Надежда Константиновна Крупская записалась на прием к товарищу Сталину к девяти утра. Это было самое ранний час приема Народного комиссара: раньше некуда. К Троцкому идти было нельзя – вопрос слишком щекотливый, а Лев Давидович обожал посплетничать с депутатами очередного съезда в курилке. Бухарин и Дзержинский обладали недостаточным весом среди членов Совнаркома. Оставался Сталин.
Ожидая приема, Надежда Константиновна нервно теребила обшлаг левого рукава с полустершимся пятнышком яичного желтка: Володенька капнул во время завтрака, а застирать времени не было, машина уже ждала под окном. Хмурый шофер в кожанке недобро смотрел на супругу вождя мирового пролетариата, тщательно трущую нечистым платком пятно на рукаве. На полпути он залез во внутренний карман и извлек из портсигара самокрутку. Закурил, не спросив у Надежды Константиновны разрешения. Впрочем, она и не возражала, лишь покосилась на отброшенный на соседнее сиденье портсигар: на крышке красовался двухглавый орел и надпись «Статскому советнику Ивану Арнольдовичу Беклемишеву от любящих детей и внуков». От портсигара, видимо, пулей был отколот небольшой кусок, поэтому крышка закрывалась неплотно: на кочках из щели высыпался из самокруток табак.
Кабинет у Сталина оказался неожиданно тесный, но светлый: два больших окна выходили в кремлевский двор, а на улице ярко светило солнце. Надежда Константиновна отметила небольшой книжный шкаф, плотно набитый газетами, портрет Володеньки на стене, стол с черной готической конструкцией телефонного аппарата и массивной бронзовой чернильницей в виде орла… Чернильницей… На глаза у Надежды Константиновны навернулись слезы, но она глубоко вздохнула и двинулась навстречу Сталину, который, отложив дымящуюся трубку, уже приветственно помахивал здоровой рукой.
- Надежда Константиновна! – с акцентом произнес он, слегка пожав ей протянутую в ответ руку. – Чем обязаны? Как здоровье нашего дорогого Владимира Ильича?
- Извините, что отвлекла, товарищ Сталин, - тихо произнесла Надежда Константиновна, - но дело мое не терпит отлагательств, так как вопрос наисерьезнейший. Политический даже возможно.
- Вы присаживайтесь, - любезно сказал Сталин, и она опустилась на стул рядом с рабочим столом Народного комиссара. Тот сел напротив, пристально посмотрел в глаза. У Надежды Константиновны закружилась голова, но она совладала с собой и продолжила:
- Дело в том, товарищ Сталин, что здоровье Владимира Ильича в последнее время ухудшилось.
Сталин молча кивнул, мол, знаем, докладывали. Надежда Константиновна понимала, что докладывают: Бухарин был частым гостем в этом кабинете. От этого ей стало еще дурней – значит, Сталин обо всем знает, значит, и рассказывать-то, в общем не о чем, тогда, спрашивается, зачем приперлась, старая дура? Щитовидку сдавило, она нервно сглотнула, а Сталин заботливо плеснул в стакан воды из хрустального графина.
- Вы только не волнуйтесь, - заботливо сказал он. – Соберитесь с силами и изложите суть проблемы. Мы разберемся и поможем по мере сил.
- Именно помощи я и ищу, - сказала Надежда Константиновна. – Знаете, в молодости Володенька много времени провел в тюрьмах и ссылках… Здоровье его, конечно, было подорвано. Но и там, в ужасных условиях царского каземата, он продолжал работать, писать. Молоком писал, между строчками книг! И знаете, как чернильницу делал? Из хлебного мякиша слепит, молока нальет, а если охранник в камеру войдет, то он чернильницу – бац! – и проглотит. И сытно, и безопасно – хлеб с молоком, знаете ли, вкуснейшая вещь.
- Героический человек, - подтвердил Сталин сухо.
- Героический, - кивнула головой Надежда Константиновна, пытаясь остановить набегающую слезу. – И сейчас, когда володенькин организм так расшатан и подорван болезнью… К нему возвращаются старые привычки…
- Желает в карцере посидеть? – неприятно хохотнул Сталин, лицо, покрытое оспинами, дернулось.
- Ну что вы, что вы так шутите! – вздохнула Надежда Константиновна. – Мне не до шуток, товарищ Сталин. Володенька хочет работать, но не может. Мычит, рвется к столу. Я подкатываю его в колясочке, раскладываю перед ним бумаги. Он тычет в них карандашом и на меня поглядывает: уходи, мол. А я только ухожу, он чернильницу хвать со стола и глотает. Целиком, не жуя, а то бы зубки все поломал. Потом коликой мучается. Привычка, наверное.
- И много чернильниц ушло на удовлетворение потребностей вождя? – серьезно спросил Сталин и нахмурился.
- Восемнадцать, - всхлипнула Надежда Константиновна, будучи не в силах сдержать слез. – Я сперва решила не возить его в кабинет, но Володеньке надо там находиться. Он протестует, мычит, ручками машет... Пришлось опять везти на колясочке, а он там снова чернильницы кушает…
- Я понял вашу проблему, - сказа Сталин. – Мы примем меры. Может, врач нужен, проктолог? Как у Ильича со стулом после того, как он чернильницы скушает?
- С этим хорошо, - сквозь слезы нежно улыбнулась Надежда Константиновна. – Только ночные вазы разбиваются, когда он по-большому ходит: чернильницы они, знаете ли, тяжелые.
- Ну, это хорошо, - сказал Сталин. – Раз Ильич бьет посуду, значит, силы к нему возвращаются! Вот что, товарищ Крупская, поезжайте-ка вы обратно в Горки, к Ильичу. Привет ему передавайте. А меры мы примем. Я сам проконтролирую. Ильич ни в чем не будет знать недостатка, обещаю.
Надежда Константиновна поняла, что разговор окончен и, не прощаясь и не благодаря, направилась к дверям кабинета. Те беззвучно распахнулись – на пороге появился товарищ Молотов. Он даже не кивнул вышедшей в коридор Надежде Константиновне, а сразу направился в кабинет, плотно закрыв за собой дверь.
Надежда Константиновна еще раз вздохнула, слегка помассировала пальцами ноющую щитовидку и пошла по коридору к выходу.
Сталин раскурил трубку по новой и, прищурившись, глянул на Молотова.
- Ну, что там? – спросил он. – Как там подготовка к первомайскому параду трудящихся? Ворошилов к приему парада готов?
- Плохо идет подготовка к параду, товарищ Сталин, - Молотов опустил глаза. – Ворошилов парад принимать не сможет. Товарищ Буденный спьяну парадного коня уебал.
- Как это – коня уебал? – недоуменно спросил Сталин.
- Обыкновенно, - пожал плечами Молотов. – С табуреточки. Ветеринары говорят «внешний разрыв ануса». Кровью дрищет скотина. Зашивать придется.
- И что теперь? – Сталин нервно попыхтел трубкой.
- *** знает, - честно сказал Молотов. – Другого коня у нас нет. Может, расстреляем Буденного?
- Да ну его в ****у, - махнул рукой Сталин. – Лучше мы Рыкова расстреляем. А Буденному ты это… Пропуск в конюшню закрой. И машину персональную выдай. Пусть лучше машину **** в выхлопную трубу.
- С конем-то что делать будем? – Молотов достал из-за пазухи блокнот, помечать указания вождя.
- По колхозам поищи, найди приличного. На него и посадим Ворошилова.
- Будет сделано, товарищ Сталин, - кивнул Молотов. – Еще что-нибудь?
- Да, вот еще что…, - тихо сказал Сталин. – Закажи пару ящиков свинцовых чернильниц и направь их в Горки, Ильичу.
- Записку приложить?
- Да, - сказал Сталин. Он достал из ящика стола чистый лист бумаги и вечное перо. Немного подумал, пыхнул трубкой – и размашисто начертал:
«Дорогому другу, вождю и учителю с пожеланиями выздоровления. Приятного аппетита!»