В какой-то год после войны козье «стадо» у нашей семьи стало увеличиваться. Вначале у нас было две козы. Потом стало четыре. А потом и шесть. Из разговоров родителей мы, дети, поняли, что предполагается со временем всех коз обменять на одну корову. Купить сразу корову денег в нашей семье не было.
Для увеличения «стада» мама стала оставлять родившихся козлят. Нам, детям, это нравилось, уж очень всегда козлятки были хороши, какие-то кудрявенькие. В холодные ночи, чтобы они не простудились, мама приносила их домой, помещая в теплый коридорчик. Для детей это был праздник, мы ласкали козлят. А они весело барабанили своими копытцами по полу, бодались рожками, которых вообще-то еще не было, а только бугорки, и обсыпали пол своими горошками. Горошки были твердыми, и легко сметались веником.
Но наш праздник однажды кончился. Вместо коз и козлят в нашей семье появилась корова. Конечно, не сама появилась. Коз родители продали, а корову купили. Животных в нашей семье любили. Поэтому быстро полюбили и корову. Более того, постепенно она стала нашей главной любимицей. Да и как ее не полюбить, с ее вкусным, особенно парным, молоком. Но дело даже не в этом. Просто она была большая и теплая. И наша!
Корову звали Маруська. Была она первотелка, то есть родила пока лишь одного теленочка. В стаде вначале она вела себя «скромно», как и подобает молодой коровке. Но с годами «матерела», и постепенно превратилась в одного из вожаков стада. Мама коровой была очень довольна. А мы, дети, конечно, тоже. И порядки коровьи она все знала и выполняла, и в еде, в траве она, как мама говорила, «не копалась», ела все подряд съедобное, поэтому и молока много давала. И «уважаемая» была в своем стаде, в обиду себя не давала, и других коров не обижала. И еще была она очень красивая, по коровьим меркам, конечно. Всегда чистая, никакая грязь к ней не прилипала. Шерстка ровная, гладкая, с каким-то отливом, как маслом помазанная.
Любили мы нашу корову. Но был в ней один недостаток, который и привел ее в конце концов к гибели. Почему-то в ее коровьей голове сформировалось такое суждение, инстинкт. Вы, мол, там, на своей кухне, мое молочко как хотите делите и пейте. Там я вам помешать не могу. Но вот во хлеве молочко я буду отдавать только хозяйке. И не давала она никому доить, только маме. Иной раз наш отец к Маруське и приласкается, ломоть хлебушка ей даст, с солью, и погладит ее по гладкому бочку. И она вроде ласковая станет, только разве, как кошка, не мурлычет. И даже вымя обмыть даст, и соски. И вазелином все даст смазать. И даже подойник в нужное место поставить. Но стоит только ударить струе молока в дно, как от удара копытом подойник летел в дальний угол хлева. И никакие уговоры и ухищрения не помогали.
Когда мамы не было, Маруську доили следующим образом. Нужно было три человека. Один держал корову за веревку и рога. Другой, обязательно мужчина, держал на весу переднюю ногу коровы. Держал «мягко», чтобы она не могла на эту ногу опираться. И теперь, если Маруська задумывала бить по подойнику, она как бы оставалась стоять на двух ногах. Что ей было неудобно. Но и все равно иногда она изловчалась. И печальное здесь было то, что удар часто случался, когда подойник был уже полный.
Мама наша была учительницей в школе. И летом часто у нее случались то курсы повышения квалификации, то конференции, а то в колхоз пошлют с учениками. И на покосы нужно было ездить, иной раз с ночевками, заготавливать сено для той же Маруськи. В конце концов родителям надоели мучения с доением коровы. И решили Маруську менять. Но купить ее «на племя» никто не захотел, мы не скрывали про ее недостаток. Пришлось сдавать Маруську в «заготскот», была такая организация по заготовке мяса. Там готовили партию скота, которую затем перегоняли, гуртом, в областной центр, на мясокомбинат.
В нашем доме поселилась печаль. Мы знали, что Маруська еще недалеко от нас. Знали, что подоить ее невозможно, не дастся. И вымя у нее может разболеться. Но даже не в этом все дело. Просто без нас ей было плохо. Наверно, она своим коровьим умом не могла понять, где же ее любимая хозяйка, почему оставила ее одну. Мы, дети, хотели сходить в «заготскот». Но мама категорически не разрешила нам этого.
-Незачем! - сказала она нам без обсуждения. -И так корове тяжело!
Среди нас всех больше о Маруське переживала, конечно, наша мама. Она очень любила животных, эта черта характера передалась ей от отца, нашего деда. Бабушка рассказывала, что зарубить курицу на хуторе, где они жили, была целая проблема. Дед категорически отказывался. И приходилось ей идти в соседнюю деревню, просить мужиков. Деда убили кулаки в революционное лихолетье. То есть умер он не своей смертью. И мама это, по народным приметам, как-то связала с его любовью к животным.
-И я не умру своей смерть – часто говорила мама, пугая нас. Не преднамеренно, конечно.
Когда к зиме отец резал нашего поросенка, мама заранее уходила на другой конец поселка. Чтобы не видеть и не слышать. И приходила домой, когда все уже кончалось. Наш отец знал это, и всегда спрашивал, приступая к делу.
-Мать-то наша ушла уже? Можно начинать?
И вот теперь беда с коровой. Мы, дети, решили, что в «Заготскот» не пойдем. Мы мучились, не знали, как лучше. Но точно решили, когда гурт погонят в город, обязательно проводим Маруську. Без маминого разрешения, и в тайне от нее.
И вот мы стоим на выходе из поселка, у дороги в город. Конец осени, снега еще нет, но снежинки мелькают. Мы решили, что Маруську звать не будем, просто посмотрим, простимся.
Но Маруська почувствовала нас. Она остановилась, повернула голову в нашу сторону, и протяжно замычала. И тут же получила бичом погонщика вдоль спины.
И тут мой младший брат бросился с места, подскочил к погонщику и ухватил его за руку.
-Ты зачем бьешь нашу корову!
-Не мешай, пацан, у нас дорога дальняя, не мешай! – не зло сказал погонщик. Наверно, это он слышал уже не впервые. И все понимал. –Не буду больше бить твою корову. Да она у вас и молодец! –он хотел этим сказать что-то приятное.
Тракт прямой и идет по полю. Мы долго стоим и смотрим на бредущее несчастное стадо. Наша Маруська часто останавливается, поворачивает голову в нашу сторону и жалобно мычит. Погонщик ее не бьет, только замахивается бичом. Постепенно очертания животных теряются, и остается на горизонте только большое серое пятно. Так вот и ушла от нас Маруська.
Потом у нас были другие коровы, мама без животных жить не умела. Ей нужно было за кем-то ухаживать. Но они мне уже не запомнились. Потому что я уехал учиться. А Маруську вот не могу забыть.