Я родился в небольшой деревушке на границе Испании и Франции. Время было спокойное. Отец мой был зажиточным крестьянином, как и его отец и дед. Да и я должен был пойти по этому же пути, но, видно, не в том было мое предназначение… Меня всегда тянуло к непознанному, необычному. Бабка моя, по материнской линии, пользовалась в нашей деревне дурной славой. Соседи шептались, что она ведьма, однако чуть начинал засыхать урожай или болеть скотина – сразу бежали к ней, чтобы выручила, помогла. Иногда и свои семейные дела несли к ней в дом, и всегда все получалось так, как люди хотели… Но все остальное время сторонились ее дома, стоявшего на окраине. Даже мои родители никогда не разговаривали про нее – будто и не бабушка моя, а старуха чужая…
Однако я искренне любил ее. Тайком убегая из дома, я прокрадывался на окраину деревни, и прибегал в дом к бабушке. Уже в темных сенях ее дома я чувствовал себя спокойно. Здесь никогда не было шума, никто не кричал, не ругался. Казалось здесь свой, особенный Мир, не имеющий ничего общего с миром за пределами дома…
Я часами мог наблюдать, как бабушка, не спеша, варит что-нибудь в своем огромном чане, негромко приговаривая стишки. В эти моменты я сидел тихо-тихо, как мышка, и вдыхал запах трав, слушая тишину, лишь чуть-чуть разбавленную струйками голоса бабушки…
Иногда бабушка отрывалась от своего занятия и объясняла мне про какую-нибудь травку, внешний вид, когда ее нужно собирать и что эта травка может в руках умелого человека…
А по ночам, иногда, я выбирался из дома, стараясь не разбудить домашних, и мы шли с бабушкой на лесные поляны, собирать эти самые травки. Даже если было новолуние и ничего не было видно, бабушка все равно безошибочно находила звериные тропы, выводящие на тайные поляны, где не бывает людей.
Особенно же красив же был лес в полнолуние, когда лунный свет серебрил листья, и олени, а иногда и лисы, нисколько не боясь нас, бегали по полянам, чуть не касаясь рук бабушки. Тогда бабушка смеялась (это были единственные моменты, когда я видел ее смеющейся) и говорила: «Брысь, баловники!».
Конечно, мои посещения бабушкиного дома и наши ночные прогулки не могли остаться незамеченными. Соседи говорили о них моим родителям, и не раз отец бил меня до крови тонким прутиком. Но я все равно говорил, что бабушка хорошая, а они просто не понимают ее. Соседи же все чаще сторонились меня, и запрещали своим детям играть со мной. Но и мне было не так уж интересно играть с глупыми ровесниками.
Однажды бабушка сказала мне: «Ты хочешь приходить сюда?», на что я ответил «Конечно!» и она сказала «Тогда ты можешь приходить сюда открыто – все и так знают, и отец тебя больше не тронет».
Когда я пришел домой в тот день, отец не сказал ни слова, да и после мы уже почти не разговаривали. Не знаю уж, что произошло, но больше он меня никогда не бил. Вначале я стал замечать, что соседи побаиваются меня, а после – что и мои собственные родители тоже.
Как и раньше, я помогал отцу в поле, а когда было время – бежал к бабушке, теперь открыто, не таясь…
Через пару лет я пришел к бабушке и увидел, что огонь под ее чаном не разведен, а сама она сидит на кровати. Тогда я заметил, что у нее очень уставший вид. Бабушка позвала меня и сказала: «Внучек, скоро я уйду… Я много чего рассказывала тебе, и, если бы ты был девочкой, я бы могла обучить тебя остальному, хотя и очень устала… Но, поскольку ты мальчик, – я не могу тебе помочь. Ты особенный, внешний мир тебя не примет, тебе нужно искать свой путь…». Тогда я ничего не понял, но слова эти врезались мне в память на всю жизнь.
А дальше все вновь пошло как обычно. Поле, дом бабушки, котел и травы, настороженные или неприязненные взгляды соседей.
Через два месяца бабушка умерла. Мне было тогда девять лет. Я первым ее обнаружил, когда однажды, вбежав в сени, я почувствовал, что дом пуст, тих и холоден. Слишком тих даже для дома бабушки… Бабушка лежала на кровати. Я сразу понял, что она умерла, и заплакал… Заплакал, наверное впервые в жизни, потому что, как говорили родители, даже в младенчестве я никогда не плакал, а только смотрел на мир большими любопытными глазами…
Я прибежал домой, и не смог ничего сказать из-за душивших меня слез. Но отец и так все понял, а на лице у него я увидел… радость?
Уже стемнело, и соседи собрались у дома бабушки. Постоянного священника у нас никогда не было, и когда кто-то умирал, звали капеллана, живущего в городке километрах в тридцати от нас. За то, что священника отрывали от богоугодных дел, ему преподносились подарки: поросенок, пара куриц, иногда деньги.
Но на этот раз никого звать не стали. Никто уже не решился зайти в бабушкин дом. Мёртвый, он возвышался над людской толпой и внушал всем суеверный страх. Всем, кроме меня, конечно. В толпе кто-то прошептал «сжечь…» и вслед за ним один, второй, третий голос начали повторять «Сжечь, сжечь, сжечь!..». Наконец кто-то решился поднести факел к бревнам дома. Дом вспыхнул почти сразу, как будто и не из трухлявой древесины был построен, а из сушеной соломы. Смотря сквозь слезы на огонь, я думал что это хорошо. Никто, никто не должен был брать вещи, принадлежащие бабушке. Никто не имел на это права, даже я.
После смерти отношение ко мне не изменилось. Меня все так же побаивались, все так же считали ведьминским отродьем, хотя никто и не говорил этого в глаза.
Однажды через нашу деревню проходил странствующий монах, продающий индульгенции. Остановился он в нашем доме. Видимо кто-то ему рассказал про меня и про ведьму. Тогда он подозвал меня и посмотрел в глаза. Глаза у меня в то время были такими же светлыми и любопытными, как и в младенчестве, это сейчас они выцвели и потускнели... Посмотрел он в глаза мне и говорит: «Охотится Сатана за душами нашими и часто его охота бывает удачной. Дети зачастую не видят всех происков Врага Человеческого и потому попадаются к нему на удочку. Но души их не всегда потеряны, поскольку рождаются они безгрешными и не знают что такое грех, когда видят его. Глаза этого ребенка чисты, возможно, душа его столь же чиста. Отпустите это дитя со мной, в монастырь, и наш настоятель посмотрит, можно ли его будет спасти». Родители мои были только рады избавиться от меня, я же тоже обрадовался, поскольку в деревне для меня ничего не осталось.
Жизнь в церкви была довольно тяжелой. Послушники вставали засветло, работали в поле, как и крестьяне, а затем половину ночи проводили в молитвах. Но в монастыре было спокойно и тихо, почти как в дому у бабушки… Много времени мы оставались наедине с собой и Богом. Я чувствовал тепло, исходящее от Высшей Силы, и молитвы мои были искренними. Наедине я просил, не за себя, но за окружающих людей, и просьбы мои почти всегда выполнялись. Епископ лично приезжал посмотреть на меня, а больные приезжали со всего округа. Монахи стали поговаривать, что на мне лежит печать Божия, и сам настоятель обещал мне большие перспективы в церкви – что я стану архиепископом, кардиналом или, («на все воля Божья», - говорил он, скромно потупив глаза, «но я надеюсь ты не забудешь тех, кто помогал тебе…») наместником Бога на земле – Папой.
Меня обучили грамоте, и, вместо полевых работ, направили на более легкую работу – переписывать книги. Я, вместе с еще несколькими монахами ежедневно выводил буквы на бумаге. Кроме того, я получил больше свободного времени, которое проводил в монастырской библиотеке. Книг у нас было очень много, большинство из которых описывали жития святых древности и другие библейские тексты. Однако были и книги исторические – про события прошлого, научные, в которых описывались различные устройства и магические. Чтение последних было запрещено, потому как знание, находящееся в них, принес Враг Рода Людского.
В то время моя вера в Бога была абсолютной, и я строго соблюдал этот запрет. Но врожденное любопытство постоянно тянуло меня к этим книгам. И, однажды, когда никого рядом не было, я взял одну из этих книг в черном кожаном переплете. Она была чуть тяжелее обычной книги и сделана из тонкой специально обработанной кожи – пергамента. Я начал ее читать…
С тех пор каждый раз, как у меня было свободное время, я бежал в библиотеку и, скрытно читал тайные книги. Мне все было интересно, кое-где я встречал рецепты зелий и описания трав, и тогда я частенько вспоминал бабушку и то, чему она меня учила. В некоторых книгах были описаны ужасные ритуалы с жертвоприношениями, но в большинстве же были просто некоторые знания, которые могут быть использованы как в целях добра, так и в целях зла.
Однажды меня за чтением одной из этих книг застал настоятель.
- Зачем? – воскликнул священник
- Я читаю, чтобы лучше понять, что такое Сатана, и как с ним бороться, - смело ответил я
- Но это нечистые книги, они вводят человека в искушение! – сказал настоятель
- Но ведь даже Спаситель подвергался искушению. И если я хочу проповедовать учение Божие, то разве я не должен выдержать Искушение, дабы доказать, что достоин?
- Глуп ты еще, ученик. Искушений в мире достаточно, чтобы не искать их.
Я хотел сказать, что не все в этих книгах – зло, но есть и знания, которые могут, например, лечить людей, но настоятель упредил мою мысль.
- И бойся того, что содержится в этих книгах. Библия учит, что Сатана может принимать разные формы, но цель у него всегда одна – запутать.
Я верил в Бога, и настоятель был для меня фигурой почти святой. Я и предположить не мог, что он может ошибаться - ведь он был почтенным старцем, проведшим всю жизнь в общении с Богом!
После этого, чтобы ограничить мое общение с запретными книгами и не подвергать меня искусу, меня перевели в помощники настоятеля. Я писал для него бумаги, вел ведомости по церковным сборам и занимался прочими делами.
Тут и был для меня первый удар по вере в Бога… нет, по вере в Церковь. Я узнал, что настоятель отнюдь не святой. Он довольно часто прикладывался к церковному вину. Кроме того, деньги, которые собирались с церковных земель, шли далеко не по своему прямому назначению. И это не только в нашем монастыре. Я узнал, что все высшие церковные властители регулярно нарушают Божьи принципы, и вряд ли найдется хоть один из смертных грехов, который бы не был ими нарушен. Когда я спросил об этом настоятеля, он мне долго объяснял, что интересы Церкви всегда совпадают с интересами Бога, и если что-то делается, хоть и в нарушение божьих заповедей – но только для того, чтобы избежать чего-то более страшного, либо укрепить власть Бога на земле.
«Но разве это не может являться Сатанинским искушением, ведь Иисус не делил людей на имеющих право нарушать божью волю, хоть и во благо, и тех, кто такого права не имеет?». В ответ священник замахал на меня руками, и воскликнул: «Ересь, ересь!»
Через несколько дней меня решили отправить в мир – нести слово Божье и продавать индульгенции. Люди в то время все еще специально ходили ко мне, чтобы я помолился за них, и считали меня несущим Истинное Слово. Настоятель боялся, что я буду возражать, ведь такое удаление из монастыря практически навсегда лишало меня возможности стать епископом, но я к тому времени уже полностью разуверился в церкви, и был только рад, что я смогу просто общаться с людьми и Богом, когда мне не будет мешать развращенная Церковь. Мне было 24, когда я стал странствующим монахом. Я направился во Францию, язык которой я выучил в монастыре.
Какое-то время я путешествовал по миру. Индульгенции в то время уже почти не покупались. За 2 месяца я продал всего 2 дешевых индульгенции крестьянам. Тогда я решил вернуться в Испанию, где люди, казалось, были более верующими.
Тут дело пошло лучше. А однажды ко мне подошел человек и попросил самую дорогую. Он рассказал, что убил и ограбил богача и просит Господа простить ему этот грех. Я уже собирался отдать ему индульгенцию, но тут он спросил. «Святой Отец, а где я могу найти вас, если еще раз совершу этот же грех?» Я в ужасе смотрел на него, а потом просто отвернулся и долго шел, глядя перед собой и ничего не видя. Этот человек совершенно не раскаивался в своем поступке. Совершенно! А, значит, индульгенции совершенно не имели смысла, просто приносили дополнительные деньги церкви. Души же так и оставались не спасенными. Когда я немножко очнулся, я отправился прямо к ближайшему монастырю. Там я написал письмо в Рим, Папе, про необходимость отмены и про ошибочность самой идеи индульгенций, и стал ждать ответа.
Что было дальше, описывать не буду. Но я оказался на улице, нищий, отлученный от церкви. Мое имя произносилось на каждом углу, и многие показывали на меня пальцами. Даже в глазах тех, кто совсем недавно звал меня, чтобы я помолился за их душу и считал, что мои руки направляет сам Бог, я видел в лучшем случае жалость.
Нищий, голодный, я опять побрел во Францию. Умение читать и писать на трех языках (испанском, французском, латинском) кое-как кормило меня, да и на земле работать я тоже умел. Таким образом, подрабатывая то тут, то там, я прожил еще три года.
Странствия мои привели меня к Ла-Маншу, а оттуда я отправился в Париж. В Париже я устроился к одному дворянину писарем. Один знакомый священник, который хотя и знал про мою анафему, но не сторонился меня, стал мне другом. Он, так же, как и я, был не согласен со многими действиями Церкви, и мы нашли по этому поводу общие темы для беседы.
А однажды в гостях у дворянина, которому я сложил, был один седой старик. Он оказался очень влиятельным человеком, хотя и почти не известным в широких кругах. Как-то само собой получилось, что мы с ним разговорились, когда хозяин дома уже отправился спать. И я рассказал про свою жизнь – про бабушку, про мою деревню, как оказался в монастыре, и как потом оказался на улице. По мере его рассказа в его глазах всё больше разгорался огонёк. Когда я закончил свою историю, старик посмотрел в мои глаза.
- Жалко твою бабушку, - сказал он, - если бы она была жива, я бы очень хотел навестить ее. Уверен, мы бы нашли общие темы для беседы… А вы, молодой человек, что собираетесь делать дальше?
- Не знаю», - честно сказал я, - наверное, отправлюсь скоро дальше, может быть в Англию или Германию.
- А не желаете ли вы стать моим учеником?
Я хотел отказаться, сказав, что мне надо искать свой путь, как говорила бабушка… но внезапно подумал, «а вдруг это и есть мой путь?» и спросил:
- Учеником КОГО?
- Ой, простите, я же не представился, - засуетился старик, - Я астролог, звездочет. Мои предсказания часто приезжает послушать сам король. Но это, конечно же, только часть меня. Кроме того, я… как бы сказать… коллекционер книг. Мне нужен помощник, который будет следить за библиотекой, ездить по стране и искать новые редкие книги и которого я буду обучать своему искусству, ведь у меня нет сына и наследника…
Я не держал настоящих книг в руках с тех пор, как покинул стены монастыря, и поэтому немедленно согласился.
Через несколько дней мы, верхом, отправились к северному побережью Франции. Дом астролога напоминал отдельную башню какого-либо замка. Ворота были массивными и окованными железом. Название гласило «Северный брег» Рядом стояли небольшие домики для слуг и конюшня.
Когда я увидел библиотеку, я был просто шокирован: огромные стеллажи с узкими проходами, набитые фолиантами на всевозможных языках.
Как выяснилось, старик был не только знаменитым астрологом, но и магом… возможно величайшим магом Европы того времени. Это практически не афишировалось, ведь Инквизиция вовсю хозяйничала по всей западной Европе. Вряд ли она могла действительно угрожать ему – слишком влиятельных покровителей он имел, да и сам был не тем человеком, которого можно взвести на «очищающий» костер. Но лишних неприятностей с Церковью ему иметь не хотелось, он стремился лишь к знаниям и покою.
С тех пор он меня учил… если это можно назвать учением. Он давал мне книги, рассказывал некоторые наблюдения из жизни, показывал вещи, которые я сам не видел. А потом уходил, оставляя меня размышлять, делать выводы.
Так прошло 15 лет. Много чего произошло за эти годы. Сложилось мое мировоззрение, и многие уже знали меня как неплохого мага. Возвращался я и в свою деревню. На пепелище бабушкиного дома выросла высокая трава, и уже не было видно, что здесь было какое-то здание. Отец уже умер, а остальные родные и не признали «ведьминское отродье» в утонченном французском дворянине… Они жили точно так же, как и многие поколения их предков…
А однажды я видел короля. Он приезжал к моему наставнику, чтобы поговорить о звездах и будущем. Тогда же я был рекомендован Его Величеству как способный ученик и наследник великого астролога.
Однажды, возвращаясь из поездки по Европе, в ходе которой я скупал редкие книги, я остановился во дворе у местного епископа, в неделе пути до башни, которую я уже называл своим домом. Епископ прекрасно знал и меня и, тем более, моего учителя. Осведомлен он был и о наших магических опытах, однако закрывал на них глаза. Хитрый и жадный, он не раз прибегал к помощи моего учителя в своих собственных целях. Однако при этом он был интересным собеседником и знаменитым теологом своего времени. К тому же на этот раз я мог разговаривать с одним из высших чинов Церкви о Боге, не опасаясь преследования с их стороны.
Разговор наш на этот раз коснулся Инквизиции, и он рассказал, что у него в подвале сидит девушка, которую обвиняют в колдовстве. Послезавтра утром ее должны были сжечь на площади.
- В чем ее вина? – спросил я.
- Да ни в чем, - рассмеялся епископ, - просто кто-то из завистников написал обвинительное письмо, а она к тому же и рыжая.
- Но ведь этого недостаточно?
- Для церкви? Для церкви всё равно. Может она и правда колдунья, а если и нет, ее имущество по закону достается церкви. А этого достаточно! – епископ вновь рассмеялся.
Мне этот смех был настолько неприятен, что захотелось сейчас же заткнуть его. Навсегда. Что-то темное, напоминающее черного волка, заворочалось в душе… Но я прекрасно знал, что убийства епископа Церковь не простит ни мне, ни учителю…
Епископ продолжал:
- Завтра мы добьемся от нее признания.
- А если она откажется признаваться?
- Не откажется. Мало кто отказывался. Арсенал у нас богатый, да и опыта в этом деле много. Епископ вышел из комнаты и крикнул: - Приведите колдунью!
Через несколько минут двое монахов ввели девушку лет восемнадцати. Она была одета в какие-то лохмотья. Монахи бросили ее в комнату и вышли. Девушка, подняв испуганные глаза на нас, отползла в угол и сжалась, не произнося ни звука. Вероятно, она думала, что мы инквизиторы и пришли ее пытать.
- Сколько ты хочешь, за то, чтобы отпустить ее? – спросил я.
- Отпустить? Да куда ж я ее отпущу. Да теперь через пять минут ее приведут обратно, и потребуют, чтобы я устроил инквизиционный суд! Она же безумна.
- Это уже будет не твое дело. – изо всех сил я старался сохранять спокойствие голоса, но он глухо звучал металлом, как молот, бьющий по раскаленному мечу. – Сколько?
Епископ хотел что-то сказать, но я поднял на него глаза и он попятился. Видимо что-то было в моих глазах. Что-то, что ему не понравилось. А внутри волк рвался, стремясь порвать цепь и вырваться на свободу. Изо всех сил я сдерживал его. Если бы он вырвался – последствия были бы ужасными. В комнате похолодало, и я чувствовал, как энергия собирается вокруг нас. Темный туман распространялся из-за моей спины.
- Сколько!
- Ммм… Допустим двадцать золотых… - Несмотря на испуганный вид, епископ изо всех сил старался не озираться по сторонам, хотя глаза его бегали, и испарина на лбу выдавали ужас. Однако жадность все-таки пересилила.
- Получишь - сказал я, и подошел к девушке. Волк внутри уже чуть успокоился, и огонь в глазах, вероятно, тоже перестал метаться. Я протянул ей руку. Девушка испуганно смотрела на меня, не беря мою руку, но и не пытаясь отодвинуться. Тогда я сам нагнулся, и, довольно бесцеремонно, схватил ее за руку и потащил. Встретив по дороге своего слугу, я тихо сказал: «Седлай коней». Слуга, видимо, хотел напомнить, что уже ночь и кони устали, но, взглянув на девушку, промолчал и поспешил выполнить приказ.
Когда мы прибыли домой, учитель выслушал меня и посмотрел мне в глаза.
- Знания, - сказал он, - это ответственность, прежде всего. Это сила, и мы должны научиться использовать ее правильно. Я старался показать тебе и светлые и темные стороны жизни, и научить использовать всё. Но что и как использовать – только твой выбор. Я не буду ни одобрять, ни ругать его.
Затем он вызвал слугу и приказал отправить епископу 20 монет.
В тот день я понял, что нашел свой путь в этом мире…
Девушка стала жить с нами, а после даже помогала по хозяйству. Долгое время она думала, что ее «купил» какой-то дворянин, и что теперь она рабыня. Но у нас ей не приходилось ничего делать, мы ничего не требовали от нее. Первое время ее не выпускали из дома, пока не убедились, что она полностью здорова, физически и психически. Более же ее ничем не ограничивали, и почти все время она проводила в библиотеке. Она умела читать, и читала все, что попадалось под руку. Наверное, чтение и помогло ей, постепенно она освоилась и стала понемножку общаться со слугами и с нами.
Она была нежной и неглупой девушкой, кроме того, ее идеи были весьма интересны. А главное – ее глаза. Они всегда лучились смехом, огромные глаза, внимающие с любопытством. Наверное, в ее глазах я увидел то, что потерял в своих собственных. Не удивительно, что я влюбился. Влюбился совершенно безоглядно. В первый и последний раз в жизни… Любила ли она меня? Не знаю, мне казалось что да. Она говорила, что любит, но, может быть, она сама принимала за любовь простую благодарность за свое спасение? Ведь я был вдвое старше ее… Тем не менее, я сделал ей предложение, и она согласилась стать моей женой.
Мы обратились к ближайшему капеллану с просьбой обвенчать нас, но он только испуганно замахал руками, и отправил за разрешением к епископу. Епископ не удивился и не испугался, услышав мою просьбу, но сказал: «Обвенчать я вас не могу. Твою анафему никто не отменял, да и кто жена твоя? Ведьма… Нет, скандал докатится до Папы и полетит МОЯ голова» Так мы и остались не обвенчанными перед лицом Церкви. Не перед лицом Бога, поскольку Он видел нас и наши действия, и знал, что мы ни в чем не виноваты. Я не думаю, что он поддерживает сейчас Церковь, ведь не даром почти все высшие чины давно разучились просто говорить с Богом…
Учитель умер через три года. Я стал владельцем башни и окружающих строений, а также получил в наследство и титул великого астролога и мага. Король приезжал еще раз, поговорил со мной, совещаясь в некоторых государственных делах, в которых он был не уверен. А вот детей Бог нам так и не дал…
Все рухнуло через год после смерти учителя.
Однажды епископ сам явился к нам в сопровождении на удивление малочисленной свиты и стражи. Он напрямую вошел в мой кабинет, не ожидая пока слуги отведут его в его комнату.
- Приветствую Вас, великий астролог и маг, - произнес он с порога, причем последнее слово подчеркнул
- Проходите, ваше преосвященство. – сказал я. Отношения наши так и оставались всегда напряженными, поэтому я был очень удивлен столь неожиданному визиту, – как всегда, Вы преувеличиваете мои способности. Так чем обязан?
- Дело у меня к Вам есть… деликатное.
Я молча слушал.
- Видите ли, есть в городе одна женщина. Дочь довольно богатого маркиза (я помнил это прелестное создание – шестнадцатилетнюю девчушку). Так вот, эта девушка должна была стать моей женой, была договоренность…
- Святой отец! – в притворном ужасе воскликнул я, - неужели Вы собрались жениться, нарушая все каноны католической церкви?
Епископ стал объяснять с явным раздражением:
- Не жениться – это не официальный запрет Церкви, а… рекомендация. Между прочим, тысячу лет назад епископы практически все женились. А апостол Павел сказал «Безбрачным же и вдовым говорю: хорошо им оставаться, как я, но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак…»
- Ладно, ладно, епископ. Я Вам верю! Продолжайте!
Епископ сверкнул на меня глазами, но промолчал.
- Так вот, девушка эта терпеть меня не может. А влюблена она в молодого небогатого дворянина. И, чтобы не выходить за меня замуж, забеременела она от этого голодранца. Папаша ее души в ней не чает, и не хочет чтобы дочь подвергалась риску и травила плод, или подвергалась позору и выходила замуж с чужим ребенком во чреве…
- Так при чем же здесь я? С этим вопросом Вам надо обращаться к Господу нашему Богу. Вопрос-то в его компетенции! Я мог бы попросить Его за Вас, но кто я такой? Отлученный… Вы же, епископ, значительное лицо в Церкви! Вот и попросите Его, чтобы Он устроил все ваши личные дела…
Епископ, как будто и не замечая моих колкостей, продолжал.
- Так вот, говорят, что Вы можете дать зелье, которое не вредит здоровью, но от нескольких капель в обеденное вино у женщины случится выкидыш. И еще зелье, выпив которое, любая девушка влюбится в того, кто окажется в этот момент рядом…
Игнорируя, я продолжил размышлять вслух:
- Нееет, Бог Вам в этаком деле пожалуй не помощник… Пожалуй надо Вам к Его оппоненту обратиться. Библиотека у меня большая… Хотите поищу для Вас адресок?
- Прекратите паясничать! – потерял терпение епископ, - я Вас по-хорошему прошу, иначе…
- Иначе ЧТО? – перебил я его, - вы требуете, чтобы я вытравил плод любви, чтобы я подавил свободную волю другого человека и ради чего? Чтобы потешить самолюбие какого-то лжеца и лицемера? Да даже если бы самый уважаемый для меня человек, мой учитель, мир его праху, попросил бы меня об этом – я бы отказал. Вас же я просто презираю. Законы гостеприимства сдерживают меня от того, чтобы вышвырнуть Вас отсюда сейчас же, но я требую, чтобы утром, когда кони и люди отдохнут, Вы убирались!
Епископ прошептал: «Не беспокойтесь, мы уйдем сейчас же…» и выскочил из кабинета. Через несколько секунд раздались его раздраженные крики, которыми он пытался ускорить работу слуг, вновь запрягающих только что распряженных коней.
Волк, спящий волк в душе шевельнулся и приподнял морду, но, решив, что его время не пришло, положил ее обратно, расправив одно настороженное ухо – следить за обстановкой.
В кабинет вошла жена, и, с тревогой посмотрев на меня, сказала:
- Любимый, я беспокоюсь. Епископ выскочил отсюда как ошпаренный. Он в бешенстве, а такие как он никогда не прощают унижения.
- Не беспокойся, родная. Он достаточно хорошо меня знает, чтобы не посметь тронуть нас. Да и король благоволит ко мне, вряд ли Церковь пойдет с ним на конфликт из-за уязвленного самолюбия какого-то епископа.
- Я все равно волнуюсь
- Не волнуйся, все будет хорошо… Обещаю.
Через две недели моя жена отправилась с одной из женщин-слуг и охранником в ближайший город за продуктами. До вечера она не успела, и я решил, что они заночевали где-то в городе, задержавшись с покупками. Бандитов я не боялся, все знали, что она моя жена, а со мной никто не стал бы связываться… Однако какая-то тревога мешала мне спать, и рано утром я приказал еще одному слуге (чья жена отправилась вместе с моей) приготовить коней, чтобы ехать навстречу. Проехав не спеша половину пути, мы никого не встретили, и мое нехорошее предчувствие только усилилось. Я погнал лошадь галопом. Мы не успели. Мы не успели спасти своих жен. Охранник, видимо, был убит еще вчера, и его голова торчала на шесте рядом с виселицей, на которой висела служанка, казненная утром после скоротечного суда. На ее груди была надпись «Помощница ведьмы».
А посреди площади тлели угли огромного костра… Я сошел… нет, скорее упал с коня на колени перед углями и взял горстью тлеющую древесину в ладони. Я плакал… плакал второй раз в жизни. Боли в ладонях не ощущалось, гораздо более сильной была боль внутри. Боль в груди. Волк, также чувствуя эту боль, метался и рвал цепь. У меня уже не оставалось ни сил, ни желания его держать. Цепь со звоном порвалась, и волк прыгнул в зеркало, отделяющее меня от него. От удара зеркало разлетелось по всей душе на множество осколков, в каждом из которых отображалось одно – оскаленная, окровавленная волчья пасть.
Достав кошелек со всеми наличными деньгами, я бросил его к ногам слуги, который обнимал свою повешенную жену и сказал: «найми людей, пусть возьмут тела и… и пепел. Возвращайся с ними в дом».
После этого я вскочил на коня и погнал его в сторону дома. Животное испуганно хрипело. Когда мы прискакали, я спрыгнул с коня, который еле стоял на ногах. «Извини» сказал я, хлопнув его по шее. Конь испуганно шарахнулся в сторону, а я, почти не замечая этого, вошел в дом.
Останки привезли ближе к обеду. Но ни о каком обеде и речи быть не могло – слуги ходили и говорили шепотом, и никто не решался войти в дом, в котором был я. Я же переоделся в гладкую траурную черную рубашку и штаны, оставшиеся от моего учителя. На плечи накинул черный плащ, подбитый изнутри красной тканью. Затем я снял с шеи свой деревянный крест, с которым не расставался даже после того, как меня выгнали из монастыря. Я не бросил символично крест в огонь, и не стал перевешивать его на шею вверх ногами … Нет, нельзя смешивать дела Божии с делами людскими. Я просто снял его и оставил на столе. Вместо него на шею я одел черный мерцающий камень, демонстративно оставив его поверх рубашки. Затем сбрил бороду и посмотрел в зеркало. В зеркале был изображен совершенно чужой человек – помолодевший лет на десять, но с выцветшими, мертвыми глазами.
К вечеру на местном кладбище, где был похоронен учитель и некоторые из слуг, прибавилось еще три могилки. Я собрал все деньги и драгоценности, которые были в доме и почти всё раздал слугам, поровну. «Возьмите коней, оставив мне только одного и расходитесь. Время такое пришло… Дома скоро не будет. Простите вы меня… но, я думаю, этих денег вам хватит, чтобы купить небольшие домики и завести свои дела. А у меня осталось одно дело, которое нужно выполнить. И не вздумайте за мной следовать!»
Слуги не смели возражать мне, хотя в их глазах я видел страдание, за меня, бывшего хозяина, и за мою жену, бывшую хозяйку… Лишь один слуга вышел вперед и сказал: «Хозяин, моя жена тоже…». Взглянув в его глаза, я увидел боль и решимость, и хлопнул по плечу – собирайся.
В городе епископа мы не обнаружили. Всех высших чинов вызвали в Париж, на собрание духовенства. Как ни старались мы, но догнать епископа в дороге нам не удалось. В Париже мы направились прямо к Собору. Слуга шел впереди, я метрах в пяти за ним вел наших коней. На входе в Собор стояло двое скучающих стражников, чтобы никто не помешал заседанию верховного духовенства.
Стражники преградили дорогу, окинув невзрачного слугу скучающим взглядом. «Нельзя внутрь», - сказал один из них. Слуга молниеносным движением выхватил из-за пояса два ножа и ударил в незащищенные шеи стражников. Один из них скончался моментально, а второй попытался отползти, зажимая рукой кровь, хлещущую из горла. Слуга профессионально, как будто всегда и занимался этим, добил его.
«Стой здесь» приказал я, и вошел. В соборе было светло – свет проникал через мозаичные окна с изображением Иисуса, Пресвятой Девы, апостолов и ангелов и падал разноцветными полосами на пол.
Я вошел в помещение. Моя черная одежда и развевающийся плащ резко контрастировала с белыми одеждами священнослужителей. Один из них кинулся ко мне, пытаясь остановить, но я только двинул рукой и он улетел через весь зал. Из-за моей спины клубился темный туман. Никто из них не узнал меня, вероятно они подумали что это сам Сатана явился в храм Божий, чтобы забрать их души за грехи… Никто, кроме моей цели – епископа-убийцы. Он прошептал мое имя, и имя это прозвучало как гром в тишине Собора, многократно отражаясь эхом от стен. Я протянул руку и сжал ее в кулак. В тот же миг епископ схватился за свое сердце. Я сжал кулак настолько сильно, что ногти впились в ладонь и кровь закапала с руки на пол. Епископ сполз на пол, а я развернулся и, ни на что не глядя, вышел из здания.
«Северный брег» горел. Как огромный факел, он освещал все окрестные земли. Языки пламени вырывались из верхних окон и лизали крышу. Горели древние фолианты из бумаги и пергамента. Дымились кожаные обложки, плавились и капали на землю металлические застежки, взрывались колбы с зельями…