С возрастом я стал более разговорчивым.
Мама рассказывала, что до одного года я вообще молчал как рыба и не позволял себе даже плакать. Вероятно, в то время я был доволен жизнью и меня всё устраивало.
Моё молчаливое поведение не очень волновало маму, поскольку во время кормления я с удовольствием посапывал и попискивал.
Однажды доктор, сосед по квартире, осмотрел меня, а потом, с облегчением сказал:
- Слава богу, мальчик здоровый, а я-то подозревал, что глухонемой.
Но этот молчаливый период моей жизни, который я помню очень туманно, скоро закончился. Зато в последующие пару лет я вволю наорался, переболел всеми детскими болезнями и, даже однажды, был спасён самим профессором Сперанским, за что благодарен ему до сих пор.
Последующие предвоенные годы были уже более осознанными и запоминаемыми.
Для меня в три года наша комната в коммунальной квартире была всем миром. И вся её нехитрая обстановка запомнилась до мелочей.
Большой буфет с ящичками и застеклённые дверки с латунными узорами очень интересовали своим содержимым, особенно тогда, когда мама строго-настрого запрещала его открывать.
За верхними стеклянными дверками виднелась старинная металлическая сахарница в форме сундучка, в которой лежали синеватые куски колотого сахара и щипчики, красивая расписная посуда кузнецовского обеденного сервиза, чайные таракотовые чашки, уложенные в кружок на блюде.
В углу комнаты стоял большой кожаный чёрный диван, покрытый ковриком, с двумя валиками по бокам и высокой спинкой с полочкой, до которой, даже взобравшись с ногами на диван, я дотянуться не мог.
А так хотелось! Ведь там, на ослепительно белой накрахмаленной салфетке строем по росту стояли красивые мраморные слоники!
Коричневый коломенский патефон на тумбочке, чёрная тарелка радио на стенке и пузатый бледно-голубой абажур, который мама разукрасила вышивкой.
Она была прекрасной мастерицей. Уже потом, в 1943 году, работая в художественной артели, она вышила знамя польской дивизии имени Тадеуша Костюшко. Но это было уже совсем другое время...
Напротив двери, посреди комнаты, на круглом столе, накрытом вышитой скатертью, стоял мамин любимый хрустальный кувшин синего цвета для воды, разукрашенный прозрачным цветочным орнаментом, с двумя высокими бокалами на круглой хрустальной подставке.
Это сокровище в те довоенные тридцатые годы подарила маме её ближайшая подруга. Кувшин редко использовался по-своему прямому назначению, но, будучи необыкновенно красивым по своей форме и цвету, являлся как бы символом домашнего благополучия и уюта.
Разнообразием детских игрушек я не был избалован, поэтому все окружающие меня вещи, особенно запретные, очень интересовали.
Как и все дети, с малых лет я был наблюдательным и любил подражать взрослым.
Мама накануне праздника доставала снизу из буфета яйца, лежащие в зеленоватой супнице, муку, месила тесто, выливала в него яйца и выпекала круглый сладкий яблочный пирог в форме, которая называлась "Чудо". Пирог получался ароматный, сдобный с дыркой в середине.
Первый кусок всегда доставался мне.
Однажды, когда мама зашла на пару минут к соседке, я, подражая ей, открыл нижние дверца буфета и, поочерёдно доставая яйца, разбивал их о супницу и поливал свою голову, обильно посыпая мукой из пакета.
Эффект был потрясающий.
Головомойку я заработал в прямом и переносном смысле. А мама почему-то долго смеялась надо мной.
Наша комната была небольшая, поэтому всё своё постоянное любопытство я удовлетворял, путешествуя вокруг стола.
Но гранёная шишка, завершавшая крышку хрустального кувшина, переливаясь всеми цветами радуги, меня завораживала и притягивала, как настоящее сокровище.
Когда солнечный луч попадал на неё, он отражался по всему потолку множеством разноцветных зайчиков. Конечно, я уже тогда понимал, что залезать на стол нельзя, но ведь так хотелось подержать в руках эту красивую шишку и понять наконец - почему она так сверкает, или хотя бы просто покрутить этот кувшин, чтобы эти цветные зайчики закружились каруселью на потолке!
И вот, выбрав момент, когда мама отсутствовала, я с трудом залез на стул, а затем стал забираться на стол, уцепившись за скатерть.
Через мгновение от хрустального сокровища на полу остались одни осколки.
Шума было!...
Расстроенная мама, утирая мне слёзы, сказала:
- Эх ты, моё счастье! Разбилось и разбилось. Не плачь! Нет худа без добра. На, пускай свои зайчики! - и протянула чудом уцелевшую от разбившейся крышки хрустальную шишку.
А я заплакал ещё сильнее - ведь это я разбил мамино сокровище!
И выбросил шишку в окно.
Всё это было ещё задолго до войны...
На фото моё чудо - моя мама. Где-то середина 50-х годов.