Камчатская быль

 

 1.

 Я постучала в дверь коменданта крепости и зашла. Нилов сидел за столом – крупный, русоволосый, с короткой полуседой бородкой. Викинг, помстилось мне. Как огорчительно, что в жизни моей не будет такого воина. Езус Сладчайший, одёрнула я себя. Не пристали жене борца за свободу греховные помыслы. Потупя взор, я изучала предметы на столешнице.
 Тонкая стопа мелованной бумаги… Свиток белоснежного шёлка… Кусочки бересты, придавленные мраморным белым медведем… Нефритовая чернильница, обвитая медной цепочкой… Камень и цепь… Символ рабства…
 Взгляд мой помимо воли изучал царского чиновника. Так газель любуется леопардом. Чарующий хищник…
 В облике коменданта не было ничего европейски-вычурного. Синяя суконная куртка с двумя рядами медных пуговиц и отложным воротником облегала ладный широкий стан. Чёрные тупоносые, прошитые варными нитками сапоги виднелись из-под стола. От сапог явственно несло ворванью, но мне и это пришлось по сердцу. При взгляде на хозяина Ледорецкой крепости парики, треуголки, кружевные манжеты казались ненужными игрушками. Пожалуй, здесь, на краю богом забытого полуострова, они и впрямь были ни к чему.
 Круглое скуластое лицо с раскосыми светлыми глазами. Синий якорь на волосатом запястье…
 Все два года, пока я пробиралась сквозь заснеженные леса великой империи, меня преследовала легенда. В дальнем остроге сидит зверь-комендант, который грабит политических ссыльных и бесчестит их жён. А ну как это Нилов, закралась игривая мысль. Пожалуй, я бы не противилась…
 – Садитесь, сударыня. Чем могу служить?
 Я опустилась на покрытую левкасом табуретку. Мало того, что викинг, ещё и галантный… Я нервно поёжилась, мимовольно потрогала чёрные тафтяные мушки – «страстную» на виске возле глаза, «кокетливую» около губ. Комендант зевнул, откинув голову и задрав бородку. Мелькнуло беззащитное горло.
 – Я – жена политического ссыльного Августа Б.
 – Вот как? Из Польши?
 – Оттуда.
 – И что… Через всю Россию… к нам? Как вам удалось?
 – Да как всем... Посуху, затем по воде…
 – Не страшно было?
 – Ещё как страшно, – призналась я, зябко кутаясь в шаль. Шерстяная шаль, связанная узором из чёрно-жёлтых подсолнухов, напоминала мне родину.
 Я представила себя глазами северного владыки. Хрупкая, прозрачная зеленоглазая дворяночка с высокой причёской каштановых непослушных волос. Ясновельможная пани. Жемчужина, оброненная в сугроб. Бабочка на морозе… На дворе уже наступил май месяц, но мне по-прежнему было холодно.
 – Вы одна? Или… это? С детьми, с прислугой? – Обветренная длиннопалая десница воина беспокойно отбивала такт по сосновой столешнице. Странно… Ему-то с чего бы нервничать? – У вас дети есть?
 – Есть. Сын. Четыре года. Но его я оставила дома. На маменьку. Был слуга, но в дороге умер.
 – Печально. – Нилов перевёл дух, и, видимо, решился. – Ну, пани, мужайтесь… Силы есть?
 – А что? – вздрогнула я. – Август попал в беду?
 – Ваш Август сам заварил такую похлёбку, что хоть святых выноси! – гневно отозвался хозяин острога. – Бунтовать затеял… Ссыльных, камчадалов подбил… План у него был, изволите ли видеть… Повязать всех, меня в том числе. А противиться станем, так и порешить. Вон, видали портрет государыни?
 Я подняла глаза. На расписанной под мрамор стене в массивной позолоченной раме висело изображение Екатерины Второй – копия с картины Левицкого. Статная полуседая правительница, облачённая в багряное опушённое мехом платье, повелительно указывала в полумрак неведомого грядущего. На груди царицы льдисто искрились два игольчато-угловатых ордена, а посреди высокого лба я с ужасом заметила пулевое отверстие.
 – Угнать корабль, вот что он замыслил. Уплыть в Европу. Он, правда, ещё не решил, как идти – северным ледовитым путём либо на юг, мимо жарких стран…
 Лицо коменданта расплылось и закачалось в моих глазах. Может, не стоило ронять себя, глотая слёзы перед врагом, но воля моя истаяла, как гусиный жир на солнце. За окном, на отмели, осиротевшими младенцами рыдали чайки. Два года опасностей и потерь… Путь через враждебную ледяную Россию… Август, Август, как ты меня подвёл!..
 – Ворвался со товарищи в кабинет, – возмущённо повествовал азиатский сатрап, – приказал моим людям сдаться, да выпалил для острастки в парсуну царицы-матушки. Промашку дал, иноземец. Не жалует русский мужик стрельбы по царям. Осерчал маленько народишко. Повязали вашего благоверного, а там и мятеж подавили. И как мне теперь быть с портретом, сударыня? Сниму – осудят. Подлатать разве что? Есть у нас в крепости художник… От слова худо… Третью неделю лыка не вяжет…
 – Пан комендант… Что же с Августом? – жалобно всхлипнула я.
 Нилов будто очнулся.
 – В подвале… Ждёт казни.
 – Казни?! – задохнулась я. – Смертной?! А суд?!
 – А вы как хотели, пани? В этой каше полсотни людей полегло. А суд уже был. Признаться, он вёл себя стойко. Услышал приговор, пожал плечами… Ну что ж, он воин, моряк, дворянин. Расстрел – почётная смерть…
 Слуга царицы не разумел, что каждое слово разит меня наповал. Несчастный мой муж… А я? Без пяти минут вдова, на чужой стороне, без копейки денег…
 Я медленно сползла с табуретки на медвежью шкуру, застилавшую пол. Пол в кабинете был шахматный – из тёмных и светлых квадратов. Большая игра, подумалось мне. Восток, Запад, Польша, Россия, революции, бунты…
 Слава Богу, на мне была походная лимонно-жёлтая юбка – в пол, но без обручей. Жёлтый, помстилось мне… Цвет измены… Шаль распахнулась, открыв глубокое декольте. Это не был обморок, нет. Но силы оставили меня. На память пришёл египетский барельеф – пленники у ног фараона, молящие сохранить им жизнь. Только эти падали ниц, а я лежала на лопатках, как побеждённая. Пощади, смилуйся, повелитель… Вяжи меня, тащи в неволю, только не убивай…
 Вполглаза я наблюдала за Ниловым. Комендант подошёл к входной двери – я разглядела, что он высокого роста – и запер оную на засов. Вынул из подвесного шкафчика четырехугольную бутыль с коротким горлом и чарку чернёного серебра. А у сатрапа изрядный опыт, подумалось мне.
 Езус Сладчайший, неужто всё это явь?!
 Нилов ещё мог обратить всё в шутку. Мог подойти, встряхнуть, приказать: «Вставайте, пани! Вы мне всю шкуру протрёте!» Но нет. Словно пущенный из пращи камень, нёсся этот человек навстречу своей судьбе.
 Приблизился. Опустился на колени. Наполнил чарку. Поставил возле моей головы. Робко, будто хватая голой рукой осу, коснулся моей ключицы. Взялся распутывать шнуровку. В дамских туалетах пан комендант разбирался как я в навигации. Помянув нечистого, азиат снял с пояса охотничий нож. Я содрогнулась. Но владыка лишь полоснул по шнуркам и приник ухом к моей груди. Рыцарь, утешающий даму, викинг, берущий добычу и чиновник, принимающий взятку, слились воедино. Короткая русая бородка щекотала мою грудь, хищные руки раздевали меня.
 – Пан… Что вы делаете?
 – Слушай внимательно. Ты можешь спасти своего Августа.
 – Как?
 – Покоришься? Отдашься?
 – Так он уже приговорён?
 – Для начала отсрочу казнь.
 – А… вам позволят?
 Нилов хрипло рассмеялся.
 – Я царь в своём остроге. Скажу, что казни твоего ляха заграница не одобрит. А там, глядишь, и побег устрою. Коли не будет рыпаться.
 – Когда?
 – Что когда?
 – Побег?
 – А когда сочту нужным!..
 – На колени поставить хочешь?!.. – не утерпела я.
 – Почему на колени? На место!..
 – Не обманете?
 – Слово дворянина!..
 Я была пешкой в чудовищной игре и была счастлива этим. Как рабыня, обхватила я восточного деспота за крепкую шею…
 Царица Екатерина благосклонно подмигивала со стены. Кого она поощряла? Сестру по полу? Верного слугу? Дано ведь одной из женщин потрясать государствами, воевать, править… А я распластана на медвежьей шкуре…
 Внезапно Нилов опомнился.
 – Не здесь, – повелел он, заправляя полотняную рубаху под широкий ремень. – Видишь дверцу?
 Я кивнула.
 – Там каморка… В каморке топчан… Иди туда и жди меня. На, выпей для куражу.
 Я покорно хлебнула сладкую, но крепкую брусничную наливку, завернулась в шаль и пошла…
 «Каморка» оказалась чистенькой горенкой с громадной изразцовой печью до потолка. Обои здесь были расписаны не мраморными разводами, а пагодами, бамбуком и шаловливыми китаянками. Топчан скрывался за цветастой японской ширмой.
 Я разделась, и, как мышка под снег, схоронилась под песцовое одеяло. Дверь скрипнула. Пришёл хищник…
 Отдаваясь Нилову, я закрыла глаза – вся ситуация казалась мне ужасной. Василий не ощущал ничего подобного. Когда он отдавал мне приказы, в голосе звучало неприкрытое торжество. Впрочем, жестоким он не был. Он властвовал, но он и ласкал. Я примирилась с участью военной добычи и стала тихонько смеяться…
 Нилов насытился и отпустил меня. Наваждение схлынуло. Не было больше рабыни и господина. Были хозяин камчатского острога и жена политического ссыльного.
 – Пан, – прошептала я, – может, оденемся?
 – Ты права, – отвечал Василий, не шевеля мизинцем. – О-ох… У меня никогда в жизни не было полячки. А вы действительно вроде француженок. Дурак твой бунтарь! Да я бы от такой бабы…
 – Василий, – отважилась спросить я. – А если ребёнок?
 – Прокормлю, – отмахнулся Нилов, перебирая струйки моих волос. – Кстати! Забыл сказать, я вдовец. Ты бы как, приняла православную веру?
 Одна половина моего сознания ужаснулась. Сначала этот кошмар с мужем, затем я бессильно отдалась угнетателю, а теперь ещё и веру менять?!.. Другая же половина возликовала.
 – Пан комендант… Вы… мне… предложение делаете?..
 – Ну не торопись, – потрепал меня по плечу Нилов. – Будешь пока горничной… Белошвейкой… А там поглядим.
 Слова его меня обидели. Так я для него и впрямь не столько гостья, сколько раба!.. После всего…
 Не ведаю, кто дёрнул меня за язык.
 – Василий… А можно мне спуститься в казёнку? К мужу?
 Хозяин крепости равнодушно и сыто пожал плечами.
 – Да на здоровье.
 – А не боишься?! – сорвалось у меня. Голос предательски дрогнул.
 – Чего? Приревнует и побьёт? Да я с него шкуру спущу.
 – Нет, другого!!
 – Да дело ваше.
 Владыка не притворялся. И тут пришло унижение. Вначале он говорил со мною, как с равной. А теперь… Я проиграла, обратилась в холопку, кою и ревновать-то глупо. Буду прислугой… Он будет володать мною, когда захочет. Может ли всадник ревновать кобылу к её жеребцу? Исхода нет. Средства издержаны. Август в подвале. Я в западне. И тут я похолодела, как лебёдушка в зубах щуки.
 – Пан комендант… Вы меня не обманете… Насчёт Августа?
 – Бог с тобой. Я же слово дал. Но если кто из вас распустит язык… Под землёй найду!
 – А меня, если что… с ним отпустите?
 – Как сама пожелаешь.
 – Спаси вас Бог! – воскликнула я, собираясь подняться с топчана. Хозяин властно потянул меня обратно. Он взял с полу штоф, хлебнул из горлышка и предложил мне. Пока я пила, Нилов хищно ласкал моё тело. Дыхание владыки стало тяжёлым, прерывистым.
 – Покамест не сбежала… Хочу получить… Своё…
 Я опрокинулась на спину и вновь обернулась невольницей….

 2.

 Я была раздавлена. Гадко ощущать себя куклой. Нилов тщился утешить меня, звал в баню, обещал собственноручно вымыть с ног до головы…
 Я чувствовала себя взятой крепостью. Защитники мои были перебиты, сокровища и запасы разграблены. Враги суетились внутри, приспосабливая меня к своим нуждам.
 Противником хорошо любоваться издали. Забавно дразнить неприятеля, болтая ногой над пропастью – на! возьми!.. Сидя в осаждённом городе, сладко мечтать о том, как пойдёшь и сдашься. Грезится, что накормят и убьют, и смерть положит конец мучениям. А врагу ты нужен живым. Твоё тело, твоя голова, твои силы. Не успеешь оглянуться, как натравят на своих.
 Так нет же, пан комендант! Тело моё принадлежало вам, но сердце отдано Августу. Я ехала на Камчатку не ублажать азиатского деспота.
 К вечеру я завязала себя в узел и спустилась в подвал.
 В казёнке было довольно сухо. Тусклый свет едва пробивался в слюдяное окошко под потолком.
 Август сидел на жёлтой крапивной циновке и дремал, полузакрыв глаза. Левая рука его выше локтя была прикована цепью к стене. Белокурые вьющиеся волосы спускались до плеч. Хищный орлиный нос и острая кардинальская бородка, казалось, целили на восток. Впечатление немного портили изрытые оспинами щёки, но для приговорённого к смерти узника мой муж был на форсе. Златокудрый дьявол, помстилось мне. Белый польский одноглавый орёл. Августа не могли принизить ни рваная на груди рубаха, ни растоптанные башмаки, ни потерявшие цвет кюлоты. Утопший в болоте стальной клинок не спешил ржаветь.
 На звук шагов мой муж встрепенулся.
 – Ирена?! Ты как здесь очутилась?!
 – Приехала.
 – Десять тысяч ведьм! А где Анджей?
 – Дома. Я одна. Старый Юзеф умер по дороге.
 Август стал на колени, взял мои руки в свои и начал покрывать их быстрыми поцелуями.
 – Ирена… Ты… знаешь?..
 – Август, ты не умрёшь. Казни не будет.
 Август непонимающе заморгал голубыми глазами. Обычно эти глаза были подёрнуты льдом. Сейчас, похоже, твердыня дрогнула. Несгибаемый боец хотел жить.
 – Нилов намерен отсрочить казнь. А будешь покорным, он даже побег устроит. Только молчи. Проболтаешься – встанешь к стенке.
 – Пятнадцать тысяч ведьм! – прошипел мой благоверный змеиным шипом. – Какая ещё покорность?! Чего он ждёт?!
 – Ну не знаю, – забилась я как рыба в сети. Август наблюдал за мной с хладнокровием паука или осьминога. – Может, ты должен покаяться… Или выполнить тайное поручение…
 – Ты не темни! – процедил этот боевой топор, невесть зачем принявший человеческий облик. – Выкладывай всё как есть. Легче станет.
 – Август… Я… виновата перед тобой… Простишь?
 – Говори!
 – Август… Я принадлежала Нилову… Дважды… И ещё, наверное, буду… Ему понравилось…
 Август вздохнул, как мне почудилось, с облегчением. Привлёк меня к себе, стал гладить по волосам. Так ласкают рабыню – полезную и послушную. Впрочем… Быть может, в моей женской слабости этот боец видел подвиг, достойный подруги воина? Ну правильно… Это ведь ради барона Августа Б. я пересекла всю Россию… Важно одно – муж не считал меня падшей. Узкие, сухие губы узника ласково ухватили мочку моего уха.
 – За это он даровал мне жизнь?
 – Да. Слово дворянина дал.
 Руки любимого бережно касались моего тела. Казалось, он благоговейно гладит гигантскую морскую жемчужину. Ревности не было и в помине.
 – И… как он? Не мучит, не издевается?
 – Ничуть. По-моему, достойный человек. Не обманет.
 Я прикусила язычок – не сболтнуть бы лишнего… Но мой политик размышлял о другом.
 – Кишка у витязя тонка меня казнить. Духу не хватит. Я же тут арифметику преподавал целый год. Нилов сам того захотел. Просвети, мол, людей. В том числе камчадалов. Я просветил. Скупщики пушнины да прочие купчишки на голову встали. Народ, если что, за меня горой…
 Хотя… У них тут, в Азии, всё на иной манер. Придут ночью, скрутят, вздёрнут, а тебе скажут, что я бесчестья не вынес и жизни себя лишил.
 – Август! Как язык поворачивается!..
 – Знай – ничего подобного я не содею. Жизнь моя принадлежит Польше. А может статься – всему человечеству. Я чую в себе присутствие высшей силы. И не царицыну холопу меня унизить. Плюющий в морские волны оскорбит не море, а сам себя…
 – Слушай, – перебила я робко. – Я чаю, Нилов – человек чести? Ужели нет?
 Муж мой задумался.
 – В обыденной жизни – пожалуй. Прям, как палаш, особенно коли выпьет. Ты не гляди, что он учтивый да обходительный. Это оборотень.
 – Волк?
 – Скорее медведь. Наступит и раздавит. Не предлагал тебе в православие обратиться?
 – Манил.
 – Уже на свою сторону потянул… Дворянин, рыцарь… А как почует угрозу России-матушке, так повесит в застенке и Вася-кот.
 – Август! Довольно каркать! Лучше посоветуй, как быть.
 Август благодарно сжал меня в кольце рук.
 – Прости, что так сложилось. Выйду – брошу перчатку. А покамест доверимся Богу.
 Рука Августа привычно, как на рукоять морского кортика, легла мне на грудь. Вся дворянская куртуазность вернулась к ожившему арестанту.
 – Нилов отведал, а мне дозволительно?
 Я растаяла, как мороженое на блюдце.
 – Ты же прикован?
 – Приноровимся…
 . . .
 – Август, – прошептала я, когда безмыслие схлынуло. – Может, не надо поединка? Я за тебя боюсь….
 Я беспокоилась и за Нилова, но не говорить же об этом вслух!..
 Узник снова припал губами к моей руке…

 3.

 Потянулись дни рабства. Формально я была свободна и в любую минуту могла уехать. Но Август томился в подвале, да и бежать из этого глухого угла было некуда. На первом же постоялом дворе с меня бы попросили деньги. Нечисто я играть не умела, гадать по руке – тоже, на картах – тем более.
 Тяжёлая медвежья лапа придавила меня к земле. Нилов, предупредительно-ласковый на ложе любви, железной рукой управлял острогом. Во мне он видел свежую работницу.
 Комнату мне отвели отдельную – всё же аристократка! В горенке умещались: кусок печи, гардероб с полками и распялками, пузатый комод с выдвижными ящиками, пара простых берёзовых стульев и рабочий стол, увенчанный бронзовым канделябром. Спала я на широкой лавке, на тюфячке, набитом оленьей шерстью и прикрытом домотканым рядном. Укрывалась стёганым одеялом червонного атласа. Иной раз мне становилось зябко, и я кидала сверху подарок хозяина – шубейку из красной лисицы.
 Стены во всём двухэтажном доме были бревенчатые. Щели затыкались мхом, паклей, непряденой шерстью. Слюдяные окна прятались за полотняными шторами, расшитыми крестиком по краям.
 С утра до ночи я кроила, чинила, вязала, шила, гладила, подрубала. Рубахи из крашенины… Миткалевое бельё… Сарафаны из пестряди и китайки… Кафтаны, суконные и сермяжные… Носки-варежки из собачьей шерсти… Порою я шила и вязала прямо сидя на ложе, прикрыв ноги шубейкою.
 Обедать меня приглашали в трапезную, как гостью. Прислуга величала меня сударыней.
 В десятом часу Нилов вызывал меня стелить постель. Хозяин крепости сидел в резном деревянном кресле, инкрустированном фигурками из моржовой кости. На платяном шкафу тщетно пыталось взлететь чучело орла. Со стен тоскливо глядели головы оленя, лося, медведя, как бы вопрошая – ты тоже попалась, женщина? Одетый в шёлковый японский халат, расписанный змеями и драконами, Нилов как никогда напоминал азиатского деспота – утончённого и жестокого. Прихлёбывал из пиалы отвар сосновых иголок. Морщился. Закусывал колотым сахаром.
 Постелив, я раздевалась донага и ложилась. Нилов докуривал трубку и шёл ко мне.
 Хозяин мог обесчестить меня не формально, а фактически. Мог бросить на колени, заставить снимать домашние туфли… Ради Августа я стерпела бы всё. Но Василий границ не переступал. Помнил, что я – дворянка? Рассчитывал обратить в православие? Или просто привык по-человечески обращаться с людьми?
 Натешась, владыка с небрежностью султана отпускал меня в комнату. Я сперва обижалась, а затем сопоставила факты. На кухню мне вход был закрыт. Похоже, Нилов искренне опасался, как бы я не угостила его мышьяком. Или не заколола во сне.
 Глупо. Я не смогла бы его сгубить. Пороков у жестоковыйного сатрапа хватало, но
по-своему он был честен. Не воспрещал мне видеться с мужем. Раз в три дня я спускалась к Августу, подкармливала его, утешала. Иногда благоверный тоже снисходил до меня.
 Голова моя плыла и кружилась, как бумажный кораблик в водовороте. Совершив двойной подвиг – добравшись до Камчатки и выцарапав мужа из лап смерти, я стала остывать к законному супругу. Любовь моя кончилась. Что послужило причиной? Желание достаться хозяину положения? Жажда новой любви? Не ведаю. Я внушала себе, что нечего равнять сытого, уверенного в себе сатрапа и голодного узника. Не помогало. Может статься, я Августа и не любила никогда. Нас сговорили родители. Август, с младых ногтей помешанный на политике, плевать хотел на семью. Повлиять на него не представлялось возможным. В конце концов этот горе-бунтарь доигрался.
 Поехала я за любимым из чувства долга. А он меня предал. После трёх опасных и тягостных лет кем я стала? Наложницей русского медведя. И всё по милости сумасброда Августа. Если бы не этот идиотский мятеж…
 С другой стороны, сохрани я верность, Августа бы казнили. Я осталась бы на Камчатке, в полной власти Нилова. Вряд ли у меня достало бы сил противиться…
 Августу я ничего не говорила. Ему и так было солоно.
 Порою чёрная туча тоски проливалась потоком слёз. Я ложилась на лавку и рыдала в пуховую, обтянутую ситцем подушку. Как-то раз Нилов, обходя дозором владения, застал меня плачущей. Хозяин молча подхватил меня на руки и среди бела дня, на глазах у прислуги, уволок в спальню. В тот день он сам постелил постель, был со мною чарующе нежен, а ночью позволил остаться рядом. Я лежала подле спящего господина и думала: а ну как Нилов и есть та самая половинка, кою мы ищем всю жизнь?.. Если я уплыву вместе с Августом, не видать мне покоя до конца дней. А за Василием я буду как в крепости…

 4.

 Спустя пару недель Нилов послал меня в лавочку за провизией. Доверие Василия ко мне возрастало. Жизнь пробуждалась на краю земли. Из-под замшелых камней пробивалась зелёная травка, кое-где виднелись жёлтенькие фиалки, готовились развернуться юные лопухи. Даже молодая крапива радовала заскучавший зимою взор. Кривые заросли каменной берёзы исходили сладким весенним соком. Местные дети – кто в нерпичьих кухлянках, а кто и вовсе голый по пояс – ничтоже сумняшеся вылизывали стволы.
 Я воспомнила Анджея и полынно-горько вздохнула. Увижу ли когда-нибудь сына?
 В лавке – русской избе, вулканом возвышавшейся среди юрт и землянок – я взяла камбалу, оленину, три фунту кускового сахару и возвращалась довольная. Незапно меня окликнули.
 – Сударыня! Пани!
 На поваленной лиственнице сидел малый лет семнадцати, смуглый, губастый, со сверкающими, как сахар, зубами – видимо, камчадал. Под рыжей распашной безрукавкой собачьего меха виднелась тёмно-серая фуфайка, связанная шахматкой. Штаны из парусины были заправлены в вязаные чулки, а на ногах красовались кожаные чирки без голенищ. Задубевшие тёмные руки с обкусанными ногтями теребили завязки объёмистой заплатанной торбы.
 – Пани... Вы ведь... супруга барона Б.?
 – Да, это я.
 – Я его ученик, Иван Стёжкин. Пан Август нас учил арифметике...
 – И как? Научил? – улыбнулась я.
 – Премного! – ответствовал парень. – Мы ж раньше как считали? По пальцам, а как переберём на руках и ногах, так за волосы хватались – это означало число несметное. А теперь... Ужо поплачут скупщики пушнины!..
 – Обрыдаются! – поддакнула я.
 – Чаю попросить вас, – потупился малый, – передать наставнику посылку. Там пирог... Фуфайка... Сестра связала. Туесок с толкушей... Не надо кривиться, сударыня! Зело скусное кушанье – смесь ягод с икрою... Пан Август весьма даже любит... Токмо не сказывайте никому, а то попотчуют нас горячей лозовой кашей. Ну как? Пособите?
 – Беспременно, – кивнула я.
 Тело моё носило клеймо власти Нилова... Аркан повелителя сдавливал шею. Но отказать я не могла.
 Августа очень украшала черта, довольно редкая для шляхтича – он всех почитал за ровню. Люди его любили. Да и малый располагал к себе. Такая же пешка, как и я. Правда, Стёжкин, дойдя до края, мог стать ферзём... А меня и не прельщала участь царицы. Воевать... Править... Сметать с доски враждебные фигуры... Кровь и огонь... К чему? Уж лучше неволя...
 Быть может, «просвещённые» сыны осьмнадцатого столетия углядели бы в поступке Ивана запретную страсть, но я видела одно – преданность ученика учителю. Гордость мешалась во мне с досадою. Муж мой всего себя дарил посторонним людям, а на меня плевал с высокой сопки. Нилов, и тот был заботливей.
 Обнадёжив отрока, я схоронилась за рыбачьими сараями и, косясь сторожкою зайчихой по сторонам, запустила глаз в полотняный мешочек. Востёр был выучень... В пироге с горбушей явственно прощупывался напильник. Фуфайка из некрашеной шерсти обволакивала пару пистолей, туесок с порохом и тряпичный узелок с пулями. Толкуша тоже была на месте. Ещё в посылке обнаружился клок бересты, по коему упрямо лезли вверх лиловые чернильные строчки: «Дорогой наставник! Крепитесь и ждите благого часа. Будет и на нашей улице гулянье. Этот нильский крокодил, этот василиск получит своё. Рад передать гостинцы для Вас и дозорных. Готовый ко услугам Иван.»
 Нильский крокодил... Василиск... За что они так пана коменданта? Ох, Август, просветил ты тёмных туземцев!.. Одна у тебя пламенная страсть – смуту сеять...
 Передачу я, однако, вручила по адресу. Август внушил мне страх своими предчувствиями. Да и... Почто я ехала на Камчатку? Нилова ублажать?
 Нилову, кстати, я ничего не сказала. К чему тревожить владыку...

 5.

 Русских считают пьяницами. Придавленные сапогом деспота, они и впрямь ищут утешения на дне штофа. Прячась в бутылку, подданный султана представляется себе всемогущим джинном…
 Нилов пил мало. Берёг мужскую силу, крепкую руку и ясность ума.
 Но у Василия была другая отдушина. Он собирал экзотические предметы. Огромные, в рост человека, китайские вазы, японские веера, туземные статуэтки моржовой кости заполонили его дом, как трюм торгового корабля. Сибирская бревенчатая изба внутри напоминала дворец.
 Да от чего же Нилову было отдыхать, спросят простодушные европейцы. Царь и Бог на всей Камчатской земле. Так, да не так. Во-первых, он с утра до ночи крутился, заставляя людей работать. Во-вторых, тяжела участь русского чиновника!.. На бумаге начертано одно, а жизнь течёт по-другому. Сказано – не моги брать взятки. А жалованья казённого не хватает, да и как отличить бакшиш от бескорыстного подношения, от благодарности?.. Опять же закон бывает настолько бездушным, что обойти его, пусть и небескорыстно – благое дело. Сказано – дери с туземцев три шкуры. А как после этого остаться отцом родным?.. Поневоле займёшься приписками…
 Вот и выходит, что каждый шаг чреват отставкой, а то и каторгой. Волей-неволей сбежишь в придуманный мир, где ты – всесильный владыка, окружённый заморской диковинной роскошью.
 Всё бы ничего, да я заподозрила, что являюсь новой жемчужиной коллекции…
 Мысль одна одолевала меня часто – чудилось, что Нилов меня презирает. Как-то ночью я отважилась задать хозяину этот вопрос. Владыка сидел у меня в ногах, курил и наслаждался ситуацией. Питонно-толстая свеча у изголовья медленно оплывала.
- Если желаешь знать, пани, я тебя уважаю.
- Уважаешь? За что?
 Лучше бы я помалкивала.
- Женщины покорённых народов всегда доставались победителям. Это идёт из
глуби веков. Закон жизни. И ты не пытаешься против него восстать. Ты стремишься мне угодить, я вижу. И днём работаешь на совесть. Не то, что твой вероломный муженёк!.. Устроил бунт на лопатках…
- Как это было, Вася?
- По первости вёл себя как ангел. Корабль, на коем шли ссыльные, попал в шторм,
 капитан погиб. Август взял командование на себя и довёл галиот до Камчатки. Я оценил. Затем… Быть может, и я что сделал не по уму. Говорят, ляхи принуждения не терпят. Но здесь, на краю империи, любое знание, всякое мастерство на вес золота. Велел я твоему заняться просветительством. Август взялся за дело со всей серьёзностью. Составил камчадальский словарь и посвятил мне. Уважил, значит. Целый год возился с подростками, арифметике наставлял. Купчишки бесились. Чуть до смертоубийства не дошло. Лавочник один, меховщик, надумал извести твоего благоверного. Подмешал купчина в сахар мышьяк да преподнёс твоему на Рождество. Август половину отправил мне, а сам затеял угостить товарищей-ссыльных. Чайком побаловать. Кто-то умер на месте. Август примчался ко мне, выбил чашку из рук… Я обнял его и назвал младшим братом. А братец названный мне такую свинью подложил…
 Я вздохнула. Василий был по-своему прав.
- Мне доносили, что Август недоброе затевает. А я не верил. Коллега, моряк… Фискалы не унимаются. Вызвал мятежника к себе, потолковать думал. Собрат по морю болящим прикинулся, дверь гонцу открывать не стал. Бунтари уже внутри сидели, сабли надраивали. Выслал я отряд – пятерых казаков. Веролом твой не хотел лишней крови. Заманил командира в дом… Водки с китовым язычком посулил. А в доме под дулом пистолета велел звать казаков по одному. Лиходеи всех повязали. А я не ведал. Под вечер выслал три десятка солдат. Пушечку медную предоставил. Крамольники встретили инвалидную команду на полпути, отбили орудие и двинулись на острог. Гром разрази нашу расхлябанность!.. Часовой в темноте принял бунтарей за своих. Окликнул. Ему ответили – да, вернулись с добычей. Отворяй ворота. Отворил. Завязалась потеха… Выбили дверь из пушки, ворвались в кабинет… Со мною, правда, тоже было десятка два… Стреляли из окон по неприятелю. И тут иноземец промашку дал. Пальнул в царицу-матушку. Оскорбились русские люди, навалились кучей на разбойников… Тут и бунту конец.
 Нилов помолчал с минуту, затем добавил:
- В меня небось палить не решился… Сюзерен, чай… Названный брат… Что скажешь, пани?..
 Я молчала подавленно. Что я знала о законном супруге?.. Воспитанник иезуитской школы… Военный моряк… Бунтарь… Уж нахлебался за политику тюремной баланды. И вот – опять. Почему?!.. Угнетения не выдержал? Или наоборот – слабину почуял?
- Я не хочу его смерти, - продолжал Нилов. – Но сидеть на пороховой бочке потехи мало. Дам ботик и плывите, куда глаза глядят. Ты не робеешь немалой погоды?
- Василий, - отважилась я…
- Ну-ну? – подбодрил хозяин.
- Василий… Можно я останусь здесь, на Камчатке?
Повелитель хранил молчание. И я добавила:
 - С тобой так спокойно!..
- Гляди не пожалей! – проронил комендант.
- Но ты бы хотел?
- Ничего не имею против.
- Только, Василий… Скажи Августу сам. Я боюсь!..
 - Я-то не пужливого десятка. Доложу в лучшем виде. – Нилов клацнул зубами, стиснул крепкими пальцами могучее колено и процедил: - Пусть в ножки поклонится, что живым отпускаю!..
 Хозяин острога докурил трубку и растянулся рядом. Я приготовилась ублажать владыку…
- Погоди, пани. Ты по-французски читаешь?
- Случалось, а что?
 - Дали мне француза одного фолиантище… Монтескье Шарль-Луи, «О духе
 законов». Бают, умный мужик. А я ни в зуб ногой. Всех познаний – мусье, адье да шевалье.
- А мадам? – уколола я.
 - Вот только что. Поможешь перевести?
 Сердце моё подпрыгнуло в горло. Азиатский деспот признал моё превосходство!.. Пусть не во всём, пусть в частности… Лиха беда начало!..
 
 6.

 И вновь я переступила порог кабинета – не жалкой челобитчицей, а комендантской сударкой, почти госпожой острога. Медвежья шкура…С неё-то всё и началось. Езус Сладчайший, как быстро одолела я камчатскую сопку. Два месяца шитья, вязания и горячих запретных ласк. Азиатская крепость пала к носкам моих туфель. Царица благосклонно подмигивала со стенки. Дыра на высоком челе венценосной врагини была аккуратно залатана. Упиваясь моей страстью, Нилов пёкся и о делах империи.
 Владыка кивнул мне на мягкое, обтянутое вишнёвым бархатом кресло, уселся напротив и подвинул в мою сторону толстый кофейного цвета фолиант с золотым латинским тиснением.
 …
- Есть три вида правления, - переводила я. – Республика, монархия, деспотия.
- Стой-ка, - прервал меня Нилов. – Польша – республика?..
- Да. Короля мы выбираем.
- Чёрт-те что, - поморщился азиатский сатрап. – А Россия – монархия?
- Бастард… Помесь монархии с деспотией.
- Любите вы нас, как собака палку. А доказать достанет пороху у француза?
 - Вот слушай, - толмачила я, не на шутку задетая небрежным тоном владыки. –
«Обширная по территории монархия нередко обращается в деспотию. Всякая деспотия управляется страхом. Деспот стоит выше закона, подданные стараются закон обойти. Перед тираном все рабы – и народ, и вельможи. Обуздать султана могут лишь вера и обычай. Знание при деспотии опасно, соревнование гибельно. Никто никому не доверяет. Народ либо беспощадно угнетается, либо крушит всё вокруг».
 - Да… бывало, - выдохнул Нилов. Изложение скорбных фактов сиих захватило его. Неприятель потерялся, опешил. Правда скогтила Василия, как ястреб – оробевшего глухаря. Я поспешила добавить масла в огонь.
 - «Вся земля принадлежит султану, поэтому возделывается спустя рукава и наступает всеобщее запустение. Знать, не имея земли, вымогает взятки. Каждый сановник – маленький деспот…»
 - Так и написано?.. Во даёт мусье… Набросал вражеский шарж на Росссию-матушку…
 - Погоди, тут ещё про климат… «В холодных странах люди крепче, мужественнее, больше полагаются на себя, уверены в своей безопасности, в них больше прямоты, меньше подозрительности, политиканства и хитрости. Народы жарких климатов робки, как старики. Северяне отважны, как юноши. У людей полночных стран крупные тела и мало живости. Физическая сторона любви на севере не в почёте…»
 - То-то ты меня Августу предпочла! – Василий хищно осклабился, по-волчьи обнажив левый клык.
 - Внимай, повелитель… «У жителей Севера организм здоровый, крепко сложенный, но тяжеловесный. Северяне находят удовольствие в охоте, странствиях, войне и вине.
 Север: мало пороков, много добродетелей, искренности и прямодушия.
 Юг: страсти, доходящие до преступлений.
 Умеренный климат: народы, непостоянные в своём поведении».
 Казалось, Нилов пробовал на зуб чужеземную монету. Отпивал из басурманского кубка. Его лохматые, как заснеженные кусты, брови сдвинулись.
 - То бишь… Мороз и гнёт… Мы, русские, одновременно рабы и воины… Нут-ка, а что мусье пишет про Европу хвалёную?.. Послушать интересуюсь!..
 - Просвещайся, хозяин, - дерзко пальнула я, и тут же, как всадник под вражьим арканом, втянула голову в плечи. Однако северянин не приметил издёвки.
 - «В республике правит весь народ или лучшая его часть. При монархии король подчиняется неизменным законам. Республикой правит совесть, монархией – дворянская честь. Рыцарь живёт по принципу: жизнь – королю, честь – никому. Самая почётная служба – воинская. Но если честь офицера будет задета (например, прикажут избивать гугенотов) – воин может и должен отказаться. Честь и деспотия – вещи несовместные, ибо честь презирает смерть. Зазнайство рыцарю не к лицу. Сила дворянина в скромности и простоте обращения. Такого господина народ полюбит.
 - Да-а, - протянул Василий. – Твоего веролома народ жалел…
 Я припомнила отрока с посылкой и зябко вздрогнула, будто кошка, застудившая горло хозяйским мороженым молоком. Должно быть, Август вовсю пилит цепи… А Нилов не ведает…
 Следующие строки так явственно напомнили мне бедную родину, что я побоялась читать их вслух, а лишь пробежала глазами.
 «Утрата чести и произвол знати ведут к анархии, а затем и к гибели государства. Чем шире свобода одного, тем ближе общее рабство».
 Зато нижеследующее Василий был просто обязан услышать.
 - «Имея под боком слабое государство, не следует его завоёвывать, а то получишь все его проблемы и партизанское сопротивление в придачу».
 Я отважилась поднять взор на угнетателя. Василий безмолвствовал. И я решилась продолжить проповедь.
 - «Завоёванное следует сохранять, а не разрушать. Поступай с побеждённым, как хочешь, чтобы поступали с тобой…»
 - Д-да?! – переспросил, задыхаясь от ярости, Нилов. Я подняла глаза. Хозяин покраснел, как солнце перед грозой, я даже испугалась, не хватил бы его удар. – Теоретик твой мусье, вот что я скажу тебе, пани!.. Я ли не по-людски обращался с твоим муженьком?! И что получил?
 Теперь уже я проглотила язык. Против правды все мы бессильны. Видя мою покорность, хозяин смягчился.
- Ну, что же ты замолчала?..
- Да тут про рабство…
- Читай, читай…
 - «Право рабства проистекает из презрения, которое один народ питает к другому вследствие разницы в их обычаях и верованиях. Истинная причина умеренного рабства, характерного для деспотии – желание слабого человека иметь покровителя. Люди привыкают ко всему, даже к рабству, если господин не жесток. Народы с простыми нравами, которые сами работают, относятся к невольникам более мягко, чем те, что перестали работать».
 Нилов потянулся и встал из-за стола.
 - Всё верно, - заметил он. – Одного не учёл мусье. В России людей мало, а земли много. Нужны рабочие руки. И в узде народ, знамо дело, держать приходится. Где в рыло, где высечь. Без этого – ни до порога. Потому жизнь дороже чести. А на Западе вашем родном яблоку негде упасть, народу, как сельдей в бочке.
- Ты-то откуда знаешь?..
 - Я ж морской волк. Приходилось сходить на берег. Земли мало, работы тоже. Грызутся за кусок хлеба. Иной раз и до смерти загрызают. Каждый сам за себя, но людьми тоже остаться надо, иначе – содом и гоморра. Потому честь дороже жизни.
 Сатрап понизил голос и продолжал:
 - Вот ты представь себе, как поступил бы на моём месте ваш, западный, правитель. Расстрелял бы мятежника, а там бы и вдовушкой насладился.
 А я вот… Не хочу я лишать его жизни!.. Хотя, пожалуй, следовало бы!.. Выдрать бы его, как последнего холопа, да ведь нож в спину метнёт… Не простит…

7.

 Бывает, что желаешь чего, убиваешься, а сбудется, так впору головой в омут. Как я переживала, что не пущают на кухню?.. Как обижалась, что за трапезным столом не сижу рядом с Ниловым? Сбылись грёзы деревенской юродивой.
 Приближались именины Василия. Челядь сбивалась с ног, являя на свет солёные огурцы, китовое, нерпичье и прочее сало, красную рыбу, оленину, жареных уток, гусей… На громадном материке стола, покрытом снежно-белой холщовой скатертью, острогами высились: узкогорлые восточные кувшины с курильским вином из дикого винограда, четырёхгранные, в серебряной решётке, штофы с рябиновой и брусничной наливкой; драгоценные стеклянные графины, по самое горлышко залитые самогоном, настоянным на сладкой Курильской траве. Десертом служили кедровые орехи, жимолость, варенье из морошки, брусники и голубицы.
 Вокруг стола спешно расставлялись простые берёзовые стулья.
 Накануне я натёрла голову желтком, затем помыла волосы крапивной водой, на ночь приложила к щекам парную оленину, а утром натёрла зубы тряпочкой с мелом.
 На мне было парчовое платье с узором – серебряные лилии на чёрном фоне. Высокий воротник скрывал шею. Я немного боялась носить декольтированные платья здесь. К чему играть с огнём… Вдруг Нилов меня покинет…
 Кстати, о Нилове. В европейском платье, в парике с косичкой, гладко выбритый по случаю праздника, мой повелитель гляделся ряженым медведем. Маскарадное впечатление ещё усиливала фляжка в одной руке и рог из моржового бивня (похоже, выточенный по заказу) – в другой.
 – Поди сюда, женщина, – отверз уста мой владыка. Похоже, в детстве ему совсем не давали играть. Или романов начитался…
 Я покорно приблизилась. Василий был уже здорово под шофе. Сатрапу чудилось, что он шепчет, однако низкий бас предавал хозяина. Я послушно нагнулась. Слуга царицы с грацией белого медведя обнял мой затянутый в рюмочку стан (неужто тайны Мадридского двора кончились?) и тихомолком зарокотал прямо в ухо:
 – У нас, у русских, есть обычай. Кто на званом обеде стоит за спиной государя и прислуживает самодержцу, считается самым близким к царю человеком. Я хочу, чтобы сегодня ты, пани, стояла за спинкой моего кресла. Ты согласна?..
 Не помня себя, я кивнула.
 Завоевание России неслось семимильными шагами. Куда там Августу с его кортиком против женской улыбки… Покорённый сатрап, не ведая о своём поражении, отчего-то потирал руки.
 – О!.. Это надо отметить!...
 Азиатский деспот взял со стола гравированную турецкую джезву и вылил в пиалу дымящийся чёрный кофе. Бросил кусок сахару, размешал серебряной ложечкой. Плеснул янтарный коньяк из фляжки. Я глядела во все глаза, забыв хлопотать лицом.
 – Тебе ещё многому предстоит научиться, пани… Это – «медведь», наш морской напиток. После него котелок знаешь как варит!.. В немалую погоду – само то… Держи… Давай я тебе плесну… – неверным движением Василий сгрёб со стола ещё одну пиалу и смешал второго «медведя». – Обменяемся чарками, пани!..
 – Что это значит, Василий?..
 – Японский брачный обряд.
 – Берёшь меня в жены?
 – Лучше поздно, чем никогда!..
 Я пригубила, и все печали, меня гнетущие, рассыпались остывшей золой. Август в подвале? Сам того захотел!.. Я оторвана от родины? Зато познала любовь!.. Рабство? Да это же сказка Шехерезады!..
 Всё застолье я была как в тумане. Внимание уходило на то, чтобы удержаться на ногах, вовремя подать блюдо или столовый прибор. Василий не рассчитал с коньяком. Впрочем, быть может, он намеренно плеснул лишку?..
 Из колдовского морока меня вырвал голос хозяина. Василий, поднявши рог из моржового бивня, провозглашал:
 – Слава женщине покорённого народа, разумеющей своё место в мире!..
 Ошибки быть не могло. Гости смотрели на меня, одобрительно цокая языками.
 Вот змей!..
 Гонор мой взыграл. Не помню, как выскользнула из рук глиняная тарелка с порезанной черемшой. На белой скатерти руинами засмуглели осколки… И снова все глядели на меня… Я закрыла лицо руками и опрометью кинулась вон…
 Конечно, Василий и раньше говорил мне нечто подобное… Но одно дело – тет-а-тет, и совсем другое – прилюдно!..
 … Я забилась в какую-то кладовку и разрыдалась. Интересно, думала я, что предпримет Нилов?.. Выпороть, наверное, прикажет. Ну и пусть!.. Всему есть предел. Закушу руку и буду молчать.
 В темноте коридора затеплился огонёк свечи. Послышался густой хриплый бас – хорошо мне знакомый.
 – Эй, пани, вылазь!.. Ну, шутковал я. Прости великодушно.
 – Убить вас мало за такие шутки, пан комендант! – бессильно вскрикнула я. Нилов молча приблизился, задул свечу и хозяйски принялся шарить по моему телу. Я забилась, как куропатка в силке.
 – Оставьте меня, крокодил нильский… Чудище допотопное… Я не буду рабыней!..
 – Поздно ты спохватилась, панночка, – ощерился комендант. – Покорилась, так не устраивай бунт на лопатках… Всё равно бесполезно…
 С этими словами морской офицер подхватил меня на руки и понёс в опочивальню. Я ощущала себя добычей летучего змея, тряпично обвисшей в кожистых лапах. Вот сейчас чудовищный ящер ударится об пол, обернётся человеком и велит мне, жалкой пленнице, расслабиться и наслаждаться…
 Пан Езус, Матка Бозка Ченстоховска!.. Когда же всё это кончится?!..

 8.

 Уже когда Нилов отворотился, не пожелав доброй ночи, я пожалела, что не расцарапала ему лицо там, в чулане. Хотя… Василию завтра на службу…
 Всю ночь я ворочалась, отдавшись глупой, бессильной ярости, и задремала лишь под утро. Я поняла, отчего Август честил коменданта нильским крокодилом и василиском. Постигла, что же толкнуло моего супруга на бунт.
 Во сне я была свободна. Плыла с Августом на галиоте по холодным, свинцово-серым морям, а пана коменданта близко не было. И бесчестье ушло.
 – Эй, пани, вставай!.. На работу пора!..
 Я вывернулась из рук хозяина и уставилась в бревенчатую стену, разглядывая сучки.
 – Что за притча? – повысил голос владыка. – А шить кто будет?..
 – Если вам надо, пан комендант, идите и сами шейте. Или пусть женщина покорённого народа вам шьёт. А я не пойду.
 Теперь уж точно выдерет, как сидорову козу… Мне явственно представилось, как Василий озадаченно потирает непривычно колкий подбородок. Проучить надобно бабу глупую… Чтоб не повадно было хозяина перед гостями срамить…
 – Добро, – сказал наконец Василий. – Объявляется выходной. Пошли на речку, на лодке покатаемся. Отдохнём. Именины всё ж таки…
 Щёки мои заалели. Виктория!.. Азиатский деспот уразумел!.. А что пардону не просит… Да где ж это видано, чтобы сатрап извинялся перед рабыней!.. Не проси груш у тополя…
 Водоёмов на полуострове было много. Ключевые реки, берущие начало у подземных источников. Горные потоки с порожистым руслом и стремительным, быстрым течением. Озерца в кратерах потухших вулканов. А у берега моря – солёные озёра-лагуны. Во время приливов морская вода заплескивает в озеро через песчаную косу, да там и остаётся. Василий говаривал, в тех лагунах сельди – лови, не хочу.
 Но речка, на которую мы пришли, одолев ельник, берёзовую рощицу и оленье пастбище, заросшее кровохлёбкой, дягилем, верещатником и вездесущей камчатской крапивой, была самой обыкновенной, с низкими глинистыми берегами. Вода была желтовата, иловата, и, как русские говорят, «со ржавщиной». Поодаль, на бережку, распускались кудрявые розовые саранки.
 Покамест я любовалась цветами, Василий отвязал и столкнул на воду плоскодонное судёнышко. Кликнул меня. Подобрав юбки, я с трудом запрыгнула в лодку и уселась на банке. Лихо загребая двухлопастным веслом, Нилов вывел душегубку на середину реки. Я невольно залюбовалась хозяином. В синей морской куртке с двумя рядами медных пуговиц, из-под которой виднелась белая шерстяная фуфайка, со свежей чёрной щетиной на подбородке Василий казался истинным владыкой всех океанов мира. О Езус, почему мы не встретились раньше… В молодости… Ещё там, у меня на родине… Тут я сообразила, в каком качестве Василий мог оказаться в Польше, и поёжилась. Нет уж, пусть лучше на Камчатке сидит… Сквозь пелену пикантных размышлений до меня долетел грозный голос азиатского деспота.
 – Ты, пани, умеешь плавать?..
 – Как топор, – призналась я без малейшей куртуазности. Одичала, видать…
 – А знаешь, как у нас в России учат плавать? Вот догребу до глубины и выкину тебя, как кутёнка, за борт!..
 Довольный перемирием, Василий резвился, как мальчишка, и вновь рвался в бой. Что поделаешь – воин… Но не пристало гордой пани склоняться…
 – Ой, как страшно… За борт он меня выкинет… Стенька Разин нашёлся!..
 – И выкину!..
 – Выкинь, выкинь!.. Что, боязно?.. Поджилки трясутся, мой повелитель?
 – Ах, ты ещё глумиться…
 Василий отложил весло, поднялся с банки, собираясь, видимо, повергнуть меня в смятение и трепет… подхватил на руки… да нет же, не посмеет… сейчас обратно посадит…
 О-о-о!...
 Крик мой повис над рекою и захлебнулся. Пальцы бессильно скользнули по склизскому днищу душегубки… Ноги запутались в намокших юбках – нижней и верхней… Ржавая глинистая вода везде – перед глазами, в носу, во рту и в лёгких – кх, кх!.. О, как глупо… Как глубоко… Всерьёз… Не игра… Уцепиться не за что… Глубже… Ещё глубже… Навстречу гибели… Август… Анджей… Прощайте…
 И тут кто-то властно, крепко и больно, как водяной, берущий утопленницу, вцепился мне в волосы и потянул – отчего-то не вниз, а наверх и куда-то вправо. Выше… Правее… Перехватил за пояс…Так, верно, нильские крокодилы тащат добычу – в воду… Почему же меня – на берег?..
 Очнулась я уже на берегу, близ тех самых саранок. Я лежала на земле, ощущая затылком холод могучего валуна. Василий, мокрый, натужно-красный, стоя на коленях, приводил меня в чувство – изо рта в рот. Шнурок был вытащен из корсажа и Василий быстрыми толчками обеих рук – правая лежала на левой – разгонял кровь по моему телу.
 – Ты что… Вася… люди… увидят…
 – Пусть видят, – огрызнулся Нилов. – Все уже знают… Да и не чужие мы… Вон, чарками вчера менялись… Ты что меня пугаешь-то, а?.. Опять решила вдовцом оставить?..
 Игры продолжались… Смерть отступила от нашего ложа.
 – Ах, я тебя пугаю… Сам виноват!..
 – Прости, я дурак, – между делом бросил Василий, продолжая разгонять кровь. – Не сообразил, что на тебе юбка… Бывает – видишь воочию, а не доходит… Ну шалый я, шалый… Уродился таким… И всё же – держись Ваську Нилова, пани… Он тебя не предаст… Не то, что…
 Я снизу вверх глядела на господина. Со слипшимися мокрыми волосами, перемазанный илом, глиной, в промокшей насквозь расстёгнутой куртке, с которой текла вода, он был мне в ту минуту несказуемо дорог.
 – Ты… рискнул за меня жизнью… хозяин?..
 Но Василий не поддержал игры.
 – Да нет, я хорошо плаваю… Лодку вот только перевернул… Когда за тобою прыгал. Струхнул маленько, а как же… Пришлось тебя до берега волочь, слава Богу, недалеко…
 – Слушай, Вася… Может, пойдём?.. Холодно, – поёжилась я.
 – Погоди, одну вещь скажу, – Василий прилёг рядом на землю, обнял меня покрепче и шепнул на ухо: – Твой веролом-то, слышь, бежал. Три дня уж будет. Казаки ищут, никак изловить не могут. Бросил он тебя, пани.
 

9.

 Пронеслось ещё две недели. Август не подавал о себе вестей. Ужели понял, что мы с Василием созданы друг для друга?..
 Однажды мы сидели под портретом Екатерины Великой и вновь переводили Монтескье. Летнее солнце играло на шахматной доске пола. Тяжёлая дверь приотворилась и показалась лисья мордочка караульного.
 – Ваше благородие, – обратился к Нилову стражник, – дозвольте отлучиться… Лушка рожает…
 – Ладно, – буркнул Василий, ухмыляясь в отросшую бороду. – Всё одно башка твоя другим занята, караульщик. Я, если что, и сам отброшу неприятеля…
 Воин-слуга исчез.
 – "Деспотия противна природе человеческой, – толмачила я. – Почему же деспотий много?.. Да потому, что основать тиранию проще всего. Легче всего создать её на острове или среди пустынь. На худой конец можно объявить соседей варварами. Но тот, кто обманывает народ, сидит на вулкане. Жизнь короля безопаснее, чем жизнь султана".
 – Что так? – не уловил сатрап.
 – Внимай, господин… При монархии сословия имеют разный вес в обществе. При деспотии все одинаково бесправны, легче объединяются, но править озверевшей толпой вчерашних рабов не в человеческих силах. В истории Европы много гражданских войн и мало дворцовых переворотов. В Азии наоборот.
 – Перевороты без гражданских войн, – кивнул Нилов.
 В дверь опасливо постучались.
 – Войдите! – кинул сатрап.
 Привидение, возникшее на пороге, откинуло капюшон плаща. Золотые волосы рассыпались по прямым плечам. Странно… Зачем красота политику?.. Хотя… Солнце может отразиться и на поверхности озера, и на сабле…
 – Ирена, я за тобой.
 – Вконец обнаглел, родной? – севшим голосом осведомился Нилов.
 – Какой я тебе родной…
 – А ты не открещивайся… Приятель по жене, как бают туземцы…
 Ох, Васька… не с тобой ли мы вчера читали, что жители Запада кровью смывают обиды?.. Нашёл, с кем язык распускать, балда…
 Август побагровел.
 – Тебя туземцы рано или поздно прирежут, быдло…
 – Не надо!.. Они добро помнят, не то что ты… Я к тебе по-людски, а ты бунтовать… Я тебе жизнь дарую…
 – Вспомни-ка свои пьяные присказки… Великая Польша от моря Лаптевых до Баренцева моря… Кто так говорил? А?!..
 – А ты в двенадцатом году сундучок стащил…
 – Дикарь пещерный… Знаток народных обычаев… Девушки покорённых народов всегда доставались победителям… Закон жизни…
 – От такого, как ты, всякая баба на ворога поганого кинется…
 Сатрап, наложница, мятежник…Шахматные фигуры. Вот сейчас Нилов схватит меня и прикроется. Что есть жалкое существование рабыни против его жизни, единственной, неповторимой, полнокровной… Василий не сподличал. Он лихорадочно рылся в ящике стола, тщась заговорить противнику зубы.
 Ведал ли Нилов, что Август не в шутку опасен?.. Или воображал, что всё происходящее – детская игра, театральное фехтование по клинку?.. Жители деспотии до старости остаются подростками…
 – А что зарвавшихся сатрапов стреляют – это не закон жизни?..
 – Не пыжься, не посмеешь… Кишка тонка, пупок порвётся, родной…
 Две недели назад Василий не сообразил, что в юбке далеко не уплывёшь… Сейчас он опять в упор не видел реальности… Глумился, как идиот…
 – Васька, молчи!!!...
 Поздно я закричала. Из-под плаща полыхнула молния. Грянул гром. Пополам раскололась шахматная доска. Лёгкий маневренный конь, выскочив непонятно откуда, сбил тяжёлую, ходящую только прямо ладью. Я не могла поверить. Дворянин? В дворянина? Из-под плаща? Мой муж, Август? Борец за свободу родины?
 Императрица бессильно глядела, как рушится на медвежью шкуру её шалый, но верный слуга. Голыми руками Август не завалил бы Василия. Русский медведь одолел бы польского волка. Но цивилизация сделала своё дело. Огнестрельное оружие… Иезуитское коварство…
 – Доигрался, – прошипел Август, перезаряжая пистолет. – Донадеялся на свой русский авось…
 – Август, зачем?! – простонала я.
 Белокурый дьявол обернулся ко мне.
 – Что – зачем?
 – Убивать зачем?!.. Он дал бы лодку… Мы бы уплыли…
 О ночном разговоре с Ниловым я предпочла умолчать. Слёзы текли по моим щекам. О Езус!.. Что же такое барон Август Б.?.. Отважный рыцарь, вырвавший любимую из лап василиска?.. Или бездушный, хладнокровный паук, повелевающий из глухого погреба судьбами человечьими?.. Железная воля, пройдя сквозь стены, бросила жену в объятия бывшего сюзерена. А парою недель позже выманила меня на улицу, столкнула с мальчишкой, заставила передать посылку… О Езус, я хотела как лучше… А вышло… Вот так и рождаются легенды о польском вероломстве…
 – Успокойся, – повелел мой супруг. – Дал бы он лодку… Дырявую… Или погоню бы выслал да потопил. Да я бы на его месте…
 – То ты!.. – вырвалось из моих уст. – А Василий… Да что ты вообще о нём знал?..
 Хотелось упасть на остывающее тело и по-бабьи завыть. Но я представила кривую ухмылку Августа. Ай-яй-яй, процедит сквозь зубы он. Дворовая девка лишилась хозяина. Как печально. И я удержалась.
 – О женщины, – фыркнул Август. – Не много же вам надо… Повыше ростом, пошире в плечах, комендант острога… Где уж мне, убогому ссыльному…
 Будь мы дома, я бы отвесила муженьку леща. Но здесь, на Камчатке…
 Супруг будто подслушал мои мысли.
 – Оставаться не советую. Кто ты? Жена убийцы, с убитым амуры крутила… Тебя кутузкой припугнут и по рукам пустят. Думаешь, все русские так же благородны, как Нилов?..
 О, какая низость… Сгубить человека и над свежим трупом рассуждать о его благородстве… Хотя… быть может, это попытка отдать должное поверженному врагу? Но почести – почестями, а Василия нет. За что?!..
 Я поёжилась и закрыла лицо руками. Август понял, что сопротивление моё сломлено, подсел, стал гладить по волосам, по плечам… Властный, жестокий западный воин пытался утешить пленницу. Губы Августа коснулись мочки моего уха, ласково ухватили… Я не противилась. За два последних месяца я пообвыклась с участью военной добычи.
 – Ирена… Ну что ты, что ты… Такие подвиги совершаешь… И вдруг ведёшь себя, как обыкновенная девка!.. Думаешь, попрекать начну?.. Да я ведь тоже изменял!.. И на этапах, и здесь, на Камчатке… Пока на воле ходил…
 – На этапах? – очнулась я. – Это… с воровками, что ли?!..
 – О-ох, Ирена… К чему сословные предрассуждения… Они – воровки, я – убийца, авантюрист… Думаешь, раньше лить кровь не случалось?.. Без крови мир не переделаешь…
 – Ох, Август, – простонала я. – Ты ведь совсем не такой… Ты детей учил…
 – Учил, – эхом отозвался мой муж. – Не всё же стрелять да резать… Впереди Божий суд… Чистилище… Дай, думаю, хоть кому-то добро принесу… Как видишь, вернулось… Бог за меня… За Польшу…
 Человек, убивший Нилова, единственный мой защитник, ласкал меня, как знахарь – младенца, голубил, заговаривал, зашёптывал мои беды… И самые ужасные слова в его устах казались верными, точными…
 В конце концов, что мы такое, если глянуть сверху? Так себе, муравьи. Склюнула одного трясогузка… Не всё ли едино?..

 10.

 Мы уплыли с Камчатки. Августа уже ждал галиот. Что-то, а находить общий язык с народом Август умел. Я надеялась вычеркнуть всё из памяти. Но я не властна забыть. Говорят, что сочетал Бог, не порушить смертному. Но я разобью свою цепь. Лишь только судно бросит якорь в Марселе, Бордо или Нанте, я сойду на французский берег. Вызову маменьку с Анджеем. Август пускай плывёт дале, на родину. Или пусть едет, мне безразлично. Пусть снова убивает людей, взрывает оружейные склады и подстрекает на бунт подростков.
 Койки наши висят в одной каюте, но я ему боле не жена. Мятежник стойко перенёс удар. Другой бы отдал меня команде, но Август никогда не подличал без нужды.
 И лишь бессонными ночами, в полнолуние, когда золотой щит наливается кровью, подобно глазу дракона, я тяжело ворочаюсь в гамаке и горько думаю: стоило принести посылку хозяину… Хотя бы предупредить его… Василий Нилов сейчас был бы жив.