Линии суть-бы

Александр Витковетус
                Глава первая
    
                Поэзия
               

   Аркадий Евграфович Выхухолев был мужчиной страстным и внезапным.
Так однажды, читая в очереди за картошкой томик Мандельштама, ему попался стих про «невыразимую печаль», что привело в неописуемый восторг.
 Это было настолько не похоже на Агнию Барто, чье творчество так сразило его раннем детстве, что он совершенно не терпел стихов. Но шли годы, и знакомая девушка насоветовала эту книгу, роковыми оказались и книга, и девушка; они возбудили в нем неистребимое желание писать самому. И жизнь его в одночасье приобрела новизну, сочность, и звучание.
 Он стал замечать в окружающем мире связь между словами и предметами, и так увлекся по молодости метафоричностью акмеизма и сладостным гниением декаданса, что подхваченный напором гипербол стал везде искать неведомые ранее смыслы. Девушка его сразу бросила, найдя понятного и взрослого.
 От этого всего сделалось в голове некое горячечное помутнение, и он совершенно слетел с катушек. Стал искать соратников по мировосприятию, по ночам писал нескладные вирши: про печаль, мглу и прочие юношеские томления. У него появились новые знакомые - мутноглазые юноши и барышни-ломаки, тоскующие под луной и без оной. Он начал выпивать, покуривать и зажил клубно-богемной жизнью.
 От этого шума, дыма и прочих безобразий, сделалась в его ранимой душе депрессия, и впал он в совершенное расстройство жизни. Родители, отвели его к знакомому психиатру, и он положил Аркашу в дурдом, где узнал тот о жизни много нового и интересного, и свел удивительные знакомства.
  Например, познакомившись с задумчивым математиком Клинским, он узнал о дурной бесконечности, в которую и попал Клинский. В его дурном пространстве были пронумерованы все предметы, где он мог по желанию, зная эти цифры, творить и обустраивать все новые и новые вселенные. И он, возомнив себя Творцом все сущего, натворил их столько, что совершенно в них запутался, и, забыв цифру возврата в исходную точку, начал постепенно терять свою первоначальную суть, от чего сотворенные им вселенные стали сворачиваться и чахнуть без присмотра. Тогда, чтобы навести некоторый порядок, он начал записывать параметры и содержимое вселенных, и сделался даже на время писателем фантастом. И даже стал выдумывать персонажей всяких, но получались они плоскими. Он, правда, попытался их занять полезным делом подсчетом планет, звезд и обустройством вновь созданных земель, но они почему-то выйдя из-под контроля, стали искать неведомых врагов, а пока не нашли, то решили драться между собой, кто круче.
 Глядя на эти безобразия, Клинский совершенно расстроился и бросил писать. Но цифру возврата возвращения в свою реальность потерял на одной из бесчисленных планет и его мир начал постепенно свертывался. И даже забыл как его зовут, помнил только что Клинский, врачи напоминали.
Аркадий заглянул в его бездонные глаза, и, похолодев от ужаса, обрадовался, что он не математик. Они лежали в одной палате, и на утреннем обходе, когда зав отделением появлялся у них, Клинский кричал:
 - Вы знаете, Петр Федорович, мою изначальную цифру, напишите мне ее, между лопаток синим фломастером, иначе я введу межгалактический контингент, и вам сразу испарят мозги.
После чего он спокойно принимал лекарства и до следующего утра погружался в собственные заботы.
 Был еще там тихий белый дедушка Никон, который подходил и ласковым голосом просил поседеть на краешке кровати, в случае согласия он немедленно сворачивался ужиком на свободном месте и засыпал. Урки и алкоголики, вечно чифирящие, и жующие транки, произвели на Аркадия угнетающее впечатление. И он уже собрался совершенно затосковать, как вдруг познакомился с одним опиатчиком музыкантом. Они немедленно подружились на почве общей любви к французскому символизму, немецкой философии и английским романтикам. Беседуя в коридоре и курилке, они в следствии общности идей, юношеского задора и коллапса культуры под гнетом революции и телевидения, решили создать музыкальный проект, для совместных путешествий по миру.
 Полтора томительных больничных месяца все-таки закончились, и Аркадий в связи с наступившим летом отправился на дачу. Где и находился, ожидая ухода из организма продуктов распада многочисленных таблеток съеденных в больнице. Кто-то из пациентов на прощанье посоветовал ему принимать дозы алкоголя в виде портвейна, для быстрейшего снятия медикаментозного отравления, с тем он и пришел в поселковый магазин расположенный недалеко от фамильной дачи.
 Наблюдая за продавщицей в сельпо тетей Таней, во время покупки портвейна №69, увидел он в ней внезапно новые черты. Будучи под впечатлением больницы, изучения словесных материй и истории Византии, он впечатлился слаженностью слога и ловкостью движений продавщицы и объявил ей, что она 
стихийный натурфилософ.
Тетя Таня, ко всему привычная от торговой жизни женщина, засомневалась, на что, мол, бабе философия и потребовала исторический пример.
 Аркадий Евграфович, задумавшись немного, и порывшись в томике истории, ответил, что жила в 6 веке от рождества Христова некая философиня Иустиния в Александрии египетской.
- А, что же еще об этой гражданке известно, - спросила ушлая продавщица. Выхухолев напрягся, глядя в краткие слова книжной сноски, сообщил:
-  Была эта женщина нрава строгого, но пытливого и имела популярность среди местной знати. Любила выступать в собраниях и на диспутах. Но растерзала ее толпа, во время религиозных волнений.
Т тогда тертая жизнью тетя Таня, сказала уверенно со осознанием женской правоты:
- Вот и я говорю, не бабье это милок дело, не бабье.
Аркадий Евграфович задумался и пошел к пруду, что лежал на подмытом склоне песчаного холма на опушке соснового бора, и сев на одинокую скамью, отхлебнул портвейну. Примирившись этим ритуальным действием с реальностью, он понял вдруг:
- А есть в этих бабах мудрость не ученая, а внутренняя интуитивная, это видимо идет от естественной женской задачи продолжать род человеческий, - и впал в задумчивое созерцание водной шири. Наблюдение за взаимоотношением стихий ветра и воды, в виде разнообразных волнений глади увлекло его не по-детски, и он забыл обо всем. Внезапно в поле его зрения, заполненное ласками стихий, вплыла одинокая купальщица, которая размеренной брасом рассекала малахитовые глубины.
- С’est formidable, - произнес кто-то рядом с английским акцентом.
- Вы правы, - согласился Аркадий, не оглядываясь на собеседника, - я сейчас тоже подумал об Афродите выходящей из пены…