Моряк Гордей.
Перед грязным витражом общепитовской столовой переминался с ноги на ногу отец невесты - сухой и высокий дядька Гордей с обвислыми рыжими усами. В руках он держал вышитый рушник с караваем и солью. Гордей Иванович выдавал замуж последнюю из трех дочерей, Анну, за лейтенанта Нобника. Гордея в рыбацком поселке знали и уважали. Вдовец один воспитал дочерей, которых его Татьяна, большая охотница до мужиков, нарожала быстренько - через каждые два года - и умерла от непонятной болезни крови, в аккурат на «Петров день», когда маленькой Анютке - нынешней невесте было-то всего три годика. Гордей и его передовая бригада в тот день набили трюма траулера в подволок тихоокеанской сельдью и спешили домой, выжимая из старичка МРТ-1 целых 12 узлов. Радиограмма о смерти жены пришла, когда до поселка оставалась двое суток хода.
Долго стоял рыбак над рыжим холмиком, с нанизанным на него серым памятником с пятиконечной звездочкой, в окружении притихших девочек, старшей из которых на днях исполнялось 7 лет. Солнце, готовое сжечь с лица земли явную несправедливость создателя - сделать вдовцом моряка - полуденным маревом стекалось с погоста к пыльному поселку.Татьяна, царство ей небесное, была гулящая баба, и Гордей знал об этом, но когда пьяный рыбмастер заметил, что она «слаба на передок», разукрасил рожу передовику социалистического соревнования и поселковому депутату всеми цветами денежных знаков.....
Клаксон рявкнул и вырвал Гордея Ивановича из прошлого. Подержанная ГАЗ-21 с лучистыми золотыми кольцами на крыше автомобиля плавно стала заворачивать к столовой с облезшими желтыми стенами в разводьях трещин последнего землетрясения.
Гордей с хрустом распрямил спину; гости зашевелились и загалдели; колокол на столбе зашипел, и треск помех слился с маршем Мендельсона.
Свадьба как свадьба: стандартный набор закусок и ритуалов, традиционное «Горько на счет»; и шумный пирог, который обносила среди гостей свидетельница, чтобы собрать побольше денег для молодых. Пирог выпала честь разрезать за 300 рублей командиру подводной лодки, на которой и служил жених. Родители Нобника на свадьбу из Москвы не прилетели, что дало повод в очередной раз посудачить в поселке злым старухам над несчастной, но дружной семьей пожилого рыбака.
В общем, обычная, традиционное, русское раздолье. Боцман рвал меха баяна, а муж старшей сестры подбивал поддатую молодежь украсть невесту, чтобы заставить салагу - жениха выпить из полной туфли, которую зятек снял с ноги новоиспеченной гражданки Нобник. Моряки косилась на брюхатую невесту и отказывалась: «Как бы, того, не родила».
Сам жених с тоской смотрел на вакханалию, творившуюся за столом, и помалкивал. Лейтенант еще и напрасно злился на механика Жданова, который попросил слова и произнес, с точки зрения Старова, замечательный тост: «Желаю нашим соседям за проливом Лаперуза свата рикшу, тещу гейшу, а жениха Мойшу! А нашим молодым, по эту сторону Лаперуза, детей как у отца – молодца Гордея Ивановича. За родителей!»
Выпить-то выпили, но зашушукались. Толя Жданов, не обращая внимания на негодующие взоры жениха, налегал на голубцы. Ефим Нобник скрывал, что был евреем, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: генотип «Земли обетованной» унаследованной от предков, превалировал над фенотипом земли москалей.
Старову стало нестерпимо скучно, и он после десятого повторения «Арлекино» с прилипшей к нему с начала вечера носатой девицей, деликатно намекнув ей на гальюн и прошмыгнул в коридор, где моряки с экипажа во главе с замполитом заканчивали последние театральные приготовления выхода на свадьбу свиты Нептуна. На старшего лейтенанта никто не обратил внимания, и Виталий через уже остывшую и пустую кухню вышел в прохладу Сахалинской ночи.
Легкий бриз струился с моря. Желтая луна в красочных бликах темной изумрудной воды рисовала ребристую дорожку к холмистому берегу с густыми зарослями лимонника. Цикады разносили свою свадебную песню далеко-далеко вдоль узкой кромки берега и сливались с привычным шепотом ласкающего прибрежные камни темного моря. Издали с сопки доносились обрывки разухабистых, свадебных частушек, да черноту ночи вспарывали сигнальные ракеты, запускаемые в честь молодых кем-то из сигнальщиков по приказанию набравшегося посаженного отца жениха – командира Б-61.
Старов присел на теплый еще валун и закурил, наслаждаясь красотой ночного моря. Нежный запах болгарского табака смешивался с запахами моря, йодом водорослей, оставшихся после отлива на берегу, и витал, и кружил в слабом облаке дорогого мужского парфюма, исходившего от сильного молодого тела. Виталий размышлял, стоит или не стоит прокрутить быстротечный роман с носатой девицей, однозначно давшей понять о том, что девочка готова. Легкий хмель кружил в голове и накручивал мысли о женитьбе: «Нет извольте, таких свадеб во тьме тараканье нам не надо. С Нобником ясно, девушка беременна, хочешь или не хочешь, надо жениться: «Облико морале –совьето офицеро!». Да и невеста, если честно сказать, красавица, говорят, в мать-покойницу. Высокая, стройная, темные волосы толстыми кольцами по старинному образцу уложены на голове, величественно поддерживаемой лебединой шеей в богатом ожерелье – подарке неведомой свекрови. Глаза миндалевые, задумчивые с поволокой с большими пушистыми ресницами смотрят всегда открыто, и в них столько внутренней силы и чистоты, что хочется встать на колени и молиться, словно матери небесной. Губа - не дура у строптивого Нобника - такую кралю отхватить. Лейтенанта Ефима Нобника он знал плохо. Как и все москвичи, парень был с норовом, а на Тихоокеанском флоте, таких офицеров не особо жалуют. Прошел уже год его службы в экипаже, но командир электронавигационной группы звезд с неба не хватал, поэтому и звание старшего лейтенанта в отличие от Старова не получил. Нобник держался особняком, дружбы ни с кем не водил, хотя был всегда приветлив. А главное, у Ефима водились деньги. Он охотно одалживал другим лейтенантам, просаживающим свою получку на берегу за два-три ужина с девочками в ресторане. Командиру БЧ-3 большой дизельной подводной лодки Старову Ефим симпатизировал, и когда Виталий попал в медсанчасть с банальной ангиной, даже навещал его, принося с собой фляжку коньяка для «полоскания горла». Перспектива, что их приятельские отношения могут перерасти в необходимую для подводников флотскую дружбу, мгновенно растаяла, когда, проигравшись в Кошу (разновидность настольной игры в нарды, зам.авт), Нобник со злостью швырнул доску в лицо Старову. Виталий наладил ему в ответ хорошего пинка и выгнал из первого отсека лодки, приказав вахтенному: «Лейтенанта Нобника в торпедный отсек не пускать без сопровождения командира и старпома». Матрос Габибулин вытаращил узкие глаза, поняв приказание к исполнению дословно, начал соображать, как такое может быть на практике.
Где Ефим познакомился с Аней, никто толком и не знал. Полгода назад заходили в Советскую Гавань, и Нобник тогда исчез на три дня, что было неслыханной дерзостью для молодого офицера. Лейтенанта искали всем экипажем, а он запал в каком-то борделе, устроенном в одной общаге, где обитали девушки со всей страны в погоне за длинным рублем на переработке рыбы.
Ефима препроводили на гауптвахту, и резвый замполит начал готовить суд чести. Старов хорошо помнил скисшую рожу зама после посещения по этому вопросу начальника политотдела. Один звонок из Москвы, и лейтенант Нобник не только не предстал перед судом чести, но и был досрочно освобожден. Кто его московские покровители, никто не знал, но поговаривали что мамаша - директор Московского военторга. Еще поговаривали, что в том общежитии и нашел лейтенант свое счастье. Старов мало этому верил, милая невеста не походила на обитательницу рыбацкого борделя.
В темноте послышался прокуренный кашель, затрещал хворост, и из кустов, осторожно переступая по крутым земляным ступенькам, спускался к морю Гордей Иванович. На полпути он увидел сидящего на валуне спиной к нему человека, и остановился в нерешительности. Старов обернулся, узнал отца Ани и окликнул его: «Гордей Иванович, присаживайтесь, покурим!»
- Будешь?! – сиплым голосом спросил рыбак, протягивая холодную фляжку.
Виталий сначала сделал маленький глоток, а затем запрокинул голову, принимая «на грудь» удивительно приятный на вкус крепкий напиток с хорошим терпким запахом.
- Понравилось?
- Слов нет! – сладостная нега растеклась по телу.
- Чача на Женьшене, сам гоню из дикого винограда. А женьшень старшая дочь привезла из Уссурийска. Ее Марина зовут, от слова море! - Гордей тоже приложился к фляжке.
- Только она единственная моя дочь, а остальные не мои, - неожиданно у него вырвалось - и рыбак замолчал. Старов по треску табака и яркой вспышки цигарки у обвислых усов понял, что затянулся Гордей Иванович крепко.
-Тебя как зовут, старлей?
-Виталий!
-Женат?
-Нет пока.
-И то правильно. Моряку жениться надо, этак лет в тридцать пять, когда погоны большими звездами да широкими шевронами рукава кителя будут украшены. Да и умишка уже наберешься, а главное, женщин понимать начнешь.
-В каком смысле? – Старов с интересом всматривался в темный лик интересного собеседника.
-Я один воспитал трех дочерей. На моих глазах они из маленьких девочек превращались во взрослых девушек. Они разные, но объединяет их одно желание любить и быть любимой. Несчастными их делаем мы – мужики, потому что не даем того, что по праву им принадлежит от бога. – Рыбак вздохнул. Уметь любить женщину большое искусство, у нас в стране не учат этому, а жаль.
От таких слов Старов был сражен наповал. Пожилой моряк показался ему просоленным морем, без лишних изысков мужиком, для которого все удовольствия сводятся к хорошей выпивке и горячей одноразовой постели с грудастой рыбачкой. Мысли понеслись по кругу: «Оказывается, товарищ старший лейтенант, вы самодовольный индюк, посматривающий на людей свысока. Среди неотесанных, на первый взгляд, моряков рыбацкого сословия встречаются тонкие и ранимые, так же, как и среди интеллигенции - отъявленные негодяи и садисты".
- Любить женщину, это не только читать ей стихи при луне, но и разделять с ней постель. Моряку в этом вопросе, в отличие от сухопутного и пешего брата, намного сложнее. Разлука притупляет физическую близость, а если ты еще и немастак по этой части, то рискуешь по возвращении с морей в лучшем случае вернуться к пустому очагу. – Гордей чиркнул спичкой и Старов увидел боль на его лице. Она глубокими морщинами собралась у слезившихся глаз и сбегала по обвислым усам в черноту ночи.
-Так было со мной. Мы любили друг друга, но рожала моя Татьяна от других мужиков. Я оставлял надежду, что это не так. Однажды на этом самом месте она призналась. Тогда у нас сорвалось из-за меня. Я страшно избил ее, но сделал еще хуже. Жена болела и не могла встать к детям. Я пил на судне, закрывшись в каюте. Девочки плакали и жалели мать, не понимая, что натворили их родители. После запоя увидел изможденные лица дочерей, занял кучу денег, перевел их в чеки и по книжке моряка набрал всяких вкусностей и дефицитов. Через день ушел в море отрабатывать долг. По возвращению увидел, что она снова беременная. Скоро родилась Аня. Позже узнал, что третью дочь она родила от того самого барыги, которому я был должен тогда. Он потребсоюзом у нас командовал. Три года мы жили тихо, да и Таня остепенилась, но умерла. Пусть ей будет земля пухом!
«Папа! Папа!» – звучал тонкий голос сверху с невидимой в ночи округлости сопки, ей вторил басовитый. - Отец, мы уезжаем!
-Ладно, Виталий, извини за откровенность старика. Иногда выговоришься хорошему человеку, и полегчает. Вы хороший человек, слушать умеете боль человеческую. Спасибо. Давай допьем и наверх.
-Правда, у меня теперь зять Мойша, как ваш дед говорил?
В ответ над морем полетел с надрывом голос В. Высоцкого: «Закаленные во многих заварухах, слухи ширятся, не ведая преград,- ходят сплетни, что не будет больше слухов абсолютно, ходят слухи, будто сплетни запретят!»
На самой вершине сопки Старов подал старику руку, и они выбрались из зарослей на песчаную дорожку, ведущую к зданию столовой, еще более ветхому, и казалось, придавленному темнотой. Красные фонари габаритов «Волги» качнулись на разбитой дороге и исчезли.
Гордей Иванович украдкой перекрестил молодых, и сам себя в мыслях успокоил: «Говорят, евреи хорошие любовники, и наших русских женщин обожают. Повезло дочке, не то, что ее покойнице матери. Да и зятек, сразу видать не моряк, скоро на берег спишется, не то, что этот стралей. Ишь ты, в душу запал хлопец, потому что утюжить моря и океаны будет, как мы!»
-Пойдем, Виталий, накатим еще по одной за молодых! – с теплотой в голосе позвал Старова вмиг состарившийся Гордей Иванович.
В ярко освещенном кругу, взбивая пыль, рыбаки и военные моряки с Б-61 затеяли во дворе столовой самую интеллектуальную игру - перетягивание каната.
- На три! – орал пьяным голосом командир и дал отмашку. Крепкие тела упали вдоль толстого пенькового каната с обоих концов двумя командами, подошвы поехали по земле. Треск! Отсыревший в трюмах канат лопнул ровно посредине, и облака пыли накрыло барахтающиеся две «кучи малы». Свадьба набирала новые обороты. Гордей весело смеялся, обняв за плечи коренастого подводника. Старов понял, что старый рыбак по–настоящему счастлив только сейчас.
(Дед-механик на корабле – зам. автора).