- Сука, - сказал дворник. – Сука. Самая натуральная сука. Засрала нам тут все барское крыльцо. Сука.
Щенок не понимал, что это к нему. Щенок улыбался щенячьей улыбкой, вилял щенячьим хвостиком, и, вообще, был преисполнен щенячьего восторга. Периодически из щенячьего рта выскакивал щенячий визг – символ щенячьей радости.
- Сука, - грустно повторил дворник, - что же с тобою, сука, делать?
Щенок и понятия не имел, что с ним, сукой, надо делать. Ему хотелось играть. Ему нравился этот толстый бородатый человек, от которого пахло водкой и кислым яблоком, ему нравилась его метла, из которой так весело было выдергивать прутики (потом их можно грызть под крыльцом), ему нравился его грязный фартук – значит, можно этот фартук топтать грязными лапами и никто не заругает.
- Сука, - сказал дворник почти ласково, - утоплю я тебя, суку.
Что такое «топить» щенок не знал. Наверное, что-то веселое. Ну, конечно же, веселое, ведь такой большой и веселый дворник не может предложить ему, щенку, что-то плохое!
Барин шел с охоты, когда увидел, что дворник запихивает в мешок упирающегося щенка.
- Э, Герасим, куда это ты его? – спросил барин.
- Виноват я, барин, - бухнулся дворник в пыль, заломил шапку, - недоглядел. Изгваздала, сука, все крыльцо говном ейным! Утоплю суку, барин, утоплю!
- Ну, утопи… Отчего ж не утопить, - устало сказал барин, - а я пойду поработаю покамест. Глашке скажи, пусть уток зажарит, я там настрелял.
«Хорошее имя у моего дворника – Герасим, - подумалось вдруг барину под вечер, - да и собачка тоже, смешная. Не надо, наверное, было ее топить. Ну да сделанного не воротишь».
И к этой мысли барин больше не возвращался. На то они и мысли, чтобы уходить безвозвратно.