О тех, кого любишь. 1. Любовь Бёрнса

Андрей Можаев
О ТЕХ, КОГО ЛЮБИШЬ /цикл очерков/

Однажды в солидном международном журнале предложили мне вести популярно-образовательную рубрику: очерки-портреты людей, вошедших в историю мировой культуры. Я составил список имён, согласовал. Первый очерк был напечатан, второй сдан и принят, третий взят в работу. Но тут сменилась редакция. Новые условия уже не искупали трудоёмкости. Плюс – цензурные вырезки самого содержательного. Пришлось отказаться. Но материалы остались. К этим историям жизни я ничего не примышлял, не искал модных псевдонаучных и псевдомистических толкований. Словом, не самовыражался. Просто, излагал события и старался описывать по законам эстетического. Для меня главное в этой череде очерков – возможность прикоснуться словом, чувством к тем, кого любишь. А любовь – состояние, не знающее границ во времени и пространстве.
___________________________________________________________

очерк с небольшими сокращениями опубликован в журнале "ПАБ" (РФ-Австрия) №8 2002 г.

Посмотреть видеофильм по этому очерку можно по ссылке
ЛЮБОВЬ ПОЭТА

Завершался восемнадцатый век, бурный век европейского «просвещения»: революции культурные, научно-промышленные, социальные. Тогдашние «образованцы-энциклопедисты», навроде нынешних йогов, уже развернули перед глазами простаковатой публики манящие миражи благотворной воспитующей чистоты и прелести дикой природы в противовес разлагающим традициям общественного уклада. Жуликоватые простолюдины побеждали на подмостках театров сластолюбивых тупых аристократов и т.д. А на бульварах промышленных центров начали широко продавать газетные, из дешёвой жёлтой бумаги, листки для фабричных, да и для всех мещан. Листки эти, первенцы масскульта, служили одной цели – отбить у масс охоту задумываться о смысле жизни, подменить погоней за примитивным удовольствием, за глупыми социальными сказками-«обещалками». Этакий словесный кнут эксплуатации… Но всё-таки главное в том времени – буржуа-спекулянт уже повёл под писанными пальцем в воздухе лозунгами о свободе и равенстве эти самые сплочённые массы, вооружив их и разъярив, на добывание себе власти и богатств мира. Открылась новая эпоха массового террора. И сегодня те первые реки крови давно слились в самый полноводный, из всех мыслимых, океан.

Но всё это происходило в экономическом средостении Европы. А в Шотландии, в глухом углу, жизнь внешне текла по старинке. Проникавшие идеи в простых неискушенных душах провинциалов часто облагораживались, теряли свою кровожадную изнанку и порой приносили даже действительную пользу родной земле. Всё зависело от того, кто и с какой целью применял это оружие.

Итак, в Шотландии, в городке Мохлине жизнь протекала привычно, как в предыдущие века. И так же традиционно собиралась по праздникам в таверне молодежь.
Однажды, под конец танцевальной вечеринки, внутрь ворвалась большая овчарка. Она соскучилась - бросилась лапами на грудь хозяину и принялась его лизать.
Высокий плечистый и чуть сутуловатый парень с тёмными, одушевлённо светящимися глазами, обнял за шею своего пса и громко высказал: «Вот бы мне найти подружку, которая полюбила бы меня как этот пёс!». Всё посмеялись да разошлись…
А спустя несколько дней парень проходил по лугу. Девушки белили холсты, и одна из них вспомнила те слова, распрямилась и крикнула: «Ну как, Моссгил, нашёл себе подружку?». Тот засмотрелся и, не сводя с неё глаз, ответил тихо: «Нашёл».
Так начиналась любовь двадцатипятилетнего пахаря, арендатора фермы Моссгил, и вместе самородного поэта Роберта Бёрнса и семнадцатилетней Джин Армор. Любовь эта вышла трудной, драматичной и высокой и подарила миру множество прекрасных стихов.

Молодые люди, дерзнувшие влюбиться, тотчас оказались в безвыходном положении. Роберт был беден, писал «вольные» стихи. В них он как раз преломлял, облагораживал те европейские идеи свободы в приложении к своей национально и экономически угнетённой родине. Ну, а отец Джин был самодовольным зажиточным буржуа-откупщиком, да ещё пуританских нравов. У него имелась привычка прилюдно обзывать последними словами молодого Бёрнса, «подрывателя основ великой Британской империи». И никакого дела этому Армору не было до того, почему Бёрнсы, трудолюбивый крестьянский род, оказались в нужде. А причина того проста.

Начало восемнадцатого века ознаменовалось для Шотландии подъёмом национального сознания и последней попыткой добиться воли вооружённой рукой. Возникло движение «якобитов», сторонников восстановления древней династии Стюартов и независимого парламента. Из-за моря был призван изгнанник, «славный принц Чарли». Главы кланов подняли восстание. Множество крестьян из долин примкнуло к нему. И среди них – предки Бёрнса. Шотландия всегда оставалась и остаётся самой непокорной провинцией Британии. Но и в тот, очередной, раз империи удалось подавить мятеж. Началась расправа. У фермеров-землевладельцев отняли земли, согнали и превратили в арендаторов. За плату предлагали теперь самые бесплодные каменистые участки. Так пытались уничтожить самый корень упорного народа.
Отцу Роба Вильяму приходилось скитаться по Шотландии, наниматься на любое дело. Ему повезло – четырнадцать лет удалось прослужить садовником: сначала в Эдинбурге, а затем у помещика близ города Эйр. Там, в деревне Аллоуэй, он выстроил на скудные деньги мазанку, сквозь крохотное оконце которой впервые увидел солнечный свет его старший сын Роберт. Та хижина, как и другие места, связанные с Бёрнсом, неповреждённо сохраняются народом Шотландии. И к ним съезжаются почитатели поэзии со всех концов мира…
В последующем семья арендовала несколько ферм, пока не оказалась в Моссгиле. И надо же тому случиться: в тот самый год, когда Робу исполнилось двадцать пять и его стихами впервые заинтересовались национально мыслящие люди Мохлина, когда он встретил своё счастье, свою Джин, в тот же год скончался от туберкулёза, от надрывной жизни его отец. Старший сын должен был стать главой семьи и убыточной фермы.

Отец Роберта не смог оставить детям состояние. Но он успел в главном – дал им хорошее образование. Он был мудрым человеком, прожившим тяжёлую жизнь и понимавшим: будущее детей, как и Шотландии в целом, теперь зависит от самостоятельности культурной. И всё в стране шло к такому становлению. А главное условие этого – язык народный должен развиться в язык книжный, литературный. Только вместе с этим поднимаются государства и нации. Письменность, книжность - основа не просто культуры, но любой цивилизации. Это преемственность, приращение и развитие знаний и опыта человечества.
Отец не жалел денег на учителей. И один из них, Джон Мердок, сумел разбудить душу Роберта, оказал огромное влияние на ученика. Этот подвижник литературы обучил юношу правильной английской речи, ввёл в литературную традицию, открыл книжную классику мира. И с той поры два речевых потока: литературный английский и народный шотландский, на котором пела песни, рассказывала сказки мать, - слились и запечатлелись в стихах Бёрнса. Да и с Джин ему отлично повезло! Девушка прекрасно пела, знала множество старинных напевов, на которые писал свои строки Роберт.

Итак, отец Джин, откупщик Армор не мог благословить молодых. Они, зная опасность его нрава и связей, даже не обращались к нему и решили ожениться тайно, по древнему каледонскому обычаю. Для этого надо было написать брачный контракт, в котором пред Богом объявить себя мужем и женой навеки, и хранить эту бумагу пуще жизни. Если она исчезнет – жди беды. Если её разорвать – узы брака тоже будут расторгнуты.

Молодые женились. Долго никто не мог заподозрить, что у них появилась тайная жизнь. Они были крайне осмотрительны. Малейшая оплошность – и подпадёшь церковному суду, который потянет за собой кару гражданскую. Но всё равно Джин каждую ночь бегала через поле к своему Роберту – он загодя отворял для неё окошко. А под утро возвращалась к себе.
«Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.

Очень холодно девчонке,
Бьёт девчонку дрожь.
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь»…(здесь и далее даны переводы С.Я.Маршака).

Вскоре Джин забеременела. Отец, узнав о таком «позоре», нашёл и уничтожил их брачный контракт. Подал жалобу в церковный совет и суд. К счастью, Бёрнса в ту пору не было в Моссгиле. Он был в городе Кильмарноке, где готовился к печати его первый сборник – тонкая книжица в грубой серой обложке. Она издавалась по подписке, устроенной состоятельными образованными друзьями. Эти люди поняли, что за явление открывается им - явление, которое так долго ждали и готовили всем напряжением своих трудов на благо родины.

Восемьсот экземпляров первого на шотландском языке стихотворного сборника разошлись в один день. И к Бёрнсу пришла слава. Вся страна от знатных до нищих зачитывалась строками на родном речении. Люди переписывали книжицу от руки. А неграмотные старались заучивать с голоса. Наконец, в Шотландии явился народный национальный поэт! Да, были попытки явления до него. Был Фергюссон, первым приспосабливавший речь скоттов к нормам поэтики. Но он слишком рано умер – совсем юным, от эпидемии. Он был нищий, и его похоронили в безымянной могиле, даже без креста. От него осталось всего лишь несколько маленьких стихотворений. Были так же другие старательные люди: фольклористы-подвижники, обработчики народных сюжетов по нормативам английского литературного языка. Но не было среди них поэтического гения. И вот он явился. И свёл, казалось бы, несоединимое. Кто-то считает стихи Бёрнса грубыми. Но в них – высокая поэтика; и в них же – стихия народной речи, реальной жизни.

Итак, Бёрнс узнал первую славу. В то же самое время Армор сослал дочь в дальний городок, где она со страхом ждала родов. А Роберт, узнав о судьбе захваченного контракта, вспылил – решил, что Джин сама его выдала. Он был поэтом страстным, гордым, увлекающимся. Но когда тайком навестил «свою девочку», то убедился – она не виновата. Пошатнувшийся под ударом гордости и суеверия мир молодых устоял.

Третьего сентября тысяча семьсот восемьдесят шестого года Джин родила близнецов – сына и дочь. Их назвали в честь родителей. Но отец не мог приласкать своих детей. Арморы были по-прежнему против свадьбы, брака христианского, узаконенного. Роберт вынужден был ездить по Шотландии, скрываясь от суда. И всюду встречал собственную славу.

В конце ноября Бёрнс уезжает на чужой лошади – он всё так же нищ – в Эдинбург, в это сосредоточение учёности и культуры. Город тогда прямо именовали «северными Афинами». Бёрнса здесь уже знали и ждали.
Учёный, философский, поэтический люд приглашает его на всяческие вечера, где он читает, читает свои стихи. Эти стихи – о совершенно простой жизни народа. Но они глубоко поэтичны, искренни. Они – художественны. И тем трогают сердца.
«Джон Андерсон, мой старый друг,
Подумай-ка, давно ль
Густой, крутой твой локон
Был чёрен, точно смоль.

Теперь ты снегом убелён, -
Ты знал немало вьюг.
Но будь ты счастлив, лысый Джон,
Джон Андерсон, мой друг!»…

И наконец, сама красивейшая герцогиня Гордэн приказывает аристократическому Каледонскому охотничьему клубу устроить в честь поэта бал. Она сама весь вечер протанцует с ним. А после скажет: «Ваш пахарь совсем вскружил мне голову!». Да и как было не восхищаться Бёрнсом?! Чуть глуховатый выразительный голос, задушевность, отсутствие позы, непринуждённые при этом манеры, простая, но изящно сидящая одежда… Словом, природное изящество, благородство, тонкость чувств.

Каледонский клуб с подачи герцогини устраивает подписку на выпуск уже двухтомника стихов в лучшей типографии, что вскоре и состоялось. Две тысячи экземпляров разошлись в два дня. Издатель заключает с поэтом договор на владение его авторскими правами. Сто гиней и ещё четыреста фунтов – огромные деньги, каких Роберт никогда не имел. И тот соглашается. Расчёт происходит. Правда, делец обманывает поэта на сто фунтов. Ну, так на то он и делец…
Одновременно Бёрнс начинает бесплатно работать для «Шотландского музыкального музея». Это труд ради будущего родины. Он собирает, обрабатывает, придаёт форму легендам, балладам, песням, не иссушая их, не подменяя образности, сохраняя народно-исторический колорит. Находит могилу Фергюссона, ухаживает за ней, ставит камень со своими строками забытому поэту:
«Ни урны, ни торжественного слова,
Ни статуи в его ограде нет.
Лишь голый камень говорит сурово:
- Шотландия! Под камнем – твой поэт!».

В июне тысяча семьсот восемьдесят седьмого года он вернулся в Моссгил. Теперь суд ему, наконец, не страшен. А ещё, он везёт семье деньги и подарки! До позднего вечера в хижине Бёрнсов пели-гуляли гости. А ночью, как когда-то прежде, к нему пришла его Джин. Пришла через окошко мать его двух детей…
Она уходила на рассвете. Роберт тревожился. Теперь откроется, что она снова была у него, и её опять начнут мучить. Но Джин была спокойна – ведь родители сами послали её. А Роберт впал в гнев: теперь, при деньгах и славе, он Арморам угоден! И она так спокойно относится к этому?! Значит, она – с ними заодно?! И он, оскорблённый, бежит в горную Шотландию.

Вскоре Бёрнс вновь в Эдинбурге. И здесь его ждёт сильнейшее искушение. Поэт, пишущий о любви как высшем счастье, о свободном праве на любовь, конечно, склонен увлекаться. Да когда ещё чувство оскорблено!
Героиней бурного и короткого идеального романа стала молоденькая брошенная «соломенная вдова», дворянка Нэнси Мак-Лиоз. Она глубоко очаровалась поэтом, он – ею. Они оказались сходными, идеалистическими натурами. Она – музыкально одарена, с отменным художественным вкусом, и вдобавок – несчастна. Они, очарованные, проводили вдвоём вечера напролёт. Не могли наглядеться друг на друга, наговориться. Они понимали – роман их обречён и время отмерено. Сословная, общественная разница не позволяла соединиться. Случись это – оба становились париями. Ему – путь к печати закрыт. Она лишалась репутации, статуса сословия, пенсиона. И она была женщиной не для хижины… Да, отвлечённые идеи «просвещения» хоть и привлекали даже венценосцев, но жить по ним мало, кто рисковал.

В конце-концов, влюблённые, измаявшись безысходностью, решаются на разрыв. Для Бёрнса этот шаг был спасением. За всё время влюблённости в Нэнси он не смог написать ни одного значительного стихотворения. Всё выходило манерным, куртуазным, мёртвым. Это единственный случай в его жизни, когда он заблудился в не близкой для своей природы среде. И всё же от этой страсти, по разрыве, осталась одна-единственная настоящая вещь - едва не лучшая любовная песня на английском языке. Так Бёрнс возвращался к своему дару:
«Поцелуй – и до могилы
Мы простимся, друг мой милый.
Ропот сердца отовсюду
Посылать к тебе я буду

В ком надежды искра тлеет,
На судьбу роптать не смеет.
Но ни зги передо мною.
Окружён я тьмой ночною

Не кляну своей я страсти.
Кто твоей не сдастся власти?
Кто видал тебя, тот любит,
Кто полюбит, не разлюбит.

Не любить бы нам так нежно,
Безрассудно, безнадежно,
Не сходиться, не прощаться,
Нам бы с горем не встречаться!

Будь же ты благословенна,
Друг мой первый, друг бесценный.
Да сияет на тобою
Солнце счастья и покоя»...

Роберт вернулся к своей истинной любви, к своей милой Джин. Он понимал: лучшей подруги, в терпении сносящей его причуды, вспышки гнева, гонения от родителей и всё же остающейся верной, у него не будет никогда.
«Любовь, как роза, роза красная,
Цветёт в моём саду.
Любовь моя – как песенка,
С которой в путь иду.

Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она со мной, пока моря
Не высохнут до дна.

Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит»...

И вместе, Бёрнс понял, что должен вернуться к плугу. Именно крестьянский труд давал чистоту его голосу. И в то же самое время церковь, наконец, признала их брак. А Джин родила ещё мальчика.

Поэту – тридцать лет, самое напряжённое время. Бёрнс ведёт большую переписку. Всерьёз пытается разобраться в принципах «просвещения», нащупать истинно-плодотворное. Складывает целые философские трактаты.
«Одной мечтой с тех пор я жил:
Служить стране по мере сил
/Пускай они и слабы!/,
Народу пользу принести –
Ну, что-нибудь изобрести
Иль песню спеть хотя бы!»…

Очень много сил отдавал поэт обработке фольклора. Это – особая область его жизни, как и жизни всего народа в ту эпоху. Именно предания хранили историческую национальную память в условиях внешней несвободы. Поэты подхватили служение воинов. Облагороженные образы давали силу жить, полной грудью дышать и не терять надежду. Именно фольклор, собранный учёными, обработанный поэтами, и в первую очередь Бёрнсом, приводят сегодня Шотландию к «самостоянию», как любил говаривать наш Пушкин. Для кого-то фольклор – экзотика, диковатость, поле для собственных игрищ и заработка. Для Шотландии – тот идеальный стержень, не позволивший раствориться в более сильном родственном соседе. А в произведениях высокого искусства, вышедших из преданий, легенд проявляются обязательно ещё категории возвышенного и патетического. А без них искусства нет. Есть что-то паразитирующее на средствах его. Вот почему в шотландском фольклоре главные герои – прекрасные преданные жёны и девы, жертвенные натуры. Они любят до смерти своих мужей, друзей – рыцарственных, верных защитников земли. Эти женщины способны жестоко мстить предателям. Способны ждать любимых даже после их гибели. А погибшие герои всё равно, пусть и в виде призраков, стремятся вернуться и последний раз обнять милых. Этот фольклор облагораживает, несмотря на распахнутую дверь в саму преисподнюю, с тёмными силами которой часто схватываются герои и не всегда им удаётся уцелеть. Отвага, некичливая героика и плачь по человеку – отличительные черты эпики скоттов.

В девяносто первом году Бёрнсы переезжают в городок Дамфриз. Последние годы – самые тяжёлые для Роберта. Он быстро теряет здоровье – последствия долголетнего надрывного труда. Пришлось продать за бесценок ферму. Друзья выхлопотали ему место королевского служащего, инспектора по акцизам. Насмешка судьбы: он обязан быть примерным чиновником, объезжать округу с проверками – исправно ли платят торговцы налоги? Но в душе он – убеждённый вольный поэт. Такой же бунтарь-свободолюб, какими были его предки. Только, не с мечом в руках, а с пером.
«Да здравствует право читать,
Да здравствует право писать.
Правдивой страницы
Лишь тот и боится,
Кто вынужден правду скрывать»…

Зима и сырая весна девяносто шестого года оказались гибельны для поэта. Обострился застарелый ревматизм. Обмороки, острые боли в суставах. Врачи не распознали болезни. Лечили холодными ваннами, крепкими винами. Это приблизило исход.
Бёрнс уже не мог служить и в дом опять вернулась нищета. Сбылась его провидческая строка: «Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети». Восемнадцатого июля случился последний обморок. Поэт уже не встал с постели. Но гораздо сильней физических мук были мучения от мыслей о бедной Джин и малых детях, остающихся сиротами в беспросветной нужде.

Он ушёл в тридцать семь лет – давно подмеченный роковой отчего-то срок для поэтов. Его хоронили торжественно: с войсками, салютом, хотя он завещал обратное. На погребении были все. Почти все, кроме Джин. В эти минуты она рожала пятого сына. А в доме не было ни пенни. Она попросила взаймы у младшего брата мужа, Гилберта. Тот подал шиллинг и записал в свою аккуратную книжку: «Вдове Роберта – один шиллинг в долг».
Это стало её последним займом. По подписке собрали в народе крупную сумму, и семья больше не знала нищеты. А верная Джин осталась верной до конца - уже памяти мужа. Через много лет слава поэта дошла до придворного Лондона. От короны семье назначили пенсию. Но Джин отказалась от неё.

С тех пор минуло уже больше двух веков. Слава Бёрнса расцвела и не увянет. Этот пахарь-поэт не просто подарил миру множество чудесных стихов о радостях труда, о любви к женщине, человеку вообще, к своему краю и правде. Он ещё сумел вывести родное наречие в литературные языки, открыть миру культурное богатство Шотландии, создать новый литературный и глубоко тёплый, трогательный тип человека-труженика, сделаться для многих последующих поколений поэтов первопроходцем. Ну, а шотландская баллада его гением стала для всего мира классической, явила жанр, даже несмотря на своё французское имя.
А в русской литературе возникла целая традиция переводов и обработок из шотландского.


P.S. Эта статья готовилась в деревне на Лопасне. Лето, зной, холмистые леса затянуты густой дымкой, что пригнал ветер от горящих на востоке торфяников. Я, погруженный в эту шотландскую поэтику, пересказывал, прочитывал детям некоторые сюжеты. И вдруг как-то сама собой начала складываться некая вариация на темы этих легенд. Как музыка, внезапно зазвучавшая… Пришлось записывать. Так помимо воли у меня появилось «Сказание о прекрасной Дженет». Что с ним делать, не представляю. А знакомые, те просто не одобряют такую неоправданную экзотику. Да, странные иногда вещи случаются.

2002 г.