... Поздний вечер. Старая черемуха за окном неуловимо преобразилась в добродушного мохнатого зверя, чуть дрожащего в неровном свете одинокого фонаря, чудом сохранившего свой глаз после вчерашних упражнений в меткости местного подрастающего населения. Страдающий бессонницей знакомый сверчок бодро наскрипывает свою песенку. Почему-то живо нарисовался образ прекрасной сверчковой невесты, к которой были обращены страстные, пронизанные нежностью и печалью звуки. Вот она стоит на своем маленьком балкончике, увитом хмелем, зябко кутается в тоненькую шаль и с замиранием сердца вслушивается в кружево звуков. Она нервно покусывает травинку, и вздрагивает каждый раз, когда неисправный водопроводный кран неуклюже пытается подпеть ее жениху. Но влюбленный скрипач ни единой ноткой не сбивается со своей музыкальной тропинки, и кран, издав последний вздох, стыдливо замолкает.
О чем это я? Ах да, о любви. Укрываю спящую дочку, поднимаю с пола ее любимую книжку. Смотрю на яркую обложку, где прекрасная девушка танцует с элегантным Чудовищем, и почему-то вспоминаю совсем другую историю. Историю, рассказанную как-то поздним вечером после работы старой лабораторной крысой. То ли выдумала она ее сама, то ли услышала где – не знаю. Крыса близоруко щурилась своими глазками-бусинками и задумчиво потягивала остывающий кофе из мензурки. А я слушала ее неспешный рассказ и пыталась в плотной завесе табачного дыма нарисовать героев этой истории.
"Давным-давно, в одном царстве-государстве жила была царевна. И красавица, и умелица, и затейница-рукодельница. Женихи со двора ее батюшки не переводились, все руки дочери домогались. Но это было бесполезно. Выросшая на старинном фольклоре в пересказах своей любимой нянюшки, мечтала она, как и большинство восторженных романтических натур, о любви неземной и чудесной, исцеляющей и облагораживающей. А была она ни какой-то там слабой и немощной девицей, падающей оземь при виде Змея Заморского или паука случайного, а такой, как в сказаниях древних – “и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет”. Но, поди, отыщи в урбанизированном царстве-государстве “коня на скаку”, тем более, когда батюшка-царь, зная о причудах и мечтаниях дочери единственной, издал указ, запрещающий вблизи царского дворца превышать скорость передвижения, как конных всадников, так и гужевых повозок, да и пешему люду не особо разрешалось переходить на бег или быстрый шаг. Не лучше было и с горящими избами. Они возгорались, конечно же, но кто ж пустит туда дочь царскую? Бывало, прибежит она быстрее пожарных, раскрасневшаяся, в блестящем шлеме с царской короной, так и норовит в избу войти, а тут бабы местные, грудьми теснят ее от пожарища, а женщины они крепкие, мимо них так просто не просочишься.
Так и томилась она, горемычная, чувствами своими встревоженная, желаниями невыстраданными одурманенная. А это ж, известное дело, не дает ноженькам покоя, гонит от дома родимого в лес непролазный, в чащобу дремучую.
Притомилась, присела на коряжечку. А тут и Чудище из леса вывалиливается. В потрепанной “ушанке”, лихо сдвинутой на один глаз, в ватнике с проросшей на мхом и гонобобелем, попыхивая небрежно свернутой папироской и попинывая замечтавшихся ежиков, он производил впечатление натуры мрачноватой и нелюдимой. Царевна уважала ежиков за их тонкую и ранимую душу непонятых поэтов, поэтому смело взглянула в глаза Чудищу и строго так сказала: “Сударь, пожалуйста, не могли бы Вы курить в другом месте, а то дятлам сложно долбить дерево в противогазах”. Чудище цинично хмыкнул, но папироску смял и бросил в ближайшее дупло. Удивительно, как давно с ним никто не разговаривал в таком вот тоне - дерзко, но уважительно и как-то даже тепло. Сказать по правде, и в другой тональностью не особо с ним беседовали, учитывая его тяжелый дух и не менее тяжелый характер.
-Радость моя, а что ты еще от меня ожидала, если вырос я среди мхов и лишайников, зверья дикого, необразованного. А хуже всего, что не любил меня никто и никогда за внешность мою несимпатичную. Так откуда во мне тонкости взяться да нежности к этим жучкам и червячкам? - Чудище шумно вздохнул, ковырнул грязным когтем замшелую кору старой березы и привычно скрутил новую берестяную папироску.
Зря царевна в детстве слушала сказочки наивные - про чувства высокие да любовь облагораживающую. Затрепетало сердце ее девичье, дрогнуло от жалости. А женское сердце - оно же глупое, где жалость, там и любовь. Взяла она его за лапу немытую, да сказала первое, что на ум пришло - "Вот любовь тебе моя, будь же счастлив". И случилось чудо-расчудесное, Чудище в царевича обратился, статного да красивого, да пошли они к отцу-матушке, просить благословения..."
Крыса не спеша стряхнула пепел в ближайший горшочек с кактусом и задумчиво провела лапкой по лысеющему хвостику. "Ты, небось, сама мечтаешь кого-нибудь срочно спасти своей любовью – вытащить из крокодильих зубов, перевести через оживленную проезжую часть, накормить голодного и брошенного? И разглядеть в самом-самом страшном Чудовище – того самого заколдованного принца. И полюбить его «за сердце доброе» - перевязать кожистые крылья, подстричь когти и шерсть, подпилить зубы, отмыть от очисток всяких и лесных паразитов и…. И чтобы смотрел с любовью, обожанием, и признательностью. Ну-ну, можешь даже не отвечать. Играет трогательный марш, а впереди – безбрежный горизонт семейного счастья и взаимопонимания… И вы живете, долго, счастливо. Иногда, правда, когда транзитная луна по Марсу, или когда белый голубь с черным хвостом гадит на Биг Бене или еще что там происходит во внешнем мире – тогда снова возвращается Чудовище. Он щелкает зубами, дышит перегаром, съедает твою любимую шляпку и называет тебя (о, ужас!) всякими страшными словами. И ты, естественно, считаешь, что это только твоя личная вина – не уберегла, не досмотрела, не заметила. И вновь спасаешь. И светишься счастьем от того, что вот он, реальный и настоящий смысл любви. А потом? Ну, не хмурься - потом он спасает какую-то очередную спящую красавицу, а к тебе возвращается украдкой, когда шерсть на ушах становится более заметной, чтобы переждать свои критические дни, а потом опять вернуться к другой прекрасным принцем. Почему? Ты ж сама прекрасно знаешь - ни один прекрасный принц не простит себе, что он был когда-то чудовищем, и что его спасли. Жить под тяжестью спасенности - это не каждый принц вынесет".
Но не знала всего этого царевна. Да и зачем ей все это знать? Она бережно держала в своем маленьком сердце большую любовь - чувство, для которого нет "завтра" и нет "потом". Чувство, для которого есть только "сейчас" и "всегда".