Валерий Суриков
Трансгрессия и В. Сорокин.
Этюд три: какое время на дворе – такой мессия
( латентный диагноз И.П. Смирнова).
Судя по статье В. Сорокина, появившейся в 13 номере «Экслибриса НГ», интерпретаторы за…тюкали его, кажется, окончательно. Годами намерзавшая глыба толкований сорвалась и так саданула ,что сердце и в самом деле заговорило на своем языке…
Текст он опубликовал замечательный, но претензии его к «банде» филологических рвачей и выжиг все-таки безосновательны. Сам виноват: «не стой под стрелой»— не подставляйся под вольные интерпретации. Ведь защитить от них автора может лишь собственный текст, глубина его, поскольку далеко не каждый рискнет заглядывать в нее— публично оголять себя. А вот текст плоский, лишенный образного каркаса, и вправду легко натягивается на любую интерпретацию— было бы желание. А при благоприятных обстоятельствах набор таких текстов может даже обрести своего рода ценность— стать универсальным тестом для интеллектуалов, «пользующих» литературу ...
Собственно, эта сторона литдеятельности В. Сорокина всегда и казалась наиболее интересной, и его сердечный вскрик в этом смысле ничего не изменил. В том числе и в тексте, приведенном ниже (и написанном, естественно, до), где главное действующее лицо, конечно же, И.П. Смирнов.
И. Смирнов опубликовал в «Критической массе» (2004,4) совершенно особую рецензию на последнее произведение В. Сорокина. Он отказался от утомительных хлопот, что неизбежны при попытках разместить В. Сорокина в узкой полосе, которая якобы отделяет концептуализм от его пост-модификации, и сосредоточил свое внимание на занятии в общем-то классическом — на анализе смыслов, приоткрывшихся в сорокинском романе «Путь Бро». Выискивать смыслы у В.Сорокина — занятие, конечно, не из комфортных. И оно требует не только величайшего смирения, сравнимого разве что с тем, что обнаруживает младший медицинский персонал в хороших клиниках, но и виртуозной техники, без которой, как известно, не обходится ни одно исследование бесконечно малых. На это обстоятельство И. Смирнов, видимо, и намекает в своей самой общей характеристике романа: скучноватый текст, думать о котором« оказалось необычайно увлекательным времяпрепровождением»
“Путь Бро” имеет те же «смысловые основания», что и «Лед» — «элитарное братство вселенских избранников, противопоставляющих себя человечеству», … «сугубо духовная жизнь пантеистических аскетов, позволяющая им видеть сквозь плоть то, что составляет убогую сущность обывателей».Но если во «Льде» все персонажи кого-то непременно пытают и даже «носители положительного начала» исключением не являются, то в “Пути Бро” « парадигмообразующая для “Льда” тема пыток иссякает» … Эта застывшая во «Льде» «эквивалентность носителей положительного начала и их антиподов» сама по себе не осталась у И.Смирнова без внимания — во всяком случае, несколько звучных рабочих гипотез были предложены им немедленно: « истина не устанавливаема без насильственного угнетения тела», « в палачестве… присутствует, пусть и извращенная, воля к поискам, в конце которых обнаруживается homo absconditus» — “Лед” вообще « щедро распахнут для множества толкований, как и полагается большой литературе»…
Однако главная (на фоне «Льда») особенность нового романа, по мнению И.С., в том, что исключительность (как мотив, как тема) в нем «доведена до максимума»— «роман концентрируется на исключении даже из исключения»: неповторимо-личностное « становится возможным только в случае полнейшей маргинальности человека, оппонирующего всему роду homo и возвращающегося в этой конфронтации к вселенскому целому.» То есть неповторимо-личное может мыслиться только как предельная крайность, как качество абсолютно маргинального единичного — изжившего и самую последнюю связь с другими. Неповторим и истинно индивидуален, таким образом, только он —полностью вытравивший в себе след другого, отвергнувший свою зависимость от него.
И. Смирнов видит в связке «Лед»- «Путь Бро» не только это, но и переход В. Сорокина от « романа о пожертвовании Другим… к роману о самопожертвовании». Эта оценка не лишена глубины - переход от исключительности (подразумевается жертва Другим) к крайней исключительности и в самом деле есть само-пожертвование — жертва последним человеческим в себе, поскольку очеловечивание как раз и предполагает вытеснение чисто инстинктивной связанности с Другим связью осознанной.
Однако И. Смирнов не считает, что одного только смещение акцента с пожертвования на самопожертвование переводит «Путь Бро» из клонов в сочинения оригинальные. И поэтому вопрос «зачем понадобилось самому изобретательному автору российской современности писать два текста, в сущности, об одном и том же — об отдаче человека на заклание…» для него все-таки остается.
Категорически отказавшись признать в новом романе попытку В. Сорокина раскаяться в содеянном им в литературе (а такие оценки в критике появлялись), И.С. предлагает исходить из того, что В. Сорокин по-прежнему «остается мэтром эпатажа». Только форма этого эпатажа оказывается в высшей степени оригинальной: «“Путь Бро” — пощечина общественному вкусу, ожидающему от литературы неожиданности. Текст информативен, будучи отрицанием самой информативности. Он трансинформативен.»
Нет слов — фантастически, если не сказать дьявольски, изысканный ход. Казалось бы, дрогнул и сам Сорокин— почувствовал предел, дошел до точки неизбежного возврата и начал его — изощренно, с вывертом, но начал. Однако не тут-то было. Оказывается и в окрестностях сингулярной точки таятся исключительные возможности и не раскисать надо, а доводить начатое до конца, до совершенства: уничтожив все, сведя все в нуль вытоптать основательно и самою эту точку, чтобы уж ничто и никогда не посмело и здесь возродиться. И «заказчик», «эффективный менеджер» показывает дрогнувшему было «киллеру», как это следует делать.
Вот самые значительные фрагменты этого действа.
Что вы сопли-то распустили, милостивый государь. Или вам, жизнь положившему на алтарь трансгрессии, так и не ясно до сих пор, что текст информативен и тогда, когда принципиально отрицает всякую информативность...Разве вам не понятно, что ваш роман “Путь Бро” «разрушительно пародирует самое литературность»,которая, как известно, издревле «зиждется на параллелизме», «на самовоспроизведении»
«на автомимезисе»— на том, что «автор заставляет читателя пережевать то, что тот уже раз проглотил».. Разве не очевидно, что ваш новый роман это и « насмешка над … обществом, которому приходится покупать сегодня тот же товар, что был приобретен вчера». И наконец, разве допустимо не признавать универсальность вашего «смеха над литературой», коль вы не щадите и самого себя — подхихикиваете и над собственным творчеством.
И. Смирнов высказывает все это естественно в совершенно иной манере, но скрытый пафос его обращен, конечно же, не к досужему читателю, а к самому В. Сорокину— ему, усомнившемуся, проявившему нетвердость и раскрывается прежде всего тайное величие его собственного, до конца им самим не осознанного замысла.
В своей апологии В. Сорокина И. Смирнов не останавливается на одних только этих констатациях. Он несомненно стремится встроить его в в классику, причем исключительно через противопоставление. Машинообразность человека, открытая главным героем сорокинского романа, И.С. готов вроде бы сопоставить с «абсолютизацией остранения у Льва Толстого»(«Холстомер»). Но наивность и близорукость яснополянского сидельца для него, видимо, так же очевидна, как и титаническая проницательность В. Сорокина —«Если толстовское видение человека с отприродной точки зрения обновляло и укрепляло литературность …, то у Сорокина вроде бы сопоставимый с этим прием служит тому, чтобы состарить словесное искусство, отбросить его в превозмогаемое прошлое, в сферу вырожденного примитива.» То есть классика рядом с В. Сорокиным становится всего лишь фоном — состарившимся и предельно жалким в своей назойливой серьезности.
Особое и исключительное место В. Сорокина отчеркивается в заключение еще и тем, что с него решительно снимаются обвинения в потакании определенным(комформизм и комфортность) массовым настроениям. «Не надейтесь!», —говорит жадной до перманентных развлечений толпе И.Смирнов — « Сорокин водит вас за нос». «Сильный, суверенный интеллект», он отвергает соглашательство и с властью, и с человеком как таковым…
« Он являет собой молчание в слове, исчерпавшем себя, апорию литературы, подточившей свои устои, эстетику паузы…» Таким вот —застывшим в сингулярной точке, подведшим итог своего пути—видится В. Сорокин И. Смирнову в итоге. Но эта по всем признакам скорбная фигура не вызывает у И.С. ни сожаления, ни печали. И, видимо, потому, что « Сорокин говорит многое» но «умалчивает важнейшее»…
Так что же умалчивает В. Сорокин? Отвечая на этот вопрос И. Смирнов, похоже, не умалчивает ничего и созданную в своей рецензии базу использует с потрясающим размахом. Никто, наверное в мировой литературе, даже среди самых выдающихся, не получал пока оценок такого уровня. И нужно отдать должное И. Смирнову —делает он все это в высшей степени элегантно: не столько утверждает, сколько намекает в надежде на ответную благодарную реплику пробужденного и осторожно выведенного к истине сознания.
Оказывается в двух своих последних романах В. Сорокину удалось выйти на абсолютный, предельный уровень обобщения и в генеральную свою метафору «братство изъясняющихся от сердца к сердцу» вместить всю без исключения гамму идеальных устремлений человечества. Причем устремлений к идеи как таковой без каких— либо нравственных и прочих коллективных помех. Здесь у В. Сорокина, по мнению И. Смирнова, собраны все: И Исусовы апостолы, и масоны, и «эсэсовские сливки нордической расы», и «большевистская чека», и даже «клубный круг новых русских».
Было бы крайним легкомыслием видеть в этом обобщении лишь тупое кощунство, потому что держится оно на очень убедительной основе— оно действительно следует из зафиксированных И. Смирновым топтаний В. Сорокина около сингулярной точки. С этим нельзя не согласиться.. Следует из сорокинских притоптываний и то, что «изображенные им обладатели вселенского светового начала(или страдальцы идеи) обречены на поражение». Причем, для обоснования последнего нет необходимости в манипуляциях с цифрами пифагорова ряда, к которым прибегает И. Смирнов. Лучшим обоснованием является сам факт свертывания бытия в окрестности сингулярной точки. Ведь пребывание там является канонически неустойчивым состоянием — легкое почесывание и схлопывание неизбежно. Как с цифровыми цацками, так и без них..
С И. Смирновым нельзя не согласиться и в том, что при подобной интерпретации двух последних сорокинских романов нужно признать исчерпанной и тему сверхчеловека. Пассаж на эту тему исполнен И. Смирновым столь утонченно и проникновенно, что не привести его целиком просто невозможно.
«В диалектике Мартина Хайдеггера человек, творящий историю, и сам оказывается преходящим феноменом. Путь, на котором пребывает homo historicus, делается стираемым, исчезающим прочь (der Weg → das Weg), что Хайдеггер сформулировал в написанном вдогонку за “Бытием и творчеством” труде (“Beitrage zur Philosophie (Vom Ereignis)”, 1936—38) в непереводимом на русский язык афоризме: “Der Mensch ist das Weg”. Der.. Ubermensch auch, — добавляет в своем тоже философском, пусть и облаченном в романную форму толковании человеческого пути Сорокин».
Добавить здесь можно только одно — то, о чем счел необходимым умолчать теперь уж И.П. Смирнов. В прорисованной им ситуации только и остается, что признать В. Сорокина последним миссией и одновременно первым и последним на земле сверхчеловеком. Этого, во всяком случае, требует явленный в заметке И. Смирнова масштаб содеянного В. Сорокиным.