Молчаливый друг

Павел Сурков
Максимка и Большой сидели в кустах за детской площадкой и разговаривали. Вернее, Максимка рассказывал очередную увлекательную историю:
- И тогда добрый милиционер Юрий Никулин сказал: «А я все равно верю в Мухтара!» – и стал покупать ему мясо и конфеты. И Мухтар поправился, и снова стал работать. Он, конечно, не мог уже так быстро бегать, а потому начал учить маленьких щенят быть хорошими милицейскими собаками. И все его уважали. Вот. Все.
Большой положил лохматую голову на передние лапы и прикрыл глаза.
- Хорошая история, - тихо проговорил он. - Не такая грустная, как про пограничного пса Алого, с хорошим концом. Мне нравится.
Вот уже третий день Максимка рассказывал Большому все, что знал о собаках. Большому было интересно. Начали, как водится, с пересказа «Каштанки», потом переключились на «Пограничного пса Алого», да еще и в обоих вариантах – эрудированный Максимка читал книжку и смотрел кино. В кино, в отличие от книжки, был хороший конец: собаку переходивший границу преступник не убил, а только ранил, и в финале перебинтованный пес вновь появлялся на экране на радость зрителям. Сегодня подошла очередь «Мухтара», которого Максимка дважды видел по телевизору и потому помнил хорошо.
Была, конечно, еще одна книжка о собаке, которую от шестилетнего Максимки, весьма бегло и много читавшего, благополучно запрятали, решив подождать до второго класса, когда эту вещь включали в школьную программу – но «Муму» Максимка тайно прочел и рыдал под одеялом. Однако пока он благоразумно решил не рассказывать Большому о глухонемом Герасиме и трагической судьбе неразумной Муму – вдруг тоже расстроится?
- Скажи, Большой, а почему ты решил со мной разговаривать? – спросил Максимка, почесывая пса за ухом. Тот приоткрыл левый глаз и довольно пробурчал:
- Ты же Хозяин. Пес должен говорить с Хозяином.
- И что, неужели все собаки говорят со своими хозяевами? – удивленно спросил Максимка. В это как-то не верилось. Сережкин кудлатый терьер Барик был, конечно, умным псом, но в способности говорит замечен доселе не был.
- Не все. Только некоторые, - тихо сказал Большой.
- А почему тогда другие молчат?
- Я не знаю, - грустно проговорил Большой. – наверное, им просто нечего сказать. Может, я тоже замолчу, когда выскажу все, что хотел. Или когда нам будет не о чем с тобой говорить.
- Разве может быть такое? – спросил Максимка.
- Я не знаю, - еще тише сказал Большой, - думаю, что нет, - тут он вдруг резко вскочил, подняв облачко пыли. – Слушай, а пойдем смотреть на игрушки! Ты же любишь смотреть на игрушки?
Максимка кивнул и, обняв Большого правой рукой, последовал его предложению. Они продирались сквозь кусты, когда Большой вдруг снова спросил:
- Слушай, а ты знаешь еще что-нибудь о собаках?
- Да, конечно. Я, например, фильм смотрел. Про войну. «Четыре танкиста и собака» называется. Там собака ездила в танке и кучу подвигов совершила. А еще я про Белого Бима смотрел кино, но это грустная история.
- Грустную не надо, - сказал Большой, - а про танкистов расскажешь вечером?
- Расскажу, - кивнул Максимка, - но там много серий было, я не все помню. Что помню, расскажу.
Выбравшись из кустов, Максимка и Большой перешли на другую сторону улицы, где и располагался магазин, куда наши герои шли смотреть на игрушки.
Игрушками, впрочем, это можно было назвать с определенной долей условности. Магазин назывался «Подарки» и представлял собой почти что те же игрушки, только для взрослых. Со стен пялились деревянные маски, блестела чеканка, в ряд выстроились матрешки и глиняные зверушки. На стеклянных полках сидели одинаковые фарфоровые собачки, очень похожие на Большого, только, конечно, другие. Пухлая продавщица стояла у кассы и разговаривала с благообразным старичком в очках с золотой оправой. На мальчика с собакой она не обратила внимания.
- Подними, - шепнул Максимке Большой, - я хочу посмотреть.
Максимка приподнял Большого и усадил его на прилавок. Продавщица не обратила внимания: она показывала старичку глиняного петушка и что-то объясняла.
Фарфоровые собачки, выстроившиеся в ряд, недобро косились на Большого. Тот зарычал.
- Тихо! – одернул его шепотом Максимка. – Не рычи. Увидят же!
И тут Большой прыгнул. Оттолкнулся задним лапами, казалось, завис на секунду в воздухе – и приземлился на стеклянную полочку рядом с такими же фарфоровыми собачками. Полка затряслась, но выдержала.
- Большой! Зачем ты это сделал? – воскликнул Максимка. – Немедленно назад! Ну-ка, иди ко мне!
Большой переминался с лапы на лапу, видимо понимая, что сделал глупость. Ему было стыдно и страшно – прыгать назад он явно боялся.
- Большой, не бойся, прыгай сюда. Я тебя поймаю!
И Большой решился. Снова оттолкнулся передними лапами – но не долетел. Максимка подался вперед – и не успел схватить Большого: ужас мелькнул в черных глазках-бусинках пса – и он плюхнулся на мраморный пол по ту сторону прилавка.
- Это что еще такое? – раздался над ухом Максимки гневный голос. Максимка поднял голову и увидел весьма сердитую продавщицу: та нагнулась и подняла чудом как не разбившегося Большого с пола. – Что это такое, я тебя спрашиваю?
- Это мой Большой…Моя собака.
- Вижу, что твоя, - ворчливо произнесла продавщица. – А кто тебе разрешил кидаться ею в витрину? Разве можно так?
- Я не кидался, - замотал головой Максимка. – Он сам прыгнул…
- Сам прыгнул? – возмутилась продавщица. – Так ты еще и врун! Ну скажи мне пожалуйста, как может фарфоровая собака прыгнуть сама? И скажи спасибо, что еще ничего не разбил!
- Тетя, верните Большого, мы больше не будем, - чуть не расплакался Максимка.
- Верну, - продавщица, казалось, сменила гнев на милость, но потом задумалась и строго сказала. – Верну, но не тебе, а маме твоей. Пусть знает, как ее сынок врет и изворачивается, чтобы его не наказали. Ишь, что удумал: фарфоровая собака сама прыгнула!
И с этими словами она открыла маленьким ключиком нижний ящик прилавка, положила туда Большого и захлопнула дверцу.
- Мама только вечером придет, - хлюпал носом Максимка.
- Ничего, потерпишь до вечера. Ничего с твоей игрушкой не случится, - продавщица была непреклонна.
- Тетя, верните Большого! Мы не будем! Там же темно, в ящике! Ему страшно! – Максимка срывался на крик, слезы текли по щекам.
- Иди, мальчик и приходи вечером с мамой. Я до восьми работаю, - сухо сказала продавщица и повернулась к Максимке спиной…
… Минуты казались часами, но вечер наступил. Хнычущий Максимка сквозь слезы рассказал маме о том, что случилось в магазине, и мама, как-то враз погрустневшая, взяла его за руку и пошла к той самой продавщице. Та отперла нижний ящик, вынула Большого и протянула Максимке. Они о чем-то говорили с мамой, но Максимка этого не слышал: он гладил Большого, целовал его в нос – но вместо знакомой теплой шерстки пальцы Максимки натыкались на холодный фарфор. И еще – Большой молчал.
Он молчал и на следующий день. Молчал всю неделю. Максимка плакал, хныкал, кричал, шептал вечерами на ухо Большому пересказ вспоминающихся «Четырех танкистов» – но Большой не отозвался, не встряхнул головой и даже не тявкнул. Через неделю Максимка сам подошел к серванту в гостиной и поставил Большого на полку рядом к другим фарфоровым фигуркам – мама собирала коллекцию.
- Почему ты замолчал? – тихо спросил Максимка, закрывая дверцу серванта, но ему никто, конечно же, не ответил. Через три дня заканчивалось лето, и Максимку должны были вести в первый класс.
Он обернулся на сервант, где под стеклом навсегда застыл его молчаливый друг, и вышел из комнаты.