1. Учитель физкультуры
Их было два за время моего обучения в школе. У первого была фамилия Безруков и совершенно для меня непонятное прозвище – Котелок. Он учил старшие классы, а я ходила к нему в лыжную секцию. Он был классный тренер. Мы учились смолить деревянные лыжи, разбираться в мазях, накладывать их правильно, растирать парафин, дрались из-за лучших палок и мечтали о пластиковых лыжах Eline…
До сих пор помню нашу дикую гордость, когда перед уроком физкультуры наша боевая четверка неслась через заснеженный пришкольный участок на лыжную базу и возвращалась с настоящими лыжами с креплениями. А все остальные надевали лыжи на валенки и крепили их ремешками.
Потом Котелок перевелся в другую школу, и на его место пришел Егорыч. Мы уже закончили начальную школу и стали заниматься у него. Он постоянно завышал нормативы, мог наорать, был грубоватым, а еще немного заикался, и поэтому его все звали Заяц. А еще он очень хорошо пел, и тогда его заикание пропадало совсем.
Он выстраивал нас перед уроком, вбивал в наши головы задание на этот урок и спрашивал: Ферштейн? И мы хором, в зависимости от ситуации, в ответ орали: Ферштейн! или Нихт ферштейн!
Он казался мне высоким и страшным, каждое зимнее утро три четверти школьников нашего поселка с плохо скрываемой надеждой бросались к градуснику, потому что при двадцати пяти градусах мороза физкультура была в зале, а не на лыжах. Нам же обычно не везло. Днем температура поднималась на градус, и слезы примерзали к щекам, когда мы бежали обязательных три километра по стадиону, продуваемому ветрами насквозь.
Ему не нравилась наша неуклюжесть, и он доводил до слез половину класса, когда мы сдавали нормативы. Стометровку лично я так и не смогла сдать.
Потом мы сдавали экзамен в одиннадцатом классе, и к нашему удивлению все сдали на «отлично». Потом я поступила в университет и попала в спортгруппу, куда набирали только весьма спортивных девушек, а потом в университетскую сборную по баскетболу.
И вот этим летом, приехав домой к маме, я встретила его на улице. Он болел раком, ему сделали операцию. Он стал невысоким, щуплым, седой ежик волос на голове… Но по-прежнему держится бодро, бегает по утрам и плавает при любой возможности, ведет физкультуру, у него самый буйный класс в школе, и он гордится своими учениками, которые чего-то достигли в жизни. И я с удивлением поняла, что вся его грубоватость, нежелание уступить ни одной секунды норматива, жесткость на уроках – это желание сделать нас сильными. Чтобы было потом кем гордиться.
Спасибо ему за любовь к спорту. За мою университетскую группу на физкультуре. За сборную по баскетболу и нашу замечательную команду «ВГПУ-2 (межфак)». За секцию каратэ. За умение сжимать зубы и выполнять упражнение несмотря ни на что. За умение бороться до конца.
2. Физичка
Она была самой уважаемой учительницей в школе. Младшие классы ее боялись до судорог, старшие обожали до истерики.
Долгие годы она являлась завучем школы, и когда она спускалась со второго этажа из учительской и шла длинным узким и темным коридором к раздевалке, в которой шла неизменная драка, то перед ней ветром летел шепот: «Физичка… физичка… физичка идет…»
Она подходила к раздевалке, прислонялась плечом к стене, высокая, худая, строгая, смотрела поверх очков на притихших нас и тихо говорила: «А я ведь знаю, как вы меня называете!» И такая волна стыда заливала наши лица, что редко кто не опускал головы под ее взглядом. Потом она удалялась, и еще пятнадцать минут в раздевалке царила абсолютная тишина.
Около ее кабинета ходили на цыпочках. В кабинет заходили степенно и с благоговением. Будучи младшими, мы часто бегали из своей рекреации подсмотреть в открывающуюся дверь, увидеть хоть краем глаза хранящиеся там чудеса.
Предстоящих уроков физики младшие боялись. А старшие напускали на себя важность и говорили: «У-у-у! Там ТАКОЕ!!!»
В четвертом классе она позвала нас в свой кабинет. Мы заходили туда, онемев от восторга – нам показывают электрофорную машину! Нас построили в проходе в два ряда, крайние держались за ручки машины. В полной темноте крутилось колесо машины, вспыхивали искорки, мы, четвероклашки, стояли, затаив дыхание. А потом мы сомкнули живую цепь. И через наши потные от страха и восторга ладошки прошла волшебная искра.
С точки зрения взрослого – жестокая шутка. С точки зрения ребенка – захватывающее приключение. Мы стали уважать ее за умение приручать волшебство.
Когда начались уроки физики, мы сами снисходительно говорили малышам: «О-о-о-о! Там ТАКОЕ!» А на уроках было безумно интересно! К седьмому классу мы уже деловито опускали темные шторы, любой мог зарядить диапроектор, половина умела показывать кино на кинопроекторе «Радуга», мы склеивали порванные пленки, сами делали учебные пособия и обожали нашу физичку.
Она умела пошутить, могла мгновенно преобразиться из строгой и взрослой учительницы в озорную девчонку. Она умела посмотреть так, что и без слов становилось понятно, что ты не прав. Она рассказывала весело и интересно, пойти к доске и стать жертвой эксперимента было почетно. Мы были влюблены в физику и все давалось легко и непринужденно.
В период своего самого страшного хамства я единственный раз ей нагрубила. И долго не хотела извиняться. И мне до сих пор стыдно за свои слова. Ни перед кем другим не было стыдно. А вот перед физичкой…
Я до сих пор чувствую себя первоклашкой в больших резиновых сапогах, с трудом стягивающую с себя не по росту купленную курточку, пытаясь одновременно вытащить вторую обувь из-под третьеклассника, севшего на сумку, застывающую при звуках ее голоса: «А ведь я знаю, как вы меня называете!» И краска жаркой волной заливает мои щеки, и еще больше путаюсь в рукавах куртки.
Лидия Александровна, спасибо Вам за мою любовь к физике, за мою любовь к людям, за умение почувствовать себя неправой, за умение краснеть, за то, что я пошла на математический факультет, а не на физический, за мои лучшие уроки в моей взрослой жизни. И за Вашу гордость своими учениками. Я горжусь тем, что я училась у Вас.
3. Классная
Она пришла к нам в школу после нескольких лет работы в детском саду. Мы были ее первым классом. С нами учился ее сын. Она уже успела забыть все, чему ее учили в пединституте.
Она вела у нас математику. Потом ей дали еще и рисование.
Мы вырвались из-под жесткой опеки. Мы были буйными. За первые два месяца мы поменяли три кабинета, потому что в первом мы так залили водой пол, что потолок кабинета под нами перекрашивали, во втором мы за первый же день разодрали весь целлофан, которым был обтянут стенд с буквами английского алфавита, от пола и до потолка. Нас поместили рядом с учительской. Мы орали по вечерам, мы опаздывали по утрам. Мы устраивали ей испытания. Мы натирали доску парафином. Мы плохо мыли кабинет. Мы раскручивали шурупы на стуле, потому что она любила раскачиваться на классном часе. В конце концов, стул развалился. Прямо посередине ее речи.
А она рассмеялась.
Мы обижались на неё за то, что она никогда нас не защищает и не оправдывает. Она заставляла нас самих решать наши проблемы. Она могла на нас накричать. Она устраивала внезапные родительские собрания, когда мы срывали её уроки. Мы хамили ей, мы обижали её сына.
А она учила нас заклеивать окна с минимальными расходами энергии и материалов. И все мы до сих пор делаем это так, как нас научили. Мы сами зарабатывали себе деньги на поездки в цирк и на классные мероприятия. Мы проводили классные вечера вдвое чаще, чем остальные классы. Мы учились работать вместе, потому что за ошибки одного попадало всем.
К седьмому классу мы устраивали уже общешкольные мероприятия и организовывали концерты для всего поселка, а то и ездили с концертами по району. Девятый, десятый и одиннадцатый классы актив школы состоял практически из нашего класса. Мы могли дать бой любому, посмевшему нас обидеть. Мы могли пасть порвать за нашу классную.
И каждый раз, когда кто-то из нашей «чёртовой дюжины», разлетевшейся по всей стране, приезжает в поселок, то обязательно идет на улицу Труда, с замиранием сердца распахивает калитку, проходит через двор, давит на кнопку звонка и говорит, когда дверь открывается: Людмила Юрьевна, здравствуйте, это я!
Мы приходим к ней со своими проблемами, радостями и горестями, делимся нашими успехами, и огорчаемся нашим неудачам. Она знает все про каждого из нас: где живёт, кем работает, сколько детей, какое настроение, о чем мечтает…
Она нас любит. Она нас помнит. И мы тоже её любим.
Спасибо Вам, Людмила Юрьевна, за мою любовь к математике. За умение ладить с людьми. За то, что научили нас быть самостоятельными и ничего не бояться. За то, что до сих пор Вы связующая ниточка. За то, что всегда можно к Вам прийти и увидеть выпускную газету «Чёртова дюжина и Людмила Юрьевна», в которой мы юные и стремительные. За перспективный план, составленный Вами с любовью и таким знанием наших душ – я до сих пор храню его и иногда посматриваю. За Вашего сына, который был, есть и будет моим лучшим другом детства. За Вашу любовь к нам. Просто за то, что Вы есть.
4. Кобра
Она вела у нас биологию до девятого и географию до конца десятого.
Когда её взгляд останавливался на ком-то, замирала не только будущая жертва, но и весь класс. Её боялись. Боялись её неподвижного взгляда, её роста, её короткой стрижки, её голоса. Боялись судорожно. Первые пять уроков.
Потом боялись уже умеренно.
На её уроках было интересно. Она водила нас в лес и показывала местные растения, камни, даже животных, если получалось. Она учила нас ставить палатки на общешкольном турслете, её обожали и боялись ребята из её класса. Она вместе с нами на «Зарнице» завоевывала флаг. Она устроила морской бой по географии между нашим классом и старшим на год, и все были довольны – и проигравшие, и выигравшие. Она никогда не ставила незаслуженных оценок.
Она вбивала в наши головы знания на века.
Она учила нас методично, кропотливо, урок за уроком, год за годом, даже когда наши уроки закончились. Она рассказывала столько интересного в любое свободное время, что все забывали, что её нужно бояться. Мы ходили выкапывать «петров корень», мы планировали даже идти в полночь смотреть цветение папоротника.
Всё, что я знаю по биологии (которую никогда особенно и не любила), я знаю благодаря Людмиле Владимировне. Моя любовь к картам и географии – её заслуга. Моё стремление побывать везде, привычка подбирать интересные камушки, видеть незаметное – её уроки.
Наша победа в районом турслете. Наше предпоследнее место (слава Богу, что не последнее – ведь мы никогда до этого не занимались туризмом!) в областном турслете. Наша глухая ненависть к общей биологии старших классов. Моё незнание анатомии.
И работа в конце лета на пасеке – интересные рассказы, и понимание того, что взгляд неподвижен обычно у человека, плохо видящего. И что у неё замечательная улыбка и хорошее, яркое чувство юмора.
Спасибо за яркий мир! За желание сорваться с места и поехать смотреть другие места и города. За интерес к науке. За умение читать карты и разбираться в направлениях. За самые интересные уроки биологии в моей жизни. За близорукий, но такой добрый взгляд.
5. Химички
Первую звали Серафима Максимовна, а за глаза – Хиросима Нагасаковна или Колобок. Она была пожилая, маленькая, круглая, с пышной шевелюрой, которую красила в яркие цвета. Она вела еще и факультатив по химии, поэтому уроки стояли у нас через день.
Каждый урок, взойдя на кафедру, она укладывала поудобнее на стол грудь, пристально смотрела на нас и начинала всегда с одних и тех же слов: «Внутри каждого из вас сидит маленький хрустальный человечек. Это ваша совесть. Главное, чтобы этот хрустальный человечек остался незамутненным и бла-бла-бла…» Мы привычно сидели, потупясь, и ждали, когда же собственно, начнется урок.
Химию она давала превосходно. Просто превосходно. Знать и понимать мог любой, при условии приложения хоть каких-нибудь усилий. Бесила только эта нескончаемая мантра о хрустальном человечке – прошло уже пятнадцать лет, а эта картина так и стоит перед глазами.
Она зорко смотрела, опираясь грудью на кафедру, что мы пишем в тетрадях. И если видела, что ты рисуешь картинку, обязательно отбирала и показывала всем.
И снова заводила свою песню о хрустальном человечке.
Она рассказывала все новости школы и поселка в первые десять минут урока. Заканчивала обязательным моральным выводом. Она внушала отвращение ко всем родам и вариантам сплетен и морализаторству. Но она превосходно давала химию.
Она вела у нас уроки до конца десятого класса. Последний год все тайно мечтали, чтобы нас передали новой химичке, молодой и симпатичной.
Молодая и симпатичная Светлана Николаевна взяла нас в одиннадцатом классе. В оборот. Рассадила нашу чёртову дюжину за отдельные столы, благо размеры класса позволяли. Лабораторные делали теперь в одиночку, и я вздохнула с облегчением, поскольку не надо было следить сразу за тремя реакциями: своей и еще двух пар. И это был единственный урок, на который никто никогда не опаздывал.
Она научила нас склеивать додекаэдры, украшать их блестками – тогда еще не было таких красок и все делалось своими руками. Она выращивала сады из кристаллов соли на последних партах в кабинете химии. Она допускала нас в святая святых – лаборантскую, где стояли реактивы. Она не рассказывала сплетен. Она ни разу не сказала ничего о наличии или отсутствии у нас совести. Она просто смотрела строго-строго, и семнадцатилетние парни краснели под её взглядом.
Она понимала и ценила юмор. Она любила химию. Она заразила этой любовью всех.
Спасибо им, таким разным учителям химии, за мою единственную поездку на районную олимпиаду по химии. За мою любовь к опытам и экспериментам. За то, что мой «хрустальный человечек» не разбился вдребезги. За то, что я не собираю и не передаю сплетни. За то, что я люблю детей. За то, что я умею делать из серого дня праздник. И умею видеть красоту в простом кристалле соли.
6. Русовичка
О, она была ужасна и великолепна! Про себя её называли Обезьяной, вслух же никто бы не осмелился. До девятого класса она называла нас «чурки» и «чучмеки». Она могла поставить колы всему классу за неподготовленное домашнее задание. Мы писали сочинения каждые две недели. До седьмого класса мы сидели так, как нас посадили в четвертом, и даже не мечтали пересесть. Она могла оборвать тебя на половине фразы и заставить повторить это же самое, но правильно. Она вбила в наши головы фразу «Ложат только в туалете, в остальных местах кладут!» до такой степени, что у меня автоматически открывается рот, когда я слышу, как кто-то неправильно говорит.
Она могла прочитать вслух твоё сочинение с кучей ошибок. Она гоняла за дневником, если ты его забыл дома. Мы сдавали ей стих по несколько раз, если ей казалось, что он был прочитан недостаточно хорошо. Она была безжалостна к ошибкам.
Но на внеклассном чтении мы постоянно читали. Каждый год новую книгу Айтматова. И много других книг. В десятом мы читали «Повесть о Сонечке» Цветаевой. Мы читали «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, который в то время достать было почти нереально, и «Раковый корпус», и рассказы Разгона. Мы читали «Дети Арбата» Рыбакова, «Белые одежды» Дудинцева, «Плаху» того же Айтматова, готовили доклады по поэзии Серебряного века, по современной литературе, вели дневники внеклассного чтения, где нужно было не только пересказать содержание книги, но и высказать свои впечатления, ездили на районные литературные мероприятия, читали местных поэтов, изучали картины художников, смотрели телепередачи и обсуждали их. Мы шли сразу по двум учебным программам – старой и новой, прочитывая в два раза больше книг. Как мы это ухитрились сделать? Она нас гоняла, как сидоровых коз, требуя вспоминать правила русского языка весь одиннадцатый класс.
Мы плакали, когда она потребовала, чтобы мы в десятом классе в обязательном порядке сдавали литературу. Но сдали все.
Мы подробно знакомились с Булгаковым. Мы читали Зощенко и Аверченко. Чёрт, да мы столько читали, что когда я приехала в большой и страшный город Вятку учиться в университете, то все мои представления о крутизне городского образования рассыпались в прах, лишь я узнала, что мои одногруппники не читали и половины книг, прочитанных нашим классом за годы учебы у Любовь Петровны!
Спасибо Вам, за то, что я не перестала любить читать. За мою уверенную тройку с плюсом и слабенькую четверку за русский язык. За мою любовь к Шишкину и Куинджи. За мою любовь к музеям. За мою абсолютно безумную и иррациональную любовь к Питеру. За Цветаеву. За Ахматову. За мои не очень удачные, но все же имеющиеся, стихи. За умение складывать слова в предложения. За то, что я почти избавилась от своего деревенского произношения. За Вашу любовь к своему предмету. За нашу любовь к русскому языку. За книги, с которыми мы познакомились. И даже за двойки за невыполненные домашние задания.
7. Тамара Сергеевна Берман
Она читала у нас в универе матанализ. Первый месяц мы ни-че-го-шеньки не понимали. Потом привыкли. Она была куратором нашей группы. Даже навещала нас в общежитии.
На лекциях она кружила около доски с маленькими клочками бумажек, на которых, собственно, и была написана её лекция. Маленькая, седая, в очках. Смотрела на нас поверх очков и чуть заметно улыбалась. Она не мучала нас греческим алфавитом, она приучала нас к мысли, что, как ни обзови переменную – она все равно будет переменной.
Ставила нам загадочные оценки, впрочем, не лишенные некоей рациональности. Получить «три с двумя минусами» было очень хорошо. Четверку с минусом за контрольную получали единицы, и на них смотрели с уважением. Пятерку на контрольной в нашей группе за пять лет не получил никто. Ни разу. Зато единожды была поставлена оценка «ноль». До сих пор не понимаю, что нужно было писать целую пару, чтобы даже на единицу не хватило?
Она могла часами принимать зачет, не вставая из-за стола. Мы силой выгоняли её с зачета перекусить, потому что у нее был больной желудок и печень. Один раз она просидела, не вставая из-за стола, восемь часов. И все это время она принимала зачет у нас, бестолковых и суетливых.
Железный человек. Верх преданности своей профессии. Безусловное равнение.
Проходя мимо нас по коридору на перемене, она улыбалась, и, глядя на меня, с вечно засунутыми руками в карманы джинс, всю рюкзакастую, с альтернативной прической, совершенно неуместной в педуниверситете, иногда тихонько говорила: Мальчишка!
Въедливая и дотошная, она раз за разом отправляла нас доделывать домашние задания, зачетные задания, пока, наконец, тебя не озаряло. Восемь походов на зачет – не редкость. У нее не сдавали только самые тупые. Они просто вылетали в первом же семестре, не осилив основ логики.
На первом экзамене она нас жалела, но двойки все равно ставила, поскольку превыше всего для неё было знание матана.
Тамара Сергеевна, спасибо Вам за мою любовь к математике, не вытравленную за годы учёбы. За умение найти производную сложной функции в любом состоянии. За силы не ставить незаслуженных оценок. За легкую ироничность во взгляде. За Ваши превосходные лекции, благо, было с чем сравнить! За упорство в достижении своей цели.
Меня учили многие. Я училась у всех. Не было плохих или хороших. Были учителя. Я могла бы долго рассказывать обо всех, кто меня учил, но сейчас хочется рассказать о человеке, без которого не было бы меня – человека.
8. Бабушка.
У неё не было педагогического образования. Были лишь "три класса и коридор", как она сама говорила. После этого самого "коридора" её, семнадцатилетнюю девочку, отправили работать заведующей яслями. Вот и вся её бурная педагогическая деятельность. Потом пошли свои дети и тяжелая работа в колхозе – куда пошлют.
Но для меня она навсегда – Учитель. С большой, очень большой буквы. И вовсе не потому, что я была её внучкой.
Она не делила нас на любимых и нелюбимых. На её коленях всегда хватало места нам всем. С ней даже ненавистная прополка огорода становилась увлекательной игрой. Все мои практические умения, необходимые в хозяйстве – её заслуга. Всё моё терпение и любовь к детям – её долгая и кропотливая работа. Через её руки прошло такое количество разных детей, что её можно назвать профессионалом.
Она учила нас одной простой, но очень важной вещи – делать свою работу так, чтобы потом никому не было стыдно за сделанное тобой.
Я помню своё деревенское детство, трудное по определению. Я, шестилетняя девочка, старательно вожу мокрой тряпкой по полу, а в ушах звучит её голос: Руки прикладывай!
Определение на всю жизнь. Когда ты что-то делаешь – прикладывай руки. Не трусь, не ленись, терпи, даже если не нравится, и делай свою работу так, чтобы никто не мог тебя упрекнуть в плохом качестве. И гордись своим трудом. Я не умею халтурить. Я выкладываюсь на полную катушку, потому что в ушах всё ещё звучит её голос: Руки прикладывай! Мы до сих пор определяем свою жизнь по одному правилу: А что бы на это сказала бабушка?
Я ходила в школу каждый день: пять километров туда, пять километров обратно. И когда меня подвозили шоферы соседнего совхоза, она всегда спрашивали: Ты чья будешь? И мой ответ "Анны Семёновны внучка, Раисы Семёновны дочка" – вызывал одну и ту же реакцию: Анне Семёновне – нижайший поклон, Рае – привет. В деревнях все друг друга знают, но вот чтобы каждый подвозивший меня с таким уважением говорил о ком-то ещё, кроме бабушки, я не помню. Казалось, её знали все. К ней приходили за советом, за помощью, да просто за солью. Она учила меня помогать людям. Она учила меня быть храброй. Учила любить. Учила уважать. Учила жить правильно.
В нашем доме всегда кто-то гостил. Ни к кому в нашей семье так не ездили, как к бабушке. В деревню, где магазин работал три раза в неделю. Где не было моря, всего лишь пруд. Мои братья, возвращаясь из армии, первым делом ехали к ней. Моя сестра, выбирая, где учиться, уехала от дома за две тысячи километров, потому что здесь жила бабушка. К ней ездили просто так, без повода. Ей посылали приветы и звали в гости, к ней заходили незнакомые мне люди, заезжали на пару минут поговорить, к ней привозили своих друзей и подруг, потому что знали – в этом доме принимают всех.
Её похвалой гордились. Её не любили расстраивать. На её день рождения всегда устраивали концерт. Ей рисовали открытки от руки и ездили далеко в поле, чтобы нарвать васильков – её любимых цветов. А торт украшали набранными рано утром ягодами.
Я до сих пор безумно скучаю по её улыбке. Её нет в живых уже шесть лет, но мы до сих пор, заходя в дом, бросаемся в комнату, чтобы поздороваться с ней. Ждём, что она повернётся в кресле и посмотрит, кто приехал. И посмеётся вместе с нами, когда мы расскажем, как жили.
У неё было замечательное чувство юмора – доброе. Я не помню ни одного дня, когда бы в нашем доме не звучал смех. С раннего утра и до позднего вечера – смех и песни. Она научила меня не сдаваться, даже если всё очень плохо.
Уже больная, с полупарализованной рукой, она вставала с утра и шла что-нибудь делать по хозяйству. Чистила лук на суп, еле удерживая нож в руке. И отобрать у неё её работу ни у кого не поднималась рука.
Высшая похвала от моей мамы: Ну, тебя ведь бабушка учила! Она вкладывала в нас все свои знания и умения. Легко, незаметно. Но надежно.
Она могла быть суровой, жёсткой, но всегда справедливой. От тех, кого любишь, всегда требуешь больше, потому что хочется, чтобы они были самые лучшие. Нас любили. Нас очень сильно любили. И очень много требовали. Чтобы мы были честными. Добрыми. Справедливыми.
Не убий. Не укради. Не возжелай чужого. Люби людей. Помогай людям. Живи так, чтобы никому не было стыдно за твою жизнь. Не проживай свою жизнь.
Никаких слов не хватит, чтобы передать мою благодарность этому замечательнейшему человеку за то, что я – это я. Я просто постараюсь прожить свою жизнь так, чтобы моя бабушка гордилась мной. Я очень её люблю. И буду определять свою жизнь по её главному правилу: Руки прикладывай!
Я скучаю по тебе, баба Нюта, Ба, Баушка… Приснись мне во сне, я давно тебя не видела. И я расскажу тебе, что у меня всё хорошо, что я работаю учителем, как и хотела всю свою жизнь, потому что хотела быть похожей на тебя. И ты улыбнешься мне. А я смогу поцеловать твои руки, так много трудившиеся. Я люблю тебя. Я редко говорила эти слова тебе, я просто приносила цветы по утрам и ставила их на подоконник. Я так люблю тебя…