Путник прибрежный

1.

Разговор с Камиладзе получился короткий и жесткий, совсем не такой, на какой рассчитывал Ведякин.

- Почему Лазарев? - неприятно удивился Иван Степанович, когда Камиладзе сухо сообщил ему, что вывозить экспедицию будет не он.

- Потому что Лазарев - первый пилот «Париса».
- Ну и что? - упорно не понимал Ведякин

До сих пор из дальнего космоса основную группу всегда вывозил лидер-пилот. Это было устоявшимся пра­вилом. Разведчики открывали новую планетную систему - честь им и хвала за это, - монтировали створ, организовывали туннельную нитку. А лидер-пилоты потом пробивались к ним по гуляющим, сырым туннелям на «Гюрзах» и «Верблюдах».

Именно по этим первым полетам производилась энер­гетическая коррекция туннеля. Только после этого тун­нель считался более-менее подготовленным для эксплуа­тации.

Ведякин был лидер-пилотом «Гюрзы-20», первого туннельного корабля, пробившегося на Еву, и по всем статьям Ивану и надлежало вывозить основную группу разведчиков.

- Я принял решение, что вывозить группу будет Ла­зарев, - тихо, но твердо повторил Камиладзе.

Его маленькая сухая фигура выражала какое-то ка­менное упорство, а узкое лицо было повернуто чуть в сторону от собеседника.

- Вы что же, Григорий Шалвович, мне не доверяе­те? Считаете, что я плохой пилот? - настойчиво добивался ясности Ведякин.

- Отчего же? Вы - неплохой пилот.

- Не плохой. Но не хороший. Так что ли?

Камиладзе промолчал. Он уже явно тяготился разго­вором. Замолчал и Ведякин - он тоже понял бессмыслен­ность спора, но все равно не сдержался:

- Я привел сюда  «Гюрзу», я и поведу  ее обратно.

- Здесь я начальник экспедиции, - напомнил Ками­ладзе.

- Вы мне не начальник, - резко возразил  Ведякин. - Я подчиняюсь непосредственно ЦМП и больше никому. По инструкции я должен вывозить группу...

- Инструкцию я знаю не хуже вашего. По инструкции я имею право любого, даже самого классного лидер-пилота, отстранить от полета. На мне лежит ответствен­ность за судьбу каждого члена экспедиции. Считайте, что я вас отстраняю.

- Любопытно узнать, за что?

- Если вам непременно требуется формулировка, по­жалуйста: за неадекватность психосоматических реакций. Если проще, то за неуравновешенность в стрессовых си­туациях.

Ведякин угрожающе замолчал.

- Ваше решение можно считать окончательным? - на­конец выговорил он.

- Абсолютно. Обратно вы полетите только как пассажир.

- Ясно.

Ведякин развернулся и быстро вышел, хлопнув за собой дверью. Останься он еще хоть на несколько се­кунд - бог знает чего бы он наговорил начальнику межзвездной экспедиции Камиладзе.

По коридорам «Париса» гулко загремели его тяже­лые шаги. «Хорошенькое дельце - неадекватность психо­соматических реакций. Тоже мне психоаналитик хренов! Самодур! Ведь никакого же повода ему не давал. Абсо­лютно. Или Лазарев что-то наговорил? Вряд ли. А если не Лазарев, то кто?»

- Иван! - окликнул Ведякина второй навигатор, - в теннис будешь? Две на двое?

Но Ведякин только раздраженно махнул рукой и скрылся за дверью своей каюты.

2.

Звездолет «Парис» под командованием Камиладзе вторгся в созвездие «Девы» со стороны Арктура. «Дева потеряла свою девственность», как потом высказался кто-то. Звездочка, правда, была не ахти какая - оран­жевая класса F, почти на самой границе с Волопасом, - но все-таки не безжизненный красный карлик, а звез­да с нормальной планетной системой. Звезду назвали Евой. Первая женщина - первая освоенная звезда Соз­вездия Девы, в этом был свой резон.

Когда прошла первая синхронизация туннельных створов между Евой и Арктуром, на Арктуре устроили грандиозный праздник. На Землю полетела инфраграмма о благополучном завершении первого этапа.

На следующий же день с Земли в сторону Арктура вышла «Гюрза» с Ляховым и Поркаевым. Пробойник по «зеленой волне» в два дня домчался до альфы Волопаса, но тут на только что засинхронизованном туннеле нача­лись неполадки - какие-то спонтанные всплески энергии.

Лететь по такому туннелю на Еву было слишком опасно.

За те три дня, что «Гюрза» болталась возле Аркту­ра, Ляхов заболел вдруг лихорадкой Койпера, которую он, видимо, подхватил еще на Фомальгауте две недели назад, а Потанин получил сильный ожог при аварии па­ропровода. К тому моменту, когда энергоподача в тун­нель стабилизировалась, оказалось, что лететь на Еву некому - медкомиссия забраковала обоих пилотов.

И тут очень удачно подвернулся Ведякин. Транспор­тный корабль «К-17», управляемый Ведякиным и Самоле­товым, застрял на Арктуре из-за неполадок в двигательной системе, и пока ремонтники перебирали инжек­торы и доводили до ума магнитный компрессор, оба пилота-дальнобойщика слонялись без дела по отсекам космической станции.

Ведякин сам пришел в ЦМП к главному и предложил свою кандидатуру. Руководство после некоторых колеба­ний согласилось послать на Еву Ведякина и утвердила его в качестве лидер-пилота.

Поэтому на «Парис» Ведякин попал по счастливой случайности и спорить с Камиладзе ему было вообще-то не с руки. Что с того, что он рисковал собственной башкой продираясь на «Гюрзе» по узкому неустойчивому туннелю? Если не он, так кто-то другой сделал бы то же самое. Те же Ляхов и Поркаев. Конечно, лестно было бы вывезти экспедицию «Париса» с Евы. Попала бы тогда фамилия Ведякина во все космические энцикло­педии - мелочевка, а приятно.

Мечты, мечты! Обидно, что именно Лазареву Ками­ладзе отдал почетное право вывозить экспедицию. И так Лазарев уже столько раз перебегал Ведякину дорогу.

Иван Степанович валялся на койке, закинув руки за голову, и мрачно изучал взглядом масляное пятно на потолке.

Вот и получил вместо спасибо - мордой об стол, думал Ведякин, и бесполезно качать права - Камиладзе здесь царь и бог. Полный авторитаризм. Захотел - сделал так, захотел - эдак...

Дверь отворилась и в каюту просунулся Савва Рож­нов, плотный широколицый мужик - единственный из со­става экспедиции, кроме Лазарева, с кем Ведякин был более-менее хорошо знаком.

- Ну что, - весело сказал Савва, - с Главным по­лаялся?

- А ну его в задницу...

- Слышал, слышал. - Савва присел на край кровати. - Он у нас такой. Если чего решил, то все - кранты, железом не перешибешь. Да ты не расстраивайся из-за него. Ну, полетишь пассажиром...

- Никаким пассажиром я не полечу, - отрезал Ведя­кин.

- Ха-ха, - хохотнул Савва. - Да ладно тебе оби­жаться. Тоже мне скажешь: не полечу. Тебя вон «Касат­ка» на Арктуре ждет.

- Ничего, подождет, - хмуро отозвался Иван, - там еще ремонту недели на две, а то и больше.

- Да ты что, серьезно решил не лететь?

- Серьезно. С Лазаревым пассажиром не полечу. Вернусь вторым рейсом, после прилета сменной группы.

- Иван, не дури. Скандал ведь будет.

- Ну и плевать...

 

3.

Ведякин сдержал свое слово и не полетел обратно вместе с основной группой. Камиладзе молча выслушал отказ Ведякина лететь пассажиром и только слегка кив­нул своим узким подбородком:

- Воля ваша...

Основная группа покинула окрестности Евы, а Ведя­кин остался на «Парисе».

На следующий день прибыла сменная бригада, а с ней и группа биологов: двое молодых, немного странно­ватых, парней, некая сумбурная дама лет сорока и соб­ственно руководитель группы - седоватый круглолицый мужичок в очках, из тех, что все знают и умеют, но обыкновенно предпочитают помалкивать.

Биологи рассчитывали провести предварительные ис­следования Лилит - единственной планеты системы, на которой были обнаружены начальные формы органической жизни.

Когда Ведякин вошел в столовую, биологи уже были там и оживленно о чем-то спорили. Иван Степанович не сразу вник в суть их спора, потому как громкий голос и менторский тон женщины-биолога сразу же вызвал у него чувство раздражение и неприязни.

- Как же вы не понимаете, Миша, - обращалась она к одному из молодых людей, - что настаивая на радии­рованном распространении жизни во вселенной, вы, по существу, реанимируете идею бога.

- Да вы что! - восклицал Миша беспредельно изум­ляясь своей собеседнице и делая при этом круглые гла­за. - Никого я не реанимирую. Я говорю только об об­щих принципах возникновения жизни. О том, что сущест­вует некая заданная «колея» по которой неизбежно пой­дет эволюция жизни если уж таковая возникла.

- А разве эта ваша «колея» не бог?

- Нет, конечно. Колея задается законами мира: ор­ганизацией химических элементов во вселенной, ее фи­зическими константами и так далее.

- Ну, это уже отдает беспросветным детерминизмом.

- Вовсе нет, - опять страстно возражал Миша. - Варьирование возможно, но в пределах «колеи». Причем, чем ниже на эволюционной лестнице стоит органический мир планеты, тем меньшей индивидуальностью он облада­ет - закон Бу-Ашара... Нет ничего удивительного в том, что органический мир Лилит так напоминает Землю в начале палеозоя. Единожды возникнув, жизнь двигает­ся вперед ведомая физическими свойствами той планеты, где она возникла... Надеюсь вы не станете спорить, что органическая жизнь это естественное продолжение жизни неорганической? И эволюции биологической всегда предшествует эволюция геологическая?

- Ну уж вы совсем меня за дуру принимаете, - оби­делась дама - Виктор Григорьич, скажите хоть вы ему.

Но Виктор Григорьевич - руководитель группы толь­ко невнятно пожал плечами.

- А что, - теперь уже Ведякин обратился к руково­дителю группы, который сидел рядом с ним и на протя­жении всего разговора был занят только своей тарелкой, - эта Лилит действительно сильно похожа на нашу древнюю Землю?

- В общем-то, да, - вяло отозвался Виктор Григорьевич и, бросив быстрый взгляд на Ведякина, подвинул к нему  черный пакет лежавший  рядом на столе. - Можете взглянуть, если интересно.

- Там есть, есть на что посмотреть, - подтвердил Миша.

Ведякин вытер салфеткой руки и осторожно вытащил из пакета пачку цветных фотографий. Это были фотогра­фии отдельных беспозвоночных Лилит, сделанные экипа­жем «Париса». Некоторые из них напомнили Ведякину трилобитов, древних морских ракообразных, живших на Земле еще в раннем палеозое.

Все-таки чтение справочной литературы, всяческих энциклопедий и определителей если и не делало Ведяки­на универсальным эрудитом, то по крайней мере позво­ляло ему ориентироваться во многих областях знаний, и с уверенностью высказываться почти по любому воп­росу.

- Да, - произнес Ведякин с интересом, - любопыт­ные зверушки. Вот этот, например, на парадоксидеса похож.

Виктор Григорьевич оторвался от стакана с чаем, взглянул на фотографию трилобита и согласно кивнул:

- Да, пожалуй. А вы что, биолог?

- Да нет. Я тут... случайно оказался.

- Случайно, - задумчиво повторил Виктор Григорь­евич. - Понятно. А ваша фамилия, случайно, не Ведякин?

- Ведякин, а что?

- Да так, ничего... Моя фамилия - Бердников...

- Очень приятно, - не вполне уверенно отозвался Ведякин.

- Ну, и как ваше самочувствие, товарищ Ведякин?

- Нормально, - несколько растерянно ответил Ведя­кин. - А что это вы вдруг моим самочувствием заинтере­совались?

- Да Камиладзе сообщил в центр, что вы здесь приболели... А я гляжу вы совершенно здоровы.

Ведякин нахмурился, отодвинул фотографии и быстро допил свой сок. Потом встал, хотел что-то сказать, но сдержался и, не сказав ни слова, стремительно покинул столовую.

4.

Биологи готовились к высадке на Лилит. Столпотво­рение, которое они устроили в багажном отсеке, ни у кого не вызывало сомнений - люди работают! И работают самоотверженно! А «люди» подтаскивали упаковки с про­довольствием, шелестели пластиковыми обертками, раз­матывали и сматывали какие-то пленки, ругались, носи­лись из угла в угол и даже судорожно хохотали. Ящики с приборами и препаратами громоздились повсюду. Отку­да-то пахло эфиром и каждый вновь входящий считал своим долгом возмущенно воскликнуть: кто разлил эфир!?

Миша возвышался посреди этого бардака и пытался развернуть на весу походную палатку. Ему казалось, что швы ее плохо проклеены.

Среди всеобщей суматохи никто не заметил как в дверях возникла фигура Ведякина - внутренне-напряжен­ная.

Виктор Григорьевич проверил собранный лаборанта­ми ящик, выпрямился и, только сейчас увидев Ивана Степановича, удивился:

- А вы разве еще не улетели на Арктур?

- Да мне не к спеху.

- А то давайте с нами, - легко предложил Миша, откликаясь на голос Ведякина.

- Да я вот тоже думаю, - со странной интонацией произнес Ведякин, - может, махнуть с вами на Лилит?

Виктор Григорьевич несколько секунд молча обду­мывал неожиданное предложение, потом медленно ска­зал:

- Ну что же, если не шутите... Можем взять. У нас как раз людей не хватает. Высадим вас на четырнадца­тый остров, будете там работать самостоятельно.

- Не шучу.

- Тогда предупредите начальника смены и за работу. Получите инструкцию, препараты, ну и снаряжение разумеется... Работа наша несложная. Но предупреждаю:  мы улетаем на десять дней. На Арктур вы сможете вернуть­ся только через две недели.

- Меня это вполне устраивает...- сказал Ведякин и после паузы добавил, - Спасибо.

Так Ведякин неожиданно для всех и для самого себя в первую очередь оказался на четырнадцатом острове Юго-Западного архипелага - плоском и каменистом.

Вертолет высадил его на побережье и скрылся на севере за пологими каменистыми холмами. Иван Степано­вич поднял с земли рюкзак, мешок с палаткой и, подми­ная мелкий камень рифлеными подошвами ботинок, дви­нулся к кромке берега.

От моря пахло гнилыми водорослями, и еще чем-то не поддающимся описанию. Кислотой, плесенью, паленой резиной - черт его разберет! Черная полоса гниющей органики тянулась вдоль берега и, плавно изгибаясь, уходила за каменистый мыс.

Какой-то ржавый не то мох, не то лишайник пятнами покрывал прибрежные камни. Само море, плоское и почти неподвижное, уныло тянулось к горизонту, где соприкасалось с таким же серым и плоским небом.

Что-то громко хрустнуло у Ведякина под ногой. Он отпустил палатку, нагнулся и поднял раздавленную ра­кушку. Повертел ее в руках, потом заметил, что мно­жество таких ракушек валяется у берега.

- Да-а, - протянул Иван Степанович разочарован­но, - невеселое местечко.

Чтобы установить палатку, пришлось ему таскать с мыса тяжелые плоские камни и укреплять ими растяжки.

Как Ведякин ни старался, ни исхитрялся, все равно палатка встала криво и косо, со складками на скатах. Ладно, махнул рукой Иван Степанович, не до эстетики.

Пока ставил палатку - весь вспотел. И не удиви­тельно - кислорода на Еве чуть больше десяти процен­тов, да и влажность высокая. Наконец палатка установлена, и все вещи  разложены по своим местам.  Можно и отдохнуть, перекусить «чем космофлот послал»...

Ведякин сидит на импровизированном топчане из каменных плит и, сжимая в руках кружку с горячим чаем, глядит на море. Море тихо и неподвижно - ни волны, ни ветерка. Как будто это и не море вовсе, а старое зеркало, с помутневшей от времени амальгамой. И свет от моря свинцовый, тяжелый, чужой.

На душе у Ведякина мутно, словно в похмелья. «Неужели и наша Земля в палеозое была такой мрачной? - думает он. - И душной! Отчего хоть здесь душно-то так?.. Эх, зря я сцепился с Камиладзе. Ну, и что я ему доказал? Только дурь свою».

Начинает темнеть. Ведякин допивает чай и залезает в палатку. Шуршит вещами, стукает ногами по консерв­ным банкам. Эти домашние звуки несколько успокаивают его. Потом он принимается надувать матрас. «Ничего, - думает Ведякин, - обживусь и здесь как-нибудь. Не в таких местах обживались».

Иван Степанович лежит в палатке и пытается услы­шать хоть один звук, но за палаткой тихо. Так тихо, что в ушах звенит. На корабле не так - там всегда электроника пощелкивает, вентиляторы гудят и еще полно всяких звуков. А здесь - как в гробу. Но вот как будто вдалеке что-то всплеснуло. Слабый-слабый плеск воды, даже не плеск, а скорее, шорох возник в тишине и проник сквозь легкую ткань палатки.

«Не выползла бы какая-нибудь каракатица из мо­ря,» - засыпая думает Ведякин.

Но эта мысль не вызывает у него серьезного беспо­койства, скорее действует как снотворное. Форсирован­ный перелет с «Париса», а потом болтанка в вертолете несколько утомили Ведякина, и через десять минут он уже спит - один на краю огромного дикого острова. По­среди незнакомой, только что открытой планеты. Посре­ди чужого, молчаливо настороженного мира.

5.

Из дневника Ведякина:

«Сегодня с утра немного повеселее. Солнце не со­лнце, но какое-то пятно в тучах наблюдается. Тужится светило, тужится, хочет проклюнуться, а не может.

Запах гнили как будто усилился. А может это прос­то ветерок с моря подул?

Вылез из палатки, думаю: делать зарядку или нет? Решил сначала пробежаться, а заодно и оглядеться. Побежал вглубь острова строго на север. Вверх по затяжному пологому склону, потом вдоль пересохшего русла - не понятно, речного или ледникового. Потом - обратно. Вроде немного пробежал - километров пять, а запыхался так, будто по горам скакал.

После завтрака разложил вокруг себя карты, инст­рукции, которыми меня Бердников снабдил. Хороший му­жик Виктор Григорьевич, понятливый и с дурными вопро­сами в душу не лезет.

Изучил карту острова - солидный островок. Вроде нашего Сахалина - такой же длинный, только вытянут не вдоль меридиана, а поперек.

Потом сходил разобрал контейнер. Как с вертолета его сбросили, так он и остался на камнях валяться. Вытащил лодку резиновую, всякие банки-склянки под флору-фауну. Вот же угораздило зоологом заделаться на старости лет.

Установил самописец возле палатки, чтоб погоду записывал.

Потом полевую сумку через плечо - и побрел вдоль берега, разгребая ракушки носком ботинка. Иду, иногда нагибаюсь, расковыриваю органику лопаточкой. Попада­ется всякая ерунда. Трилобитов что-то совсем мало. А те, что подобрал, большей частью все побитые поколо­тые панцири, полуразложившиеся. Внутри - синеватые какие-то пленки, лапки ветвистые противные... На фотографии они куда как привлекательно выглядели, а тут... не впечатляет.

Один попался еще живой, телепался в жиже вверх ногами, никак перевернуться не мог. Другого выковырял из кучи всякого дерьма - интересный экземпляр, с яр­кими красными пятнами. Ядовитый, что ли? На всякий случай подцепил его пинцетом.

Насобирал целый пластиковый мешок, а до холма, что мысом врезается в море на востоке, так и не дошел.

Видимо, он гораздо дальше, чем кажется.

Как-то здесь иначе расстояния воспринимаются. Мо­жет, это от духоты? От того, что устаешь быстро? А может, какие-то атмосферные эффекты сказываются, черт его знает?

Опять устал. Назад еле добрел. Не ходьба, а ка­торга. Это все из-за кислорода. Мало его здесь, не раздышишься...

В консервную банку, что оставил возле палатки, наползли какие-то противные белые черви. Почти пол­банки червей! Учуяли тушенку, сволочи. Конечно, это не гнилыми брахиоподами питаться.

Бросил парочку червей в пробирку со спиртом, а остальных вместе с банкой зашвырнул в воду подальше. Потом пожалел. Тоже мне: прилетел, раскидался.

Больше часу отлеживался. А солнце так и не вылезло, но жарче стало. Особенно в палатке. Тухлятиной пахнет, хоть беги. И мысли от этого в голове тоже ка­кие-то тухлые. Думаю: не маловато ли мне пресной воды оставили? Надо бы пленку за палаткой расстелить - вдруг ночью дождь пойдет, так хоть воды пресной наберу.

Потом опять про Камиладзе вспомнил. Ведь вот же как все повернул: заболел Ведякин и нет проблем.

Ну и черт с ним. Раз я «заболел», так и буду «бо­леть» на полную катушку.

Пока валялся в палатке - начался отлив. Хотел было опробовать лодку, но теперь по широкой обнажившей­ся полосе ила тащиться и пачкаться совсем не хочется. Да и кто знает, что за твари могут прятаться в этом иле?

Совсем забыл про отлив, хотя Бердников и говорил мне, что возникновение жизни на планетах, лишенных крупных спутников крайне маловероятно. «Приливно-отливные процессы раскачивают маятник жизни и помогают выбраться ей из моря на сушу».

Красиво говорит Бердников - ничего не скажешь. Но спутник у Лилит слабее нашей Луны, оттого и жизнь здесь так неохотно выбирается из моря на сушу...

После обеда пошел на запад, набрел на кладбище наутилид. Так, кажется, они называются. Длинные перегородчатые раковины, больше похожие на тонкостенные керамические трубы. Невысоким, но довольно длинным, валом тянулись они вдоль береговой террасы. Сначала, когда издали увидел, то решил, что это плавник, принесенный реками в море. А потом думаю: откуда здесь взяться лесу? Здесь и травы-то порядочной не найти. Подошел - и верно: раковины, большей частью битые и ломанные. Но попадались и почти целые. Одну забросил в большую лужу - она долго плавала, прежде чем опустилась на дно.

Снова собирал брахиопод и трилобитов. Нашел нес­колько слепых экземпляров, с длинными шипами по краю головы. Выше по берегу наткнулся на полянку из како­го-то зеленого мха. Обрадовался, увидев среди ржавого цвета клочок зеленого. Насовал в мешок образцов - пусть лабораторщики-микроскописты изучают.

После ужина, поглядывая в инструкцию, препарировал собранную тухлятину. Фасовал фауну в специальные пакеты. Пакеты заваривал, предварительно сунув в каж­дый таблетку дезоксигена. Муторная работка, но ничего не попишешь - сам напросился. Вроде и нехитрая, а время сжирает.

За делами как-то и позабыл, где и почему нахожусь. Очнулся, когда уже темнеть стало. Опять свинцовый от­блеск с неба в море упал и воздух совершенно застыл...

Перед сном принял адаптационные и антимикробные пилюли, которые Бердников выдал, и завалился спать.
А солнце  так и  не прорезалось,  так желто-серым пятном и уехало за горизонт...

Ночью пошел дождь. Я сразу проснулся и пожалел, что позабыл развернуть пленку. А вылезать в темноту было неохота, да и жутковато малость. Это же не прос­то тьма, а тьма палеозойская...

А дождик хорошо стучит. Очень по-домашнему, по-земному. Переключился на шум дождя и сразу веселее стало. Спокойно как-то. Так и уснул под стук капель.

Даже бабы какие-то снились. И сперва хорошо сни­лись, а потом какая-то ерунда пошла: одну обнимаю будто, а она вытекает из рук словно кисельная вся. Я ее собираю руками, а она рыхлая, текучая - не соби­рается. Потом другую - поймал за руку, тяну к себе, а рука у нее все вытягивается, вытягивается, как ка­нат. А потом гляжу, и впрямь у меня в руках канат. На конце каната крюк здоровенный, а на крюке - рыба с громадной пастью. И непонятно: то ли я ее к себе тащу, то ли сам себя к ней в пасть затягиваю? Так и проснулся, возле самых рыбьих зубов...

К утру дождь перестал, но все вокруг мокрое и блестящее. Мох будто мыльный, один раз я даже прое­хался и сел на задницу с котелком. Расплескал драгоценную воду.

После завтрака собрал лодку, погрузил в нее ра­диобуй, весла, сачок, фотоаппарат, мешки пластиковые, ну и так далее.

Поволок все это к воде. Ил у берега вязкий, ноги уходят чуть ли не по колено. Сам измазался, лодку из­мазал. Хорошо еще осадка у нее небольшая, а то совсем увяз бы. Кое-как взгромоздился, ноги сполоснул и по­греб в море.

Греб минут двадцать, отъехал примерно на километр. А глубина под лодкой всего метра два с половиной,  не больше. И вода мутная, ни хрена не видно. Это все от ила. Не хотел бы я здесь купаться. Это не дно, а  ка­кая-то промежуточная фаза между грязью и водой.

Черпанул несколько раз сачком, выгреб два десятка раковин с хвостами - никогда таких не видел. Хвосты шевелятся словно черви - бр-рр! Один малюхонный три­лобитишка попался, чуть больше ногтя. Весь белый, только мускульные отпечатки коричневатые...

И тут меня наутилида напугала - будто огромный гусиный поплавок вынырнула метрах в пяти от лодки почти под прямым углом и снова скрылась под воду. Я не сразу сообразил, что это наутилида - одна из тех, чьи раковины я еще вчера видел набросанные вдоль бе­рега. И это еще не самая большая - метра на полтора.

Если такая дура всплывет под моей лодкой, то за­просто может перевернуть и лодку и меня вместе с ней...

С моря хорошо видно как далеко до мыса, который находится к востоку. Сразу за ним начинается цепочка холмов, все ближе подступающих к берегу и переходящих в сплошной береговой уступ. Надо будет сегодня до этого мыса все-таки дойти...

С трудом зафиксировал радиобуй - не знаю, долго ли якорь в этой жиже удержится?

Теперь данные об изменениях физических и химичес­ких свойств морской воды будут считываться непосред­ственно на «Парис»...

После обеда отдохнул и пошел к восточному мысу. Шел почти два с половиной часа, ни на что не отвле­кался.

Оказалось, что мыс возвышается над морем метров на сорок. С него открывается замечательный вид: и на юг - на море, и на восток - на плоские холмы. Видно, что дальше, километрах в пятнадцати, в море выдается еще один мыс, не такой высокий, но отвесный. Но туда мне сегодня конечно не дойти.

А далеко на юго-западе из море торчит какой-то остров...

Я соорудил из плоских камней нечто вроде табурета и долго сидел, глядел на море. Вспомнил вдруг Пашку Горюнова, как он на челноке впилился в прибрежные скалы Риордана. И не помогли ему его магнитные  боги.

Как же давно все это было...

Но, прочь мрачные мысли. Надо браться за работу... На вершине мыса растет какой-то сухой, почти  белый лишайник, причем двух разных видов. Собрал флору в пластиковые пакеты и занялся геологией. Часа два ползал по уступам и осыпям, выбивал образцы. Кило­граммов десять камней наколотил, загрузил все это в рюкзак и потащился обратно.

Устал, как собака! Последние километры шел уже почти в полной темноте. Два раза прилично навернулся. Ругал себя, что не догадался взять фонарик.

Пришел, ужин разогревать не стал. Поужинал кое-как всухомятку и - в спальник...

Но не спалось что-то. Ноги гудели с непривычки. Все-таки километров двадцать пять отмахал. Вспомнил про Камиладзе. Зря я с ним сцепился, ну его к бесу. Подумаешь, Лазарев! И получше его пилоты есть. По отрегулированному-то туннелю и дурак пройдет...

Долго я ворочался и думал, и уснул только под утро.

Утром вылез из палатки - солнце вовсю светит. Но сквозь дымку. Бросил взгляд на топчан, что возле па­латки из камней соорудил, и какая-то смутная мысль в голове мелькнула. Попытался ее за хвост схватить - ускользнула. Подошел тогда к камням, поднял верхний, покрутил его в руках...

Точно такую же стопку из плиток я составил вчера на вершине восточного мыса. Ну и что? Камни как кам­ни. Что те, что эти. Но в тех камнях что-то было не так. Что же?

Ага! На тех камнях не было лишайника! Повсюду на вершине рос белый лишайник, а те камни были совершен­но чистые! И вообще как они попали туда наверх? Как будто кто-то специально притащил их снизу и разбросал в беспорядке... Странно, очень странно...

Пока делал пробежку вглубь острова, эти камни не выходили у меня из головы. Надо бы еще разок сходить к восточному мысу. А еще лучше пройти дальше,  туда, где начинается береговой уступ. Но на это уйдет не меньше двух дней. Нужно брать палатку,  чтобы тогда там и заночевать...

Начинаю привыкать к недостатку кислорода. Сегодня, несмотря на вчерашний поход, чувствую довольно бодро.

Самописец работает исправно, радиобуй тоже делает свое дело.

Связался по рации с Бердниковым сообщил, что у меня все в порядке. У них тоже все путем: намаринова­ли фауны чуть ли не двести килограмм. Спросил, не попадалась ли мне наземная фауна, - они там поймали какую-то многоножку. Предупредил, что в море водится опасный моллюск, поражающий жертв электрическим током. Еще раз напомнил, чтобы в воду я не лез.

А у меня и в мыслях не был залезать в это болото. Очень надо. Правда, когда сегодня бегал вглубь остро­ва, видел большую чистую лужу, довольно глубокую. По­думал: может быть в ней искупаться?

Сегодня займусь геологией, поброжу по ок­рестностям. А завтра двинусь ко второму восточному мысу...»

6.

Ведякин скинул тяжелый рюкзак и присел на корточ­ки, чтобы внимательней разглядеть находку. На первый взгляд - обычные раковины наутилид, выброшенные при­ливом, - длинные арагонитовые трубки, лежащие в ряд. Но входные отверстия жилых камер у них почему-то за­леплены черной смолой, и какие-то спутанные водорос­ли, похожие на полуистлевшие веревки, валяются рядом. Что это? Развалившийся плот?

«Слишком я фантазирую, - подумал Ведякин, - все это обычные органические остатки и ничего более... Странно только, что лежат они так далеко от воды и не вдоль берега, а поперек. Если их сюда вынесло приливом, то  раковины должны  бы лежать  параллельно кромки воды...»

Иван Степанович поднялся на ноги и бросил взгляд на море. Вряд ли приливом или волнами их могло зата­щить так высоко по склону террасы. Хотя, с другой стороны, он на планете всего четвертый день, и что он может знать наверняка о здешних приливах или штор­мах? Он еще по привычке мерит все на земной аршин.

Ведякин порылся в памяти и выловил в голове фра­зу Бердникова о том, что беспозвоночные могут дости­гать сколь угодно сложной стадии развития, вплоть до разумной.

Но пока что ни на одной из освоенных землянами планет, разумной жизни не обнаружилось, и ученые все более утверждались в мысли, что разум весьма и весьма нечастое явление во Вселенной. Но может, здесь на Ли­лит, мы как раз и столкнулись впервые с инопланетной разумной жизнью? И именно на уровне беспозвоночных!

Ведякин представил некое восьминогообразное существо, выползающее по ночам на берег и ворочающее плоские камни и перекатывающее трубки наутилид. От жуткой картины Ведякина слегка передернуло.

Он посмотрел на второй восточный мыс, к которому он шел весь день и который был уже теперь совсем ря­дом, и поднялся на ноги. Сторона мыса, обращенная к морю, представляла собой высокое скальное обнажение сложенное слоями красноватых осадочных пород. Редкие пучки лишайников торчали из трещин.

Ведякин закинул на плечи рюкзак и, взяв влево от берега, начал подниматься на вершину мыса.

Он почти не удивился, когда обнаружил и здесь плоские камни, разбросанные вкруговую. Почему-то он ожидал их здесь увидеть. Ведякину показалось, что он замечает даже какую-то закономерность в расположении камней. Может быть это какое-то культовое сооружение? Почему бы у осьминогов не могло быть, например, куль­та солнца? Или, может, это - своеобразный каменный календарь? Впрочем, одно не исключает другого.

Но способен ли осьминог забраться по каменистому склону на высоту десятиэтажного дома? Это вопрос.

В отличии от первого восточного мыса, второй кру­то обрывался к морю. Ведякин оглядел сверху нагромо­ждение осыпей и узкую полоску каменистого пляжа. Море, как всегда, было почти неподвижно. Остров, который Ведякин заметил еще день назад, сегодня не был виден из-за низкой облачности. Вообще сегодня было довольно пасмурно. За то время, пока он шел к мысу, несколько раз принимался моросить мелкий рассыпчатый дождь.

Спускаясь с мыса далее на восток, Ведякин нат­кнулся на широкую расщелину, в глубине которой шумел полноводный ручей. Это открытие его обрадовало. Поднявшись вверх по ручью, он обнаружил несколько холодных ключей, выбивающихся из под известняковых плит. Видимо, где-то здесь известняк близко подпирался слоем водоупорной глины.

Ведякин набрал воды в пластиковый стакан, бросил туда таблетку, подождал пока она разойдется, и потом с наслаждением выпил. Здесь же над ручьем он устано­вил маленькую палатку, больше похожую на нору. Корот­ко подкрепившись, он отправился исследовать скальную стену мыса, обращенную к морю.

И снова неожиданное открытие! Там, где расщелина с ручьем пересекала край берегового обнажения, в от­весной боковой стене темнела довольно глубокая ниша, над которой нависала толстая каменная плита. Но не это остановило внимание Ведякина - перед нишей явст­венно виднелись следы старого костища. Осьминоги, разжигающие костер!? В это Ведякин отказывался ве­рить.

Но что здесь можно было жечь? С опаской Ведякин заглянул вглубь пещеры. Каменная ниша легко просмат­ривалась до дна, и ничего замечательного в ней Иван Степанович не обнаружил.

Но почему именно осьминоги? Может, это какие-ни­будь ракоскорпионы, которые давно уже освоили сушу? Ведь нашел же Бердников многоножку. Надо, кстати, сообщить ему  обо всем  этом. Или  пока подождать?  А может здесь  просто разорвалась шаровая молния? Но шаровые молнии так редки. И с чего бы это ей тут при­спичило разрываться? В осадочных породах кажется нет металлов... Мысли Ведякина были отрывисты и сум­бурны. Он присел над кострищем, вытащил из углей чер­ную обгорелую плитку, понюхал ее. Так и есть - горю­чий сланец. И никакая это не шаровая молния.

Спустя полчаса, этот же самый сланец Ведякин об­наружил в средней части берегового обнажения, в виде тонкого прослоя. В черных, жирных на ощупь, плитках попадались иногда замысловатые отпечатки странных жи­вотных, похожих на бабочек. Может, это и были какие­нибудь морские бабочки? С недоумением вертел Иван Степанович в руках хрупкие плитки. Знаний, хаотично нахватанных из разных справочников, ему явно не хва­тало.

И снова мысли возвращались к кострищу на краю ра­сщелины. Ну, откуда здесь может быть разумная жизнь? Кроме моря ей быть здесь негде. Значит, все-таки ра­зумные осьминоги?

Конечно, будь он, Ведякин, пещерным человеком, он непременно бы облюбовал эту пещерку. И море рядом, и ручей с пресной водой. Море - это пища, ручей - питье.

Ведь жизнь здесь вся жмется к морю. Уже в двух-трех километрах от берега, в глубине острова, попадаются только камни да редкие пятна накипных лишайников...

Располагаясь на ночь в тесной палатке, Ведякин впервые установил радиоохранника - маленький прибор в виде пирамидки, фиксирующий все движущиеся объекты и подающий звуковые предупреждающие сигналы в случае необходимости.

Долго и напряженно Иван Степанович вслушивался в тихое журчание ручья, стараясь различить за ним угро­жающий шорох шагов приближающегося ракоскорпиона, но тщетно. Никаких подозрительных звуков он не услышал.

С трудом ему все-таки удалось заснуть.

7.

Проснулся Ведякин, когда серые сумерки только-­только начали высветлять полог палатки. Заканчивалась ночь - приближался рассвет. Радиоохранник так и не сработал.

Ведякин повернулся на бок, надеясь снова уснуть, но какой-то далекий звук заставил его снова открыть глаза и напряженно прислушаться. Ему показалось, что кто-то поет, но где-то очень и очень далеко. Шум ручья мешал сосредоточиться и отделить эту незнакомую песню от звона бегущей воды. Она существовала где-то на самой грани слуха, но все-таки он была!

Странное волнение охватило Ведякина. Он протер глаза и начал торопливо выбираться из спального мешка.

Раннее утро проредило сумерки и выявило очертания береговых скал. Выйдя из палатки, Ведякин сначала ог­ляделся, потом почти взбежал на небольшой пригорок, что возвышался несколько в стороне от расщелины. Здесь ручья почти не было слышно. А непонятный звук был слышен вполне отчетливо. Он доносился откуда-то с востока, с берега.

«Звуки моря» - так называлась книга, которую од­нажды прочел Иван Степанович. «Именно такой и должен быть звук моря, подумалось ему, - протяжный, стону­щий, трубный». Ведякин стоял, замерев в напряженной позе, и мучительная гримаса застыла на его лице. Странный звук то резко обрывался, то снова плавно нарастал. Наконец он смолк совсем.

Ведякин вдруг почувствовал себя опустошенным. Словно ему пообещали что-то и тут же лишили этого обещанного. Он медленно вернулся к палатке и принял­ся собирать рюкзак.

Он решил двигаться дальше на восток. Что бы это ни было, но он должен это увидеть...

Ведякин шел почти без остановок уже более пяти часов. Иногда он взбирался на какое-нибудь возвышен­ное место и оглядывался с некоторым недоумением. По­том пристально всматривался в береговую полосу - не видно ли там какого-либо движения. Но ничего кроме битых и ломаных раковин, тянущихся валом вдоль бере­га, он не видел.

Он уже стыдился того, что поддался первоначальной эмоции и бросился сломя голову неизвестно куда. Ну, вылезла на берег какая-то каракатица, проорала свою утреннюю песнь. Где теперь ее найдешь?

Преодолевая очередной подъем, Ведякин говорил се­бе: «Ну все, этот бугор последний, если за ним ничего нет - поворачиваю обратно. За бугром, конечно же, ни­чего не оказывалось, но Иван Степанович, вопреки сво­им же обещаниям, опять шел дальше.

Наконец, он остановился, не дойдя нескольких со­тен метров до очередного скалистого уступа, углом вы­дающегося в море. «Дурак, - выругал себя Ведякин, - Побежал, как Одиссей за сиреной!» Он сбросил рюкзак и спустился к воде.

По неожиданной слабости в ногах он понял, как же он все-таки устал за эти часы.

Море свинцово поблескивало, постепенно сливаясь с мглистым небом. Лохматая туча, словно медуза, висе­ла высоко над головой раскинув свои щупальца.

Ведякин долго стоял смотрел на море, на низкие плоские волны, тяжелые и маслянистые. Потом оторвал взгляд от воды и медленно развернулся...

По невысокой береговой террасе, поросшей кое-где бурым мхом, шел человек. Серого цвета хламида свободно болталась на его плечах, седые волосы всклокоченной гривой обрамляли крупную голову. Он шел вдоль берега широким шагом не замечая Ведякина, уверенно опираясь на тонкий металлический посох.

Ведякин хотел было окликнуть странника, но горло его словно перехватило стальным обручем. Он судорожно подался вперед всем телом, потом как-то неловко дернул рукой. Наконец обруч, сжимавший горло, отпустил, и Ведякин хрипло крикнул:

- Эй, постойте!

Человек не сразу, но остановился. От Ведякина его отделяло не более полусотни шагов. Незнакомец стоял почти не шевелясь, не делая попыток приблизиться. Он внимательно и спокойно разглядывал Ведякина. Иван Степанович с трудом оторвал ноги от мокрой береговой гальки, и тяжело ступая по битой ракуше, по остаткам гнилых водорослей, двинулся ему навстречу.

Определенно это был землянин! Но каким образом? Здесь? Почему? Это невозможно! Вопросы без ответов метались в голове Ведякина.

Он подошел к незнакомцу и теперь хорошо мог рас­смотреть его лицо - темное, испещренное морщинами лицо человека, всю жизнь свою проведшего под открытым небом. Человек глядел на Ведякина дружелюбным взглядом, но не делал попыток заговорить.

- Кто вы? Откуда? - спросил Ведякин, несколько озадаченный реакцией необычного путника. Потом пов­торил свой вопрос по-английски.- Вы с Земли?.. Вы говорите по-английски? Ну, не молчите же, скажите что-нибудь, ради бога!

Что-то как-будто изменилось в лице незнакомца, он отвел взгляд, губы его чуть дрогнули. Потом он вдруг сделал несколько широких шагов в сторону и присел на большой белый камень. Сдернул со спины объемистый пластиковый мешок; металлический посох, стукнувшись о камень, лег рядом с его ногами.

Ведякин прямо-таки впился глазами в этот посох. Еще бы - посох был сделан из прочной титановой труб­ки. Но и этот, по сути вечный, посох был сильно сбит о камни в бесконечных странствиях, обожжен в кострах.

- Вы с базы? - наконец спросил незнакомец.

- С какой базы? - опешил Ведякин, но тут же пере­бил себя, - Вы что, говорите по-русски?! Вы - русский!.. Да кто хоть вы такой!? Боже мой, что же вы все молчите?

- Какое это теперь имеет значение, кто я такой? - вздохнул незнакомец и улыбнулся детской улыбкой. - Теперь это у же неважно. Теперь я просто путник. Пут­ник прибрежный...

8.

Плитки ископаемого сланца горели скупым коптящим пламенем. Время от времени что-то внутри них постре­ливало, иногда довольно сильно, и тогда какая-нибудь из плиток разваливалась надвое, а легкий сноп красно­ватых искр поднимался вверх вместе с черным дымом.

Человек в хламиде пошевелил костер концом посоха, и языки огня веселее забегали по горящим камням. Без­звездная душная ночь окружала двух путников. Только треск пламени да негромкий плеск ручья в нескольких шагах нарушали тишину чужеземной ночи.

- То, что вы мне рассказали, Георгий Николаич, совершенно не укладывается у меня в голове, - после продолжительного молчания заговорил Ведякин. - Чтобы «Процион» залетел на окраину Девы? В это трудно пове­рить. Ведь это так далеко в стороне от его маршрута. Вас искали совсем в другом месте. Кто бы мог предпо­ложить, что вы полетите к Деве?

- Не мы полетели, - обстоятельства вынудили, - уточнил Георгий Николаевич, бывший врач «Проциона», а теперь просто человек с титановым посохом - путник прибрежный.

- Вдобавок ко всем бедам у вас еще и тор разор­вало?

- Потому что монтировали втроем, кое-как. Я пре­дупреждал Лопатина и Смирницкую, что тор разорвет, но они мне не поверили.

- Предупреждали? - удивился Ведякин.

- Да. У меня было предчувствие. Я убеждал Лопа­тина, чтобы он включал тор дистанционно. Но он никог­да не верил в предчувствия...

- Но неужели нельзя было возвратиться сразу после первой аварии, после гибели Вероники и исчезновения Селиванова? После того, как вас осталось только трое?

- Невозможно. Нейтронная звезда сильно отклонила нас от первоначального курса. Вдобавок, Селиванов перед своим последним выходом в космос выключил торможение, и нас четыре года уводило в сторону от Омеги.

Мы могли лететь только вперед. Если бы сработала си­стема аварийного пробуждения, тогда конечно... но она не сработала.

- Но как же тогда вы проснулись?! - воскликнул Ведякин. - Ведь вы-же проснулись в конце-концов как-то?

- Я и сам не знаю как мне удалось выйти из ана­биоза, - задумчиво сказал Георгий Николаевич. - Я проснулся от чувства страха. От невыносимого чувства страха. И когда я срывал с себя иголки с трубками меня всего трясло.

- Снова предчувствие?

- Не верите? - Георгий Николаевич спокойно посмо­трел в глаза Ведякину. - Как хотите. Мне в общем-то все равно. Лопатин тоже не верил. Он все удивлялся: и как это ты, Кравцов, сумел выйти из анабиоза при неисправном таймере?.. Он даже подозревал, что я как-то причастен к исчезновению Селиванова. Да-да! Конечно, вслух он об этом не говорил, но я чувство­вал. Да, у меня были трения с Селивановым... из-за Вероники. Вероника была потрясающая женщина, скажу я вам. Таких женщин опасно брать на корабль. Будь я на месте Селиванова, я бы, конечно, ее не взял... Лопатин наверное думал, что я убил Селиванова из-за Вероники, а труп вытолкал в открытый космос. А потом выбросил и один из скафандров... Какой нелепый бред! Зачем мне нужно было делать это? Тем более, что Веро­ника тоже погибла - она не смогла выйти из анабио­за... Но сейчас это все так далеко... Мне уже все равно. Я-то знаю, что я не причастен к гибели Сели­ванова...

Кравцов замолчал и снова пошевелил посохом горя­щий сланец. Потом нагнулся, бросил в огонь еще нес­колько плиток.

- У меня дар предчувствия, - сказал он. - Если бы я жил тысячу лет назад, меня наверняка объявили колдуном и сожгли на костре. Если бы не мое собачье чутье, разве я выжил бы на этой дикой планете? Вот глядите, - Кравцов нагнулся и сорвал веточку ржавого лишайника. - Я травился этим лишайником раза три или четыре, потому что очень трудно отличить ядовитую фо­рму от неядовитой - тут зависит и от химии грунта, и от фазы развития растения. Вообще-то это очень силь­ное тонизирующее средство. Я называю его «железка». Я употреблял «железку» какое-то время без всякого для себя вреда, но однажды здорово отравился. Меня так скрутило, что я думал, это конец. И я наверняка бы загнулся, если не догадался вдруг, чем надо ле­читься. Увидел на скале пучок зеленого мха, и сразу словно вспышка с мозгу: вот что меня спасет!.. Нет, без чутья я не прожил бы здесь столько...

- Сколько же вы здесь живете?

- На этом острове примерно лет восемь, точнее не скажу. Да еще на Треугольном - года полтора... А если считать после взрыва тора - то все лет двадцать набежит... Больше двадцати лет - один...

- А что это за остров - Треугольный?

- А вон там он, - Кравцов неопределенно махнул в глубь острова, - на той стороне. Я оттуда двое суток сюда на плотах добирался.

- На плотах?

- Да. Из пустых длинных раковин связал несколько плотов. Но ненадежные они, тяжелые. Да и ломкие очень.

На одном плоту обычно плывешь, пару запасных на при­цепе тащишь... Здесь за мысом должен один такой плот валяться - я на нем за миногами охотился.

- Я видел... Так значит это был все-таки плот?.. А что за миноги? Разве здесь есть рыба?
- Да это я их миногами называю, для  аппетита. А так  -  обычные черви, только большие... И вкусные,

заразы... Тут в море много всякой живности...

С этими словами Кравцов развязал мешок и вытащил оттуда пакет, набитый небольшими раковинами.

- Это, конечно, не устрицы, но вполне питательно. Он вытряхнул несколько раковин на узкий обломок известняка, потом аккуратно задвинул их в костер меж­ду горящих камней. Раковины запузырились, зашипели, источая сладковатый аромат. Через несколько минут яство было готово.

Георгий Николаевич переломил горячую раковину и с аппетитом втянул губами дымящееся мясо брахиоподы.

- Попробуйте, - предложил он Ведякину.

Осторожно Иван Степанович попробовал предложен­ное угощение.

- Да, - с сомнением заключил он, откусив малень­кий кусочек, - кушанье для любителя.

- Скорее, для профессионала, - возразил  Кравцов.

- Для профессионального Робинзона.

- Робинзону было легче - он жил на Земле.

- Возможно...

- Теперь и у вас есть возможность вернуться на Землю, - медленно произнес Ведякин, удивляясь тому, как трудно ему выговаривать эти слова.

Слова Ведякина повисли в воздухе без ответа. Кравцов выбросил пустую раковину и взялся за следу­ющую.

- Эта сыровата, - сказал он, слегка поморщившись.

Отсветы пламени на его темном лице, тени на скла­дках одежды делали Кравцова похожим на пришельца из далекого прошлого, из времени, где человек жил про­стыми мыслями о еде, питье и ночлеге, где посох и сума были единственными верными спутниками человека.

- Ну вот, и вы тоже, - с укоризной посмотрел Кра­вцов на Ведякина. - А так ведь хорошо разговаривали...

- Потом добавил с некоторым сомнением. - Хотя вы мне почему-то понравились.
Фраза показалась Ведякину странной и вызвала  какую-то неясную тревогу.

- Пожалуй, пора мне готовиться ко сну, - пробур­чал Георгий Николаевич, как-то сразу потеряв интерес к Ведякину.

Иван Степанович предложил ему место в палатке, но Кравцов только отмахнулся. Он вытащил из своего мешка что-то сплетенное из веревок, отдаленно напо­минающее одеяло, и принялся устраиваться в глубине ниши, перед которой догорал костер.

- Ну вот и выговорился, - удовлетворенно произ­нес Кравцов, поудобнее устраиваясь на куче набросан­ного мха, и по-стариковски покряхтывая.

Ведякин только пожал плечами и полез к себе в палатку.

9.

Утром путник исчез.

Ведякин стоял перед опустевшей нишей и с мрачной задумчивостью глядел на угли погасшего костра. Разломанные створки брахиопод валялись рядом. Тут же у костра лежала и большая спиральная раковина - раньше ее здесь не было. Ведякин поднял и внимательно осмот­рел ее. Вершина раковины была аккуратно спилена, ма­ленькие круглые дырочки тянулись по одному из ее кра­ев.

«Да это же музыкальная труба!» - догадался вдруг Ведякин. С опаской поднес он конец раковины к губам...

Глубокий низкий звук вырвался из темных недр ра­ковины, наполнив весь окружающий мир суровой торжест­венностью. Странный и волнующий звук, который Ведякин слышал совсем недавно. «Так вот что это такое! Вот он - загадочный голос моря. Утренняя песнь путника чужеземным богам!..»

Ведякин не слышал, как ушел Кравцов. Сегодня он проспал дольше обычного - солнце уже поднялось до­вольно высоко. Его оранжевое пятно хорошо просматривалось в желто-серых облаках. Если же путник Поднялся с рассветом, то теперь он был уже далеко, и бессмыс­ленно было пытаться догнать его.

Иван Степанович вернулся к палатке и внимательно осмотрел свой рюкзак - все было на месте. И он тут же подосадовал на свою подозрительность. Потом, умывшись в ручье, не торопясь, поднялся на вершину мыса. Уви­дав разбросанные камни, вспомнил, что не спросил Кравцова: зачем тот таскал камни на береговые возвы­шенности? Хотя теперь нетрудно догадаться, что из камней когда-то были сложены гурии, на тот случай, если какая-нибудь экспедиция доберется до этой пла­неты, этого острова... Потом Кравцов гурии зачем-то разобрал.

С высоты уступа берег просматривался далеко на запад, до того мыса, за которым остался лагерь Ведя­кина. Но фигуры путника нигде не было видно, хотя его экзотическое одеяние должно было хорошо выде­ляться на фоне темных камней.

Конечно, Кравцов мог уйти и обратно на восток или даже - вглубь острова. Но Ведякина не покидало непри­ятное чувство, что путник спрятался где-то рядом и теперь исподтишка наблюдает за ним.

Иван Степанович спустился к ручью и подумал, что не худо бы связаться с Бердниковым. И в этот самый момент, будто услышав его тайные мысли, в палатке запищал зуммер карманной рации.

Но на связи был не Виктор Григорьевич, а Миша Но­виков, один из его аспирантов.

- Иван Степанович! - зазвенел в палатке взволно­ванный Мишин голос. - У нас тут чрезвычайное проис­шествие! Вернее, чрезвычайная находка!

- Что еще у вас там стряслось?

- Виктор Григорьевич нашел затонувший челнок! Представляете?! Вчера утром облетал остров и зафиксировал магнитную аномалию на малой глубине. Говорит, похоже на челнок. Мы с Генкой нырнули - точно челнок! Почти под самую завязку в ил ушел. Представляете, здесь на Лилит - наш земной челнок! Бердников говорит, что это американский «Скат», который двадцать лет назад пропал возле Арктура. А я так думаю, не наш ли это «Процион»?

- Да, Миша, ты прав - это челнок с «Проциона», - тяжело вздохнув, отозвался Ведякин.

- Вы тоже так думаете?

- Да тут и думать нечего - я вчера разговаривал с их бортовым врачом.

- Да вы что! Не может быть! - Миша оторвался от микрофона и закричал куда-то в сторону: - Виктор Григорьич, скорей сюда! Иван Степаныч видел врача с «Проциона»!

После треска и шумов в динамике зазвучал голос Бердникова:

- Это правда, Иван Степанович? Вы кого-то встре­тили из экипажа пропавшего «Проциона»?

- Да, встретил, - и Ведякин коротко рассказал Виктору Григорьевичу о своем вчерашнем разговоре с путником и о его внезапном сегодняшнем исчезновении.

- Не будем делать поспешных выводов и резких те­лодвижений, - резюмировал Бердников рассказ Ведякина.

- Если Кравцов на острове, то никуда он от нас не де­нется. Конечно, в его поведение есть странности, но мне известны и более странные случаи. Не надо забывать, что он провел здесь в одиночестве около двадца­ти лет. Что-то в его психике могло и измениться. Мо­жет, он не воспринял вас как реальность в полной мере? Так что, не расстраивайтесь. Возвращайтесь в лагерь и ждите меня через два дня... Искать его не нужно. Я думаю, нам удастся проникнуть внутрь зато­нувшего челнока, и тогда, возможно, мы узнаем какие-то подробности...

10.

Через два дня вертолет Бердникова завис возле па­латки Ведякина. Сильные струи воздуха волновали легкую ткань, несли по плоским камням пыль и  обломанные веточки сухого лишайника.

Наконец машина приземлилась и лопасти замерли. Бердников вышел из  вертолета и коротко  поздоровался с Иваном Степановичем.

- Надо поговорить, - сказал он.

Они присели на ящики с биологическими образцами, которые собрал и приготовил Ведякин. Бердников достал платок и вытер потное лицо.

- Жарко в вертолете, - сказал он, потом добавил, глядя себе под ноги, - С этим Кравцовым не все в по­рядке.

- Да я тоже так думаю.

- Нет, я о другом... На челноке мы ничего не наш­ли. Ничего, что бы подтверждало или опровергало рас­сказ Кравцова... Но мы нашли могилу на острове, не­далеко от челнока.

- Могилу?! Чью? Селиванова?

- Почему Селиванова? Ах, нет! Конечно же нет - не Селиванова... Это - ребенок. Девочка. Возраст при­мерно восемь месяцев.

- Ребенок? Но... Но тогда получается... А кто же отец? Кравцов?

- Совсем не обязательно, что это ребенок Кравцова. И совсем, кстати, не обязательно, что девочка погибла здесь, на Лилит. Скорее всего, она умерла го­раздо раньше, еще в космосе, и долгое время находилась в криогенной камере. Есть на этот счет соображения у нашего медика. Здесь же Кравцов ее только похоронил.

- Мне он ничего не рассказывал о ребенке, - про­изнес Ведякин.

- Может, забыл. Вполне мог и забыть. Тем более, если... хотел забыть.

- Забыл? Странно... Хотя, не знаю. Но если ребенок находился в криогенной камере, то там же вероятно находилось и тело Вероники. Она ведь погибла на корабле, из-за прекращения подачи кислорода в камеры анабиоза...  Так  по крайней мере  говорил Кравцов...

Но если это ребенок Вероники, то он не должен был находиться в анабиозе. Для такого возраста это крайне опасно. Но тогда мать должна была быть с ре­бенком. Ничего не понимаю... Или же это дочь Смир­ницкой и Лопатина?

- Да, в рассказе Кравцова много неясного. С его слов получается, что из пяти членов экипажа погибло четверо. Сначала таинственным образом пропал Селива­нов - капитан корабля. Вышел в космос во время своего дежурства и не вернулся. Что это - несчастный случай, самоубийство или... Вероника погибла на корабле в ре­зультате прекращения подачи кислорода в капсулы ана­биоза. Кравцову каким-то чудом удалось проснуться и разбудить Лопатина и Смирницкую. Которые позже погиб­ли при взрыве туннельного створа... Тело Вероники, должно быть, к тому времени находилось в криогенной камере «Проциона»... Трудно с уверенностью сказать, чей это ребенок: Вероники или Натальи? Если исходить из рассказа Кравцова, то ребенок должен быть его и Вероники. Иначе, зачем бы ему хоронить девочку здесь? Но это все получается, если верить его словам...

- Вы думаете, что он в чем-то лжет?

- Не то чтобы лжет, - Бердников остановился, под­бирая слова, - скорее, произошедшие события несколько видоизменились в его пересказе. Поскольку само созна­ние его деформировалось. Судя по вашему рассказу, он не слишком-то удивился, увидев вас. У меня сложилось впечатление, что ваше появление было для него событи­ем достаточно ординарным. Так же и весь последующий разговор. А это могло быть только в одном случае: в случае наличия в его сознании сильных галлюцинаторных явлений. Вероятно, ему уже не раз приходилось сталки­ваться с неким призраком, «человеком с базы» - так, кажется, он вас назвал, - с которым он вел беседы и рассказывал о полете «Проциона». То, что вы слышали ночью у костра было, может быть, сотым пересказом его истории. А всякий пересказ удаляет  рассказчика от описываемых  событий, с  каждым разом  все более и более окутывая  прошедшее мифологической  дымкой. При этом рассказчик помимо  своей воли начинает  искажать события, подгоняя их под некую мифологическую концеп­цию, или - из желания понравиться слушателю. Кравцов искренне верил в то, что он рассказывал... но это не значит, что все оно так и было.

- Так что же, на «Проционе» могло было произойти преступление?

- Не исключено. В малых коллективах, надолго изо­лированных от большого мира, зачастую складываются совершенно специфические отношения и своеобразные нормы жизни. Потом уже трудно подходить к ним с зем­ными оценками и мерками. Трудно бывает понять мотивы поступков. Самый крайний вариант: Кравцов виновен в гибели всех четверых. Веронику удушил из ревности в камере анабиоза, Селиванова, как соперника, вытолкнул в космос. А Лопатина и Смирницкую убрал как свидете­лей, которые что-то подозревали. Я думаю, что спрово­цировать аварию и взрыв на створе было не слишком сложной задачей. Тем более Кравцов был на «Проционе» не только врачом, но и механиком.

- Не слишком ли это мрачно? - с сомнением покачал головой Иван Степанович.

- Это только одна из версий. - пожал плечами Бер­дников. - У нас слишком мало достоверных фактов. Мо­жет быть, наоборот, Селиванов убил Веронику, узнав, например, что ребенок не от него, а от Кравцова. Мо­жет, он и Кравцова хотел так же удушить, но тот, по счастью проснулся. И тогда Селиванов сам вышел в кос­мос... Боюсь, что теперь трудно разобраться во всей этой драме, ни одна комиссия не признает Кравцова на­дежным свидетелем... А других свидетельств и докумен­тов у нас нет.

- Но разве на челноке не было бортового  журнала? - удивился Ведякин.

- Нет. Журнал остался на «Проционе». Кравцов по­чему-то не взял его с собой. А где «Процион» сейчас - одному богу известно.

- Честно говоря, я тоже из рассказа Кравцова не понял, почему он не оставил «Процион» на орбите, - задумчиво произнес Ведякин.

- Может, потому что там в криогенной камере оста­лось тело Вероники? - предположил Бердников. - Вооб­ще-то мне жутко становится, как я представлю, что Кравцов летел в звездолете один с мертвой любимой женщиной столько лет... Тут не мудрено свихнуться.

- Почему же он не похоронил ее здесь, на Лилит?

- Здесь она уже не была бы так похожа на живую. Здесь мертвая органика быстро разлагается. То, что мы нашли в могиле, выглядело не слишком эстетично... А так, Вероника продолжает лететь куда-то... почти как живая.

- Да-а, - протянул Иван Степанович, - Прямо пси­хологический роман какой-то получается. Какой-то космический триллер... А вы, часом, сами не психолог? Так все разложили по полочкам... Вам случайно не приходилось летать с разведчиками в дальние экспеди­ции?

- Нет, - усмехнулся Бердников, - с разведчиками не летал. Но приходилось заниматься адаптацией к зем­ным условиям некоторых, скажем так, весьма сложных групп. Спускал людей, если так можно выразиться, с космических небес на грешную землю. Так что... так что ваша стычка с Камиладзе, на «Парисе» это еще так, - цветочки...

- Да, уж, - неопределенно произнес Ведякин.

- Ну ладно, - Бердников хлопнул себя по коленям и быстро поднялся на ноги. - Что-то мы разговорились. Увлеклись предположениями... Пора нам сворачиваться, а то мне еще надо восточный край острова отснять - туда будем следующую группу высаживать... Кстати, как мне сообщили, челнок, который сегодня будет нас забирать, пилотирует ваш второй пилот - Самолетов.

- Сашка?!
- Он  самый. Мне  сообщили, что  ремонт «К-17» на Арктуре заканчивается. Стало быть заканчивается и ваш «отпуск»...

Вот так неожиданно закончилась для Ведякина его непредусмотренная высадка на Лилит.

Через полчаса вертолет с Бердниковым и Ведякиным оторвался от каменной площадки и, наклонясь, взял курс вдоль побережья. Медленно проплыл внизу первый, а потом и второй восточный мыс. Извилистая кромка берега сперва изредка, а потом все чаще и чаще стала обрываться в сторону моря скалистыми уступами. Под днищем вертолета проплыли несколько неглубоких расщелин, по дну которых к морю сбегали узкие ручьи.

Сверху Ведякину хорошо был виден большой низкий остров невдалеке, и еще два маленьких скалистых ост­ровка чуть полевее.

Чем дальше к востоку уходил вертолет, тем горис­тее и изрезаннее становился рельеф местности. Широкая воронка кратера, уже полуосыпавшаяся, показалась вни­зу. Море, проточив кольцо выброшенных пород, проникло внутрь каменного кольца и превратило его в круглое озеро соединенное с морем. Сразу за озером берег моря выполаживался, и длинный узкий пляж дугой поворачивал к северу.

- Посмотрите вниз! - закричал Бердников перекры­вая шум двигателя.

Ведякин посмотрел, куда указывал ему рукой Берд­ников и увидел далеко внизу маленькую фигуру, идущую вдоль кромки воды. Это был он - путник прибрежный.

Бердников заложил вираж и, сделав разворот, еще раз прошел над полосой пляжа уже на низкой высоте.

Теперь было хорошо видно развевающееся одеяние путника, его длинные седые волоса. Он шел размашистым шагом опираясь на свой титановый посох, неутомимый ходок, обреченный на одиночество - то ли безумный идеалист, спешащий вдаль за призраком своей любви, то ли преступник, убегающий прочь от места преступ­ления.
Он не мог не видеть, не мог не слышать проходящего над ним  вертолета, но, тем не менее, он даже не повернул головы. Может, он принял вертолет за очеред­ной навязчивый мираж, а может, просто не услышал его, поглощенный своей бесконечной бессмысленной дорогой. Он уже стал частью этого острова, этой планеты, и возможна ли была для него иная жизнь? И кто ему мог быть здесь судьей, здесь, где нарождающейся жизни еще только предстояло выйти из моря на сушу! Но и выйдя на сушу, еще миллионы и миллионы лет она будет упорно карабкаться вверх по эволюционному древу, прежде чем первый разум разглядит с высоты широко­лиственной кроны потаенный смысл добра и зла. Но к тому времени путник давно закончит свой земной путь...

Бердников еще раз переложил штурвал, и вертолет, набирая высоту, взял курс на север.