнуть Шуру, который выходил из повиновения. Однако тот воспринял угрозу всерьез, перспектива лобзания с холодным телом в генеральском мундире сделала Шуру безумным. Зажмурив глаза, он обхватил ноги обитателя гроба и подналег на них. Солидный вес Шуры и крутой вираж, заложенный водителем на изгибе последнего поворота, привели к опрокидыванию гроба. Неискушенные люди могли бы помутиться рассудком при виде Шуры, придавленного грузом 200. Но только не Петр Иванович.
Увидев, как отстаивая свои супружеские права, покойник перевел противника в партер, он не медля ни секунды, бросился на выручку сослуживцу.
Совместными усилиями, к моменту подъезда к кладбищу бунтаря удалось вернуть на его законное место…
После погребения, убедившись, что возражения от третьего мужа, вряд ли последуют и, преодолев присущую ему скромность, Петр Иванович принял приглашение на поминальный обед.
Застенчивая вдова, подкладывая на тарелочку морскому офицеру фаршированный перчик, так обожаемый им, смущенно поинтересовалась: не сможет ли он помочь ей навести порядок в делах и наладить одинокий быт. Жадно глотая аппетитное блюдо, кивком головы Петр Иванович подтвердил свою готовность помогать всегда, во всем и везде.
Помогал он как мог. А мог в то, время многое. Опустевший альков одинокой женщины, подмосковные леса, реки и озера, не будь они безмолвными, подтвердили бы его незаурядные способности.
Мастерство профессиональной вдовы и практические навыки утешителя дамских сердец схлестнулись на весь период обучения Петра Ивановича в непримиримой схватке за чувства друг друга. Но в этой битве гигантов не было ни победителя, ни побежденного.
Расстались они, спустя три года, как добрые друзья, с чувством глубокого взаимного удовлетворения.
Петр Иванович уехал на край отечественной земли, на Дальний Восток укреплять тихоокеанские морские рубежи страны.
Вдова осталась в Москве.
* * *
Примечательно, что все женщины, к душе и телу которых прикоснулся Петр Иванович, не держали на него зла. Более того, при встречах он ловил их необъяснимо благодарные взгляды.
Спустя годы, сердцеед как-то потускнел, подрастерял внешний лоск.
Выпрямились и покрылись сединой его, когда-то волнистые, волосы.
Походка, отличающаяся в былые времена легкостью и стремительностью, стала размереннее и тяжелее.
Неважно он видит, еще хуже слышит.
Но глаза горят по-прежнему.
А женщины, вот существа загадочные, так же, как и прежде, при каждом удобном случае жаждут его утешения.
Февраль – май 2004