- Когда же ты сдохнешь, сучье отродье?
Катя кружила вокруг Егора, который лежал на полу с ножом в груди, и натыкалась на разные предметы, углы стола, стены и дверные косяки; махала руками, вызывая воздушные волнения и сбивая с поверхностей чашки, ложки, вилки, ножи и прочую дребедень. Егор делал вид, что следит за передвижениями Кати, на самом же деле он смотрел в потолок. Он чувствовал, что подыхает, и знал, что Она хочет этого. Катя хотела этого, она желала, вожделела, жадными глазами смотрела на расплывающуюся лужу крови, и, вместе с тем, боялась подойти к Егору ближе. Поэтому и приходилось сметать с поверхностей салфетки, чашки, вилки и ножи и запинаться об углы столов. Оставалось кружить и кричать. По какой-то непонятной причине, план, поначалу казавшийся безупречным, вышел из-под контроля, и, честно говоря, совсем не удался. Егор не был мертв, а страх и отвращение внутри Кати все нарастали, миллиметр, за миллиметром забирая пространство, отведенное под ненависть и воинственность. Быть хладнокровной не вышло. Все получилось наоборот. Предполагалось, что нервничать, психовать, кричать, гримасничать и плакать будет Егор, а Катя будет стоять над ним с холодной улыбкой ангела смерти. Но вот он – Егор – равнодушно уставился в желтое потолочное пятно – подарок из прошлого века от соседей сверху – и думает о возвышенных материях. А она тут как дура скачет.
И вообще, какого черта их потянуло друг к другу?
Он – двадцатидвухлетний, метр семьдесят, тощий, вечно таскающийся с рюкзаком от «Camelot», вечно забывает о дУше, немного близорук на один глаз.
Она – двадцать четыре, сто семьдесят восемь, роковая брюнетка, стройная, туфли на каблуках, сумочка, в сумочке – зеркало, помада, тени и прочая белиберда. Предпочитает ездить не на транспорте, а в автомобиле. Преимущественно в дорогом автомобиле. Огонь-баба.
Он – денег мало.
Она – деньги любит. Тратить.
Он – закончил ПТУ. Номера не помнит. Диплом потерял. Постоянной работы не имеет. Перебивается программистскими ночными заработками. Может снять с автомобиля коленвал за тридцать минут.
Она – окончила престижный институт. Диплом, вакансии, множество предложений. От одного отказываемся, от второго отбрыкиваемся, на третее – фыркаем. Это – не престижно, то – не солидно, а здесь вообще денег не платят. Э… и это вы нам предлагаете с нашим юридическим? Ф-фи…. Папочка, дай денег…
Он – предпочитает твердые поверхности.
Она – спит на мягком папье-машейном матрасике под пуховыми одеяльцами в обнимку с белоснежным плюшевым мишкой.
Он – бывает пьян. Сильно. Не без повода.
Она – клубится. Думает, что клубится серьезно, пытаясь постичь глубочайший внутренний мир Сережи Жукова.
Он – нет поэтов, кроме Розенбаума и Владимира Семеныча. Все остальные – чмо.
Она – плюется на Высоцкого и говорит, что «срала на этого лысого».
Он – слушает ambience и давит тапком тараканов в системном блоке. Растение.
Она – сущий ангел.
Он – скоро сдохнет и знает об этом.
Она – будет жить вечно.
Как их могло потянуть к друг другу на железной остановке, где один дотягивал вонючую «Балкань», а другая лениво тянула «Virginia Slims»? Как мог завязаться разговор в автобусе, в котором можно было выжить, лишь находясь в положениях неизвестных букв греческого алфавита (причем Он полустоял-полулежал с довольной ухмылкой: «Эх… ****ец – времечко»; Ее же физию неимоверно скривило: «От этого старого козла несет дешевым пивом. И заводом»)? «Эй, девушка! Можно я вас распечатаю?».
Это было не романтично, совсем не романтично. Кому-то это и вовсе показалось бы пошлым. Но что случилось, то случилось. Появился некий эмбрион, который после, к сожалению, обратится нелепым выкидышем. Но пока об этом никто не знал, и были прогулки под луной и секс в подъезде.
Их любовь была жаркой, жарче, чем костер в июньскую ночь, жарче, чем центр Солнца. Такую любовь встретишь не у каждых Круза и Иден, не у каждых Киркорова и Пугачевой, не у каждых Белки и Стрелки.
Но Он – это Он, а Она – это, соответственно Она.
О чем Он думает, глядя в этот ****ый потолок? Вот был главный вопрос, занимавший Ее большинство времени. Почему вообще он смотрит на этот сраный потолок? Он должен смотреть на меня, на меня, на меня, на меня и никуда больше. Он должен смотреть на меня и в его взгляде должна быть паника от осознания конца. Или же наоборот – взрослая осознанность и прощение и понимание всей этой жертвы во имя любви. Но где этот взгляд? Где он сам? Блуждает где-то в низовьях зороастризма… Сукин сын…
– Сдохни!
Коротко и ясно.
Нет ответа.
– Сдохни же!
Ноль реакции.
Зрачки не изменили положения координат. Тело не шелохнуло ни единым членом. Дыхание не сбилось ни на йоту.
Как же? Как же? Как же? Какжекакжекакжекакже а как же я? Ведь он не может… ведь мы, ведь я…
Голосом, надтреснувшим, срывающимся от напряжения, и кажется, что вместо голосовых связок две мощные песочные струи:
– Егор!
Мозг покинул низовья зороастризма. Пальцы дернулись непроизвольно. Зрачки повернулись непроизвольно в сторону источника голоса и вперились, как две амбразуры.
- Уйди…Просто уйди!
Ему надоели через некоторое время прогулки под луной. И даже секс в подъезде. Потому что все было однообразно. Несмотря на юридическое образование. Короче говоря, глупо… Он заглядывал в будущее, не совсем в далекое, и ему было по барабану, в какой банк устроилась ее подружка и где на прошлой неделе проходила презентация нового альбома Бориса Моисеева. Он пытался намекнуть ей об этом, заходя издалека, но она обычно сметала все непрочные подпорки, которые он подстраивал. Она не желала подыгрывать ему. И тогда Егору стало скучно. Скучно невероятно. До того скучно, что он решил уйти. Ему показалось, что сидеть ночью за Синкмастером, слушая Blank&Jones и метая тапки в тараканов, будет приятнее и разумнее. И Он сказал Ей об этом. Она Его не поняла. Более того, она восприняла его как дурака. И сначала был нервный смех, после перешедший в истеричный плач. Но он не поддержал этот плач. И ушел.
Ничего. Ничего, сказала она, я знаю. Я знаю, что делать. Я буду жить, взрослеть, стариться, гнить, а ты будешь вечно молодым. Потому что это любовь. И не потому, что это страстно, а потому, что ты меня предал.
И она сделала мордочку, такую, что обычно показывают в американских фильмах, такую, что обычно бывают у холеных дочерей американских миллионеров, которые одновременно всем восхищаются и, в ту же очередь все ненавидят; она пришла к нему и сказала: «Ладно. Пусть будет так. Я подумала. Можешь уйти. Но я люблю тебя, и не хочу, чтобы мы оставались врагами… Поэтому на следующей неделе приходи ко мне. Поужинаем вместе. Последний ужин. Мама с папой будет на даче встречать рассвет, телефон я отключу, и нам никто не помешает. Просто поужинаем, а может быть, потом посмотрим телевизор, а может потом еще и потанцуем или… И может быть, даже, в конце концов, ты передумаешь уходить. Давай сделаем так. Это будет последний ужин или…Это будет мой последний шанс».
Он почесал щетину. «Ладно. Хрен с ним. Так и будет».
Они встретились. Негромкая музыка, приглушенный свет, небольшой столик, накрытый на двоих, Она в изысканном туалете, неброский, качественный макияж, маникюр, педикюр, тонкий аромат дорогих духов, огоньки в глазах. Он – только вымылся и побрился. Никакого смокинга, бабочки, зачесанных назад и прибитых гелем волос, у двери валяется рюкзак. Не Он этого хотел, Она этого хотела. Но вежлив.
Шампанское в бокалы, изысканные салаты, горячие закуски, все сделано собственноручно, очень неплохо, даже весьма хорошо. Пять с плюсом.
Она как будто счастлива. Смеется. И даже понимает его плоский для нее юмор. Ее юмор Он вообще за юмор не считает.
Ему становится скучно. Надоедают и изысканные салаты, и бокалы с шампанским и даже Его плоский для нее юмор и больше всего Она. Он собирается уйти. Встает из-за стола, говорит пару припасенных на такой случай дежурных фраз и хочет идти по направлению к рюкзаку.
Вдруг среди этого великолепия, скучного великолепия, появляется нож. Этот нож вонзается в Его грудь. Он недоуменно смотрит на свою грудь, понимает, что так было задумано с самого начала.
И успокаивается. Падает на пол и смотрит в потолок. Пол-потолок.
Она ожидает, что Он начнет рыдать, биться в конвульсиях, а Она будет смотреть на это. И может быть, даже корчиться от экстаза. Этого не происходит. Происходит пол-потолок. Она не ждет такого развития события. Как минимум, корчиться от экстаза уже не получается. Все идет в разрез мыслями, рожденными головой с юридическим образованием. Тогда Она начинает хотеть, чтобы Он сдох. Побыстрее. Это тоже идет в разрез с мыслями. Почему-то все идет в разрез…
………………………………………………………………………………..
…- Уйди…Просто уйди!
Приходит понимание. Она взрывается:
– Я уйду!!! Я тебе уйду, сука!!!
Она-таки подбегает к Нему, падает на колени, вытаскивает нож из груди и начинает бить. Бьет. Много. Долго. Теперь кровь не только на полу. Кровь на ее лице, на стенах, на потолке. А он не умирает. Лежит, смотрит в потолок и улыбается. А потолок улыбается Ему. А Ей никто не улыбается. Даже нож.
Судмедэкспертиза насчитала восемьдесят шесть ножевых ранений. Несовместимых с жизнью. Но Он не умер. Он постоянно лежит на полу и улыбается. Даже в той женской колонии строгого режима. Он лежит на полу в любом помещении.
Может быть, Его мозг умер. Но Ее нет.
2003. 2005.
© Алекс Аршинский aka kidDnap