Из северных рассказов
Тоська и Николетта
Тоське 50 лет, а ведь она так и представилась - Тоськой… По паспорту ей 50 лет, а так она, конечно, моложе - ей всего 46.
В 12 лет Тоське выправили документы, записав ее шестнадцатилетней. В детдом пришла разнарядка - отправить сколько-то выпускников на ближайшую стройку. И то ли у них не было сразу стольких выпускников, то ли кому-то из них взрослые прочили иную стезю, но в любом случае крайней оказалась Тоська. Она была крупней своих ровесников, вот и пришлось ей в один день подрасти на 4 года.
С тех пор, по ее словам, она всегда была крайней. С 12 лет строившая дома, к 50-ти паспортным годам она не нажила своей квартиры. Занимала комнату в общежитии. В 22 – по документам - вышла замуж за вдовца с двумя дочками. Девчонок удочерила, а с их отцом вскорости развелась. И вышло так, что он остался жить в своей квартире, а она вернулась в общагу уже с двумя девчонками-школьницами. Растила, бегала в школу на собрания, устраивала одну за другой их свадьбы. Хотела наладить и собственную жизнь, да что-то не сложилось.
В память о какой-то из попыток выйти замуж остался у нее тогда сынок. «Ребенок для себя», как она говорила.
Когда мы познакомились с ней, ему было 14 лет. Звали его Борис.
Тоська - моя соседка по палате. В больнице ей вырезали матку и оба яичника, а мне хотят сделать аборт. Врачиха говорит, что мой ребенок мертвый - он просто не может быть живым. Я тоже не жилец, если не принять каких-то срочных мер. Но я почему-то слышу, как он, ребенок, что есть сил, бьется в животе.
-
Там нечему еще шевелиться, - втолковывает мне врач. – Будь даже он живым, ты не могла бы еще слышать его.
- А вы просветите девку на телевизоре, - поворачивается к ней Тоська. - Что спорить-то зря?
С Тоськой, и верно, не поспоришь. Что бы ни говорила она, в конце так и слышишь непроизнесенное: «Смотри, я ведь два раза не повторяю». Голос у нее хриплый, почти мужской, севший когда-то раз и навсегда там, на верхотуре, где она бесстрашно разгуливала в грубых штанах, пока болезнь не свалила ее.
- Ну что, кто я теперь, женщина или мужик? - спрашивает она иной раз врачиху на обходе.
Врач говорит с запинкой, через силу улыбаясь:
- Ну, разумеется, вы женщина… Какой же вы мужик…? Вам только надо будет принимать гормоны…
- И что? Чего мне в тех гормонах? Я что, красавица стану от них? Первая мисс нашего поселка? Или у меня деньги откуда-то возьмутся на свою квартиру? Любовника богатого я, что ли, заведу? Это, олигарха…
Врача, который смотрит всех «на телевизоре», зовут Николай Алексеевич.
- Если окажется, что ребенок живой, я назову его Николаем! - обещаю я теткам в очереди.
- А если у тебя девочка?
- Тогда Николетта.
- Ты что? - раздается со всех сторон. - Подумай сама! Как жить-то с таким именем - Николетта? Ты что, враг своей дочери?
- Ну, значит, не назову.
Беременная женщина - слабое создание. Со всеми она готова согласиться. Только бы ее оставили в покое - вместе с ребенком внутри.
- Какой срок вы сама себе ставите? - хитро спрашивает у меня Николай Алексеевич.
Он привык, что его миссия здесь - не допустить, чтоб кто-то раньше времени ушел в декрет. Только и всего. Ему трудно думать чем-нибудь о другом. Ну и не надо. Я говорю:
- Не знаю, какой срок. Ребенок уже шевелится.
Врач сразу оживляется и начинает объяснять, что шевеление плода - самый недостоверный признак в определении сроков беременности. Дались ему те сроки!
- Давно замечено, - говорит он, - что одни женщины начинают чувствовать движения ребенка раньше, а другие - позже.
- Но я могу слышать сейчас, как он шевелится? – перебиваю я его.
- Вы же сами говорите, что слышите.
- Хочешь рожать - значит, будем рожать, - со вздохом говорит наша врачиха на следующее утро. - Угробишь себя ведь. Муж-то приходил?
- Да, - торопливо отвечаю я. - Он говорит, чтоб я сама решала. Как захочу.
Мне не хватает только, чтобы они стали обрабатывать еще и мужа.
- Не вижу, что он приходил, - говорит она. - Лекарства где? Он ходил в аптеку или нет? Я ему давала список.
- Н-ну… Он мне сказал, что он ходил в аптеку, но ему сказали, что таких лекарств нет, а чтобы знать, чем заменить, надо знать мой диагноз, а вы не сказали диагноз, и он мне сказал…
Я путаюсь в словах. Какое счастье – просто лежать в больнице и оправдываться за мужа-недотепу. Не готовясь идти ни на какой аборт. Ребенок у меня живой. Все хорошо.
Она перебивает:
- Не нужен ему твой диагноз. Мужчина, если он не врач, некоторые термины может понять неадекватно… Представь - тебе приятно будет сказать мужу, что у тебя дистрофия?
У Тоськи ушки на макушке. Только врачиха за порог, она объявляет соседкам:
- Ну, что я вам говорила?
Она вся так и светится.
- Когда ты только к нам пришла, и тебя позвали в смотровую, я сразу девкам и сказала: «Какую дистрофичку к нам привезли!» А они мне в ответ: «Первый раз видишь человека - и уже ругаешься! Что она сделала тебе?» Скажите, ведь вы говорили так? - поворачивается она к девчонкам.
- Говорили, - соглашаются те.
- А она настоящей дистрофичкой оказалась! - победно объявляет им Тоська.
Она так по-детски рада своей правоте, что невозможно вместе с ней не порадоваться.
Быть дистрофичкой, как выяснилось, выгодно. Не проходит дня, чтоб кто-нибудь не заглянул в палату:
-
Здесь у вас лежит беременная женщина с дистрофией?.. Ой, слушай, это ты? Да? Вот, тебе тут передали…
На подоконнике вырастает целая гора из коробок шоколадных конфет. Тут же стоят консервные банки - тушенка, сгущенка. Всей палатой, как ни старайся, этого не съешь.
Тоська иной раз улучит момент, в столовой или еще где, без разницы, на людях. Схватит мою руку, поднимет резко вверх:
- Глядите, у нее все кости на виду! Вся арматура! Кто хочет посмотреть, как у нас составлены пальцы?
И счастливо объясняет тем, кто еще не слышал про меня:
- Она всамделешний дистрофик! У нее в карточке записано! Такой диагноз!
Тоське мало надо для радости.
С утра до вечера она приносит нам больничные новости. Больница – это мир, где она живет. Она рассказывает: главврач, Андрей Агафоныч Сидорчук, хочет стать депутатом. Некоторые тут же говорят, что это хорошо. Если он станет депутатом, то сможет доставать лекарства, одноразовые шприцы, простыни, наволочки, и еще много всего разного. А еще он сделает, чтоб в город завозили еду. А то когда лопаешь одни консервы, можешь стать дистрофиком. В них, вроде бы, чего-то недостает. Или, наоборот, там что-то лишнее.
Другие тут же заявляют, что ничего он сделать не успеет, потому что его сразу же заберут в Москву. Такую умную голову - да как же не забрать в Москву?
Тоська невероятно гордится, что ее оперировал «сам Сидорчук». Те, кем занимается «сам Сидорчук» в больнице - особая каста. Куда всем остальным! А Тоська и среди этих избранных - королева. Мало того, что Андрей Агафонович не отходил от нее после операции. Еще он разрешил ее сыну, Борису, пожить в больнице, пока матери не станет лучше. В коридоре ему поставили раскладушку. Борис каждый день ходил в магазин, и выносил из палат подкладные судна, и мыл полы, и, в общем, делал все, что ему скажут взрослые. Его кормили. Когда Тоську перевели в обычную палату, он уехал назад в поселок. Тоська велела ему догонять в школе.
Больница осталась жить под впечатлением того, какой у Тоськи славный сын. Она благодарно принимала восхищение, выслушивала всех, кивала, а после начинала прибавлять еще что-то от себя. Она ведь знает о Борисе куда больше вашего! И если вам это интересно - как не рассказать? Вы только слушайте! Он - парень работящий, и, главное, не глуп. Такой не пропадет.
Приехав домой, Борис тут же послал телеграммы сводным сестрам, которых едва знал, что мама тяжело больна. Одна сестра жила в Казахстане, другая не помню, где. Обе прислали денег, как он и предполагал. Борис, рассудив, что они с матерью выкрутились бы как-нибудь и так, тут же купил себе компьютер - о чем и сообщил Тоське, когда приехал снова ее навестить.
Тоська гордилась предприимчивостью сына. Сама она бы не решилась просить помощи у приемных дочерей. Кто она им? Когда-то вырастила - и спасибо, а теперь-то что? Не смогла бы она и так удачно потратить полученные деньги. В самом деле - она же выйдет из больницы и еще денег заработает. И Борька уже большой - кому полы помыть, кому помочь обои клеить, кому еще что там по мелочам… Что деньги? А компьютер - это вещь!
С утра до ночи она привыкает на разные лады произносить новую для себя комбинацию гласных и согласных звуков:
- Компьютер!..
И сама слушает свой голос.
- Надо будет сделать перестановку, - говорит она, когда мы садимся пить чай. - Компьютер - где он, у окна должен стоять? Или, наоборот, подальше бы от батареи?
От каждой из нас ей нужно получить совет. Без разницы, какой.
- Слыхали? - счастливо обращается она ко всем входящим в палату. - Дома-то меня компьютер ждет!
На каждом обходе она со смехом напоминает врачихе о компьютере. Слыхали про него и студенты-практиканты из медучилища, с которыми она общалась в смотровой. Ее показывали им как образец удачно проведенной сложной операции. И даже Сидорчук наслышан о Борькиной покупке. Хотя Сидорчуку сейчас, конечно, и не до того. Он занят своей предвыборной программой. Поэтому он здорово рассеян.
Придя в палату, задумчиво мнет ватный Тоськин живот.
- Т-так… Матка подвижная, хорошо…
- Андрей Агафоныч, - хмыкает Тоська, - вы ж мне ее сами - таво!
- Таво, таво, таво… - произносит нараспев Андрей Агафонович, переходя к следующей кровати.
Ясно, у него выборы на носу. А Тоське все бы хиханьки. Некоторым, говорят, палец покажи - они и рассмеются. А Тоське и палец показывать не надо. На сопки за окном случайно глянет - и уже рот до ушей.
Понятно, там за сопками - ее поселок. Там Борис. Видела ты, Тоська, что-нибудь в жизни, кроме сопок? Твой детский дом тоже был где-то там.
Жива ты еще? Не зря же говорили, что Сидорчук - волшебник.
Тебе сейчас должно быть под шестьдесят. А если по документам - то уже и седьмой десяток пошел…
Я про тебя дочке рассказываю. Той, которую обещала назвать Николеттой. И не знаю, как ей объяснить, отчего ты мне дорога.